Гавайи: Миссионеры

– Братья! Очень скоро вы пуститесь в очень сложное предприятие, в дело миссионерской работы на земле язычников. Вы должны строго придерживаться следующих правил и никогда не нарушать их. Во-первых, все имущество у вас теперь будет общим. Вы представляете собой семью, и как семья будете получать все необходимое для жизни отсюда, из Бостона. Но те запасы, которые мы будем регулярно пересылать вам, будут принадлежать не определенному мужчине или женщине, а вам всем. Если кто-то из вас задумает выращивать плоды и продавать их, то избыток и выручка будут также принадлежать всей вашей большой семье. А если женщины полюбят шить и станут продавать одежду морякам на Оухайхи, полученные деньги также будут считаться общими. Вы все вместе – одна семья во Христе, и именно как семье вам будут принадлежать дома, земли, школы и церкви.

Во-вторых, вы должны избегать вмешиваться в дела управления островами, вам следует постоянно напоминать себе о том запрете Господа нашего, о котором говорится в евангелие от Матфея: "Они принесли Ему динарий. И говорит им: чье это изображение и надпись? Говорят ему: кесаревы. Тогда говорит им: итак отдавайте кесарю кесарево, а Божие Богу". И вам строжайше запрещается входить в правительство. Вы посланы на острова не для управления этими людьми, а для обращения их в истинную веру. Вы должны выполнить две божественные миссии: привести язычников к Господу нашему и принести им цивилизацию. Как этот народ управляет собой – его личное дело и нас не касается. Как он учится познавать Христа, и как у него обстоят дела с запоминанием алфавита – уже ваша проблема. Помните, пока эти люди не научатся читать, они не смогут ни понять Библию, ни познать спасительное слово Божье. Поэтому, чтобы ускорить этот процесс, мы посылаем с вами три полных комплекта шрифта, а вы должны будете изложить на языке жителей Оухайхи и Библию и все то, что необходимо для учебы дикарям, и чем они, по вашему мнению, сумеют овладеть. Обучите их письменности, и они станут прославлять Господа нашего.

В-третьих, должен напомнить вам, что у всех мужчин Новой Англии имеется врожденная склонность к торговле и обмену. Я подозреваю, что многие из вас обладают определенными способностями в этой области, поскольку внимательно изучал биографию каждого. Однако вас призвали для служения Господу, и теперь это будет единственным делом, которому вы посвятите себя. Вы не будете получать оклад и не станете пытаться заработать на стороне. Ваша единственная работа – служение Господу, и если вы полностью отдадитесь ему, у вас не останется времени на тщеславные размышления или на поиски какого-либо дополнительного бизнеса.

И наконец, ваша задача – постепенно, шаг за шагом поднимать язычников до тех пор, пока они не уравняются с вами. Пройдут года, вы выстроите школы, где учить будет Он, и прежде чем вы уйдете на вечный покой, кафедры, которые вы воздвигнете и с которых будете доносить слово Божье, должны быть наполнены Им. Вы выступаете затем, чтобы спасти бессмертные души во имя Господа нашего.

После того, как преподобный Торн вкратце остановился на том, в чем должна выражаться медицинская помощь островитянам, слово взял пожилой седовласый священник, который служил во многих районах Америки, а также на Цейлоне. Речь его оказалась короткой:

– Братья во Христе, – просто начал он. – Ваша миссия безгранична. Цель ваша – ни много, ни мало – полное духовное возрождение и спасение общества. Если где-то на дальних островах умирают дети, вы должны спасти их. Если умы людей пока что неразвиты, вы должны принести им просвещение. Если там процветают идолы, вы должны вытеснить их с помощью слова Христова. И если дорога кажется заболоченной и бесполезной, осушите, выпрямите и вымостите её. Если есть среди вас мужчины или женщины, обладающие сотней разных способностей и талантов, всем им найдется достойное применение на Оухайхи. Посвятите свою жизнь Христу, чтобы через много лет о вас мог ли сказать так: "Они пришли к нации, погрязшей во мраке невежества. Они оставили её светлой и процветающей".

В последний день августа семья миссионеров знакомилась с кораблем, на котором молодым людям предстояло жить шесть месяцев: именно столько времени требовалось для того, чтобы судно, при своей нормальной скорости, добралось до Гавайских островов. Преподобный Торн провел одиннадцать супружеских пар из маленькой церкви, где они прочитали утренние молитвы, к доку, туда, где разгружали китовый жир с огромного трехмачтового судна.

– Внушительный корабль, – заметила Иеруша, обращаясь к кому-то из женщин. – Наверное, на нем и морской болезни не почувствуешь, – с надеждой в голосе добавила она.

– Это не миссионерский корабль, – поправил её преподобный Торн. – Ваш стоит вон там, впереди.

– О, нет, только не этот! – в ужасе выдохнула одна из женщин, завидев приземистое неуклюжее суденышко, которым и оказался бриг[1] под названием "Фетида". Казалось, он годится разве что для прогулок по реке.

– Неужели мы поплывем на нем? – спросил у Уиппла потрясенный Эбнер.

– На нем ясно написано "Фетида", – разумно заявил тот.

Наверное, "Фетида" была одним из самых маленьких кораблей, способных обогнуть Мыс Горн на самой дальней оконечности Южной Америки. Судно имело в длину семьдесят девять футов, в ширину – двадцать четыре и в нагруженном состоянии оседало в воду всего на двенадцать футов. После более пристального изучения "Фетиды" с причала Иеруша вынуждена была признаться Аманде Уиппл:

– Мне кажется, этот корабль затонет после того, как на его борт взойдут двадцать два миссионера.

– Вы можете свободно передвигаться по "Фетиде" и изучать её, сколько угодно, – раздался резкий мужской голос, и миссионеры впервые увидели капитана Джандерса, сорокалетнего грубоватого моряка с бородкой песочного цвета, обрамлявшей его чисто выбритое лицо от уха до уха. Из-за этого капитан напоминал румяного мальчугана, высунувшего рожицу из живой изгороди.

Проводя миссионеров на корабль, преподобный Торн официально представлял каждую пару капитану, объясняя при этом:

– Капитану, конечно же, велено заботиться о вас во время столь долгого и утомительного путешествия, но не забывайте, что главная его задача управление кораблем.

– Благодарю вас, преподобный, – прорычал капитан Джандерс. – Иногда народ не понимает, что бриг в океане – это совсем не то, что ферма в Массачусетсе. – С этими слова ми он подвел миссионеров к открытому люку, и там, глубоко внизу, в недрах судна молодым людям стали видны их коробки, бочки и связки книг. – Запомните, что все, что находится там, становится недосягаемым для вас до тех пор, пока мы не прибудем на Гавайи. Вы уже не коснетесь этих вещей, пока корабль не достигнет своей конечной цели. Поэтому даже не просите меня ни о чем. Вы будете пользоваться только тем имуществом, которое будет храниться у вас в каютах.

– Простите, капитан, – вмешался молодой Уиппл. – Вы произнесли название островов как "Гавайи", а мы все упорно говорим "Оухайхи". Какое из двух названий правильное?

Капитан Джандерс застыл на месте, внимательно оглядел Уиппла и пробурчал:

– Мне нравятся люди, которые пытаются докопаться до истины. Правильно надо говорить "Гавайи". Га-вай-и. С ударением на втором слоге.

– А вы сами бывали на Гавайях? – поинтересовался Уиппл, стараясь правильно выговорить слово, не забывая об ударении.

– Вы быстро схватываете, молодой человек, – так же угрюмо бросил капитан. – Разумеется, мне приходилось бывать на Гавайях.

– На что они похожи?

– На этот раз капитан задумался надолго.

– Миссионеры там бы не помешали. Теперь посмотрите вон на тот люк на корме. Через него вы будете выходить из своих кают и возвращаться в них. Сказав это, он провел двадцать два пассажира вниз по темному, крутому и очень уз кому трапу. При этом каждая женщина успела подумать про себя: "Если будет качка, я ни за что не сумею подняться или спуститься по этой лесенке".

Однако никто из молодых людей не был подготовлен к тому, что им предстояло увидеть сейчас. Капитан Джандерс показал им мрачное грязное помещение между палубами длиной футов в двадцать – вдоль него вряд ли могли улечься четверо взрослых мужчин – и шириной в пятнадцать футов. Причем большая часть помещения была занята грубым столом в форме полукруга, через центр которого проходила грот-мачта брига.

– Вот здесь вы и будете жить, – объяснил капитан Джандерс. – Правда, сейчас здесь темновато, но когда нас застанет сильный шторм, который порвет паруса, мы позаимствуем ткань с иллюминаторов, которая пока что выполняет роль занавесок, и вам станет гораздо светлее.

Миссионеры в недоумении уставились на это крохотное помещение, а Иеруша подумала: "Интересно, как же сумеют здесь общаться и принимать пищу двадцать два человека в течение шести месяцев?" Но самое главное ждало их впереди. Неожиданно капитан Джандерс отодвинул в сторону парусиновую занавеску, и молодым людям открылась "спальная половина" их будущего жилища.

– Вот одна из кают, – объявил Джандерс. Столпившиеся миссионеры начали просовывать головы в образовавшуюся щель, чтобы полюбоваться на отгороженную спальню, спроектированную, очевидно, под карликов. Пол здесь имел следующие точные размеры: пять футов десять дюймов в длину и пять футов один дюйм в ширину. Иллюминаторы отсутствовали, следовательно, ни о какой вентиляции говорить не приходилось. Сторона, противоположная занавеске, представляла собой левый борт корабля. На ней размещались две встроенные койки шириной в двадцать семь дюймов каждая, одна над другой. На одной из боковых сторон комнатенки тоже имелись две койки.

– Уж не означает ли это… – начала было Аманда Уиппл и запнулась.

– Что означает, мэм? – помог ей капитан.

– Что две супружеские пары будут делить одну каюту? – выдавила Аманда и залилась краской.

– Нет, мэм. Это означает, что здесь будут жить четыре пары. По одной на каждую койку.

Эбнер остолбенел, а Иеруша, поняв, что проблему предстоит решать ей, тут же направилась к Уипплам, чтобы предложить им соседство, но когда она подошла к ним, то увидела, что крошечная, но весьма деловитая Аманда уже авторитетно заявляет капитану следующее:

– Хейлы и Уипплы займут эту комнату, а соседями к нам назначьте две любые пары на ваше усмотрение.

– Вы и вы, – властным голосом приказал капитан, указывая на чету Куигли и Хьюлеттов.

Остальные миссионеры двинулись дальше, чтобы получить свои места на корабле, а четыре первые пары, толкаясь локтями в убогом помещении, начали обсуждать различные аспекты своей будущей жизни на период в шесть месяцев.

– Я ничего не имею против верхней койки, – благородно согласилась Иеруша. – Как вы считаете, преподобный Хейл?

– Да, мы можем занять верхнюю, – согласился Эбнер.

Эммануил Куигли, невысокий и покладистый мужчина, сразу же заявил:

– Джепта и я тоже можем спать на верхней койке. Однако практичная Аманда решила иначе:

– Первого числа каждого месяца пары, которые спали на верху, будут переходить вниз. Но это ещё не все. Похоже, что койки на этой стороне немного длиннее вон тех. Ну-ка, Джон, проверьте.

Уиппл покорно разлегся на койке и, вытянувшись во весь свой рост, вскоре выяснил, что те, что находились по борту корабля, были на целых девять дюймов длиннее другой пары. Правда, и те и другие всё равно оказались для него короткими.

– Те, кто первый месяц будет спать на коротких койках, – продолжала Аманда, – первого числа поменяется с теми, кому достанутся длинные. – Все согласны?

Итак, первая восьмерка сформировала свою уплотненную ячейку. Впоследствии, со временем, это было забыто, но зато надолго запомнились слова Эбнера, произнесенные в тот самый памятный день. То, что предложил он, потом перенимали и другие миссионеры. Оглядев лица семерых расстроенных молодых людей, едва уместившихся в тесной комнатке, он сказал:

Жилище наше не слишком просторно, кроме того, как мне кажется, нас будут ждать и другие неудобства. Особенно если учесть, что четверо из нас женщины. Но давайте ни когда не забывать о том, что мы являемся самой настоящей семьей во Христе. Так что будем всегда называть друг друга по фамилиям. Я – брат Хейл, а это моя жена – сестра Хейл.

– Я сестра Аманда, – поправила Эбнера веселая маленькая женщина из Хартфорда, – а это мой муж – брат Джон.

– Так как мы только что познакомились и совсем не знаем друг друга, – воспротивился Эбнер, – я считаю, что чем официальней будут обращения друг к другу, тем лучше и правильнее.

Хьюлетты и Куигли согласились с ним. И Аманде ничего не оставалось, как только подчиниться большинству.

– Ну, как вам здесь нравится? – осведомился капитан Джандерс, просунув голову в отверстие в парусине.

– Маловато помещение, – пожаловалась Аманда.

– Позвольте мне дать вам один совет, молодой человек, – обратился капитан к Уипплу. – Храните все, что только возможно, из своих вещей здесь, в каюте. Не волнуйтесь о пространстве, оставьте себе только место для того, чтобы можно было стоять. Кладите коробки одна на другую до уровня верхней койки. Подумайте сами: ведь вам придется пользоваться этими вещами целых шесть месяцев. Поверьте, вы по том будете благодарны мне.

– А мы будем страдать от морской болезни? – заранее по морщилась Иеруша.

– Мэм, уже через два часа после того, как мы выйдем из Бостонского порта, мы окажемся в открытом море. Потом нас ожидает встреча с Гольфстримом, а волны там всегда приличные. Затем мы поплывем вдоль побережья Африки, где море ещё более беспокойное. И, наконец, нашему бригу предстоит испытание у Мыса Горн, а там, как известно, погода бывает самой ужасной во всем мире. Мэм, сколько вы весите сейчас?

– Примерно сто пятнадцать фунтов, – начиная нервничать, ответила Иеруша.

– Мэм, вас настолько измучит морская болезнь, что к тому времени, когда мы обогнем Мыс Горн, вы ещё обрадуетесь, если в вас останется фунтов девяносто. – Наступило тяжелое молчание, и Эбнер, неожиданно почувствовав, как качнулось под ним судно, испугался, что его начнет тошнить прямо сейчас. Но в эту же секунду капитан ободряюще хлопнул его по спине и веселым голосом обрадовал слушателей: – Но зато после Горна мы войдем в воды Тихого океана, а плавать там – всё равно, что прохлаждаться в лодочке на озерной глади. Вот тогда вы начнете нормально питаться и очень скоро восстановите свой прежний вес.

– И когда же мы доплывем до Тихого океана? – еле слышно спросил Эбнер.

– Примерно через сто пятнадцать дней, – рассмеялся Джандерс и тут же добавил: – Я пришлю вам сюда юнгу с отверткой. Закрепите к палубе свои чемоданы, а то они при качке начнут прыгать по каюте, как ненормальные.

Когда юнга появился в тесном помещении, все миссионеры были и удивлены, и обрадованы. Моряк был настолько высок, что ему пришлось согнуться, чтобы войти в комнату к молодым людям.

– Да это же Кеоки Канакоа! – первым воскликнул Джон Уиппл. Остальные принялись бурно приветствовать старого знакомого, а великан с Гавайских островов объяснил:

– Американский совет решил отправить меня домой в помощь миссионерам нести цивилизацию моей родине. А устроился я на работу к капитану Джандерсу только из-за того, что очень люблю корабли.

Когда все необходимые вещи были внесены в каюту, свободного места на полу не осталось. Миссионерам негде было даже присесть, все пространство занимали коробки, поставленные одна на другую. Теперь выяснилось, что койки в помещении располагались так близко, что пальцы ног одной семейной пары находились в восемнадцати дюймах от пальцев ног соседей.

Рано утром первого сентября года, в субботу, семья миссионеров в полном составе собралась у причала. Сухопарый богобоязненный преподобный Элифалет Торн проводил службу. Его голос гремел, перекрывая шумы порта:

– Братья во Христе! Я велю вам: не плачьте в сей радостный и торжественный день. Пусть весь мир увидит, что вы сильны духом, что вы готовы выполнить свою священную обязанность, и делаете это, веря в свою победу. Мы, пославшие вас в дальние края, радуемся и прославляем вас. И вы, отправляющиеся в неведомые земли, должны испытывать такой же душевный подъем, потому что вы идете туда вместе с духом Иисуса Христа. Сейчас мы все вместе исполним нашу песню миссионеров. – И чистейшим голосом он первым запел гимн, посвященный тем, кто отправляется на далекие острова:

Затем преподобный Торн выступил с наставлением: – Я лично помогал осуществлять отбор миссионеров этой группы и убежден в том, что каждый из вас внесет значительный вклад в дело распространения учения Иисуса Христа. Вы не ослабнете во время штормов, и разочарование вас не постигнет. Вы всегда будете уверены в победе своего правого дела. Под вашим руководством души миллионов ещё не родившихся людей будут спасены и избегнут вечного, неугасимого огня ада. Я не могу вспомнить более подходящих слов, чем в гимне, которым меня самого провожали с миссией много лет назад:

– закончил Торн.

После него выступил ещё один священник с длинной молитвой, не совсем относящейся к делу, и служба должна была закончиться на этой торжественной религиозной ноте. Все двадцать два миссионера прислушались к указаниям преподобного Торна и не показывали своей грусти. Однако жена одного из пожилых священников, присутствовавших на церемонии, глядевшая на молоденьких симпатичных женщин, прекрасно понимала, что кто-то из них умрет родами на Гавайях, кто-то зачахнет, а остальные, скорее всего, перестанут адекватно воспринимать реальность из-за непосильной работы и скудной пищи. Она не смогла сдержать материнских эмоций, и неожиданно пронзительным тонким голосом запела один из наиболее известных христианских гимнов. Знакомые слова скоро были подхвачены собравшимися, и даже преподобный Торн, ещё не представляя себе, чем это все может закончиться, присоединился к хору.

Первый куплет прошел хорошо, за ним и второй, но когда дошли до слов, понятных и близких отъезжающим, все женщины, как одна, расплакались:

Преподобный Торн, допевший гимн до конца ровным сильным голосом, с сожалением подумал: "Все-таки женщин нельзя допускать на церемонию прощания", поскольку сейчас, при всеобщих всхлипываниях, его планы на спокойное и радостное отплытие брига полностью провалились. И вместо победного и жизнеутверждающего прощания с кораблем утро превратилось в какой-то сентиментальный кавардак. В итоге получилось, что простые человеческие чувства всё равно победили почтенность и духовные приличия священников.

И все же, хотя это и не было запланировано, утро закончилось на религиозной ноте. Неожиданно вперед выступила Иеруша Хейл в своем желтовато-коричневом пальто и симпатичной шляпке с полями и, заняв место рядом с преподобным Торном, громко и отчетливо, чтобы услышали все присутствующие, произнесла:

– Сейчас я обращаюсь к вам не как к своему дядюшке Элифалету Торну, и даже не как к преподобному Торну из Африки, а как к представителю Американского совета по делам иностранных миссий. Мы доверяем наше будущее вам. Одиннадцать мужчин, пришедшие сегодня на причал, не взяли с собой денег. Мы захватили только те необходимые вещи, которые пригодятся нам для жизни на диком острове. Для меня также было бы не естественным увезти с собой мирское богатство, поэтому сейчас я хочу передать Совету то небольшое количество денег, которое я получила от своей любящей тетушки. Она сделала мне пода рок на свадьбу, но я вышла замуж за творение Господа Бога. – И она передала преподобному Торну конверт, в котором лежало немногим более восьмисот долларов.

Не имея в кармане ни цента, не представляя себе, куда они направляются, неловко себя чувствующие рядом со своими супругами из-за скоропалительных браков, миссионеры взошли на борт "Фетиды", и капитан Джандерс прокричал:

– Отдать концы!

В тот же миг маленький корабль, как по мановению волшебной палочки, взметнул вверх девять своих новеньких парусов, после чего медленно двинулся в открытое море. Стоя у левого борта брига, Эбнер вдруг почувствовал, что никогда больше не увидит Америку, и тихонько прочитал молитву, в которой благословил всех тех, кто остался жить на холодной и скупой ферме в Мальборо, штат Массачусетс. Если бы в тот самый момент его спросили, что же именно он собрался нести дикарям далеких островов, он бы ответил со всей искренностью: "Я хочу, чтобы люди Гавайев испытали такое же благословение, как и я, когда жил на ферме отца". Ему никогда не приходило в голову – и никогда не придёт – что ещё лучшей миссией было бы принести на Гавайи то благословение, которое витало в белом просторном доме в Уолполе, штат Нью-Гемпшир. Наверное, потому, что Эбнер так и не смог понять (хотя он ни с кем не обсуждал этого), что и необычайная легкость, и мирская музыка, и романы, и даже недостаток милости Божьей, одним словом, все то, что выделяло дом Бромли, уже само по себе являлось самым настоящим благословением. Напротив, он чувствовал, что приведя Иерушу на борт "Фетиды", помог ей спастись от самой себя.

В данный момент молодая женщина потянула Эбнера за рукав и тихонько произнесла:

– Преподобный Хейл, по-моему, меня сейчас стошнит.

Он тут же увел её вниз и помог устроиться на одной из коротких коек, где она и проводила большую часть времени первые четыре месяца путешествия. Эбнер же, к всеобщему удивлению, оказался неплохим моряком, и хотя выглядел частенько так, будто его вот-вот вырвет. Этого, однако, не происходило, а ел он всегда с отменным аппетитом.

Поэтому именно Хейл читал молитвы и проповеди, изучал гавайский язык с помощью Кеоки Канакоа и нередко заботился сразу о восемнадцати или двадцати миссионерах, страдающих от морской болезни. Некоторые из них по непонятным причинам сразу возненавидели этого жизнерадостного и энергичного молодого человека, а он проворно сновал между коек, пытаясь убедить каждого, что их недомогание скоро пройдет и постепенно все они начнут питаться точно так же, как и сам Хейл, не отказываясь ни от свинины, ни от печенья, ни от со уса, одним словом, снова станут нормальными людьми. И страдающие, скрипя зубами от зависти, вынуждены были при знать, что Эбнер обладал восхитительной решимостью и знал свое дело. Особенно ярко это проявилось в те дни, когда на него начал жаловаться сам капитан Джандерс.

Капитан начал с того, что подозвал к себе первого помощника и заявил:

– Мистер Коллинз, я попрошу вас позаботиться о том, что бы это ничтожество Хейл больше никогда не появлялся в носовом кубрике среди матросов.

– Он им надоедает?

– Пытается обратить их всех в христианство.

– Вот этих чудовищ?

– Он уже достаточно цепко вонзил свои поганые зубки в Кридленда. Вчера вечером я застал мальчишку в слезах, а когда спросил его, что произошло, тот подробно рассказал мне о том, что преподобный Хейл, видите ли, поведал ему о смерти и геенне огненной, которые ждут практически каждого на этом корабле, кто ещё не исповедовался и не вступил в лоно церкви.

– А может быть, он и прав, – рассмеялся Коллинз.

– Но мы, между прочим, должны вести корабль, а не заниматься посторонними делами.

– Неужели кто-то из матросов вам пожаловался, сэр?

– Нет, этого пока не произошло. Кридленд даже говорит, что им нравится слушать этого выскочку. Они начинают чувствовать, что кому-то нужны, раз уж он ими так интересуется.

– Я поговорю с ним, и он больше не будет проводить с ни ми свои беседы, – пообещал Коллинз.

Капитан Джандерс понял, что его просьба выполнена, когда уже через две минуты после разговора со старшим помощником преподобный Хейл, брызжа слюной от ярости, предстал перед капитаном и принялся отчаянно колотить кулаком по столу-полукругу.

– Если я правильно все понял, капитан Джандерс, мне приказано больше никогда не посещать носовой кубрик?

– Это не приказ, а просьба.

– Тем не менее, эта просьба исходила от вас?

– Совершенно верно.

– Значит, вы сознательно идете наперекор моим усилиям спасти души этих забытых Богом людей, погрязших во зле и гнусности?

– Они обычные матросы, и, кстати, неплохие, преподобный Хейл, и я не хочу, чтобы они понапрасну расстраивались.

– Расстраивались?! – Эбнер снова с силой ударил по столу. Теперь он кричал так, что все приболевшие миссионеры невольно стали свидетелями перебранки преподобного Хейла с капитаном, хотели они того или нет. – Вы называете обращение бессмертной души в христианскую веру "расстройством"? Капитан Джандерс, на этом бриге есть люди, которые бы только выиграли от такого вида расстройства. Сейчас я имею в виду не только обитателей носового кубрика.

Правда, с тех пор Хейл больше не заходил к матросам. Он поступил иначе. Теперь он подолгу оставался на палубе, выжидая, пока рядом не появятся матросы, несущие вахту, и тогда снова затевал свои разговоры. В итоге капитану пришлось вторично обратиться к старшему помощнику.

– Проклятье, мистер Коллинз, теперь этот проныра умудряется гнуть свою линию, пока матросы занимаются с парусами. Предупредите его ещё раз.

Это привело к новой вспышке гнева со стороны взбешенного Хейла, но капитан терпеливо выслушал все претензии, даже втайне наслаждаясь своей маленькой победой. Наконец Эбнер не выдержал и закричал:

– Мне кажется, капитан Джандерс, что вы иногда забываете о том, что управляете все-таки христианским судном. Матросы рассказывали мне, что после окончания шторма вы вы даете им по порции рома, вместо того чтобы хоть раз попробовать сделать так, чтобы все они дали зарок воздержания от спиртного. Вполне очевидно, что вы пытаетесь мешать мне во всех моих начинаниях.

– Послушайте, преподобный Хейл! – взмолился капитан. – Я пытаюсь благополучно довести этот бриг до Гавайских островов. Вы же, как мне кажется, стремитесь к тому, чтобы он прибыл прямиком в царство Божье.

– Да, – простодушно согласился Хейл.

– Но эти два порта несовместимы.

– Только не в глазах Господа, капитан Джандерс. Вы за претили мне появляться в носовом кубрике. Теперь вы не раз решаете мне разговаривать с матросами во время их работы. Может быть, вы уж сразу лишите меня и права читать проповеди по воскресеньям?

– Ну, что вы, преподобный Хейл, я хорошо помню, что веду богобоязненный корабль, и даже когда на его борту нет настоящих священников, я сам провожу службы. Короткие. И я с удовольствием буду присутствовать на ваших. Я всегда уважал и уважаю церковь, неважно, нахожусь ли я на море или на суше.

Уже позже, беседуя со своим первым помощником, капитан поинтересовался:

– Как вы считаете, мистер Коллинз, почему из всех интеллигентных молодых людей, которые находятся у нас на борту, да ещё если учесть, что у нас имеется одиннадцать чертовски привлекательных женщин… Так вот, почему именно Хейл всегда чувствует себя великолепно и только он ест вместе с нами? Почему бы ему не поболеть немножко, чтобы вместо него к обеду выходила его супруга? – размечтался капитан.

– Божественное провидение иногда бывает и недобрым, капитан Джандерс, спокойно ответил помощник.

Правда, насколько недобрым, капитан смог полностью оценить только в первое воскресенье, когда преподобный Хейл прочитал проповедь на палубе. "Фетиду" безжалостно швыряло из стороны в сторону, и никто из миссионеров не был в состоянии выйти наверх. Однако это не смутило Эбнера, и он стоял на палубе с тяжелой Библией в левой руке и читал свою проповедь, обращаясь, наверное, к буйным ветрам:

– Сегодня я выбрал темой строки из четвертой главы Со борного послания святого апостола Иакова: "Приблизьтесь к Богу, и приблизится к вам; очистите руки, грешники, исправьте сердца, двоедушные". – После этого он бросился в словесную атаку на моральные опасности, которые подстерегают на каждом шагу несчастных матросов. Он обвинял всех тех, кто находится впереди мачты, называя их особенно искушаемыми, а тех, кто вел их, бесчувственными и жестокими людьми. Работодатели этих несчастных, которые остались дома в безопасности где-нибудь в Салеме или Бостоне, обязательно должны были каким-то образом оказать отрицательное воз действие на свои судна, а во всех портах, куда бы ни заходил бриг, везде он обязательно сталкивался с таким злом, которое не могло бы и привидеться тем, кто остался дома. Людей, находящихся сейчас перед ним, Эбнер разрисовал как обладающих черными душами, злобной и брошенной Богом группой нечестивцев в христианском мире, и матросам это даже по нравилось. Эбнер говорил страстно, с выражением, а моряки одобрительно кивали. Даже капитан Джандерс и его помощник Коллинз согласились с тем, что преподобный Хейл был весьма близок к истине во всей своей проповеди, кроме, разве что, того момента, когда он разносил конкретно их самих. Правда, результат этого рвения оказался прямо-таки противоположным тому, какого ожидал сам Эбнер. Весь остаток дня как раз те самые моряки, с которыми преподобному Хейлу больше всего хотелось побеседовать (кстати, он искренне считал, что Джандерса и Коллинза спасти уже было невозможно), ходили с таким важным видом, не замечая никого вокруг, будто им было приятно осознавать себя "самыми злобными из всех существовавших когда-либо людей". Правда, они и раньше подозревали это, но сейчас эти люди явно испытывали удовольствие от того, что их догадку подтвердил такой специалист своего дела. Только Кридленд, трогательный и вечно недоедающий юноша, обладавший болезненным чувством вины, смог что-то вынести для себя из проповеди Хейла. Когда священник уже собирался отправиться вниз, юнга, с красными от слез глазами, в нерешительности подошел к нему и спросил:

– Что я должен сделать для того, чтобы спастись?

И по одной этой фразе Эбнер понял, что его проповедь удалась.

– Ты должен молиться. Ты должен изучать Библию. И ещё ты должен постараться спасти души своих товарищей, которые находятся рядом с тобой, в носовом кубрике, – объяснял Эбнер. После этого он протянул юноше свою Библию и заявил: – Вот эту оставь на сегодняшний вечер у себя. Я везу с собой во семь Библий, которые хочу раздать матросам, и в воскресенье во время службы я передам одну из них тебе, но это ты тоже должен заслужить у Бога. Только когда ты убедишь кого-ни будь из кубрика, чтобы он тоже попросил у меня Библию, тогда ты и положишь начало своему спасению.

Во время ужина недовольный капитан проворчал:

– Мой помощник говорит, что видел вашу личную Библию в кубрике, преподобный Хейл. Мне казалось, что вы поняли меня, когда я попросил вас не беспокоить моих матросов и не спускаться к ним.

– Я сдержал свое обещание, капитан Джандерс, но раз уж мне заказан вход в эту бездну порока, вы, как я подумал, не станете возражать, если я пошлю туда священное слово Божье, которое лучше меня проведет любую работу и выполнит мои обязанности. Если вы решитесь выбросить Библию за борт, что ж, капитан, пусть будет так. Но тогда я обещаю вам, что ваше имя навсегда войдет в список незабываемых имен мореплавателей.

– Пожалуйста, преподобный Хейл, не надо читать проповедей хотя бы здесь, – поморщился капитан. – Я только хотел узнать, не нарушили ли вы свое обещание никогда не заходить в кубрик, и не более того.

– Я всегда выполняю то, что обещал! – возмутился Эбнер. – Я действительно никогда больше не зайду туда. Не беспокойтесь! Но это для меня и не важно, потому что, поверьте мне, капитан, уже к следующему воскресенью все мои восемь Библий будут находиться у матросов.

Несмотря на все ссоры и разногласия с беспокойным миссионером, и капитан Джандерс, и мистер Коллинз сумели оценить, с какой отеческой любовью преподобный Хейл ухаживал за своими больными товарищами. На рассвете он переходил от одной койке к другой, выбрасывал все скопившиеся за ночь отходы, приносил свежей воды, чтобы друзья могли сполоснуть рот и избавиться от зловония, вызванного бесконечной рвотой. Перед завтраком Хейл успевал навестить каждого мужчину и женщину и прочитать им несколько стихов из Библии. Тем мужчинам, которые высказывали желание побриться, Эбнер доставал горячей воды из камбуза, а женщины, которым требовалось переодеться в свежее белье, указывали Эбнеру, какой именно ящик надо достать и открыть. Во время обеда он всякий раз не забывал приносить товарищам хотя бы немного еды, выбирая то, что, по его мнению, могли принять их измученные качкой желудки.

Преподобному Хейлу удалось уговорить капитана позволить ему самому варить жидкую овсянку для женщин. И каждый вечер, несмотря на то, в каком плачевном состоянии находились миссионеры, Эбнер заставлял каждого присутствовать на короткой службе, которая проходила здесь же, внизу, за общим столом. Если же он замечал, что кому-то уже стало плохо и он вот-вот потеряет сознание, Хейл читал молитву ещё несколько секунд, а потом отправлял товарища на отдых, говоря при этом: "Господь заметил твоё присутствие, Джошуа. А теперь тебе лучше пойти и прилечь". И когда больной удалялся, только после этого вместе с остальными он начинал длинные дискуссии или проповеди. Миссионеры хором читали молитвы или пели гимны. Особенно Хейлу нравился гимн, где один отрывок был написан словно специально для "Фетиды" :

Однако, после того как миссионеры собрались уже в восьмой раз, и Хейл все так же жизнеутверждающе провел службу, Джон Уиппл, едва держась на ногах, подошел к приятелю и чуть слышно проговорил ослабевшим голосом:

– Эбнер, уже который раз ты поешь гимн о том, что буря утихнет, а она и не думает. Кажется, наоборот, ветер набирает силу.

– Как только мы достигнем Островов Зеленого Мыса, по года обязательно улучшится, – попробовал убедить товарищей Эбнер, и в то время, как маленький отважный корабль, поскрипывая и кряхтя, упрямо пробирался через волнующуюся северную Атлантику, преподобный Хейл становился все более бодрым и жизнерадостным.

Как-то вечером капитан Джандерс даже заявил мистеру Коллинзу:

– А из него получился бы превосходный подручный кока.

– А вы представляете себе, что случится в жилых каютах, если Эбнер перестанет туда заходить? – ужаснулся помощник капитана. – Тогда двадцать одна больная душа окажется на нашей совести.

Поэтому ничего удивительного не было в том, что все миссионеры, как один, неофициально выбрали Хейла отцом своей общей семьи ещё задолго до того, как буря, наконец, улеглась. Среди них были мужчины и постарше, и мудрее, но именно к преподобному Хейлу обращались буквально все, когда требовалась помощь или нужно было принять какое-то решение. Когда же он в очередную субботу объявил о том, что шторм утих, и следующая служба будет проведена наверху, на палубе, и просил прийти всех, кто в состоянии передвигаться, все миссионеры испытали общий душевный подъем. Каждый старался привести свое помятое и дурно пахнущее тело хотя бы в некое подобие порядка.

Вернувшись в свою каюту, Эбнер встал на колени на одной из коробок и уверил четырех женщин, что в воскресенье утром он сделает все, чтобы помочь им одеться и выбраться на палубу, чтобы присутствовать на службе. Аманда Уиппл сразу же согласилась, как и обе её соседки, и женщины показали преподобному Хейлу, какие чемоданы переставить поближе к ним. Но Иеруша, лишь попробовав приподняться, тут же снова упала на койку и пожаловалась:

– Мне кажется, я не в силах даже поднять руки, преподобный Хейл.

– Ничего страшного, я с радостью помогу вам, миссис Хейл. Я принес вам немного мясного бульона, и если вы сейчас сумеете выпить хотя бы пару глотков, то к утру окрепнете.

Иеруша заставила себя проглотить жирный бульон, с трудом сдерживаясь и приказывая желудку принять его. Ей казалось, что её вот-вот вырвет в этой и без того уже зловонной каюте.

– Мне очень плохо, – снова пожаловалась она мужу.

– Утром вам обязательно станет легче, – убедительно произнес Эбнер, и когда она уснула, поднялся наверх, чтобы впервые за все время путешествия полюбоваться звездами. Он стоял у правого борта брига и неожиданно увидел возле себя смутные контуры чьей-то изящной фигуры, а затем услышал голос Кридленда, обратившегося к нему:

– Я всю неделю вел переговоры с Мейсоном, сэр, и теперь он тоже хочет обладать Библией.

Эбнер повернулся и в темноте с трудом разглядел молодого матроса.

– Ты хочешь спасти свою душу? – сразу же спросил он.

– Да, – не колеблясь, ответил юноша.

– Что же помогло тебе принять такое решение?

– Я слышал, как старшие на берегу рассказывали о жизни моряков, и мне стало страшно, – заскулил молодой человек.

– Ты очень мудрый юноша, Мейсон, – удовлетворенно кивнул Эбнер. – С тобой разговаривал сам Господь, и ты су мел услышать это.

– Нет, сэр, простите меня, но со мной разговаривал Кридленд. И после беседы с ним я понял, что совершил в жизни не мало ошибок.

– Завтра после службы, Мейсон, я вручу тебе Библию, после того как Кридленд получит свою. Но этой книгой ты будешь владеть временно. Чтобы она стала твоей навсегда, ты должен будешь найти кого-нибудь среди своих товарищей-матросов, кому тоже бы захотелось познать Господа и получить собственную Библию.

– Не могли бы вы прочитать для нас молитву, преподобный Хейл? – умоляющим голосом попросил Кридленд.

– Господь обеспечивает мудростью тех, кто ищет Его, – ответил Эбнер. В темноте он поднял глаза к звездам и начал молиться: – О Господи! Сейчас мы плывем в океане на небольшом корабле. Ветры и бури изнуряют нас, но мы продолжаем уповать на Тебя. Сегодня ночью нас только трое здесь, молящихся: юнга, впервые вышедший в море, молодой моряк, который ищет твоей помощи и защиты, и начинающий священник, у которого пока что даже не было собственной кафедры. О, великий Отец наш небесный! Возможно, мы слишком незначительны в Твоих глазах, но помоги нам. Наставь нас на путь истинный. Если сейчас нас только трое, потом нас станет гораздо больше, по тому что воля Твоя проникает повсюду и спасает все души.

Когда молитва была прочитана, Эбнер ещё некоторое время стоял на палубе и ждал, когда полуночные склянки возвестят о наступлении воскресенья, первого воскресенья, когда на официальной службе будут присутствовать и другие миссионеры. Занималась новая заря, и теперь Эбнер молил бога о том, чтобы этот знаменательный день прошел как можно более удачно. После этого он спустился в каюту и прошептал своей измученной морской болезнью супруге:

– Мой дорогой и любимый товарищ, вы не поверите, что произошло только что там, наверху, на палубе. Ко мне подо шли два матроса и сами попросили, чтобы я прочитал им вечернюю молитву. Итак, дух Божий начинает постепенно проникать на этот забытый Господом корабль.

– Это замечательно, преподобный Хейл, – так же тихо ответила Иеруша, боясь разбудить три остальные пары, которые мучились, также как она, весь вечер.

– А завтра наша общая семья отпразднует день первой священной службы, счастливо вздохнул Эбнер. – Да, но я забыл, что это будет уже сегодня, потому что воскресенье успело наступить. Я присмотрел место, где можно будет на тянуть парусину в виде тента, и у нас получится очень милая церковь, миссис Хейл, прямо посреди океана.

– Я, наверное, не смогу туда подняться, преподобный Хейл, но я всё равно буду молиться здесь вместе с вами, – уныло прошептала больная женщина.

– Вы поправитесь к утру, – и он осторожно забрался на койку, вытянувшись рядом с женой.

Однако утром несчастной ничуть не полегчало, а один только вид Аманды, раскачивающейся на коробках, ухудшил состояние Иеруши. И когда Эбнер вернулся в каюту после своего обычного обхода, он с удивлением обнаружил, что жена до сих пор не одета, а продолжает лежать на койке, бледная и изможденная.

– Я прошу прощения, – вздохнула она, – но мне придется пропустить сегодняшнюю службу.

– Ничего подобного, – бодро заявил Эбнер. – Я с радостью помогу вам, и все будет в порядке.

– Но я чувствую, что не устою на ногах, – пыталась сопротивляться Иеруша.

– Ну, миссис Хейл, вставайте же… – И он насильно заставил её встать на чемоданы, а когда она не смогла удержать равновесия, ловко подхватил в свои объятия. – Полагаю, что вам следует позавтракать, чтобы набраться сил. А потом начнется служба. Как только вы увидите солнце, вам сразу станет легче.

Пытаясь выбраться из маленькой тесной каюты, Иеруша чуть не потеряла сознание, поскольку слабость и тошнота продолжали делать свое дело. Однако Эбнер и тут пришел ей на помощь, и вдвоем они все же смогли доплестись до жилой каюты, где Кеоки Канакоа уже вовсю накрывал стол к завтраку, состоявшему из холодной жирной говядины, пюре из фасоли и риса, сваренного на воде, остававшегося ещё после вчерашнего ужина. Когда перед Иерушей поставили блюдо с ненавистной пищей, женщина закрыла глаза и не открывала их до тех пор, пока Эбнер не попросил одного из старших миссионеров благословить день. Потом Кеоки прочитал молитву на гавайском, чтобы миссионеры постепенно привыкали к новому языку, и собравшиеся приступили к завтраку.

Иеруша отхлебнула горячего чая и попробовала надкусить говядину, но липкий холодный жир тут же вызвал у неё отвращение, и она встала из-за стола, чтобы немедленно удалиться. Однако в этот же момент сильная рука Эбнера ухватила её за запястье, и она услышала тихий, но решительный голос мужа:

– Посидите ещё немного, миссис Хейл, и вы одолеете свою болезнь. Вы обязательно справитесь!

Она покорно опустилась на стул, с ужасом ощущая, как жир добрался до её желудка, вызвав сильнейший позыв к рвоте.

– Меня сейчас стошнит! – тревожно прошептала Иеруша.

– Нет! – произнес Эбнер. – Это ведь наш первый завтрак, когда мы едим все вместе. И кроме того, сегодня воскресенье.

И мужественная Иеруша продолжала сидеть в тесном помещении, где почти так же мучились ещё два десятка людей, а её обоняние протестовало против омерзительного запаха пищи.

Когда трапеза закончилась, бледная, как смерть, женщина собралась, пошатываясь, добрести до своей койки, но Эбнер серьезно вознамерился никуда её не отпускать, и, взяв жену под руку, решительно направился к трапу. Он помог Иеруше взобраться на чуть покачивающуюся палубу, где уже была растянута парусина – подобие примитивной часовни.

– Это будет наша первая семейная служба, – гордо объявил он.

Однако всей семье не было суждено присутствовать сегодня на ней, поскольку один из старших священников, лишь взглянув на качающуюся палубу, бегом рванулся к лееру, и его завтрак очутился в море. После этого несчастный, еле передвигая ноги, задыхаясь и ничего не объясняя, направился назад в свою каюту. Эбнер некоторое время сердито смотрел вслед удалившемуся, трактуя непроизвольные действия измученного болезнью миссионера, как личный отказ от присутствия на службе и, следовательно, отрицание Господа. Особенно возмутило преподобного Хейла то, что бездельничавшие матросы, которые вылезли на палубу только для того, чтобы поглазеть на собравшихся миссионеров, дружно хохотали в тот самый момент, когда беднягу выворачивало наизнанку.

– Он, я полагаю, не последний, – высказался один из матросов, и новый взрыв смеха прокатился по палубе.

Службу вел сам Эбнер, поскольку было вполне очевидно, что никто другой просто не сумеет довести её до конца. Семья миссионеров удобно расположилась под парусиной и запела, как можно бодрей и жизнерадостней, известный гимн Новой Англии, посвященный воскресенью:

Затем заговорил Эбнер. Он рассказывал о различных эпизодах из третьей главы Послания к эфесянам: – "Для сего преклоняю колена мои пред Отцом Господа нашего Иисуса Христа, от Которого именуется всякое отечество на небесах и на земле… Верою вселяться Христу в сердца ваши, дабы вам исполниться всею полнотою Божию".

Преподобный Хейл подчеркнул, что основанная на любви семья, членами которой все они являлись, была открыта для каждого, кто готов покаяться в своих грехах и работать над собой для того, чтобы на него снизошла благодать Господня. Было очевидно, что сейчас Эбнер читал проповедь одновременно для двух аудиторий: для братьев-миссионеров, напоминая им о том, что они принадлежат одной семье, а также для подслушивающих матросов, соблазняя их, таким образом, присоединиться к этой семье во Христе. Однако его послание ко второй группе было несколько испорчено непредвиденным и неприятным событием. Иеруша, внезапно почувствовав новый приступ тошноты, попыталась добраться до леера, но, потеряв равновесие, упала на колени, и её вырвало прямо на палубу.

– Эй, леди, поосторожнее там! – насмешливо фыркнул какой-то матрос, но в ту же секунду Кридленд и Мейсон, те самые матросы, которые сегодня должны были торжественно получить свои Библии, рванулись вперед, ловко подхватили Иерушу под руки и увлекли её вниз, в каюту.

Эбнер, разозленный тем, что его обращение к матросам было так резко прервано, запутался, и проповедь закончилась довольно сумбур но. Он сердился и пребывал в смятении, поскольку намеревался "под занавес" одарить Кридленда и Мейсона Библиями, что произвело бы на всех присутствующих сильное впечатление: это означало бы символичное присоединение двух бывших нечестивцев к семье Господней. Но когда подошло нужное время, эти двое, как выяснилось, так и не вернулись на палубу, и Эбнер в ужасе осознал, что сейчас ему придется сделать вынужденную паузу, и теперь искал выход, чтобы проповедь все же закончилась логически. Наконец, он не придумал ничего лучшего, чем просто замолчать.

После службы члены семьи миссионеров бросились поздравлять Эбнера, нахваливая его незаурядные способности, однако и они, и сам преподобный Хейл прекрасно понимали, что эти слова и пустые, и лишние.

Не сдержавшись, в припадке гнева, разочарованный священник бегом бросился вниз, но у самого трапа его встретили Кридленд и Мейсон, поспешившие сообщить ему неприятную новость:

– Ваша жена очень больна, сэр. Ей совсем плохо.

– Благодарю вас, – коротко ответил Эбнер.

– Тот священник, которому стало плохо первому, сейчас пытается ухаживать за ней, – добавил Кридленд.

Эбнер сделал уже шаг вниз, как его остановил Мейсон и спросил:

– Сэр, а наши Библии у вас с собой?

– На следующей неделе, – отрезал Эбнер и исчез в трюме. Но как только он увидел свою жену, побелевшую, как полотно, он позабыл обо всех своих проблемах и бросился за водой, чтобы освежить её покрытое испариной лицо.

– Простите меня, мой возлюбленный соратник, – слабым голосом произнесла Иеруша. – Как видно, из меня никогда не получится настоящего моряка.

– Мы будем выносить вас наверх на несколько минут каждый день, – пообещал преподобный Хейл, но как только несчастная женщина представила себе раскачивающуюся палубу, ей тут же стало хуже.

– Похоже, после этого путешествия я буду весить даже ещё меньше, чем предсказывал капитан Джандерс, – горько усмехнулась Иеруша.

В полдень, когда стол был накрыт к обеду, капитан с удовольствием отметил, что семнадцать его пассажиров, по крайней мере, восстановили способность принимать пищу.

– Я давно заметил, что в каждом путешествии, – улыбнулся Джандерс, как только корабль начинает приближаться к Островам Зеленого Мыса, все больные у нас выздоравливают.

– Скажите, капитан, а мы будем причаливать к островам? – поинтересовался Джон Уиппл.

– Да, если позволит погода.

Эта новость так обрадовала Эбнера, что он позабыл о своем мясном пудинге, и, повернувшись, встал из-за стола и громко выкрикнул в сторону тех кают, где ещё оставались неважно чувствующие себя миссионеры:

– Очень скоро мы подойдем к Островам Зеленого Мыса! А там вы сможете, наконец, походить по твердой земле и вдоволь наесться свежих фруктов!

– Между прочим, преподобный Хейл, – добавил капитан, – сегодняшняя проповедь мне очень понравилась. Действительно, существует наследие, которое Господь дарует тем, кто служит Ему. И пусть все мы станем достойными и сумеем со временем добиться его. – Все миссионеры согласно закивали, услышав такое замечание, и в этот момент Джандерс запустил до времени припасенный гарпун: – Жаль только, что ваша речь так запуталась в самом конце.

И так как все понимали, что это правда, то предпочли уставиться в собственные тарелки, подумав при этом: "А капитан-то наш вовсе не дурак!" Однако Эбнер смело встретил этот укол и заявил:

– Я считаю проповедь удачной в том случае, если в ней со держится хотя бы одна христианская мысль.

– Я с вами согласен, – горячо поддержал Хейла капитан. – Причем в вашей речи их было даже несколько.

– Надеюсь, что мы все ещё не раз мысленно вернемся к ним, – набожно произнес Эбнер, но про себя подумал, как бы было хорошо, если бы все проповеди заканчивались именно так, как и предполагалось. Вот тогда весь корабль действительно бы услышал достойную проповедь!

После обеда капитан Джандерс пригласил миссионеров на небольшую экскурсию по кораблю. К нему вскоре обратился Джон Уиппл:

– Я никак не могу понять, почему, если мы направляемся на Гавайи, мы постоянно берем курс на восток, чуть ли не приближаясь к берегам самой Африки?

– Мистер Коллинс, принесите, пожалуйста, нам карту! – попросил капитан, и когда помощник выполнил его поручение, миссионеры с удивлением выслушали рассказ Джандерса. Капитан поведал им, что те корабли из Бостона, которым нужно обогнуть Мыс Горн, берут курс не на юг, а строго на восток, доплывая почти до берегов Африки.

– Это делается для того, чтобы потом, когда мы повернем на юг, нам останется преодолеть расстояние, которое на карте обозначено одной прямой линией – мимо Бразилии и Аргентины – и мы уже у Огненной Земли, – объяснил Джандерс, наглядно демонстрируя курс корабля.

– Скажите, а как выглядят Острова Зеленого Мыса? Какая там природа? – снова задал вопрос любознательный Уиппл.

– Красота! Необходимо только держать ухо востро: при каждом путешествии я теряю там по несколько матросов. Многие ребята хотят остаться на этих островах. Вот увидите, когда мы будем отплывать, в команде произойдут перемены, и у нас взамен беглецов появятся местные моряки.

Пока капитан рассказывал Уипплу различные подробности о жизни на Островах Зеленого Мыса, на другом конце палубы преподобный Хейл имел серьезный разговор с Кридлендом и Мейсоном.

– Я не отдал вам Библии сегодня, потому что вы не заслужили их, упрекал священник матросов.

– Но мы должны были проводить миссис Хейл вниз, в ка юту, запротестовал Кридленд.

– Господь требовал, чтобы вы находились на палубе, – упорствовал Эбнер.

– Но она…

– За ней могли бы присмотреть и другие, Кридленд. Я отдам вам Библии в следующее воскресенье. Я собираюсь выбрать темой проповеди отрывок из псалма: "Возненавидел я сборище злонамеренных и с нечестивыми не сяду". Когда проповедь закончится, вы получите свои Библии, я их сам вручу вам. – Затем, вспомнив о том, что уже говорил раньше, взглянув на Мейсона, Эбнер добавил: – Но заслужил ли ты свою Библию? Мне помнится, что ты должен был привести к Господу ещё одну заблудшую душу.

– Я и собираюсь это сделать, – радостно сообщил Мейсон. – Я читал книгу, которую вы нам давали, одному ста рому матросу. Он вел очень неправедную жизнь и совершил много злых поступков. Но как-то раз, когда он плавал на китобойном судне, волной его выбросило за борт, и он чудом спасся. В последнее время он часто плачет, и я буду продолжать беседовать с ним. Наверное, как раз к следующему воскресенью…

– Ты хорошо стараешься, Мейсон, – прервал его Эбнер. Другой человек на его месте изумился бы тому, что у обоих матросов религиозный пыл ничуть не угас после разочарования относительно получения Библий, тем более, что отсутствие этих матросов на проповеди было уважительным: все-таки они поступили по-христиански, провожая больную женщину до каюты. Тем более, что это была жена самого преподобного Хейла. Однако Эбнера это ничуть не удивило. Он даже заметил, обращаясь к молодым людям:

– Господь – очень ревнивый хозяин. Никто не может приблизиться к Нему по собственному желанию. Только Он сам может решить, когда вы удостоитесь его присутствия. И если вы не проявляете веры даже в мелочах, Господь будет выжидать до тех пор, пока вы не докажете, что достойны Его. – Эбнер хорошо понимал, что легко спасение ещё никому никогда не давалось. Теперь же Кридленд и Мейсон дорожили своими Библиями, поскольку один раз им уже не удалось получить их.

Если первая проповедь Эбнера где-то не удалась, то вторую можно было смело назвать потрясающим успехом. Радость священника омрачал лишь тот факт, что его жена Иеруша опять не смогла присутствовать на ней. Священник привел супругу на завтрак и не только заставил проглотить кусок говядины с рисом, но и помог подняться на палубу, неся женщину почти всю дорогу на руках. Но при одном виде накатывающихся волн она снова испытала резкий приступ тошноты, и её тут же проводили вниз Аманда Уиппл и миссис Куигли.

Интеллектуальная сила проповеди Эбнера заключалась в пятнадцатиминутном монологе о той толпе нечестивцев, которых сам дьявол собрал на борту брига "Фетида". Как и все остальные миссионеры, Хейл называл корабль "брегом", не зная точно, ни как правильно произносится настоящее слово "бриг", ни что оно обозначает, поскольку оно отсутствовало во всех справочниках для миссионеров. Но, если верить Эбнеру, вряд ли на каком-либо другом корабле, бороздящем Атлантику, нашлось бы такое собрание зла, перечень всех тех омерзительных поступков, которые совершили в своей короткой и неинтересной жизни, лениво прохаживающиеся ныне по палубе матросы, был ужасен. Однако самым интересным оказался тот момент, когда Эбнер, к всеобщему удивлению и своих товарищей, и команды корабля, вдруг объявил, что Господь продолжает трудиться даже в таком логове порока, и три души на корабле уже спасены. С этими словами он представил Кридленда, Мейсона и старого китобоя с искалеченными ногами. Между прочим, список грехов последнего превосходил даже самые дерзкие догадки преподобного Хейла. Некоторые матросы, которые знали этого типа по прежним плаваниям и даже проводили с ним вместе некоторое время на берегу в Кантоне и Гонолулу, ожидали, что в тот момент, когда их приятель коснется протянутой ему Библии, в корабль ударит молния. Капитан Джандерс в эту секунду содрогнулся и тихонько сказал своему помощнику:

– Запомните мои слова, мистер Коллинз: на следующей неделе на месте этого малого будете стоять вы.

В то воскресенье за обедом все праздновали настоящую, ничем не омраченную победу Эбнера. Капитан Джандерс признался, что это была самая лучшая проповедь, которую он когда-либо слышал. Правда, он тут же добавил, что преподобный Хейл, очевидно, имел в виду какой-то другой корабль, а мистер Коллинз заметил:

Очень странно, что на любом корабле, неважно как он называется, при приближении к Мысу Горн и пассажиры, и команда становятся более религиозными. Создается такое впечатление, как будто все присутствующие на судне наконец-то начинают осознавать, насколько жалок и ничтожен человек перед той силой и властью, которыми обладает Господь. Я не уверен, удалось ли бы мне стать хотя бы средним христианином, каковым я себя считаю, если бы я не разу не огибал Мыс Горн.

– Полностью согласен, – добавил капитан Джандерс. – Ни один человек не в силах испытать такое преображение, свидетелями которого мы все скоро станем.

Никакие другие слова не могли бы обрадовать Эбнера больше, чем произнесенные Джандерсом, потому что священник вот уже несколько дней с ужасом думал о том моменте, когда им придется встретиться с Мысом Горн. И хотя до этого знаменательного события оставалось ещё недель восемь, Эбнер чувствовал, что не ошибется, если начнет подготавливаться к нему заранее. Поэтому он произнес:

– От моего внимания не ускользнуло, капитан Джандерс, что по воскресеньям вы имеете привычку читать… – Здесь он запнулся, не в силах выговорить противное его сознанию слово.

– Романы? – подсказал Джандерс.

– Да, бесполезные мирские книги. Я вот что подумал, капитан Джандерс, не стали бы вы возражать, если я бы предложил вам несколько книг более нравоучительного содержания из наших миссионерских запасов?

– Ну, я считаю, что для меня Ричардсон и Смоллетт – вполне достойные наставники и учителя, – рассмеялся капитан.

– Но если учитывать, что вам доверены души примерно полусотни человек…

– Ну, в особых случаях я готов положиться на Боудича[2] и Библию. – Он секунду помолчал и добавил: – Да, именно в такой последовательности.

– Следует ли мне это понимать так, что вы отказываетесь?

– Совершенно верно, – неумолимо подтвердил капитан.

– Семья миссионеров решила, – внезапно начал Эбнер, хотя ещё ни с кем не разговаривал на данную тему, – что, начиная с сегодняшнего дня, мы будем проводить и утренние, и дневные службы на палубе. При соответствующей погоде, разумеется.

– Великолепно, – улыбнулся Джандерс, а затем, не упуская случая ещё раз уколоть молодого священника, сделал озабоченный вид и поинтересовался: Кстати, а как себя чувствует миссис Хейл?

– Плохо, – нахмурился Эбнер.

– Мне кажется, вы должны проводить с ней больше времени, – вздохнул капитан.

– Я так и поступаю, – огрызнулся Эбнер. – Мы молимся вместе и утром, и вечером.

– Я имел в виду совсем не то, – пояснил капитан. – С ней нужно поиграть во что-нибудь, почитать ей вслух интересный роман. Может быть, вы не стали бы возражать, если я бы предложил вам несколько книг более развлекательного содержания из своей личной библиотеки?

– Мы не читаем романов, – ответил ему тем же Эбнер. – И особенно в воскресные дни.

– В таком случае, когда вы в следующий раз отправитесь навестить свою супругу, передайте ей, пожалуйста, что во вторник мы пристанем к острову Брава, и она сможет погулять по твердой земле. Кстати, это может здорово помочь нам всем.

Столь приятная новость сразу подняла Иеруше настроение, и в понедельник, когда с подветренной стороны корабль стал приближаться к Зеленому Мысу, она даже набралась храбрости и целый час прогуливалась по палубе. Солнце благотворно подействовало на кожу лица, и её бледность постепенно стала проходить. Во вторник, когда острова уже можно было хорошо разглядеть, молодая женщина не отходила от перил, крепко вцепившись в них и моля Господа о том моменте, когда она сможет ступить на сушу. Однако её ждало жестокое разочарование, потому что вскоре с островов подул сильный бриз, нагнавший низкие облака, и ещё до того, как "Фетиду" обступили со всех сторон огромные волны, всем стало ясно, что причалить к намеченному острову будет небезопасно. В то же время ветер неуклонно продолжал относить "Фетиду" на запад, и возвращаться назад для того, чтобы пройтись по земле Бравы, было бы просто неразумно. Но Иеруша не могла поверить в происходящее. Она продолжала стоять под проливным дождем, молясь теперь о том, чтобы произошло какое-нибудь чудо, и корабль все-таки смог подойти к острову. И только когда к ней подошел капитан Джандерс и сухо заявил: "Мы воспользуемся этим ветром для продвижения вперед, мэм, так что никакой остановки не предвидится ", женщина была вынуждена смириться и признать полное крушение своих надежд. Только теперь Иеруша поняла, что её снова мутит, и когда она недвусмысленно перегнулась через перила, чтобы не испачкать палубу, Джандерс встревожился и закричал:

– Эй, там, кто-нибудь! Уведите эту бедняжку вниз, в каюту!

Когда вечером семья миссионеров собралась на ужин, состоявший из жидкой овсянки и твердого сыра, на лицах всех: и мужчин, и женщин были разочарование и досада. К тому же половина миссионеров опять заболела и не смогла выйти из своих кают. Остальные дружно переживали неудачную попытку корабля причалить к острову, поскольку все отлично понимали, что следующая возможность прогуляться по суше представится им очень нескоро. Какой недружелюбной и противной казалась им сейчас эта каюта с раскачивающейся лампой, заправленной китовым жиром и противно поскрипывающей в ночи! Из отхожего места доносились отвратительные запахи, и новая волна отчаяния накатила на друзей, которых теперь снова тошнило без перерыва. Кеоки, внося в каюту еду, заявил:

– Я бы хотел предложить всем собравшимся вечернюю молитву.

И он принялся на богатейшем гавайском языке восхвалять открытое море, сравнивая его с сушей, поскольку, находясь в океане, человек обязательно обращался к Богу, тогда как на суше ему выпадают всевозможные соблазны. Поэтому, как логично отметил Кеоки, даже лучше, что все они сейчас находятся на борту "Фетиды", а не на Браве.

Из всех слушавших Кеоки только Эбнер уже достаточно понимал по-гавайски и смог хоть немного вникнуть в смысл слов дикаря. Молитва показалась ему настолько уместной, что он пересказал её содержание всем остальным, а затем уди вил их ещё больше, самостоятельно прочитав свою первую молитву на гавайском языке. Правда, он запинался и несколько раз останавливался, вспоминая или подбирая нужное слово, но, тем не менее, в каюте из уст священника зазвучал родной язык дальних островов, и теперь сам Господь знакомился с тем странным сочетанием звуков, к которому в дальнейшем предстояло обратиться всей его семье миссионеров.

Пятнадцатого Октября, в понедельник, на сорок пятый день морского путешествия, поскрипывающая и постанывающая "Фетида" под яркими лучами солнца, по ровной глади океана, пересекла экватор. Первой жертвой этого торжественного события стал преподобный Хейл. День выдался жаркий, и капитан Джандерс, как бы между прочим, посоветовал своим пассажирам переодеться в старое платье, причем постараться особенно не наряжаться. Когда же капитан лично убедился, что никто не выбрал свой любимый костюм, он хитро подмигнул Кеоки, и тот мгновенно передал сигнал кому-то наверху.

– О преподобный Хейл! – тут же донесся голос из люка. – Кридленд хочет о чем-то поговорить с вами!

Эбнер вышел из-за стола и поспешил к трапу, ведущему наверх. Однако не успел он пройти и нескольких ярдов, как на него с вантов было вылито целое ведро морской воды. Священник задохнулся от неожиданности и почувствовал, как сокращаются его мышцы в бессильной ярости. Но прежде чем он успел что-либо сказать, навстречу ему вышел улыбающийся мистер Коллинз и, подмигнув, заявил:

– Мы только что пересекли экватор! А теперь пригласите сюда Уиппла!

Этот новый для священника морской ритуал настолько поразил его, что Эбнер, не отдавая себе отчёта в действиях, крикнул:

– Брат Уиппл! Не могли бы вы подойти ко мне?

В люке кто-то зашевелился, и Джон Уиппл получил свою порцию морской воды.

– Экватор! – от души расхохотался Эбнер.

Джон стряхнул с себя воду и посмотрел наверх, туда, где двое развеселившихся матросов уже подготавливали новые ведра для очередных миссионеров. Поддавшись моменту всеобщей радости, Джон неожиданно выкрикнул: – Киты! – и отступил назад, потому что в ту же секунду несколько пассажиров рванулись к трапу, где и их ожидал морской обряд крещения. Вскоре вся палуба уже звенела от миссионерского смеха, а капитан Джандерс торжественно объявил, что теперь наступила очередь крестить матросов-новичков, которым ещё ни разу не доводилось пересекать экватор.

Когда же один из матросов, тот самый, который устроил душ Уипплу, явился за своей дозой овсянки и китового жира, Джон возбужденно воскликнул:

– О, нет! Этого оставьте мне! Уж его-то я накормлю досыта!

К всеобщему изумлению, он ворвался в самую гущу матросов и, перемазавшись жиром с ног до головы, действительно сдержал свое слово. Веселье не прекращалось ещё долгое время, и капитан велел выдать всей команде ром. Только тогда священники сочли за необходимость степенно удалиться. А уже через час Эбнер стал свидетелем того, что может натворить пьяный человек. Кеоки Канакоа попросил Эбнера спуститься в носовой кубрик, где старый китобой, принявший каким-то образом не одну, а сразу шесть или семь порций рома, тот самый старый матрос, который только что получил свою Библию, теперь грязно ругался и, что есть сил, бился головой о переборку. Немало намучавшись с ним, Эбнер все же умудрился успокоить буяна и уложить его на койку. Когда пьяница протрезвел и смог членораздельно произносить слова, Эбнер поинтересовался у него:

– Где же ваша Библия?

– В рундуке, – покаянно признался старый моряк.

– Вот в этом? – Да.

– Выпрямившись, Эбнер открыл рундук и, не обращая внимания на зловоние и беспорядок, царившие внутри, извлек оттуда Священное Писание.

– Некоторые люди вовсе не заслуживают Библии, – резко произнес священник и удалился.

– Преподобный Хейл! Преподобный Хейл! – в отчаянии закричал моряк. – Не делайте этого! Я умоляю вас!

Но Эбнер был уже далеко.

Этот странный день закончился также не совсем обычно, и все те, кто находился на палубе "Фетиды", смогли увидеть пример удивительной, ни с чем не сравнимой красоты. С запада, направляясь к берегам Африки, шёл высокий корабль с целой грудой надутых ветром белоснежных парусов. Он будто бы выплывал прямо из заката, и после коротких переговоров с "Фетиды" была спущена шлюпка, на которую захватили почту до Бостона. Когда лодка уже собралась отправиться навстречу с незнакомым кораблем, капитан Джандерс с кормы прокричал миссионеру, находившемуся в ней:

– Уиппл! Не забудьте предложить им помолиться! Они, наверное, оценят это!

Джон понимающе кивнул, и все те, кто стоял на палубе, наблюдали за своими товарищами, гребущими прямо на заходящее солнце, чтобы встретиться с незнакомым высоким судном, гордым и особенно красивым в наступающих сумерках.

Иеруша тоже поднялась наверх, и как теперь она ни старалась сдерживать свои чувства, все же расплакалась: слишком уж трогательной показалась ей встреча двух кораблей в преддверии ночи.

– Мой любимый товарищ, – вздохнула она, обращаясь к супругу, наверное, это самое красивое и незабываемое зрелище, которое мне приходилось наблюдать. Вы только посмотрите, как отсвет заката ложится на воду и переливается на её поверхности. Море – это волшебное зеркало.

Аманда, которой так не хотелось оставаться одной в столь прекрасный момент, подошла к Хейлам и тихонько шепнула:

– Мне было очень трудно стоять наверху и просто так наблюдать, как уплывает в лодке преподобный Уиппл. Вы знаете, это первый раз, когда мы разлучаемся. Все остальное время он находился рядом со мной. Какие же мы счастливые, если нам суждено провести первые месяцы брака вблизи друг друга.

Но когда шлюпка вернулась, а незнакомое высокое судно продолжило свой путь, удаляясь в ночь по спокойной морской глади, Аманда заметила, что её супруг, устроившийся на носу корабля, нервно покусывает губу. Капитан Джандерс в это же время молчаливо стоял на корме, и глаза его сверкали от возмущения и гнева. Даже матросы, простые жители Новой Англии, все были в тот вечер подозрительно молчаливы. Они хмурились и ходили по кораблю со сжатыми губами, стараясь не смотреть друг на друга. Однако через некоторое время капитан Джандерс все же заговорил, чтобы прояснить ситуацию для непосвященных:

– Господи, Боже мой! – резко выкрикнул он. – Вот имен но в такие моменты я начинаю жалеть о том, что у меня на корабле нет никакого оружия! Как я молил Бога, чтобы он предоставил мне возможность отправить это поганое судно на дно! – В порыве ярости он швырнул пачку писем к ногам миссионеров, пояснив при этом: – Я бы никогда не доверил вашу почту такому кораблю. Это же невольничье судно, сплошь кишащее работорговцами!

Уже позднее Джон Уиппл более подробно рассказывал о своем посещении незнакомого судна друзьям-миссионерам:

– Это было ужасно. Они даже не удосужились хорошенько закрепить цепи там, внизу, и нам было слышно, как они звенят, раскачиваясь. Это очень нехорошее и злое судно. Эбнер, вы не могли бы прочитать молитву?

И той душной ночью, первой после пересечения экватора, миссионеры, сбившись в кучку в тесной каюте, начали молиться. Эбнер сказал:

– Господи, позволь пробиться свету туда, где царит полная темнота. Принеси добро туда, где побеждает зло. Но не до пусти того, чтобы мы думали лишь о том зле, которое находится вдали от нас. Напоминай нам, о Господи, что нашей первой обязанностью является борьба с тем злом, которое видим мы перед собою. Боже, помоги нам не стать лицемерами, чтобы исполнять работу свою для Тебя каждый день.

Эбнера настолько потрясла эта случайная встреча с невольничьим судном, что он, так и не сумев заснуть, провел всю ночь на палубе, всматриваясь в ту сторону, где должны были находиться берега Африки. Священник искренне надеялся на то, что Господь смилостивится над ним и пошлет ему знак в виде ослепительной молнии, и это будет означать, что ненавистное судно все же затонуло. Уже на заре к нему подошел Кеоки Канакоа и спросил:

– Преподобный Хейл, вы так переживаете за Африку! Не ужели вы до сих пор не знали, что на Гавайях тоже существует рабство?

– Неужели? – опешил Эбнер.

– Конечно. На том острове, которым правит мой отец, очень много рабов. Мы называем их живыми трупами, и им запрещено касаться тех предметов, до которых дотрагиваются все остальные. На нашем языке они зовутся "капу". Не так давно они нужны были в основном для совершения жертвоприношений богам.

– Расскажи мне все, что ты знаешь о них, – попросил потрясенный миссионер, и пока Кеоки посвящал его во все ритуалы, связанные с рабами, Эбнер чувствовал, как в нем растет и крепнет самая настоящая злоба. Островитянин ещё не за кончил свое повествование, когда Хейл гневно воскликнул:

– Кеоки, когда я окажусь на Гавайях, рабства там больше не будет!

– Вам придется нелегко, – предупредил великан.

– Кеоки, ты будешь принимать пищу за одним столом с живыми трупами.

Правда, Хейл ни с кем не стал делиться своими мыслями и планами, даже с Иерушей. Но на рассвете в глубине душе он понял, что тот высокий корабль, то жестокое бразильское невольничье судно было послано навстречу "Фетиде" не случайно. Рука Всевышнего предопределила это свидание кораблей.

И когда над горизонтом появилось солнце, Хейл поклялся ещё раз:

– На Гавайях больше не будет рабства.

Во время унылого и длинного отрезка пути более чем в шесть тысяч миль к Мысу Горн и выглядевшего на карте почти как прямая линия, пассажиров "Фетиды" сразила так называемая "болезнь миссионеров". Долгое время ещё члены дружной семьи во Христе будут с некоторым смущением вспоминать о тех неприятных ощущениях, сменивших морскую болезнь с её невероятными приступами тошноты.

Между собой новый недуг они окрестили, используя свой собственный эвфемизм, "желчностью". День за днем Иеруша, немного смущаясь и краснея, интересовалась:

– Преподобный Хейл, скажите мне, вы все ещё страдаете от желчности?

И он неизменно отвечал ей:

– Да, мой дорогой друг, именно так.

А поскольку подобные вопросы задавали друг другу все супруги, то очень скоро уже и в самом деле пожелтевшими глазами они стали недвусмысленно смотреть в сторону единственного доктора на борту – Джона Уиппла, словно их брат мог каким-то чудесным образом избавить их от мучительной "желчности". Джон усиленно изучал всю имеющуюся в его распоряжении литературу, и в особенности "Справочник семейного врача", после чего рекомендовал друзьям старые и испытанные временем средства:

– Две столовые ложки настойки рвотного корня, потом ревень, советовал он.

– Брат Уиппл, я принимаю этот рвотный корень вот уже несколько недель, жаловался очередной миссионер, – и никакого толку.

– А не пробовали вы каломель, брат Хьюлетт?

– Да, это средство действует сразу же. Но недолго… а потом…

– Тогда вам следует перейти на касторовое масло и по больше передвигаться.

– Я не могу пить касторовое масло, брат Уиппл.

– Тогда просто ходите по палубе.

Измученные запорами миссионеры послушно принимали и рвотный корень, и ревень, и каломель, и даже касторовое масло, а также старались как можно больше гулять по кораблю. Всем им не хватало движений. После завтрака все те, кто мог передвигаться, умышленно опускались и поднимались по трапам или вышагивали по корме, снуя, как загнанные звери между загородкой для скота и мачтой "Фетиды". Иногда они ходили так часами, словно пытаясь пристыдить свой непокорный кишечник и каким-то образом заставить его работать. Но, увы, ничто им не помогало.

В дальней части жилых помещений располагалось одно-единственное отхожее место, невероятно зловонное, и даже если прикинуть, что каждый миссионер занимал его на пятнадцать минут (что в их состоянии было неудивительно) то получалось, что уборная была занята, в общей сложности, в течение пяти с половиной часов. Неудобства осложнялись ещё и тем, что некоторые особенно усердные миссионеры нередко принимали по удвоенной дозе ревеня, касторового масла, рвотного корня и каломели, причем одновременно, и уборная им требовалась гораздо чаще, чем раз в день.

Поэтому по инициативе брата Уиппла, с согласия капитана Джандерса и при посильной помощи Кеоки Канакоа в самой дальней части кормы была выстроена импровизированная дополнительная открытая уборная. В условный час все женщины спускались вниз в каюты, и тогда священники, один за другим, испытывали судьбу на открытом стульчаке, в отчаянии упираясь руками в деревянные доски, умело сколоченные великаном Кеоки, и выставив на удивление проплывающим китам свою голую задницу.

Шли дни, и миссионеры упорно продолжали тренироваться в ходьбе. Бойкие моряки, не испытывающие никаких проблем с кишечником из-за постоянной напряженной физической работы, время от времени заключали пари относительно того, кто из миссионеров следующим будет восседать на опасном стульчаке, а постоянную ходьбу пассажиров взад-вперед матросы между собой прозвали "миссионерским вальсом".

Как-то раз измученный и несчастный Эбнер обратился к брату Уипплу с вопросом:

– Почему же Господь причиняет нам такие страдания и ничего не делает в отношении этих нечестивых матросов?

– Все очень просто, брат Хейл, – рассмеялся доктор. – По началу мы дружно страдали от морской болезни и основательно прочистили свой кишечник. Затем мы старались есть понемножку, и вся пища начала плотно укладываться в нижней части живота. Из-за отсутствия свежих овощей и фруктов пища уплотнялась ещё больше. Но самое главное – мы же совершен но не занимались физическими упражнениями, и нам не приходилось трудиться. А матросы делают это каждый день, вот и получается, что Бог присматривает за их животами.

Эбнер даже не стал разбираться, надо ли сейчас укорять брата Уиппла в богохульстве, настолько плохо он себя чувствовал, потому просто коротко ответил Джону:

– Мне очень дурно.

– Позвольте мне осмотреть ваши глаза, – велел Уиппл и, заметив неясные желтоватые пятна на белках, кивнул:

– Да, выглядите вы ужасно.

– Что же мне делать? – с мольбой в голосе спросил Эбнер.

– Продолжать гулять по кораблю, – только и смог посоветовать Уиппл, и "миссионерский вальс" возобновился.

Сам брат Уиппл предпочитал гулять по палубе по ночам. Именно тогда он мог позволить себе немного заняться наукой и понаблюдать за звездами, которые всегда так притягивали его. Он настолько увлекся беседами с моряками об астрономии, что стал нередко пропускать вечерние службы, а такое недопустимое поведение привело к тому, что Эбнер попросил двух других братьев переговорить с Джоном и повлиять на него.

– Мы все являемся одной семьей, и это вам хорошо известно, брат Уиппл, – начал один из священников. – И наши молитвы можно вполне считать семейными.

– Простите, мне кажется, я стал немного рассеянным, – извинился Уиппл. Но как только один из миссионеров произнес "Аминь!", молодой врач ловко поднялся по трапу и погрузился в очередную беседу об астрономии.

– Как чувствует себя моряк, когда его корабль пересекает экватор, а Полярная звезда исчезает с небосвода? – поинтересовался Джон.

– Ну, видите ли, – начал мистер Коллинз, – неважно, как бы хорошо вы ни были знакомы с южными звездами, в груди всегда ощущается тоска и щемящая боль в тот момент, когда знакомые ориентиры начинают исчезать за горизонтом.

В результате долгого общения с помощниками капитана Уиппл научился определять долготу и широту места по Боудичу. Расчеты, которые доктор производил для себя, в точности совпадали с теми, которые делал сам капитан Джандерс, и последний как-то заметил:

– Из вас получился бы куда более опытный и надежный штурман, нежели миссионер.

– До вашей души ещё дойдет дело, и мы успеем спасти её, – отозвался, улыбнувшись, Уиппл. – Вот увидите! А если бы мне удалось вытащить сюда сейчас брата Хейла…

– Нет уж, – покачал головой Джандерс, – пусть лучше остается там, где он есть.

Тем не менее, капитан Джандерс был вынужден признать, что весьма удивлен быстрым успехом Эбнера по обращению его команды в христианскую веру. Преподобный Хейл уже успел раздать пять Библий, и ещё две ждали своей очереди в ближайшее воскресенье. Шестерых он убедил подписать обязательство о воздержании от спиртного. Вот тут не выдержал даже сам Джандерс, хотя не преминул ядовито заметить:

– Проще простого заставить моряка не пить, пока он находится на борту корабля. Попробовал бы он повторить этот но мер, когда мы войдем в порт!

Матросы сумели оценить удивительную способность Эбнера задавать именно те вопросы, которые волновали их самих, так что даже не религиозные моряки останавливались послушать его мудрые рассуждения.

– Предположим, это морское путешествие продлится четы ре года, рассуждал преподобный Хейл. – Получается так, что ваша мать внезапно умирает уже в первую неделю вашего отсутствия. Но вы не можете знать об этом. Так каким же будет ваше отношение к матери в течение остальных двухсот недель? Она уже мертва. Но вы продолжаете думать о ней как о живой. Да, она умерла, но всё равно сохраняет способность помогать вам. Не означает ли это, что она в самом деле по-прежнему остается живой? Она просто продолжает жить во Христе!

– Я думал об этом несколько иначе, преподобный Хейл, – включился в разговор один из неверующих матросов. – Но что-то общее тут есть. Предположим, что я женат, и когда на ступает время мне уплывать из Бостона, выясняется, что моя жена… ну… прошу заранее меня извинить… находится в интересном положении. Итак, в течение долгих четырех лет я не увижу своего ребенка, но когда я вернусь домой, то обнаружу, что он и похож на меня, и ведет себя так же, и по каким-то не понятным причинам уже любит меня.

– Только иногда он похож совсем не на тебя, – заметил старый китолов, опираясь, очевидно, на собственный опыт. – И что тогда?

– Скажите, а вам уже удалось обратить в веру капитана Джандерса? – поинтересовался Кридленд.

– Нет, – с грустью вынужден был признать Эбнер. – Этот глупец в сердцах однажды заявил мне, что никакого Бога в действительности не существует.

– Подождите-ка, преподобный Хейл, – поправил его старый матрос. Капитан верит в Бога. И когда на борту не было священников, он сам проводил службы.

– Истинная вера подразумевает и то, что вы способны полностью подчинить свою волю Господу, – пояснил Эбнер. – А вот капитан Джандерс, например, никогда не признается в том, что погряз в грехах.

– Я и не говорю, что он безгрешен, – продолжал старый матрос. – Но он совсем не такой уж закоренелый грешник, как, например, капитан Хоксуорт с судна "Карфагенянин". Я сам наблюдал, как к капитану Хоксуорту в каюту зашли сразу четыре обнаженных женщины. Я хотел сказать, что наш капитан совсем не так уж безнадежен.

Тем не менее, Эбнер продолжал вести беспощадную кампанию против Джандерса. Особенно возмущали его романы, которые капитан, по мнению священника, читал нарочно, и всегда после того, как заканчивалась воскресная проповедь.

– Когда-нибудь и вы станете называть такие книги отвратительными, – с мрачным видом пророчествовал Эбнер.

Но у Джандерса всегда находился ответ:

– Вам, наверное, удалось обратить в христианство ещё не сколько старых китоловов, брат Хейл?

Этот вопрос всякий раз приводил Эбнера в бешенство. Он считал, что здесь сказывается мирская пагубная привычка неизменно радоваться, когда религиозный человек терпит какую-нибудь неудачу. Кстати, относительно именно этого старого китолова Эбнер мог бы легко поспорить с капитаном, поскольку бывалый моряк стремился сделать все возможное, чтобы только получить назад свою Библию перед тем, как судно станет огибать Мыс Горн.

– Очень многие моряки гибнут именно у Мыса Горн, – объяснял он свое нетерпение священнику. – Не допустите то го, чтобы мне пришлось встретить этот трудный участок пути без Библии!

Но даже за то время, пока Эбнер находился на судне, он успел понять одну немаловажную истину: установлениями церкви нельзя манипулировать настолько, чтобы ей могли угрожать отступники, души которых ещё по-настоящему и не были спасены. Именно такие непостоянные люди представляли собой опасность для церкви, и им нужно было противостоять. Не раз, сидя на чемодане в своей каюте, Эбнер обсуждал случай, касавшийся старого китолова.

– Мне слишком уж хотелось побыстрее обратить этого человека в христианскую веру, – рассказывал преподобный Хейл. – Меня, наверное, больше привлекало количество обращенных, а не их души. И эту мою глупую ошибку никто из нас не должен повторить на Гавайях.

Вечером ?? ноября, когда Кеоки раскладывал по тарелкам мясной пудинг, внезапным порывом ветра, ударившим в правый борт "Фетиды", корабль почти положило набок. Так как буря настигла путешественников совершенно неожиданно, все люки оставались открытыми, и потоки холодной морской воды хлынули в каюты. Лампа тревожно раскачивалась, грозя со рваться, а вся пища, посуда и сами миссионеры были свалены в одну общую кучу и облиты волной, проникшей в трюм. Женщины завизжали, а из той каюты, где лежала мертвенно-бледная Иеруша, раздался жалобный крик:

– Мы уже тонем?

Эбнер поспешил к супруге и в ужасе обнаружил, что её койка пропиталась соленой водой, а весь багаж сбился в один угол.

– Мы обязательно спасемся, – твердо произнес священник. – Господь всегда находится рядом и следит за нашим кораблем.

В этот момент они услышали, как кто-то закрыл люки, и сразу же в каюте стало душно. Затем послышался крик кока:

– Это Мыс Горн решил гостеприимно встретить и поприветствовать нас!

– И долго ли продлится этот шторм? – поинтересовался брат Уиппл.

– Возможно, недели четыре, – ответил кок, убирая перемешанные с водой и раскисшие остатки приготовленного им ужина.

В воскресенье ?? ноября Эбнер отважился показаться на палубе, чтобы своими глазами осмотреть потери и доложить об увиденном супруге.

– Весь скот был смыт волнами в открытое море, – рассказывал он. – А та самая первая волна чуть не опрокинула судно.

Один за другим миссионеры, которые не были прикованы болезнью к своим койкам, выходили наверх, чтобы посмотреть на шторм. И каждому из них сразу становилось понятным, что имел в виду кок, говоря, что Мыс Горн решил "поприветствовать" путешественников. Холодный, пронизывающий туман окутал корабль: теплые воды Атлантики встречались здесь с холодными антарктическими, отчего рождались огромные волны, грозно опадающие в ледяную пучину.

– Я очень замерзла, – призналась мужу Иеруша, но он ни чем не мог помочь ей. Маленькая отважная "Фетида" продолжала настойчиво пробиваться на юг к самому Мысу, и каждый день её встречали все более холодные воды. Термометр показывал только тридцать девять градусов по Фаренгейту, и никаких жаровен, разумеется, на корабле разжигать не разрешалось. Постельное белье, как и матрасы, оставалось влажными от воды, просочившейся в каюты в самом начале непогоды. Одежда в закрытых ящиках и чемоданах начинала понемногу плесневеть. Большую часть времени люк оставался закрытым, поэтому воздух почти не поступал в сырые каюты. А так как прохаживаться по палубе теперь становилось достаточно проблематично, пассажиров снова одолела "желчность".

Во вторник ?? ноября Джон Уиппл с радостным криком ворвался вниз, неся миссионерам обнадеживающие новости:

– Слева от нас уже виден остров Эстадос, значит, мы приближаемся к Мысу. И волны не такие уж большие, как мы опасались. – Он вывел своих товарищей наверх, чтобы продемонстрировать им один из самых суровых и неприветливых островов во всем мире, лежащий у самого конца континента. Сквозь туман можно было разглядеть его унылые берега, полностью лишенные растительности, и Уиппл пояснил: – Сейчас здесь лето, а вы только представьте себе, как выглядят эти места зимой! – Однако миссионеры любовались не на Эстадос: их тревожные взгляды были устремлены на ожидавшее их впереди безграничное водное пространство.

Там, на самой южной точке обитаемой земли, на долготе пятьдесят пять градусов, южные течения рождали крутящиеся водяные вихри, вздымающие воды Южной Атлантики и сталкивающие их с валами Великого Океана. В результате этой встречи глазам миссионеров открывались волны с целую гору величиной, вызывая в душах животный страх. Если мореплавателю везло, и он подходил к Эстадосу с попутным восточным ветром, наполняющим паруса, у него сохранялась надежда преодолеть эту бешеную круговерть. Но сейчас, в конце ноября года, с просторов Тихого океана навстречу кораблю задувал западный ветер, сводящий на нет все усилия экипажа.

Однако капитан Джандерс, выражение мрачного лица которого было, тем не менее, полно упрямства и решимости, готовился использовать любой мало-мальски удобный случай.

– Я не хочу стать тем капитаном, который однажды запишет в судовом журнале: "Сегодня я окончательно отчаялся обойти Мыс Горн. Судно возвращается в Атлантику, чтобы направиться к Мысу Доброй Надежды". Стоит кому-нибудь записать в журнале нечто подобное, это ему уже не прощается никогда. Ах, так это вы тот самый янки, который так и не су мел обойти Мыс Горн!

Поэтому капитан рассчитывал на то, что либо ветер переменится на восточный и поможет ему преодолеть сложный участок пути, либо каким-то образом Тихий океан на время смирит свой нрав и даст "Фетиде" шанс ворваться в проход и воспользоваться любым ветром.

– Я уверен, что должно произойти что-то вроде чуда, – упрямо твердил Джандерс. Однако в День Благодарения он, покачиваясь, спустился вниз и мрачно сообщил: – Если кто-то из вас, господа миссионеры, лично знаком с Богом, я был бы вам весьма признателен за самые упорные и искренние молитвы.

– Неужели ветер до сих пор продолжает мешать нам? – изумился Эбнер.

– Как никогда раньше, – кивнул капитан.

– И теперь нам придется повернуть назад? – воскликнула одна из женщин.

– Нет, мэм, ни за что! – решительно проговорил капитан. – Никто не сможет сказать, что капитан Джандерс пытался обогнуть Мыс Горн и не сумел сделать этого!

Когда расстроенный капитан вновь удалился на палубу, Джон Уиппл заметил:

– Я считаю, не будет ничего дурного в том, если мы все же поддержим его своими молитвами.

– Я полностью согласна с вами, брат Уиппл, – кивнула Иеруша, и доктор Уиппл начал молиться:

– Давайте в эти минуты вспомним ободряющие стихи из Книги Притчей: "И не научился я мудрости, и познания святых не имею. Кто восходил на небо и нисходил? Кто собрал ветер в пригоршни свои? Кто завязал воду в одежду? Кто поста вил все пределы земли? Какое имя ему?" Братья мои, сейчас мы находимся на самом краю земли, где все ветры словно со брались в кулак Господень против нас. Давайте не забывать о том, что Бог испытывает всего лишь человека. Злой человек проходит Мыс Горн снова и снова, не задумываясь над этим, по скольку он уже был испытан Богом. Но ни я, ни вы ещё испытаны не были. Так давайте молиться о том, чтобы ветры стихли на пользу нам. А если же этого не случится, давайте удвоим свою веру в Господа и полностью положимся на него!

К субботе ?? декабря "Фетида" провела неделю в бесплодных потугах преодолеть расстояние в сто десять миль. Во время коротких передышек, предоставляемых бурей, забытые всеми миссионеры изредка могли наблюдать к северу от курса негостеприимные берега Огненной Земли. Затем, укутываясь во все, что можно, они возвращались в свое промерзшие помещения и прижимались друг к другу в тщетной попытке согреться. Страх и морская болезнь по-прежнему властвовали над ними, а буря с запада и не думала стихать.

?? декабря, в воскресенье, "Фетида" развернулась кормой к ветру и отправилась на север от Мыса Горн в поисках острова, за которым корабль получил бы хотя бы временную передышку от ярости валов Тихого океана. Волны в этот день были настолько сильны, что вселили страх даже в душу капитана. Один раз, когда волна вновь положила "Фетиду" на борт, Джандерс в ужасе посмотрел на Коллинза, который, однако, набрался храбрости и произнес:

– Никогда ещё я не видел моря хуже, капитан. Ничего не остается, как только отступиться.

В тот же миг Джандерс приказал развернуть корабль, заставив его оседлать волну и помчаться впереди шторма на восток мимо опасных скал. За три часа при бешеной скорости в тридцать узлов маленькая "Фетида" потеряла все преимущество, отвоеванное у океана за восемь дней.

?? декабря мистер Коллинз задал капитану фатальный вопрос: "Следует ли нам пуститься пересекать Атлантику до Мыса Доброй Надежды?", на что Джандерс коротко ответил: "Никогда!" и ещё раз распорядился поставить паруса под западный ветер, ревущий над Тихим океаном. В полдень Джон Уиппл принес замерзшим и перепуганным товарищам неутешительные новости:

– По-моему, мы вернулись туда же, где находились во семь дней назад! Я уверен в том, что мы опять видим остров Эстадос на юге и Огненную Землю на севере.

– Вы хотите сказать, что буря отбросила нас назад? – тихим голосом поинтересовалась миссис Уиппл. – И когда её муж молча кивнул, добавила: Джон, я столько сил трачу, чтобы удержаться на койке, что у меня уже кровоточат локти. Взгляните, пожалуйста, как обстоят дела у сестры Хейл.

После осмотра доктор Уиппл убедился, что локти и колени Иеруши находятся не в лучшем состоянии. Однако никто не был в силах ничего предпринять: все продолжали цепляться за сырые холодные койки, изо всех сил стараясь не упасть.

К ?? декабря "Фетида" уже столь далеко продвинулась на юг, что солнце почти не скрывалось за горизонтом, и ночь представляла собой молочно-серый туман, опускавшийся на беспокойные воды. Когда уже казалось, что ветер вот-вот задует в сторону Антарктики, капитан Джандерс решил воспользоваться ещё одним трюком. Продолжая придерживаться курса, уносящего корабль из-под защиты острова, после чего, как правило, мореплаватели огибали непосредственно Мыс Горн, капитан направил свой крошечный бриг в самый беспощадный на всем белом свете пролив Дрейка. Это был отважный до безрассудства поступок, так как к утру на "Фетиду" обрушился несущий дождь и мокрый снег шквал, пришедший с Тихого океана. В результате волны вновь стали заливать корабль, да так, что уровень воды в трюме начал повышаться.

– Эбнер! Эбнер! – отчаянно воззвала Иеруша, забыв, как следует обращаться к супругу. – Мы тонем!

Однако, подняв покрытую синяками и кровоподтеками женщину и переложив её на верхнюю койку Джона Уиппла, Эбнер спокойно заявил:

– Нет, мой любимый товарищ, Бог с нами и ни за что не оставит наш корабль на произвол судьбы.

Бешеная болтанка продолжалась, сопровождаемая потоками воды из продавленных палубных люков.

– Мы не переживем этого! – истерично закричала Иеруша.

– Бог остается с нами! – успокоил её преподобный Хейл, в зловещей темноте трюма, где вода уже плескалась выше лодыжек. Под всхлипывания тех, кто уже прощался с жизнью, Эбнер принялся громко молиться. Он напоминал миссионерам о том, что они отправились в это путешествие для того, чтобы служить Господу, и нет ничего удивительного в том, что Бог на сей раз испытывает крепость их духа.

– Мы обязательно преодолеем этот шторм, чтобы насладиться чудесными долинами Гавайев, – убедительно вещал Хейл. Затем он поочередно входил в каждую каюту, помогая поднять разбросанный багаж и увещевая миссионеров не под даваться отчаянию. Разумеется, ни у кого и в мыслях не было накрывать на стол, но когда капитан Джандерс заглянул в люк и увидел происходящее там, то распорядился:

– Кок! Принесите пассажирам хотя бы по кусочку сыра!

– Мы, что, уже огибаем Мыс? – обратился Эбнер к Джандерсу.

– Пока ещё нет, но дело идет к тому.

Однако к шести вечера выяснилось, что ночное волнение ни в чем не уступит дневному, и капитан вынужден был повторить Коллинзу его же слова:

– Придется отступиться.

И снова меньше чем за час они потеряли все, что сумели преодолеть за два дня.

?? декабря потрепанный бриг "Фетида", с обледеневшей оснасткой, вновь оказался у Атлантического прохода, охранявшего подступы к Мысу. И снова ничто не предвещало ни восточного ветра, ни прекращения волнения. Поэтому капитан Джандерс продолжал бросать свое судно то вперед, то назад, ожидая подходящего момента. Около десяти часов вечера, казалось, такой шанс представится: ветер изменил направление. Развернув паруса под ветер, капитан направил корабль прямо в беснующиеся волны прохода, и все оставшиеся два часа этого ненастного дня "Фетида" буквально вгрызалась в океан и, казалось, добилась некоторого успеха.

К утру ?? декабря выяснилось, что бриг действительно продвинулся сквозь бурю со снегом на целых сорок восемь миль, то вставая на дыбы, то заваливаясь в пропасть между валами. Таких приступов дурноты миссионеры не переживали за все время путешествия. Теперь их охватывал не абстрактный ужас, когда корабль швыряло с борта на борт, а леденящий страх: бриг то взмывал к небесам, то проваливался в водную преисподнюю. Даже неодушевленные предметы: чемоданы, коробки и кофры, казалось, тоже жалобно подвывали. Холод, ещё более усиливаемый пронизывающим ветром со снегом и дождем, заставил всех женщин сбиться в кучу под мокрыми одеялами. Несчастные были убеждены, что немедленная смерть предпочтительнее ещё двух недель страданий у Мыса Горн. Однако брат Уиппл обнадежил страждущих, сообщив, что бриг наконец-то уверенно двинулся вперед.

В пятницу, ?? декабря, ветер опять капризно изменил направление на первоначальное, и море разволновалось ещё сильнее. "Фетиду" снова чуть не опрокинуло. На этот раз опасность затонуть для корабля была особенно велика. Оторвавшиеся от пола чемоданы взгромоздили на койки. Древесина зловеще затрещала, и маленький бриг упал в такой провал между двумя громадными волнами, из которого, казалось, ему уже не суждено будет выбраться.

– О Господи! – взмолилась перепуганная Иеруша. – Позволь мне умереть! Теперь несчастная женщина молила Бога о гибели, потому что тяжеленный чемодан надежно прижал её к переборке и не давал возможности пошевелиться. Остальные женщины в страхе закричали:

– Брат Хейл! Скорее, передвиньте этот ящик!

Все они отлично понимали, что сейчас только он один из всех миссионеров был способен быстро и правильно отреагировать на сложившуюся ситуацию.

Правда, на этот раз ему потребовалось несколько минут, чтобы добраться до Иеруши. Когда же Эбнер оказался рядом с ней, он в ужасе осознал, что его жена бредит.

– Позволь мне умереть, о Господи! – не смолкала она. – Эбнер вовсе не виноват в случившемся. Он был так добр и мил ко мне, но теперь позволь мне умереть!

Одним рывком Эбнер отодвинул тяжелый чемодан в сторону и начал ощупывать супругу, чтобы определить, нет ли переломов костей. Однако, проверяя, цела ли Иеруша, он продолжал слушать её ужасающие просьбы к Богу.

– О Господи, дай же мне умереть!

– Что ты сказала? – спросил пораженный Эбнер, и в ответ услышал почти безумную мольбу о смерти. Священник несколькими пощечинами уложил женщину на койку и прокричал: – Миссис Хейл! Я не позволю вам богохульствовать! – И он продолжал хлестать её по щекам до тех пор, пока несчастная, на конец, не пришла в себя. Тогда Эбнер осторожно присел рядом с ней и произнес: – Мой милый, любимый товарищ! Дело в том, что я тоже сейчас боюсь. Я очень страшусь того, что наше судно в любой момент может пойти ко дну! – Он обхватил себя рука ми, в этот же момент судно снова рванулось вниз, в страшный провал между двумя волнами. Затем наступила потрясающая пауза, и корабль опять начал вздыматься.

– Неужели тебе и вправду никогда не приходило в голову, что мы можем погибнуть? – едва слышно спросила Иеруша.

– Я и сейчас страшусь этого, – смиренно признался он. – Но даже если Господь и оставил нас, мы не должны богохульствовать.

– Что же я такого наговорила? – удивилась Иеруша, но её супруг не стал вдаваться в подробности.

– Лучше забыть об этом, – ласково произнес он. – А теперь, миссис Хейл, помолитесь. – Ив темном холодном помещении он устроился рядом с ней, чтобы произнести, как он тогда посчитал, их последнюю молитву.

В эту же минуту на палубе бушевал капитан Джандерс:

– Проклятье, мистер Коллинз, на этот раз мы опять не сумеем пройти!

– Вы все же решили попробовать Мыс Доброй Надежды?

– Ни за что.

– Но мы можем легко пойти ко дну, – предупредил капитана первый помощник.

– Пока что мы свернем и залижем раны на Фолклендах, – сухо ответил Джандерс.

– А что потом?

– А потом мы пройдем через Магелланов пролив.

– Слушаюсь, сэр.

Итак, бриг "Фетида", имеющий семьдесят девять футов в длину, водоизмещением в тонн, вышедший из бостонского порта, наконец, отошел от Мыса Горн и взял курс на северо-восток. Его подгоняли сильные ветры, и поэтому очень скоро корабль оказался у Фолклендских островов, которые располагаются в Южной Атлантике неподалеку от берегов Патагонии. Фолкленды представляют собой группу скалистых, обдуваемых ветром со всех сторон островов, лишенных деревьев и кустарников. Здесь часто останавливаются и китобойные суда и те, кто не смог обогнуть Мыс Горн и нашел здесь убежище для того, чтобы восстановить силы и отдохнуть. Когда ?? декабря эти неприветливые острова, наконец, появились на горизонте, для измученных миссионеров они показались желанней, чем царство небесное. Как только "Фетида" встала на якорь в скалистой бухте, все поспешили на берег, причем каждому хотелось оказаться в числе первых, ступивших на твердую землю. В течение всей короткой, серой и беззвездной ночи Джон Уиппл исследовал холодную землю, а уже на рассвете смог принести пассажирам и команде брига обнадеживающие вести:

– Здесь водятся гуси, утки и небольшие бакланы. Несите ружья!

Джон тут же организовал охотничью вылазку, целью которой было обеспечить "Фетиду" провизией на оставшиеся недели пути. Мистер Коллинз возглавил другую экспедицию, которая отправилась за пресной водой, чтобы залить опустевшие бочки брига. Кроме того, им удалось раздобыть целые охапки дров, приплывших к острову от побережья Аргентины.

– Мы будем разжигать здесь костры в течение десяти дней, – обещал помощник капитана миссионерам. – Вы успеете хорошенько просушить свою одежду и постельное белье.

Женщины устроили на палубе "Фетиды" настоящую прачечную и всерьез занялись стиркой белья, которое оставалось грязным в течение вот уже ста дней. Однако наиболее важное открытие сделал энергичный и любознательный Эбнер Хейл, когда поднялся на самую высокую точку острова. В одной из северных бухт стоял ещё один корабль, и священник, прихватив с собой двух матросов, тут же отправился на разведку к незнакомцам. Кораблем оказалось китобойное судно, шедшее из Тихого океана, и уже через некоторое время его шкипер вместе с капитаном Джандерсом сравнивали имеющиеся у них карты Магелланова пролива.

– Это чудовищное место, – поделился своими впечатлениями китобой и принялся объяснять капитану Джандерсу и Эбнеру, что тот самый остров Огненной Земли, который они пытались обойти с юга, отстоял совсем недалеко от континента, и поэтому Магелланов пролив являл собой как бы северный альтернативный путь вокруг Огненной Земли.

Правда, никто ещё с обоих кораблей не пробовал пройти этим путем, хотя кое-кто вспомнил исторические факты.

В ???? году Френсис Дрейк с легкостью преодолел этот пролив за семнадцать дней, – вступил в разговор какой-то знаток истории. – Хотя в году у француза Бугенвиля на это ушло пятьдесят два дня. Дольше всех сражались с водами пролива двое испанцев – целых сто пятьдесят дней. Но и они в конце концов одержали победу.

– Почему же так трудно преодолеть этот пролив? – удивился Эбнер.

– Дело не в этом, – начал объяснять китолов. – Сложности начинаются в тот момент, когда вы достигаете дальней его оконечности.

– И что же происходит тогда? – не отступал Эбнер.

– Вот видите эти скалы? Их называют "Четыре Евангелиста". Именно здесь и гибнут корабли.

– Почему? Из-за тумана?

– Нет. Западный ветер с Тихого океана поднимает такие гигантские волны, что когда вы пытаетесь выйти из пролива, корабли частенько разбиваются именно о скалы Четырех Евангелистов.

– Не хотите ли вы сказать, что этот путь ещё более сложный и опасный, чем тот, которым мы уже пытались пройти?

– Между ними существует разница, и заключается она вот в чем, терпеливо продолжал свои объяснения старый китолов. – Если вы попытаетесь обогнуть Мыс Горн при неблагоприятных условиях, вам, возможно, придется пережидать непогоду дней пятьдесят, и пока море бушует, вы просто не пройдете через него. Но, хотя у Четырех Евангелистов волны ещё хуже, чем вам пока что доводилось наблюдать, однако у вас всегда будет шанс одолеть их в дневное время… если повезет, конечно.

– И где же в основном на этом участке разбиваются суда? – попросил показать ему место на карте Джандерс.

– Вот здесь, у острова Отчаяния. Сам по себе он не так опасен, но когда судно проходит Евангелистов, полагая, что все беды остались позади, вот тут-то зачастую и оказывается, что корабль не может удержать своего курса. В панике капитан дает команду повернуть назад, и тогда судно попадает в лапы коварного острова Отчаяния с его скалами и рифами. Там уже погибло пять тысяч судов.

Но кому-то все же удалось выжить? – заинтересовался мистер Коллинз.

– – Напоровшись на скалы у острова Отчаяния? – переспросил китолов.

– Так в чем же тут секрет? – не отступал помощник капитана.

– Подыщите себе надежную бухту у западного берега острова Отчаяния. Выходите в море каждый день, пусть даже для успеха вам понадобится целый месяц, и попытайтесь одолеть Четырех Евангелистов. Однако всегда имейте в виду, что на тот случай, когда вы почувствуете, что ночевать придется снова в бухте, хозяином положения всё равно останетесь вы, а не ветер и волны.

– Именно эту тактику я бы и выбрал! – согласился капитан Джандерс.

– Мне кажется, что очень скоро должен подуть хороший восточный ветер. Я не ошибаюсь? – с надеждой в голосе по интересовался мистер Коллинз. По-моему, если с востока подует сильный ветер, на который мы смогли бы положиться, нам бы здорово повезло. Этот ветер легко бы протолкнул нас вдоль пролива.

– Ошибаетесь! – фыркнул китолов. – Да, поначалу, дей ствительно, восточный ветер будет помогать вам, но зато он успеет создать такую круговерть у самого западного выхода из пролива, как раз у Четырех Евангелистов, что вам покажется, будто вы попали в преисподнюю!

– Но даже при таких условиях, есть ли шанс удачно пробиться через волны? – заинтересовался Джандерс.

– Да. Одному голландцу удалось сделать это. И ещё нескольким испанцам. Но я советую вам поступить именно так, как уже говорил. Обоснуйтесь на острове Отчаяния, выходите в море каждый день и ждите своей погоды. И направлять корабль в любом случае и при любой погоде должны вы, а не буря.

После этого китолов, признав в Эбнере священника, попросил его провести на его судне службу. Это предложение польстило преподобному Хейлу, и он бросил на Джандерса такой взгляд, будто хотел сказать: "Вот видите, есть же на свете такие капитаны, которые верят в Бога по-настоящему!" Однако Джандерс не мог допустить полной победы Эбнера, и поэтому тут же, как только капитан китобоя отправился вниз, чтобы разбудить свою команду, прокомментировал случившееся по-своему, значительно испортив настроение молодому священнику. При этом язык его показался Эбнеру настоящим змеиным жалом:

– Наверное, у этого бедняги самое порочное судно из всех когда-либо бороздивших океаны, – вздохнул Джандерс. – И на его совести теперь скопилось столько прегрешений, что и сосчитать невозможно. Вы только поинтересуйтесь у него, что он делал на Гонолулу? Как только эти китоловы возвращаются от Мыса Горн и приближаются к Бостону, они все начинают просить прочитать им проповедь и помолиться, чтобы смыть все скопившееся за долгое путешествие зло.

Тем не менее, очень скоро послушать проповедь на палубу начали собираться грубоватые, рослые и крепкие моряки, и Эбнер принялся беспощадно бичевать все те преступления, которые могла совершить команда корабля. Он начал службу с цитаты из Левита:

– "И возвратится в племя свое…" – страстно читал преподобный Хейл. А возвратится ли вместе с ним его совесть?

Не забыв те слова, которыми капитан Джандерс подстегнул его, сейчас Эбнер в пылких выражениях анализировал со стояние человека, которому пришлось находиться вдали от бога и семьи, скажем, четыре года. Он говорил о тех переменах, которые могли произойти за столь долгий срок и в нем самом, и в его семье. Да, сам человек мог ничего и не знать об этих переменах, но ему следует теперь исправлять их, если они неблагоприятны, или, напротив, извлекать их них выгоду, если они положительны. Китоловы с удивлением слушали молодого священника, потому что в своей речи он касался их собственных, не высказанных вслух мыслей, и по окончании проповеди трое матросов попросили преподобного Хейла помолиться вместе с ними. После этого слово взял капитан судна:

– Это была очень мощная и впечатляющая проповедь, молодой человек. Теперь мне хотелось бы сделать вам подарок от всей команды в знак нашей признательности. – И он весьма удивил Эбнера, доставив на шлюпку "Фетиды" огромную связку симпатичных зеленых бананов. – Они постепенно со зреют и будут пригодны в пищу ещё долгое время, – пояснил капитан. – Кстати, если у вас на судне есть заболевшие, то эти фрукты пойдут им на пользу и должны очень понравиться.

– А как они называются? – поинтересовался Эбнер.

– Бананы, сынок. Отлично помогают при запорах. И вам всем лучше сразу привыкнуть к ним, потому что на Гавайях они – основная еда местных жителей. – С этими словами китолов показал Эбнеру, как нужно очищать фрукты, откусил большой кусок банана и протянул остаток Хейлу. – Как только вам удастся привыкнуть к ним, они даже начнут нравиться. – Однако Эбнеру резкий и необычный запах бананов показался отвратительным. Тем не менее, китолов продолжал: – Я говорю вполне серьезно, сынок, если вы сразу не заставите себя привыкнуть к этим фруктам, вам придется тяжело, поскольку со дня прибытия на место бананы могут стать единственной вашей пищей.

– А вам приходилось бывать на Гавайях? – поинтересовался Эбнер.

– Бывал ли я в Гонолулу? – громко переспросил китолов и хотел расхохотаться, но, вспомнив о только что проведенной священником службе, запнулся, и как-то не слишком не убедительно закончил фразу: – Мы ещё взяли к югу от островов с дюжину китов.

Во вторник, ?? декабря капитан Джандерс перерисовал себе все необходимые карты Магелланова пролива, имевшиеся у китобоев и, сравнивая их со своими, с сожалением заметил, что ни один остров на позаимствованных картах не совпадал по своему расположению с тем, что было изображено на его собственных. Тем не менее, "Фетида" снялась с якоря и направилась опять в сторону Огненной Земли, только на этот раз они подошли к северному берегу острова, в том самом месте, где он соседствовал с Южной Америкой, и где их поджидал суровый пролив, когда-то открытый Магелланом. Когда ?? декабря показалась холодная пустынная земля, капитан Джандерс заметил, обращаясь к мистеру Коллинзу:

– Брось-ка взгляд на эти места. Назад мы этим путем возвращаться не будем. – И с упрямой решимостью направил судно прямиком в узкий пролив, который сумел погубить не одну сотню кораблей.

Первые дни путешествия по проливу очаровали миссионеров, и все они, как один, высыпали на палубу, чтобы, выстроившись в одну линию у перил, с удовольствием наблюдать сначала за берегами Южной Америки, а потом и Огненной Земли. Лето в этих краях только начиналось, и путешественники один раз даже заметили на берегу группу туземцев, одетых только в набедренные повязки из шкур животных. По ночам Эбнер наблюдал множество разожженных костров на побережье, в честь которых и была названа эта земля, когда Магеллан впервые бросил здесь якорь. Кроме того, что она выглядела холодной и неприветливой, она оказалась ещё и весьма интересной.

"Фетиде", подгоняемой восточным ветром, иногда удавалось делать до тридцати миль в день, хотя чаще бриг предпочитал не торопиться и совершал нечто вроде пробной вылазки, покрывая в сутки лишь по двадцать миль. Когда первый бросок на запад был завершен, судно повернуло на юг, следуя вдоль берега Огненной Земли, и дни стали казаться усыпляюще-монотонными, поскольку ночь будто пропала совсем. Иногда миссионеры спали прямо на палубе, просыпаясь и любуясь всем тем, что могла приготовить им неизвестная земля во время этой странной ночи. Когда ветер менялся на противоположный, что происходило нередко, "Фетида" бросала якорь в бухте, и на берег выходили охотники, так что к Рождеству вся команда была обеспечена утками. Теперь каждый рассуждал про себя о том, как странно в такое время находиться в этих широтах, а не в родной Новой Англии. Морская болезнь окончательно отступила, и только одна пассажирка теперь ненавидела Магелланов пролив так, как не относилась ни к каким другим водам во всем мире.

И ею была никто иная, как Иеруша Хейл. Несмотря на то, что обе болезни, мучившие её до сих пор, бесследно исчезли, на смену им пришло другое несчастье, и заключалось он в том, что бедная женщина испытывала сильный приступ тошноты всякий раз, когда супруг заставлял её есть бананы.