Газета День Литературы # 112 (2005 12)

Маргарита Сосницкая НА ФОНЕ РУССКОГО

ТО, ЧТО В РОМАНСКИХ ЯЗЫКАХ нет глаголов движения, отмечено во всех учебниках русского языка для иностранцев. Мы же себе не отдаем отчета, что владеем этим богатством — глаголами движения вроде идти-ходить, ехать-ездить, везти-возить, вести-водить и т. п. Разницы между идти и ехать в тех языках вообще нет. Чтобы сказать: "Я поеду, я полечу", непременно нужны уточнители, и в буквальном переводе на русский это будет звучать: "Я пойду на машине, я пойду на самолете". Сам по себе, скажем, глагол "летать" есть, но применение его более ограничено, чем в русском.

А вот про то, что, например, в итальянском языке нет глаголов света, не сказано нигде. А также глаголов воды (жидкости) и звуков (звукоподражательных). Точнее, они есть, но их мало. Из русских глаголов света: блестеть, блистать, сверкать, сиять, искриться, лучиться, светить, светиться, излучать, пламенеть, огниться, меркнуть, мерцать (плюс однокоренные вроде отсвечивать или поблескивать) — только некоторые найдут себе перевод: brillare — блестеть, scintillare — искриться, luciccare — сверкать, да еще emanare la luce — излучать, но это уже целый дом с башней, а не слово.

Глаголы света отливать, переливаться переходят в глагол воды лить, литься. А уж если учесть приставку, этот воистину волшебный ключик русского языка и в то же время его заветный ларчик с самоцветными камнями, то всего один глагол разольется в целое море: пролить, вылить, долить, залить, подлить, налить, прилить, влить, недолить, перелить, слить. Итого — одиннадцать. Это, прикинув с разбегу, на первый взгляд. Итальянцы же обходятся одним глаголом versare, что еще значит и лить, и сыпать, и класть деньги на счет, и проливать кровь — в зависимости от контекста и дополнения.

Следующий глагол воды — течь. На итальянский он переводится как correre, что значит бежать. У нас и время, и вода могут как течь, так и бежать. У них только correre (кстати, наш курьер), и даже форма "scorrere" корня не изменяет.

Глагол хлюпать стоит на перекрестке между глаголами воды и звуков.

Повернем в сторону глаголов звуков, начиная со звона бокалов, колоколов, колокольчиков — звонить, звенеть и кончая испортить воздух, у которого по-русски, посчитайте сами, по меньше мере три эквивалента. В промежутке этими крайностями и самыми простыми случаями, без которых уж никак нельзя обойтись (шуметь, стучать, кричать), стоят: громыхать, топать, греметь, гудеть, вопить (не орать), завывать, скулить, журчать, сипеть (осипнуть), хрипеть (охрипнуть), лязгать, бряцать, гундосить, шушукаться: не знаю, относить ли сюда шамкать — все-таки процесс со звуковым сопровождением.

Еще итальянскому языку (а по аналогии с ним и всем романским) неведомы глаголы с оценочной окраской: жрать, лопать, дрыхнуть, кочевряжиться, ржать (в смысле хохотать), балдеть, ухмыляться, шамкать, прозябать, дубасить, кипятиться и т. д.: в том числе неведомы с оценочной окраской и глаголы движения: шляться, шататься, околачиваться, болтаться.

Этих слов просто нет.

На нет и суда нет.

Но в русском-то языке они есть. Мы-то с вами, двести миллионов человек плюс эмиграция, знаем.

Иностранному студенту приходится туго, чтобы постичь глаголы преизбытка действия: напиться, наговориться, разболеться, заболтаться и т. д. Их тоже нет в его языке. Надо ломать свой лингвистический менталитет и приноравливать к чему-то незнакомому, необъятному, как Сибирь. Но и Сибири в Европе нет. Вероятно, именно это сказывается и на широте языка.

Трудно представить, чтобы даже самый блестящий русовед употреблял в разговоре наши "животные" глаголы в их оценочно-характерной функции по отношении к человеку и его действиям. Глаголы эти можно расфасовать на "зверинные": озвереть, вызвериться, обезьянничать — раз; "скотинные": набычиться, раскороветь, ишачить, пыжиться-напыжиться, учитывая, что "пыжик" — теленок северного оленя и его мех, — два; "свинские": раскабанеть, насвинячить — три; "птичьи": распетушиться, накаркать, куковать (долго и/ или безрезультатно ждать), проворонить, осоловеть, попугайничать, осоветь, нахохлиться, петушиться — четыре; "домашние": насобачиться, рассабачиться (рассориться) — пять; один "рыбий" — щучить и один "грызунов" — окрыситься, крысятничать.

Помимо этих отдельных групп, наша глагольная система, состоящая из трех времен — прошедшего, настоящего и будущего (простого — пойду — и сложного — буду идти) и двух видов — совершенного и несовершенного (решать-решить), дает гораздо больше широты и полноты для выражения и описания разных ситуаций и протекания действий, чем громоздкая полувымершая система романских языков из четырнадцати времен, но без видов. Наш вид позволяет каждый иностранный глагол, будь он испанским, французским, итальянским или английским, перевести двумя: прыгать- прыгнуть, писать-написать, возвращаться-вернуться и так далее до бесконечности. Ни в коем случае немногочисленность наших времен нельзя воспринимать как примитивизм: в старославянском языке были и аорист и другие времена, существующие в романских поныне, но у нас они претерпели изменеия, усовершенствовались и вышли из употребления. Ведь никто не станет зажигать плитку кремнем и кресалом, если рядом лежат спички.

А глаголами fare и mettere можно заменить львиную долю нашей лексики. Первый буквально переводится как "делать". Но чтобы сказать, допустим, завтракать-позавтракать, надо говорить "делать завтрак". Второй глагол можно перевести как обувать, надевать, намазывать, класть, вешать, ставить, положить и прочая, в зависимости от нужды. Казахи тоже говорят русскому гостю: "Поставь пальто". Но они веками жили в юртах, где ни полку не повесишь, ни гвоздя или крючка не вобьешь, и этим все объясняется. А у европейцев всегда были в употреблении и вешалки, и шкафы. Чего же тогда не доставало? Фантазии?

По схеме поливалентных fare и mettere надо понимать фразу sono cambiato: это либо "я изменился", либо "переоделся". Provare же — это и пробовать, и примерять, и пытаться, и репетировать. Подобная обстановка в английском и французском.

Они не видят разницы между частицами —то, —нибудь, кое-: кто-то позвонил, кое-кто позвонил и кто-нибудь позвонит излагается при помощи одного qualcuno.

Одним словом в романских языках обозначаются сознание и совесть, венец и корона, человек и мужчина, держава и государство, хороший и добрый, шпион и разведчик, шуба и мех, пыль и порошок, время и погода, молчание и тишина, предательство и измена, знать (в смысле аристократия) и благородство, скорбь и жалость, просить и молиться, печаль и грусть, где и куда, туда и там, сюда и здесь, почему, потому что и зачем и т. д.

Правда, случается и наоборот. Но гораздо реже. Легкий, например, переводится одним словом (leggero, по-фр. leger), если речь идет о весе, и другим (facile, по-фр. facile), если о поведении, нраве, положении. Хитрый тоже имеет два перевода на итальянский: один для хитрого умного — astuto, другой для хитрого проходимца — nipote. Но это уже тонкости нам неведомой психики.

А итальянское слово nipote найдет у нас четырех родственников: внука, внучку, племянника, племянницу.

Зато сливочное масло — burro — четко отличается от растительного — olio (по-укр. олiя). А по-испански burro — осел, и это тема для анекдота.

С русским тоже какая-то свистопляска. Потому что русский по-итальянски будет russo. Iо russo — это еще и "я храплю". Что стало объектом стереотипной шутки: "Ночью и я тоже russo, а днем ни-ни, ни в коем случае". Москва и муха тоже омонимы — mosca.

Наши 1) правда, 2) правые (взгляды, лидеры), а также 3) в значении наречия места справа, направо, а потом еще 4) право в смысле гражданское, юридическое, и 5) право (ты прав или не прав, не говоря уже об однокоренных правильно, справедливо) в итальянском языке не имеют ничего общего и обозначаются совершенно разными словами: 1 — verita`, 2, 3 — destra, а destra, 4 — dirito, 5 — ragione, torto. А это разница не просто в словах, но и в сознании, во взгляде на мир, события и факты.

Вот, кстати, само слово мир. Оно включает у нас понятия мироздания, не войны, общества и тем как бы выражает, что все они должны пребывать между собой в любви и согласии, и тогда будет настоящий мир во всех трех значениях, в других же языках для каждого из этих понятий есть отдельное слово, что можно трактовать как невозможность им между собой договориться — word, peace, society (англ), monde, paix, societe (фр.), mondo, pace, societa (ит.), mundo, paz, sociedad (исп.). Попробуйте с этой точки зрения перевести "Войну и мир" (только название).

В наши задачи не входит проводить подобный сравнительный анализ русского и романских языков, а всего-навсего лишь привести несколько примеров, определяющих некоторые из направлений неэквивалентности вульгарной латыни (а все романские языки еще иначе называются вульгарной, а значит, деградировавшей латынью) и русского языка. Примеры эти схематичны, а схемы могут применяться и в другом направлении; только не всегда можно будет вывести целые группы, как с глаголами света, но отметить разрозненные случаи, которые, впрочем, можно объединить в группу и классифицировать как разрозненные случаи.

Неадекватность идиоматических выражений (например, приказал долго жить) и конкретно-образных определений (занемевшая рука — у них заснувшая) и названий (анютины глазки, иван-да-марья) может послужить темой для отдельной статьи. Зверобой, например, называется травой святого Джованни.

Наш батюшка у них становится маленьким отцом, а матушку или юродивого, к счастью, не переводят, так и оставляют. Вместо уметь они говорят знать, делать. А сверхчеловека, как ни переводи на английский язык, — ничего, кроме супермена, не получается.

Среднего рода в романской группе, как и в английском, нет. Очень странная эта модель мироздания, привязанная только к женскому и мужскому началу, не допускающая чего-либо, стоящего если не выше этих начал, то хотя бы вне их: озеро, благородство, отечество.

Набоков в книге "Николай Гоголь" на нескольких страницах сокрушается по поводу отсутствия в европейских языках слов оскомина и пошлость. Как же так, пошлости хоть отбавляй, и он ее обширно описывает, и список можно продолжать, — а слова нет?! Это что, способ не видеть, что король-то гол? В тщетных поисках найти эквивалент "пошлости" можно использовать громоздкий и очень нерусский заменитель — вульгарный кич. Для вульгарной латыни он понятен. Только кич — словечко современное. А пошлость была и будет вечно.

"Великий и могучий русский язык!" Эти известные слова И.С. Тургенева, прожившего большую часть жизни во Франции, выстраданы, проверены опытом и написаны, можно сказать, кровью. В один из своих приездов оттуда Иван Сергеевич обедал с друзьями в дорогом ресторане, где официант сыпал названиями изысканных иностранных блюд и специй. Вдруг ни с того ни с сего он стал выкрикивать: "Кобыла! Каша! Телега! Каша!" Потом объяснил удивленным друзьям, что невыносимо слушать этот поток иностранщины, хочется хоть немного проредить его русскими словами. И это самая здоровая реакция русского человека и на иностранщину, и на долгое житье за границей. А ведь там писатель общался не с конюхами — да не обидятся на меня представители этой замечательной, но не гуманитарной профессии — да лавочниками: его друзьями были П.Мериме, Ж.Санд, Флобер, Золя, Доде, Мопассан. Кто-то из них писал, что Тургенев говорил по-французски безукоризненно, только иногда делая маленькие паузы, подбирая точное слово, и точность эта была поразительна и не каждому французу по плечу. Так что мы полностью можем доверять его словам о языке: "Нам нечего брать у тех, кто беднее нас". Это не просто патриотический пафос и вопль ностальгии. "Что ни говори, — писал он Боткину, — а мне все-таки моя Русь дороже всего на свете — особенно за границей я это чувствую!" Это научно. И так же научно надо объяснять тот факт, что Запад не понял ни одного нашего поэта, начиная с Пушкина. У итальянцев были попытки воссоздать гениальный роман в прозаическом пересказе, несмотря на уже существующий поэтический перевод Витторио Джудичи, которого, однако, никто не знает. Почему "Божественная комедия" в переводе М. Лозинского может состязаться с оригиналом, а поэты даже такого ранга, как Ф.Тютчев, А.Блок, просто неизвестны на Западе? Дело не только в загадке русской души, а еще и в неэквивалентности языков. В том, что часто встречаются фразы и слова, которые невозможно перевести, и переводчик либо пропускает их, либо заменяет по своему усмотрению. Конечно, никто не претендует, чтобы рифмы одного языка совпадали с рифмами другого. Но ведь русский язык позволил перевести всего "Дон Жуана" устами Г.Шенгели без потерь и с оборотами, иногда более блестящими, чем у самого автора, а почему же иностранные языки не позволяют сделать того же самого с "Я вас любил…"? Да все из-за этой неэквивалентности языков. И все преимущества на стороне русского языка. Именно это имел в виду И.С. Тургенев, когда говорил, что "нам нечего брать у тех, кто беднее нас". И тот факт, что сейчас попирается "великий, могучий" и богатый и вводятся заморские, да к тому же уродливые в нашем звуковом строе слова, есть духовное варварство и начало иностранной интервенции.

Наша знать позапрошлого века почитала французский за свой родной язык. К русскому относилась с пренебрежением, так как не знала его. Этим она отреклась от русского Слова. А в начале, как мы знаем, было Слово. Потом пришло остальное: терроризм, революция, террор и прочая. Все слова, заметьте, нерусского происхождения.

Но не будем впадать в уныние.

Не первый раз в силу исторических обстоятельств русский язык претерпевает иностранное влияние. Русский язык надо воспринимать как океан, в который впадает десятки лексических рек и речушек: немецкая, французская, тюркская, японская, латинская, санскритская… Все они растворяются в едином океане, перевариваются в нем и в то же время его подпитывают. Эта же участь ждет и английское влияние. В будущем, наверняка недалеком, мы будем вспоминать о нем как о факте из прошлого.

У англичан, кстати, не в почете знание других языков. Они считают, что все, от филиппинца-посудомойщика до ученого из России, должны говорить на их языке, и не только если они приехали на заработки в Лондон, но даже если англичанин оказался туристом в Москве или Маниле и спрашивает у местного, как пройти.

Во Франции был принят закон, запрещающий употребление английских слов в официальных документах. Такой закон для официальной речи уже поставлен на повестку дня и в России.

В английском Slav означает славяне, slave — раб, рабски работать. Два слова одного корня, одного происхождения, почти одинакового написания, с небольшой разницей в произношении. Славяне в англоязычном подсознании — это рабы. Для русскоязычного подсознания славяне связываются со славой, в том числе прославлением Бога (слава Отцу и Сыну и Святому Духу). Две точки зрения на одно и то же слово, совершенно противоположные и враждебные друг другу. По логике этих однокоренных слов не только славяне являются рабами и таковыми должны оставаться (язык ведь не меняется), но и слава наша предназначена им для рабского услужения, услаждения. Соответственно и согласно значению слов, враждебны и несовместимы позиции народов — носителей этих языков. В Англии запрещалось принимать русских на работу на русские фирмы, открытие которых помогало решить проблему английской безработицы.

Переходя с русского языка на иностранный, вы не переходите с цветного озвученного изображения на черно-белое и немое, а просто выкладываете из вашей палитры, вынимаете из вашего песенника ряд красок и нот и начинаете рисовать и петь, наступая на горло собственной песне. Но это опыт вашей души. В опыте же общественных отношений, общения с окружающим миром, попав за границу, вы начинаете говорить на языке приблизительных понятий, несуществующих слов, концепций, правил, внутреннего неписаного устава иерархии и традиций. Это очень опасно. Вас не так поймут. И вы за это дорого заплатите.

Бог говорит по-русски.

По-иностранному черт.

Козни, подвохи его и ловушки

Только он сам разберет.

Цели своей никогда не покажет,

Средства по когтю в сердце вопьет,

Пошелестит перед носом бумажкой,

Шкуру глумливо сдерет.