Газета Суть времени №168

Бесконечное погружение к истокам

Отклик на статью «О коммунизме и марксизме — 27», опубликованную в № 159 от 23 декабря 2015 г., рубрика Колонка главного редактора

Если Прометей подарил людям особый священный огонь, приняв мучения за свою жалость к людям, и эта жертва древнего бога-титана, отраженная в мифе, произвела эффект вселенского взрыва, породившего целые культурные миры, то можно ли считать, что утеря священного огня представляет для человечества катастрофу такого же масштаба, если не бóльшую? Но ведь мало кто переживает случившееся именно в качестве катастрофы. Как это объяснить окружающим? С этим вопросом я сталкиваюсь постоянно. При этом доля людей, которые «всё понимают» — подавляющая, но даже количество сведений, подтверждающих в их глазах трагическую значимость происходящего, переходит не в «качество» действия, а, скорее, в какую-то бесконечную усталость. И как их расшевелить, не совсем понятно. Классик говорил о силе слова, самым мощным среди «живого слова» средством для меня являются спектакли-мистерии театра «На досках», но не тащить же всех «спящих на бегу граждан» в театр…

При этом также не раз замечал, что мифы, рассказанные во время беседы в тему и правильным образом, способны вызвать настоящую живую реакцию — ответную смесь удивления, интереса и (почему-то) особого доверия к собеседнику. Кроме того, эту часть разговора слушают и взрослые, и дети. Возможно, что подобным потенциалом обладает и песня, но люди сегодня почему-то стесняются вот так взять и спеть.

В одном из номеров газеты «СВ» прочитал про Ю. Пилсудского и польский проект «Прометеизм», далее стало понятно, что по интересующей нас теме в этом проекте ничего не было. Но все-таки если серьезно опираться на тему Прометея как предтечу коммунистической идеи, то вместе с поиском новых свидетельств глубокой связи коммунизма и прометеевской традиции нельзя исключить и того, что тема Прометея кем-то прорабатывалась в другом метафизическом смысле.

А почему нет? Учитывая, что Прометей принадлежит к старшему, по отношению к олимпийцам, поколению богов, и у него может найтись изнанка, подобно «догреческой» Афине или Афродите?

Гностическая традиция обладает всеми возможностями для того, чтобы такого, подвергнутого инверсии, героя и его огонь интегрировать в себя. Можно сказать, что гностическая традиция изначально была даже больше проработана и более целостна до нынешнего времени, чем гуманистическая:

«Климент Александрийский жил и учил среди духовных течений II и III века. Греческая философия переживала период упадка. Зарождалось сомнение в человеческой правоспособности разрешить наиболее важные вопросы жизни. В это время гностики путем хитроумной комбинации мистических и мифологических верований Востока, воззрений греческих философов и христианских понятий пытаются создать всеобъемлющее миросозерцание, которое разрешало бы все вопросы бытия и давало бы ответ на все запросы ума и сердца».

«Гностики кичились своей мудростью, стройностью и глубиной своих религиозно-философских систем и высокомерно относились к христианской вере как наивному достоянию необразованной массы. Нужно было этому еретическому гносису противопоставить истинный гносис, нужно было показать, что христианство есть не только вера непросвещенного большинства, но и высшее знание, достойное истинного философа» (П. М. Минина, «Природа мистицизма»).

Как гностическая инверсия по отношению к Прометею может выглядеть буквально? Например: людям, которые были до той поры жалкими и разорванными и оттого бесконечно страдающими, падкими до греха, подобными грязным животным, не способным защитить себя даже от зверей, «другой Прометей» принес очищающий огонь, в пламени которого выжигается вся человеческая порча (то есть душа) и выплавляется стальной сверхчеловек-бог? То есть в таком случае гностики могут трактовать его как избавителя от причины страдания — души — и в этом смысле даже как возможность приблизиться к богам, тем более, что боги зачастую ведут себя так жестоко, будто сами этой души лишены.

Кажется, что ерунда, но ведь именно по такого рода метафизическим темам, как душа, дух, происходят главные мировоззренческие столкновения коммунизма и фашизма. Почему в этом случае фашисты должны уступить такую мощную фигуру специфически ценной для них античности, как Прометей?

Например, известно, что во дворе Министерства пропаганды и просвещения фашистской Германии была установлена статуя Прометея работы Арно Брекера. Может быть, заодно со всем набором античных персонажей, а может быть и осознанно. Надо проверять.

И еще один вопрос хотелось бы обсудить.

Если протянуть цепочку Серебрякова — Лафарг — Маркс, то ее продолжением на большой глубине истории является Прометей. Но понятно, что и на Прометее погружение не заканчивается, то есть истоком традиции является не он. И тут возникает много вопросов. Если уже открытие в марксизме глубины мифа и дальнейшая разработка этой обнаруженной нити, уходящей к мифу, способна вернуть ему новый огонь, то в чем смысл копать дальше? Тем более что если на территории мифа мы еще можем обнаруживать что-то, подтверждаемое археологическими или иными исследованиями, а зачастую то, что можно назвать не совсем наукой, то бóльшая глубина человеческой истории, в интересующем нас аспекте — это скорее уже совсем не наука. Тогда в чем ценность таких погружений?

Вот, например, Томас Манн подобные погружения совершал в такие древнейшие предания, где три действующих лица — материя, душа и дух, «между каковыми, с участием божества, и разыгрывается тот роман, настоящим героем которого является склонная к авантюризму и благодаря авантюризму творческая душа человека».

Наблюдая за тем, как разворачивается роман действующих лиц, завороженный этим, творимым Манном у вас на глазах, чудом, которое совершает «жалости мучительный напиток», задаешься вопросом, можно ли рассматривать трансформацию духа в романе души и духа Т. Манна — как восстание против Творца, и тем самым обозначить еще одну точку в продолжении цепи Маркс — Прометей—…?

Наверное, можно, так как действия духа-посланника там упоминаются именно как растление и его нравственная гибель:

«Бывает, однако, что посол заживется в чужой вражеской державе и, растлившись, погибнет для собственной: приглядываясь, приноравливаясь и привыкая понемногу к чужим обычаям, он настолько порой проникается интересами и взглядами врага, что уже не может защищать интересы своей родины, и его приходится отозвать».

И в то же время Манн явно его не осуждает, мало того, не похоже, чтобы в манновском прочтении и сам Творец наказал посланца в соответствии со степенью вины.

Если же считать, что Творец должен был знать о том, что произойдет (на то он и всемогущий), и потому допустил «растление» духа-посланца, то это обстоятельство меняет ситуацию в еще более гуманистическую сторону. Получается, что сам Творец встает на сторону человека, а измена духа-посланца приобретает смысл жертвы.

«Работать ради человечества»

Отклик на статью «О коммунизме и марксизме — 28», опубликованную в № 160 от 30 декабря 2015 г., рубрика Колонка главного редактора

Не могу припомнить, когда впервые услышала про Карла Маркса. Мое представление менялось вместе с тем, как много я о нем узнавала. Но кардинально оно изменилось, именно после прочтения серии статей «О коммунизме и марксизме». Мои родители и люди их возраста о Марксе знали гораздо больше меня, так как получали высшее образование в Советском Союзе. Но вот спроси их сейчас о нем — и, кроме «Капитала», они ничего и не вспомнят.

Одно время меня очень волновали такой вопрос: как же так, в Советском Союзе хотели построить коммунизм, но так и не построили? Что же тогда строили 70 лет? Ведь даже если говорить о не окончательности построения коммунизма, но что-то же уже было сделано. И здесь чувствовалась какая-то фальшь. Я понимала, что отличие между тем, что построили в итоге, и коммунизмом — есть. Что меня наталкивало на эту мысль, ведь я почти не жила в Советском Союзе? Вероятно, литература.

Книги хранят то знание, которое может существенным образом изменить наше представление о, казалось бы, известных вещах. И это особенно заметно в наше время, когда информации — и книг соответственно — стало больше. Не каждый готов искать знания, а тем более нести эти знания людям.

Вот у нас в Ульяновске стали продавать книги библиотечного абонемента. Якобы стали меньше читать и пользоваться абонементом, а потому решено было его сократить. Когда я последний раз посещала картотеку абонемента, меня поразило то, что за последние 20 лет появилось лишь незначительное количество книг. Это сразу бросается в глаза, особенно в картотеке. Ты входишь, а тебе показывают на пару стеллажей у входа — это всё, что составляет современное пополнение библиотеки. Меж тем вся комната заставлена стеллажами, и все они были наполнены в советские годы.

Тут встает вопрос к нашему министерству культуры. Как же так — в прошлом году Ульяновская область получила звание флагмана литературы, стала «креативным городом ЮНЕСКО» в области литературы, а тут сокращение абонемента областной библиотеки! Скорее всего, те, кто продают книги, навсегда хотят покончить с прошлым.

Меня заинтересовали книги, выставленные на продажу. Это в основном книги советского периода. И среди них книга «Молодой Маркс» Николая Ивановича Лапина. Прочитав статьи Сергея Ервандовича о Марксе, я не могла пройти мимо. Хотя это и не те книги, которые приводятся в статье, интересно было, что же этот автор расскажет о Марксе.

Уже в предисловии к третьему изданию книги Лапина, которое вышло 1986 году, говорится, что юный Карл Маркс избрал «своим уделом Прометеевское служение благу человечества». Лапин же лишь один раз в своей книге указывает на отношение Маркса к Прометею. В чем же оно заключается?

Маркс готовит диссертацию. Несмотря на то, что семья после смерти отца была в затруднительном материальном положении и мать требовала, чтобы сын скорее защитил диссертацию и смог помогать семье, Маркс откладывает защиту еще на два с половиной года. Ему нужно более тщательно подготовить ее, он сам требовал это от себя, зная, что может написать лучше. И вместе с этим откладывается его свадьба. Лапин пишет: «…он отклонил совет Бауэра быть поосторожнее в формулировках и не поступился ни одним словом ради «проходимости» своей работы. Так, он сохранил в предисловии четверостишие из поэмы Эсхила «Прикованный Прометей»:

У Серебряковой в книге «Прометей» этот фрагмент превращается в бурный спор с Бруно. Маркс цитирует Эсхила и говорит: «Разве я не прав, когда говорю вместе с Эпикуром: нечестив не тот, кто отвергает богов толпы, а тот, кто присоединяется к мнению толпы о богах?»

Маркс не хочет ни лгать, ни раболепствовать ради сытой жизни. Но куда делся Прометей Просвещения у Лапина? В Эсхиле Маркс, по словам Серебряковой, полюбил «не только величавого поэта, но и борца за человечество». А по словам Лафарга, любимым выражением Маркса было «работать ради человечества».

Я не могу судить в полной мере, какое отношение было у Лапина к Марксу. Но мне кажется, что человек, который написал немало книг, а также посвятил свои диссертации Карлу Марксу, тоже может быть интересен. По крайней мере, читая его работы, я поняла, какой большой интерес вызывал «ранний» Маркс во всем мире. Причем интерес этот, по словам Лапина, всё более возрастал на Западе. О чем говорит и Сергей Ервандович.

Изучая жизненный путь таких «борцов за человечество», как Маркс, мы можем пусть и не буквально, но оживить мертвых, как завещал Федоров. А воскресив память о них — продолжить их дело.

Манн и Гёте

Отклик на статью «Судьба гуманизма в XXI столетии», опубликованную в № 161 от 20 января 2016 г., рубрика Метафизическая война

Для чего я читаю газету «Суть времени»? Она для меня является учебником, источником размышлений. Поэтому я не хочу просто проскользнуть статью по диагонали, поставить для себя галочку-отметку, что «сложный текст» освоен. Мне подобные действия ни к чему. А что мне нужно? Нужно освоить новое знание, впитать в себя мысли автора, прочувствовать их и сделать частью своего существования. Я убеждена, что нельзя оставлять чужие мысли жить в своем сознании «странными» гостями, надо с этими гостями поближе познакомиться, сдружиться или указать им на дверь своего дома.

В статье С. Е. Кургиняна из сериала «Судьба гуманизма в XXI столетии» автором высказана гипотеза о том, что сон Ганса Касторпа из романа «Волшебная гора» Томас Манн рассматривал как полемику с Матерями из «Фауста» Гёте. Можно ли считать сон главного героя романа своеобразной апелляцией Томаса Манна к Матерями, к которым отправляет Мефистофель своего подопечного Фауста? Предлагаю затронуть эту тему, тем более что сам автор предлагает нам, читателям, ее рассмотреть подробнее и при желании что-то уточнить или доказать.

Для автора статьи гипотеза о полемике двух маститых писателей Германии является аксиомой. Он не сомневается в ее правильности. Я соглашаюсь с такой постановкой вопроса. Более того, для меня весь роман Томаса Манна является отсылкой к «Фаусту» Гёте. Итак, какие аргументы я могу предложить в защиту своей позиции?

Открываем роман «Волшебная гора» и просматриваем оглавление. Автор озаглавил одну из частей романа «Вальпургиева ночь», скопировав название главы «Фауста». В этой части романа, которая описывает карнавальную неделю после Нового года, повсюду рассыпаны цитаты из «Фауста». Профессор Сеттембрини, знаток «Фауста», направо и налево декламирует фразы из «Фауста», их он рассылает в своих записочках. Метко характеризует участников карнавала, сравнивает их с участниками ведьминского шабаша на горе Брокен. «Над нами главный — Уриан», — отзывается он о докторе гофрате Беренсе, выставляя его чертом. «Старуха Баубо — особняком», — такая характеристика достается фрау Штер с намеком на ее бесстыдство. (В мифологии Баубо — кормилица Деметры, развлекающая ее непристойными разговорами после похищения Персефоны.) Профессор также сравнивает карнавальное празднество в туберкулезном санатории с гулянием в венском парке Пратер, который упоминается в гётевском «Фаусте». «Как в Пратере кипит веселье тут», — говорит о представлении Мефистофель в поэме Гёте.

Уже само название романа «Волшебная гора», с моей точки зрения, является намеком на самую известную немецкую «волшебную» гору Брокен, куда по народному поверью слетается на шабаш нечистая сила. Более того, Манн устами Сеттембрини намекает нам на это место: «Горы Гарца, — сказал он, — близ деревень Ширке и Эленд. Разве я наобещал вам слишком много, инженер? Для меня это все-таки шабаш!» Нам сначала непонятна эта географическая отсылка. Но в примечании (а дотошные читатели всегда заглядывают в сноски) нас ждет разъяснение, что эти деревни расположены на пути к той самой «волшебной» горе Брокен, где устраивает свои праздники нечистая сила из гётевского «Фауста».

Стоит приглядеться к главным героям обоих произведений. В «Фаусте» Гёте — это доктор Фауст и сатана Мефистофель. А в романе Томаса Манна «Волшебная гора» — это аналогичная пара в лице молодого человека Ганса Касторпа и итальянского профессора Сеттембрини. Примечательно, что Касторп сам называет своего визави «педагогическим сатаной». И тут немаловажно, когда он его так обозначает. А именно, в эпизоде «сна в горах», когда Ганс понимает, что заблудился, после чего проваливается в состояние галлюцинаций. Разве не намек на знаменитую немецкую драму? Даже сфера жизни, в которой разворачиваются события обоих произведений, одна и та же: медицина. Доктор Фауст у Гёте и пациенты лечебного санатория у Томаса Манна.

Молодой человек Ганс Касторп отправляется на лыжную прогулку. И не просто отправляется, он в нее кидается, сломя голову. До момента проживания в санатории наш герой не умел ходить на лыжах, не имел опыта лыжных походов. Но он желает испытать себя. Разве такое желание Касторпа «проникнуть вглубь наистраннейшего» не похоже на безоговорочную готовность Фауста броситься в неизвестную бездну? Тому ведь тоже «надо». «То, что творилось в душе Ганса Касторпа, могло быть определено лишь одним словом: вызов». Можно обсуждать степень сродства этих «надо». Но сам факт их наличия существует.

Давайте сравним полет в «ничто» Фауста и «зимний сон» Ганса. Что объединяет их? Оба героя, Касторп и Фауст, бросают вызов. Они оба хотят, чтобы «недоступное стало доступным». Состояние, отстраненное от деятельной жизни. Пустота — это космос, где нет ни пространства, ни времени. И разве не то же самое мы наблюдаем в эпизоде сна? Касторп проваливается в свой сон, теряет ощущение времени и пространства. Когда он проснется, то не сможет понять, как долго отсутствовал в реальной жизни: десять минут или целый день. И тут стоит затронуть тему времени. Мои ощущения от прочтения главы «Снег» таковы: писатель экспериментирует со временем. Весь рассказ о лыжном походе — это путешествие назад во времени.

Писатель развернул стрелу времени в противоположную сторону, время потекло в другую сторону. Из начала XX века герой переносится в древнегреческую античность с ее «солнечными» людьми. Описав блаженно-дивную окружающую обстановку древнегреческой идиллии, Манн снова делает прыжок во времени. Он глазами героя наблюдает другую эпоху. Эпоху, предшествующую античности. Заглядывает в крито-минойское прошлое с его страшными картинами человеческих жертвоприношений. И только ощутив шокирующее воздействие древних тайных культов, герой «катапультируется» обратно в реальную жизнь. Он воочию увидел, что «есть богинь высокая семья… то Матери!»

Томас Манн конкретизировал этот образ, предложенный Гёте в «Фаусте», когда Фауст, преисполненный желания добыть Елену Прекрасную, бросается в пустоту неведомого ему космоса, где «на всё готов я, всё я испытаю: в твоем «ничто» я всё найти мечтаю». И образ Матерей уже не нейтрально-таинственный, как у Гёте. Он выразителен и красноречив. Он сильно отличается от гётевской зарисовки «Одни из них стоят, другие ходят, или же сидят». Томас Манн добавляет к этому сидению-стоянию убийственные подробности человеческого жертвоприношения.

Почему Манн обращается к такой необычной иллюстрации «Фауста»? Про Гёте он знает всё. Он написал про него роман «Шарлотта в Веймаре» и множество статей. Он не хуже Гёте разбирается в античной эпохе. Очевидно, ему нестерпимо хочется описать свое видение и понимание древнегреческой идиллии. Не верит в нее Манн. Верит ли в нее Гёте? Томас Манн рисует Матерей как фундамент, на котором строилась античность. Нельзя оставаться «солнечным» человеком, зная о совершающихся рядом зловещих обрядах человеческих жертвоприношений. При таком подходе с античности слетает гламурный налет, обнажаются нелицеприятные корни, появляется неприятный запах. А нужна ли западному человеку, кричащему о своей греко-римской идентичности, такая трактовка? Не поэтому ли и Томас Манн, и Гёте маскируют связь с древней крито-минойской эпохой, оставляя лишь неявные проговорки? Но умеющий слышать, да услышит.