Газета Завтра 199 (38 1997)

УСЫ ( штрихи к портрету Александра Руцкого )

Александр Синцов

Усы Руцкого — это мистерия русской современности под стать гоголевскому “Носу”. Они проживают собственную судьбу, все остальное тело — лишь пьедестал для них, манекен в витрине фирменного магазина “Усы”.

Если ороговелая поросль на мужском лице — от Бога, и можно еще как-то понять и бритого, то человек, который оставляет на своем лице только усы, — непостижим.

С усами Руцкого могут сравниться еще усы Киселева: луковицы их волосинок одного сорта.

Хотя на этом схожесть и заканчивается, ибо у Руцкого усы неотразимо генеральские.

В 1991 году они обольстили Ельцина.

В 1996 — оппозицию вместе с НПСР.

А в промежутке к ним пылал любовью и весь простодушный русский народ — эти усы казались геройскими в 1993 году.

Нынче, расчесанные специальным гребешком и надушенные, они щекочут красотку из города Рыльска, что в ста километрах от Курска. Терзают ревностью ее супруга-лейтенанта, бывшего активиста “Державы”, отвергнутого в пользу усов.

Уездная дамочка держится очень уверенно. Примерно вот так же и во всех “решениях НПСР относительно Руцкого” поступало нечто пылкое и по-женски самонадеянное: “Ах, оставьте, душечка, уж мне-то он не изменит!”

Человек с репутацией закоренелого перебежчика руками НПСР был посажен в кресло красного губернатора под легкомысленные заверения в преданности. А буквально на другой день припал к ручке старой пассии — Ельцина, с уверениями последнего в глубоком чувстве. И его, кажется, простили.

Такие усы!

На виду у всей губернии решают они (господин губернатор — во множественном числе, как и его усы) свои амурные проблемы. Что было бы убийственно для любого самого усатого американского сенатора, то лишь прославляет “ваше превосходительство” в русской глубинке. Они изволят гусарить, а лукавый курский мужик думает так: вот обженит его наша Ирка — и станет землячка в палатах править, к ней с челобитной можно, ее двоюродный дядя мне сват…

Личное и общественное — неразрывно и для “них”. Если до Рыльска плохая дорога, то пылкому любовнику ничего не стоило облагодетельствовать губернию, залить тракт новым асфальтом. Как приятно потом в закатный, романсовый час мчать к милке на новеньком “ауди”, ощущая крылья за спиной. И опять же проницательный курский мужик на обочине, обданный духовитым, одеколонным ветерком гонца за простым, земным счастьем, не укорит его в легкомыслии: высоконравственные партийцы у власти сколько лет тянули с ремонтом, а “они” — укатали.

Исполать!

Они пылкие и дерзкие во всех своих проявлениях. Любят стоять в своем кабинете перед картой, озирать территорию “государства курского”. Довлеющее над ними благородное эстетическое сознание диктует принятие решений. Двадцать восемь пестрых заплат, районов области, на карте не гармонируют с их представлением о целостности и суверенитете вверенных земель. Срочно созывается собрание, и перед чиновниками ставится задача по сокращению количества районов до восьми.

Если их предшественники по уничтожению русских поселений оперировали термином “неперспективные деревни”, то они говорят: “неперспективный райцентр”. Выживаемые прежними реформаторами из деревень, русские люди сумели закрепиться в райцентрах, не пустились в распыл по большим городам именно потому, что эти мини-городки были устроены по образу и подобию крупных полисов, в иных даже и театрик самодеятельный теплился. А усатый реформатор покусился и на этот последний оплот глубинной русской жизни — райцентр.

Художники по натуре, “они” тонко чувствуют пропорцию во всем. Из двадцати восьми городков делают восемь. А численность своих заместителей с восьми увеличивают точненько до двадцати восьми. “Как у Немцова!” Тут не поспоришь. На треть сокращают инвестиции в промышленность области и ровно три миллиарда затрачивают на реконструкцию собственной резиденции, устанавливая три контрольно-пропускных пункта на пути к своему кабинету и назначая на должность полицмейстера брата Михаила, а для симметрии брата Владимира ставя главой “Скотопрома”. Одного сына — делая советником по экономике. Другого — главным аптекарем.

Географические карты — их слабость со времен курсантской летучей молодости. В их кабинете есть великолепный атлас. Насытившись уездной романтикой, они распахивают тяжелые корочки и наугад тычут пальцем в топографический глянец.

— В Аргентину!

И упаковывают чемоданы, снисходительно отвечая на робкие вопросы подчиненных, в которых сквозит недоумение.

— Лечу заключать договор на поставки мяса.

Полет авангардной административной мысли пытаются прервать соображения местных “замшелых консерваторов”, утверждающих, что Аргентина очень далеко от Курской области.

— Когда же вы разрушите Берлинскую стену в ваших головах! — распекают они безусых. — Когда перестанете мыслить категориями социализма. Вот у меня в Москве был один знакомый марксист, я свел его с умными людьми, и он понял всю свою дурость. Лужков летает в Аргентину, и я полечу.

— Но у Лужкова — Москва без своей скотины, без своих лугов и пашен. А у нас, Александр Владимирович, мясопроизводящая область. Поддержите наши сельхозтоварищества, крестьяне завалят Курск мясом.

— Пускай они свое мясо сами едят. А я сделаю Курск второй Москвой.

И усы улетели в Аргентину. Ибо рожденные летать, они не могут пахать. Пускай двадцать восемь заместителей пашут. Тем более, что меж ними имеются еще одни усы — Идигова Мусы, зам по аграрным делам. Человека, мягко говоря, сомнительной репутации, во время правления которого инвестиции в сельское хозяйство области снизились на сорок один процент.

Да, к сожалению, на неповторимые генеральские слетелось много пошлых чеченских усов. Когда-то эти колючие щетки под кавказскими носами допускались в России лишь на строительство коровников, теперь в Курске они “создают новый архитектурный ансамбль”, в то время когда бритые русичи из губернских строительных трестов кормятся пособиями по безработице…

После Аргентины его превосходительство изволили убыть в Израиль. Родина предков поразила “их” мясными индюками. Сорок килограммов белка в каждом! И какие красивые!

На совещании в своей резиденции было твердо сказано:

— Завозим тысячу индюков. Через два месяца будет уже три тысячи. Затем — девять. Пропорционально плодовитости. Индюки — это не только потенциальный продукт питания, но и предмет эстетического удовольствия.

На заунывные возражения консерваторов усы презрительно изогнулись и с трудом выслушали доводы о том, что в области есть четырнадцать законсервированных птицеферм. Бабы ждут — не дождутся самой малой копейки, чтобы тоже “пропорционально плодовитости” оставшихся на развод несушек раскрутить производство длинноногих бройлеров. Они готовы даже раскрашивать кур под израильских индюков для услады глаз высокого губернского начальства.

Но “они” говорят:

— Куры — это прошлый век, господа!

Дело лысого, безусого Хрущева, насаждавшего американскую кукурузу, живет и развивается.

Наши усы уже бонвиванно фланируют по Елисейским полям. Следят за погрузкой в теплушки стада лионских коров, чтобы потом любоваться ими на газонах показательных усадеб в своей губернии и гнать в шею надоевших оппонентов, убивать их такими доводами:

— У этих француженок, е…, удой 11 тысяч!

— Это там у них, Александр Владимирович, в дельте Роны и Луары. А у нас они быстренько станут самыми заурядными буренками. Климат не тот, уход, язык опять же не французский. А скотина все понимает. Давайте лучше купим племенных коров в Белгороде. Никаких потерь в удоях не будет. И “суседям” подмогнем. Потом и они нам чем-нибудь. Вот так и раскрутимся помаленьку…

Невозможно описать, какую линию изгиба изобразили усы и как негодующе затрепетали!

Губернаторский гений носителя пышной растительности на верхней губе не мог позволить себе унижаться до рутины глубинной русской жизни еще и потому, что как раз в это время из Ростова-на-Дону к Курску по оживленному Симферопольскому шоссе шли победной колонной девять комбайнов, и на головном впереди огромной фарой, прожектором, светочем немеркнущим сиял “их” портрет.

Акция нового витка популяризации знаменитых усов закончилась на главной площади Курска. На митинге ловкие подпевалы много говорили о спасителе губернии, обещали “собрать без потерь”. А когда отзвучали здравицы, комбайны пошли не на поля, где уже осыпался зрелый колос, а в мехмастерские — на ремонт после показушного пробега.

“Рутинеры, пошляки и консерваторы” опять досаждали “им” воспоминаниями о прошлой жизни, когда не девять, а тысяча восемьсот комбайнов прибывало в область к уборочной, и они бережно грузились на платформы в Ростове, новые, едва обкатанные, шли на поля.

Усы, шевелясь, в уме подсчитывали масштаб своей значимости, и выходило, что они к прежнему невзрачному пуританину — секретарю обкома — относились как 1 к 200.

Конечно же, недолго оставляла их в висячем состоянии жизнелюбивая натура носителя. Шерше ля фам, говорили они самим себе, садились в “ауди” и мчали в Рыльск.

— Ируль, венчаться поехали!

Труба звала бабенку в счастливое будущее губернаторской половины, единственной обладательницы несравненных усов и самого “дорогого Сашули”.

А знакомый по инаугурации поп хоть и под “их” властью ходил, однако вдруг засомневался.

— Насколько мне известно, вы не разведены с прежней супружницей. Может быть, я ошибаюсь. Скорее всего, мои сведения, конечно же, устарелые. Однако хотелось бы удостовериться из первых уст, так сказать.

— Какими глупостями свою голову забиваешь! Та жена у меня будет светская, а эта — духовная. Неужели непонятно? Давай, начинай.

— Не могу, ей-Богу, не могу. Сана лишат. Анафеме предадут. Пощадите вы меня, Александр Владимирович.

Усы растопорщились, разгневались.

— Ну погодите, и с вами, черноризцами, я еще разберусь!

Как искренне, как чувствительно вибрировали усы в этом же храме на помазании, и в “их” повлажневших глазах мерцал огонек свечи, будто из самой души.

А прежде, на инаугурации в областном театре драмы, усы лихо подкручивались.

И в театре, и в церкви они чувствовали себя как дома, переняв артистичность и режиссерский цинизм, конечно же, от усов Никиты Михалкова.

Вот и диссертацию “по аграрному вопросу” они защищали опять же в театре — уже напористо венчались здесь на докторскую. Хамовато затыкали рот единственному бескорыстному оппоненту — профессору Наталии Голиковой.

Никуда не деться от мучительного комплекса высшего пилотского образования, все кажется, что в тебе солдафона видят из-за выправки этой, из-за усов. Все время надо доказывать, что ты умный и талантливый.

Вслед за аграрной продвигать диссертацию архитектурную.

— Мы перестроим весь Курск!

И в угаре “реформ”, не замечая собственной пошлости, прямым текстом говорить Михайлову, тому самому, который ему власть отдал, подчиняясь проклятому демократическому централизму, ценя выше всего товарищество партийное, интересы народа, мнение интеллектуалов из НПРС:

— Слушай, Михайлов, чего ты такой смурной ходишь. Ну давай мы тебе построим дом трехэтажный. Дадим департамент какой-нибудь.

— Александр Владимирович, вы, помнится, обещали в областную законодательную власть не вмешиваться. Такое было у нас негласное условие. Вы честное слово офицера давали…

— Ты чего, только из пеленок? В политике друзей нет!

И коммуно-патриотически-либерально-демократические усы затряслись в здоровом смехе.

В Курске “их” зовут вторым Жириновским, а мне становится обидно за Владимира Вольфовича, который не делал свою политическую карьеру на крови, если и посылал дивизии в последний бросок на юг, то лишь теоретически, и никогда не изменял своим либерально-демократическим убеждениям.

Хотя методы “работы” схожие, это бесспорно.

Организовывают и “они” для себя час эфирного времени на областном телевидении и талантливо промывают мозги. С жаром, энергией образца осени 1993 года. Я смотрю на этот “крупный план” и вспоминаю тот октябрь. Усатая харизма опять обольщает меня, заставляет верить в мужественность и народность, но я-то вижу в этом лишь профессиональную, убедительную игру, а вот курский мужик еще находится в помрачении очарования.

Курские учителя еще идут к “всенародному губернатору” и просят дать автобус, чтобы съездить в Москву на забастовку, но “они” уже говорят:

— Пятнадцать суток я вам дам, а не автобус!

И уже в беседах, отнюдь не доверительного характера, “они” с почтением перечисляют имена великих людей нашего времени, для воплощения идей которых еще не созрела немытая курская губерния: Чубайс, Немцов, Лужков и Ельцин…

С новой женой запросто являются эти усы на приемы, презентации курско-московского бомонда.

Мадам тоже не робеет — меня, мол, не трожь: сами — с усами!