Генерал Ермолов

ЧАСТЬ 6

«....Господи, Боже мой, удостой

Не чтобы меня понимали,

но чтобы я понимал,

Не чтобы меня любили,

но чтобы я любил...»

Слова молитвы

Они вступили в бой с ходу. Под струями проливного дождя четверо латников с Йовтой во главе ринулись в гущу заварухи. Защитники крепости — полурота русских солдат при поддержке нескольких конных воинов в черкесках и папахах, отражая наскоки противника, пятились к воротам крепости. Из-за деревьев шипя прилетали пушечные ядра. Падая, они поднимали в воздух комья намокшего от дождя дёрна. Со стен крепости палили из ружей, но выстрелы были редкими и всё мимо цели. В сполохах молний Фёдору была видна лишь беспорядочная беготня и высверки клинков.

Вскоре звон стали и выстрелы утихли. Всадники Йовты развернули коней и умчались вниз по склону туда, откуда палили по ним пушки русской строевой части.

Фёдор видел, как защитники крепости покидали поле боя, унося под защиту крепостных стен убитых и раненых. Он беспокоился об Аймани, которая снова исчезла. Соскочив с крупа Ёртена, она словно на минуту прислонилась к древесному стволу и тут же бесследно растворилась, исчезла из вида. Фёдор высматривал Гасана-агу. Какая участь постигла курахского рыцаря?

Впрочем, Фёдору не довелось принять участие в схватке. Джура ловко надел на его руки и ноги колодки, но этого Джуре показалось мало — жёсткая петля аркана сдавила горло казака. Другой конец верёвки приспешник Йовты привязал к стволу высокого клёна. Волчка, словно, в насмешку подвесил на этом же дереве, на высоком суку, для чего не поленился взобраться на нижнюю, толстую ветку.

— Что ж ты творишь, нехристь? — ворчал Фёдор. — Ослабь верёвку — больно давит, трёт! Зачем саблю на дерево закинул? Перед хозяином выслуживаешься, басурманин? Почему ж тогда и вовсе не отнять?

— Хозяин не велел, — бросил Джура, убегая.

Участь Мажита оказалась немного легче. Так же как и Фёдор, скованный колодками, он избежал жёсткой петли аркана. Аккинский грамотей уселся на землю, у ног Фёдора.

— Счастливчик... — кривился Фёдор. — Эх, зачем я не стал муллой? Тогда б этот барсучий сын не посмел бы меня арканом душить...

— Всё оттого, что я слабый, Педар-ага. А ты — мужественный боец и опасный враг. Йовта боится тебя, потому и велел своему слуге надеть тебе на шею аркан...

— То-то я не разберу пока кто и кому тут друг или враг.

— Мне хочется пить, — рассеянно заявил Мажит.

Кривоногий, толстенький и остроносый, похожий больше на барсука, чем на бравого джигита, Джура оказался хорошим бойцом. На глазах Фёдора он снёс головы двум противникам, рискнувшим участвовать в смелой вылазке за стены Коби, сам получил рану, но не вышел из боя до самого конца.

Фёдор сообразил: небольшой гарнизон, человек в пятьдесят, не более, Йовта неотлучно держал под стенами крепости. Прочие отряды его войска, разбившись на шайки, грабили окрестные селения. Завидев со стен строевую русскую часть на марше, защитники крепости решились на отчаянную вылазку.

Ливень утих, унесённый порывами холодного ветра с гор. Ветви клёна роняли на головы и плечи пленников частые капли холодной влаги. Фёдор и Мажит сидели на земле спина к спине. Близилось утро. Было холодно и туманно. Из белёсой пелены выступали стволы ближних деревьев. Издали слышалась редкая ружейная пальба и крики людей. Иногда в туманном мареве проносился невидимый взору всадник или вспархивала с ветки ночная птица, низвергая на головы пленников водопады дождевой влаги.

Бой утих лишь под утро. Фёдор не сомкнул глаз, ёрзал, вертел головой пытаясь ослабить хватку аркана. Но мокрая пенька не хотела поддаваться. Наконец он смирился, привалился к костлявому боку Мажита, задремал.

На рассвете из тумана беззвучно возникла Аймани, совершенно вымокшая и счастливая.

— Мне удалось убить Джуру и забрать ключ, — шепнула она в ухо Мажита.

— Как ты это сделала? — встрепенулся Фёдор. — Разве Йовта не отобрал у тебя оружие?

— Подобрала с земли камень, — просто ответила она. — Потом подобрала и кинжал, но Джура в это время уже был мёртв. Там сейчас много мертвецов... Гюзель пала, Мажит. Не надейся снова увидеть её живой. Но это не важно. Пусть они убивают друг друга, а нам надо довершить свои дела.

Она точным движением рассекла петлю аркана. Цепи колодок, глухо звякнув, упали в мокрую траву. Фёдор растирал распухшие запястья, прикасался к ранам на шее, оставленным злой верёвкой. Мажит уже лез на дерево за Волчком.

Аймани протянула ему чёрные лаковые ножны. Вот она, знакомая лента и кисть черно-бурой расцветки, вот она, отметина на рукояти клинка — дедовское клеймо. Даже ремень портупеи уцелел.

— Митрофания, родная, — прошептал Фёдор, — вернулась к мне...

Он перекинул через плечо ремень портупеи.

— Я забрала её у Йовты, — просто сказала Аймани. — А теперь — ступайте. Вокруг война и чума. Надо торопиться...

Фёдор схватил её, что есть мочи сжал в объятиях, принялся целовать мокрые волосы и щёки. Мажит тихо посмеивался, глядя на них с ветвей клёна.

— Скажи мне, кто ты... друг или недруг? Зачем мучаешь? — шептал он.

— Пока мучаешься и радуешься — ты жив, — отвечала она, мягко отстраняясь. — Я хочу, чтобы ты жил. В этом мой долг.

— Если собралась предать — так и скажи. А может, уже предала? Тогда я... тогда...

— Что?

Фёдор выпустил её из объятий, снова опустился на траву.

— Тогда я прощу тебя, — проговорил он глухо.

Она опустилась на колени. Заглядывая в его лицо, говорила быстро, путая слова нахчийской и русской речи:

— Воинство Йовты грабит селения в округе. Грабит мертвецов в чумных аулах, грабит проезжих странников. Йовта ослушался своего господина — хана Кюри, не встал на перевале, который вы называете Крестовым, не преградил дорогу русским к Грозной крепости. К Грозной из Кахетинского царства[26] идёт русское войско. К Грозной из Кюри[27] идёт войско хана. Там будет сражение. Об этом известно Йовте. Йовта боится Ярмула, которого предал. Йовта боится хана Кюри, которого предал. Йовта должен мне жизнь, но он предаст и меня, убьёт. Идите в крепость, забирайте княжескую дочь, бегите к Грозной. Там нет чумы, там есть защита.

— А ты?

— Я останусь под стенами. Должна дождаться Гасана, он пленник. Его ведут к Коби с обозом награбленного добра. Товарищи Йовты поймали за хвост саму чуму и тащат её сюда, в Коби. Я должна Гасану жизнь. Надо вернуть долг.

— А русская часть? Та, что палила из пушек.

— Они мертвы.

— Йовта убил всех?!

— Часть убил Йовта, часть унесла чума. Выжили немногие, но лучше б и им умереть...

Аймани устало провела по лицу ладонью.

— Чума... чума… — твердила она — Чума стоит под стенами Коби. Ты должен торопиться...

Внезапно она дотронулась пальцами до его щеки. Фёдор поднял голову, посмотрел ей в лицо. Что это, струи дождя текут по её щекам, или то слёзы льются из синих очей отважной воительницы? Фёдор улыбнулся.

— Таскаясь вослед тебе по этим Богом забытым горам, мечтал я непрестанно хоть единый раз узреть, как ты волнуешься иль плачешь... И вот на тебе, узрел! Стало быть, нынче и помереть не грех.

— Ты должен жить, — упрямо ответила она.

Аймани вскочила, утирая рукавом предательские слёзы.

— Эй, Мажит! — голос её всё ещё дрожал. — Поторопись, брат. Надо добраться до стены, пока не рассеялся туман.

Они шли гуськом, петляя между стволами деревьев. Один раз туману удалось обмануть Аймани, сбить с пути. Она присела на корточки, надвинула на лоб мокрый башлык, задумалась.

— Под стеной есть лаз, — зашептал Мажит. — Сестра отведёт нас к нему. Я тоже знаю, где он, но мне дороги не найти в таком тумане.

— А не прибьют ли нас там, за стеной? Не сочтут ли лазутчиками Йовты?

— Оча, старый воевода и ближайший друг Абубакара, дружил с моим дедом...

— Эх, каких только друзей не было у твоего деда! Почитай со всем Кавказом породнилися!

— Не оскорбляй мой род, Педар-ага!..

— Да что ж я такого сказал, грамотей? Коли этот Оча тебя признает, значит, уцелеют наши головушки, можно надеяться...

— Пойдём, — скомандовала Аймани. — Я увидела дорогу.

Они вновь пустились в плаванье сквозь белый сумрак. Не сделали и пары дюжин шагов, как из тумана проступили, покрытые изумрудными пятнами мха, камни крепостной стены. Двинулись вдоль неё. Ещё полсотни шагов — и земля ушла из-под ног. Фёдор от неожиданности потерял равновесие и свалился на дно неглубокого овражка. Аймани скрылась из вида, лишь Мажит рядом с ним кряхтя потирал ушибленный бок.

— Идите сюда! — услышали он её тихий зов.

Пошли на голос. Ещё десяток шагов — и белёсый сумрак вокруг них сменился непроглядным мраком.

— Береги голову, Педар-ага, — проговорил Мажит. — Тут низкий потолок.

И впереди и позади себя казак слышал тихие шаги. Они снова шли вереницей, но теперь их путь пролегал по узкому и низкому тоннелю. Время от времени Фёдор касался рукой влажной кладки. Где-то неподалёку журчала вода. Вдруг он почувствовал, что Аймани, шедшая впереди него, остановилась. Ещё мгновение — и в непроглядном мраке затрепетал огонёк. Свеча! Аймани зажгла свечу.

— Обойди меня... — велела она. — Вот так. Теперь расстанемся. Вы пойдёте внутрь крепости, я останусь снаружи.

Она замолчала, дожидаясь, когда Мажит проберётся мимо них по узкому проходу. Наконец, когда шаги грамотея проглотила темнота, заговорила снова:

— Запомни: тебе надо торопиться. Если чума ещё не проникла за стены Коби, значит, скоро она будет там.

Свеча в руке Аймани горела на удивление ровно. Одинаковые жёлтые огоньки блистали в её потемневших глазах.

— Забирай княжну и беги... Беги к Грозной... беги из этих мест...

— Я о Соколике хочу просить, — Фёдор с мольбой смотрел на неё. — Жалко коня... уж так я к нему привык... с юных годов он со мной... Ты позаботься уж, коли выдастся случай, а? А если уж он сгинул, тогда...

Она смотрела на него в упор. Взгляд её снова сделался сосредоточенным.

— Если хочешь жить — не думай об утратах, — она положила ладони ему на грудь, холодно поцеловала в губы.

— Оплакивать участь близких будешь потом, когда вернёшься к Ярмулу. А сейчас береги силы для другого.

С этими словами она вложила зажжённую свечу ему в руку.

— Береги себя, — попросил он.

Пламя свечи, отражённое влажными стенами тоннеля и водой в ручейке, бегущем под ногами, позволило Фёдору видеть, как она уходит. И он смотрел на её рыжую косу, струящуюся по мокрому войлоку плаща до тех пор, пока капля горячего воска не обожгла ему руку.

Он нагнал Мажита на выходе из подземелья. Огонёк свечки померк в сиянии множества факелов. Казалось, всё население Коби собралось у тайного хода, чтобы встретить нежданных гостей.

Их приняли так задушевно, словно давно дожидались. Едва ступив на брусчатку крепостной площади, Фёдор почувствовал под подбородком холодную сталь клинка.

— Кто такой? — хриплый голос вопрошал на языке нахчи.

Фёдор молчал. Его правая рука легла на рукоять Волчка.

— Мы мирные путники. Едва спаслись из плена Йовты-поганца. Решились прибегнуть к спасительной мощи этих стен, — заунывно стенал Мажит.

— Нас послал губернатор Кавказа, его превосходительство генерал-полковник Алексей Петрович Ермолов. И вы, как верноподданные государя-императора, не имеете права чинить нам обид. — Фёдор говорил на русском языке, стараясь не думать об остром лезвии, гревшемся о его плоть. И он был понят.

— Ярмул послал его... — тревожный шёпот пробежал по рядам защитников крепости.

Кто-то крикнул:

— Позовите Очу!

— Да-да, — лепетал Мажит. — Позовите вашего командира. Скажите ему: пришёл Мажит сын Мухаммада из Акки. Пришёл навестить старого друга и лучшего ученика своего деда, с которым...

В наступившей тишине Фёдор услышал знакомый скрип кольчужных колец и бряцанье металла о металл. Тяжёлой, шаркающей поступью к ним приближался немолодой и чрезвычайно грузный человек.

— Ты пришёл из Грозной крепости, казак? Я — Оча, воевода Абубакара. Отвечай мне. — Оча говорил на правильном русском языке без запинки.

— Не стану говорить с клинком у горла. Я — посланник губернатора, — твёрдо ответил Фёдор.

— Оставь его, Исмаил. Спрячь клинок в ножны, — скомандовал Оча на языке нахчи.

Наконец Фёдор смог опустить подбородок и осмотреться. Они стояли под крепостной стеной. Где-то рядом фыркали и звенели сбруей кони. Прямо перед ними находились окованные железными пластинами ворота княжеской башни. Оча стоял перед ними, в окружении вооружённых до зубов воинов. Лица защитников Коби несли печать голода и усталости, в колеблющемся свете факелов блистали обнажённые клинки и ружейные стволы.

— Покажи пропуск, — велел Оча.

Фёдор, с трудом сдерживая усмешку, извлёк из заветного тайника квадратик некогда плотной, вощёной бумаги с собственноручной подписью главнокомандующего. Оча приблизился. В высоту воевода Абубакара едва достигал Фёдорова плеча. Зато в ширину превосходил и Фёдора, и Мажита вместе взятых. Босое лицо его и голый череп, несмотря на прохладную погоду, покрывали бисеринки пота:

Оча вертел и мял пухлыми пальцами растрёпанную бумагу.

— Поосторожней лапай, — буркнул Фёдор. — Не можешь прочесть — не кобенься...

— Это рука самого Ярмула, — вставил Мажит.

— Я признал тебя, аккинец, — изрёк Оча, возвращая пропуск казаку. — Твой род уважают в этих местах. Если ты готов поручиться за мирные намерения своего спутника...

— Готов...

— Владетель Коби приглашает посланцев Ярмула к своему столу! — провозгласил Оча.

Дверь отворилась. В лицо Фёдору дохнуло уютным теплом. Они вступили в каменный зал. На серых стенах, украшенных медвежьими и волчьими шкурами, чадно горели факелы, освещая большой дубовый стол, огромное кресло красного дерева, оббитое воловьей кожей. Высокий старец с узким, суровым лицом, владетель Коби — Абубакар восседал на нём. В углу зала в огромном очаге под котлом на прокопчённой треноге трещал бойкий огонь. Слуга в стёганом халате, перепоясанном широким кожаным поясом, большой ложкой на длинной ручке помешивал варево. Абубакар смотрел прямо перед собой на чистую столешницу. Крупная, красивая кисть его руки теребила длинные седые локоны, скреплённые на затылке шёлковой лентой. Плечи и спину Абубакара закрывала белоснежная бурка. Фёдор признал и суровый лик, и золотую ладанку в вырезе синей шёлковой рубахи.

— Посмотри, Абубукар, кто пожаловал к нам! — возглас Очи многоголосым эхом отразился от тёмных сводов зала.

— Кто это? — хмуро спросил старец.

— Посмотри, Абубакар, после стольких дней лишений радость пожаловала в наш дом! — радостно повторил Оча. — Это же Мажит, сын Мухаммада, достойный потомок великого Салтана-мурзы, который...

— Я услышал тебя, Оча, — прервал его Абубакар. — Кто с ним? Русский человек?

— Да, — ответил Фёдор. — Я — служилый казак Терского казачьего войска.

— Бежал из плена?

— Дозволь подойти, почтеннейший.

— Подойди.

Фёдор прошёл в глубину зала. Возле очага ему стало и вовсе жарко, но Абубакар, судя по всему, замерзал, кутаясь в белый мех бурки. Фёдор достал из-за пазухи бережно пронесённый через все невзгоды пропуск, протянул владетелю Коби. Абубакар бережно принял измятый и испачканный кровью клочок бумаги. Прочёл:

— «Не тронь его. Ермолов». Друг шлёт нам весть... откуда?

— Из Грозной крепости, — сказал Фёдор.

— Из Грозной крепости... — хмуро повторил Абубакар. — Твоё имя?

— Фёдор сын Романов Туроверов.

— Садись, Фёдор Романович, со мной за стол, — сказал Абубакар по-русски. — Я ждал твоего прихода. Долго ждал.

— И ты садись, Мажит сын Мухаммада, потомок славного Салтана-мурзы, — продолжил он на языке нахчи. — А ты, Оча, почему стал в стороне? Иль не желаешь отведать мяса любимой газели Этэри-ханум? Эй, Олхазур, готово ли мясо?

— Да, хозяин. Мясо готово, — отозвался Олхазур.

— Подай на серебре. У нас гости, они голодны, вымокли, замёрзли.

Послушный Олхазур черпал варево из котла. Жидкая чечевичная похлёбка с тонкими ломтями жилистого мяса была подана гостям в большой, украшенной изящной чеканкой серебряной пиале.

— Отнеси котёл на стену, Олхазур. Воины должны есть как следует, иначе не углядят крадущегося в ночи врага.

Пожилая прислужница в чёрной чадре принесла стопку кукурузных лепёшек.

— А что, женщина, нет ли настоящего хлеба? — капризно спросил хозяин. — Не видишь, у нас гости!

— Пшеница закончилась неделю назад. Остались лишь кукуруза и чечевица. Вам ли не знать об этом, хозяин? — ответила прислужница.

Другая женщина, в платке, скрывавшем нижнюю половину лица, принесла воду в большом глиняном кувшине и чашу. Фёдор и Мажит умылись. Им помогли снять вымокшую одежду, подали бешметы и рубахи, чистые и сухие.

На дубовый стол перед гостями поставили серебряные приборы. Сам хозяин и Оча черпали варево кукурузными лепёшками, а когда хлеб закончился принялись есть руками. Зверский голод помешал Фёдору задуматься о приличиях. Он схватил серебряную ложку и одним духом уничтожил содержимое своей тарелки.

— Ты видишь, мой народ воюет, — утолив голод, владетель Коби снова заговорил на русском языке. — Нас убивают вражеские пули и чума. Настали чёрные дни. Теперь голод угрожает нам. Стены моей крепости осаждены бандами врагов. Мои владения опустошены чумой. Ярмул, мой друг и родственник, послал мне на помощь войска. Но они погибли, едва достигнув стен Коби. Ты слышал, вчера здесь шёл бой... В нём погибли те русские солдаты, что не умерли в дороге от чумы. А ты выжил, ты дошёл. И теперь...

Абубакар умолк. Сотрапезников придавила чугунная плита молчания. Из полумрака залы появилась бесшумная фигура служанки. Женщина поставила на стол высокий кувшин и кубки.

— Хвала Аллаху! — Оча решился нарушить тяжёлое молчание. — Запасы вина ещё не иссякли в твоих подвалах, Абубакар!

— Нам осталось лишь перепиться с горя. — Владетель Коби горько усмехнулся. — Но нет! Не бывать тому! Достославный предок Мажита, великолепный Салтан-мурза, воспетый в наших преданиях, не падал духом. И в дни тяжёлых испытаний не предавался унынию и пьянству. Выстоим и мы! Наполни кубки, Оча! Выпьем за победу — надёжную спутницу отважных! А завтра я должен решиться... Решиться отпустить единственную дочь с этим иноверцем в чужие края, во власть неизвестной судьбы.

— Как чудесно, Педар-ага! — причитал Мажит. — Я вспоминаю Лорс и его доброго хозяина, уютный дом, хорошую еду. Сколько дней минуло с той поры? А сколько нам довелось пережить за это время! Наслаждайся, Педар-ага! Получай удовольствие в предвкушении больших радостей — завтра нас представят Этэри-ханум и Сюйду.

— Эк тебя разобрало-то! — усмехнулся Фёдор. — А ведь я заметил — ты-то вовсе вина не пил в отличие от хозяина и его воеводы. Эк, трезвость-то прославляли громогласно, а сами... Три кувшина опустошили! А воевода-то, воевода!

— Аллах не велит нам вкушать...

— Да ладно! Оставь! — Фёдор вскочил с кровати.

Владетель Коби разместил их с отменным удобством, в покоях достойных княжеских персон. Тут была и огромная кровать под балдахином из старинной парчи, и персидские ковры, и груды вышитых шёлком подушек. Весёлый огонь в очаге хорошо прогрел сравнительно небольшую опочивальню.

— Не пристало приличному человеку хулить хозяев, ночуя под их кровом, — назидательно молвил Мажит.

Но казак не унимался.

— А воевода-то — ни дать ни взять главный евнух в серале Кюринского хана! Ишь кольчуга-то — звяк, а сабля-то — бряк! Диву даюся, как одышливому толстяку сил достаёт этакую тяжесть на себе таскать! Жирный боров! Бурдюк с топлёным салом!

— Зачем ругаться, Педар-ага? Посмотри: добрые хозяева тебя, христианина, на мягкой перине спать уложили... — сонно лепетал Мажит.

— Да что мне эти перины! Я солдат. С малолетства приучен ночевать в степи среди ковыля иль под камнем придорожным. И не надо мне постели уютней, чем копна прошлогодней соломы! Эй, аккинец!..

Но Мажит уже спал. Грамотей свернулся калачиком на тёплой перине, укрывшись шёлкотканым хозяйским одеялом с головой.

Фёдору не спалось. Казак метался между огненным чревом очага и забранным слюдой, узким оконцем. Странная тоска давила его, предчувствие скорой беды терзало душу. Он то хватал в руки кувшин из начищенной меди, стараясь рассмотреть в его полированной поверхности своё отражение. Нет ли признаков чумной лихорадки? Не болезненный ли бред терзает его? Фёдор укладывался на ковёр перед очагом. Надеялся, что жар пылающих поленьев изгонит из тела зябкую усталость, поможет заснуть. Но благодать сна снизошла на него только под утро.

Фёдор заснул на ковре, перед потухшим очагом. Спал крепко без сновидений и не проснулся б до вечера, если бы не пронзительные звуки боевого рога — то Оча созывал на стены воинство княжества Коби.

— Я не решалась будить тебя, — сказала женщина по-русски. Она сидела в кресле, бросив красивые руки на резные подлокотники кресла. Её змеящиеся по груди косы, миндалевидные глаза, тёмно-синий с золотом бархат наряда, блестящие каменья колец и серёг в обрамлении красновато-жёлтого металла, витой серебряный обруч на лбу, украшенный причудливыми подвесками, — всё это великолепие казак смог бы рассматривать вечно, но женщина вновь заговорила.

— Что смотришь? — Она улыбнулась. — Думаешь, я — сонное наваждение?

— В жизни своей не видал женщины красивее вас, госпожа, — пробормотал Фёдор.

Она снова улыбнулась. Печальная улыбка сделала её прекрасное лицо сказочно красивым.

— Слышал ли ты звуки рога? То мужественный Оча созывает нас на битву. Но сражение будет проиграно, если нам не удастся сохранить наш род.

— Госпожа, я готов сражаться, я солдат, но...

— Пали мои сыновья и их наставник, опора нашей семьи, мужественный Магомай. Горе поселилось под кровом моего дома. Мой муж, Абубакар, болен. Отчаяние и страх терзает его душу.

— Этэри-ханум?

— Этэри явилась к тебе, христианин. Этэри, в нарушение наших обычаев, пришла к тебе в комнату с мольбой...

Она поднялась на ноги. Фёдор вскочил. Он был бос, одет лишь в исподнее. Срамота. Этэри-ханум, угадав его чувства, отвернулась, сдёрнула с высокой спинки кресла белую чадру. Она медленно укутывала тяжёлым шёлком голову и плечи, дожидаясь, пока казак не наденет сапоги и черкеску. Золотые браслеты мелодично позвякивали на её запястьях. Этэри-ханум вновь обернулась, едва лишь он схватил лаковые ножны Митрофании.

— Я слышала, казаки нарекают оружие красивыми женскими именами, — в обрамлении белого шёлка чадры черты её лица наполнились скорбью. — Каким именем ты нарёк своё оружие? Анна? Ксения? Дарья?

— Митрофания...

— Красивое имя!

Этэри-ханум подошла к нему вплотную, ухватилась холодными пальцами за его руку, заговорила горячо:

— Я дам тебе лучшего из своих коней, я отдам тебе все свои украшения. Спаси мою дочь. Она — всё, что осталось от нашего рода...

Фёдор смутился. Так привлекательны и странны были черты её прекрасного лица. Блестящие, ореховые глаза были совсем близко, и страстная мольба читалась в них, и ласковая просьба о защите.

— Коли ваша дочка хоть немного походит на вас, то неудивительно... — брякнул Фёдор.

— Что? — встрепенулась она.

— Я не смею...

— Что? — она смотрела на него с трогательной надеждой.

— Я знаю, как сильно Алексей Петрович любит вашу дочь. И теперь, видя вас, я не удивляюся тому... Он затем и послал меня, чтобы я... ну... сделал то, о чём вы просите. И не ради награды... — Фёдор окончательно смутился.

— Алексей Петрович прожил у нас от осени до весны. Рождённая в Имеретинском царстве[28], я девушкой попала в эти суровые места. Бывает так, что с октября до марта отсюда нет пути. Все дороги завалены снегом, по которому рыщут стаи голодных волков. Так было и в ту зиму. Он пожаловал к нам в ноябре, Ярмул — волк, видевший дождь. Первый снег уже пал, и зима шла за ним по пятам. Через несколько дней дороги стали непроходимыми. Мы ждали весны три месяца, и моя дочь, Сюйду, полюбила его. Да и как его можно не любить? Ты помнишь ли каким огнём глаза его горят?

Фёдор отрицательно помотал головой. Казак устал смущаться. Он без стеснения, открыто, по-солдатски любовался Этэри-ханум.

— А как проницателен и ясен бывает его взгляд в минуты раздумий, — продолжала супруга владетеля Коби. — Как говорит он, какой любезностью и живостью блистает его речь... Так он сумел внушить любовь и доверие моей Сюйду, и супруг мой дал согласие на брак...

Её горячую речь прервали пронзительные звуки рога и появление Мажита. Аккинский грамотей ворвался в комнату, подобно урагану.

— Педар-ага, скорее! Там под стенами...

— Что случилось, сынок? — Этэри-ханум обернулась к нему, прикрывая нижнюю часть лица тканью чадры. — Поганый Йовта уже влез на стену? Готова отдать лучшего охотничьего сокола за то, чтобы хоть раз увидеть эту тварь без доспехов.

— Он там, в доспехах, госпожа, — прокричал Мажит и, оборачиваясь к Фёдору, добавил: — И Аймани с ним, и Гасан-ага!

Когда они взбежали на стену, от вчерашнего ненастья не осталось и следа. Солнце блистало в сини небес, равнодушное и лучезарное.

В тот час на крепостной стене собралось всё население Коби. Люди расступались, давая дорогу Этэри-ханум. Так они оказались на той части крепостной стены, что располагалась над воротами Йовта-поганец действительно был там. Под защитой доспехов, верхом на огненногривом Ёртене он, подобно древнему истукану, возвышался посреди поляны перед воротами Коби. Аймани, держась рукой за стремя, неподвижно стояла рядом с ним. Голову и нижнюю часть лица отважной воительницы закрывала ткань белого платка.

Гасан-ага, обнажённый по пояс, лежал на спине, распятый между четырьмя столбами. Над его телом с топором на изготовку стоял тот самый нахчи в форме русской строевой части, без кителя, но в фуражке форменных зелёных штанах с красными лампасами.

Воинство Йовты оказалось многочисленным. Не менее двух сотен человек собралось вокруг места казни. Кого тут только не было: и бравые джигиты на горячих скакунах, и рыцари в островерхих шлемах с пиками и щитами, и пеший сброд в лохмотьях, вооружённый лишь кольями.

Разглядывая галдящую толпу, Фёдор надеялся обнаружить златогривого Соколика. И он увидел! Его дружок стоял стреноженный под огромной раскидистой сосной, привязанный к повозке в числе прочих лошадей.

Казалось, поганец Йовта только и ждал, когда защитники Коби соберутся на стене. Фёдору чудилось, будто его липкий взгляд шарит но его телу, проникая под черкеску и рубаху.

— Он смотрит на нас! — прошептала Этэри-ханум, закрывая лицо белоснежной чадрой.

— Вас невозможно не заметить, госпожа. — Оча низко склонился перед ней, придерживая рукой саблю.

Наиглавнейший воевода Коби облачился в алый, подбитый мехом барса плащ поверх кольчуги и золочённый шлем с широким назатыльником.

Абубакар тоже взошёл на стену. Угрюм и молчалив, владетель Коби безучастно взирал на приготовления к казни. Он опирался на приклад старинного длинноствольного ружья. Лёгкий ветерок играл его седыми локонами.

— Это младший брат владетеля Кураха, Гасан-ага. Он приговорён к смерти за грабёж и покушение на жизнь рыцаря Йовты из Кюри. Да свершится над ним воля Аллаха!

Аймани, отпустив стремя Ёртена, сделала два робких шага вперёд и замерла, остановленная окриком Йовты.

Ком стал у Фёдора в горле, мешая дышать. Казак едва не потерял сознание. Может быть, забыв обо всём, бежать туда? Попытаться убить предательницу и поганца, чтобы затем разделить участь Гасана-аги?

— Начинай! — зычно скомандовал поганец.

Палач трижды ударил топором, прежде чем ослабела верёвка, соединявшая правую руку Гасана-аги со столбом. Аймани дёрнулась. Младший брат владетеля Кураха не издал ни звука. Кровь сочилась из обрубка его правой руки.

— ...да свершится воля Твоя, да приидет Царствие Твоё... — шептал казак, стараясь смотреть лишь в лицо товарища. Он словно сошёл со стены Коби, покинул безопасное убежище и стоял теперь рядом с Гасаном, на залитой кровью траве.

— ...да будет воля Твоя и на земле, как на небе...

— Теперь можешь дать ему напиться, — приказал Йовта. Древком пики он толкнул Аймани в спину.

— ...хлеб наш насущный подавай нам на каждый день; и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого...

Воительница подбежала к Гасану. Из складок одежды она достала фляжку, вытащила пробку, поднесла к его губам. Прошептала:

— Глотай! Глотай, родной, не сомневайся!

И Гасан-ага сделал три больших глотка. Глаза его закрылись.

— ...и избавь нас от лукаваго... — шептал Фёдор.

Аймани знакомым жестом приложила ладонь сначала ко лбу Гасана-аги, затем к его губам и к груди. Отбросив в сторону пустую флягу, она скинула с головы белый платок, улеглась на окровавленную траву под правый бок Гасана-аги, затихла.

— Он умер! — истошный вопль Йовты поднял в синие небеса стаю дроздов. Они кружили, хлопая крыльями и крича. Их голоса звучали в ушах Фёдора похоронным набатом.

— Что ты дала ему, тварь! — Ёртен совался с места в галоп. Соратники Йовты в ужасе бросились в рассыпную. Подняв пику Йовта кружил вокруг лежащих неподвижно Аймани и Гасана-аги, примериваясь ударить.

— Дай мне лук, сынок, — тихо попросила Этэри-ханум. — И перчатку дай. Кожа моих рук боится жёсткой тетивы.

Фёдор обернулся. Он видел прекрасную Этэри с луком в руках. Он слышал, как взвизгнула выпущенная ею стрела. Он слышал металлический грохот низвергнутых наземь лат и оглушительный вздох толпы, на поляне под стенами крепости.

Когда же Фёдор снова посмотрел на место казни, то увидел Йовту лежащим навзничь. Стрела, пущенная Этэри-ханум, ранила поганца в шею. Йовта пытался выдернуть её, но кольчужные рукавицы делали его руки неловкими.

Аймани всё ещё неподвижно лежала рядом Гасаном-агой на окровавленной траве.

— К оружию! — вскричал Оча, сбегая со стены.

С проворством, удивительным для столь тучного человека, он взобрался на коня. Слуга подал ему пику и щит. Защитники Коби садились в сёдла. Их жёны разобрали луки и колчаны. Облачённые в кольчуги девы, отодвинули тяжёлые засовы. Ворота Коби распахнулись, выпуская всадников.

— Останься со мной, — Этэри-ханум ухватила Фёдора за рукав черкески. — Теперь — самое время. Сюйду готова.

Фёдор едва поспевал за Этэри-ханум. Полы её покрывала мелькали перед ним, подобно крыльям огромной белой птицы. Звук их шагов будил под каменными сводами залов и коридоров многоголосое эхо.

— Да сбудутся все твои мечты, казак, — говорила Этэри на ходу. — Пусть ваш строгий бог будет милостив тебе.

— Я лишь об одном мечтаю теперь, госпожа — увидеть снова Терек, мать, семью. Устал я от вас, от ваших гор и крепостей. Слишком много крови...

Она остановилась перед низенькой дверью, положила тонкую кисть на кованое кольцо, обернулась:

— Ты увидишь Терек, матушку и семью, а пока...

Она распахнула дверь. В небольшой, увешанной коврами горнице, на тахте среди шёлковых подушек сидела юная женщина. Луч солнечного света падал на неё сбоку, из высокого оконца, причудливо преломляясь в гранях каменьев на её темноволосой головке.

Женщина действительно была готова к походу. В мужской одежде: шерстяных штанах, сапогах и кафтанчике, перехваченном широким поясом.

— Корону надо снять, — заявил Фёдор.

Сюйду вопросительно посмотрела на мать.

— Это подарок Ярмула, — с сомнением произнесла Этэри-ханум.

— Корону надо снять, а волосы спрятать под платок. А ещё лучше — под папаху. Молодуха достаточно тоща — сойдёт за пацана.

Сюйду фыркнула. Пробурчала что-то на черкесском языке.

— Мне послышалось или княжна назвала меня деревенщиной? — усмехнулся Фёдор.

— Придётся повиноваться, дочка, — примирительно сказала Этэри-ханум.

— Пусть называет как хочет, — не унимался Фёдор. — Лишь бы слушалась приказаний.

— Будет повиноваться, — заверила казака хозяйка Коби.

— Конюшни не стало, — бормотал старый нахчи, конюх Абубакара. — А хороша была конюшня — брёвнышко к брёвнышку. Всё пошло на дрова.

Он уже оседлал и снарядил трёх животин: породистого арабского скакуна белого, как облачко, мохнатую кобылку смешанных кровей, пегую и лохматую, и карего мерина, по виду злого и норовистого.

— Где Мажит? — заволовался Фёдор. — Где сын Мухаммада и потомок этого... как его... Воспетого в ваших сказаниях. Где грамотей?

Казак беспокойно осматривал лошадиную упряжь, размышляя о лишь о том, как бы половчее вернуть Соколика.

К ним вышел Абубакар в простой чаркеске, папахе и высоких козловых сапогах. По виду — простой нахчи, каких полным полно в любом ауле. Впрочем, лишь в тех из них, население которых не повымерло от чумы.

— Я провожу вас до Лорса, — сказал он. — Пойдём по военной дороге, по той, что строил Ярмул.

— Как же так? — изумился Фёдор. — Комендант Дарьяла сообщил мне, что по этой дороге не пройти. Её перегородили вражеские войска...

— Войска, говоришь? Враги? Уж не Йовта ли, поганец, тот, которого нынче подстрелила моя жена, преградит нам путь?

Абубакар захохотал, запрокидывая голову.

— Мы пойдём по военной дороге, — повторил владетель Коби. — Не тащить же мою наследницу через ЗемоРока и Мамисон... Я покину крепость по подземному ходу, а вы с Сюйду выйдете через главные ворота. Посмотри на неё, казак! Её не узнать...

Не дожидаясь ответных слов, Абубакар ступил под своды тайного тоннеля. Владетель Коби вёл в поводу замечательной красоты арабского скакуна.

И вправду Сюйду разительно изменилась. Посмуглела, сделалась чернобровой. В мужской одежде она поразительно походила на Мажита — аккинского грамотея.

— Там кольчуга. — Сюйду похлопала ладошкой по груди.

— Тебе бы лучше молчать, молодуха, — сказал Фёдор. — Пока молчишь — на пацана похожа, а так...

Лицо возлюбленной Ярмула вспыхнуло.

— Деревенщина, — процедила она сквозь зубы.

— Дочь ваша красива, госпожа, но совсем на вас не похожа, — усмехнулся казак. — Ой, боязно мне и невдомёк, как справлюся с недотёпой Мажитом, тщеславным старцем и строптивой молодухой. Я стану называть вашу дочь Исой, госпожа. Это так — для сохранения тайны. Вы уж прикажите ей слушаться меня до той поры, пока не сдам на руки супруга.

— Твой строгий бог и молитвы безутешной матери помогут тебе, — заверила казака Этэри-ханум.

— Сначала я должен вернуть коня, — буркнул Фёдор. — Без Соколика я отсюда не уйду.

— Конь ждёт тебя у ворот. Поганец и потомство достославного Салтана-мурзы вместе с ним, — сказала Этэри-ханум.

— Йовта жив? — изумился Фёдор.

— Если б он не был живуч, разве люди стали б называть его поганцем? — хозяйка Коби чарующе улыбалась ему. — Он хочет торговать своею жизнью. Послушаем, что он нам скажет.

Всю дорогу, до самых крепостных ворот, Этэри-ханум шла рядом с Фёдором, держа его ладонь в своей.

«Ну и дела! — думал казак, стараясь скрыть усмешку. — Когда ж это я так, рука об руку с бабой гулял? Ну если только когда женихался с Машенькой, да сразу после сватовства, а так... И как же Абубакар такое жене дозволяет? Ну и дела!»

— Известно мне, казак, что говорил ты о нашем Оче ругательные слова, — речь Этэри-ханум журчала сладко, словно водица в первом вешнем ручейке. — Называл его будто бы евнухом. Напрасно. Оча не только отважный воин, но и умный царедворец. Он, мудрейший из мудрых, сумел исправить мою ошибку...

— Разве госпожа может ошибиться? — Фёдор вовсю старался стать таким же, как Оча, умным царедворцем.

— Я не смогла убить Йовту. — Этэри-ханум сверкнула ореховыми очами. — Но Оча...

— Неужто толстяк Йовту заколол?! — воскликнул Фёдор простодушно.

— О нет! Но он разогнал шайку по окрестным ущельям и вынудил поганца вступить в переговоры! Жаль, что ты — друг и соратник Ярмула — не видел, как наш славный Оча держится в седле! Как разит он врага отравленным остриём своей пики!..

— Ах, госпожа! Если б остриё твоей стелы было сдобрено ядом, нам не пришлось бы сейчас...

Но Фёдор не успел договорить. Они вышли за ворота. Противоборствующие стороны расположились одна против другой на небольшой поляне. Раскидистые кроны лиственниц осеняли пространство под крепостной стеной. Там, под сенью изумрудной хвои, их дожидался и достославный Оча в окружении соратников, и Мажит, принявший живейшее участие в утренней схватке. Тут же был и Йовта в окровавленной повязке, верхом на Ёртене. Аймани снова стояла у его стремени. За их спинами толпилось некогда свирепое воинство. Нет, всадники из отряда Йовты не выглядели ни усталыми, ни удручёнными. В их рядах Фёдор не заметил раненых, но воинство Йовты заметно поредело. Там, при переправе через Эдису, Фёдор насчитал не менее дюжины нагруженных тюками верблюдов и не менее пятидесяти всадников. Он слышал и разговоры Абубакара с Очей: по их подсчётам под стенами Коби неотлучно находилось ещё не менее полутора сотен человек. Теперь же Фёдор насчитал два десятка всадников и примерно столько же пеших воинов. Все — в кольчугах, вооружены до зубов, на лицах, покрытых запёкшейся кровью, выражение злобы и решимости. Среди них были пятеро лезгинцев. Фёдор опознал их по знакам боевых подвигов: головам вражеских воинов, притороченным к сёдлам. Один из них, гигантского роста человек, вооружённый огромной плетью, не сводил глаз с хрупкой фигуры Аймани. Его конь крупный, вороной масти и смешанных кровей, косил в сторону Ёртена кровавым взглядом, скалил зубы, готовый взбелениться в любую минуту.

— Почтение тебе, Этэри-ханум, — пророкотал Йовта.

Он поклонился, кольца кольчуги скрипнули.

— Годы и тяжкие испытания не властны над твоей красотой! Глаза твои блистают подобно звёздам, стан прям, походка легка...

— ...твой данник Абдаллах убил обоих моих сыновей..

— На всё воля Аллаха! Их убила война. — Йовта ухмыльнулся. — Твои сыновья приняли прекрасную смерть. В этом участь любого отважного бойца. И я...

— ...тебя ждёт скорая и страшная смерть! — Этэри-ханум уронила руки вдоль тела. Шёлковая ткань чадры, соскользнув, обнажила нижнюю часть её лица.

— Годы не властны над твоей красотой, хозяйка Коби! — повторил Йовта. — Твоя вотчина родит мужественных воинов. Даже Йовте оказалось не по силам покорить прекрасную страну, которой правит такой славный род. Йовта складывает оружие!

Окованный железом щит и пика упали на землю.

— А твои джигиты? — спросил Оча. — Они тоже готовы сложить оружие?

— Мои воины — не рабы. Они вольные люди. Я не властен над ними в таком важном деле. К тому же до нас дошли тревожные слухи. Известно ли тебе, хозяйка Коби, что твой родственник, Ярмул, волк, видевший дождь, приказал своим офицерам не брать пленных?

— Нам известны распоряжения правителя Кавказа, — торжественно ответил Оча. Старый вояка едва держался на ногах, подпираемый воинственного вида оруженосцами. Его бритый череп покрывала, подобно чалме, окровавленная повязка, левая рука висела плетью.

— Мы — подданные русского императора и строго следуем всем указаниям его наместника! — заявил воевода Коби.

— Аллах да покарает грешников, — заметил Йовта.

— Да будет так! — откликнулась Этэри-ханум.

— Итак: повинуясь воле Ярмула, я отпускаю моих джигитов, слагаю с себя обязанности командующего армией, снимаю осаду и прощаю князьям Коби нанесённые мне личные обиды...

Этэри-ханум стояла, низко опустив голову.

— Мерзкий поганец, выкормыш шайтана, грязный пёс, слабоумная обезьяна... — шептала она.

— Речи твои странны... — попытался возразить Оча.

— Да, я подверг одного из соратников Ярмула жестокой казни, и ты, хозяйка Коби, и твои люди видели это. Но разве мог я поступить иначе, не поправ свою честь? Младший сын убитого мною владетеля Кураха — мой кровник. А дал священную клятву посчитаться с ним, и я посчитался! И теперь, когда позор рода Йовты смыт кровью, я желаю мира.

— Речь твоя туманна. — Этэри-ханум подняла голову. — Говори яснее!

— Я дарю жизнь посланцу Ярмула! — крикнул Йовта. Ёртен встрепенулся под ним, вскинул голову, словно намереваясь встать на дыбы.

Аймани вскрикнула, повалилась на землю. Что с ней? Устала? Обессилела от горя? Фёдор обнажил Митрофанию.

— Ах вот оно что! — захохотал Йовта. — Подойди ближе, казак! Смотри: Йовта безоружен!

Фёдор усмехнулся:

— Грязный предатель отдаёт приказания казаку? Эх, чудные же у вас обычаи! Христианину не понять...

Он медленно шёл через поляну, стараясь не терять Аймани из вида. Увязавшийся следом Мажит растерянно лепетал о родовой чести и братской любви. Но смысл его речей ускользал от Фёдора.

— Эй, аккинец! — рявкнул Йовта. — Я не звал тебя! Ступай назад, укройся полой чадры почтенной Этэри-ханум.

Но Мажит не отставал до тех пор, пока выпущенная кем-то из соратников Йовты стрела не вонзилась в землю прямо перед ним. Аймани между тем поднялась на ноги. Растерянно озираясь, она сделала пару шагов навстречу Фёдору, но остановленная окриком Йовты вернулась, чтобы снова ухватиться за стремя.

— Что ты хочешь, балахвост муторный? — просто спросил Фёдор, подойдя вплотную к морде Ёртена. Аймани смотрела в сторону, словно и не было тут Фёдора. Сейчас, когда она стояла совсем близко от него, он заметил, как она бледна, как исцарапаны её щёки и кисти рук. Лишённая оружия, полуодетая, с растрёпанными, перепачканными кровью косами, она прижималась плечом к крутому боку Ёртена.

— Стоит ли тявкать, подобно цепному псу? Не я ли помог тебе добраться до Коби? Не я ли помог пробраться в крепость? И я намерен вновь помочь тебе.

Йовта умолк. Над полем битвы воцарилась тишина, нарушаема лишь щебетом дроздов да звоном недалёкого ручья.

— Ты предала...ты предала меня...ты предала всех... — губы Фёдора двигались помимо его воли.

— Я знаю кто ты и зачем пришёл сюда, — загадочно заявил Йовта наконец. — Я дорожу дружбой Ярмула, верен данному ему слову и потому помогу тебе добраться до Коби. Где княжна?

Йовта тронул Ёртена. Рука Аймани безвольно соскользнула со стремени. В руке её, быстро укрывшейся в складках окровавленных лохмотьев, словно блеснуло что-то. Или это солнечный зайчик шмыгнул по белоснежной коже? Отважная воительница осталась стоять лицом к лицу с казаком. Фёдор сжимал рукоять Митрофании. Эх, ударить бы сейчас отточенным лезвием, ударить легко, наотмашь, знакомым с юных лет, верным ударом. Ударить так, чтобы вновь почувствовать, как замирает на миг рука, как прекращается лишь на миг её движение, когда клинок вонзается в живую плоть, рассекая жилы и кости.

Аймани опустилась на колени, склонила голову. Рыжие растрёпанные косы растеклись по влажной траве. Обнажились тонкая шея и иссечённая кровоточащими ранами спина. Фёдор слышал её шёпот, поток слов чужого, непонятного языка. То была молитва или заклинание, кто знает?

Йовта приблизился к Этэри-ханум. Защитники Коби сомкнули щиты, острия пик упёрлись в широкую грудь Ёртена.

— Эге-гей! — хохотал Йовта с высоты седла. — Верные слуги всё ещё готовы защищать тебя и твой славный род, великомудрая Этэри. И я, верный слуга Аллаха и Ярмула, готов примкнуть к их рядам. Я сопровожу твою дочь до дома законного супруга.

В это время на противоположном конце поляны Аймани подняла голову. Прозрачная синь небес плескалась в её взоре. Она стала прежней воительницей отважной, ловкой, неутомимой. Продолжая бормотать невнятные заклинания, лишь мельком глянув в лицо Фёдора, она, не меняя интонации неожиданно произнесла на русском языке:

— Соколик привязан к кусту жимолости там, на краю поляны за большим камнем. Беги... — и она снова опустила лицо. Огненные пряди лишь на минуту скрыли его от солнечных лучей и недобрых взглядов.

Она взметнулась, вскинулась подобно бурливой речке, жаждущей освободиться из плена каменного русла. Тонкое лезвие блеснуло в обнажившейся руке. Неуловимое движение плеч, взмах — и вороной жеребец, истошно вопя, взвился на дыбы. Его всадник, вооружённый огромной плетью и ятаганом, сверзился наземь, а его обезумевший конь закружился по поляне в последнем бешеном танце, сбивая с ног воинов Йовты, кусая, раня копытами, орошая горячей кровью всех и каждого. Блестящая рукоятка обоюдоострого кинжала торчала из груди.

Йовта развернул Ёртена, кинулся в гущу заварухи. Свесившись с седла на скаку, он так ловко подхватил с земли пику, словно вовсе не был ранен, словно тело его не было обременено кольчугой. Йовта взял пику наизготовку. Ёртен не разбирая дороги мчался наперерез раненому сородичу. Мгновение — и отравленный наконечник пики вонзился вороному под морду, в основание шеи. Хрипя, вороной припал на колени, древко пики уткнулось в землю. Конь завалился на бок, огненный взор его подёрнулся смертной пеленой.

Но разведчик Гребенского казачьего полка Фёдор Туроверов не видел этого. Он бежал, не чуя под собой ног туда, где за скальным выступом в зарослях жимолости ждал его лучший друг. Казак крался, прячась в тени крепостной стены, беспокойно озираясь на истошные вопли мечущихся по полю людей и коней. Так добрался он до обрывистого края горы. Поросший густым кустарником склон круто уходил вниз. Фёдор кромсал клинком ветки жимолости до тех пор, пока среди зелёно-фиолетовых листочков не блеснула белая звёздочка на лбу Соколика.

— Здорово, братишка! — казак прижался лицом к шее коня. — Смотри-ка — и ружьцо моё здесь, и пистолеты.

— Йовта хоть и поганец, но к оружию относится с уважением, — засмеялся Мажит.

Аккинский грамотей тоже был там. Он уже устроился в седле бойкой Чиагаран.

— Но я заметил: Йовта, хоть и отменный злодей, но прицелиться, чтобы пальнуть из пистолета, совершенно не способен. Ему только пикой да топором махать.

Фёдор вскочил в седло.

— Следуй за мной, Педар-ага. Нас уже заждались.

Горячая и упрямая Чиагаран норовила пуститься вскачь, словно обладала крыльями и надеялась слететь с крутого склона, подобно огромной птице. Осторожному Мажиту приходилось сдерживать её. Они перешли на рысь в лесу. Оказавшись под спасительной сенью высоких сосен, аккинец перестал оглядываться, прислушиваться к шорохам и скрипам пустынных зарослей. Он уверенно правил Чиагаран, лавируя между прямых стволов. Топот конских копыт тонул в подстилке из порыжелой хвои. Только один раз Мажит остановился в растерянности, задумчиво уставился в небеса, перечёркнутые опушёнными хвоей ветвями.

— Заблудился, грамотей? — усмехнулся казак.

Но Мажит не отвечал ему, сосредоточенно бормоча что-то на непонятном Фёдору языке. Наконец они снова тронулись в путь. Казаку чудилось, что не воля Мажита задаёт им направление. Это Чиагаран затеяла бешеную скачку в диких дебрях, между стволов, рискуя напороться на сук. Соколик следовал за ней, повторяя каждое движение кобылы так точно, словно от этого зависела его жизнь. Через ^короткое время к глухому топоту копыт и свисту ветра в ушах добавился новый звук: сердитый рёв реки.

— Это Эдиса! — крикнул Мажит, оборачиваясь. — Они ждут у реки!

Чиагаран выскочила из леса, подобно заводиле бандитской шайки. Соколик — следом за ней, скаля зубы и весело ударяя в землю острыми копытами передних ног.

Абубакара и Сюйду скрывала сень ивы, низко склонившей блёклые космы к шумной Эдисе. Трое коней стояли в стороне, склонив головы к мешку с кормом. — А вот и мы! — радостно закричал Мажит.

— Не вопи, аккинец! — буркнул Абубакар. — Над нами в горах долго шли дожди. А от твоих криков того и гляди камни посыплются нам на головы.

— Мы сбежали от Йовты! — Мажит соскочил с седла, подбежал к Сюйду, опустился на колени. — Мы сбежали!

— Чему ты радуешься, аккинец? Зачем спешился? — ворчал Абубакар. — Садись в седло. Скоро, скоро грязный шакал снова встанет на наш след. Поднимайся, дочь. Мы пойдём длинной дорогой, дабы обмануть и запутать поганца.

Мажит помог Сюйду подняться, придержал стремя.

— Поторопись, аккинец. Садись в седло. Да не оборачивайся — страшная смерть стоит у тебя за плечами!

— Горько слышать такие слова, — покачал головой Мажит, трогая Чиагаран. — Аллах не велит нам падать духом и отдаваться во власть уныния...

— Грязный шакал рыщет под стенами моего дома, чуя лёгкую поживу. А я? Я превратился в беглеца. Одно лишь оправдание ниспослал мне Аллах — я спасаю жизнь единственной дочери.

— Ты силён и ты не стар, Абубакар-ага. Ты сможешь родить новых сыновей.

Владетель Коби улыбнулся.

— Я могу, но не Этэри-ханум. Много лет назад, когда тебя, аккинец, ещё не было на свете, я дал обещание нежной Этэри. Она просила меня и я поклялся не брать в жёны других женщин до тех пор, пока её красота цветёт под этими небесами.

— Этэри-ханум! — вскричал Мажит.

И горное эхо на все лады повторило имя правительницы Коби.

— Да тише ты! — не выдержал Фёдор.

— Этэри-ханум, — повторил Мажит тише. — Не подведёт тебя, о, великий Абубакар. Она и славный Оча защитят твой кров от посягательств поганца...

Раскатистый грохот прокатился по склонам гор. Лошади насторожили уши.

— Ну вот! — рассмеялась Сюйду. — Ты докричался, Мажит, разбудил духа горы.

— Нет, дочка, это не обвал! — Абубакар остановил коня, прислушался.

— Это орудийный залп, — подтвердил Фёдор. — Палят со стороны Коби. И не из одной пушки. Лупят по меньшей мере из пяти. Надо торопиться, ваше превосходительство.

Путь продолжили в молчании. Мрачное выражение на челе Абубакара заставило примолкнуть нахального Мажита. Грамотей из Акки только посматривал на Сюйду да беззвучно шлёпал губами. Ну ещё глаза таращил, стараясь таким образом выразить восхищение и преклонение перед женой Ярмула и дочерью доблестного владетеля Коби.

Абубакар встал на положенное ему место во главе отряда. Они перешли вброд неспокойную и шумную в этом месте Эдису и углубились в сосновый бор. Фёдор заметил, как в течение первого дня пути правитель Коби несколько раз менял направление движения, избегая подниматься высоко в горы и выходить на открытые ветрам и недобрым взглядам альпийские луга. Ночевали в лесу, попеременно становясь на пост. В первые сутки пути их не потревожили ни дикие звери, ни чужие люди.

На второй день благодаря стараниям Абубакара они оказались в таких глухих дебрях, что Фёдор всерьёз перестал опасаться погони людей. Зато на их след встала стая волков. Казак предусмотрительно зарядил ружьё и оба пистолета.

— Не беспокойся, казак, — сказал правитель Коби. — В это время года дикие хищники сыты и не станут соваться под пули.

Фёдор всё же время от времени усаживался в седле задом наперёд, обшаривал пытливым взглядом разведчика райский пейзаж. Но мир позади них был пуст. Тишину нарушали лишь шелест листвы, щебет птиц да дальний лай волков.

Дважды они видели вдали крыши и изгороди аулов. Абубакар неизменно обходил их дальней стороной. Сюйду молила отца хоть единожды остановиться на ночлег под надёжной крышей.

— Там чума, — коротко отвечал дочери Абубакар.

Правитель Коби и тесть Ярмула, волка, видевшего дождь, был невысок ростом, но крепок и широк в плечах. В его прямой осанке, жестах и манере сидеть в седле угадывался опытный, закалённый во многих походах боец. Лицо его с тонкими и правильными чертами имело одну лишь отличительную особенность: глубокий шрам рассекал его от виска до угла рта. Говорил Абубакар быстро, проворны и точны были его движения, зорок взгляд. Он мало ел и мог подолгу обходиться без сна. Любил, подобно своей дочери, красивую одежду и богато украшенное оружие. Рукоять его кинжала покрывала изящная отделка из зеленоватой бирюзы. Пальцы его украшали кольца с блестящими камнями, седло его было вышито шёлком, конская сбруя выложена чеканным серебром. Всё это великолепие не нравилось Фёдору, уж больно заметен и небывалой красоты арабский скакун, и его великолепный седок.

— Люди говорят, — нашёптывал многознающий Мажит, — будто правитель Коби в незапамятные времена, защищая честь своей жены, вступил в схватку с самим шайтаном.

Фёдор рассмеялся:

— Шайтан упал, рассечённый гордой правителя Коби? Выходит так, что эти прекрасные леса не только с виду на райские кущи походят?

— Не смейся, Педар-ага! — аккинский грамотей всерьёз возмутился. — Смертному человеку не под силу зарубить шайтана! Мерзкая тварь бежала, скрылась в горах, и в княжестве Коби на долгие годы воцарились мир и спокойствие!

— Сколько ж лет минуло со времён того славного боя, а? Эх, скажешь же: незапамятные времена!

— В те времена мой отец был младенцем и его носила на руках почтенная Гюльнара-ханум — моя бабушка.

— Врёшь! — не выдержал Фёдор. — Сколько ж, по-твоему, его сиятельству лет?

— Моему отцу прошлой зимой минуло семьдесят лет, — ответила за грамотея Сюйду.

Княжна лукаво улыбалась, любовалась изумлением казака.

— О годах моей матушки не спрашивай. Они не считаны. Мы давно позабыли о них.

— Прекрасная Сюйду! — щебетал Мажит. — Очи её цвета ранней листвы, стан её подобный стволу молодого клёна, песни её подобны журчанию первого вешнего ручья...

— ...нрав её подобен нраву дикой козы... — в тон ему продолжил Фёдор.

Мажит умолк, призадумался.

— Дикие козы — глупые существа, — вздохнул он наконец. — А наша Сюйду газели мне читала! На фарси!.. В наших краях редко можно встретить столь образованную женщину.

Тем утром они рано пустились в путь. Шли по тропам, известным лишь Абубакару, в обход горы, которую он называл Кетриси. Над ними, вея холодом, царил заледенелый пик Казбека. Шли цепочкой, один за другим. Первым, верхом на красивом и злобном арабском скакуне по имени Жамбалат[29], гарцевал Абубакар, следом — Сюйду. Дочь Абубакара, достойная наследница князей Коби, оказалась лихой наездницей. Её серая кобыла по имени Гинсу[30], выносливая, ловкая и послушная, прядала острыми ушками, кивала изящной головкой в такт илле[31]:

— ...Чем мы биться будем среди гор отвесных? Шашками вернее нам рубиться будет. Шашка не обманет, коль рука не дрогнет. Так сказал великий Ахмад Автуринский...

«А ну как шапка-то с головы свалится? — думал Фёдор, следовавший за Мажитом и Чиагаран. — Вот кудри-локоны по плечам рассыплются — и конец всем секретам!.. Эх!»

К седлу аккинского грамотея длинным поводом был привязан груженный пожитками мул. Фёдор догадался — в одном из ковротканых мешков прекрасная Сюйду везла приданое: шёлковые, шитые златом-серебром платья, красную чадру, золотые туфельки, хну, пряности, украшения. Минувшим вечером княжна тайком развязала кожаный мешок. Она прижала к щеке алый шёлк чадры. Засмеялась, зарделась, смутилась, заметив пристальный взгляд казака. Завязала мешок с нарядами, перебралась поближе к Фёдору, прошептала:

— Расскажи мне, Педар-ага, часто ли доводилось тебе видеть Ярмула?

— Ежевечерне и ежеутренне... — рассеянно отвечал Фёдор.

Она сидела так близко, касаясь плечом его плеча. Чужая, загадочная княжна...

— О чём говорил он с тобою?

— Дак... так... приказания, распоряжения, туда-сюда... Всё в делах: война, строительство, земляные работы... А то гдядь: какая-нибудь дрянь вроде вашего Йовты прискачет: пальба, ругань, кровь, раненые... суд-ряд, опять же... — Фёдор вконец растерялся.

Зачем она сидит так близко? Зачем допрашивает? Зачем так сладко пахнет молоком и мёдом?

А она примолкла на минутку, вздохнула, потупилась. Спросила тихо, почти шёпотом.

— Он так-таки и занят всё время? Каждую минутку?

— Каждую... Великий человек великие дела творит... — Фёдор искоса глянул на княжну. Ну что ж за оказия! Смотрит-то как! Словно каждое его корявое словцо всей кожей вобрать в себя жаждет. Влюблена! Нет, Аймани другая совсем. Когда ж появится, когда ж выйдет из-за векового ствола в чёрной своей одежде, преградит им путь-дорогу на горной тропе? А может быть, завтрашним же днём увидит он её тонкий силуэт на камнях горной осыпи — чёрный башлык, за спиной лук и колчан со стрелами, огненно-рыжая коса обмотана вокруг шеи. Жива ли? Здорова ли? Как заживают рубцы да ссадины на нежной коже? Как смогла отбиться от Йовты-поганца? А Мажит? Сидит, лыбится, смутный человек! Молодой да ранний! Ну хоть бы раз о сестре вспомянул. Словно уж и в мыслях её похоронил! Только и дела ему стало в зеленущие глаза глядеться! А коли не беспокоится о сестре, значит, уверен — жива. Или не уверен? Эх, смутное племя, неверное! Надо, надо быстрее до своих пробираться!

Лёгкое прикосновение прервало его мечтания. Робкая улыбка вывела из задумчивости. И Фёдор смилостивился, продолжил:

— А то как сядет письма писать, дак за полночь и засидится. Максимыч устанет перья очинивать, а Алексей Петрович всё пишет и пишет, и пишет... Да шла б ты спать, княжна!

— А у тебя есть ли дети, Педар-ага? — внезапно спросила княжна.

— Трое...

— Скучаешь?

— Как не скучать, скучаю. Но мы к войне да к разлуке привычные. Ничего, перетерпим.

Так припоминал казак мирные впечатления минувшего вечера, их почти семейный ужин у костра, словно и не было давешних ужасов, страхов, войны и лютой смерти. Вспомнилось ему обещание Абубакара нянче же ночевать в тепле, под крышей у его старого товарища в ауле Кетриси. А вот и Ушан! Вон его пегая спина мелькает между камней недавнего обвала. Минувшим утром Фёдор обнаружил хитрого пса мирно спящим между ним и Мажитом. Ушан подёргивал лапами, его лохматые бока тревожно вздымались, он приглушённо скулил — впечатления охотничьих приключений не оставляли его и во сне. Теперь пёс трусил то слева, то справа от тропы, время от времи пропадая из вида. Надежда шевельнулась в груди Фёдора. Может быть, он вскоре увидит Аймани!

— А что, Мажит-ага, — решился на расспросы казак, — не знаешь ли ты, откуда пришёл пёс?

— Педар-ага, пёс — животное странное, потому псом и именуется. Одно лишь знаю навреняка — Ушан наш очень уж труслив. Не любит он ружейной пальбы, а пушечные залпы и вовсе выводят его из себя. Ну что тут поделать? Он же пёс... Ну струсил, ну сбежал, ну спрятался до поры. А теперь, сам видишь, вернулся.

И снова крутой спуск, и снова Абубакар поворачивает Жамаблата и движется в направлении отвесной скалы. Они опять должны карабкаться? Нет! Жамбалат исчезает в густых зарослях, за ним следуют Гинсу и Чиагаран, Соколик и Фёдор замыкают цепочку. Ещё десяток шагов — и они попадают в узкую щель, образованную отвесными склонами голых скал. Стены теснины смыкаются в вышине так, что небесный свет едва достигает дна. Они долго пробираются в полумраке. Молчат, вслушиваясь в шелест камешков под копытами лошадей и журчание чахлого ручейка, сочащегося из серого тела скалы.

Наконец, обливаемые закатными лучами, они выходят на просторный склон пологого холма. Вдали видны сизые дымки и плоские крыши.

— Кетриси, — говорит суровый Абубакар.

— Кров, ночлег, свежий хлеб! — веселится неугомонный Мажит.

Абубакар, отдав приказание дожидаться, пускает Жамбалата рысью, скрывается из вида.

Они дожидаются темноты, не решаясь приблизиться к аулу до возвращения Абубакара. Наконец князь Коби возникает из темноты в сопровождении двух вооружённых до зубов джигитов. Один из них молод, худощав, подвижен. Он приветствует Сюйду гортанным воплем:

— Салам!

Другой украшен белоснежной бородой, с белой повязкой на папахе, склоняет голову перед княжной, прикладывает ладонь к груди, говорит сдержанно:

— Салам, Сюйду-ханум!

Сюйду склоняет голову в ответном приветствии.

Кетриси — велик, но устроен так же, как сотни аулов в округе. Главная улица сбегает вниз по уступчатому склону горы. По бокам от неё в беспорядке разбросаны домишки, крытые дёрном или соломой. Плоская вершина голого утёса царит над селением. Купол минарета, увенчанный блестящим полумесяцем, возвышается на ней. В поздний час в ауле пустынно. Из-за каменных стен грубой кладки слышались звуки обычной человеческой жизни — звон медной посуды, плач детей, блеяние овец. Большой дом владетеля Кетриси, как принято в этих краях, располагался в центре селения, на краю поросшей чахлой травкой площади. Рядом — коновязь под крытым соломой навесом, тандыр, сложенный из округлых камней очаг. Над очагом на остроконечном кованом вертеле готовилось баранье мясо. Дом владетеля Кетриси манит бледным светом затянутых слюдой окошек и пахнущим смолой дымком из невысокой трубы.

Абубакара и Сюйду встречали торжественно, провели в дом, усадили рядом с горячим очагом, принесли воду для омовения. Вдоль стен, на коврах сидели бородатые, смуглые аксакалы, все в бараньих шапках и черкесках. На поясах украшенные затейливым орнаментом ножны, на ногах высокие сапоги козловой кожи. Юная девушка в высоком головном уборе и тёмно-зелёной расшитой по краям чадре пела высоким голосом печальную песню о невесте, покинутой коварным женихом ради княжеской дочери. Сам владетель Кетриси не старый ещё человек в белой черкеске, с черно-оранжевой орденской лентой Святого Георгия на груди, встретил их опираясь на высокий посох.

Здравствуй, брат Абдул-Вахаб, — радостно вскричал Абубакар, заключая владетеля Кетриси в объятия. — Ждал ли ты меня?

— Ждал, ждал, брат Абубакар, — Абдул-Вахаб лукаво улыбался. — Уж третий день посылаю Хайбуллу навстречу тебе — и всё напрасно! Ты, хитрый человек, опять пришёл к нам не с той стороны!

— Мы шли длинной дорогой, брат! Петляли, прятались. Со мной дочь — драгоценный груз. Я должен доставить её Ярмулу. Посмотри на этих двоих! — Абубакар указал на Фёдора и Мажита. — Отважные джигиты пришли к нам от Грозной крепости. Сам Ярмул прослышал о наших несчастьях и послал их за своей женой!

Абдул-Вахаб окинул Фёдора тяжёлым взглядом, заговорил по-русски:

— Георгиевский кавалер? Давно воюешь?

— Нам так положено по уставу — вот и воюем, — ответил Фёдор.

— Наш друг, Ярмул, собирает войска к Грозной. Тревожно стало в горах. Князь Рустэм гоняет шайки, подстерегает в ущельях, казнит нещадно, а тут ещё чума. Мы ждём зимы, как благословения Всевышнего. Да-а-а-а, настали трудные времена.

Подали еду. На деревянные резные блюда были выложены нарезанный крупными ломтями козий сыр, куски дымящейся баранины, пряные травы, хлеб. В украшенных чеканкой высоких кувшинах подали вино. Гости и подданные Абдул-Вахаба ели и пили медленно, сдабривая еду неторопливой беседой. В дверях толпилась молодёжь: девушки в высоких шапках, прикрытых цветными шалями с бахромой, джигиты, как и положено воинам в папахах и черкесках, с ножнами у пояса. Они попарно выходили на середину комнаты, джигиты, распрямив плечи, кружились вокруг плывущих павами девушек в такт тягуче-заунывным звукам пондура[32].

Фёдор рассеянно наблюдал за ними, внимательно прислушиваясь к разговорам мужчин. А те толковали о войне, о новом жеребце охромевшего в схватках Абдул-Вахаба. Владетель Кетриси оказался весёлым человеком. Он шутил с Абубакаром, поминая Этэри-ханум. Сетовал, что давно не доводилось ему любоваться неувядающей красотой хозяйки Коби.

— Я оставил её одну, на попечение Очи. Йовта-поганец осмелел, посмел покушаться на мою дочь. Не видать ему моей Сюйду! Эх, ты зубоскалишь, брат, а мне не до шуток. Намеревался проводить дочь до самого Лорса, а ныне беспокойство завладело моей душой. Завтра же скачу назад, в Коби. А ты уж помоги. Отправь своего Хайбуллу вместе с ними.

— Не сомневайся, брат! Отправлю Хайбуллу вместе с отрядом. Я держу слово, данное Ярмулу. Вместе с Сюйду из Кетриси уйдёт двадцать джигитов. Больше отпустить не могу, сам понимаешь. По горам таскаются шайки головорезов Йовты. Они две недели держали закрытым перевал. Тот перевал, который русские называют Крестовым. А ты не горячись, брат. Поскачешь, когда Аллаху будет угодно.

— Не хитри, брат, — улыбнулся Абубакар. — Или тебе одному известна воля Аллаха?

— Посмотри внимательно туда, — Абдул-Вахаб указал полуобглоданной бараньей костью в сторону дверей. — На праздник в честь твоего приезда собрались красивейшие и знатнейшие женщины моей вотчины.

— Вздумал соблазнять меня? — засмеялся Абубакар.

Она вышла из-за спин дочерей Абдул-Вахаба. Но на этот раз не белая чадра покрывала её голову и плечи. Этэри-ханум оделась под стать дочерям Кетриси в высокую шапку и синий платок с бахромой. Раструбы на рукавах её платья покрывала затейливая вышивка. Она смотрела на супруга. В её ореховых очах плясало пламя лучины.

— Твоя нежная Этэри готова станцевать для тебя, мой господин, — сказала она.

Абубакар вскочил. Блюдо с едой слетело с трёхногой подставки на пол.

— Всё хорошо, мой господин. В Коби вместе с храбрым Очей остался русский гарнизон. Часть войска движется сюда, с ними обоз, пушки. А мы спешили, шли верхом, короткой дорогой, чтобы опередить тебя, мой господин и встретить нашу дочь под дружеским кровом.

Фёдор толкнул зазевавшего Мажита локтем да так, что тот едва не завалился на бок.

— Я ж говорил тебе, грамотей, вдарили разом не менее пяти пушек. Помнишь?

— Ой, Педар-ага, как же всё упомнить! Ты посмотри, как много девушек! Смотри!

Фёдор ещё разок глянул в сторону Кетрисских девиц. Она стояла там. В чёрной одежде, только рыжей косы не видать. Головка покрыта по местному обычаю высокой шапкой. Поверх чудного головного убора накинут чёрный платок с бахромой по краям, чёрное платье с красными цветами, разбросанными по подолу, чёрные шальвары. На этот раз при ней не было оружия. Разве что кинжал покоился на своём обычном месте, в ножнах на наборном пояске из серебряных пластин.

— Наконец-то... — выдохнул казак, вскакивая с места.

Она, кивнув ему головкой, скрылась за дверью.

Фёдор выбежал на открытый воздух, под звёзды. Он озирался по сторонам, стараясь разыскать в наступивших сумерках чёрную тень. Но она не находилась. Он метнулся к коновязи. Кони дремали, опустив морды к яслям.

— Где ты? — простонал Фёдор. — Где ты, родная?

Она обняла его сзади, как когда-то давно в Лорсе.

Обняла крепко, прижалась грудью к спине, уткнулась щекой в плечо, сказала тихо:

— Теперь я вспомнила, как от тебя пахнет. Ты здоров, хвала Аллаху, ты здоров.

Бережно разняв объятия, он повернулся к ней лицом, обнял. Высокая шапка уроженки Кетриси упала с её головы, откатилась в темноту. Платок развязался, обнажая яркое золото волос. Фёдор целовал их, впитывая всем существом можжевеловый аромат. Шептал:

— А ты-то здорова ли?

— Устала немного. Мы... Этэри-ханум и я, так мчались... так мчались... — она задыхалась в его объятиях.

— Я устал.

— Устал? А обнимаешь крепко, — она улыбнулась. Он понял это так ясно, будто видел её лицо перед собой.

— Я устал ждать, я думал — ты предала, а ты...

Дверь открылась, пространство перед входом в дом Абдул-Вахаба осветилось. Фёдор разомкнул объятия.

— Бежим! — шепнула она, хватая его за рукав и повторяя: — Бежим, бежим!

Он проснулся на рассвете, словно от оплеухи. Уселся, огляделся вокруг, ожидая не найти Аймани рядом с собой. Но она была тут как тут. Лежала спиной к нему, свернулась калачиком, накрылась полой бурки.

— Всё хлеб. Хоть раз в жизни не сбежала тайком, — буркнул казак себе под нос. — Вот баба-то! Чума, да и только.

Он опустил твёрдую ладонь ей на плечо и тут же отдёрнул в испуге. Таким хрупким и тонким показалось ему тело таинственной воительницы.

— Зачем не спишь? — спросила она, не оборачивая головы.

— На волосы твои любуюсь. Что за чудо! Чистое золото! И ещё...

Фёдор умолк, припоминая виденный ночью страшный сон.

— Что? — она перевернулась на спину, потянулась не открывая глаз. Бледный свет падал на её лицо через прорехи в кое-как накрытой крыше. Она лежала в золоте волос, немного разомкнув порозовевшие губы.

— Эк я тебя нацеловал-то! С вечера бледная была, а теперь... Открой глазоньки, а. Неужто снова заснула? А я-то порасспросить тебя хотел.

— О чём? — она снова улыбнулась.

— О Гасане, о Йовте, обо всём...

— Ревность?

— Да как же мне не ревновать, коли всю ночь мне во сне упокойник Гасан грезился. Будто он с тобой на пару в студёной речке купается. Срамота!

— Вся наша жизнь лишь боль, бой, путь. Или, по-вашему — срамота!

— Э, нет! Срамота — это когда баба и мужик...

Она распахнула глаза, приподнялась, опираясь на локоток.

— Послушай, мой род дружен с родом курахских князей. Я знаю Гасана с малолетства, но едва лишь подросла, сказала ему, что не стану ткать ковры среди его наложниц и рабынь, у меня иной путь. Отец не успел отдать меня ему. Когда наш аул сожгли воины Ярмула, я ушла в горы искать свою судьбу. Гасан отправился служить Ярмулу. Но я помню добро. Он не был моим врагом.

— А Йовта?

— Зачем говорить о нём? Если он ещё жив, то в плену, в кандалах. Его судьба решена, его ждёт казнь.

— Он мучил тебя? Бил? Я видел — рубцы ещё не зажили...

— Бил не он, а тот, помнишь? Урус в солдатской форме. Я с ним поквиталась. Он мёртв, а письмо у меня. Он украл его из дома Ярмула. В нём сказано о Сюйду.

— Он из наших?

— А ты не знал? Джигит не станет носить одежду уруса. Если одет как урус — значит, урус и есть. Он сбежал из Грозной, выкрав письмо армянского купца. Так Йовта узнал про княжну. Хотел обменять Сюйду на золото. Йовта не желал моей смерти. Он только пугал. Просил, чтобы я привела ему княжну.

— И ты привела...

— Ей не было другого пути. В крепости она всё равно пропала бы, а так... Аллах помог нам, привёл к крепости вражеские войска.

— Так русские враги тебе?! — вскинулся Фёдор.

— Урусы, но не ты. Не ты изрубил мою мать, не ты пожёг моих сестёр. Я должна тебе жизнь. Так что ещё приснилось тебе кроме голого князя Кураха, купающего в ледяной воде? — она снова откинулась на спину. Блаженная улыбка блуждала по её лицу.

Где-то рядом, за загородкой, заблеяла коза.

— Не волнуйся. Это пустяки. Просто мы с тобой сызнова блудному греху предалися — вот мне кошмары и снятся.