Генерал Корнилов

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Генерал Каледин, отвечая на запросы своих товарищей из Быхова о настроении казачества, недаром избегал уверенных ответов. Он видел: казаки устали от войны. К тому же близилась бурная южная весна, и руки природных хлеборобов тянулись к плугу, а не к шашке. Тем более что нашлись теоретики, доказавшие как дважды два: у казаков своя судьба и смешиваться им с мужичьем, с иногородними абсолютно не с руки. Отсюда родилась идея о самостийности. Казачество надеялось, что взбаламученной России, разоренной и начинавшей голодать, не до жиру, а быть бы только живу. Зачем ей лезть на Дон и Кубань? Своих забот по горло.

Так русские отлагались от русских, больше всего досадуя на то, что разговаривать приходится на одном родном языке. Торжествовал хуторской кулацкий принцип: я вас не трогаю, и вы меня не трогайте! Давайте жить каждый своей отдельной жизнью!

Лавр Георгиевич застал в Новочеркасске Деникина, Лукомско-го, Маркова, Романовского. Генерал Эрдели появился и уехал к себе на Терек. Помимо всего приближались выборы в Учредительное собрание. Большевики надеялись победить и тем самым узаконить свое пребывание у власти.

Свою семью он нашел в добром здоровье. Ее приютил войсковой старшина Дудоров. В Новочеркасск пробралась Наталья с мужем и теперь жила вместе с матерью. В доме сразу стало тесно. На ночь в столовой горнице раскладывали постели. Лавр Георгиевич стал подумывать отправить Таисию Владимировну с Юриком в Москву. Он видел: на Дону спокойной жизни не будет. Большевистская власть все яростней посматривала на «южную Вандею». Там ей виделась главная опасность. На требования Ленина и Троцкого выдать мятежных царских генералов казачья старшина пока спесиво заявляла: «С Дону выдачи нет!»

Надолго ли хватит их надменного казачьего духу? Первая встреча с генералом Алексеевым прошла натужно. Над обоими довлел груз недалекого прошлого. Лавр Георгиевич смирял себя памятью о том, что именно Алексеев спас их всех от скорого и бессудного расстрела. Сейчас спасенные генералы собрались здесь, на Дону, для борьбы с переворотчиками, с захватчика-ми… Это – помнилось. Но что делать с остальными гранями крепкой стариковской памяти? Многое, слишком многое никак не забывалось!

Неприязнь в отношения обоих генералов, недавних Верховных главнокомандующих, умело добавляли деятели местной «политической кухни» – такая уже образовалась и работала самозабвенно. Алексеева обидно уязвляли тем, что Корнилов не смирится со второю ролью. Тем более что в Новочеркасск вскоре прибыл эшелон Корниловского полка во главе с Нежинцевым и пробились остатки Текинского полка. К алексеевцам, преданным своему заслуженному генералу, тоже прибавлялись люди. А с «кухни» не переставали подавать блюда чрезвычайно острые. Корнилов выставлялся диктатором, не признающим никакого соперничества. Однажды ему сообщили, что группа алексеевцев готовит на него покушение. Этого еще не хватало! Лавр Георгиевич собрал офицеров и, морщась словно от боли, сказал:

– Господа, дело не в Корнилове… Я всем верю и прошу продолжать вашу службу!

Запоздалое сожаление не выходило у Корнилова из головы. Не на Дон надо было пробираться, а в Сибирь! Там, на ее просторах, больше возможностей для выбора, для маневра. Казачество, и донское, и кубанское, устойчиво больны сепаратизмом. Москвы, далекой, но самодержавной, властной, они боятся по традиции. «Гуляй, казак, пока Москва не узнала. Узнает – плохо будет!» Казачьи власти, не во всем поддерживая атамана Каледина, надеялись ублажить Москву своим смирением, миролюбием. Нас не трогай, и мы не тронем! Отсюда их ненависть к приехавшим с севера, из России, «кадетам и буржуям». Из-за них и нам достанется!

Лавр Георгиевич надеялся на офицеров-добровольцев. Однако Украина придирчиво фильтровала всех едущих с севера. Пробираться удавалось немногим. В Новочеркасске в иные дни записывалось всего по два человека. Сильным подспорьем явился Корниловскии полк Нежинцева и полк Дроздовского, своим ходом добравшийся до Дона с Румынского фронта.

Нежинцев подробно рассказал о мытарствах своих корниловцев. Полк из-под Могилева попал в Киев. Поразив местные власти своей старорежимной дисциплинированностью, он пришелся ко двору. В него влились юнкера трех киевских военных училищ: Константиновского, Алексеевского и Сергеевского. За Нежинцевым принялся ухаживать сам Петлюра. Он предлагал добровольцам никуда не уезжать и, не меняя даже знамени, взять на себя охрану Киева. Нежинцев хитрил и всеми способами добивался пропуска на юг: он уверял, что полк намерен усилить войска Кавказского фронта. Петлюре он не верил. Лукавый хохол вел подозрительную дружбу с Пятаковым, лидером большевиков. Не-жинцев догадывался, что «собака зарыта» неглубоко: все дело в немецких деньгах на разгром России. Петлюра и Пятаков служили одному хозяину. Правда, хозяин до поры до времени предпочитал не высовываться…

В трудном пути до Новочеркасска Корниловскии полк не потерял ни одного человека и прибыл в полном составе: 500 штыков и 50 офицеров.

В этот вечер, вернувшись домой, Лавр Георгиевич застал в семье настоящий праздник: приехал Хаджиев, оборванный, худой, неузнаваемый. Лишь по-прежнему вспыхивала его ослепительная белоснежная улыбка. Корнилов не удержался и растроганно простер руки:

– Хан, голубчик, а я, признаться, уж и панихиду отслужил… Таисия Владимировна всплакнула. Маленький Юрик не слезал с коленей гостя.

– Папа, папа, хан не умер. Он снова будет с нами жить! Текинцы пробивались трудно. Полк понес тяжелые потери. В Новочеркасск с Хаджиевым добралось всего 40 всадников.

Сегодня Хаджиев виделся с Нежинцевым, встретились случайно. Тот зазывал его в свой полк.

Корнилов распорядился:

– Хан, вы останетесь со мной!

Молодой офицер весь вечер рассказывал о мытарствах своего погибшего полка. Отважные текинцы сложили головы на морозных полях России. Погибая сама, Россия погубила и своих самых преданных защитников. Хаджиев изумлялся чудовищному равнодушию русских людей к потокам крови. В этом было что-то баранье. Пастух, выбрав овцу, принимается свежевать ее среди отары, а в это время остальные овцы спокойно щиплют травку и безмятежно сыплют «орешки».

– Буюр-ага, волк никогда не сунется в конский косяк. Но еще ни одно баранье стадо не затоптало волка!

Как всегда, Хаджиев больше чувствовал, чем мог выразить словами.

Он сообщил, что несколько текинцев решили уезжать домой, в Ахал. Лавр Георгиевич пообещал приехать попрощаться и, достав бумажник, попросил передать уезжавшим по 25 рублей на человека. Больше, к сожалению, денег не было. Как с горечью сообщил ему генерал Алексеев, всех пожертвований на спасение России набралось 400 рублей!

Тихий Дон в мыслях Корнилова являлся последним прибежищем патриотов, их последней надеждой. Сюда стремились уцелевшие остатки русского офицерского корпуса. Область Всевеликого войска Донского представлялась ему оплотом решительного сопротивления развалу России. Триста лет назад Русь спасло нижегородское народное ополчение, очистившее от поляков Москов-ский Кремль. Теперь спасение придет с Дона, и принесет его славное российское казачество.

Надежды и упования оказались тщетными. Лавр Георгиевич понял это из первого же разговора с генералом Алексеевым. Старик жил в Новочеркасске уже больше месяца и находился в подавленном состоянии.

Громадная Россия, страдающая от анархии и безвластия, сказал Алексеев, страшила Дон. Казацкие старшины лелеяли мысль зажить отдельно от России, изолированно, своей небольшой республикой, похожей на Запорожскую Сечь. Будь это возможно, они бы сменили и язык. К их сожалению, казачество никакого другого языка, кроме русского, никогда не знало.

Стремление отгородиться от России сказывалось уже в том, что в формуле воинской присяги, недавно принятой Верховным кругом казачьих войск в Екатеринодаре, было изъято даже само упоминание о России. Казачество все более смотрело на себя как на особенную нацию.

– Но за себя-то они сражаться намерены? – спросил Корни лов.

– Сомневаюсь. Они считают, что кадеты и буржуи стараются поссорить их с Москвой.

Корнилов спросил о настроении Каледина.

– У него положение труднейшее, – ответил Алексеев.

Свое обещание «дать приют русскому офицерству» атаман выполняет. Но на него наседают со всех сторон. Беженцы из России выглядят на Дону как опасные квартиранты. Ссориться из-за них с громадным северным соседом никому не хочется. Каледин уже намекал, что офицерству гораздо безопаснее было бы перебраться в Ставрополь или даже в Камышин.

– Хуторяне… – язвительно проговорил Корнилов. – Моя хата с краю!

– Не отсидятся, – сказал Алексеев. – Иногородние хотят делить не только помещичью землю, но и казачью. А тут еще подваливают эшелоны с солдатами. Кавказский фронт распался. Новороссийск и Тихорецкая забиты фронтовиками. Так что боль шевики не только с севера…

Недавно генерал Лукомский ездил во Владикавказ, а Деникин и Марков – на Кубань. Там положение еще хуже. С падением центральной власти в Петрограде произошел распад державы на небольшие озлобленные куски. В Дагестане все заметнее влияние Турции. В Чечне образовалось примерно 60 партий, в каждой свой отдельный вождь, и все остервенело режутся друг с дружкой. Ингуши вообще грабят всех, кто ни попадись. Недавно они заключили союз с чеченцами: выживают, а то и просто вырезают казачьи станицы. Слабенькая надежда на осетин: они считаютсвоими недругами как ингушей, так и большевиков… Словом, самый настоящий винегрет!

По дороге с вокзала Лавр Георгиевич обратил внимание на строгий вид офицерских патрулей.

– Наши добровольцы, – отозвался Алексеев. – Без патрулей в городе опасно.

Он рассказал, что в окрестностях Ростова бесчинствует отряд сотника Грекова, по кличке Белый Дьявол. А недавно приезжал из Екатеринодара какой-то Давлет-Гирей. Он обещал «поднять весь черкесский народ». Но требовал 750 тысяч рублей деньгами и 9 тысяч винтовок.

– У нас, как сами понимаете, Лавр Георгиевич, ни денег, ни винтовок.

Алексеев вздохнул. В ноябре добровольческие формирования удавалось обеспечивать лишь пайком.

Положение значительно ухудшится к весне. Генерал Алексеев ждал большевистского наступления. Большевиков нетерпеливо ждут рабочие Ростова и Таганрога, ждут иногородние.

– Что тогда начнется – можно лишь гадать. Но уже сейчас в Темерник, на рабочую окраину Ростова, лучше не показываться: убьют.

– Вулкан, – проговорил Корнилов.

– Примерно…

– Что сделалось с казаками? – сердился Корнилов. – Их же просто не узнать. Какие-то, прости меня Господи, совсем нерус ские! Им же не отсидеться. Неужели они этого не понимают?

– Понимают, но, к сожалению, не все.

Алексеев рассказал об отрядах есаула Чернецова, полковника Семилетова. Эти постоянно держат шашки наголо! А недавно небольшой отряд капитана Покровского под станцией Эйнем изрядно потрепал большевиков, отважившихся сунуться от Тихорецкой.

– Покровский? – оживился Корнилов. – Знаю. Летчик. От личный офицер. Побольше бы таких!

Он спросил об артиллерии. Алексеев усмехнулся:

– И смех, и грех, Лавр Георгиевич. Формируем, разумеется, но – как? Где крадем, где покупаем. Честное слово! Два орудия, например, украли из 39-й дивизии. Приехали к эшелону на Торговую, дождались ночи и увели прямо с платформы. Два орудия выпросили для почестей на похоронах. Само собой, не отдавать же назад! Нам-то они нужнее… А два купили. Полков ник Тимановский раздобылся самогоном, поехал в батарею и споил прислугу.

– Артиллеристы есть?

Артиллеристы замечательные! Орудий мало. И совершенно нет снарядов. Это беда.Корнилов спросил насчет добровольцев. Алексеев поморщился. С большим трудом пробиваются на Дон офицеры из России. Их сводят в офицерские батальоны. Большой избыток опытных, закаленных командиров. Порой командовать взводами приходится ставить генералов… Замечателен порыв русской молодежи. В батальон генерала Боровского записывается в основном «сплошная детвора»: гимназисты, учащиеся местного коммерческого училища. Им выданы винтовки, немного патронов, сейчас они несут патрульную службу на городских улицах. Молоденькие добровольцы горячо возмущаются кутежами казачьих офицеров в переполненных ресторанах. Россия гибнет, а они салютуют пробками шампанского!

Особенного градуса кабацкий разгул достиг при появлении в Ростове накокаиненных, увешанных оружием матросов. Они занимали рестораны с вечера, швыряли деньги, не считая, и не позволяли закрыть заведение хотя бы на час. Бесчинства матросни вызывали в городе разнообразные толки. Нескольких гуляк подобрали на улицах и доставили в контрразведку. Протрезвевшие матросы, испугавшись, чистосердечно рассказали об источниках своего непостижимого богатства. Команды двух миноносцев освоили древнейший пиратский промысел: с Кавказского побережья они регулярно доставляли в Крым, в Феодосию, армянок и турчанок и продавали их там по бешеным ценам. Матросы уверяли, что от покупателей не было отбоя…

Невыносимо было наблюдать эти бесчинства и сознавать, что великие задачи по спасению России ложатся на плечи наивных гимназистов!

Генерал Алексеев предупредил, что надо быть готовыми выступить. Их, добровольцев, терпят на Дону до той поры, пока с севера не надвинулись большевики. А потом могут даже выдать.

В эти смутные дни бешеную деятельность развил Нежинцев. Человек энергичный, он установил связь с казачьими частями, не разделявшими настроений местного начальства. С есаулом Черне-цовым они были однолетки. Казак из Белой Калитвы, Чернецов презрительно отзывался об атаманском окружении. Лежат на печах, снохачи проклятые, и надеются, что Москва их пожалеет. Хватятся, да только поздно будет! Есаул собрал вокруг себя боевой отряд: две с половиной сотни на конях и с оружием. Нравы в отряде были вольные. Недавно Чернецов с налету занял станцию Дебальцево.

А большевики вдруг затрубили о новой демократической волне: они решились на проведение всенародных выборов в Учредительное собрание. Сбывались многолетние мечтания сокрушителей ненавистного самодержавия: русский народ явится к избирательным урнам и продемонстрирует свой выбор, свою волю.Выборы большевики проиграли, однако открытия Учредительного собрания откладывать не стали. Избранные депутаты съехались в Петроград сразу же после Нового года. Всеми владело радостное настроение. Россия вступала в новую эпоху. Теперь законодателем становился сам народ, сбросивший иго царизма.

Первый день работы собрания – 5 января – закончился скандалом. Большевистская фракция покинула зал и отправилась в Смольный. Их проводили улюлюканьем. По рукам ходил номер газеты «Серая шинель» с карикатурой на Ленина. Поздно ночью, после полуночи, к председательствующему Чернову подошел начальник караула матрос Железняков и произнес свои исторические слова об усталости караула.

Покинув Таврический дворец, делегаты собрались у себя в общежитии на Болотной улице (здание бывшего лазарета). В ожидании того, что большевики отключат электричество, многие запаслись свечами. Двери забаррикадировали. Внезапно выяснилось, что лучше всех к осаде приготовились армяне. У них оказалось даже два пулемета… На рассвете принесли целую гору бутербродов и стали готовить чай.

Утром 6 января Таврический дворец оказался заперт. На подъезде дежурили вооруженные матросы. Делегатов не пропустили в зал. Заседание Учредительного собрания было сорвано.

Ближе к полдню в центр потянулись манифестации рабочих. Столичные заводы протестовали против самодержавия большевиков. Организаторы демонстрации надеялись, что отряды пролетариата образумят узурпаторов. Разве не трубили сами большевики, что именно они являются проводниками пролетарской диктатуры!

В центр Петрограда рабочих не пропустили. Раздался грохот пулеметов. Упали первые убитые. Рабочие бросились врассыпную. Раненых на мостовой добивали выстрелами в голову.

13 лет спустя после «кровавого воскресенья» 9 января повторилась картина безжалостной расправы с недовольными.

Тогда пролившуюся кровь народа списали на царя.

Теперь виновником кровопролития оказался пролетариат. Таким образом большевики расстреляли собственную «икону».

В тот пасмурный январский день исчезли последние надежды на мирное завершение русской революции. Россия вступала в эпоху великого взаимоистребления – в гражданскую войну.

В Новочеркасске внезапно объявился Савинков.

Человек опытный, он мгновенно разобрался в разнообразных ароматах местной политической кухни. Единственной реальной силой, как и прежде, являлись собравшиеся генералы. Остальные – так, мелочевка… И бывший террорист приложил все силы, чтобы проникнуть в кабинеты генералов, заставить их хотя бы выслушать себя. От него не скрывали, что быховские узникине могут простить ему активного участия в борьбе с выдуманным «корниловским мятежом». Савинков не уставал доказывать, что самолюбивые генералы идут по неверному пути, что «отмежевание от демократии составляет крупную политическую ошибку». Он обещал обеспечить мощный поток добровольцев из России. Там очень многие только ждут его приказа… В конце концов военные посоветовались и решили не наживать себе еще одного врага.

Время не щадило бывшего боевика, бомбиста и револьверщика. Опустошенный и отчаявшийся, он все больше скатывался к грубому провинциальному лицедейству.

Перед генералом Алексеевым он стал в позу и напыщенно заявил:

– Если русский генерал не исполняет своего долга, то этот долг за него исполню я, сугубо штатский человек!

А в кабинете Корнилова, едва переступив порог, он вдруг четко опустился на колени и простер руки:

– Генерал, я взываю к вашему великодушию! Лавр Георгиевич выскочил из-за стола:

– Бросьте, бросьте, бросьте же! Фу, как противно! Вставайте… встаньте!

Вечером, узнав от мужа о поведении Савинкова, Таисия Владимировна расстроенно проговорила:

– Сначала делают всякие гадости, а после этого становятся на колени!

Нежинцев признался, что ему приходится удерживать своих офицеров: у них чешутся руки учинить расправу над этим бессовестным ловкачом.

– Лавр Георгиевич, он подъехал и ко мне. Его сильно интере сует дружба Петлюры и Пятакова. Он даже спросил: «А Петлю– ра – не скрытый большевик?»

– Никак не остановится на выборе!

– Противный тип. Торгаш. Мелкий грызун. Гнида!

После Нового года Савинков так же внезапно, как и появился, вдруг исчез из Новочеркасска. Ни одного своего обещания он так и не выполнил.

Весть о расстреле рабочей манифестации в Петрограде пришла на Дон одновременно с распоряжением Совета Народных Комиссаров (так стал называться большевистский Кабинет Министров) о назначении Антонова-Овсеенко главкомом южного направления. К тому времени немцы полностью признали суверенитет Украинской республики, ввели туда свои войска и открыли путь на Дон большевикам. В скором времени в окрестностях Таганрога появились отряды Красной Армии под командованием Сиверса. Недавний редактор «Окопной правды» во всеуслышание объявил, что казачество, как вредное сословие, должно быть поголовно уничтожено, стерто с лица Российской земли. В расправе с казаками Сивере видел свое главное призвание.

Незадолго до большевистского наступления генерал Алексеев принял хмурого офицера, пробравшегося из Москвы. Он назвал себя посланцем генерала Брусилова. До смерти уставший офицер просил инструкций для Брусилова. По его словам, генерал Брусилов готов отдать все свои силы Белому движениюи просил рассматривать его как представителя Добровольческой армии в Москве… Алексеев сразу же заподозрил неладное. Он знал, что именно Брусилов грозил расстрелом каждому, кто будет уличен в сообщениях с Доном. И – вдруг?! Он заподозрил провокацию и не ошибся. Вскоре Эфраим Склянский, заместитель Троцкого и новый покровитель Брусилова, провозгласил, что атаман Каледин объявил войну России и будто бы собрал для этого 50 тысяч штыков и сабель – целую армию. Прием Склянского испытанный: с больной головы на здоровую. Дескать, нападаем не мы, а на нас. Мы же всего лишь защищаемся! В данном случае – от кровавого царского генерала Каледина с его такими же кровавыми сподвижниками… Генерал Брусилов, прося себе инструкций, надеялся сделать утверждение Склянского, так сказать, документально подтвержденным: вот, пожалуйста, получены свежие указания с Дона!

Старый генерал, член свиты его величества, скатился до уровня полицейского провокатора!

Угроза военных действий отодвинула суетных политиков в сторону. Время болтовни кончилось. На авансцену выходили люди с оружием – отряды, полки, дивизии.

22 января большевистский главковерх Крыленко провел заседание военного совета Республики.

Новая власть существовала уже два месяца. Расстреляв две недели назад питерский пролетариат, она продемонстрировала, что не намерена считаться даже с рабочим классом. Она клялась интересами пролетариата до той поры, пока это было выгодно. Обильная кровь на столичной мостовой подвела жирную черту

Позднее стало известно, что с Брусиловым установил связь Локкарт, носившийся с идеей сделать именитого демократического генерала вождем Белой гвардии. Локкарт уговаривал Брусилова отправиться в Самару и оттуда, «с берегов матушки-Волги», бросить клич уцелевшим офицерам.

Любопытно, что вся деятельность Локкарта проходила под пристальным вниманием ВЧК. Арестованный, английский разведчик был доставлен к Дзержинскому и после обстоятельного разговора освобожден.

Нелишне также знать, что сын генерала Брусилова, недавний гвардейский офицер, поступил на службу к Троцкому и стал командовать полком. В бою под Орлом он попал в плен к мамонтовцам и был расстрелян… Словно в отместку за смерть сына генерал Брусилов подписал большевистское «Воззвание» к офицерам Врангеля, призывая их сложить оружие. Как известно, офицеры, поверив заверениям Брусилова, стали жертвами массовых расстрелов, проводимых Пятаковым, Бела Куном и Землячкой под этим гешефтом. День за днем выяснялось, что отныне все ее надежды не на классы, а на тех, кто ни в каком из классов не состоит, на деклассированных элементов, на опустившихся на самое дно общества, на подонков. Однако их следовало не только вооружить, но и научить трудному искусству воевать. Прежде новобранцев заставляли протыкать штыком соломенные чучела. Теперь же вместо чучел им приготовили живых людей. Для этой цели и был придуман «заговор Каледина». Для этого их и повезли на Дон.

Но ведь существовал еще и настоящий враг! На шее молодой республики висела затянувшаяся война с Германией. Она досталась в наследство от прежнего режима… Как тут поступить?

Об этом в основном и рассуждали на совещании военного совета Республики.

Ленин ломился в открытую: следовало заключать мир на любых условиях, и немедленно. Красная Армия еще только формировалась и совершенно не умела воевать… Троцкий, загадочно поблескивая стеклышками пенсне, гнул свое. Он предлагал старую армию распустить, но мира с немцами не подписывать ни в коем разе. Но они же ринутся в наступление… Кто их остановит? А никто! Пускай наступают, пускай завоевывают, пускай делают с нами все, что только захотят, – все равно они окажутся перед судом мирового пролетариата!

Прапорщик Крыленко, смутьян и дезертир, слушал всю эту ахинею и обмирал. Но он уже не смел противоречить. Когда началось голосование, он поднял свою руку не за Ленина, а за Троцкого.

В тот же день, вечером, он сочинил свой приказ № 291: «Какое нам дело, будет или не будет урезана Россия? И какое, наконец, нам дело, будет или не будет существовать сама Россия в том виде, как это доступно пониманию буржуев? Наплевать нам на территорию! Это – плоскость мышления буржуазии, которая раз и навсегда и безвозвратно должна погибнуть… Старую армию расформировать до последнего человека, чтобы от этой крестьянской рухляди не осталось и следов, чтобы сама идея старой армии была растоптана и раздавлена. Новая, социалистическая армия не должна вести войну на внешнем фронте против неприятельской армии… она будет стоять на страже советской власти, как основа ее существования, и вместе с тем главнейшая задача армии будет заключаться еще в том, чтобы раздавить нашу буржуазию».

Немцы немедленно воспользовались этой любезностью советской власти. Начав наступление, они не стали занимать ни Петрограда, ни Москвы, но оккупировали Украину и стали присматриваться к казачьим областям. Вместо огромных и голодных городов они предпочли знаменитые украинские черноземы, угольи РУДУ, зерно и сало. Но жест благодарности они все же сделали: принялись формировать отряды из военнопленных австрийцев и мадьяр. В окопы, на серьезную войну, этот разнопленный сброд не годился, но в карательных акциях был незаменим. Едва разбирая русскую речь, они с упоением закалывали и расстреливали, грабили и жгли.

По железным дорогам Украины на юг, к Дону, потянулись эшелоны «интернационалистов»: немцев, латышей, мадьяр, китайцев, калмыков, татар. Картавая речь комиссаров воодушевляла их на разжигание пожара мировой революции. Для этого следовало позабыть о человеческом сострадании. Настоящий интернационалист обязан иметь стальное сердце.

Лавр Георгиевич каждый вечер, запираясь в своей комнате, клал на столик возле лампы заряженный пистолет. Положение добровольцев ухудшалось. Корнилов физически ощущал всю тяжесть исторической ответственности за судьбы людей, поверивших в его таланты, в его звезду. Они сделали его имя своим знаменем. Для них он стал Вождем, который не только спасет их от гибели, но и переменит всю обстановку в несчастной России.

Свет в его комнате горел до самого рассвета. Он понимал свою обреченность. Большевики подступали от Харькова, от Царицына и от Новороссийска. Грозило полное окружение.

Видимо, в ближайшие дни придется оставить Новочеркасск и отойти в Ростов…

Днем он окончательно рассорился с генералом Лукомским. Во все времена штабы славились своей способностью к саморазмножению. Но в настоящее время каждый офицер был на счету. Лавр Георгиевич не удержался и сделал выговор Лукомскому: он не допустит, чтобы в штабах народу оказалось больше, чем в строю! Своенравный Лукомский обиделся. Пришлось заменить его генералом Романовским.

Поздно вечером дочь Наталья изловила Хаджиева и стала упрашивать:

– Уговорите папу прийти хоть чаю попить. Скажите: я испек ла его любимые пирожки!

Лавр Георгиевич пришел из штаба поздно. Он объявил семье, что завтра на север уходит последний поезд из Ростова. Всякое сообщение Дона со столицами прекращается. За ночь следует собраться. Хаджиев их проводит на вокзал.

Ужин вышел невеселым, похоронным. Притих даже маленький Юрик. Лавр Георгиевич попробовал его расшевелить:

– А ну-ка, калмык, давай бороться!

Ребенок грустно улыбнулся и принялся трогать пальчиком Георгиевский крест на отцовском мундире. Весь остаток ночи ушел на сборы.

– Что, совсем плохо? – спросила Таисия Владимировна. – Все-таки большевики придут?

– Обязательно.

– Ну, мы уедем… А ты… а вы куда?

– Уйдем, здесь не останемся. Да и не позволят.

– Но куда, куда?

– Сам еще не знаю!

Отправив семью, Корнилов свалил с плеч заботу о близких людях. Теперь ему осталось исполнить свой воинский долг признанного вождя русской Добровольческой армии.

Немецкие войска затопили просторы самостийной Украины. Русские армии оказались в положении нежелательных иностранцев на чужой земле. Никакого сопротивления они оказывать не смели. Немцы захватили штабы четырех армий, пяти корпусов и 17 дивизий. В их руки попало огромное имущество: 800 тысяч винтовок, 10 тысяч пулеметов, более 4 тысяч орудий, 152 самолета, более 1000 автомобилей, более 2 тысяч паровозов и 30 тысяч вагонов.

Состав Добровольческой армии был невообразимо пестрым. Основу составляли два полка – Корниловский и Георгиевский и три офицерских батальона. Уже здесь, на Дону, были сформированы Ростовский добровольческий полк и юнкерский батальон. Имелись два кавалерийских дивизиона и две артиллерийских батареи. В последние дни прибавились морская и инженерная роты, какой-то «Дивизион смерти» и несколько партизанских отрядов. Всего – не более четырех тысяч человек.

Заменив Лукомского генералом Романовским, Лавр Георгиевич мысленно («на всякий случай») назначил своим преемником Деникина. У них обоих были на редкость сходные судьбы. Отец Деникина – из крепостных, за 22 года службы достиг фельдфебельского чина и с трудом сдал экзамен на прапорщика. Этим он открыл дорогу своему сыну… Они вместе участвовали в Мукден-ском сражении… Командовал Деникин и 8-й армией на Юго-Западном фронте… За бои в Галиции получил Георгиевское почетное оружие. Его пехотная дивизия вместе с калединской кавалерийской осуществили знаменитый Луцкий прорыв… Деникин, как и Корнилов, пописывал очерки и под псевдонимом «И. Ночин» печатался в журнале «Разведчик».

Деникин в свои 45 лет слыл в армии убежденным холостяком. Но уже здесь, в Новочеркасске, Лавр Георгиевич узнал о тайной страсти пожилого генерала. (Брякнул ему об этом мимоходом пошляк Савинков, скабрезно заметив, что у сурового Деникина «завелась» прелестная обже.) Речь шла о дочери старого товарища Деникина, генерала Чижа. Они когда-то вместе начинали службу во 2-й артиллерийской бригаде. Ксении было уже 26 лет.Только год спустя, в декабре будущего года, они станут под венец здесь же, в Новочеркасске, избрав для венчания небольшую скромную церквушку…

Передовые позиции добровольцев были вынесены далеко в степь, под Матвеев Курган. Там в заснеженных окопах сидел со своим офицерским батальоном полковник Кутепов, бывший командир Преображенского полка. Он дважды разбивал отряды Си-верса. «Интернационалисты», плотоядно рассуждавшие о том, «сколько сволочей они повесят», прямого боя избегали и пускались наутек. Офицеры, за плечами которых были годы службы и войны, стоили в полевом бою каждый целого взвода.

Первые поражения озлобили карателей. Победного марша не получалось. Отступив в бою, они вымещали свою «классовую ненависть» на мирных жителях. Комиссары поощряли их кровожадность, разглагольствуя о пламени мирового пожара. «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!»

Разбой над «кадетами и буржуями» становился прибыльным промыслом. Отряд шахтеров из Макеевки удачно съездил в Киев. Каратели привезли несколько эшелонов всяческого добра. Наплыв в Красную Армию стал такой, что администрация угольных шахт испугалась: а кто останется работать? Разбитый Сивере хорошо пополнился в рабочей Горловке. Богатства Таганрога, Ростова и Новочеркасска привлекали тысячи охотников.

Добровольцы знали о лютой ненависти карателей. Живым в плен никто не сдавался. Но были раненые, больные. У добровольцев оставались родители, семьи… На глазах полковника Кутепо-ва поседели двое молоденьких офицеров. Их отца, начальника станции Матвеев Курган, каратели изуродовали до неузнаваемости. Старый отец заплатил страшными муками за патриотизм своих сыновей.

В последних числах января Сивере получил подкрепление: из Харькова прибыл свеженький Интернациональный полк. На помощь Кутепову в морозную степь отправили морскую роту. Сырой ветер с Азовского моря делал невыносимым даже слабенький мороз. Добровольцы жгли костры.

Внезапно казаки Гниловской станицы бросили окопы и разошлись по домам. «Пускай себе кадеты сами воюют! С нас хватит…» Сивере немедленно воспользовался счастливой возможностью. Кутеповцы услышали выстрелы с тыла. Пришлось не только отступать, но и пробиваться из неожиданного окружения. В бою погибла вся морская рота. «Лучше умереть!» – решили офицеры. Каждый из них последний патрон в нагане приберег для себя.

Устрашая упорных кутеповцев, Сивере из Батайска пустил по рельсам одинокую теплушку с сорванными дверями. В теплушке валялось восемь изуродованных трупов. Узнали их только поформенным морским кителям. «И с вами будет то же самое!» – грозили неумолимые каратели.

А из Петрограда летели приказы главковерха Крыленко: «Всех офицеров, взятых с оружием в руках, немедленно на месте предавать революционному суду и действовать по отношению к ним без пощады, а в случае сопротивления расстреливать без суда».

В станице Каменской иногородние и казаки-фронтовики образовали Военно-революционный комитет. Его возглавил вахмистр Подтелков. Силу комитета составляли три полнокровных казачьих полка, вернувшиеся недавно с фронта. В быстром бою Подтелков разбил отряд есаула Чернецова. Сам Чернецов, получивший в бою рану, попал в плен. Подтелков зарубил его прямо в поле, не позволив довести до штаба.

Из последних сил держался Таганрог. Обороняли его молоденькие юнкера, отважные, но неопытные. Неожиданно на них ударили с тыла восставшие рабочие. Город пал. Начались кровавые расправы с пленными. 50 юнкеров, связав им руки, бросили в доменную печь. Десятки юношей, раздев догола, расстреливали и рубили в окраинном овраге. Через несколько суток бродячие собаки притащили в город человеческие головы. Обыватели испуганно шептались: «Ну… не зазря же! Видать, за дело».

После гибели Чернецова Новочеркасск пришлось оставить. Штаб Добровольческой армии перебрался в Ростов. Лавр Георгиевич поместился в парамоновском доме. Ростов был ненадежным местом. Здесь, как и в Таганроге, угрожало рабочее восстание… Для отпора надвигающемуся со всех сторон противнику не хватало маневренности, подвижности. У добровольцев совершенно отсутствовала кавалерия. В двух сколоченных дивизионах едва набиралось 50 сабель. И это в казачьем краю!

А ночной Ростов веселился напропалую. Казачье офицерство стреляло пробками в потолок и самозабвенно голосило свои протяжные степные песни. На что они надеялись? На милость победителей? Что остервенелые каратели забудут и простят им казачьи нагайки при разгонах демонстраций? О человеческая слепота!

Семь веков назад хищные монголы также пришли свирепыми завоевателями. Но они заботились не столько о добыче, сколько о постоянной дани с побежденных. Теперь завоевателей заботило совсем другое. Наступая и опустошая, они очищали территорию. Им требовалось пустынное, совершенно обезлюдевшее место. Кровь убиенных и растерзанных впитается в землю, а их прах развеет ветер… Библейские пророчества гремели над донской землей. Осуществлялся давний сатанинский план. Один громадный материк – Северо-Американский – уже стал жертвой этих кро-вавых сатанистов. Наступила очередь другого материка – Европы.

Медленно, но неостановимо осуществлялась дьявольская идея о новом мировом порядке.

24 января пришло тревожное известие: пала Астрахань. От рассказов о кровавом торжестве завоевателей стыла в жилах кровь.

26 января большевики, как некогда монголо-татары, взяли древний Киев. Тогда тумены степняков вел хан Батый. Теперь дивизией захватчиков командовал полковник Муравьев (будущий герой Ярославского мятежа). Новый хозяин Киева немедленно распорядился: «Приказываю беспощадно уничтожать в Киеве всех офицеров и юнкеров, гайдамаков, монархистов и всех врагов революции!»

В Киеве образовалось шестнадцать чрезвычайных комиссий. Все они занимались исключительно расстрелами. Первыми жертвами пали члены «Союза русского народа», их расстреливали по спискам, захваченным большевиками.

Офицерский батальон Кутепова с трудом удерживал позиции в одном переходе от Ростова.

Лавр Георгиевич не удержался и гневно высказал Каледину:

– Бог мне судья, Алексей Максимович, но ради ваших пьяниц в кабаках я не намерен жертвовать людьми. Срам смотреть! И это казаки?! Позор.

29 января атаман Каледин передернул затвор генеральского браунинга и выстрелил себе в висок.

В начале февраля Сивере захватил станицу Синявскую. На этот успех наступающих большевиков откликнулся Ростов – восстал рабочий Темерник.

Добровольцам предстояло сделать выбор: или к расстрельной стенке, а то и на лютые муки в подвал ЧК или же смерть в бою.

Их оставалась горсточка, отчаявшихся, но непокоренных: русское сопротивление торжествующим захватчикам.

Корнилов приказал Хаджиеву:

– Хан, приготовьтесь. Мы выступаем.

«Мы уходим в степи, – писал Корнилов. – Мы можем вернуться, если только будет милость Божья. Но нужно зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы…»