Генерал, рожденный революцией. Повесть об Александре Мясникове (Мясникяне)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В кабинете за столом, где остались обрывки бумаг и окурки в пепельницах, сидели только Ландер и Кнорин, готовя новое воззвание к населению города и к войскам фронта.

И вдруг зазвонил телефон, который молчал с самого утра. Ландер и Кнорин некоторое время пораженно смотрели на аппарат, словно на их глазах произошло чудо воскрешения из мертвых. Потом Кнорин посмотрел на Ландера и высказал догадку:

— Ага, выходит, кончился саботаж?

— Конечно, — согласился тот, — ведь в городе снова их власть!

И поскольку аппарат продолжал трезвонить, он обошел стол и взял трубку.

— Минский Совет рабочих и солдатских депутатов...

— Это товарищ Ландер? — послышалось в трубке. — Говорит Штерн...

Штерн был одним из видных меньшевиков города и членом Фронтового комитета. «Что ему нужно от нас?» — подумал Ландер. И подтвердил сухо:

— Это я, Ландер.

— Послушайте, товарищ Ландер, — торопливо начал Штерн, — да что ж это происходит в городе? Неужели мы, революционеры, социалисты, еще вчера вместе томившиеся в царских застенках, сегодня должны идти друг на друга с пушками и пулеметами, вести гражданскую войну?

Ландер прямо-таки взорвался.

— Да вы что, в своем уме, Штерн? Разве это мы вызвали сюда казаков, разве мы собираемся развязать гражданскую войну?! — заорал он в трубку. — Если вас это действительно беспокоит, то звоните вашим дружкам из Фронтового комитета!

— А мы им уже звонили, — заверил Штерн. — И говорили то же самое.

— Кто это «мы»? — удивился Ландер.

— Ну, я, Вайнштейн из думы, Перель из Бунда, Мараховецкий из профсоюзов и еще ряд товарищей... И мы хотим, чтобы, пока еще не пролилась кровь, представители всех демократических партий и организаций встретились и нашли общий язык. Ведь так же нельзя, товарищи, ведь может пострадать ни в чем не повинное население! Могу я переговорить с товарищем Мясниковым?

— Мясникова здесь нет, — ответил Ландер. — Но я пошлю за ним, а вы позвоните через полчаса. — Он положил трубку и, кратко изложив Кнорину содержание разговора, спросил: — Что это значит, как ты думаешь?

— Видно, у них там начались какие-то раздоры и несогласия. Но вот по какой причине — пока не пойму никак, — задумчиво сказал Кнорин.

— Только, боюсь, Алеша и не захочет встретиться с ними. Помнишь, когда летом происходило размежевание между нами и меньшевиками, самые жаркие споры происходили как раз между Мясниковым и Штерном, которого называли «героем единого социалистического фронта»...

— Да, но все же надо поставить его в известность об этом звонке.

Выйдя в коридор, Кнорин нашел кого-то и велел срочно вызвать Мясникова и всех членов ВРК, кого только отыщет.

Они пришли довольно быстро. Узнав о звонке Штерна, Мясников, вопреки ожиданию товарищей, облегченно вздохнул.

— Кажется, этот слизняк хоть раз в жизни может оказать хорошую услугу революции! — воскликнул он.

— Так что же, пойдем на переговоры? — спросил, не веря своим ушам, Кнорин.

— Еще бы! Вы что думали: «а он, мятежный, ищет бури»? Нет, друг, нам бури сейчас не надо. Нам необходимо выиграть время, не дать разгореться сражению при невыгодных для нас условиях. И я все это время мучительно думал, как бы начать дипломатические переговоры, при этом не выдавая истины, что мы пока не желаем ввязываться в бой. И вот такое неожиданное предложение!.. От имени кого он звонил?

— От своего, Вайнштейна из думы, Переля из Бунда, Мараховецкого из профсоюзов.

— Хороша компания! — поморщился Мясников. — Ну да ладно...

И тут снова зазвонил телефон. Мясников покосился на аппарат, но сам трубки не взял, а сделал знак Ландеру подойти к телефону.

— Исполком Совета рабочих и солдатских депутатов, — негромко сказал тот, потом прибавил: — Да, пришел. Сейчас позову к аппарату.

Он прикрыл ладонью микрофон, посмотрел на Мясникова. Тот поднял палец: мол, погоди минутку, чуть позже взял трубку и сказал недовольным голосом:

— Мясников у аппарата.

Оп довольно долго слушал — вероятно, разглагольствования о «социалистах, еще вчера томившихся в царских застенках», — затем строго произнес:

— Послушайте, Штерн, вы же знаете, что мы взяли власть на законном основании и вполне серьезно. Поэтому действия ваших единомышленников — Жданова, Нестерова, а также генерала Балуева — мы рассматриваем как мятеж. И мы намерены были примерно наказать их. Но мы и сами понимаем: если в городе развернутся бои, то пострадает население... Вы же знаете нрав тех войск, которых вызвали сюда мятежники, и можете представить, с каким удовольствием они начнут погромы и грабежи.

В трубке снова послышался торопливый, захлебывающийся говорок Штерна, после чего Мясников сказал примирительно:

— Ладно, давайте организуйте такую встречу. Ради спокойствия населения и во избежание ненужного кровопролития мы готовы пойти на переговоры. Когда уточните место и час встречи, сообщите нам.

Он положил трубку и обернулся к товарищам.

— Как я и предполагал, — сказал он, — то, что правые эсеры и меньшевики, называющие себя «революционерами», прибегли к помощи казаков, которые всегда были оплотом царизма против революционеров, сильно подорвало их политическое реноме. На этой почве у них возникли и колебания, и неуверенность, и даже раскол...

— Да, это надо было предвидеть. Вот почему они и не решаются сразу начать боевые действия, — подтвердил Ландер.

Он впервые встретился с ними в начале апреля этого года, на съезде солдатских депутатов Западного фронта и области.

С тех пор, почти ежедневно сталкиваясь с местными лидерами эсеров и меньшевиков, Мясников имел возможность поближе узнать этих господ. Все они были люди, разумеется, отнюдь не глупые, начитанные и энергичные и, вероятно, считали себя революционерами. Однако они страдали общей для них болезнью неверия в свой народ, в его творческие силы. Поэтому главной задачей русской революции они считали устранение самодержавия, после чего должен был наступить длительный период «догоняния» Европы в экономическом и культурном отношении, период «воспитания» народа и вывода его «из состояния дикости и невежества», — конечно, под руководством их, «просвещенных демократов и социалистов». Программу же большевиков о переходе от демократической революции к социалистической, о построении социализма в России они считали вредной и гибельной авантюрой, так как по их понятиям страна еще не созрела для социалистической революции.

В их отрицании большевистской платформы были некий личный момент. Ведь Февральская революция дала им возможность пробиться в «верхи», занять важные посты в правительстве, армии и других органах правящего механизма страны. А намерение большевиков передать всю власть Советам, где эсеры, меньшевики и другие мелкобуржуазные партии в последнее время потеряли влияние, означало, что «либерданы», как называл Ленин руководителей этих партий, вместе взятых, не просто теряют теплые местечки, но и вообще выкидываются на свалку истории. Ведь вот же, не успели большевики взять власть, как арестовали Временное правительство в Петрограде, а здесь отстранили от поста комиссара Жданова. А завтра если им удастся провести новый фронтовой и прочие съезды, то, конечно, будут сброшены с постов также и Нестеров, Колотухин, Злобин и другие.

И теперь, находясь среди них, Мясников отлично понимал, чем вызвана злорадно-торжествующая улыбка на их лицах: ведь им кажется, что они уже выиграли сражение. Вот Жданов снова вернулся на свой пост в штабе; в противовес двум полкам большевиков они ввели в город целую кавдивизию, а против военно-революционного комитета создали свой «комитет спасения революции», во главе которого стал Колотухин.

Собственно говоря, соотношение сил теперь таково, что этому «комитету спасения революции» вовсе не нужно идти на переговоры, думал Мясников. И если Жданов и его подручные предпочли сесть за стол переговоров, значит, они не очень уверены в своем превосходстве, что-то им мешает начать военные действия. Но что именно?

Правда, одну из причин большевики уже выяснили — настроение населения города, заставившее поколебаться часть членов Фронтового комитета, и в особенности бундовцев и профсоюзных деятелей. Вот они сидят между двумя крайними лагерями, Штерн, Вайнштейн, Перель, Мараховецкий — типичные представители «болота», пытающиеся сгладить острые углы и примирить непримиримые противоречия...

Впрочем, Жданов в начале переговоров вздумал было сделать вид, что в их лагере нет никакого раздора. С места в карьер он потребовал весь максимум: ликвидацию военно-революционного комитета, разоружение большевистского полка, возвращение арестованных в тюрьму и, наконец, передачу всей власти «комитету спасения революции»...

Как ни странно, но именно такая постановка вопроса успокоила Мясникова. Он сразу вспомнил Баку, где ему пришлось работать с Шаумяном и другими большевиками. Вспомнил шумный восточный базар; там торговец за какой-нибудь чепуховый товар вдруг заламывал невероятно высокую, ни с чем не сообразную цену, причем опытный покупатель знал, что это делается именно потому, что хозяину очень хочется продать свой товар, и он будет долго канючить, торговаться, хлопать папахой о землю, призывать аллаха и всех гурий рая в свидетели бессовестнейшего грабежа, но в конце концов уступит товар за цену, во много раз меньшую, чем запрашивал...

Усмехнувшись и мысленно приготовившись к такому изнурительному восточному торгу, Мясников заявил:

— Мы не можем принять всерьез ваши требования, господин Жданов. Я хочу напомнить, что еще два дня назад и вы как комиссар Временного правительства, и Фронтовой комитет, и командование фронта признали Советскую власть в Петрограде и Минске. Поэтому именно мы имеем право предъявить вам требования о немедленном выводе из города кавдивизии, роспуске незаконно созданного «комитета спасения революции» и заявить, что иначе все ваши действия будут рассматриваться как мятеж против законной власти.

— Ого! — запальчиво воскликнул Жданов. — Ну нет, незаконна именно ваша власть в Питере! Это они там и вы здесь — мятежники! Да будет вам известно, что верные Временному правительству войска уже находятся у стен столицы и не сегодня-завтра они прогонят это ваше опереточное правительство — Совет Народных Комиссаров во главе с Лениным!

— Ну, это мы еще посмотрим, — насупился Мясников. — Думаю, что произойдет как раз обратное: Советское правительство, возглавив петроградский пролетариат, развеет в прах мятеж ваших «верных» войск — точно так же, как это случилось с корниловским мятежом.

— Да послушайте, друзья, так же нельзя! — взмолился Штерн. — Мы же собрались здесь не для таких препирательств и не для того, чтобы предъявлять друг другу требования, означающие капитуляцию одной из сторон. Мы собрались, чтобы выработать приемлемое для обеих сторон соглашение о том, как избежать в городе гражданской войны и кровопролития. — Он положил перед собой лист бумаги. — Ну, давайте обсудим...

— Первым пунктом, на котором мы категорически настаиваем, — взял слово Колотухин, — должно быть то, что «комитет спасения революции» не признает образовавшийся в Петрограде Совет Народных Комиссаров и не подчиняется ему!

Штерн посмотрел на Мясникова и сказал просительно:

— Давайте запишем это, а?.. А зато вторым пунктом напишем: «Комитет спасения» признает, что вопрос о власти решается не здесь, не в Минске и не на Западном фронте, а в столице». — Он повернулся к Жданову: — Ведь это же так, ведь на самом деле все решается именно там!

«Черта с два, — подумал Мясников. — Если даже случится, что Керенскому и Краснову удастся на время захватить Питер, — поднимем весь фронт и двинемся туда!»

Наверное, сидевший рядом с ним Ландер думал так же, потому что сказал:

— Ладно, мы согласны с обоими пунктами, но третьим пунктом, на котором уже мы категорически настаиваем и без которого не может быть никакого соглашения, должно быть следующее: ««Комитет спасения» отказывается от посылки каких-либо вооруженных частей в Петроград а Москву и не пропускает таковые в Минск».

Судя по тому, как быстро согласились с этим пунктом Жданов и остальные, было ясно, что они делают это формально. На самом же деле они, конечно, приложат все усилия, чтобы послать подмогу Керенскому. И это стало ясно из следующего контрпредложения Жданова:

— Теперь об этом вашем арестантском «полке»... Оп должен быть немедленно разоружен.

— Ну вот, опять мы возвращаемся к вопросам, которые делают соглашение невозможным, — недовольно поморщился Ландер. — Ведь вы уже предлагали разоружить полк и вернуть солдат в тюрьму и получили категорический отказ, — к чему же продолжать толочь воду в ступе?

Жданов с апломбом возразил:

— Мы же идем на уступку, сняв предложение о возвращении арестованных в тюрьму!

Комендант города Кривошеин, в чьем непосредственном подчинении был полк, сказал с нажимом:

— Отобрать оружие у политзаключенных, вышедших на свободу и получивших его, можно, только убив каждого из них — убив в жестоком бою! А мы ведь, кажется, собрались для того, чтобы избежать такого боя, не так ли?

Наступило минутное молчание. Потом Штерн предложил очередную «резиновую» формулировку:

— Давайте запишем так: «Комитет спасения» признает амнистию политических заключенных, произведенную Минским Советом, но находит необходимым разоружить их»... Погодите, слушайте дальше! — замахал он руками, видя, что Мясников гневно привстал. — А устно мы договоримся, что это разоружение произойдет, когда между договаривающимися сторонами установится атмосфера взаимного доверия и честного сотрудничества...

«То есть никогда!» — подумал Мясников, снова сев на место. Потом, переглянувшись с товарищами, он кивнул в знак согласия.

— Теперь следующий пункт, — сказал Жданов. — «Комитету спасения революции» принадлежит вся власть в районе Западного фронта...

— Вот как?! — воскликнул Алибегов. — Это же перечеркивает второй пункт, где говорится, что «комитет» признает, что вопрос о власти решается не здесь, в Минске, и не на Западном фронте, а в столице!

Снова начались споры и пререкания, и опять Штерн предложил смягчить безоговорочность Жданова вводом «разъяснений». В результате пункт был сформулирован в следующем виде:

««Комитету спасения революции» временно принадлежит вся власть в районе Западного фронта до окончательного сконструирования власти в центре и на местах. «Комитет» составляется из представителей общественных организаций и политических партий города Минска и окрестностей — по два от каждого».

— Кого делегирует в Комитет ваша партия? — тут же осведомился Штерн.

— Севзапком нашей партии не может делегировать своих представителей в эту организацию! — резко ответил Мясников.

— Почему? — удивился Штерн.

— Потому, что она, прикрываясь фальшивым названием «комитета спасения революции», на самом деле преследует цель погубить подлинно народную революцию, совершившуюся в Петрограде! Участвуя в таком деле, областной комитет РСДРП покрыл бы себя позором в глазах революционных масс!

— Что ж, вольному воля, — сказал на это Жданов. — Не хотите — не надо. «Комитет» обойдется и без вас.

Мясников посмотрел на него, уловил в его глазах с трудом сдерживаемую радость и вдруг понял, какую сейчас допустил ошибку. Да, погорячился! Они ведь этого и хотят, чтобы их «комитет спасения» свободно и бесконтрольно творил свои гнусные дела против революции... Но как быть, как быть? Нельзя же в самом деле своим участием в этой грязной затее вносить путаницу в сознание масс, создавать у них представление, что этот «комитет» действительно «спасает революцию»!

И тут раздался спокойный, ровный голос Ландера:

— Товарищ Мясников совершенно прав: Северо-Западный комитет большевиков представляет именно ту партию, против которой и восстали все остальные партии, поэтому он не может войти в «комитет спасения». А вот Минский Совет — организация беспартийная, в него входят представители всех партий, профсоюзов и так далее. Поэтому Совет может делегировать в «комитет спасения» двух представителей, чтобы проследить за точным выполнением заключенного соглашения.

«Вот он, выход! — с ликованием подумал Мясников. — Молодец Карл Иванович! Вот это голова!»

— И конечно, эти представители будут большевики? — багровея, спросил Жданов.

— Это пока неизвестно. Но кто бы ни был, они будут представлять, повторяю, беспартийную организацию, выбранную массами и при участии всех партий в нашем городе, в том числе и вашей, товарищ Жданов, — любезно пояснил Ландер.

— Наши партии ушли из Совета! — гневно закричал Жданов. Теперь в его глазах была ненависть, ибо он понимал, что большевики этим ходом получают возможность одновременно и участвовать в работе «комитета спасения», и открыто заявлять всюду и везде, что это контрреволюционная организация, в которой их партия не участвует.

— Что же, вольному воля, — тоном самого Жданова ответил уже успокоившийся Мясников. — Их никто к этому не принуждал. И ушедшие фракции могут вернуться в Совет, если они этого захотят.

На это Жданову возразить было нечего. Поэтому Ландер обернулся к Штерну:

— Итак, пишите следующий пункт: «Минский Совет делегирует в «комитет спасения революции» двух представителей до тех пор, пока «комитет» будет строго придерживаться взятого на себя обязательства о непосылке войск в столицы на подавление восстания».

Теперь уже Жданову и остальным скрепя сердце пришлось согласиться с этим пунктом.

После этого обе стороны договорились, что Минский Совет сдает под охрану 2-й кавалерийской дивизии также и оружейные мастерские, после чего с улиц и площадей убираются пулеметы и орудия, войска отводятся в казармы, а в городе в целях соблюдения порядка устанавливается патрулирование с участием сил и «комитета спасения», и Минского Совета.

Еще утром 27 октября, когда стало известно о подходе кавдивизии к Минску, в оружейные мастерские прибыла рота полка имени Минского Совета.

Командиром роты был сумрачный бородач Николай Курятников, минчанин, который еще в 1915 году был курсантом учебной команды в Дорогобуже и одним из тех, кого Мясников привлекал в свой тайный кружок. Выпущенный унтер-офицером, Курятников в шестнадцатом году участвовал в боях на Брест-Литовском направлении. После Февральской революции он был избран делегатом на Первый фронтовой съезд, где среди делегатов нашел своего бывшего командира и наставника.

Съезд решил: члены нового Фронтового комитета должны остаться в Минске, получая денежное и прочее довольствие от хозяйственного управления штаба фронта.

Вот тогда Мясников и обратился к Курятникову е просьбой помочь найти комнату, где он может жить.

— Комнату? — Курятников почесал бороду, прикидывая что-то в уме, потом сказал: — У меня есть сосед, еврей, Портной по фамилии, — видать, оттого, что и дид его, и батька, и сам он — портные. Ха-арошие люди и занимают целых три комнаты. Правда, народу у них вполне... Но, может, уговорю я их освободить для вас одну хоть самую малюсенькую комнату...

И действительно, ему удалось, прежде чем самому вернуться в полк, устроить Мясникова на квартиру к этому портному. А летом, когда в связи с намечаемым наступлением на фронте началась «чистка» армии от «опасных смутьянов», противников продолжения войны, Курятнякова арестовали и отправили в минскую тюрьму.

Очутившись здесь вместе с сотнями других большевиков и сочувствующих им революционных солдат, Курятников был одним из тех, кто начал подумывать: а что, если из этих опытных фронтовиков создать целый полк, поднять восстание и вырваться из тюрьмы? Посовещавшись с товарищами, Курятников через свою жену Агафью, изредка допускавшуюся к нему для свиданий, сообщил об этой идее Мясникову. И вскорости получил ответ: мысль о создании полка из политзаключенных замечательна, но его нужно создавать не для того, чтобы просто вырваться из тюрьмы, а для того, чтобы после выхода оттуда превратить в одну из основных воинских частей революционных сил в городе.

Вот так у них закипела работа. В камерах, набитых сверх меры арестованными, создавались отделения, взводы, роты и команды. В числе ротных командиров оказался и сам Николай Курятников. И когда 25 октября они вышли из тюрьмы, то именно ему, как минчанину, было поручено со своей ротой занять телеграф и телефон. А вот сегодня он вдруг получил приказ оставить эти пункты и двинуться на Захарьевскую для охраны оружейных мастерских.

Прибыв туда, Курятников вместе с Яном Перно обошел мастерские, с удовлетворением осмотрел несколько тысяч смазанных тавотом винтовок, еще стоявших на пирамидах, десятка два пулеметов, ящики с патронами и кратко вымолвил: «Порядок. Дадим здесь им жару! Пусть только сунутся». И быстро, со знанием дела изложил Перно свой план обороны мастерских.

Вскоре рота заняла круговую оборону, установив множество пулеметов и выдвинув вперед дозоры. После полудня дозорные доложили, что к мастерским подъезжает какой-то-автомобиль. Выскочив на пустынную улицу, Перно сразу узнал старенькую машину коменданта города Кривошеина.

Автомобиль остановился перед воротами мастерских, и оттуда вышел хмурый Кривошеин в кожаной тужурке и в надвинутой на глаза фуражке. Поздоровавшись с Перно и подошедшим Курятниковым, он проговорил:

— Скоро сюда прибудут караульные от казаков. Сдадите мастерские им под охрану, а с ротой подтянитесь к Совету...

Перно вытаращил глаза.

— Сдать мастерские?.. На каком основании? Для чего?

— Так сложились дела, товарищ, — отводя взгляд, пробурчал Кривошеин. — Вынужденная мера...

— Неправильно это! — сердито вмешался Курятников. — Конники силой взять мастерские не могут. Зачем же отдавать так?

Кривошеин посмотрел на него с сочувствием, спросил:

— Как ваша фамилия, товарищ?

— Курятников. А что?

— А-а, так вы и есть тот самый «сября»[5] товарища Мясникова? Он ведь живет по соседству с вами, правда? — И когда Николай кивнул, он продолжал: — Так вот, товарищ Курятников, я тоже думаю, что конникам в городе драться несподручно и мы в случае боя могли бы им здорово наложить... Но это вопросы тактики, а товарищ Алеша решает вопросы стратегии, и он считает нужным, чтобы мы пока — он подчеркнул это «пока» — сдали мастерские...

— Так это решение Мясникова? — сразу остыл Курятников.

— Его и военревкома, — уточнил Кривошеин. И обратился к Перно: — Как только сдашь мастерские, сразу приходи в ВРК, к Алеше. Для тебя есть особое задание.

— Ладно... Что, плохи наши дела?

— Так-сяк... — Кривошеин снова посмотрел на Курятникова. — А драться с ними мы еще успеем, товарищ Курятников.

После того как он уехал, Перно и Курятников собрали роту, сообщили, что уходят, и приказали забрать все исправные пулеметы да еще каждому по лишней винтовке и побольше патронов.

Солдаты выполнили приказ и едва успели построиться в колонну, как во двор мастерских въехал отряд конников в черных бурках — человек десять во главе с вахмистром.

Соскочив с коня, вахмистр, плечистый кубанец с большими закрывающими рот усами, подошел к поджидавшему его Перно.

— Кто тут у вас будет начальник?

— Я буду, — ответил Перно.

— Получили распоряжение о сдаче мастерских под нашу охрану?

— Получил, — кивнул Перпо. — Так что пойдемте в контору, составим акт о сдаче и приеме.

Вахмистр оглядел стоящий вблизи строй роты и, конечно, сразу заметил множество пулеметов, винтовок и ящиков с патронами.

— А это что за оружие у солдат? — удивленно спросил он.

— Оружие? — Перно через плечо посмотрел на роту, потом сказал по своему обыкновению медленно, чуть растягивая слова: — А... Так это оружие, которое еще позавчера было выписано для полка имени Минского Совета... Вот они и получили сегодня.

— Придется оставить, — нахмурился вахмистр. — Никакого оружия отсюда выносить нельзя.

— Это почему же? — с наивным видом спросил Перно.

— Потому что этот ваш полк будет разоружен.

— Да? — с интересом спросил Перно. — Вот об этом нам ничего не говорили.

— Не говорили, так скажут!

— Ну, когда скажут, тогда и сдадим... А пока нам сказано, чтобы мы сдали вам под охрану склад, и, как видите, мы тихо-мирно сдаем...

— Тогда подождите немного, — не сдавался вахмистр. — Сейчас пошлю конника в наш штаб узнать, как нам быть.

— Что же, посылайте, пожалуйста. Но вы же понимаете, что мы не будем подчиняться распоряжению вашего штаба, а приказ нашего штаба уже есть. — И Перно дружески хлопнул по плечу вахмистра. — Да вы не беспокойтесь, друг, если действительно есть такая договоренность о разоружении нашего полка, так мы сдадим и это оружие, и то, что было получено в первый день. Ведь правда?

Вахмистр сунул кончик уса в рот, задумчиво пососал, еще раз посмотрел на дружески улыбающегося, невозмутимого латыша, на хмурых и решительных солдат из полка имени Минского Совета, молча и пристально следивших за их переговорами, и понял, что со своими десятью казаками все равно не сможет помешать им унести оружие.

— Вот чертяки гладкие! — усмехнулся он, закручивая мокрый кончик уса. — Ладно, давай пойдем подпишем акт.

Они вошли в здание и минут через десять вышли. Видно, сдача и прием мастерских прошли без долгих формальностей.

— Так вот, друг мой, — с той же дружеской улыбкой сказал Перно вахмистру, — охраняйте склад как полагается. И еще, видали, как мы тихо, без лишнего шума сдали вам все? Так вот, когда через несколько дней я вернусь, смотрите, чтобы также не было никакого шума. Поняли?

— Думаете, ваша возьмет? — хитро прищурил желтые глаза вахмистр.

— Можете не сомневаться, — уверил его Перно.

— Ладно, — весело кивнул вахмистр. — Ежели ваша возьмет, шуметь не будем. Прогневайте.

Курятников подал команду, и рота, громыхая колесами двух десятков пулеметов по булыжнику мостовой, двинулась к зданию Совета.

— В жизни не видывал более глупого документа, — говорил Кнорин на возобновившемся заседании Военно-революционного комитета, стуча согнутым пальцем по листу «соглашения». — Ну хоть бы один пункт, который удовлетворил бы обе стороны!

— Точно, — подтвердил Ландер. — И жить этой бумажке ровно столько, сколько понадобится одной из сторон, чтобы набраться сил и раздавить другую.

— Ну, если бы дело обстояло так, то они могли бы сделать это хоть сегодня, — пожал плечами Алибегов. — И я просто диву даюсь: какого черта они вообще пошли на эти переговоры?

И как раз в это время вошел Ян Перно. Когда он рассказал о том, как он сдавал мастерские казакам, как вынес оттуда оружие и боеприпасы и как отнеслись к этому казаки, Мясников многозначительно оглядел товарищей.

— Вот вам еще одна причина их колебаний: они отлично знают, что наши малочисленные силы будут тем не менее драться насмерть, а вот будут ли их казаки драться так же — неизвестно... Ведь революция не могла пройти мимо казачества, теперь оно не желает быть слепым орудием в борьбе против народа — рабочих и крестьян, казак больше не хочет носить на себе клеймо душителя свободы, опричника и палача. Вот эти настроения и пугают ждановых и балуевых...

— Ну что ж, во всяком случае, мы максимально использовали обстоятельства, чтобы некоторое время продержаться, пока подойдут наши с фронта, — сказал Ландер. — Так кого же мы пошлем в этот комитет погибели революции?

— Надо двух членов исполкома Совета, — напомнил Кнорин. — Чтобы никто не смог придраться, что мы нарушаем соглашение.

— Одного я давно уже наметил, — сказал Мясников и, обернувшись к Алибегову, сделал свирепое лицо: — Помните ли вы, многоуважаемый провидец, кто позавчера первым начал уверять, что «они не будут сопротивляться», что «у них нет желания лезть в драку»? Вы тогда убедили нас, а сейчас будьте любезны пойти туда и теперь уже их убедить в этом! — И когда все невольно рассмеялись, он уже другим тоном продолжал: — Нет, серьезно, Ванечка, крутись там как хочешь, изворачивайся, измочаль язык, но только не давай этому Жданову уговорить штернов и вайнштейнов перейти к активным действиям.

— Ну а другим делегатом предлагаю члена исполкома Совета Перпо, — сказал Кривошеий. — Он со своим обычным спокойствием и хладнокровием будет хорошим дополнением к Алибегову.

— Гм, ничего себе придумали наказаньице мне, — пробурчал Алибегов.

— Да ладно, чего там, — философски сказал Перно. — Ведь это и в самом деле интересно — сидеть с ними в этом «Ноевом ковчеге» и трепать языком.

— Почему в «Ноевом ковчеге»? — спросил кто-то.

— Ну а как же, там было «каждой твари по паре», и здесь тоже от каждой организации по два представителя. А этих организаций в городе тьма-тьмущая!

К вечеру пушки и пулеметы были убраны с площадей и улиц Минска, пехотные и кавалерийские части ушли в казармы. Советские караулы, оставив позиции, стянулись к баракам 37-го запасного полка, к зданию Минского Совета и к Коломенской площади.

Город опять выглядел мирно, но все чувствовали: под серым пеплом этого спокойствия таятся жаркие угли и каждую минуту может вспыхнуть пожар яростной гражданской войны.