Гений Умирает Дважды

МОСКВА, УГОЛ МОСФИЛЬМОВСКОЙ И МИНСКОЙ УЛИЦ

Машина едва только успела выехать из ворот посольского особняка, как стоявший на обочине милиционер дал отмашку к обочине.

— O, черт бы их побрал! — по-немецки выругался водитель.

— Что случилось? — насторожился сидевший на заднем сиденье автомобиля Фарренхауз.

Он был слишком опытен, поэтому насторожился при этом восклицании.

— Тут никогда раньше не было поста дорожной полиции, — с досадой отозвался водитель, аккуратно притормаживая возле милиционера. — И машины, которые выезжают из посольств, практически никогда не останавливают, даже если они не дипломатические…

Это и в самом деле было странно. Впрочем, у Фарренхауза бывали случаи и посерьезнее, чем неожиданный постовой в непривычном месте. Как там, у русских?.. А-а, вот: рояль в кустах.

— Извините! — подошедший к открытому водительскому окну постовой четко козырнул. Он не представился, хотя обязан был это сделать, отметил про себя Фрэнк. — Не могли бы вы выйти из машины?

— Мы будем жаловаться, — тотчас пообещал водитель.

Он мог сердиться — хотя бы потому, что не знал, что это за важная птица, которую он сейчас везет и перед которой даже всемогущий секретарь посольства ходил едва ли не на задних лапках. Фрэнк оставался спокойным. Он уже понял, что все сейчас делается с какой-то целью. С какой? Будет видно. Во всяком случае, в данный момент он находился в стране вполне законно и официально, ничего лишнего или незаконного у него при себе не было, ничего противоправного не совершил, так что и бояться было нечего. Потому на происходящее Фарренхауз смотрел скорее с любопытством, чем с возмущением.

Правда, понимал он, могут быть и провокации, да только это может произойти лишь с какой-то определенной целью. Ну а в данной ситуации он не видел цели, ради которой в отношении него могут совершить провокацию.

— Вы сидите, — сказал Фрэнк водителю. — Я сейчас сам все улажу.

Он вышел из машины, откровенно потянулся, разминая мышцы. Закинув руки за спину, с нескрываемым любопытством уставился на милиционера, который, в свою очередь, смотрел на него с некоторым замешательством — российский страж порядка не привык, чтобы водители игнорировали его требование покинуть салон.

— Ну и где? — Фарренхауз заговорил с милиционером по-русски.

— Что где? — не понял тот.

— Где люди, которые поручили вам остановить именно эту машину?

Постовой ответить не успел.

— Я здесь, senhor Альберту.

Так к Фрэнку уже давно никто не обращался. И этот факт его просто ошарашил. Фарренхауз резко оглянулся. И узнал стоявшего рядом человека — правда, узнал не сразу, через целое мгновение — все же сколько лет прошло…

— О, Алессандро?

— Я, я, старый ты пройдоха.

Они обнялись — причем обнялись почти искренне, как старые приятели после долгой разлуки.

— Вот уж кого никак не ожидал здесь увидеть! — растроганно пробормотал Фрэнк.

— Да и я тоже, признаться, не думал, что доведется… — отпуская его из объятий, разве что не хлюпнул носом Харченко. — Рад тебя видеть…

Оба вполне владели собой. И на них с удивлением смотрели сейчас четверо — два водителя из двух автомобилей, стоявший неподалеку на газоне выдернувший Харченко из постели человек и постовой.

— Ну ладно, Альберту… — русский похлопал коллегу по плечу. — Ты как, не против, если я тебя буду называть по-старому?

Харченко теперь уже знал настоящее имя Фарренхауза, но ему было приятно произносить имя «Альберту», которое словно возвращало его, пусть и в воспоминаниях, в лихую молодость.

— Нет, конечно, нет, Алессандро, — Фрэнк в данном случае тоже был вполне искренен. — Мне даже приятно — словно молодостью повеяло… — он словно подслушал мысли собеседника. — Ах, молодость, молодость, куда ты умчалась… Я так понимаю, что нам нужно поговорить?

— Ты стреляный воробей, тебя на мякине не проведешь, — засмеялся Харченко. — Ты прав, нам нужно поговорить… Просто поговорить, — добавил он.

— Это я понял, — подхватил Фрэнк. — Где? И когда?.. А то я спешу…

Спешишь? Теперь тебе спешить уже нет необходимости, дорогой друг, только ты об этом пока еще не знаешь.

— Прямо сейчас, — предложил Харченко. — Подскочим в одно местечко…

Фарренхауз откровенно рассмеялся.

— Ну что ты, Алессандро? Не смеши… Чтобы я поехал с тобой в какое-то местечко?..

— Ну давай тогда просто так пройдемся, — легко согласился Харченко. — Отпускаем машины, зайдем в любое кафе или ресторанчик, который тебе понравится, там и посидим… Поверь, Альберту, мне нужно с тобой просто поговорить, без подвоха.

Фрэнк опять засмеялся.

— Так я тебе и поверил!.. Ну ладно, договорились, но командовать, где именно мы будем разговаривать, буду я.

— Хорошо, — подхватил Харченко и тут же хохотнул: — Но только тогда и угощаешь ты. Ты-то тут по делам фирмы, значит, деньги есть. Ну а я простой пенсионер.

— Ты уже на пенсии? — они шли вдоль Минской улицы в сторону железнодорожного моста, по которому медленно тащился тяжелый грузовой состав.

Автомобиль, на котором приехал Александр, сорвался с места и умчался. Повинуясь отмашке Фрэнка, посольская машина развернулась и вернулась в особняк — Фарренхауз представил, как водитель посольства первым делом бросится с докладом к секретарю и тот будет терзаться в догадках, что же произошло с только что приехавшим для выполнения секретнейшего поручения человеком… Постовой гаишник уселся в подъехавший желто-синий «уазик» и тоже укатил.

Они брели вдвоем — и Фрэнк подумал, что, быть может, и в самом деле разговор у них будет сейчас происходить конфиденциальный. Правда, он не сомневался, что этот разговор прослушивается, записывается и потом будет тщательно проанализирован. Ну да тут уж ничего не поделаешь… В любом случае нужно сначала узнать, чего же от него хотят русские.

— Да, на пенсии, — продолжал разговор

Харченко. — Сам знаешь, что у нас в стране происходит — вот и ушел на заслуженный, так сказать… А ты, как я вижу, по-прежнему трудишься?

— Ты правильно видишь… Так что тебя интересует? — уклонившись от прямого ответа, перешел к делу Фрэнк.

— Узнаю твою старую бульдожью хватку, — хмыкнул

Харченко. — Ну что ж, ладно, вечер воспоминаний объявляем закрытым.

— Да ты что! Ни в коем случае! — с не слишком естественным энтузиазмом возразил маркландский разведчик. — Просто мы сначала решим деловые вопросы, а потом поговорим о былом… Нам ведь и в самом деле есть что вспомнить!.. Кстати, хочешь верь, а хочешь нет, но я только сегодня вспоминал нашу с тобой встречу в Лиссабоне. Помнишь?

— А то как же! Разве такое забудешь?.. И ведь ты тогда был прав, Альберту, ты был прав в том нашем споре…

Они немного помолчали, пока шли под мостом, по которому грохотал колесными парами грузовой состав. Эта пауза словно провела разграничительную черту в их разговоре.

— Ты какими судьбами в Москве, Альберту? — в лоб, безо всякой дипломатии спросил Харченко.

Да он и не умел быть дипломатом.

— Ты, наверное, не знаешь, что я сейчас работаю по линии Всемирной организации здравоохранения… — откровенно соврал Фарренхауз. — А что?

Слева от них нескончаемо гудела дорога. Справа едва слышно шумели листвой деревья.

— Дело в том, Фрэнк, что ты имеешь все шансы вляпаться в крупные неприятности, — серьезно ответил Харченко. — Ты же сам понимаешь, что за тобой следили…

— Честно говоря, это меня здорово удивило, — перебил Фрэнк. — Я-то думал, что за те десять с лишним лет, которые меня тут не было, учитывая, сколько у вас всего произошло, обо мне прочно забыли. А тут гляди-ка, в первый же день…

Александр и сам был удивлен такой оперативностью нынешних чекистов. Однако не говорить же об этом своему коллеге, с которым в свое время они были по разные стороны баррикад! Впрочем, почему были? И остаются.

Им обоим не было дано узнать, что информация о возможном визите в Москву Фарренхауза поступила от покойного Лосницкого и что Фрэнка взяли под плотное наблюдение еще в Афинах.

— Знаешь, на Лубянке деньги напрасно не получают… — произнес Харченко небрежно, как нечто само собой разумеющееся. — Так вот, Фрэнк, — якобы случайно, а на самом деле демонстрируя свою осведомленность, назвал он собеседника подлинным именем, — я надеюсь, что у нас с тобой получится более или менее откровенный разговор. Я тебя предупрежу о том, в какие неприятности ты можешь вляпаться, ну а ты немножко поделишься со мной информацией о том… Ну в общем об этом мы с тобой поговорим чуть позже… Да ты и сам прекрасно знаешь, что именно меня интересует.

Фарренхауз лихорадочно обдумывал предложение. Он не мог понять одного: зачем все это нужно российскому КГБ, как бы он теперь ни назывался.

— Слушай, Алессандро, мы с тобой давно знакомы, и я не хотел бы тебя обманывать, а потому и разбрасываться такими обещаниями я не хочу, — осторожно отозвался он. — Давай, ты начинай, а там поглядим.

— Что ж, и это уже хорошо… — Харченко и с таким предложением согласился легко, словно ожидал именно такого поворота в разговоре. Он вообще нынче легко соглашался с Фрэнком — скорее всего потому, что был крайне заинтересован в достижении договоренности. — Альберту, мы же с тобой старые кадровые разведчики, а не уголовники какие-то! И не международные террористы… А потому предупреждаю тебя как коллегу, как человека, к которому отношусь с искренним уважением: если мы тебя в этот раз здесь возьмем за жабры, то не выдворим за шпионскую деятельность, на что ты, очевидно, рассчитываешь, а посадим за соучастие в уголовном преступлении, в террористическом акте, совершенном на нашей территории.

Оказаться в тюрьме за уголовщину? Терроризм?.. Только этого ему еще не хватало на старости лет!.. Похоже, что русские и в самом деле много чего знают. Или Александр просто блефует? Как ни говори, а до сих пор у них идет диалог, состоящий из намеков и недомолвок.

— За какое уголовное? — сделал вид, что только теперь искренне встревожился Фарренхауз. — Ты серьезно?..

— В том-то и дело… — не отвечая прямо, Александр подтведил его худшие предположения. — Именно уголовное. Причем грязное, очень грязное, недостойное… Ну что, разговор будет?

Интересно, он говорит правду или же специально нагнетает страсти, пытаясь спровоцировать на откровенность, подумал Фрэнк.

— Разговор о чем? — поинтересовался он подчеркнуто небрежно.

Клюнул, понял Харченко. Пусть слегка, самую малость, но клюнул! Теперь не спугнуть бы его неосторожной подсечкой!.. А для этого нужна максимальная откровенность. Ложь собеседник почувствует мгновенно — впрочем, он и умолчание поймет правильно.

— О чем разговор?.. Я, по-моему, высказался достаточно ясно… Мне не нужно, чтобы ты рассказал все о том, зачем сюда пожаловал — я понимаю, что ты не имеешь права об этом говорить. Ты можешь не называть имен и другой конкретики. Просто ты расскажешь о сути дела. Потом спокойно садишься в самолет и улетаешь отсюда куда угодно — хоть в Лозанну, хоть к себе в Маркланд.

… - И не выполню задание, — закончил за собеседника Фрэнк.

Впрочем, учитывая степень осведомленности местных спецслужб, подумал он, и без того можно с достаточной уверенностью сказать, что задание ему выполнить не удастся так или иначе… Но зачем же тогда делиться с противником информацией?

— А если нет? — после небольшой паузы поставил вопрос ребром Фарренхауз.

— А если нет, Альберту, то у тебя будет альтернатива. Если ты попытаешься просто так улететь, не давая нам информации, мы поднимем твое старое досье и с треском на весь свет выдворим отсюда как шпиона, после чего ты, соответственно, не сможет работать и под «крышей» Всемирной организации здравоохранения, ну а если будет хоть малейшая возможность-зацепка, мы тебя тут же и посадим.

Фарренхауз был как никогда серьезен.

— Это шантаж, Алессандро, — тихо сказал он.

— Пусть даже и шантаж, — не стал отпираться Харченко. — Но у нас сейчас такая ситуация, что не до сантиментов. Только потому, что мы надеемся найти с тобой компромисс, меня выдернули из-под пенсионерского одеяла и привезли на встречу с тобой.

Так-так-так… Значит, можно еще попытаться как-то сманеврировать…

— Вам так нужен этот компромисс?

— Да, — твердо сказал Александр. — Потому что если наши предположения верны, ты непременно вляпаешься в крупные неприятности, а у нас опять прольется кровушка… Ее и так уже пролилось немало…

Кровушка… Значит, секретарь сказал правду: кровушка уже пролилась!.. И русские уже связали это с прибором Штихельмахера. Или еще нет?.. Тут спешить не надо, пусть сначала русские выложат все, что у них есть, ну а мы потом сориентируемся.

— Мне надо подумать.

— Думай, — не стал дожимать пенсионер. — Вон ларечек, возьмем сейчас по пивку… Я же помню, ты его когда-то очень любил… Сядем в скверике, и ты подумаешь… Помнишь, как в старые добрые времена, когда ты от меня по Курску бегал? Тогда у нас в стране повсюду было только два сорта пива — "пиво есть" и "пива нет"… А сейчас этих сортов вон сколько!.. Рекомендую «Очаковское» с красной этикеткой — никаким вашим «Бавариям» и «Хольстенам» не уступит, поверь мне, старому пивоману.

Пиво оказалось приятно холодным и в самом деле вкусным. Фрэнк отпил сразу половину бутылки и теперь сидел, расслабившись, подставив лицо пробивающимся сквозь листву солнечным лучам. Со стороны он напоминал полностью расслабившегося человека. Однако Харченко знал, что сейчас под этими седыми, ежиком, волосами идет бурный мыслительный процесс. Это большое искусство — просчитывать множество варинатов, внешне изображая такого вот разомлевшего на солнце человека.

…Итак, по порядку.

Значит, из-за прибора тут уже начались кровавые разборки. Впрочем, об этом Фрэнк знал. Он не знал другого — успели ли чекисты связать его прилет с изобретением Штихельмахера. Допустим худший вариант: они уже что-то знают. Что именно — сейчас не так важно. Главное, если допустить такой ход событий, теперь они смогут это дело раскрутить, а значит, и в самом деле могут повесить на него, Фрэнка Фарренхауза, что-нибудь криминальное… И это с их стороны не будет какой-то провокацией, достаточно только выждать, потому что профессиональный шпион, приехавший охотиться за неким секретом, непременно должен будет связаться с местными криминальными кругами… Другой вариант, тоже крайне нежелательный — через него могут выследить хотя бы одного агента маркландской разведки… Ведь не может же он действовать без помощников!.. Короче говоря, Фарренхауз может только побеседовать со знакомыми эндокринологами и, скорее всего, он ничего из этих разговоров не узнает. Но стоит ему только предпринять более активные шаги, он с треском провалит всю операцию, потому что за ним уже следят.

— Скажи, Алессандро, а какую цель преследуешь лично ты? — спросил он.

— Я лично? Никакой. Я сейчас говорю, прости за патетику, от имени своего народа… Тут все просто, Альберту. Я не знаю, из-за чего вся эта бодяга… Действительно не знаю, я ведь не в штате… — откровенно прибеднялся Харченко. — Да и остальные наши, как я понял, пока не слишком-то в курсе… Короче говоря, тут уже трупов у нас… — напускал он туману. — И еще будут, если ты не поможешь остановить убийства. Ну ты же не убийца, Альберту!..

Не убийца… Если сейчас уничтожить информацию о приборе, стану убийцей, признал Фрэнк. Пусть даже косвенным. Сколько людей нынче так нуждаются в этом приборе! Сколько человек умирают от того, что в мире такого прибора пока не существует!

…Вот и оказался ты, Фрэнк, перед выбором. Экономические интересы твоей родины — или возможность реально помочь ста тридцати миллионам человек на всей земле, которые никогда не узнают даже имени своего благодетеля. Какое-то число твоих земляков лишится работы, причем, если брать в процентном отношении к населению страны, такое число оказывается немалым — а эта разваливающаяся Россия, которая уже трещит по всем швам, вдруг окажется единоличным владельцем панацеи от болезни, захлестнувшей весь мир. Ты лично, Фрэнк Фарренхауз, не станешь совладельцем могучего концерна — а какой-нибудь русский чиновник типа того же Лосницкого продаст кому-то секрет и положит себе в карман кругленькую сумму. Тут еще кого-нибудь убьют или похитят — а ты, Фрэнк, окажешься в тюрьме, причем не в тюрьме цивилизованной, типа шведской образцовой, расположенной в Хюддинге, а здесь, в России, с переполненными камерами, вшами и туберкулезом. При этом, если он действительно будет доказательно обвинен в совершении уголовного преступления, то его руководство в Маркланде не станет за него бороться. Его, Фрэнка, все равно отсюда отправят, для выполнения этой задачи сюда пришлют кого-нибудь другого, того же «Джона», например, который, кстати, не исключено, ухлопал этого дурака Лосницкого, и тогда, опять же, не видать ему тех баснословных доходов, на которые он надеялся, — и вовсе нет гарантии, что изобретение станет достоянием человечества, а не будет использоваться только для лечения супербогачей…

Хорош выбор. Особенно если здесь замешаны такие понятия, как честь, совесть и этические принципы человека, который хочет в собственных глазах выглядеть порядочным, гордость разведчика, которого пытаются вовлечь в грязные криминальные разборки…

— Так ты говоришь, что имена тебя не интересуют? — не открывая глаз, проговорил Фарренхауз.

— Я этого не говорил, — поправил Харченко. — Я сказал, что не буду тебя об этом спрашивать, если ты не сочтешь нужным что-то говорить.

— Ладно, — согласился Фрэнк и отхлебнул добрый глоток пива. — Так и быть… Еще раз твои условия?

Александр монотонно повторил:

— Ты мне сейчас рассказываешь об этом деле, потом удаляешься в посольство, заказываешь билет на ближайшее время, садишься в самолет и улетаешь. Если попытаешься с кем-то встретиться за пределами посольства или вступить в контакт хотя бы уже в аэропорту, тебя тут же задержат.

— Ясно, — все и в самом деле было предельно ясно. — Ну что ж, похоже, ничего другого мне не остается… Но только Алессандро, мне придется довериться тебе.

Харченко коротко покивал головой. А про себя подумал, что если вдруг какой-нибудь начальник из молодой поросли прикажет задержать иностранного шпиона, он, Александр Харченко, будет чувствовать себя не слишком уютно.

— Какой-то ваш гений-самоучка изобрел какой-то прибор, деталей и принципа работы я не знаю, который позволил бы успешно бороться с такой болезнью, как сахарный диабет, — начал рассказывать Фарренхауз, также не считая нужным показывать степень своей информированности. — Сам он, этот ваш изобретатель, умер, кажется, от инфаркта. И за этим прибором, вернее, за его идеей, потому что самого прибора, насколько я представляю ситуацию, еще не существует, во всяком случае о его существовании ничего не известно, сейчас идет большая охота… Доподлинно известно, что в этом деле замешана какая-то кавказская группировка, мы к ней не имеем никакого отношения и никак с ней не контактируем… Как видишь, с моей стороны тут никакой уголовщины, обычный промышленный шпионаж… Тот человек, который сумеет захватить идею, лично мгновенно станет миллионером, а его страна на одних лицензиях на производство прибора сможет в течение нескольких лет строить всю свою экономику… Это золотое дно, Алессандро, это Эльдорадо! Я уж не говорю о том, какой удар тем самым будет нанесен экономике нескольких стран, в том числе моего родного Маркланда, о том, какие субсидии, какие займы можно будет под этот прибор выколотить из ВОЗ, МВФ и других богатых международных организаций…

Харченко на сообщение отреагировал вполне спокойно. Он его попросту не оценил. Прибор от сахарного диабета… Как может препарат от какой-то болезни спасти экономику страны? Разве может быть, чтобы из-за препарата или аппарата сюда присылали такого аса разведки, как Альберту?.. Но ведь прислали же! Значит, тут и в самом деле что-то есть… Если он не врет, конечно.

— Это все? — спросил он.

— Это суть, — опять поправил его Фарренхауз. И подбросил информацию по поводу конкурентов, рассчитывая чуть облегчить работу человеку, которого пришлют сюда вместо него: — Еще я знаю, я тебе уже об этом говорил, что кроме нас, за прибором охотится еще кто-то. Кто и зачем — не знаю. Как я уже говорил, какие-то кавказцы, потом еще какая-то мафия… Только уверяю тебя: мы никаких кровавых разборок на вашей территории не устраивали.

Может быть, и так. А может, и нет…

— Ладно, Альберту, будем считать, что наш договор вступил в силу, — проговорил Харченко. — Если никто из нашего начальства не захочет что-то дополнительно выяснить…

— Я ни с кем больше говорить не стану, — покачал головой Фрэнк. — Я и так сказал тебе по старой дружбе куда больше, чем имел право сказать…

Ха-ха, по дружбе…

— Знаю, — вслух Александр сказал иное. — И ценю. Значит, если что, я тебе еще позвоню.

Фарренхауз молча кивнул. Ему не хотелось ничего ни говорить, ни делать, он чувствовал какую-то опустошенность.

Пора и мне на пенсию, вдруг подумал он. Домик у меня есть, счет в банке накопился немалый, на старость хватит… Если разведчик становится сентиментальным, если он начинает думать о благе человечества и о личной душе в ущерб интересам своей страны — ему пора на пенсию.

— Фамилия этого изобретателя Штихельмахер, — неожиданно даже для себя самого проговорил Фрэнк. — А продал нам информацию о нем сотрудник вашего МИДа некто Александр Лосницкий. Лосницкий потом, кажется, пропал без вести, но я к этому никакого отношения не имею.