Генрих Мореплаватель (1394—1460)

Глава III КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ И ПУТЕШЕСТВИЯ ЗЕМЛЕПРОХОДЦЕВ (около 1100–1300)

Паломники были пионерами развития Европы и христианства: в узком смысле — до времен Карла Великого, в более широком — до начала крестовых походов.

Их первооткрывательская роль, насколько ее вообще можно назвать первооткрывательской, была целиком оттеснена на второй план викингами, которые в погоне за новыми мирами для завоеваний действительно совершили открытия первостепенной важности; однако, когда сначала сами морские разбойники-викинги, а затем и все норманны, как расселившиеся в колониях, так и живущие на родине, приняли христианство, подобно тому как прежде арабы приняли ислам, сам дух паломничества изменился, приняв новые, более широкие формы. С обращением в христианство Венгрии и Скандинавии[20] христианская Европа сплотилась в империю, более сильную, чем империи Константина или Карла Великого, в духовную федерацию, а не политическое единство, в основе единения и неделимости которой лежала не какая-то видимая субординация, а общая ревность в общей вере. Таким было состояние латинского мира, а также в какой-то мере и греко-русского мира к середине XI в., когда византийские императоры сломили силу Восточного халифата и отвоевали большую часть государства Ираклия; когда римское папство при Льве IX, Гильдебранде и Урбане вышло на политическую арену, поставив перед собой цель — и большей частью успешно ее достигая — создать всеевропейскую империю — федерацию на основе религии. Это сделали скандинавы, которые то ли как пираты, то ли как завоеватели, то ли как братья расселились во всех европейских странах. Долгий крестовый поход, длившийся вот уже четыре столетия в Испании, на юге Италии и в Леванте, бушевавший то на островах Средиземноморья, то на перевалах Альп и Пиренеев, то на берегах Луары и Тибра, теперь, в канун первого сирийского крестового похода 1096 г., стремительно приближался к решительной победе. Толедо был отвоеван в 1084 г.; норманнские владения в обеих Сицилиях уже пришли на смену слабой и ненадежной христианской защите от арабских эмиров; паломники двигались тысячами там, где раньше они шли десятками, а то и в одиночку, — по вновь открывшимся сухопутным маршрутам через Венгрию; и только далеко на востоке первое появление турок в роли поборников мусульманства[21] грозило обратить прилив и отлив. Христианство уже пережило поразительную экспансию языческого севера; теперь, когда оно привлекло норманнов на свою сторону, оно было готово действовать по их образцу. Зрелый замысел папства лишь указал выход всеобщей неутомимой и огромной энергии, звавшей к более широким действиям. Однако отнюдь не само движение крестоносцев пролило столько нового света, дало Европе столько новых знаний о мире, но воздействие этого движения на развитие торговли, путешествий и колонизации.

1. С XI в., с самого начала этого периода, все знаменитые паломники — английский купец Севульф, норвежский король Сигурд, игумен Даниил из Киева и их последователи — были движимы не только благочестием. Общим для них был интерес к путешествиям; некоторые из них особенно интересовались торговлей; большинство было так же готово к битве, как и к молитве.

2. Однако, поскольку воинствующий дух церкви, по-видимому, поутих и ее усилия, направленные на создание новых царств — в Антиохии, в Иерусалиме, на Кипре, в Византии, становились все более бесплодными, постольку началось непосредственное развитие европейских знаний с помощью научных путешествий. Винландия, Гренландия, Белое море и другие норвежские открытия были открытиями, сделанными великим народом для себя самого; не будучи связаны ни с торговыми целями, ни с религиозным чувством, они остались как бы не осознанными Западом. Полный отчет о норвежских путешествиях в Америку лежал в Ватикане, когда Колумб разыскивал доказательства существования в пределах досягаемости — Индии, как он полагал, — на том месте, где он обнаружил неизвестный континент и новый мир. Но ни одна живая душа не знала об этом; даже гренландские колонии были утеряны и забыты в XV в.; в 1553 г. английские моряки достигли Архангельска, не подозревая, что Отер или Торер Гунд уже побывали здесь за шесть веков до них; Запад с XIII по XVI в. почти потерял Россию из виду, и она стерлась из его памяти, будучи под властью татар; однако миссионеры, купцы и путешественники, следовавшие за крестоносными армиями к Евфрату и продвигавшиеся караванными путями к Цейлону и Китайскому морю, присовокупили сведения о Дальнем Востоке и Центральной Азии — «Thesauri Arabum et divitiae Indiac» — к тем знаниям, которыми уже обладало христианство.

И коль скоро эти знания были связаны с выгодой, коль скоро Поло и их спутники дали знать Западу о великих благах, доставляемых материальными богатствами, каких не имел даже Рим при Траяне и которые столь долгое время беспрепятственно делились между арабами и коренными жителями, невероятно, чтобы эти открытия были легко забыты. С этого времени (с конца XIII в.) и до успеха португальцев на другом пути, в конце XV в., европейские интересы состояли в том, чтобы проникать все дальше по старым сухопутным маршрутам и получать все большую выгоду.

3. Существовал еще один аспект этой же проблемы, еще более заманчивая для смельчаков перспектива. Найдя морской путь к индийской сокровищнице, мореплаватели, такие, как венецианцы и генуэзцы или их испанские ученики, могли прорваться к сокровищам мира в самой их кладовой, создав торговую империю и получив возможность единовластно распоряжаться этим настоящим земным раем.

Затем, став хозяевами богатств Востока и боевой силой Запада, христианские нации могли бы сокрушить своего старого врага — ислам — и, стиснув его между двумя силами, между молотом и наковальней, могли бы нанести удар, который дал бы им власть над всем обитаемым миром.

Именно под воздействием такого рода мыслей, навеянных крестовыми походами и наследием открытий, сделанных на огромном пространстве от Багдада до Китая, Вивальди в 1281–1291 гг. совершил путешествие из Генуи, чтобы найти океанский путь вокруг Африки с надеждой достичь Индии; Малочелло около 1270 г. добрался до Канарских островов; другие добровольцы предпринимали подобные попытки почти двадцать раз за последующие четыре поколения, пока их судорожные усилия не были организованы, энергично продолжены и доведены до победы принцем Генрихом и его португальцами (1412–1497).

4. Наконец, возрождение Европы в эпоху крестовых походов было не только прагматическим, материальным, но и духовным. В конечном счете наука была затронута и преображена новой жизнью ничуть не меньше, чем военное искусство, или социальный статус городов, или коммерция торговых республик. Так, география и родственные ей науки незамедлительно восприняли одно из новшеств, хотя полностью осознали его значение и стали использовать его весьма не скоро. Магнит на Западе впервые упоминается около 1180 г., применение же его моряками, вероятно, правильно датировать XIII в. в связи с открытием Амальфи.

Но вернемся назад. Хотя это уже и описано в общих чертах, мы должны более точно проследить, как подготавливалась деятельность принца Генриха: во-первых, паломниками-воинами и путешественниками новой эпохи, купцами, или проповедниками, или любителями достопримечательностей, которые прошли сухопутными маршрутами Востока до конца; затем моряками, которые начали рассеивать чары, заколдовавшие Западный океан, и все дальше уходить в открытое море, эту торную дорогу мира, и, наконец, учеными, которые скорее чем кто-либо благодаря созданным ими картам, глобусам, инструментам и теориям являлись учителями, наставниками и духовными предшественниками героя открытий.

Паломники, путешественники и купцы обеспечивали исследовательскому движению смысл, привлекательность и материальное оправдание; остальные, можно сказать, привносили форму — мореплавательский дух, благодаря которому был достигнут успех. При этом одни были столь же необходимы, сколь и другие.

Человеческий разум потому так хорошо справлялся со своей задачей, что питался обоснованной надеждой; люди продвигались вокруг Африки сквозь атлантические штормы потому, что впереди маячил золотой Восток.

Как мы уже видели, именно землепроходцы XII–XIV вв. представили этот золотой Восток Европе и добавили к мечте и традиции вдохновляющее знание. Из этих землепроходцев первыми достойны упоминания Севульф из Вустера, Аделяр из Бата и Даниил из Киева — трое из того сонма мирных паломников, которые следовали за завоевателями в первом крестовом походе (1096–1099). Все они оставили воспоминания, характерные для нового времени и являющие разительный контраст отчетам, оставленным толпами прежних паломников, даже таких, наиболее близких к ним по времени, как Эльдред, епископ Вустерский и Йоркский, короновавший Вильгельма Завоевателя, или Свен Годвинсон, или Торер Гунд, целью паломничества которых было всего лишь покаяние. Каждое новое обращение в христианство северной нации вызывало новый приток истово верующих в Италию и в Сирию, оживляло свойственный еще IV в. обычай паломничества; но когда средневековое христианство окончательно сформировалось и религиозная страстность стала более прочной и земной, тогда первооткрыватель и обозреватель как бы объединился с паломником, что и отражено во всех дошедших до нас записках.

Севульф был мирянином и купцом, который отправился в паломничество и стал монахом по просьбе своего духовника — Вульфстана, епископа Вустерского. Но хотя его повествование было охарактеризовано как огромный прогресс по сравнению со всеми более ранними описаниями путешествий, оно ограничивается святой землей и не затрагивает лежащих далее, в Месопотамии или Египте, мест паломничества, которые посетили и описали Сильвия и Фиделий.

Пустившись в путь через каких-нибудь три года после захвата латинянами Иерусалима (1099 г.), английский путешественник описывает шесть различных маршрутов из Италии в Сирию, что свидетельствует о широком развитии средиземноморских взаимосвязей и о достигнутой к началу второго тысячелетия практической безопасности мореплавателей от пиратов в этих краях.

Путь, избранный им, — через Монополи, Корфу, Коринф и Афины — привел его на Родос, «где когда-то был Идол, называемый Колосс, одно из семи чудес света, но его разрушили персы, как и почти всю землю Ро-мании, по пути в Испанию. То были колоссяне, к которым писал святой Павел».

Оттуда он отправился в Миру Ликийскую, «порт Адриатического моря, так же как Константинополь — порт Эгейского».

Высадившись в Яффе после тринадцатинедельного плавания, Севульф вскоре очутился среди чудес Иерусалима, которых стало ничуть не меньше со времен Аркульфа. На самой вершине церкви Гроба господня находился знаменитый «пуп земли», «называемый ныне компас, который Христос измерил своими руками, творя спасение в середине, как сказано в Псалмах». Таким образом, те же легенды подкреплялись теми же текстами и в VI или VII в.

По пути к Иордану, «в четырех лигах к востоку от Иерихона», вдали показалась Аравия, «ненавистная всем, кто почитает бога, но где есть гора, откуда Илия был вознесен на небо в огненной колеснице».

В восемнадцати днях от Иордана, по пути в Хеброн, находится гора Синай, где высится «дуб Авраама» и где, по выражению паломников, «он сидел и вкушал вместе с богом», но сам Севульф с этой стороны не покидал пределов Палестины. После путешествия через Галилею, отметив дом святого Архи-Триклина (святой «правитель пира») в Кане, он направился морем в Византию, избегая сарацинских кораблей и попадая в такие штормы, в которых на пути в Яффу на его глазах погибло около двадцати паломнических и купеческих кораблей, стоявших на якоре. Из этого видно, насколько более интенсивным стало религиозное и торговое мореплавание на Средиземном море под влиянием крестовых походов и как изменились главные морские трассы. Со времен мусульманского завоевания путешественники попадали в Палестину главным образом через Египет; распространение христианства в Сирию вновь открыло прямой морской путь, так же как за сто лет до этого (ок. 1000–1100) обращение в христианство Венгрии и Северо-Восточной Европы открыло прямой путь по суше. Оба пути — и через долину Дуная, и по «Римскому морю» — были свободны, и Запад вновь устремился на Восток в масштабах, невиданных со времен завоеваний Александра.

Во времена Севульфа паломники-крестоносцы подразделялись на ряд групп. Тут были ревностно верующие ученые, такие, как Аделяр и Даниил на двух противоположных концах христианского мира — в Англии и России (в Бате и в Киеве); северные короли-мореходы, такие, как Сигурд или Роберт Нормандский, и даже евреи, раввины или купцы, такие, как Вениамин из Туделы. Все они, следуя попутному потоку первого крестового похода и останавливаясь у его гребня, принадлежали к тому же типу путешественников, жили в то же время и были обуреваемы тем же порывом, что и сам Севульф; они явно отличаются от великих путешественников XIII в., которые были скорее знаменосцами западной веры и империи, плетущимися в обозе за ее армиями.

Однако, за исключением трудов игумена Даниила (ок. 1106 г.) и рабби Вениамина (ок. 1160–1173), стоящих в стороне от прочих, ни одно из упомянутых нами исследований, осуществленных паломниками в XII в., не отмечено ничем оригинальным или примечательным.

Аделяр (или Ателард), соотечественник Севульфа и Виллибальда, все же в большей мере предвестник Роджера Бэкона и Некама. Он скорее теоретик, чем путешественник, и его экспедиция через Египет и Аравию (ок. 1110–1114) была вызвана, очевидно, по преимуществу научными интересами. «Он доискивался причины всех предметов и тайн природы», и в его распоряжении было такое «богатое собрание захваченных документов», особенно греческих и арабских рукописей, что он вернулся в Англию, чтобы перевести на латинский язык одну из главнейших работ сарацинской астрономии — Хорезмские таблицы. Мы уже встречались с ним, когда пытались проследить перенесение греческой и индийской географии, или науки о мире, через арабов в Европу, к христианству.

Игумен Даниил из Киева сам по себе весьма ординарный и довольно лживый путешественник, безобидный, благочестивый паломник, столь же беспечный при отборе фактов, как и. Антонин Мученик. Но как проявление начальной стадии русского интереса к Востоку, его труды приобретают почти исключительную ценность. Его трактат о святом пути является одним из первых доказательств стремления его народа узнать мир, раскинувшийся за пределами русских степей, а также готовности и намерения распространить христианскую цивилизацию на Восток, так же как это делали тогда франки, сломившие оборону западных мусульман. Средневековая Россия, Россия до татар и после скандинавов, к тому времени уже далеко не была тем «народом грязнее собак», какой ее описывали арабские исследователи. Династия Рюриковичей направляла и организовывала нацию, подобной которой не существовало в Европе, наставив ее на общий путь христианского развития. Присяжных и судей в судебном разбирательстве она позаимствовала у Запада; церковь, вера и архитектура, обычаи, нравы и мораль пришли к ней из Римской империи на Босфоре. Даниил и другие русские, путешествовавшие по этой империи во времена Нестора по делам торговли или религии, были авангардом великого национального движения, которое в описываемое время только начинало осваивать мир.

В 1022 и в 1062 гг. среди толпы прочих неизвестных отмечены два киевских монаха, посетившие Сирию; около 1106 г. — возможно, под влиянием новостей о франкском завоевании — Даниил покидает берега своей родной реки Снежь в Малороссии и через Византию, острова Архипелага и Кипр направляется в Яффу, а затем в Иерусалим, отмечая весьма приблизительно в верстах, или полумилях, протяженность как всего пути, так и отдельных его этапов.

По тону его трактат во многом напоминает писания Севульфа, и он допускает столь же грубые ошибки, хотя рассказывает «о том, и только о том, что видел своими собственными глазами». Содомское море, пишет он, издает горячие и зловонные вздохи, опустошающие всю местность, словно горящей серой, так как под ним находятся все муки ада. Этого, однако, он не видел; ему помешали сарацинские разбойники, но он узнал, что «можно заболеть от самого запаха в этом месте».

Указанные им расстояния целиком остаются на его совести. Капернаум «находится в пустыне, недалеко от Великого моря (Леванта) и в восьми верстах (четырех милях) от Кесарии». Это соответствует половине указанного им же в следующей главе расстояния между Акром и Хайфой и менее чем половине ширины Тивериадского моря. Иордан напоминает Даниилу его родную реку Снежь, особенно полосами стоячей воды.

Самарию, или «Севастополь», он путает с Наблусом, Вифсаиду с Васаном, Лидду с Рамелехом, Кесарию Филиппову с более крупной Кесарией на побережье. Недалеко от Капернаума и от Иордана есть «другая большая река, которая берет начало из Геннисаретского озера и впадает в Тивериадское море, протекая через большой город, называющийся Декаполис». От горы Ливан «шесть рек текут на восток, в Геннисаретское озеро и шесть — на запад, к великой Антиохии, так что эта местность называется Месопотамия, или земля между реками, а Харан Авраама находится между этими реками, которые питают Геннисаретское озеро».

Даниил, кроме того, оставил отчет о своих поездках в монастырь Мар Саба в Кедронском ущелье, около Мертвого моря, в Дамаск в составе каравана принца Болдуина, а также о посещении церкви Гроба господня в Иерусалиме. Последнее путешествие он совершил для того, чтобы воочию увидеть чудо Святого огня, отмеченное Бернардом Мудрым как своеобразный двойник чуда Бет-Горон, трактованного Даниилом: «Так солнце остановилось, пока Иисус не победил царя Ога Васанского».

Ни широтой кругозора, ни знаниями, ни даже длиной пройденного пути эти более поздние паломники не превосходят своих наиболее видных предшественников, но они дают нам больше, поскольку отражают новую жизнь и движение, новые надежды. Определенный интерес для нас представляет король Сигурд Норвежский (правление 1107–1111 гг.), норвежец-крестоносец новой эпохи, которая столь многим обязана норманнам. Но о нем стоит упомянуть здесь лишь как о возможном типе военачальника-исследователя — возможном, а не действительном, так как его поход не принес никакой определенной пользы ни расширению знаний, ни экспансии христианства. Его кампания в Якобланде, или Галисии, и его нападение на мусульманский Лиссабон примерно за сорок лет до того, как тот стал столицей и сердцем Португалии, так же как его подвиги на Балеарах, являются для нас лишь одним из проявлений постепенного упадка западного ислама и могут быть определены как подготовка к деятельности принца Генриха или как одна из глав скорее португальского, чем общеевропейского, развития.

Таких, как Сигурд, было много: Роберт Нормандский, английский пират Годрик, который с боем прокладывал себе путь сквозь сарацинские армады с копьем, служившим древком флагу, Эдгар, Этелинг, внук Эдмунда Железнобокого и даже целый Дартмутский флот 1147 г., который отвоевал Лиссабон… латинское завоевание Сирии привело нас к периоду, следующему за крестовыми походами, а говоря более конкретно, — к их результатам в области исследования Востока.

Первым среди великих имен этого периода и первым в нашей следующей главе о подготовке деятельности принца Генриха стоит имя Вениамина из Туделы. Но, оставаясь в более ранней эпохе, когда исходный интерес представляла сама святая война, он был и последним путешественником в Палестину — из числа тех жителей Запада, для кого горизонтом был священный восток Сирии. По времени Вениамин совсем немного отстоит от пробуждения всеобщего интереса к неизвестному миру, так как норманны-христиане, приобретя новые черты, с новой верой в большой мере утеряли свою былую неугомонную, неудержимую, пытливую любовь к удивительному, а их энергия, хотя и связанная со всем католическим западным крестоносным движением, не находила полной реализации до тех пор, пока мир не был исследован и изведан, пока европейцы не почувствовали себя как дома в любой стране и в любом море.

Вениамину, как иудею и раввину, свойственны сектантские интересы, и его работу нельзя отнести к таким, которые сразу могли бы привлечь к себе внимание христианского мира. Поэтому ценность его работы оставалась скрытой до тех пор, пока религиозные различия не перестали определять направление прогресса. Он посетил еврейские общины, разбросанные на пространстве от Наварры до Багдада, а также описал расположенные дальше — от Багдада до Китая, но он писал для своего народа, и очевидно, что только судьба этого народа заботила его. Все, что он открыл (ок. 1160–1173 гг.), было открыто им для себя и для иудеев, и только объективные его заслуги в исследованиях XII в. делают его предтечей Поло или принца Генриха. Истинный его характер виден в той отчужденности и замешательстве во время пребывания в Риме, когда он чувствовал себя так же, как чувствовал бы себя франк в Пекине или в Дели. «Собор Святого Петра стоит на территории огромного дворца Юлия Цезаря, около которого расположены восемьдесят зданий восьмидесяти королей, именуемых императорами, от Тарквиниядо Пипина, отца Карла, который первым отнял Испанию у сарацин… На окраине города находится дворец Тита, низложенного тремястами сенаторами за то, что потратил три года на осаду Иерусалима, который он должен быть взять за два».

И так далее: «Здание Гальбы, три мили в окружности, имеющее по окну для каждого дня в году», церковь Святого Иоанна с иудейскими трофеями: «две медные колонны из храма Соломона, которые покрываются влагой в годовщину разрушения храма», а также «статуи Самсона и Авессалома» в том же месте. То же по Сорренто, «построенном Адраазаром, когда он спасался бегством от царя Давида»; о старом римском туннеле между Неаполем и Поццуоли: «построен Рому-лом, который устрашился Давида и Иоава»; об Апулии, «которая идет от царя Ассирии Пула», — во всем этом мы видим как бы католическую мифологию, вывернутую наизнанку. Давид помещен в Италию, в то время как Запад поместил Траяна у истоков Нила. Маловероятно, чтобы писания такого рода читали в обществе пап и схоластов, монахов и крестоносцев более пристально, чем буддийские записки о миссионерском путешествии в Китай за тысячу лет до этого. Религиозный пыл, приведший в движение крестоносцев, отделял, подобно барьеру, католиков от евреев, турок, язычников и еретиков, земли которых они завоевали и среди которых поселились.

Но с окончательной потерей латинянами Иерусалима и уничтожением татаро-монголами Багдадского халифата (1258 г.) пыл фанатической ненависти угас. Центральная Азия, вызывавшая прежде безотчетный ужас, хаотическая и пустынная, где обитали лишь гунны, турки да демоны, стала привлекать внимание христианства. Папский двор посылал миссию за миссией, чтобы обратить в христианство татар, которые, как полагали, колеблются между исламом и христианством, а вместе с первыми миссионерами во владения Чингизидов отправились и первые итальянские купцы, которые и открыли для Венеции и Генуи двор великого хана.

В 1243 г. источники отмечают какого-то англичанина, жившего в Орде, покорившей русские княжества, однако официальные сношения были начаты в 1246 г. Иоанном де Плано Карпини. Этот человек, францисканец из Неаполя, отправившийся к татарам в качестве легата папы Иннокентия IV северным сухопутным маршрутом — через Германию и Польшу, достиг (с помощью герцога Краковского) Киева, «столицы Руси», а затем появился в стане Батыя на Волге. Отсюда по Аральскому морю, «небольшому по размеру, но со множеством островов», он направился ко двору брата Батыя, самого великого хана Гуюка, где этот пришелец-христианин оказался лишь одним из четырехтысячной толпы посланников со всех концов Азии (1246 г.).

Спустя шестнадцать месяцев тем же путем — «через равнины» и через Киев — Карпини возвратился, чтобы дать Риму первый истинный отчет о Татарии (1247 г.).

Великие реки, озера и горы России и Туркестана, расположение и размещение земель и народов «даже от Каспийского моря до Северного океана, где у людей, говорят, собачьи морды», были впервые описаны честным, здравомыслящим и наблюдательным обозревателем, не страдавшим ни робостью, ни легковерием.

Именно Карпини положил начало достоверной западной карте Дальней Азии. Его собственные познания не распространялись на Китай и Индию, но в своей «Книге о татарах» он рассказал Европе почти всю правду, и почти только правду, об обширных просторах и великих народах, обитающих между Карпатами и пустыней Гоби. Здесь же приводятся первые беспристрастные сведения об обычаях и истории «монголов, которых мы называем татарами», а ссылки и отступления, делающие всю работу столь документальной и столь человечной, указывают на правдивость этого монаха: его беседы с татарской знатью, опасности, которым он подвергался, затруднения с латышскими разбойниками, заброшенные или охраняемые переправы, поездка через Днепр по льду, три недели «рысью»[22] через степи…

Мы значительно отдалились от игумена Даниила, но это и понятно, ибо в Иоанне де Плано Карпини Европа получила наконец настоящего исследователя, настоящего историка, подлинного человека науки, служащего и церкви и открытиям.

Через шесть лет вслед за Карпини отправился де Рубрук, фламандец, посланный королем Франции Людовиком Святым с той же миссией обращения татар в христианство, а заодно и на поиски открытий. Однако путь его был иным: он пролегал через Черное море, Херсон, по Дону, «у мыса Азов, разделяющего Европу и Азию, так же как Нил разделяет Азию и Африку», к огромному стану на Волге, «величайшей реке, какую мне когда-либо приходилось видеть, которая течет от Великой Булгарии на севере и впадает в озеро (Каспийское море) такой величины, что нужно четыре месяца, чтобы его объехать». Выше по течению Дон и Волга «отстоят друг от друга не более чем на десять дней пути, но расходятся по мере продвижения на юг». Каспий «образован Волгой и реками, впадающими в него из Персии». Оттуда путешественники прошли через железные ворота Дербента, между Каспием и Кавказом, «хребты которого помогли Александру отсечь варваров от Персии». С помощью одного несторианина, обладавшего, подобно многим приверженцам этой церкви, влиянием при татарском дворе, Рубрук достиг «Альп» Алтая, где обнаружил небольшое несторианское поселение, управлявшееся, как и папское государство, священником, который был по меньшей мере одним из прототипов великого средневекового призрака — пресвитера Иоанна.

Проехав через бескрайние степи восточной «Тартарии», «на вид подобные волнующемуся морю», Рубрук наконец достиг монгольской столицы, в Каракоруме, убедившись по пути, что Каспий не имеет северного стока, как утверждали Страбон и Исидор. Оттуда он пустился в обратный путь, почти не принесший каких-либо новых результатов.

Хотя Рубрука по праву называют наиболее блестящим и литературно образованным из средневековых путешественников, его миссия была фактически бесплодной, и ценность его работы заключается скорее в том, что он узнал обычаи и записал мифы, т. е. в социальной стороне, чем в том, что он добавил какие-то существенные детали к географическим познаниям Запада. Иоанн де Плано уже побывал в Каракоруме и составил все основные характеристики земель, лежащих к западу от пустыни Гоби. Дальнейшее продвижение на восток, в Китай, и на юг, в Индию, было еще впереди.

Однако еще во время пребывания Рубрука у татар Николо и Маттео Поло, дяди знаменитого Марко, торговали в Крыму и в южных районах России (1255–1265) и вскоре, следуя караванным путем на Бухару, прибыли ко двору хана Хубилая, располагавшемуся тогда невдалеке от Китайской стены. После чрезвычайно дружественного приема они были отправлены обратно в Европу с подарками и письмом к папе Клементу IV, в котором содержались приглашение и обещание поддержки христианским проповедникам. Хубилай «часто расспрашивал братьев Поло о странах Запада», и сейчас он просил прислать сотню «латинян растолковать ему христианскую веру, так как он считает Христа единственным богом». Снабженные золотой табличкой, служившей в империи паспортом, наши купцы в апреле 1269 г. отбыли обратно в Акр.

К моменту их возвращения прежний папа умер, а занявший его место Григорий X холодно отнесся к просьбе хана. Однако в 1271 г. они отправились во второе путешествие на Дальний Восток, взяв с собой двух монахов-проповедников и своего племянника Марко, которому было тогда девятнадцать лет.

Из Армении монахи, напуганные неспокойным положением на Ближнем Востоке, повернули назад, подобно Августину Кентерберийскому, который пытался отделаться от миссии в Англию, возложенной на него папой Григорием I в 597 г. Для церкви описываемый период, возможно, был столь же критическим, как и тот: XIII век, если бы он закончился христианизацией Монгольской империи, придал бы завершенную форму победе, одержанной католиками в IV и VI вв. на Западе.

Поло, однако, продолжали свой путь на северо-восток, длившийся более чем «тысячу дней», т. е. три с половиной года, пока, миновав и Гоби, и Великую стену, и горные барьеры Китая, не предстали перед ханом Хубилаем в Ханбалыке, или Пекине, — «коронованной принцессе столичных городов».

Их путь пролегал сначала через Малую и Великую Армению, затем через Мосул (Ниневию) в Багдад, где в 1258 г. Халагулу и его татарами был казнен последний «халиф и папа сарацин», которого, по одним сведениям, зашили в мешок и бросили в Тигр, по другим же — заживо замуровали в стену. Однако, хотя такие рассказы в журнале Марко и представляют большой интерес как обобщение и отражение науки, истории и общей культуры христианского мира того времени, мы ограничимся географическими сведениями. Первая его ценная запись посвящена Каспию, «который имеет в окружности две тысячи восемьсот миль и похож на озеро, так как не сообщается с другими морями, и в котором множество островов, городов и замков». Распространение несторианских миссий «во всех частях Индии и далее до Каира и Багдада и везде, где бы ни жили христиане», поражает Поло даже сейчас, в самом начале путешествий. Еще больше он будет поражен, обнаружив несторианские церкви на берегах Хуанхэ и Янцзы — приходящие в упадок, но все еще достаточно активные, чтобы свидетельствовать о той роли, которую эта великая ересь сыграла в качестве посредника между Дальним и Ближним Востоком, роли, до сих пор еще недостаточно выясненной историей. Прибыв в Персию в качестве купцов, Поло, естественно, направились в Ормуз, уже тогда крупнейший мусульманский рынок торговли с Индией, где европейцы действительно вступили в третий, неизвестный для них пояс мира, пройдя из зоны знакомых и родных для них земель через враждебную страну, хотя и известную, но известную именно как вражеская. Когда вопреки надеждам морским путем из Ормуза в Китай воспользоваться не удалось, нашим итальянцам пришлось пуститься вспять, на северо-восток, через Персию и Памир, Кашгарию и Гоби к Катхаю. По пути, повернув прямо на север, они посетили Каракорум и Алтай. В 1275 г. они были в Чэнду, Ксанаду[23] — летнем столице хана Хубилая, и только в 1292 г. они были отпущены и смогли вновь повернуть на запад.

Некоторое время они занимали положение, говоря по-современному, инженеров-консультантов при монгольском дворе; в 1277 г. Марко даже сделали уполномоченным имперского совета, а вскоре после этого он был послан правительством со специальными миссиями в Юньнань, на крайнем юго-западе Китая, и в Яньчжоу.

Большую часть записок самого Марко занимает доклад о 34 провинциях татарской империи — центром ее были «шесть областей Катхая и девять областей Манджи» (т. е., как нам теперь известно, районы Северного и Южного Китая), — в котором содержатся сведения о дорогах, реках и городах, о торговле, ханском Дворе и морских портах, об обычаях и образе жизни народов, населяющих империю, возможно самую большую из всех известных. Путешественники специально и весьма подробно рассказывают о дорогах, проложенных из Пекина (Ханбалыка) через вес провинции; о десяти тысячах постоялых дворов, расположенных вдоль главных магистралей; о двухстах тысячах лошадей, готовых к услугам путников; об удивительной скорости, с которой движутся посланцы богдыхана, «так что они могут добраться от Пекина до Китайской стены за два дня».

Столь же подробно говорится и о великих реках, артериях китайской торговли, даже более важных, чем караванные пути, и прежде всего о Янцзы, «величайшем потоке мира, похожем на рукав моря, длиною от истока до океана более чем в тысячу дней пути, в который впадает бесчисленное множество других рек, делающих его столь полноводным, что по нему перевозится невероятно много товаров. Он течет, — восклицает Марко, — через шестнадцать провинций, мимо набережных двухсот больших городов, у одной из которых я видел пять тысяч судов сразу, а есть и такие, где их еще больше».

Наконец, Пекин, столица империи, так же как Кинсай и другие главные города провинций Манджи и Катхая, вызывает безграничное восхищение Поло, как и всех других западных путешественников — от мусульманина Ибн-Баттуты до христианских монахов XIV в.

Пекин, расположенный на крайнем северо-востоке Катхая, в двух днях пути от океана, резиденция императорского двора в декабре, январе и феврале, ко времени Марко Поло был перестроен. Он состоял из «центральной части двадцати четырех миль в окружности и двенадцати пригородов протяженностью в три или четыре мили, примыкавших к каждым из двенадцати ворот». В пригородах жили купцы и иностранцы, каждая национальная группа имела свои отдельные «биржи», или склады, где все и ютились. Из этого центра каждый год в середине лета император отправлялся в землю Гога и Магога и в равнины Баргу, чтобы подышать свежим воздухом плоскогорий Центральной Азии, а также чтобы лучше приглядывать за огромными провинциями своей династии. Шесть месяцев весны и осени проходили в неспешном путешествии по Центральному и Южному Китаю по направлению к Тибету в одну сторону и к Тонкину — в другую.

Еще более величественным, чем Пекин, был Кинсай, или Кансай, «Город неба»[24], который хотя и не был уже столицей даже отдельного царства Манджи, но оставался венцом китайской цивилизации. Он превосходил все другие города во владениях Хубилая и оставлял далеко позади Рим или Венецию XIII в.

«В мире нет ничего подобного ему, так как, по общему мнению, он имеет сто миль в окружности. С одной стороны от него — озеро, а с другой — река, разделенная на множество каналов; через эти озеро, реку и каналы переброшено двенадцать тысяч каменных мостов. В нем десять рыночных площадей, огромные каменные склады, где индийские купцы ночуют рядом со своими товарами. Дворцы и сады выстроились по обеим сторонам главной улицы, которая, как и все магистрали в Манджи, замощена камнем с двух сторон; середина же засыпана гравием, в котором проложены канавки для воды, благодаря чему она всегда чиста».

Основные товары — соль, шелк, фрукты, драгоценные камни и золототканая одежда; повсюду в ходу бумажные деньги богдыхана; все жители, за исключением немногих несториан и мусульман, идолопоклонники, живущие столь роскошно и счастливо, что «попавшему туда может показаться, будто он очутился в раю».

Всего несколько лет назад Хубилай или его военачальник Байан захватили Кинсай и выгнали оттуда царя Манджи с его наложницами и приспешниками. Изгнанник до тех пор думал только об удовольствиях, вине, женщинах и песнях, «сладкая пища обернулась ему кислым соусом, как вы слышали», но при приближении опасности он удрал на заранее приготовленных кораблях на некие неприступные острова в океане». Если неприступные острова можно отождествлять с Сипангу, или Японией, то завоеватели погнались за ним и туда. В книге Поло нег ничего более занимательного, чем рассказ о неудаче, постигшей монголов на восточных островах, расположенных в полутора тысячах миль от побережья Манджи, о которых путешественник впервые рассказал христианскому миру.

Эта страна, Япония, — очень большая, люди белые, с приятными манерами, по вере идолопоклонники, управляет ими «свой император» — подверглась нападению флота Хубилая из-за золота, которое в ней имелось и которого было так много, что «окна и полы царского дворца были покрыты им, так же как здесь храмы свинцом, — говорили купцы».

Экспедиция закончилась таким же сокрушительным провалом, как и древнее нападение афинян на Сицилию, и больше не повторялась, хотя после этого богдыхан посылал в Южные моря флотилии, которые, как предполагается, открыли Папуа, если не самый Австралийский континент. «В этом Китайском море против берегов Манджи, — сообщает Марко сведения, слышанные им от «моряков и опытных лоцманов», — есть 7440 островов, в большинстве своем необитаемых, где нет ни одного дерева, которое не давало бы плодов с приятным запахом: пряности, лекарственные виды алоэ и перец, черный и белый». Морякам из Зайтона (большой китайский рынок торговли с Индией) известны это море и эти острова, «так как они отплывают каждую зиму и возвращаются каждое лето, потратив год на путешествие, и все это несмотря на то, что это далеко от Индии и не подвластно богдыхану».

Однако в этих разделах своего «Путеводителя, или Воспоминаний о путешествии» Поло не только сообщает об основных особенностях побережий и океана, о которых едва ли догадывались европейцы и существование которых начисто отметалось Птолемеем и господствующей традиционной географической школой на Западе. Будучи на службе у Хубилая, а также возвращаясь морем в Аден и Суэц, он, кроме того, открыл восемь провинций Тибета, весь юго-восток Азии, от Кантона до Бенгалии, и большой архипелаг, лежащий за Индией.

После четырех дней путешествия за Янцзы Марко вступил в «обширную страну Тибет, завоеванную и опустошенную ханом на двадцать дней пути до такой степени, что она стала безлюдной пустыней, где дикие твари множатся в изобилии». Он повествует о яках и огромных тибетских собаках, величиной с осла, о мускусных оленях, о пряностях и «соленых озерах с дном из жемчуга», а также о жестоком и диком идолопоклонстве и обычаях людей.

Продвигаясь к юго-востоку, Поло подошел к Коричной реке, именуемой Брий и текущей по границе провинции Каинду, и углубился в область Каразан, где промышляли изготовлением фарфора и где правил сын Хубилая, и дальше — в «Бенгалию, которая упирается в Индию» и в которой Марко показался смешным обычай татуировки, или «вышивки по плоти для украшения кожи глупцов».

Оттуда он вернулся в Китай, самую богатую и известную на всем Востоке страну, где царил «такой мир, что лавки, полные товара, можно было оставлять открытыми на всю ночь, а путешественники и иностранцы в любом селении могли ходить хоть днем, хоть ночью, никем не останавливаемые и никого не опасаясь».

Но Поло уже надоели и милости двора, и Поднебесная; им хотелось вернуться с небес на землю, в христианскую страну франков, в которой жизнь груба, бедна и жестока, но ради которой они забрались так далеко и перенесли так много. Но хан обижался при малейшем намеке на такое желание, и только благодаря счастливому случаю Поло удалось вернуться в Европу. Через двадцать лет после того, как они отправились в путешествие, их отпустили ненадолго, под клятвенное обещание вернуться в качестве проводников посольства, которое должно было отправиться за монгольской невестой для одного из персидских ханов; он жил в Тебризе и приходился родственником самому Хубилаю. Итак, в 1292 г. в Зайтоне, «одном из прекраснейших портов мира, где так много перца, что то, что идет на Запад через Александрию, едва ли составляет одну сотую часть его», они поднялись на корабль, отплывающий в Индию. Затем через Хайнаньский залив, мимо «неизвестных островов с золотом и большой торговлей», залив, «по всему похожий на какой-то другой мир», проплыв полторы тысячи миль, они достигли Зиамбара, а затем, опять покрыв такое же расстояние, — Явы, которую моряки того времени считали самым большим островом в мире. Она имеет «свыше трех тысяч миль в окружности и управляется королем, который никому не платит дани; сам хан не пытается покорить ее, потому что путь туда длинен и опасен».

Пройдя еще сто миль к юго-востоку, флотилия подошла к Малой Яве, острову «около двух тысяч миль в окружности, с изобилием сокровищ и пряностей, эбенового дерева и серного колчедана и расположенному так далеко на юге, что не видно Полярной звезды и звезд Большой Медведицы». Здесь у путешественников вызвали ужас «звероподобные людоеды», у которых они, вынужденные задержаться на пять месяцев из-за непогоды, покупали провизию, камфару, пряности и драгоценные камни, пока не двинулись дальше в Бенгальский залив, «где, как говорили, далеко в море, на островах, есть дикари с песьими головами и зубами; все они ходят голые, и мужчины и женщины, и живут как звери»[25].

Если проплыть отсюда тысячу миль на запад, добавляет Марко, то попадешь на Цейлон, «прекраснейший остров в мире, 2400 миль в окружности, а когда-то, как видно из старых карт, было 3600, но из-за северных ветров большая часть его поглощена была морем».

Еще шестьдесят миль на запад к Малабару, «который лежит на материке Великой Индии», и у усыпальницы святого Фомы, апостола Индии, Поло возвратились за черту горизонта знаний Запада.

Здесь мы должны расстаться с нашими венецианцами, лишь коротко упомянув об их пути домой от Малабара через Мурфили и долину Бриллиантов, через Камари, где они опять увидели мерцание Полярной звезды, и через Гуджарат и Камбай к Сокотре. Остановившись там, Марко услышал и записал первое известие, когда-либо принесенное в Европу, о «великом острове Магастере», или Мадагаскаре, и о Зензибаре, или Занзибаре[26].

Обо всем, что записал Поло об обычаях индусов, — о самосожжениях вдов вместе с трупами мужей, о кастах, о браминской «нити со ста четырьмя бусинами для молитв», об их церемониалах трапезы, рождения, брака и смерти — здесь можно сказать лишь одно: этот первый и непосредственно христианский рассказ об Индии, как и о Китае, остается одним из самых точных и беспристрастных; как в том, о чем он говорит, так и в том, о чем он умалчивает, Мессер Марко показывает себя настоящим Геродотом средних веков.

Но его рассказ не только открывает Европе крайний восток и юг Азии; в последней главе он возвращается к татарам и, добавив несколько слов о кочевниках, обитающих на центральных равнинах, дает нам первый «латинский» отчет о Сибири, «где водятся большие белые медведи, черные лисицы и соболи, где огромные озера всегда, кроме нескольких месяцев в году, скованы льдом, и по ним «а санях ездят торговцы пушниной».

За Сибирью земля Мрака тянется далеко на север, «около которого находится Россия, где большую часть зимы солнце не показывается на небе, а воздух плотный и темный, как у нас ранним утром, где люди бледные и приземистые и живут как звери и где люди опять выходят на востоке к морю-океану и Соколиным островам».

Путешествие Марко Поло является вершиной средневековых сухопутных экспедиций; после него распространение христианства шло главным образом морскими путями; миссии к татарам и в Малабар, навязываемые решительно и упрямо, неизменно кончались провалом; только освобождение России от татарского ига и возрождение Русского государства создали условия для непрерывного и ощутимого проникновения европейского мира в эту часть Азии. Однако за первыми купцами в Катхай и Манджи хлынули миссионеры: брат Одорик, Иоанн де Монте Корвино, Иоанн де Кора, за ними последовали государственные мужи, такие, как папский легат Мариньолли, и любители достопримечательностей, как Мандевилль. Многие годы трудился в Куламе, поблизости от мыса Коморин, епископ Капуанский Иорданий. Муки, принятые 1 апреля 1322 г. в Тане (Индия) четырьмя монахами, торжественно поминаются римско-католической церковью. Казалось, не было причин для христианских миссионеров, покоривших Северную и Северо-Восточную Европу, остановиться у границ Средней, а также Восточной Азии, — население которых, по-видимому, отличалось такой же религиозной наивностью, как и скандинавы или английские язычники.

«Слава латинян, — говорит Иорданий (около 1330 г.), и Марино Сануто подтверждает это высказывание, — громче в Индии, чем у нас дома. Здесь неизменно ждут нашего прибытия и предсказывают его в своих книгах. Нам стоит лишь, обретя Египет, отправить в это море флот хоть из галер, и битва будет выиграна». Но поскольку Египет не удалось обрести силой оружия, он был обращен с помощью мореходства. Еще прежде того, как Поло вернулся из Китая, начались плавания вдоль африканского побережья и итальянские мореходы уже искали путь на Восток.

Но ни одно из сухопутных странствий после Марко Поло до самого XV в. не добавило ничего значительного к европейской науке; развитие торговых сношений между Индией и итальянскими республиками, постепенное освобождение России, использование караванных путей некоторыми из наиболее активных представителей духовенства — вот что было главными событиями периода между Поло и принцем Генрихом; безосновательные выдумки Мандевилля, «звезды первой величины среди лжецов этого рода», вполне можно было бы обойти молчанием даже в подробной истории открытий, если бы он, подобно Ктесии в случае Геродота, не сумел заставить слушать себя и не увел человеческие умы в сторону от истины, которую он исказил с беспримерной наглостью.

Путешествия в Индию итальянца Николо Конти и русского купца Афанасия Никитина принадлежат к более позднему времени, к той же эпохе, что и португальские путешествия, они не являются частью подготовки к деятельности нашего главного героя, а представляют собой параллельные, но гораздо менее известные события.

В конце средневековья главная арена географических открытий расположена не там. Рассказ о продвижении христианства в XIV, а тем более в XV в. (когда жил принц Генрих) — это рассказ о приключениях и успехах не столько на суше, сколько на море.