Генштаб без тайн. Книга вторая

ПОЛКОВНИК ДИЛЬ

Немецкий полковник Манфред Диль раз десять обращался в Управление внешних сношений российского Генштаба (УВС) с просьбой встретиться с группой офицеров центрального аппарата «для обмена полезной информацией». Но ему вежливо отказывали. И на то были свои причины.

Сначала надо было разобраться, что это за птица такая. По компьютерному досье Диль проходил как сотрудник Посольства Германии в Москве, числясь старшим офицером военно-воздушного атташата. До назначения на эту должность служил в частях и штабах ВВС Бундесвера, затем — в одном из спецотделов германского Генштаба.

А с некоторых пор его должность стала называться так: «советник по вопросам информации и контактам НАТО». Это вызывало новые вопросы: чей именно советник и по какой именно информации?

В общем, ситуация вокруг Диля была туманной, и руководство Генштаба долгое время не решалось идти с ним на контакт. Впрочем, так было почти всегда, когда в гости к нам напрашивался иностранный кадровый разведчик, имеющий какую-нибудь дырявую «крышу», типа той, что и была у Диля.

А он продолжал упорно слать факсы.

Однажды мне позвонил начальник Управления внешних сношений контр-адмирал Анатолий Негреев и сказал, что в этот раз Диль напрашивается на аудиенцию с пресс-секретарем министра обороны, чтобы наладить контакты между пресс-службами Минобороны России и НАТО.

— Так что тебе и карты в руки, — заключил он, — а еще раз отказывать человеку уже стыдно.

Я согласился, но с условием, что никаких официальных обязательств брать на себя не буду, а проведу лишь общую разведку намерений настырного немца и доложу по команде.

Когда долго служишь на Арбате и на твоем счету уже не один десяток втыков от начальства за ошибки в работе, невольно учишься быть осторожным. Смутное предчувствие того, что мое согласие встретиться с немецким полковником, которого все вежливо отфутболивали, может с неожиданной стороны обернуться очередной выволочкой из-за какого-нибудь пустякового прокола, заставило меня вспомнить мудрое генштабовское правило: «Больше советуешься — меньше синяков на заднице».

Я решил посоветоваться со своим давним другом из Главного разведуправления, которому позвонил по закрытой связи и изложил суть вопроса. Полковник со смаком поизмывался надо мной, ехидно заметив, что «осторожность, переходящая в трусость, есть первая стадия генштабовской паранойи». Но когда я на полном серьезе попросил его заглянуть под «крышу» Диля, ерничество мигом испарилось. Он даже стал упрекать меня за то, что я допустил промашку, согласившись на встречу. И в очередной раз напомнил любимую поговорку:

— Не трахают — не дергайся.

Но отступать мне было поздно. А сваливать встречу с немцем на заместителя — стыдно. Успокаивало меня лишь то, что в состав нашей делегации на переговоры с напористым немцем был включен офицер из «Аквариума» и таким образом я получал необходимое прикрытие. Было даже любопытно посидеть в компании профессиональных разведчиков.

В назначенное время встреча с Дилем состоялась. Немец пришел с огромным целлофановым пакетом, набитым брошюрами о НАТО, которые он тут же раздал всем участникам беседы. Такими же брошюрами уже давно усыпаны многие арбатские кабинеты, нет их разве что в буфете и туалете. Глядя на знакомые и уже порядком надоевшие обложки глазами махрового большевика, у которого в крови «бдительность к проискам буржуазной пропаганды», я думал о том, что НАТО с помощью этих брошюр обрабатывает сознание наших офицеров в соответствии с уже хорошо знакомым генштабовской разведке планом психологической операции.

Наверное, по этой причине однажды меня осенила оригинальная догадка и я восторженно подумал: «Да это же не книги, а “жучки”!» И принялся раздирать натовский бестселлер, с особой тщательностью рассматривая толстый корешок, в котором мне пригрезился датчик из тончайшей алюминиевой фольги.

Заглянувший в мой кабинет полковник Олег Михайлов невежливо заметил:

— Если у вас проблемы со стулом, то у меня сухие грушки есть…

— Сам ты грушка, — сказал я Михайлову, — это у нашего ГРУ могут быть проблемы, если я сейчас сенсационное разоблачение сделаю, и сам Ельцин вручит мне в Кремле орден за бдительность…

Михайлов обрадовался:

— Может, по этому выдающемуся поводу стоит выпить?

Его приятным идеям невозможно было найти альтернативу, это и превращало нас в единомышленников.

Когда полковник Диль вручил мне новую дюжину почти наизусть вызубренных книжек, я с улыбкой вспомнил, как полковник Михайлов разрезал на них перочинным ножом плавленый сырок и соленый огурец.

Диль начал пространно рассказывать о НАТО и о том, насколько важно в новых политических условиях налаживать взаимопонимание между нашими армиями. Минут двадцать мучительно покорчив одухотворенную вниманием физиономию, я больше не выдержал и осторожно дал понять немцу, что он говорит банальные вещи, а мои товарищи не туземцы, к которым внезапно приплыл Миклухо-Маклай. Хотелось скорее раскусить цель визита Манфреда.

Уловив толстый намек, Диль положил перед собой что-то вроде опросного листа и с истинно немецкой педантичностью, переходя от пункта к пункту, стал задавать вопросы. Судя по ним, нетрудно было сообразить, что Диль имеет задание основательно прощупать психологию восприятия НАТО офицерами российского Генштаба, вычленить отрицательные и позитивные моменты, определить стереотипы и алгоритмы. Ну и, разумеется, разработать соответствующие рекомендации для тех, кто занимается информационно-психологическим обеспечением расширения НАТО на Восток.

Положение подопытного кролика злило меня. Стало ясно, что все это — часть уже хорошо известной в Генштабе натовской спецпрограммы, имеющей целью «размыть образ врага», внедрить в сознание наших военнослужащих установки, которые бы заставляли их не так агрессивно относиться к блоку и к намерению его руководства продвинуться на Восток.

Весь набор банальных аргументов, которые с истинно арийской добросовестной прямолинейностью излагал Диль, был мне тоже хорошо известен. Я лишь делал вид, что внимательно слушаю его, а сам думал о своем…

Еще в первой половине 80-х годов, когда наша разведка выудила в натовских штабах документы, свидетельствующие о намерении альянса расширить зону своего влияния за счет разваливающейся коалиции соцстран, меня поражала та вялость, с которой Кремль прореагировал на эту информацию (даже тогда, когда Венгрия тайком от Москвы стала напрашиваться в НАТО, еще состоя в Варшавском Договоре).

Создавалось впечатление, что Горбачев, упоительно токовавший о перестроечных процессах и о новом мышлении, не придавал значения проблеме, очертания которой не только легко прогнозировались, но и были уже хорошо видны. Даже самые серые офицеры советского Генштаба отлично понимали, что вывод наших войск из Восточной Германии приведет к опасным для СССР кардинальным изменениям на военной карте Европы.

Сотрудники «Штази» (разведка бывшей ГДР), глубоко внедрившиеся в штаб-квартиру НАТО в Монсе (Бельгия), поставляли в «центр» исключительно достоверные и ценные сведения (немецкому агенту удалось даже жениться на сотруднице одного из отделов штаб-квартиры блока, откуда и добывались ценнейшие сведения). Разумеется, Кремль о поступающей в «Штази» информации и о далеко идущих планах Североатлантического альянса тоже знал. Знал и о том, что некоторые наши друзья по соцлагерю начинают потихоньку поворачиваться задницей к Москве.

Казалось, что, провозглашая одну за другой свои инициативы, радикально меняющие расстановку сил в Европе, Горбачев не всегда понимал глубину военно-политических последствий своих предложений. Конечно, сейчас легко валить все на Михаила Сергеевича. Но факт остается фактом — ни в Кремле, ни в правительстве не нашлось тогда людей, которые смогли бы серьезно предостеречь Горбачева от слишком поспешных решений, связанных с выводом наших войск из Европы. Молчаливая или поддакивающая цэковская «свита» развязывала ему руки.

Пожалуй, самыми первыми нашими союзниками, раньше всех почуявшими угрозу, которую несли соцлагерю политические «прорывы» Горбачева, были восточные немцы. Один из самых преданных наших партнеров, руководитель разведки ГДР Маркус Вольф, писал в своем дневнике:

«…Еще оставался проблеск надежды на разум, прежде всего в позиции нашего главного союзника. Даже в самых мрачных предчувствиях я не мог представить себе, что произойдет в результате подписания договора «два плюс четыре». Несмотря на нараставшие сомнения в политических способностях Горбачева, я долго после того, как стали известны решения, принятые в июле 1990 года в Архызе — а согласно им территория ГДР без всяких условий включалась в НАТО, — не верил и не хотел верить в то, что лидер Советского Союза, не возразив и словом, мог бросить своих ближайших друзей и союзников на произвол судьбы. Этот шаг вызвал не меньшее удивление нового друга Горбачева Гельмута Коля и его окружения…»

Продолжая делать вид, что внимательно слушаю Диля, я думал о том, что он чем-то очень похож на других офицеров НАТО, с которыми мне довелось встречаться и беседовать во время зарубежных поездок с министром обороны или во время приемов на Арбате. По многим вопросам мы находили общий язык. И лишь когда заходила речь о том, несет или не несет в себе угрозу для России расширение НАТО на Восток, беседы превращались в общение глухих со слепыми.

Каждая сторона выдвигала свои аргументы. Мы кропотливо выстраивали свои оборонительные редуты, на которые с легкой усмешкой «наезжали» самоуверенные оппоненты. Мы продолжали дружно лопотать о недопустимости расширения НАТО в сторону наших границ, но чем дольше это длилось, тем яснее становилось, что к нам уже никто не прислушивается.

Диль говорил о важности обмена информацией между нашими армиями и о том, что в российских Вооруженных силах НАТО все еще воспринимается как агрессивный военный блок. Он пожаловался на какую-то статью в «Красной звезде», в которой якобы слишком негативно говорилось о НАТО.

— И у нас есть к вам аналогичные претензии, — сказал я Дилю. — Не так давно один из натовских генералов обвинил наш Генштаб в нежелании участвовать в обсуждении проблем отношений Россия — НАТО. Это не соответствует действительности. Начальник Генштаба генерал армии Самсонов во время недавней встречи с американским генералом Шаликашвили заявил, что готов в любой момент сесть за стол с натовским руководством.

— Если бы между нами были налажены надежные каналы обмена информацией, то таких досадных накладок не случалось бы, — сказал Диль, — мы уже давно предлагаем вам обменяться офицерами связи.

Я хорошо знал, что многократные и навязчивые просьбы генсека НАТО Хавьера Соланы прикомандировать к российскому Генштабу натовских офицеров связи министры обороны Павел Грачев и Игорь Родионов повесили в воздухе: прежде всего надо было утрясти общие принципы отношений между Россией и альянсом.

— Вопрос об офицерах связи решаем не мы с вами, — ответил я.

Диль словно не слышал меня и шел дальше:

— Помимо прикомандирования офицеров связи, мы бы могли установить у вас в Генштабе компьютерные системы, замкнуть их на штаб-квартиру НАТО, а заодно и подключить всех вас к Интернету.

Я чуть не упал со стула.

Такие сказки не умели сочинять даже братья Гримм.

Глаза офицера из «Аквариума» загорелись, как у волка, заметившего безмятежно бредущего ему навстречу зайца…

Посмотрев в мои квадратные очи, голубь НАТО, видимо, по-своему прочитал удивление в них:

— Я понимаю, что это страшно дорого, а у вас серьезные проблемы с финансами. Но НАТО возьмет все расходы на себя.

«Может, вам лучше сразу подключить Центральный командный пункт Генштаба к ЦРУ? — хотелось сказать мне Манфреду. — Мгновенно все расходы окупятся».

Мне вспомнился случай пятилетней давности. Тогда тоже несколько щедрых натовских офицеров настойчиво обхаживали наших арбатских и упорно доказывали пользу обмена информацией. В итоге у нас появилась дюжина американских компьютеров IBM. Причем три из них тут же исчезли в неизвестном направлении: легендарная русская привычка «приделывать ноги» тому, что плохо лежит, а еще хуже учитывается, с блеском проявилась и в Генштабе.

Затем все оставшиеся компьютеры у нас изъяли и увезли в спецлабораторию ГРУ на проверку. Пошли слухи, что в них вмонтированы передающие устройства, позволяющие американцам считывать информацию, в том числе, разумеется, и секретную. Через некоторое время компьютеры нам вернули, но байки об их «особых свойствах» стали генштабовским эпосом.

С тех пор на Арбате раза три менялись офицеры контрразведки, курирующие центральный аппарат Минобороны и Генштаба, и каждый из них начинал свою службу у нас с того, что пытался размотать детективную историю с происхождением американских компьютеров и стремился выяснить, куда испарились недостающие. Причем в роли стукачей были те офицеры, которым компьютеров не досталось. Такая «бдительность» была формой зависти.

Вспомнив об этой мутной истории, я говорю Дилю:

— Вопрос о компьютерах тоже должно решить большое начальство.

Видимо, немец был из тех, которым не привыкать карабкаться по скользким и высоким стенам крепостей российской бюрократии. Он уже знал, когда и где надо заходить с флангов.

— Я имею честь сообщить вам, что руководство НАТО приглашает группу офицеров русского Генштаба и военных журналистов в Брюссель, где можно будет более детально обсудить вопросы координации работы по обмену информацией. Все расходы НАТО возьмет на себя. От вас требуется только согласие.

Скучные полусонные физиономии членов нашей делегации моментально оживляются и веселеют.

— Это неплохая идея, — вдохновенно говорю я, — обязательно доложим руководству!

Диль доволен. Есть поклевка. Он снова лезет в свой бездонный целлофановый пакет, достает брошюры о НАТО и снова раздает их нашим офицерам уже по второму или третьему разу. Его подарок — как наказание.

— Это можете подарить сослуживцам.

Офицеры с пресным видом принимают презенты — у них в кабинетах лежит уже штук по десять таких книжек: все натовские военные делегации будто сговорились завалить нетленным бестселлером наш Генштаб.

— А это я могу предложить тем, кто курит, — говорит Диль, эффектно щелкая красивой черной зажигалкой с натовской символикой.

Курят у нас многие, но чувство национальной гордости великороссов не позволяет им признаться в этом. Низменный рефлекс побеждает мое достоинство — я соглашаюсь принять жалкую натовскую подачку под презрительными взорами патриотически настроенных сослуживцев: в моей зажигалке вот-вот газ кончится.

Диль уходит очень довольный.

В коридоре меня догоняет офицер из «Аквариума» и просит взглянуть на только что подаренную мне немцем зажигалку. Он внимательно рассматривает ее, взвешивает на ладони, щелкает, прикладывает к уху и возвращает с таким гордым видом, словно обезвредил гранату.

— Между прочим, презентик-то с большим намеком, — подкалывает меня видевший все это полковник Юрий Жданов, — агрессивный блок империализма дает нам прикурить…

Через несколько месяцев группу арбатских офицеров и военных журналистов принимали в штаб-квартире НАТО. Прием был необычайно радушный и щедрый. Натовцы опять упорно твердили о пользе таких встреч и обмена информацией.

На обратном пути в самолете звучали хмельные речи о том, что натовцы в общем-то открытые и хлебосольные люди, что вряд ли стоит с маниакальной подозрительностью относиться к ним — это приведет к самоизоляции России.

Я знал это состояние человеческой души: совместные обильные трапезы с потенциальным «противником» иногда вызывают желание брататься с ним. В такие часы даже древняя международная разведаксиома — «дружба военных — разновидность шпионажа» — кажется сильно прокисшей. За бутылкой водки или виски генералы и полковники противостоящих армий часто запросто решают такие военные проблемы, которые дипломаты не могут расколоть десятилетиями. Причем чем больше выпито бутылок, тем легче это делается.

В тот раз натовцы среди прочих преподнесли российским гостям презенты в виде белых платсмассовых карабинчиков-брелоков со значком блока.

— Между прочим, презентик-то с большим намеком, — съязвил я в разговоре с одним из обладателей этой штуковины, — НАТО дает понять, что Россия будет ходить у него на поводке.

Через некоторое время мне довелось видеть конфиденциальные материалы, в которых содержалось много любопытного о бурной деятельности бюро НАТО по вопросам информации и прессы в Москве. То и дело мелькала уже хорошо знакомая фамилия Диля. Он кропотливо добывал сведения закрытого характера где только мог…

Один из «источников», бдительно наблюдавший за сверхактивной работой бюро в России, сообщал:

«…Специализируясь на организации и финансировании ознакомительных поездок различных российских делегаций и частных лиц в штаб-квартиру альянса, натовские дипломаты действуют расторопно и энергично. Минуя российский МИД, они напрямую завязывают контакты в Москве, в том числе в Минобороны и Генштабе, а также в регионах. Тем временем департамент общеевропейского сотрудничества МИДа беспомощно разводит руками и констатирует, что все это происходит вне планов Совместного постоянного Совета Россия — НАТО»…

О том, что под крышей бюро по-хозяйски орудовала натовская разведка в России, уже знала, наверное, и генштабовская буфетчица Варя.

Во многих арбатских сейфах лежала ксерокопия материала, в котором было написано:

«…Трудно понять, какое отношение к информационным усилиям НАТО в России может иметь военно-воздушный атташат Посольства Германии, представитель которого как раз и возглавляет московское бюро НАТО…»

Читая эти строки, я вспомнил: у полковника Диля тоже была авиационная форма…

26 марта 1999 года, на третий день бомбежек Югославии натовскими самолетами, полковнику Манфреду Дилю через военного атташе Германии в России было передано требование немедленно покинуть территорию нашей страны. Оно исходило от российского Минобороны и обосновывалось так: «Бомбежки Югославии — это новый фашизм. Поэтому полковник Диль должен в двадцать четыре часа покинуть Москву».

Уже из Брюсселя Диль огрызнулся:

— Лично я больше не смогу сотрудничать с теми, кто так обо мне отозвался.

Несмотря на все протесты Москвы против расширения НАТО на Восток, натовское руководство это давнее свое намерение все-таки реализовало. Иного решения от «партнеров» в Генштабе и не ждали. Потому как многое заранее знали и предвидели.

Русская военная разведка — единственный «спецдепар-тамент» времен демократии, который чудом (в отличие от ФСБ) выдернул голову из-под гильотины беспрерывных и бестолковых реформ. Хотя к концу посткоммунистического «смутного десятилетия» серьезные проблемы уже затронули и ГРУ: были сокращены объемы финансирования наших подразделений за рубежом, а на некоторых направлениях — и штаты.

Многие сотрудники ГРУ с благодарностью вспоминают своего бывшего шефа генерал-полковника Федора Ладыгина, которому приходилось вести тяжелые «бои» за то, чтобы никому не дать порушить отлично налаженную систему военной разведки. Некоторые «радикальные реформаторы» из правительства и МИДа, настаивали на том, что в условиях потепления международного климата надо экономить и на разведке.

Благодаря разведке Генштаб был хорошо осведомлен, что, пока генсек НАТО Хавьер Солана с загадочной улыбкой Джоконды повторял, будто заклинание, что без учета мнения России нельзя решать ни один крупный военнополитический вопрос в Европе, натовские генералы по-хозяйски провели инвентаризацию военной инфраструктуры стран бывшего соцлагеря и оформили стратегические карты, на которых первые эшелоны боевых группировок блока упирались в наши государственные границы.

А что же Россия? Ельцин и Черномырдин время от времени появлялись в телевизоре и излагали мнение: «Наше отношение к расширению блока отрицательное». Им дружно вторили высшие генералы — министр обороны Грачев и начальник Генштаба Колесников.

Эта словесная препираловка длилась много лет подряд. Пока мы втягивались в бесконечные дискуссии с натовцами и договаривались о «правилах игры», они делали свое дело, не обращая внимания на протесты Москвы, — готовили новых кандидатов для вступления в блок.

Мы же упускали стратегическое время для практических контрмер.

В конце концов наступил момент, когда Кремлю и МИДу заявлять в открытую о таких мерах было уже слишком опасно Россию «посадили на иглу» западных инвестиций и кредитов. И любой намек на силовое парирование угроз, исходящих от НАТО, мог обернуться для Москвы перекрытием «финансового кислорода».

Россия оказалась в ловушке.

ТАК НАЧИНАЛОСЬ

Когда Михаил Горбачев повел дело к выводу наших войск из Европы, в советском Генштабе стали прогнозировать возможные военно-стратегические последствия этого процесса для СССР. Аналитических документов было много, а вывод один — спешный уход равен отступлению с отлично укрепленных редутов.

В то время на Арбате служило еще много генералов-фронтовиков, которые очень болезненно воспринимали это ретирование. И их можно было понять: слишком дорогая цена была заплачена за те позиции, которые теперь предстояло сдать без боя. Старики с таким положением не хотели мириться. С их подачи еще в конце 80-х годов в аналитических документах Центра военно-стратегических исследований Генштаба появились выводы о необходимости хотя бы на так называемый переходный период оставить вместо наших зарубежных групп войск, дислоцировавшихся в Германии, Польше, Венгрии и Чехословакии, военные базы по типу американских в Германии, Италии, Японии, Южной Корее.

Такие предложения Генштаба несколько раз направлялись в Кремль и МИД. Но оттуда поступали на Арбат ответы, в которых прямо и между строк говорилось, что некоторые военные руководители «неадекватно оценивают бурные политические процессы в обновляющейся Европе» и что весьма проблематично будет договориться с западными государствами по поводу наших баз за границей.

Трудно было понять эту логику: почему американцы сумели договориться, а мы не сумеем? К тому же сроки, которые Кремль планировал для вывода наших групп войск из-за рубежа, были очень жесткие. Уже тогда в Генштабе пришли к заключению, что при таком положении темпы вывода будут многократно превышать темпы строительства жилья для бесквартирных офицеров, а также казарм и объектов, необходимых для уходящих домой частей. Так оно и вышло. Много вопросов у ГШ возникало и в связи с финансированием вывода, порядком оплаты нашего недвижимого имущества за кордоном. Но Кремль продолжал давить на Минобороны и Генштаб, требуя безоговорочной реализации «исторических решений». Это вызывало у людей раздражение, доходящее нередко до злобы.

В Кремле хорошо знали об этих умонастроениях высшего генералитета. По роду службы мне не однажды приходилось бывать на Старой площади, где можно было слышать разговоры, что многие минобороновские и генштабовские военачальники «не могут отказаться от стереотипов старого мышления в силу сложившегося менталитета». Точно такие же слова Горбачев сказал начальнику Генштаба генералу армии Владимиру Лобову, напутствуя его перед назначением на должность. Призывы Генсека к «новому мышлению» повторяли быстро перестроившиеся соратники по Политбюро.

А поскольку ворчание генералов было слишком опасным для их военной карьеры и могло восприниматься в Кремле как несогласие с линией партии и лично Генсека, то наше высшее военное руководство хотя и скрипело зубами, но смиренно подчинялось воле Верховного Главнокомандующего.

Суть разногласий между Кремлем и Арбатом выражалась просто: генералы предлагали вместо радикального подхода к выводу наших войск из Европы использовать эволюционный, понуждая НАТО на адекватные шаги. Но это толковое предложение было проигнорировано.

Как только Горбачев сделал свои сенсационные заявления о выводе советских войск из-за границы и первые наши части, уходящие домой, стали зачехлять боевые знамена, начался откровенный раздрай в Организации Варшавского Договора (ОВД). На совещания в Главный штаб на Ленинградском проспекте, 41 стали приезжать вторые, а часто и третьи лица, представлявшие военное руководство союзников. Сворачивались планы совместных учений, труднее стало договариваться о координации военной деятельности.

К тому же в Москву от нашей зарубежной агентуры валом повалила информация о том, что союзники активно «продают» на Запад не только поставленную им советскую боевую технику, но и секретную информацию. По этой части особенно усердствовали поляки — одного из них наши разведчики выявили и стали подбрасывать ему под видом конфиденциальных документов классно изготовленную «липу». Сейчас он национальный герой Польши, хотя за бумаги, переправленные им в ЦРУ, в пункте приема макулатуры дали бы лишь кусок хозяйственного мыла.

Я уже говорил, что еще до роспуска ОВД в советском Генштабе многие считали, что и наш давний вероятный противник в лице НАТО должен пойти на адекватные меры. Это мнение высшего военного руководства было известно Горбачеву, и во время визитов в ФРГ и США он высказывался на сей счет. Было совершенно очевидно, что если после роспуска Организации Варшавского Договора и вывода советских частей из-за границы НАТО не сделает аналогичные шаги, то о военной паритетности или снижении уровня противостояния в Европе нечего и говорить.

Однажды маршал Дмитрий Язов напрямую поставил этот вопрос перед М.Горбачевым и Э.Шеварднадзе. И получил в ответ уверения в том, что руководители ведущих стран НАТО дали твердое обещание, что учтут «справедливую озабоченность Москвы и даже на миллиметр не продвинутся на Восток». Более того, в ходе переговоров Горбачева с германским и французским руководителями в протоколах были зафиксированы их уверения в том, что никаких шагов по расширению альянса за счет бывших соцстран они делать не будут.

Ум часто невозможно отличить от хитрости, а наивность — от глупости.

Когда российские дипломаты в 1996 году подняли из архивов эти документы и показали их немцам и американцам, те скромно опустили очи долу и заявили, что «переговорные протоколы не имеют статуса обязательных для выполнения документов». Это не договорные обязательства, и не наша, мол, вина, что вы до такого не докумекали…

МАНЕВРЫ

Как только рухнул соцлагерь и прекратила существование Организация Варшавского Договора, натовские стратеги сразу же начали извлекать из этого максимальную выгоду. Первую скрипку здесь, естественно, играли американцы. Их эмиссары наводнили польские, венгерские, прибалтийские, румынские штабы. По каналам нашей разведки пошла информация, что Пентагон намерен принять активное участие в разработке военных доктрин этих государств, концепций реформирования их вооруженных сил и военно-техническом переоснащении армий и флотов.

В былые времена, когда Кремль получал сведения о заигрывании некоторых соцстран с Западом, моментально включался мощный механизм нашего противодействия на уровне высшего государственного и партийного руководства: начинались активные дипломатические маневры, Москва намекала соцпартнерам на экономические санкции, грозила сворачиванием военной помощи и иными «карательными» мерами, и все становилось на свои места. Но после августовских событий 1991 года (и особенно — после падения СССР) такие приемы уже не действовали.

Пока новая власть в Кремле, на Старой и Смоленской площадях пребывала в сладкой эйфории победы демократии и азартно делила кресла, пока шла перетасовка дипломатических кадров (некоторых послов и военных атташе отзывали как ставленников старой партийной и военной верхушки, а на их место назначали «своих» людей, что нанесло огромный урон нашей международной политике), натовцы не теряли время зря и, пользуясь моментом, повели массированные операции на отсечение от России не только бывших соцстран, но и республик бывшего СССР.

В конце 1992 года Москва получила конфиденциальную информацию о новых стратегических планах НАТО и о том, какое место в этих планах отводится России. Направление главных усилий альянса было нацелено на то, чтобы не допускать укрепления союза Москвы с республиками бывшего СССР. В решении этой задачи натовцы добились к тому времени уже немалых успехов: они все больше влияли на интеграционные взгляды руководителей государств и военных ведомств стран Содружества, некоторые стали откровенно отворачиваться от России.

Но, пожалуй, самый крупный успех натовской дипломатии и агентуры был достигнут на «украинском фронте», где Киев не только отверг предложение России вступить в СНГ, но и открыто дал понять Кремлю, что не приемлет его идею о коллективной безопасности. Двойную игру с Россией и ведущими странами НАТО вели и некоторые другие республики бывшего СССР, в том числе и те, которые подписали с Москвой оборонительный договор в Ташкенте. В Генштаб систематически поступала информация об этом.

Обеспокоенный таким положением дел, маршал Шапошников 2 декабря 1992 года направил главам государств, правительств, парламентов, министрам иностранных дел и обороны конфиденциальную записку с анализом состояния военно-политического сотрудничества в рамках Содружества. Предостерегая наших союзников по СНГ от иллюзий насчет их возможного вступления в Североатлантический альянс (такие настроения стали распространяться), маршал неизвестно на каком основании утверждал: «…Имеются данные о том, что НАТО не намерено пополнять членство своего блока за счет государств Восточной Европы и СНГ…»

А вскоре из Вашингтона по нашим разведканалам просочились сведения, что там разрабатывается программа, в соответствии с которой будут строиться отношения не только с республиками Содружества, но и по линии НАТО — Россия. Тогда же стало известно, по какой схеме и даже в какой очередности блок намерен «работать с кандидатами».

Какими-то неведомыми способами Москва выудила из Пентагона информацию о том, что американский президент пришел в восторг после знакомства с подготовленным в военном и внешнеполитическом ведомствах документом, который позже стал называться программой «Партнерство во имя мира». Американские политики и дипломаты, наведывавшиеся в Москву, с гордостью приписывали его авторство Б. Клинтону.

Через некоторое время в Москву поступила и копия доклада президента США «Стратегия национальной безопасности», в котором были такие слова:

«…Наша военная мощь не имеет себе равных в мире… Мы можем и должны своим участием оказывать влияние на мировые процессы… Мы являемся величайшей мировой державой, у которой есть глобальные интересы и на которой лежит глобальная ответственность… Американское лидерство в мире сейчас важно как никогда. Если мы утвердим его за рубежом, мы сможем сделать Америку безопасной и процветающей…

Применение силы с нашей стороны будет решительным и, если это необходимо, — односторонним…»

Было ясно, что Программа — один из способов утверждения такого лидерства.

Когда государственный секретарь США Кристофер прибыл в Кремль и в общих чертах ознакомил с Программой Бориса Ельцина, наш президент тоже пришел в восторг и воскликнул: «Гениально!» (об этом мне во время моей поездки в США рассказывал корреспондент «Вашингтон пост», единственный журналист, сопровождавший Кристофера).

Документ представлял собой большой набор общих слов о необходимости учитывать новые политические реалии в мире, добиваться укрепления стабильности и сотрудничества. В Программе наряду с этим содержались некие условия для тех стран, которые захотят войти в нее: унификация вооружений, обеспечение прозрачности военного бюджета (то есть детальный показ расходов денег на оборону), обмен сведениями о состоянии и перспективах военного строительства, развития военно-промышленного комплекса, проведение совместных учений, установление гражданского контроля над армией, обмен офицерами связи и т. д.

Когда аналитики Генерального штаба ознакомились с этим документом, они пришли к выводу, что Программа может лишить Россию возможности самостоятельно вести военное строительство. Более того, НАТО получало допуск к важнейшим рычагам контроля над нашей обороной вообще и над военно-промышленным комплексом в частности.

Программа превращала Россию в рядового члена НАТО, который обязан был действовать по общепринятым в альянсе правилам и подчиняться решениям его руководства, где доминировали американские взгляды.

То были унизительные условия, и, естественно, у нас в МО и Генштабе категорически отвергали их. Но весь идиотизм нашего положения заключался в том, что какая-то непонятная «политическая целесообразность», проповедуемая высшей властью, постоянно брала верх над военностратегическими расчетами генштабистов.

Аналитики Генштаба еще готовили документ для Кремля, в котором на основе огромного массива конкретных расчетов высказывалось негативное отношение к Программе, а некоторые депутаты Федерального собрания РФ уже расточали ей комплименты и убеждали соотечественников, что Россия должна принять этот документ. Большую активность при этом проявлял тогдашний председатель Комитета Государственной думы по обороне Сергей Юшенков, которого у нас на Арбате многие то ли в шутку, то ли всерьез стали называть «агентом влияния».

Меня поражала та легкость, с которой этот человек с умным видом выстраивал свои аргументы в пользу вступления России в Программу. Хотя в это же время несколько десятков высококлассных специалистов Главного оперативного управления и Центра военно-стратегических исследований Генерального штаба, обладавших колоссальным объемом стратегической (в том числе и разведывательной) информации, еще только-только подобрались к первым экспертным выводам.

Когда я сейчас бываю в Госдуме и вижу там Юшенкова, меня так и подмывает подойти к этому человеку и спросить, как он по прошествии шести лет оценивает свою пропагандистскую кампанию в пользу вступления России в Программу.

Ныне некоторые даже самые верные соратники Юшенкова «выражают возмущение» тем наглым напором, с которым НАТО прет на Восток. Строго по Программе…

Российские флюгеры — самый опасный тип демократических горлопанов, которые долгое время занимались идеологическим обеспечением заманивания России в натовскую военно-политическую ловушку. Чем яростнее они пропагандируют среди соотечественников взгляды, выгодные НАТО, тем чаще их приглашают с визитами за рубеж, тем крупнее размеры гонораров за выступления.

Принципы таких людей можно покупать, как макароны, перелицовывать, как старые одежды, или выращивать, как кроликов.

А возможность легко заработать сотню-другую долларов на пропаганде в России нужных НАТО установок превращалась в специфический вид бизнеса. Когда я был в США, американцы показывали мне записанное на телё-пленку выступление известного российского «штрейкбрехера» перед членами одной из комиссий Конгресса. Мне показалось, что текст его речи был написан под диктовку директора ЦРУ.

ПОЗИЦИЯ

Уже в первых документах Генштаба, содержащих анализ Программы, был сделан вывод о том, что «Партнерство во имя мира» — это форма подготовки расширения блока за счет бывших соцстран, причем на максимально выгодных для него условиях.

Уже первые расчеты аналитиков ГШ показали, что непосредственный выход НАТО к нашим западным границам поставит Россию в крайне трудное положение. Наши военные группировки бывшего второго эшелона (Московский, Северо-Кавказский военные округа) после ликвидации ОВД и вывода войск из-за границы превращались в разрыхленный первый эшелон. К тому же на северо-западном ракетоопасном направлении мы лишались станции предупреждения о ракетном нападении в Прибалтике (Скрунде). А еще раньше мы потеряли аналогичную станцию на западе Украины (Мукачево).

Уже тогда у генштабовских экспертов не было никаких сомнений относительно того, что вступление Польши в НАТО — это всего лишь вопрос времени. Сие значило, что подлетное время натовских самолетов к нашим важнейшим индустриальным и военно-промышленным центрам значительно уменьшается и одновременно увеличивается глубина проникновения авиации блока на нашу территорию (с польских аэродромов самолеты НАТО смогут проникать в Россию на глубину от 650 до 750 километров).

Еще более мрачными были наши расчеты по натовскому тактическому ядерному оружию, по составу сухопутных и военно-воздушных группировок, нависавших над нашими северным и южным флангами.

Далеко не в нашу пользу складывалось соотношение сил и на море: с выводом наших войск из Прибалтики Балтийский флот оказался фактически разорванным надвое (Балтийская и Кронштадтская базы), а Черноморский все еще оставался в стадии скандальной дележки с Украиной, и как о полноценной стратегической группировке о нем уже нельзя было говорить.

Было ясно, что Программа «Партнерства» при нашем безоговорочном вступлении в нее очень похожа на мягкую форму капитуляции России после поражения в «холодной войне».

А в это время министр иностранных дел РФ Андрей Козырев расточал комплименты Программе и рисовал радужные перспективы участия России в ней. Руководство Минобороны и Генштаба продолжительное время отказывалось комментировать для прессы Программу.

В то время многие десятки иностранных журналистов, аккредитованных в Москве, допекали нашу пресс-службу просьбами взять интервью у министра обороны Павла Грачева и начальника Генштаба Михаила Колесникова. Но они отказывались, вероятно, выжидая, что скажет Президент — Верховный Главнокомандующий и по поводу Программы, и в связи с расширением НАТО на Восток.

Наконец Ельцин высказался в том плане, что не все нас устраивает в натовской Программе и надо ее совершенствовать. Грачев следом заявил, что Программу надо внимательно проанализировать, так как «не все положения одинаково трактуются сторонами».

Вскоре Борис Ельцин отправился с визитом в Польшу и там сделал свое громкое заявление о том, что эта страна вольна сама решать, как ей быть со вступлением в НАТО. Восторгам поляков не было конца. Польская пресса захлебывалась от комплиментов в адрес «гробовщика коммунизма» и светоча российской демократии.

Помню, Ельцин еще находился в Варшаве, а Грачев проводил пресс-конференцию в Москве. Польский журналист спросил министра обороны о том, как он относится к возможному вступлению Польши в НАТО. Грачев ответил почти ельцинскими словами: времена диктата «старшего соцбрата» прошли, и Россия как демократическая страна не вправе никому диктовать условия обеспечения национальной безопасности. Короче, вступление Польши в НАТО — дело самой Польши.

А уже в день возвращения Ельцина из Варшавы многие минобороновские и генштабовские генералы и офицеры были шокированы новым заявлением своего президента: он высказал резко негативное отношение к вступлению Польши в НАТО. Это было заявление, которое в корне противоречило варшавскому…

Поляки подняли вселенский хай. И, думается, справедливо. Шараханье из стороны в сторону, непоследовательность в подходах Москвы к этой проблеме, отсутствие четкого плана стратегии и тактики наших действий. — вот что изначально порождало невнятную позицию Кремля и МИДа. Все это часто ставило в совершенно дурацкое положение наше военное руководство.

Российские верхи в своей международной стратегии часто руководствовались соображениями политической конъюнктуры. И Ельцин, и Козырев из кожи вон лезли, чтобы заручиться поддержкой Запада в условиях непрерывно наседающей на них внутренней оппозиции. Таким образом, внешняя поддержка экономических реформ была важным фактором внутреннего политического спасения власти. Естественно, в таких условиях Кремль и МИД становились все более зависимыми от Запада, что находило отражение и в их лояльном (а порой беспринципном) отношении к невыгодным для России инициативам НАТО.

В то же время позиция российского Генштаба по этой проблеме была совершенно иной: во главу угла ставились не конъюнктурные политические соображения, а честные стратегические расчеты, основанные на огромном массиве военной информации (особенно — разведывательной). Но нередко приходилось замечать: если военно-стратегические соображения МО и ГШ не вписывались в политическую конъюнктуру Кремля и МИДа, там их игнорировали.

Я часто бывал в тот период в Центре военно-стратегических исследований Генштаба, где у меня немало друзей. Они рассказывали мне о содержании исследований по проблеме Россия — НАТО, показывали документы, в которых выстраивались основательно аргументированные прогнозы и предлагались конкретные варианты линии поведения Москвы в условиях трансформации Североатлантического альянса. Были там и многие экспертные оценки, касающиеся политических, экономических и, разумеется, военных угроз, которые несло в себе расширение НАТО на Восток.

Заместитель начальника ЦВСИ ГШ генерал Валерий Чирвин с возмущением рассказывал мне, что почти вся эта колоссальная работа военных ученых остается невостребованной ни Кремлем, ни МИДом.

В то время у генштабовских аналитиков особо острую неприязнь вызывала позиция руководства Министерства иностранных дел во главе с Андреем Козыревым. А то, что он расточал комплименты натовской Программе и изо всех сил подталкивал Ельцина к прорыву на этом важнейшем участке нашей международной политики, нередко вызывало у некоторых генштабовских офицеров уже не только неприязнь, но и откровенную злобу.

Хотя надо сказать, что были (да и сейчас есть) у нас на Арбате люди, которые считали высшим классом своей работы угодливое подстраивание военно-стратегических расчетов и планов под политические намерения Кремля и МИДа. Бывали случаи, когда в угоду конъюнктуре они спешно перелопачивали документы, выводы в которых менялись на противоположные. Такие хамелеоны уверенно держались на плаву и хорошо росли по службе. Однако я не знал ни одного такого полковника или генерала, которого уважали бы подчиненные и сослуживцы.

РЫЦАРИ И НЕГОДЯИ

Однажды в Генштабе появился конфиденциальный документ, который произвел среди специалистов, курирующих проблему НАТО, фурор. То был доклад Службы внешней разведки России, посвященный отношениям Москвы с Североатлантическим альянсом и возможным последствиям расширения НАТО (в то время директором СВР был Евгений Примаков).

Документ этот быстро стал в Генштабе бестселлером, и офицеры даже установили очередность знакомства с ним. Я был поражен предельно смелыми, лишенными всякой политической конъюнктурщины выводами наших разведчиков. Было такое ощущение, что мне дали выпить родниковой воды.

Но самым интригующим, пожалуй, было то, что доклад СВР по многим позициям принципиально расходился с «ватными» и невнятными позициями МИДа. В нем четко и жестко формулировались стратегические интересы России, от которых мы ни при каком развитии событий не должны отступать. В то же время в документе не было тупой ортодоксальной прямолинейности, лишающей нас маневра и многовариантности действий.

Доклад СВР по большинству позиций совпадал с выводами и предложениями Генерального штаба. Этот документ хотя и имел гриф конфиденциальности, но уже вскоре спокойно гулял по Москве, что значительно активизировало дискуссию об отношении России к натовской Программе. Тем более что стал активно муссироваться тезис: присоединение РФ к натовской Программе может разрушить Договор о коллективной безопасности стран СНГ.

Решил определить свою позицию и парламент. Были назначены закрытые слушания (мне довелось присутствовать на них в качестве наблюдателя).

Конфиденциальный стенографический отчет о ходе слушаний дает хорошее представление и о позиции сотрудников различных ведомств, и о той тонкой игре, которую они вели, отстаивая интересы своих департаментов. К тому времени стало совершенно очевидно, что уже и внутри нашего военного ведомства (между Минобороны и Генштабом) нет единства во взглядах на эту проблему. Если Генштаб в своих конфиденциальных аналитических наработках высказывал однозначно негативное отношение к поспешному присоединению к Программе, то руководство МО чутко следовало в фарватере Кремля и МИДа. Об этом свидетельствовала, в частности, и позиция представителя Минобороны, приглашенного на слушания в Госдуму.

«КОНФИДЕНЦИАЛЬНО

Из документов закрытых слушаний в Госдуме РФ Программа "Партнерство во имя мира" и будущее СНГ

Стенограмма

Ю.В.Ушаков, директор департамента общеевропейского сотрудничества МИД РФ:

— Главный вывод: участие в “Партнерстве” — не помеха укреплению взаимодействия в рамках СНГ, в том числе по вопросам коллективной безопасности. Наращивание координации (а мы полностью за это) будет способствовать укреплению исходных позиций стран Содружества и развитию диалога с НАТО.

П.С.Золотарев, генерал-майор, Управление военной политики Министерства обороны РФ:

— Мы считаем целесообразным присоединение России к Программе “Партнерства” и рассматриваем это сотрудничество как промежуточный этап на пути формирования новой системы безопасности и стабильности на континенте. Наша самоизоляция от “Партнерства” лишь осложнит геополитическое и геостратегическое положение России.

Л.Г.Ивашов, генерал-лейтенант, секретарь Совета министров обороны СНГ:

— Я бы здесь возразил тому оптимизму, с которым господин Ушаков охарактеризовал результаты межмидовских консультаций. Ведь большинство участников консультаций высказались с неопределенной пока еще позиции. И поэтому говорить, что все поддерживают, наверное, будет не совсем точно… Что касается других негативных последствий присоединения России и государств СНГ к натовской программе по формуле “16+1”, то нам они видятся в следующем:

— в ослаблении, если не разрыве, интеграционных связей в военной сфере СНГ;

— в возможном появлении в тылу России союзников или военных объектов НАТО;

— в вероятности оказания давления на Россию и другие страны СНГ в случае их попыток проведения самостоятельной военной политики;

— в возможном подрыве позиций ООН, СБСЕ, САС и подмене их функциями НАТО;

— и, наконец, в усилении в этом случае влияния США в Европе… Наша позиция такова: Россия не должна спешить с присоединением к Программе “Партнерство во имя мира”.

А.И.Тымко, генерал-лейтенант, первый заместитель главнокомандующего Пограничными войсками РФ, начальник Главного штаба Пограничных войск:

— Присоединение к программе “Партнерство во имя мира” стран ближнего зарубежья может привести к разрушению Договора о коллективной безопасности государств — членов СНГ. Это самым негативным образом отразится на решении проблем защиты жизненно важных интересов России.

Обеспечение безопасности государств СНГ видится прежде всего в рамках Договора о коллективной безопасности как основы будущей системы безопасности в Европейско-Азиатском регионе.

Г.Г.Янпольский, заместитель председателя Госкомоборонпрома РФ:

— Нас беспокоят… положения по дальнейшей транспарентности национального военного планирования и бюджетных процессов, по раскрытию долгосрочных военных планов: направления развития Вооруженных сил, НИОКР и других аспектов планирования… Сегодня, когда не приостановлен процесс деградации военно-промышленного комплекса России и существуют многочисленные неопределенности в его развитии, мы считаем, что не должны ограничивать свои возможности самостоятельного маневрирования, так как в течение последних трех лет из-за сокращения госзаказа военное производство упало почти в пять раз. Мы отчетливо понимаем, что такая ситуация недопустима. Она игнорирует потребности обороны и экономической безопасности страны…

Присоединение России к Программе “Партнерства” на условиях “16+1” при соблюдении выдвинутых требований к ее участникам не только означало бы игнорирование ядерного статуса России, ее права самостоятельно решать вопросы обороны, но и существенно осложнило бы и без того трудную задачу поддержания в этих целях необходимого оборонно-промышленного потенциала…

Генерал П. Золотарев:

— Присоединение или неприсоединение к Программе — это прежде всего политическое решение, и оно не вырабатывается в Министерстве обороны. В Министерстве обороны под это политическое решение нарабатывается конкретное наполнение… Есть намерение идти по этому пути, и мы имеем такую ориентацию. Практические наработки в этом плане в Министерстве осуществляются…»

Слушая Золотарева, я думал о том, что после предателей самый опасный тип генералов — приспособленцы, угодливо работающие под некое «политическое решение» даже тогда, когда оно противоречит интересам России…

ПУТАНИЦА

Вопрос об участии (или неучастии) России в Программе запутывался. Чем больше было разных точек зрения, тем труднее было Кремлю определиться. Руководство НАТО торопило Ельцина. Вскоре в Минобороны поступило из Кремля поручение президента. В нем Верховный Главнокомандующий предписывал военному ведомству и Службе внешней разведки «проработать параметры практического участия и реализации Программы “Партнерство во имя мира”…»

Пока МО, ГШ и СВР прорабатывали параметры, в весьма тревожное русло входила ситуация в Югославии. Однажды наступил момент, когда Москва получила серьезный повод по-новому взглянуть на своих будущих партнеров.

После того как натовские самолеты в 1994 году первый раз провели бомбардировки сербских позиций, многие наши военные и даже мидовские чиновники, до этого выступавшие горячими сторонниками присоединения к Программе, заколебались. Некоторые даже стали ставить вопрос о невозможности вступления России в Программу.

И Ельцин не скрывал своего недовольства карательными мерами натовцев против сербов. Клинтон в телефонном разговоре с российским президентом попытался убедить его, что бомбардировки были «единственно верными радикальными мерами», направленными на погашение конфликта. И что Москве не следует делать резких шагов, отходя от Программы.

И уже вскоре на одном из секретных документов, поступивших из ГШ, Ельцин собственноручно начертал: «Наверное, не стоит пока прямо увязывать события в Боснии и Герцеговине с присоединением к Программе НАТО, тем более что мы не форсируем этот процесс…»

Такая постановка вопроса выглядела дипломатичным компромиссом. Но, учуяв еще одну слабину Москвы, натовцы принялись еще безоглядней орудовать в Югославии. И тогда Москва решила хотя бы присутствием своих войск на Балканах дать понять НАТО, что Россию слишком рано списывать со счетов.

Всему этому была придана форма «совместной миротворческой операции».

СТОЙ ТАМ — ИДИ СЮДА

В 1995 году при штаб-квартире НАТО в Монсе (Бельгия) начала работать группа российских офицеров, которая занималась организацией деятельности российских миротворческих сил в Боснии. То был явный знак перевода российско-натовских отношений в практическую плоскость, хотя в России дискуссия о проблеме расширения НАТО продолжалась и еще многое было неясно. Парламент потребовал от Генштаба разъяснения его позиций.

7 мая 1995 года на закрытые слушания по этому вопросу в Государственную думу был приглашен начальник Генерального штаба Михаил Колесников…

«КОНФИДЕНЦИАЛЬНО

Из выступления начальника Генерального штаба Вооруженных сил РФ генерал-полковника Михаила Колесникова

7.05.95.

Стенограмма

— Если… будет… у них решен вопрос о ходе расширения НАТО за счет стран Восточной Европы, даже с учетом того, что, допустим, ну наши ближние соседи — Украина, Белоруссия — пока не войдут, то баланс резко нарушится в пользу стран НАТО. Тем более что мы уже провели большие сокращения по Договору об ограничении обычных вооружений в Европе…»

У «них» вопрос уже был решен.

Украина первой присоединилась к Программе НАТО «Партнерство во имя мира». Чуть позже свою подпись от имени России под этим документом поставил министр иностранных дел Андрей Козырев. Правда, в своей речи на церемонии подписания документа в Брюсселе он неожиданно заявил, что в Программе мы будем участвовать на основе индивидуального партнерства «Россия — НАТО» и что членство РФ в Североатлантическом союзе будет поставлено под вопрос, если альянс двинется на Восток за счет присоединения стран бывшего Варшавского Договора.

Генералы НАТО смотрели при этом на Козырева с видом опытных людей, иногда разрешающих детям почувствовать себя самостоятельными.

Уже никакие патетические заклинания Козырева о «великой державе», о необходимости наделить ее особым статусом в НАТО не могли повлиять на положение дел. Натовские генералы открыто стали говорить, что Москва должна сразу же забыть и думать о каком-то «праве вето» на расширение НАТО или на другие решения альянса.

На следующий день в российском Генштабе происходили весьма странные разговоры между генералами и офицерами — никто толком не мог сказать, на каких именно «дополнительных условиях», о которых говорил Козырев, Россия вступила в Программу и вступила ли она туда вообще? Главный мозговой трест армии в очередной раз был в неведении относительно маневров МИДа.

Я обратился с просьбой к офицерам Управления военного строительства и реформ, которые участвовали в подготовке минобороновских документов для вояжа Козырева в Брюссель, с просьбой дать внятные разъяснения. Они напускали на себя многозначительный вид и мямлили что-то туманное: «Понимаешь, старик, не все так просто. Подписи Козырева еще не все значат. Да и МИД нам всего не говорит…»

В очередной раз проявилась старая болезнь нашей внешней военной политики: стратегические решения по глобальным оборонным вопросам принимались в келейном кремлевско-мидовском кругу. У меня все чаще складывалось впечатление, что внешняя военная политика России была приватизирована МИДом, а Кремль лишь утверждал мидовские предложения, слабо вникая в их суть.

А ведь еще очень многое было неясно.

Еще не дали своего согласия на вступление в «Партнерство» соответствующие комитеты Государственной думы. Еще не пришли к окончательному и согласованному выводу Министерство обороны и Генеральный штаб. Еще не изложили по этому поводу свою точку зрения Совет безопасности, Служба внешней разведки и многие другие компетентные инстанции.

А Козырев уже побывал в штаб-квартире НАТО и все утряс.

Но на этом легендарный русский бардак не кончался. Таинственную фразу о каких-то непонятных России и ее армии «условиях» вступления в Программу НАТО все чаще стали повторять не только Козырев, но и министр обороны, и начальник Генштаба. Я понимал, им надо было демонстрировать лояльность. Этого требовали правила игры. Они, как сказал на закрытых парламентских слушаниях генерал Павел Золотарев, «имели ориентацию».

Весть о том, что Козырев в Брюсселе сумел заставить натовских генералов принять «дополнительные условия» Москвы по участию в Программе, вселяла в души генштабистов смутный оптимизм: значит, мы «не сдаемся с потрохами», а встреваем в это дело с чувством собственного достоинства. К тому же представителям Генштаба на Смоленской площади втолковали, что фраза Козырева о том, что Россия вступает в Программу НАТО «на определенных условиях» означала не что иное, как предоставление Москве права вето при голосовании. Это было очень похоже на победу…

А 19 марта 1994 года Генштаб услышал вот это сенсационное сообщение.

Агентство «Интерфакс»:

«…Премьер-министр РФ Виктор Черномырдин после встречи в пятницу в Москве с министром обороны США Уильямом Перри заявил, что Россия сознательно присоединяется к программе НАТО «Партнерство во имя мира», не выдвигая НИКАКИХ УСЛОВИЙ…» (выделено мной. — В.Б.).

Вот тебе, Виктор Степанович, и Юрьев день!.

Глава правительства говорил одно, глава МИДа — другое.

Через полтора года, в конце сентября 1995-го, Черномырдин в весьма резкой форме выскажется против продвижения НАТО на Восток. О вступлении России в этот блок уже не было и речи.

Мы пожинали червивые плоды собственной беспринципности.

В нашей возне с НАТО в 1993–1994 годах меня больше всего поражало то, что и Ельцин нередко не имел самостоятельной и четкой позиции по этой проблеме. Просматривая некоторые мидовские бумаги по вопросам внешней военной политики, я раз за разом убеждался, что наш президент где лучше, а где хуже выступал в роли мидовского ретранслятора. Механизм выработки внешнеполитических стратегических решений в военной области был не только несовершенен и узок, но и чрезмерно субъективен.

Очень часто судьба глобальных военных вопросов отдавалась на откуп личной воле Ельцина. Так приходило понимание того, что сосредоточение в руках Президента — Верховного Главнокомандующего почти всех рычагов управления внутренней и внешней военной политикой имеет много минусов. Даже очень здоровый и очень умный президент был физически не в силах переваривать гигантские объемы стратегической информации и самостоятельно принимать единственно правильное решение.

А если учитывать, что Ельцин то и дело болел, что на его плечи взваливались сотни и тысячи других неотложных вопросов, то можно представить, как легко он мог ошибаться. Думаю, не случайно Ельцин все чаще международные вопросы стал «перегружать» на своего помощника Дмитрия Рюрикова, что создавало еще одну бюрократическую инстанцию между Ельциным и МИДом.

А в Генштабе многие уже давно испытывали недоверие и к Козыреву, и к Рюрикову и часто открыто говорили о том, что сомневаются в их способности проводить жесткую российскую политику. Козырев дал не один повод уличить его в мягкотелости и уступчивости Западу. О Рюрикове поговаривали, что его дочь замужем за одним американским деятелем (называлась фамилия Саймса).

Эта информация вызывала уже не только пикантные пересуды, но и легко объяснимые подозрения.

В Генеральном штабе внимательно отслеживали все точки зрения ведущих российских политиков, политологов, экспертов, аналитиков по проблеме Россия — НАТО. Часто голова шла кругом от мешанины в мыслях и выводах таких «экспертов», причем занимающих довольно видное положение. Например, в одной и той же заметке «Интерфакса» (23.4.94) сообщалось, что, по мнению президента Центра проблем национальной безопасности и международных отношений Сергея Рогова, «России следует присоединиться к Программе НАТО «Партнерство во имя мира».

А чуть ниже тот же Рогов утверждал:

«Присоединение к Программе «Партнерства» может окончательно подорвать и без того хилый Договор о коллективной безопасности СНГ».

Еще через восемь месяцев Рогов окончательно «прозревает»: «Военные расходы России составляют на сегодня 5 % от военных затрат США и 3–4 % от расходов НАТО. В результате выполнения Договора о сокращении обычных вооружений в Европе военный потенциал Североатлантического альянса превысил российский втрое. В случае вступления в НАТО стран Восточной Европы российский военный потенциал будет превышен вчетверо…»

Вот и разберись теперь в позициях такого эксперта.

В России много умных людей, но, когда дело доходит до принятия конкретных решений, часто почему-то принимается наихудшее из них.

ЧЕБАН

…Я рассматриваю одну из секретных генштабовских карт. На ней условными знаками изображены военные базы и объекты НАТО, расположенные вблизи России и других стран бывшего СССР. В осеннюю сырую пору точно так же облеплен опятами большой пень. Всего по миру разбросано почти 5000 натовских баз, объектов, центров. Россия может противопоставить им десяток своих баз в ближнем зарубежье и пяток в дальнем.

Полуторамиллионной (1996 г.) Российской армии противостояла натовская армада, которая была в четыре-пять раз сильнее. И при этом американцы интенсивно подталкивали нас к кардинальному сокращению стратегических ядерных вооружений, вынуждая постоянно делать уступки и пугая урезанием финансовой помощи нашим экономическим реформам.

Это называется «справедливое партнерство»…

— Бьюсь об заклад, после расширения НАТО его баз вокруг России наверняка станет еще больше, — говорил мне полковник Валерий Чебан, — и первыми они появятся в Польше или Прибалтике.

Он служит в Центре военно-стратегических исследований Генштаба и ведет российско-натовскую проблематику. У него светлая голова, которая по праву заслужила называться «докторской». Чебан часто пишет аналитические документы, которые нередко вызывают у некоторых наших руководителей испуг и недовольство. И полковник слышит советы:

— Мягче надо, мягче!

Он ничего не смягчает. Мне нравится читать его честные аналитические материалы:

«…К границам России приближаются не совместные промышленные предприятия или иные объекты созидания, а инструменты войны, разрушения в виде группировок, вооружений и всего того, что используется в современной войне. Анализ собственно военной стороны дела позволяет уже сегодня высветить отнюдь не радужные перспективы для России, которая, как известно, чаще всего подвергалась нападению извне именно в “смутное” для нее время…»

С некоторых пор я стал замечать, что Чебан для некоторых своих сослуживцев стал чем-то вроде интеллектуального раздражителя. Кто бы и по какому бы вопросу ни зашел в его кабинет, почти всегда это посещение заканчивается дискуссией. Я не исключение.

— Слушай, доктор, — говорю я Чебану, — ты мне можешь по-простому объяснить, почему эти супостаты хотят подобраться аж к Смоленску?

— Ты же знаешь, что раньше их единство основывалось на страхе перед коммунистической агрессией, — отвечал мне «доктор». — А сегодня это консолидирующее начало исчезло и закономерно возник вопрос: против какого врага надобно теперь направлять усилия? Исчезла главнейшая функция, которая определяла судьбу организации, — противостоять ОВД. Это и вынудило НАТО лихорадочно искать себе новые виды деятельности, дабы оправдать свое существование.

— Но ведь эти «виды деятельности» можно было легко найти и без расширения на Восток. Неужели НАТО не могло заниматься тем же миротворчеством в прежнем составе?

— Это противоречило бы американской доктрине о глобальном господстве. Ты посмотри только, как они себя в Югославии ведут, эти «миротворцы»… Уже и за Караджичем охоту устроили. Хотят вытащить его на международный трибунал в Гаагу… Уже и лейбл ему соответствующий прицепили — «преступник перед человечностью».

— Кстати, — говорю я Чебану, — во время чеченской войны кто-то предлагал судить в Гааге Ельцина с Грачевым по той же статье. Только не помню, чтобы натовцы за ними по Москве гонялись.

Полковник хитро улыбается и ничего не говорит в ответ…

Через некоторое время я узнал, что Чебан своими колючими докладами о НАТО все-таки «достал» кого-то из наших высоких генштабовских начальников. Был скандал. Потом у полковника снова были неприятности после его громких статей по той же проблематике в одной из крупных газет и выступлений на радио «Свобода». Чебану инкриминировали «свободомыслие», которое заключалось в том, что его мысли не совпадали с официальной точкой зрения.

Чебана ушли.

Через несколько дней он уже служил в аналитическом Центре штаба Погранвойск.

Директор Федеральной Пограничной службы генерал Николаев ценил светлые головы. Чебан вскоре стал генералом.

КОФЕ

Программа «Партнерства» явно не пошла, хотя и в Кремле, и в МИДе открыто об этом не говорили. А натовцы настойчиво призывали нас искать новые пути сотрудничества. Мы, хотя и со скрипом, но шли им навстречу. Однажды Грачев объявил, что будет разработана еще одна Программа — «Россия — НАТО». И дал поручение Генштабу в сжатые сроки разработать ее.

Было это на майские праздники.

Москва отдыхала, веселилась, загорала, жарила шашлыки и поднимала тосты. А во многих кабинетах Генштаба почти две недели днем и ночью не останавливалась работа.

Я был на дежурстве, когда под утро услышал за дверью звуки чьих-то шагов. Дверь моей дежурки открылась, и на пороге появился заместитель начальника Центра военностратегических исследований Генштаба генерал-майор Валерий Чирвин. У него был изможденный вид — красные глаза, впалые небритые щеки.

— Старик, у тебя кофе есть? — сказал он, устало садясь на стул. — Мои ребята уже с ног валятся.

Он рассказал мне, что несколько специалистов Центра безвылазно «куют» Программу «Россия — НАТО». Жены и дети термосы с едой на Арбат возят.

Я отдал генералу остатки кофе.

Вскоре звуки шагов послышались вновь. Я вышел в коридор. Полковник из Главного оперативного управления Генштаба тоже работал над Программой и тоже искал кофе:

— Уже писаем «Классиком» и «Пеле». А глаза все равно будто клеем намазаны, — зло и устало сказал он.

Я посоветовал ему разжиться кофе у Чирвина.

Полковник, безбожно костеря каких-то «козлов со Смоленки», устало побрел дальше по коридору.

В те майские праздничные дни в ларьках на Арбате генштабовские полковники сильно «вымели» кофе. Ларечники подозрительно косились на красноглазых, заросших щетиной офицеров и подозревали их в новом виде наркомании.

Две недели Генштаб сушил мозги над Программой «Россия — НАТО». Еще столько же утрясал ее с МИДом. Потом столько же МИД утрясал ее с Кремлем. Повезти этот праздничный торт на пробу в Брюссель доверили Грачеву. Грачев полетел туда с понтом, а вернулся с фигой: натовские генералы «вырубали» из Программы все, что давало России хоть какие-то права на вето и возможность влиять на натовские решения.

Нас опять оставили в дураках.

Кто-то из генштабовских остряков прозвал Программу «Партнерство во имя мира» «Партнерством во имя МИДа».

КУЛИКОВ

Есть у нас в группе советников министра обороны Маршал Советского Союза Виктор Георгиевич Куликов, бывший Главнокомандующий Вооруженными силами стран Варшавского Договора. Болгарская газета «Дума» однажды сумела уговорить его на интервью. Главный вопрос — отношения России и НАТО.

Куликов слыл прозорливым человеком. Интересно было узнать, что он думает обо всей этой катавасии, о перспективах наших отношений с натовцами. «Я думаю, — говорил он, — что в обозримом будущем Россия не войдет в НАТО, так как такой шаг не смягчил бы международную обстановку. Россия выступает за создание политического союза. И этот политический союз мог бы возникнуть вместо НАТО».

Маршал нашел именно то «золотое сечение», которое позволило бы России, как говорят шахматисты, хорошо поставить свою партию прежде всего в Европе.

В таком политическом союзе Россия объективно могла занять подобающее ей место без надрывных козыревских заклинаний «Россия — великая держава». Маршал клонил к тому, что старушка Европа как-нибудь и без американцев могла бы навести порядок в собственном доме. Болгарский журналист понял это и тут же задал провокационный вопрос:

— Возможно ли участие США в подобном союзе?

— Это дело США. Мы в данном случае думаем о Европе. Я лично считаю, что им нечего делать в таком союзе, который позволил бы самим европейцам решать проблемы своего дома.

Куликов ясно указывал нашим политикам направление «главного удара». Но Кремль давно утратил стратегическую инициативу и покорно плелся в натовском обозе.

ГРОМОВ

С некоторых пор я стал замечать, что в нашем военном ведомстве существует две команды генералов и офицеров, занимающих противоположные позиции по вопросу вступления России в НАТО. Условно я назвал их «куртизанки» и «патриоты». К «куртизанкам» принадлежали все те, кто на Арбате издавал воинственные кличи против унижения России, но тем не менее смотрел в рот Кремлю и МИДу, боясь сказать и слово против.

«Патриоты» типа маршала Куликова, генералов Громова, Ивашова придерживались иных позиций. В их выступлениях четко просматривался один и тот же вывод: мы не против сотрудничества с армиями НАТО, но предельно честного (хотя были и такие, которые считали, что в самом союзе России делать нечего). Они же ставили под вопрос и саму необходимость существования НАТО после роспуска Варшавского Договора и предлагали альянсу превратиться в сугубо политическую организацию.

Негласный спор «куртизанок» с «патриотами» был столкновением двух мировоззрений. А поскольку дискуссия о НАТО, уже длительное время не затухающая в армии, раскалывала ее, она была вредна. Она лишала армию единства. Я все чаще начинал подумывать, что эта дискуссия очень даже похожа на хорошо просчитанную психологическую диверсионную акцию.

Западная пресса усиленно прощупывала умонастроения нашего высшего генералитета. Заместитель министра обороны РФ генерал-полковник Борис Громов дал интервью немецкой газете «Вельт», которое по многим позициям было созвучно интервью маршала В.Куликова болгарской «Думе».

Интервью Громова вызвало недовольство Кремля и МИДа. Борису Всеволодовичу «инкриминировали» якобы слишком фривольное вторжение в сферу большой политики, недопустимое для генерала. Вот выдержка из того интервью, которое наделало немало шума у нас в Генштабе. Его размножали на ксероксах и передавали из рук в руки.

«Вопрос: Пока планы расширения НАТО на Восток встречают решительное сопротивление России. Будет ли так всегда?

Ответ: Государства — члены НАТО должны исходить из того, под чем они когда-то поставили свои подписи. Раньше они исходили из нецелесообразности расширять свой блок. И теперь они должны держать свое слово. Расширение НАТО не принесет России ничего позитивного.

Вопрос: Чего опасается Россия в связи с расширением НАТО?

Ответ: Россия ничего не боится. Россия — это не та страна, которая должна бояться. И так было всегда. Россия говорит лишь, что расширение НАТО ведет к ликвидации существующих договоров. Если НАТО не опасается этого, тогда я ничего не могу сказать.

Вопрос: К что можно сказать по поводу поляков или чехов, которые связывают свою защиту с членством в НАТО?

Ответ: Разве они говорят что-то иное, кроме того, что боятся России? НАТО должно трансформироваться в политический союз и не оставаться военным объединением. Если уважаемые и умные руководители НАТО не будут прислушиваться к новой России, в которой изменения претерпели и Вооруженные силы, а будут и дальше игнорировать ее, то это не приведет ни к чему хорошему…»

Громов сказал то, о чем думал почти весь Генштаб.

Но здравые голоса звучали не только в России. Звучали они и в США.

Лорд Скибельский, профессор политэкономии Нью-Йоркского университета: «…Сейчас говорить, что мы намерены расширять НАТО в восточном направлении, равносильно заявлению в адрес Москвы, что мы по-прежнему считаем ее нашим врагом.

Надо учитывать исторические тенденции. Россия страдает от унижения. Она понимает, что потерпела поражение в «холодной войне», ее экономика повержена, демократия страшно слаба. В этих обстоятельствах говорить о расширении НАТО — вещь чрезвычайно неумная и опасная».

Когда звучат здравые вещи, невозможно не согласиться даже с вероятным противником.

…А в нашем Генштабе светлые головушки продолжали мучительно просчитывать, к каким последствиям может привести расширение НАТО на Восток.

Логика ситуации подсказывала нашим стратегам, что наряду с поиском более эффективных дипломатических контрмер надо переходить к демонстрации «силовых козырей», вплоть до пересмотра ядерной доктрины. Это могло остудить нахальный натовский напор, заставить руководство альянса считаться с серьезностью наших намерений.

Но политики думали иначе. Козырев мотался в Брюссель и настаивал на том, чтобы натовские генералы признали Россию великой державой и создали для нее в «Партнерстве» особые условия. Натовцы соглашались с Козыревым, но в ответ на требования «особых условий» просили встать в общую очередь.

В конце концов Программу, в неведомой абсолютному большинству наших генералов и офицеров форме, Россия все-таки подписала рукой шефа МИДа. Для нас это «историческое событие» значило ничуть не больше, чем вступление страны в международную акробатическую лигу сексуальных меньшинств…

ПРОГНОЗЫ И ИЛЛЮЗИИ

Некоторые аналитики ГШ были убеждены, что разрастание НАТО приведет к его «самоубийству», и потому не видели повода для паники. Они считали, что расширение НАТО неминуемо вызовет обострение противоречий как внутри организации, так и за ее пределами. Каждое государство, вступающее в НАТО, несет с собой и нерешенные проблемы с другими государствами, которые лягут тяжелым грузом на плечи блока.

Конкретный пример. Эстония вступает в НАТО. Автоматически претензии на часть российской территории становятся головной болью Североатлантического союза. Зная, что за спиной мощная в военном отношении организация, экстремистские и националистические круги Эстонии могут пойти на вооруженные провокации на границе Пыталовского района, на который давно претендует Таллинн…

Таких спорных проблем немало и между другими странами. Например, между Венгрией и Румынией, между Болгарией и Грецией. Кстати, членство в НАТО не спасло от войны из-за Кипра двух ее членов — Грецию и Турцию. Это еще одно подтверждение тому, что членство в НАТО не страхует его участников от возможных конфликтов.

Одновременно высказывались предположения, что расширение военно-политического союза, после того как сузилась область его применения из-за исчезновения Организации Варшавского Договора, неизбежно обострит его противоречия со странами, не входящими в этот блок. Предполагалось, что чем стремительнее будет расширение, тем интенсивнее пойдет процесс поиска и создания соответствующего противовеса. В условиях, когда военно-силовой способ решения спорных проблем еще, к сожалению, действует, расширение НАТО вызовет к жизни новые военно-политические союзы. Но тогда традиции «холодной войны» могут возродиться.

И хотя все это лишь прогнозы, все равно нельзя было исключать, что Германия может предъявить претензии России из-за Калининградской области, Румыния потребует возвращения Молдовы в родное лоно, а Молдова — Приднестровья.

К аналогичным выводам приходили и многие западные военные эксперты и политики. Некоторые утверждали, что расширение НАТО объективно будет способствовать сплочению разнополюсных политических сил России, вызовет всплеск национализма.

Острая дискуссия шла и среди российских политиков. Как всегда, резок и категоричен был генерал Александр Лебедь:

— Расширение НАТО на Восток представляет огромную угрозу для России. Этот факт, безусловно, приведет к началу третьей мировой войны…

Александр Иванович обожал шумные переборы.

Отвечая на вопрос одной из польских газет о том, что случится, если в Североатлантический альянс войдут Польша и Чехия, он подчеркнул: «Начнется мировая война. Погибнут как цивилизованные, так и нецивилизованные государства. Пропадут все формы жизни на Земле».

Лебедь считал также, что главная цель НАТО в возможной войне с Россией — завоевание огромного пространства от польской границы до Тихого океана. Поэтому основным гарантом безопасности страны является армия. Вооруженные силы должны защищать российские интересы, ее военнослужащие должны твердо стоять на российских позициях и поддерживать древние армейские традиции России. Запад, утверждал командарм, «стремится завладеть гигантскими богатствами русского государства, поработить его народы. Но это у них не получится. А как мы этого добьемся — военная тайна»…

Александр Иванович — смесь здравомыслия, страшилок и неосмотрительно категоричных прогнозов. Но иногда ошибается не только один генерал, но и весь Генштаб. Многие у нас считали, что если НАТО начнет усиленно разбухать, то атмосфера недоверия и подозрительности неизбежно сформирует заказ на противодействие ему. Встанет вопрос о создании аналогичного военно-политического союза. Многие бывшие республики СССР, вкусив горькие плоды суверенизации и уткнувшись в тупики военного строительства, обусловленные непосильными затратами на содержание оборонного комплекса своей страны, подойдут к необходимости объединения усилий и создания соответствующей системы коллективной безопасности. В результате военно-блоковая политика получит новый мощный импульс…

Как только Ельцин, а за ним и Грачев сделали свои первые заявления, содержащие эту идею, целый ряд руководителей республик СНГ (Казахстан, Узбекистан, Туркменистан) в один голос заявили, что категорически отметают такие соображения российского руководства.

ТРЕВОГА

По мере того как в российском Генштабе приходили к выводу, что все усилия руководства страны по блокированию расширения НАТО на Восток безрезультатны, на Арбате стали думать об усилении наших группировок, находящихся на наиболее опасных направлениях. Прежде всего — Запад и Юг. Но тут Россия в силу ряда причин, связанных с крушением СССР, оказалась опутанной сетями договорных обязательств, доставшихся ей в наследство от Союза. Представление об этой проблеме дает следующий документ:

Генеральный штаб Вооруженных сил РФ

О проблеме фланговых ограничений

17 ноября 1995 года страны — участницы Договора об обычных Вооруженных силах в Европе (Договора об ОВСЕ), подписанного 19 ноября 1990 года в Париже, должны завершить сокращение вооружений и техники, предусмотренное Договором, и выйти на согласованный уровень.

К этому времени в соответствии со статьей V Договора об ОВСЕ уровни вооружений в Ленинградском и Северо-Кавказском военных округах должны соответствовать установленным Договором ограничениям. Эти ограничения, как неоднократно заявляло Министерство обороны РФ, наносят ущерб безопасности России и являются для нас неприемлемыми.

Оставаясь приверженной основополагающим принципам, заложенным в Договоре об ОВСЕ, российская сторона обращает внимание на то, что отдельные его положения устарели, вошли в явное противоречие с сегодняшними геополитическими и военными реалиями.

Договор об обычных Вооруженных силах в Европе разрабатывался и подписывался в условиях противостояния двух военнополитических блоков — Варшавского Договора и Североатлантического союза. При подписании Договора к фланговому району относилась часть территории Советского Союза, на которой дислоцировались Закавказский, Ленинградский, Одесский и Северо-Кавказский военные округа. После распада СССР на территории части этих округов возникли независимые государства. Ташкентским соглашением (1992 года) между ними были распределены вооружения и техника бывшего Союза, ограничиваемые Договором об ОВСЕ. В результате этого произошло смещение в пропорциях уровней вооружений для России в районе «расширенной Центральной Европы» и «фланговом районе».

Фланговые ограничения обязывают Россию концентрировать основную массу обычных вооружений не там, где этого требует сегодняшняя обстановка…

Из общего для нашей страны максимального уровня в 6400 танков, 11480 боевых бронированных машин (ББМ) и 6415 арт-систем калибра 100 мм и выше в регулярных частях ЛенВО и СКВО, территория которых составляет более половины всей европейской части Российской Федерации, после 1995 года Договором будет разрешено иметь не более 700 танков, 580 ББМ и 1280 артсистем.

В то же время в Калининградской области (менее половины процента территории европейской части страны) Россия может разместить 4200 танков, 8760 ББМ и 3235 единиц артиллерии.

Такой перекос противоречит основополагающему принципу равенства прав и обязательств, а также принципу учета интересов безопасности любого государства-участника. По существу положение Договора о фланговых ограничениях ставит Россию в дискриминационное положение. Все страны-участницы смогут размещать войска и обычные вооружения на своей территории по собственному усмотрению, и только Россия и Украина не будут иметь права сделать этого даже там, где требует обстановка, интересы обеспечения национальной безопасности…

О необходимости исправить возникшее положение шла речь в послании Президента России Б. Н. Ельцина, направленном руководителям ряда стран — участниц Договора об ОВСЕ в сентябре 1993 года…

К сожалению, западные партнеры стремятся удержать Россию в рамках договорных ограничений и не дать возможности в полной мере удовлетворить наши потребности в вооружениях и технике…

Все наши предложения до настоящего времени не встретили понимания со стороны западных партнеров по Договору. Их нежелание искать реальные развязки по этой проблеме ставят Россию в сложное положение…

Наши специалисты подсчитали, что при тех «потолках», что установлены Договором об ОВСЕ, страны НАТО будут иметь в Европе превосходство над системой коллективной безопасности СНГ в танках — на 6750, в боевых бронированных машинах — на 10000, в артиллерии — на 6,7 тысячи единиц, в боевых самолетах — на 1650…

Когда мы в 1996 году суммировали все данные, то выходило, что НАТО получало над нами превосходство в 23 танковые дивизии, 55 авиационных и более 100 артиллерийских полков, 83 полка на боевых бронированных машинах. Кроме того, к НАТО переходила разветвленная и хорошо подготовленная военная инфраструктура стран бывшего Варшавского Договора — порты, аэродромы, ракетные базы, склады, узлы связи.

И если бы у российских политиков и дипломатов сложилось адекватное понимание этой угрозы, они должны были бы отреагировать. Как? Ответ лежал на поверхности: либо снизить потолок вооружений для НАТО до уровня СНГ, либо оставить «потолок» для СНГ на уровне НАТО. Но ни то ни другое в нашем МИДе почему-то не прорабатывалось. Тревогу в основном били наши генштабовские генералы, и создавалось впечатление, что только они и радели за надежную безопасность России и справедливый подход к определению уровней вооружений для РФ после распада СССР.

А мы выклянчивали у Запада разрешение на то, чтобы как следует прикрыть войсками свою государственную территорию.

Запад умышленно долго молчал.

Когда же он «соизволил» пойти навстречу русским, нам его разрешение уже было не нужно.

На одной из пресс-конференций у первого заместителя начальника Генштаба генерал-полковника Владимира Журбенко спросили:

— Вы намерены и дальше обсуждать вопрос о количестве своих танков на Северном Кавказе с НАТО?

— Никаких обсуждений. Наши танки уже там, где им положено быть, — ответил Журбенко.

ИГРЫ

Чем активнее решался вопрос о вступлении бывших стран Организации Варшавского Договора в НАТО, тем чаще на страницах российской прессы стали появляться различного рода «утечки стратегической информации». В том числе якобы из Генштаба и «ведущих научно-исследовательских военных центров» России. Было ясно, что проводится новая информационная операция. Цель ее — оказать давление на руководство и население рвущихся в Североатлантический блок государств.

В таких материалах речь шла о некой новой стратегии противодействия основным внешним угрозам национальной безопасности России. Один из ключевых элементов этой стратегии — развертывание на территории Белоруссии, в Калининградском оборонительном районе и на кораблях Балтийского флота тактического ядерного оружия.

Предлагались и более суровые меры — нацелить наши стратегические ядерные ракеты на бывшие соцстраны, которые собираются вступать в НАТО.

Ту же цель — заставить вздрогнуть наших бывших союзников по Варшавскому Договору, засобиравшихся в НАТО, — преследовала и статья, появившаяся в газете «Завтра» (21 октября 1995 года). Некий генерал N рассуждал таким образом: «…Сейчас НАТО превосходит Россию по численности войск и обычных вооружений в Европе в 2–3 раза. После присоединения к альянсу Польши, Венгрии и Чехии этот разрыв еще больше возрастет. В таких условиях единственная возможность и экономически реализуемый путь, если, конечно, нас не прельщает судьба боснийских и краинских сербов, — это сдерживать НАТО, опираясь на тактические ядерные средства, способные нивелировать превосходство противника в обычных вооружениях. То есть принять на вооружение ту стратегию, которой в годы «холодной войны» придерживался сам блок НАТО…»

Когда в прессе появлялись такие материалы, телефоны пресс-службы Минобороны дымились от непрекращаю-щихся звонков западных и российских журналистов. Все допытывались — действительно ли разрабатывается новая ядерная доктрина России?

Нам было велено отвечать журналистам, что статья безвестного генерала — его личная точка зрения, а МО и ГШ самостоятельно позицию России по таким вопросам не формулируют.

БАЛКАНЫ

Как ни проявлял активность министр обороны Грачев, мотаясь между Москвой, Вашингтоном, Брюсселем и Центральной Кремлевской больницей, в которой лежал больной Ельцин, американцы все равно его «сломали» и сделали все так, как и хотели: наш воинский контингент в Боснии поступал под командование НАТО.

Изначально наши подходы к участию в миротворческой операции в Боснии были во многом невнятны. Прибыв на переговоры в Брюссель, Грачев встретил сплоченных и нахрапистых генералов из руководства блока, которые трудно шли на уступки. А нашему министру надо было выполнить главную установку, которую Ельцин дал ему перед его отлетом в бельгийскую столицу: «Ни в коем случае не ложиться под НАТО». Это значило, что России надо было добиваться таких условий своего участия в миротворческой акции на Балканах, при которых бы она не выглядела униженно, танцуя под натовскую дудку.

Но стоило министру заявить, что если натовцы не будут идти на компромисс, то он и сопровождающие его лица покинут переговоры, тут же последовала негативная реакция МИДа. Наш посол в Бельгии Виталий Чуркин стремился сглаживать острые углы в ходе переговоров Грачева с НАТО, что, на мой взгляд, связывало руки министру.

Думаю, это сыграло не последнюю роль в том, что в итоге позиция командования нашей бригады в Боснии оказалась двусмысленной: несерьезно было утверждать, что мы «не бежим в упряжке НАТО» только потому, что у командующего операцией генерала Джоулвана «на служебных бланках не будет печати Североатлантического альянса».

Грачев одно время так увлекся контактами с НАТО, что оттеснил в сторону министра иностранных дел Козырева, докладывая о результатах переговоров напрямую президенту. Ревнивый Козырев не выдержал и публично заявил, что Грачев «не ставит МИД в известность о своей международной военно-дипломатической деятельности, в частности по вопросам установления мира в бывшей Югославии».

После того как в Дейтоне американцы вынудили югославов принять натовские условия, стало окончательно ясно, что и Россия будет участвовать в балканском урегулировании по чужому сценарию. И хотя натовцы неизменно подчеркивали «важную роль России в этом процессе», было ясно, что это всего лишь долг вежливости. Истинное значение нашей роли определялось нашими реальными возможностями. А тут даже в количественном плане натовцы во главе с американцами «душили» нас на Балканах многократным превосходством — 60 тысяч военнослужащих блока против 1,5 тысячи российских миротворцев. К тому же наша разведка пронюхала, что натовцы в случае необходимости готовы увеличить группировку до 100 тысяч человек.

Неопределенность нашей стратегии в Югославии порождала нервозную обстановку в Генштабе. Я видел мучения наших специалистов из Главного оперативного управления, которые, не имея зачастую ни четких установок МИДа, ни своего начальства, вынуждены были отрабатывать документы по подготовке российского военного контингента для участия в миротворческой операции под эгидой НАТО. Из-за этого мы часто попадали в унизительное положение, а точнее, в это положение командование блока нас умышленно загоняло.

Сначала наши войска из-за прихоти натовцев были передислоцированы из северной в южную часть Пасавинского коридора, затем из-за наших скромных финансовых возможностей («Каждый будет платить за себя» — Ельцин) американцы предложили нам «долг», за который мы должны были расплачиваться по ходу хозяйственных и ремонтных работ в районе дислокации.

Получалось, что мы вроде бы как наемные рабочие у НАТО.

В начале декабря 1995 года уже и между руководством Минобороны и Генерального штаба стали возникать разногласия по поводу нашего участия в миротворческой акции на Балканах.

Начальник Генерального штаба Михаил Колесников на проекте директивы министра обороны Грачева о составе нашей миротворческой бригады, которую надо было перебрасывать в Боснию, начертал резолюцию: «А где возьмем деньги?»

По этой же причине не было единства и между другими высшими генералами. Одни говорили, что в Югославии нам нечего делать, другие считали, что мы обязательно должны участвовать в миротворческой операции. Одним из них был генерал-полковник Леонтий Шевцов.

В январе 1996 года один из газетчиков спросил у Шевцова:

— Вы уполномочены командовать российской миротворческой бригадой в Боснии. Не считаете ли вы, Леонтий Павлович, что сначала нам следовало бы разобраться с пожаром внутренним, российским, и лишь после этого выходить на европейскую арену?

Генерал ответил так:

— К сожалению, эти две линии идут параллельно, и здесь время упускать нельзя, иначе нас могут потихоньку отстранить от всех европейских дел. А Европа — это тоже мы, и у нас тут есть свои российские интересы. Один раз уйдем от проблемы, второй, а на третий нас никто приглашать не станет.

Но ответа на вопрос «где возьмем деньги?» по-прежнему не было. А тут директор департамента МИДа Александр Горелик неожиданно «засветил» странную карту: он заявил, что «финансовый аспект участия России в операции многонациональных сил в Боснии определится только после того, как будет принято официальное решение о направлении в состав этих сил российского воинского контингента». А затем подтвердил, что высшие государственные органы РФ «конкретного политико-организационного решения на сей счет пока не вынесли».

А до старта участия нашей бригады в операции оставалось уже 20 дней. Ельцин обратился в Совет Федерации с просьбой ускорить рассмотрение вопроса, чтобы подвести законодательную базу под наше миротворчество.

В начале января 1996 года генералы и офицеры Генштаба, внимательно следившие за развитием событий в Югославии, испытывали гнетущую тревогу из-за того, что непонятное, кем-то скрываемое, недоговариваемое, невнятное происходило в дипломатических маневрах Москвы вокруг Боснии.

Секретные шифровки, валом валившие из Вашингтона, Белграда, Брюсселя, не стыковались между собой, в них одно было лишь совершенно ясно: нас оставляют с носом. 1 января 1996 года неожиданно проклюнулся невразумительный голосок российского дипломата из Загреба. Этот «высокопоставленный сотрудник», панически боявшийся назвать свою фамилию, пробормотал для прессы следующий пассаж: «Участие России в будущей операции по выполнению подписанного в ноябре между Загребом и хорватскими сербами соглашения о мирной реинтеграции в состав Хорватии Восточной Славонии (сербонаселенной части республики. — В.Б.) возможно, но не предопределено. Все зависит от того, будут ли учтены интересы и пожелания Москвы».

Тот же дипломат отметил, что «для согласия РФ участвовать в предстоящей операции необходимо, чтобы она была ооновской и осуществлялась не путем принуждения сторон, а на базе сотрудничества и доброй воли. В противном случае ни о какой реинтеграции не может идти и речи».

Совершенно неясным оставался и вопрос финансирования нашей бригады, отправляющейся в Югославию. Для ее переброски, по расчетам наших генштабовских специалистов, требовалось 60 самолетовылетов и 4 железнодорожных состава. Вместе с собой бригада везла 120 единиц бронированной техники и 300 автомобилей.

Минобороновские финансисты рассчитали, что на первых порах для нашего участия в операции необходимо изыскать 78 млн долларов (техническое обеспечение, прогон и использование техники, горючего, амуниции, пищевого довольствия). Еще 20 млн необходимо было для того, чтобы платить жалованье личному составу (почти 2000 человек). Когда же этот вопрос обсуждался в парламенте, Комитет по обороне представил совсем другие расчеты: в 1996 году, по его мнению, на содержание нашего миротворческого контингента потребуется 109,5 млрд рублей и 18,8 млн долларов США.

Наши контрактники, служившие в Югославии под флагом ООН, получали по 860–960 долларов в месяц. А их соседи, «голубые береты», скажем, из Франции и Бельгии, получали по 3000 долларов. У наших бойцов была скрытая зависть к коллегам. Но люди не роптали — 800 долларов для наших военнослужащих были довольно большими деньгами. «Обчищая» таким образом своих миротворцев примерно на две тысячи долларов в месяц каждого, правительство погашало государственные долги ООН, из которой и финансировались операции.

И хотя из правительства в начале января 1996 года просочилась в прессу информация о том, что деньги для наших десантников найдены в военном бюджете, то была липа. Статья в военном бюджете, по которой финансировалась деятельность российских миротворческих сил за рубежом, была мизерная, тех денег не хватало даже на содержание 18 тысяч наших миротворцев на территории СНГ.

Министерство финансов РФ, в свою очередь, официально сообщило, что «вопрос еще не прорабатывался». Из источников в том же Минфине стало известно, что правительство, дескать, намерено обратиться за помощью к частным структурам с просьбой делать пожертвования в виде валютных переводов на специальный счет в Сбербанке. Мне очень захотелось увидеть того коммерсанта, который принесет в Сбербанк 100 тысяч долларов и объявит, что он безвозмездно жертвует их в пользу российских десантников.

В середине декабря 1995 года посол России в США Юлий Воронцов проинформировал Москву о расстановке сил в американском Конгрессе в связи с отправкой миротворческого контингента на Балканы. Судя по содержанию его информации, он цеплялся за какие-то юридические и политические противоречия в отношениях Клинтона с парламентом по балканскому вопросу и намекал, что следует сыграть на них.

Шла мелкая дипломатическая возня, которая не могла существенно повлиять на улучшение наших позиций на Балканах.

А вероятность того, что группировка международных миротворческих войск в Югославии (фактически войск НАТО) сумеет и без нас добиться успеха, была очень высокой. И это неизбежно давало в руки США и руководства Североатлантического альянса мощный аргумент в пользу того, что именно этому союзу «по зубам» самые сложные проблемы миротворчества, и таким образом, дескать, ничего страшного в продвижении «гаранта мира и стабильности» на Восток нет. Следовательно, все вопли некоторых политических сил в России об «угрозе» НАТО беспочвенны. И если Россия действительно хочет стабильности, ей-де место в НАТО.

Но все эти маленькие и большие хитрости легко читались аналитиками Генштаба. Видели их и в Службе внешней разведки. Ее директор Евгений Примаков в очередной раз заявил, что расширение НАТО на Восток невыгодно России, что «в случае присоединения к Северо-атлантическому альянсу восточно-европейских стран, в непосредственной близости от западных границ РФ могут быть размещены ракеты с ядерными боеголовками, с небольшим подлетным временем к жизненно важным объектам нашей страны». В том же ключе неоднократно высказывался начальник Генштаба генерал Михаил Колесников.

Наши силовики все чаще отваживались самостоятельно формулировать принципы отношений России с НАТО и таким образом вторгались в сферу международной политики. Происходило это, на мой взгляд, потому, что Кремль в течение длительного времени так и не смог дать Минобороны и Генштабу четких директив относительно того, какой линии придерживаться. Нередко можно было видеть обратное: с подачи высшего генералитета президент озвучивал позицию России в отношении НАТО, что явно указывало на «управляемость» Ельцина со стороны военных. А потом и вовсе наступил период, когда эта проблема была «отдана на откуп» министру обороны, который начал действовать без оглядки на МИД. Это и вызывало раздражение у руководства внешнеполитического ведомства.

Андрей Козырев в конце 1995 года стал говорить о непоследовательности Министерства обороны, упрекая Павла Грачева в том, что он во время выступления в штаб-квартире НАТО в Брюсселе высказался якобы за «слияние» Североатлантического блока и Вооруженных сил России.

Но что было на самом деле?

«КОНФИДЕНЦИАЛЬНО

Министерство обороны РФ

Из выступления министра обороны России генерала армии П.Грачева на закрытом совещании министров обороны стран НАТО в Брюсселе

28 ноября 1995 года

…Политическое и военное руководство Российской Федерации ознакомилось с документом “Исследование по расширению НАТО”. В данном исследовании мы не нашли убедительной мотивировки причин предполагаемого расширения блока. Нет там и должного анализа перспектив европейской безопасности. С нашей точки зрения, исследование больше задает вопросов, чем предлагает ответов. Например, такие ключевые вопросы, как пути укрепления всеобщей безопасности, роль ОБСЕ в поддержании стабильности, меры по противодействию появления новых разграничительных линий в Европе, изложены в исследовании лишь в самой общей форме. Обходится стороной и тема трансформации НАТО в соответствии с новыми европейскими реалиями, зато довольно определенно прослеживается мысль о возможности базирования иностранных вооруженных сил на территории новых членов блока и даже размещения там ядер-ного оружия. Заранее оговаривается, что новые члены должны быть готовы предоставлять свою территорию для проведения учений ОВС НАТО.

Все это будет означать наращивание военного присутствия блока на наших западных рубежах. Иными словами, возникнут новые стратегические реалии — ремилитаризация европейской безопасности и приоритет силовых подходов над политическими, — на что мы вынуждены будем адекватно реагировать…»

Единственное, что давало какой-то повод для упрека Козырева Грачеву, — это слова министра обороны о том, что «как разумную и приемлемую для всех альтернативу расширению альянса предлагается рассматривать сотрудничество как в рамках “Партнерство во имя мира”, так и в более широком формате, прежде всего между Россией и НАТО. Этому способствует близость наших взглядов на современные риски и угрозы…»

Таким образом, ни о каком «слиянии» России с НАТО не было и речи.

Наши дипломаты и военные не находили приемлемой формулы отношений России с блоком. И все чаще высказывали взаимные упреки и вели бесплодные споры.

Козырев считал, что выход можно найти:

— Президент после выздоровления и переезда в Кремль должен выслушать все точки зрения в отношении НАТО и принять решение, которое бы положило конец дискуссиям.

Опять все упиралось в Ельцина.

Ельцин все еще болел, ему по чайной ложке в день давали читать документы, среди которых «натовские» были, пожалуй, самыми сложными, и, естественно, их прислуга часто откладывала. В тот период не то что одной президентской головы — сотен генштабовских и мидовских голов не хватило бы, чтобы быстро и точно принять единственно верный план действий.

И не только в этом заключалась проблема. Бывают в международной политике моменты, когда высшая власть должна мгновенно (или хотя бы оперативно) принимать решения, чтобы не дать возможность противнику навязывать инициативу, опережать нас. Тем более, когда это касается сферы национальной безопасности.

Но мы были лишены такой возможности.

Все опять упиралось в здоровье президента…

Вот выздоровеет Ельцин, приедет в Кремль и всех рассудит — и дипломатов, и генералов.

Как же все по Козыреву было просто: собери президент в Кремле совет, выслушай мнения и принимай окончательное решение (естественно, и всю ответственность бери на себя). Но разве не было таких долгих советов о вводе войск в Чечню, о создании двух искусственных политических блоков — Черномырдина и Рыбкина, о монополизации продажи оружия? И что? Везде провал. Механизм президентской власти был явно несовершенен.

В конце декабря 1995-го — начале января 1996 года в МИД РФ, в Минобороны и Генштаб косяком пошли по конфиденциальным каналам тревожные депеши наших дипломатов, разведчиков, представителей России в ООН и НАТО, в штабе группировки миротворческих сил в Югославии. Все в один голос отмечали, что американцы откровенно «давят» наши позиции по всем направлениям и ведут себя как истинные хозяева положения, не оглядываясь на русских.

В середине января 1996 года стало известно, что Вашингтон выделил 500 миллионов долларов на формирование так называемой мусульмано-хорватской армии (МХА). Предполагалось, что большая группа руководителей МХА пройдет специальную подготовку в США. Американцы намеревались поставить МХА свое вооружение и технику. Для обучения офицеров МХА непосредственно в частях было подготовлено подразделение американских специалистов.

Одновременно Пентагон в ходе подготовки своих войск для участия в миротворческой операции в Югославии в тайном порядке создал так называемый Особый резерв (ОР), который был оснащен тяжелым вооружением, самолетами-штурмовиками, вертолетами и самым современным стрелковым оружием. По планам Пентагона, ОР (более двух тысяч человек) предполагалось использовать в кризисных ситуациях как часть быстрого реагирования. В состав ОР входила супер-штурмовая группа «Америка», состоящая из специалистов высшей категории подготовки. Группа размещалась на авианосце (он нес патрульное дежурство в Адриатическом море) и должна была использоваться, в частности, для захвата или уничтожения «лиц повышенной опасности» в зоне миротворческой операции (югославы знали об этом и потому приняли меры повышенной безопасности в отношении тех своих руководителей, которые были объявлены международными преступниками).

Подготовка миротворческой операции на Балканах шла полным ходом. Представители вооруженных сил США заняли все ключевые посты в штабе натовской группировки. Дело дошло до того, что на одну из должностей, вельможно выделенную американцами для российского полковника, наш кандидат не подошел, так как он оказался «не в том чине».

Сербы крайне болезненно отреагировали на согласие русских по требованию американцев покинуть ранее определенный им район дислокации «Русбата-1» в Пасавин-ском коридоре и уйти на юг.

Освобожденный район на севере Пасавинского коридора заняли сами американцы. Они сбивали таблички с помещений администрации представителей ООН и прикрепляли на них свои: это было похоже на кадры из фильма «Секретарь райкома», когда немецкий солдат вот так же прикладом сбивал табличку с надписью «Райком ВКЛ(б)» и прибивал на ее место «Дойче комендатур».

Наша разведка в Боснии запеленговала, что американцы оснащают свои войска самым современным оружием и техникой. Они прислали последние модификации вертолетов «Апач», начиненных специальными приборами, ловящими излучение от движущихся целей, и передатчиками информации в реальном, европейском, измерении времени.

Поступали из-за океана машины разминирования, способные обнаруживать и обезвреживать мины с неметаллическим корпусом. Были там и суперсовременные приборы ориентирования солдат на местности, было еще много такого, что свидетельствовало: американцы и их союзники по НАТО располагаются на Балканах основательно и надолго, стремясь сполна использовать отличную возможность испытать свою новейшую военную технику.

Было совершенно ясно, что югославская земля для них — еще один полигон для отработки разнообразных задач с использованием новейших вооружений.

Что мы могли противопоставить всему этому? Наши устаревшие БТР-80, у которых сильно полысела резина, или наших солдат, которым не хватало валенок?

Но главное все же было не в этом. Мы отдали инициативу американцам и НАТО еще задолго до того, как был подписан план операции.

Грачев метался: то он сначала издал директиву о направлении в Югославию десантной дивизии, то через некоторое время отменил эту директиву и вместо дивизии определил для отправки бригаду. Сначала министр принял решение направить в Югославию две тысячи человек, а потом вдруг ограничился 1500. И так было почти во всем. Мы направляли своих солдат в Югославию, так и не договорившись с американцами о политических методах контроля за операцией. Мы были похожи на бедную деревенскую тетку, которая решила принять участие в великосветском рауте.

На моих глазах происходили сцены, достойные пера Салтыкова-Щедрина, Гоголя, Чехова, Зощенко, Ильфа и Петрова, Чапека и Войновича. Отданный утром приказ министр к обеду отменял, а к вечеру вновь вводил его в силу. Никто в Генштабе не мог дать внятного ответа на вопрос о том, как мы можем повлиять на политический контроль за операцией, если вдруг окажется, что натовцы нарушают ранее достигнутые договоренности.

Не выдержав колоссальной физической и психологической нагрузки, Грачев слег в госпиталь.

А первые заместители министра Колесников и Кокошин медлили, судя по всему, боясь брать ответственность на себя за решение назревших вопросов. Некоторые специалисты Генштаба, получившие назначение на Арбат по блату, бараньими глазами рассматривали документы, о способах исполнения которых зачастую не имели представления и поручали это неблатным пахарям, которые тратили минуты там, где «позвоночникам» не хватило бы и 10 дней.

Все было плохо в нашем доме на Арбате.

Генералы и полковники, матерясь и чертыхаясь, с какой-то обреченностью тыкали пальцами в карту Югославии и дружно твердили, что НАТО теперь «пахан в Европе», а Россия в ж..е.

И то была сущая правда.

СЕМЕНОВ

Вероятно, не имея больше сил молчать при виде угрозы, которая все явственнее накатывалась на Россию с Запада в виде НАТО, решил принародно сказать свое слово Главком Сухопутных войск генерал армии Владимир Семенов. 2 января 1996 года он дал интервью «Интерфаксу», в котором заявил, в частности, что «НАТО по-прежнему остается военно-политическим союзом и намерение его руководства принять в свой состав новых членов не может не вызывать беспокойства. Через несколько лет, несмотря на сопротивление Москвы, страны Восточной Европы и Балтии станут членами НАТО, что неминуемо приблизит военные структуры Североатлантического альянса к границам России. Нам надо готовиться к этому».

Семенов был авторитетен в армии. Оценки Главкома всегда отличались взвешенностью и точностью. Давно наблюдая за ним, как говорится, сблизи и издали, я часто поражался тому, что прогнозы Семенова практически всегда сбывались. В худшем случае — на 90 %.

Еще осенью 1992 года Семенов на совещании высшего руководящего состава очень точно предсказал, до какой степени может дойти развал армии, если будет сворачиваться ее финансирование. Может быть, вывод Семенова о том, что войска НАТО неминуемо приблизятся к границам России, и не был открытием. Зато впервые из уст военачальника столь высокого ранга прозвучало предостережение о той особой опасности для России, которую таило в себе готовящееся вступление в НАТО государств СНГ.

«Для подобных опасений есть основания» — Семенов знал, что говорил. Аналитические документы ГРУ, СВР, ФСБ уже на протяжении длительного времени свидетельствовали о том, что осуществляется грандиозная глобальная операция по «отрыву» стран СНГ от России, переманиванию их на сторону НАТО. Более того: некоторые государства Содружества уже так далеко зашли в нереклами-руемых отношениях с США и НАТО, что никакие усилия Москвы, никакие «пряники» уже не помогали.

Чем реальнее становилось приближение НАТО к нашим границам, тем яснее в Генштабе осознавали, что Россия осталась без сильных военных союзников.

Что же предлагал в этой ситуации Главком Сухопутных войск? Он предлагал сделать весьма разумный в данной ситуации шахматный ход — опереться на сильного и влиятельного партнера. Этого партнера он видел прежде всего в Китае. Потому и высказался за укрепление связей «с великим соседом».

Эту идею еще в конце 1995 года в одном из своих заявлений для прессы высказывал и Грачев (он откровенно намекнул на возможность полномасштабного военного союза с Китаем). Стратегическая важность этой идеи была очевидна. Понимал это и Кремль, еще поздним летом 1995 года срочно спланировавший осенний визит Ельцина в Пекин. Но он был отложен в связи с болезнью президента…

ГЛУПОСТЬ С КЛЕЙМОМ ГЕНШТАБА

Еще задолго до прибытия первых наших самолетов с миротворцами в Тузлу на аэродроме обосновалось американское разведывательное подразделение. Цели его наши спецы вычислили мгновенно: контроль за всем, что русские привезут с собой и что увезут. Ясно было, что шта-товцы больше всего беспокоились о том, чтобы мы тайком не стали поставлять оружие сербам.

И вот уже первые российские самолеты стали разгружаться. Вышли люди, а за ними покатили наши «Уралы» с яркими буквами на дверцах «IFOR» (сокращенное название миротворческой операции «Согласованное усилие». — В.Б.). А на их место стали загружаться такие же «Уралы», но с другой надписью — «UN». Американцы задергались, засуетились, явно не соображая, что же на самом деле происходит. Логика их суждений была проста: если у русских миротворцев в бывшей Югославии уже были свои «Уралы», то зачем через всю Европу тащить сюда такие же?

Один из американцев не выдержал и спросил у нашего офицера:

— Не дешевле ли было вам вместо многих десятков новых машин доставить сюда два ведра краски, чтобы поменять надписи?

Наш офицер ответил, что работавшая здесь техника уже порядком изношена и что наше командование решило не рисковать репутацией.

Но любопытный американец не отставал. Он продолжал интересоваться, почему аж из России на железнодорожных платформах были доставлены сюда уголь (92 т) и дрова (192,5 т), хотя их запросто можно было покупать в районном местечке Углевик по льготной цене.

Пользуясь логикой американца, можно было идти и дальше: скажем, зачем везти новое стрелковое оружие из России, если можно передать его от убывающих — прибывающим подразделениям российских миротворцев?

Накануне прибытия основных наших сил в бывшую Югославию там побывала передовая группа офицеров Генштаба и штаба ВДВ. Она подготовила карту с обозначениями маршрутов передвижения десантных батальонов. Когда же прибывшие из России командиры решили проверить обозначенные на карте маршруты, то обнаружили вдруг, что на одном из них находится два… взорванных моста. Пришлось унижаться и просить у американцев понтоны.

Справка: вместе с 1,5 тыс. наших миротворцев должны были прибыть 62 боевые машины десанта, 32 бронетранспортера, 8 самоходных установок и более 300 легковых, грузовых и специальных автомобилей.

Вполне резонно, что не только у американцев, но и у многих наших офицеров возникало сомнение в целесообразности авиаперевозок некоторых видов оружия и техники (один час перелета военно-транспортного самолета ИЛ-76 с оплатой за воздушные коридоры стоит более 3 тысяч долларов).

Командование нашего батальона, уже находившегося в Югославии, не однажды обращалось в штаб ВДВ с предложением оставить свою технику, ввоз которой был оплачен ООН, российской миротворческой бригаде с зоной ответственности в Республике Сербской.

Благодаря такой идее российская бригада на месте могла бы получить более 50 легковых, грузовых и специальных автомобилей, включая и 10 полевых кухонь, ремонтный взвод, все средства связи, в том числе и космические. Помимо этого, «Русбат-2» предлагал 15 бронетранспортеров, а также все стрелковое вооружение и боеприпасы в идеальном состоянии и уже приспособленные для использования в высокогорном районе. Логичность таких ходов была очевидной. Но как часто мы делаем то, что не поддается не только американской, а просто нормальной логике.

В российском Генштабе продолжали очень внимательно следить за позициями руководства НАТО и США, связанными с продвижением Североатлантического союза на Восток. Эти позиции то неожиданно становились «лояльными» по отношению к Москве, то опять ужесточались.

«КОНФИДЕНЦИАЛЬНО

Москва. Кремль

Федеральное агентство правительственной связи и информации РФ

26 января 1996 года

Из стенограммы телефонного разговора президентов США и России

Б.Епьцин: Теперь замечания по НАТО. Сегодня я подписал детальное послание, которое базируется на серьезном анализе документации, сделанном специалистами, и где снова излагается наше понимание проблемы. Расширение НАТО болезненно отразилось бы на всех аспектах отношений.

В последнее время в самых разных средствах массовой информации появились спекуляции. Ваш посол позволил некорректные высказывания. Я недоволен высказываниями вашего посла Пикеринга.

Билл, я прошу тебя исследовать мое послание уже сегодня, сразу, как только ты его получишь. И дать ответ либо по телефону, либо письмом.

Б.Клинтон: Я пришлю тебе ответное письмо по НАТО, где будет подтвержден наш курс, выработанный в мае в Москве и осенью в Гайд-Парке. Если говорить коротко, наша позиция сводится к тому, чтобы двигаться к демилитаризации НАТО, сокращая войска и вооружения в Европе.

Б.Ельцин: Этот подход мне понятен. Однако на декабрьской сессии НАТО говорилось кое-что другое. Утверждалось даже, что возможно разместить ядерное оружие на территории новых членов НАТО. Это абсолютно невозможно.

Б.Клинтон: Я совершенно с тобой согласен. Ты прав. Как ты уже слышал от меня, на будущей неделе я встречусь с премьер-министром Черномырдиным, и мы с ним продискутируем все эти вопросы…»

Еще в конце 1995 года в Генштабе немного вздохнули, когда некоторые натовские генералы в Брюсселе стали говорить о том, что вопрос о расширении НАТО надо отложить до 1997 года. Это давало России хоть какую-то возможность выиграть время и попытаться принять контрмеры.

Но уже в январе 1996 года генсек НАТО Хавьер Салана во время встречи с премьер-министром Эстонии Тийтом Вяхи сказал, что руководство возглавляемого им альянса «под влиянием протестов со стороны России не должно отказываться от планов расширения организации».

В тот же день, 25 января, замгенсека НАТО Гебхард фон Мольтке высказался в подобном же духе и предупредил: если Россия будет сколачивать в противовес расширению НАТО новый военно-политический блок, то это будет означать возвращение на путь антагонизма. Он же высказался за то, чтобы Россия строго выполняла Договор об обычных Вооруженных силах в Европе и все свои предложения, связанные с пересмотром отдельных положений, согласовывала с «заинтересованными сторонами».

Это звучало уже как угроза и издевательство: какая страна будет «заинтересована» в том, чтобы вблизи ее границ стало больше русских танков? Натовцы по-прежнему и слышать не хотели наши доводы о том, что Договор ОВСЕ подписывался еще во времена СССР, что наши южный и северный фланги оказались ослабленными. Что мы, в конце концов, сами вольны решать, где «в собственном доме расставить мебель».

Генштаб уже не обращал внимание на несогласие Норвегии и Турции с аргументами России и занимался переброской тяжелой техники туда, куда этого требовала обстановка.

Натовские генералы неуклюже пытались доказать российским, что продвижение НАТО на Восток имеет сугубо мирную направленность (они утверждали, что «Партнерство во имя мира» имеет отношение только к миротворческим операциям).

Но этот аргумент был явно рассчитан на простачков: наша разведка постоянно сообщала о том, что в странах центральной и восточной Европы, ранее входивших в Варшавский Договор, натовские специалисты полным ходом ведут изучение полигонов и аэродромов, мест возможного расположения военных баз и арсеналов, учебных центров. Причем ни в одной из этих стран не существовало таких предпосылок кризисов, которые бы потребовали использование миротворческих контингентов НАТО.

ЛИЦО

Вероятно, почуяв новые дуновения политических ветров в России после парламентских выборов 1995 года, решил существенно скорректировать свою позицию в диспутах по проблемам расширения НАТО и первый замминистра обороны Андрей Кокошин, всегда строго следовавший в фарватере МИДа и Кремля.

В начале февраля 1996 года его пригласили на международную конференцию в Мюнхен. Еще до отъезда в Германию сотрудники его аппарата подготовили тезисы доклада, которые Андрей Афанасьевич, что называется, тщательно «полировал»: по регламенту конференции, все, кто желал выступить на ней, должны были предварительно распространить текст своего доклада.

Мне удалось просмотреть текст этого материала, который вызвал у меня, пожалуй, впервые за время работы Кокошина в МО, удивление жесткостью оценок. Говорилось и о возвращении к «холодной войне», если НАТО примет новых членов, и о новом раунде гонки вооружений, и о нарушении Западом своих обещаний не расширяться на Восток после объединения Германии.

Мне показалось, что до этого я глубоко ошибался в Андрее Афанасьевиче, считая его человеком, не способным на смелые заявления. А в докладе — небывалая жесткость оценок, бескомпромиссная защита военно-стратегических интересов России.

В Мюнхене доклад первого замминистра обороны России пошел гулять по рукам участников конференции. У многих, как говорится, глаза лезли на лоб: такой жесткой бескомпромиссности от Кокошина не ждали. Задавленная кризисами, с хиреющей обороной Россия захотела на равных говорить с европейскими грандами?!

Андрей Афанасьевич на трибуне. Зал встречает его, затаив дыхание. Затем очень настороженно слушает его и… недоумевает. Текст распространенного доклада и «живое» выступление — во многом совершенно разные вещи. Исчезло почти все, что вызывало самые острые возражения западников. В перерыве десяток журналистов бросается к Кокошину и интересуется, из-за чего произошла такая странная корректировка. Кокошин поблескивает хитроватыми глазами и отвечает:

— Письменный доклад и устное выступление просто дополнили друг друга…

Но российского оратора не перестают атаковать репортеры:

— Но где же тогда ваша истинная позиция по НАТО?

Кокошин уходит от ответа…

Россия нуждалась в более напористой защите своих интересов, в более серьезных шагах своих политиков. Нам часто не хватало американского нахальства там, где дело касалось российских интересов и авторитета страны.

Многие слишком горячие головы в Генштабе считали, что у нас был отличный противовес, который, дескать, мог заставить прислушаться зарвавшихся натовцев к голосу Москвы. И потому все чаще начинали доказывать, что мы должны и обязаны были засвечивать свой последний и самый мощный козырь — ядерные ракеты. При этом сторонники такой позиции апеллировали к тому, что России отлично подыгрывал президент Белоруссии Лукашенко, заявлявший, что, если НАТО полезет на Восток, он приостановит вывод российских частей РВСН.

Среди генштабовских сторонников жестких мер противодействия расширению НАТО на Восток были и такие, которые предлагали хотя бы блефануть своим тактическим ядерным оружием, пообещав расставить его вдоль западных границ. Предлагались и другие варианты: отказаться от ратификации Договора СНВ-2, выйти из Договора по обычным вооружениям в Европе, снять с себя обязательства не нацеливать ракеты на США и другие страны НАТО…

Наиболее здравомыслящие руководители и аналитики МО и Генштаба остужали горячие головы одним аргументом: такие меры — возврат к временам «холодной войны». Мы словно попали в заколдованный круг. НАТО прет на Восток — «расширяется зона европейской стабильности и мира». Россия хватается за ядерную дубину — «нагнетание военного психоза». А если эта проблема выносилась на повестку дня парламента, то можно было не сомневаться — там коммунисты, эндээровцы, жириновцы и яблочники учинят между собой яростный базар, который в итоге ничем не кончится.

Несчастна страна, в которой парламентарии день и ночь брызжут слюной друг на друга и машут перед носом оппонентов кулаками, когда требуется одна, отвечающая высшим интересам государства, позиция.

Великая трагедия России — политические трепачи и краснобаи. Все знают, что надо делать, куда идти, но никто ничего не делает и никуда не идет.

Политический пустобрех — самая модная и престижная профессия в России конца XX века.

И «одинокий царь в Кремле», умеющий (точнее — умевший) демонстрировать высший пилотаж и железную волю, когда ему надо было спасать собственную карьеру, проявлял почти полную немощь, когда надо было спасать страну от грозящих ей военных опасностей.

Народ ждал от него ответа на тот же сакраментальный вопрос — что делать с НАТО? Несколько раз сказав уже банальное, что он «категорически против расширения блока на Восток», замолчал, уткнувшись в карту новой предвыборной битвы за право оставаться в Кремле.

Точного плана действий от него Россия не услышала. Он думал о выборах. Зато о НАТО думали другие. Слава богу, в России нет недостатка в светлых головах. Главный военный эксперт при правительстве РФ генерал-полковник Валерий Миронов говорил:

— Давайте спросим себя: стал ли мир более стабильным оттого, что Варшавского Договора давно нет, а остался один военный блок НАТО. Увы, не стал. Наоборот, локальные войны и вооруженные конфликты говорят об обратном. НАТО стремится к расширению на Восток, намереваясь взломать так называемую буферную зону и выйти вплотную к российским границам, возможно, с ядерным оружием. При этом НАТО намерен единолично определять, когда и насколько он продвинется и чьи интересы безопасности будут им приниматься во внимание, а чьи — нет. Разумеется, интересы России в расчет не берутся. Один из дипломатов в штаб-квартире НАТО откровенно заявил: «Россия слишком слаба, чтобы что-либо сделать в данной связи… К тому же, когда российская экономика будет перестроена, а армия восстановлена, руские уже привыкнут жить с расширенным НАТО». Напористости подобных стратегов мы должны противопоставлять твердость нашей позиции, отвергающей расширение НАТО.

Мы словно навсегда разучились играть на опережение. В большой политике это неминуемо приводит к трагическим последствиям для государства. Вплоть до того, что ставится под вопрос само его существование…

КОЗЫРИ

Чем реальнее становилась угроза продвижения НАТО на Восток, тем чаще наши генштабовские стратеги задумывались над тем, что же можно этому противопоставить.

Но стоило министру обороны Игорю Родионову в своей статье в «Независимой газете» — «Какой должна быть оборона?» — назвать только часть мер даже в качестве гипотетических, как раздалось недовольное ворчание руководства НАТО, Кремля и МИДа.

Происходило что-то странное, словно российское руководство очень боялось чем-то не угодить Западу. Там, на Западе, было что-то гораздо более важное, чем смелое и громкое объявление миру о готовности противостоять надвигающейся на Россию угрозе.

Там были деньги.

С помощью их режим еще мог как-то продержаться на плаву, в пожарном порядке расплачиваясь с бастующими шахтерами, медиками и учителями.

Если бы мы начали огрызаться, нам бы денег не дали.

И тогда бы от чубатых и лысых, рыжих и черных реформаторов осталось бы одно воспоминание…

Проявлялся сугубо ельцинский инстинкт: цели выживания для политического режима были гораздо важнее укрепления обороноспособности страны.

Вместо проявления реальной твердости в отношениях с альянсом Москва продолжала лишь играть в нее.

Опять была выпущена утка о том, что наше тактическое ядерное оружие мы в случае несговорчивости НАТО нацелим на те базы в европейских странах бывшего Варшавского Договора, где будут размещаться объекты НАТО.

Западная пресса эту наживку быстро и с аппетитом съела (посмаковала и наша).

Кремль, как и всегда в подобных случаях, не подтвердил, но и не опроверг данную информацию. Разразившийся было скандальчик скоро пошел на убыль. Но вторая его серия началась, после того как Ельцин совершил предвыборную поездку в Екатеринбург. Там министр атомной промышленности РФ Виктор Михайлов, как это следовало из статьи в «Вашингтон пост», в доверительной беседе с американским журналистом во время торжественного приема проболтался о том, что Россия в случае необходимости уничтожит места размещения натовских ядер-ных боеголовок в Чехии после ее вступления в НАТО.

Начальник Управления информации Минатома Георгий Кауров тут же категорически опроверг утверждения американской газеты. Но «Вашингтон пост» заявила в ответ, что располагает магнитофонной записью слов Михайлова.

Это круто меняло дело. Еще и по той причине, что Михайлов был членом Совета безопасности РФ и, конечно, знал, что говорил. А говорил он гораздо меньше, чем знал. Его «утка», выпущенная все из того же кремлевского болота, была всего лишь пробным шаром для США и НАТО. Ибо никаких генштабовских планов перенацеливания наших ракет на Чехию не было и в помине…

И хотя перспективу такого шага в Генштабе все же не исключали, настоящая игра шла совсем по другим правилам.

К лету 1996 года в одном из аналитических подразделений ГШ я познакомился с документом, в котором подробно описывались явные и скрытые технологии продвижения НАТО на Восток, начиная от информационного обеспечения этой акции и заканчивая прогнозами будущих военных трений на новых российско-натовских границах (вплоть до провокаций на суше, на море и в воздухе). Запомнилось, что особенно мрачные перспективы отношений предвиделись в этой связи на российско-польской и российско-эстонской границах.

Запомнился и еще один вывод из того документа: не встречая адекватных политических, дипломатических, экономических и военных контрмер Москвы, НАТО методом «пробных шаров» в информационной войне и скрытых организационных действий сумел добиться реализации самого выгодного для себя и крайне неблагоприятного для России проекта.

Этот проект уже давно «работал».

Руководство НАТО время от времени вместо смещенного Грачева стало приглашать в свою штаб-квартиру Родионова. Министр обороны у России появился новый, но позиция осталась прежняя: мы стояли на том, чтобы мир на континенте обспечивался прежде всего за счет структур европейской безопасности.

В НАТО прекрасно знали это. Министры обороны блока говорили членам нашей военной делегации, прибывшей на переговоры в Брюссель: «Нам известны ваши лозунги», «Ваши декларации для нас не новость».

Слышал я слова и покруче: «Мы устали от русской демагогии»…

Они прозвучали и в норвежском городе Бергене, куда Родионов был приглашен осенью 1996 года.

Я сидел рядом с министром, и у меня было такое впечатление, что генсек НАТО Солана пригласил его в свой штаб только для того, чтобы показать своим генералам…

Знакомство с доставкой на дом.

Причем за наши деньги.

БЕРГЕН

Приезд Родионова в Норвегию осенью 1996 года на встречу с министрами обороны стран НАТО был, на мой взгляд, более важен для руководства альянса, нежели для России. К тому времени Хавьер Солана уже объявил, что в 1997 году вне зависимости от позиций Москвы вопрос о приеме новых членов в НАТО будет окончательно решен и что встреча с Родионовым станет, пожалуй, одной из последних сверок часов.

Явно преднамеренная утечка информации об этом из штаб-квартиры альянса в Бельгии была психологическим давлением на Москву, с тем чтобы русские вели себя более податливо. Стратегическая задача была понятна: вынудить Россию смириться с продвижением НАТО на Восток уже как с реальным фактом и навязать ей свои правила игры на перспективу.

Примерно дней за десять до отлета Родионова в Берген западные журналисты, аккредитованные в Москве, стали осаждать пресс-службу Минобороны просьбами встретиться с главой российского военного ведомства для интервью или хотя бы получить от него письменные ответы на интересующие их вопросы.

Было совершенно очевидно, что идет активная разведка позиции России на предстоящей встрече в Норвегии. Иностранных корреспондентов больше всего интересовало, будут ли принципиально новые моменты? Интерес подогревался еще и тем, что то был первый официальный контакт с руководством НАТО недавно назначенного министра обороны. Естественно, преждевременно выбалтывать наработки никто не собирался, и единственное, на что согласился Родионов, — дать интервью известному югославскому журналисту Лозански, да и то о проблематике НАТО-Россия говорил с ним в самой общей форме.

Молчание Родионова еще больше подогревало интерес к нему. Скажу даже больше: натовские спецслужбы развили небывалую активность, чтобы заблаговременно вынюхать содержание выступления Родионова, чтобы оно не стало неожиданностью и можно было подготовиться к скоординированным «упреждающим мерам». В тот день я по неопытности чуть не влип в историю, которая могла бы сулить мне очень большие неприятности.

Когда наша делегация прибыла в штаб-квартиру НАТО в Бергене, ко мне подошла переводчица Соланы, чтобы уточнить порядок проведения пресс-конференции. Она вспомнила бывшего пресс-секретаря министра Елену Агапову, особый акцент делая на том, что «с ней легко работалось». Мне, естественно, не хотелось работать хуже Агаповой, и я пообещал, что со мной тоже проблем не будет.

Как только я проглотил эту наживку, сразу же последовала подсечка: переводчица попросила дать ей текст выступления Родионова, для того чтобы можно было заранее перевести его и таким образом не допустить неточностей в синхронном переводе. Тем более, утверждала моя собеседница, «Елена Александровна никогда не отказывала»…

Я уже протягивал переводчице текст речи министра, когда мое предательское намерение было пресечено твердой рукой нашего военного атташе в Норвегии.

— Этот текст вы получите через пять минут после выступления Родионова, — сказал он переводчице с американской улыбкой, — у нас сейчас новые требования.

Я до сих пор признателен полковнику.

Благодаря ему я вернулся на Родину действующим, а не отставным офицером.

Дело в том, что в речи Родионова было несколько таких принципиальных моментов, о которых натовские генералы не должны были знать заранее. Если бы это произошло, они смогли бы быстро провести скоординированную атаку на нашего министра на совещании. Идя же на него с незасвеченными картами, Родионов находился в выгодном положении.

Но Берген ничего не изменил.

Натовские генералы услышали из уст Родионова: «Мы против расширения альянса на Восток. Мы за то, чтобы усилить роль организации по безопасности и сотрудничеству в Европе».

Натовцы делали вид, что плохо слышат.

Они вели себя почти так же, как ведут себя генералы победившей армии с побежденными.

Улыбки не сползали с их лиц.

Нам было не до улыбок…

ЧЕМОДАНЧИК

В состав российской военной делегации, которая в сентябре 1996 года отправлялась в норвежский город Берген на переговоры с натовцами, я был включен в самый последний момент. В самолете начальник Управления внешних сношений Генштаба контр-адмирал Анатолий Негреев сказал мне, что накануне помощник американского военного атташе в России задолбал его факсами, прося подробную справку на «непланового» члена российской делегации.

А когда же Анатолий Дмитриевич увидел, с каким кейсом я лечу в Норвегию, он улыбнулся и предрек:

— С таким чемоданом ты поставишь на уши все натовские спецслужбы.

Он оказался провидцем…

Мой новый «дипломат» имел внушительные размеры и загадочный вид. Он был «наворочен» электронной панелью с цифровой клавиатурой, шифр-замком, пейджером, часовым табло и будильником. В нем был хитро вмонтирован мобильный телефон, а блестящие боковые защелки очень напоминали скрытые объективы фотоаппарата или кинокамеры, ручка — приемо-передающую антенну. Все это вместе создавало впечатление мобильного разведывательного центра.

Уже перед посадкой в машину в норвежском аэропорту я заметил среди многочисленных секьюрити высокого блондина, который попеременно приклеивался острым взглядом к моему лицу и кейсу.

Когда Родионов, Солана и их переводчики удалились для переговоров с глазу на глаз, остальным членам нашей делегации было предложено находиться в отдельной комнате. Со своим кейсом я не расставался ни на минуту — в нем были секретные документы.

В комнате ожидания курить было запрещено, и я с кейсом в руке вышел в коридор. Высокий блондин стоял под дверью и смотрел на меня настороженно. В том, что это «хвост», уже никаких сомнений не было (к каждому члену нашей делегации во время визитов за рубеж всегда приставлялся негласный персональный наблюдатель, который непрерывно вел «объект» от минуты прилета до момента отлета, фиксируя все контакты и перемещения).

— Извините, где здесь можно курить? — спросил я у блондина на плохом английском языке.

Он ничего не понимал или прикидывался.

Тогда я достал из кармана пачку сигарет и показал ему. Он четким жестом уличного регулировщика указал мне в маленький холл напротив, где на журнальном столике еще дымилась в пепельнице чья-то сигарета. Как только я погасил в ней и свой бычок, мой надзиратель тут же сурово указал мне на дверь комнаты. Уходя, я у открытого окна полной грудью жадно втянул в себя фальшивый воздух натовской демократии и побрел в узилище. Мой конвоир молча шел следом.

Меня злило такое негостеприимство. Тем более, что мы приехали в Норвегию всего лишь на день. А у меня не было даже возможности выйти в старинный парк у дома и осмотреть окрестности.

Через полчаса я вышел в коридор снова, надеясь перехитрить белобрысого тем, что якобы хочу в туалет, а сам прошмыгну в парк. Но он тут же встал на моем пути и подобно грозному полицейскому опять указал рукой на дверь.

— Ай хев ин туалет, — сказал я ему.

Он отрицательно покачал головой и чуть ли не затолкал меня в комнату ожидания.

Еще через час мне уже всерьез приспичило, и я пошел на прорыв. Блондин окинул меня свирепым взглядом, когда я снова высунулся в коридор.

— Ай хев вэры-вэры ин туалет, — сказал я ему, корча болезненную мину и хватаясь рукой за живот. Но не успел я сделать и два шага в сторону, как мой сторож рявкнул:

— Стоп!

И, выхватив из кармана мобильный телефон, стал что-то кому-то говорить на непонятном мне языке, другой рукой придерживая меня за рукав.

Прибежал переводчик.

— О’кей, — сказал он, — мы находимся в служебном здании НАТО, перемещения членов русской делегации здесь ограничены, и потому мы проводим вас до туалетной комнаты. Можете оставить свой портфель в комнате ожидания.

Я сказал переводчику, что в кейсе рабочие документы, а меня в любой момент могут вызвать к министру.

— А как вы узнаете об этом? — полюбопытствовал переводчик, скользнув хитрым взглядом по моему кейсу.

Я еле сдержался от этого наглого вопроса.

— Много будешь знать, быстро состаришься, — буркнул я, решительно направляясь к туалетной комнате.

Переводчик и секьюрити эскортировали меня к заветному туалетруму. Я даже спиной чувствовал, что они не спускают глаз с моего кейса.

Я курил умышленно долго. Умышленно долго мыл руки и причесывался. Затем основательно стал изучать устройство автоматической подачи мыла и салфеток. Тут дверь приоткрылась — показалась натужно улыбающаяся физиономия переводчика:

— Вы еще не освободились?

Я решил поиздеваться над своими «хвостами» и зажег вторую сигарету…

Дверь несколько раз открывалась, и все повторялось:

— Вы скоро?

Я корчил такую рожу, словно у меня высшая стадия дизентерии. Вдруг в моем кейсе сработал будильник. Такого за ним раньше не водилось. Я выключил его и обратил внимание, что цифры на электронном табло стали гаснуть и появляться в совершенном беспорядке, словно кто-то невидимый баловался с часами и пейджером.

Я резко открыл дверь в коридор. Рядом с переводчиком и «хвостом» стоял третий человек с мобильным телефоном в руке, из которого торчала крохотная антенна, кончик которой представлял собой характерное для мобильного пеленгатора крохотное кольцо. Человек с этим аппаратом мигом испарился, а я снова был эскортирован в «стойло».

Время от времени мой «хвост» заглядывал в комнату, пытаясь убедиться, что я на месте.

В комнате появились два новых человека в строгих костюмах, которые со скучным видом листали газеты, пили кофе и время от времени поглядывали в мою сторону.

С кейсом я подошел к окну, поставил его на подоконник и стал приводить в чувство будильник и пейджер, у которых явно «поехала крыша». За окном на высоких металлических мачтах развевались на ветру флаги натовских стран. Я на минуту оставил свою затею и ради любопытства пересчитал стяги. Все правильно — семнадцать (шестнадцать натовских и российский, поскольку встреча проходила по формуле «16+1»). И тут только я заметил, что вместо российского на флагштоке болтаются два французских государственных флага, которые по расцветке похожи на наш (принципиальное отличие лишь в порядке расположения цветов).

Как бдительный российский патриот, я тут же усмотрел в этом злостную натовскую провокацию и попросил дежурного офицера вызвать переводчика, сказав ему, что у меня есть очень важный «ван квэстшин».

— Извините, есть проблемы? — неожиданно спросил меня по-русски один из надзирателей, отрываясь от газеты.

Я популярно объяснил ему, чем недоволен. Надзиратель схватился за мобильный телефон.

Через пять минут за окнами показались два человека в желтой униформе, которые в мгновение ока устранили несправедливость.

— Флаг снят? — спросил меня появившийся за спиной переводчик.

— Да, снят, — ответил я.

— Мне бы хотелось посмотреть, какого качества получится снимок, — глядя на мой кейс, сказал переводчик голосом, выдававшим едкий сарказм. — У вас хорошая наблюдательность и отличная аппаратура.

— У вас тоже не слабая, — съязвил и я, вспомнив о «сдуревшем» пейджере.

За мной в тот день везде волочился блондин: на переговоры, в столовую, на пресс-конференции, во время прогулки по городу, в гостинице, в магазине и даже на торжественном ужине в старинном дворце, куда я тоже притащился с кейсом.

На бесконечно длинных столах пестрели в огромных подносах норвежские морские деликатесы. Тут произошла интересная сцена: генсек НАТО Солана и человек двенадцать министров обороны стран блока оказались в плотной очереди друг за другом. А поскольку министр обороны России был самым важным гостем, Солана упорно хотел пропустить Игоря Николаевича впереди себя. Родионов отказался от такой привилегии и встал в очередь последним. И тут вдруг десятка два репортеров принялись бешено «расстреливать» эту компанию «кодаками» и «никона-ми» — момент был уникальный: генсек НАТО, дюжина глав военных ведомств государств блока и замыкающий их министр обороны России стоят гуськом с тарелками в руках. Публика дружно улыбалась.

За пивным столом рядом со мной уселись переводчик и «телохранитель». Мой кейс стоял на полу под столом, я его плотно сжимал ногами. Мои соседи хитровато улыбались и спрашивали, как я нахожу норвежское пиво. Я показал большой палец. Мой бокал быстро опустел, а пива хотелось еще. Для этого надо было метров десять пройти до бара. Но не переться же туда с огромным кейсом и пустым бокалом?

— Если вам нравится наше пиво, то почему вы не пьете еще? — спросил меня переводчик.

Сказать ему, что я не могу оторваться от своего кейса, было бы глупо. Даже соврать я не знал как. Норвежец оказался сообразительным и учтивым человеком. Он что-то сказал секьюрити. Тот принес мне сразу три бокала и что-то буркнул на своем языке. Его сослуживец перевел:

— Мой друг приносит вам свои соболезнования и говорит, что, наверное, только в России офицеры работают во время отдыха.

— Но мы умеем и отдыхать во время работы, — сказал я, чокаясь.

Тут мой негласный охранник за весь день сказал лишь одно слово по-русски:

— Водька!

Мы дружно рассмеялись.

Когда я поздно ночью подъехал к трапу нашего самолета, блондин подошел попрощаться. Через переводчика он сказал мне:

— Мы сегодня славно поработали.

— Да, напряженный день, — сказал я.

Мы улыбнулись, пожав на прощанье друг другу руки.

БРЮССЕЛЬ

В декабре 1996 года российская военная делегация во главе с министром обороны прибыла в Брюссель на очередную встречу с руководством НАТО. Еще до отлета Родионова в Бельгию на Арбат поступила информация, что предстоящая встреча министра с Соланой будет похожа на «последнее предупреждение». Под таким соусом натовцы хотели, видимо, добиться некоторого смягчения позиций Москвы против расширения НАТО. Российская сторона была к этому готова.

В самолете я просмотрел материалы нашей разведки, касающиеся того суммарного военного потенциала, который получал НАТО в случае расширения. Превосходство над нами было многократное и тотальное.

Логика подсказывала: надо выбрасывать наши последние козыри, говорить о конкретных военных мерах, которые Россия будет вынуждена принять в случае такого развития событий.

На бельгийской военной авиабазе Родионова встречал посол Виталий Чуркин. Перед тем как идти на переговоры с натовцами, дипломаты и военные сели в специально отведенной в аэропорту комнате за стол — согласовать позиции. Меня поразило, что Чуркин менторским тоном стал советовать нашим генералам, как себя вести на переговорах, и даже рекомендовал «не паниковать».

Он как бы между прочим посоветовал не касаться вопроса о перенацеливании ракет и не пугать натовцев никакими силовыми контрмерами.

Когда же от Чуркина последовали другие странные инструкции, то даже начальник Главного управления международного военного сотрудничества генерал-полковник Леонид Ивашов, человек в высшей степени выдержанный и интеллигентный, и тот не стерпел и был вынужден несколькими тактичными фразами осадить посла.

Мне вспомнилось выступление Ивашова на закрытых слушаниях в Думе в 1993 году. Тогда Леонид Григорьевич высказал несколько главных прогнозов насчет того, что ждет Россию в отношениях с НАТО в ближайшие годы. Каждый его прогноз сбылся на сто процентов. Этот человек, никогда не поддающийся эмоциям и тем более политической конъюнктуре, когда дело касается анализа военно-стратегических проблем, был у нас на Арбате мудрым провидцем и дипломатом. Он бьи одним из тех немногих генералов, в котором сочетались лучшие качества представителей старой российской военной школы — профессионализм и интеллект, порядочность и интеллигентность.

Переговоры Родионова с Соланой с первой минуты пошли по руслу, о котором предупреждал нашего министра генерал Ивашов. Генсек НАТО начал нас «давить» и предупреждать, что расширение становится уже чуть ли не объективным историческим процессом.

— Вслед за расширением НАТО в Европу вновь возвратится «холодная война», — отрезал Родионов.

Солана не соглашался и говорил, что это уже в прошлом. Родионов доказывал свое. Опять не сошлись.

Не сошлись и в предложении Соланы подписать документ об обмене офицерами связи.

— Сначала надо подписать договор «Россия — НАТО», — сказал Родионов.

— Мы готовы подписать хартию, — уклонялся Солана.

— Только договор, — напирал министр.

Не сошлись…

ФИНИШ

…Потом был Хельсинки, где Клинтон и Ельцин ничего кардинально в проблеме не изменили.

Потом был майский Париж 1997 года, где Ельцин подписал Основополагающий акт «Россия — НАТО».

Еще задолго до этого события в Минобороны и Генштабе подготовили аналитический документ — сравнительный анализ российской и натовской военных группировок в Европе.

Я был настолько поражен изложенными в документе данными о мощи надвигающейся на Россию с Запада натовской армады, что не удержался и во время очередного визита в Боюссель показал материал летевшему в самолете вместе с российской делегацией военному обозревателю «Московских новостей» Александру Жилину (у меня давно сложились с ним доверительные отношения, поскольку мне импонировала его трезвая позиция в материалах на военные темы).

Сравнительная характеристика боевого потенциала Вооруженных сил России и НАТО в случае продвижения блока на Восток навевала грустные мысли. В генштабовском документе подчеркивалось, что с вхождением в Североатлантический союз государств «первой волны» (Польша, Чехия, Венгрия) НАТО продвинется на Восток к границам России до 750 километров. Это существенно сократит период стратегического предупреждения о нападении на Российскую Федерацию. При этом российские войска на территории Калининградской области окажутся в непосредственном соприкосновении с войсками блока. В Европе боевой состав войск НАТО увеличится по личному составу на 15 %, по танкам — на 20 %, по боевым самолетам — на 15 %. Зона досягаемости территории РФ для авиации НАТО с аэродромов Польши будет достигать рубежа Мурманск — Котлас — Самара — Грозный.

Это лишь часть данных.

В ту пору (декабрь 96-го) нашей 470-тысячной группировке в Европе противостояли более чем 3,5-миллионные вооруженные силы стран Североатлантического альянса. Они насчитывали еще до принятия в альянс Венгрии, Польши и Чехии 43 полнокровных дивизии — 14 тысяч танков, почти 4,5 тысячи самолетов и 2,5 тысячи вертолетов, около 15 тысяч артиллерийских систем различных калибров. Три новые страны в блоке расширяли его состав на 13 дивизий.

Этот генштабовский документ «сбросили» в Кремль, в правительство, в МИД, в обе палаты Федерального собрания. В такой утечке был специальный умысел — дать понять высшей власти, что торопиться брать на себя в Париже обязательства, которые будут крайне невыгодны России, не следует, а необходимо выдвинуть НАТО свои встречные жесткие условия, которые позволили бы обеспечить хотя бы относительное равенство боевых потенциалов России и блока на западном театре военных действий. Но эти расчеты не оправдались…

Подготовка к подписанию Основополагающего акта продолжалась в прежнем темпе. Ничего не изменилось и тогда, когда часть сведений из конфиденциального документа была «засвечена» в ряде российских газет. Создавалось впечатление, что кто-то в Кремле и в МИДе страшно торопится сделать очередной «исторический прорыв» в Париже, не обращая внимание на мнение Минобороны и Генерального штаба.

Мне было хорошо известно, что точка зрения руководства нашего военного ведомства игнорировалась в Кремле еще и потому, что там и к министру обороны Родионову, и к начальнику Генштаба Самсонову было, мягко говоря, слишком прохладное отношение. Между ними и секретарем Совета обороны Ю. Батуриным шла тогда явная и скрытая жестокая «война» по вопросам, касающимся новой концепции военной реформы. К тому же на обоих высших генералов кто-то регулярно поставлял в Кремль компромат, пытаясь убедить Ельцина, что эти военачальники принадлежат к нелояльной и опасной «военной оппозиции».

И можно понять, почему аналитический документ МО и ГШ о военном потенциале НАТО в Европе так быстро попал на стол президенту, который уже готовился к смещению министра и начальника Генштаба (тут стоит заметить особо, что это случилось всего лишь за 5 дней до подписания Основополагающего акта в Париже, а новый глава военного ведомства генерал армии И.Сергеев не успел толком ознакомиться с документом, да и к тому же с первой минуты пребывания в должности демонстрировал безоговорочную лояльность Верховному и, естественно, «испортить» визит президента во французскую столицу своим особым мнением не мог…).

Начиная с весны 1993 года официальная Москва вела себя как ломающаяся глуповатая девка в руках опытного натовского ухажера: она по инерции продолжала что-то вякать, а он, сразу не получив по рукам, уже шарил у нее за пазухой…

В Париже, образно говоря, дошло до публичного изнасилования с явными признаками добровольности. При этом Кремль и МИД делали оптимистическую мину и утверждали, что Москва «совершила новый исторический прорыв».

Странные у нас политики: даже позорное бегство с поля боя частенько представляют в виде победоносного шествия.

Для пресс-службы президента любой документ, подписанный Ельциным, — исторический. Иногда дел на копейку, а «продают» на рубль. Я уже хорошо знал многие эти фокусы, которые бывший пресс-секретарь президента Вячеслав Костиков метко обозвал паллиативами. Когда Борису Николаевичу сильно не хватало позитива, он позволял себе красочно пофантазировать.

Нас приучали принимать фальшивку за чистую монету.

Но генштабистов на мякине не проведешь. И если отбросить в сторону пропагандистскую шелуху, то станет ясно, что парижский документ — еще один акт признания Москвой факта своей окончательной капитуляции после «холодной войны» и предоставления НАТО возможности пользоваться этой победой по своему усмотрению.

Года четыре блок смотрел на Россию, как на брыкливую невесту. Затем упоил ее наркотиком комплиментов и затащил в парижскую койку. Остается одно утешение — хоть забеременела от приличного мужика. И свидетельство имеется.

А если без шуток, то это жестокая расплата Кремля и МИДа за маловнятную и беспринципную политику уступок блоку, который заманил Ельцина в Париж и заставил поставить подпись под документом, открывающим для НАТО возможность диктовать нам свои правила игры.

Ястржембский радостно бил в кремлевские колокола и пел оды парижскому Акту. А на Арбате в Центре военностратегических исследований Генштаба по тому же поводу справляли панихиду… В одном из документов ЦВСИ говорилось: «Механизм политических консультаций, заложенный в Акте, не признает принципа консенсуса и по этой причине не дает России возможности эффективно влиять на принятие решений, затрагивающих ее национальную безопасность»…

Мой друг и духовный наставник отставной полковник Владимир Петрович Дроздов никогда не работал в Главном разведывательном управлении Генштаба, но часто делал такие военно-политические прогнозы, будто ему ежедневно из «Аквариума» на серебряном подносе подавали оригиналы самых секретных натовских директив. Этот провидец, которому еще во времена маршала Язова доверили быть одним из референтов министра, говорил мне:

— Попомни, сын мой, после Парижа НАТО будет похож на бодливого быка, который гуляет сам по себе. А Россия — на муху, зудящую на его рогах.

Я часто вспоминаю тебя, Петрович…

Потом был натовский мадридский саммит, куда мы не поехали, — надо было показать свою обиду…

Потом была Шуйская Чупа, где Ельцин, отвлекшись слегка от рыбалки, говорил, что Россия не согласится с приемом стран Балтии в НАТО.

Он напоминал мне соседского дедушку из моего далекого детства, который убеждал меня в том, что поезда по железной дороге ходят исключительно по его личному желанию. Дед лет сорок проработал на железной дороге и наизусть знал расписание поездов. «Вот сейчас захочу, — говорил он, незаметно для меня взглянув на часы, — и побежит поезд на Донбасс».

Вскоре на Донбасс бежала электричка.

Я лопался от восторга при этих фокусах.

До тех пор, пока не повзрослел…

Уже вскоре после смещения генерала армии Родионова с поста министра обороны в мае 1997 года руководство НАТО возвратилось к вопросу о том, чтобы в российском Генштабе расположились его представители. Клаус-Петер Клайбер, заместитель генерального секретаря НАТО по политическим вопросам, в связи с этим говорил:

— Так как взгляды НАТО и России становятся все ближе, мы должны информировать общественность о наших новых отношениях, чтобы заручиться ее поддержкой. Именно поэтому Основополагающий акт содержит также положение о создании Центра документации НАТО в Москве. Этот центр поможет удовлетворить потребность в информации о новом облике НАТО. Мы надеемся, что этот Центр будет создан и начнет работать уже в январе 1998 года.

И я вспомнил слова полковника Диля о компьютерах, которые он предлагал установить у нас в Генштабе и подключить их к Интернету…

Диалог Москвы и НАТО все еще был похож на разговор слепого с глухим, умного с глупцом. Тем более что ставить нас в глупое положение натовцы начинали все более откровенно.

В июне 1998 года министр обороны РФ маршал Игорь Сергеев прилетел в Брюссель, где его тепло приняли. Натовские генералы традиционно (до ушей) улыбались, говорили маршалу комплименты, в тысячный раз подчеркивали важность сотрудничества, партнерства и открытости…

А в это же время в обстановке строжайшей секретности готовился натовский план «силового устрашения» сербов.

Не успел Сергеев возвратиться в Москву, как авиационная армада блока зароилась в районе конфликта. То была унизительная неожиданность для высшего государственного и военного руководства России.

Москва устами Примакова недовольно заворчала. Один из натовских генералов, плутовато поблескивая глазами, на полном серьезе перед всем миром заявил в телекамеру, что «авиационные маневры Североатлантического альянса проводятся для помощи Ельцину на переговорах с югославским президентом».

Наверное, таким же образом можно было и перенацелить парочку наших межконтинентальных стратегических ракет на Зимбабве — в помощь Клинтону, когда он проводил переговоры с африканскими товарищами.

Маршал Сергеев, плохо скрывая недовольство нечистоплотным приемом, примененным против России, твердил:

— Я солдат и привык к ясности.

Разобиженная Москва пыталась «отомстить» НАТО за коварство тем, что грозила отозвать из штаб-квартиры блока своего военного представителя генерала Виктора Заварзина (он оказался в неведении об акции, хотя натовцы обязались своевременно и точно информировать российского представителя о своих планах).

Генерал Леонид Ивашов по этому поводу заметил, что «информация о масштабах маневров, привлекаемых силах и средствах российским представителям давалась неполная и несвоевременная, даже искаженная… Данные, передаваемые российской стороне накануне учений, скорее походили на дезинформацию…»

Многие на Арбате были согласны с выводами генерала Ивашова о том, что НАТО начинает играть роль «европейского полицейского», который все больше делает ставку на военную силу, что противоречит нашему конструктивному подходу к сотрудничеству с Североатлантическим альянсом…

Ивашов говорил:

— Если НАТО предпримет какие-либо силовые акции без решения Совета безопасности ООН, то это станет преддверием новой «холодной войны»… Москва при всех сложностях найдет соответствующие оперативно-стратегические противовесы…

Казалось, нет в России политика или военачальника, который бы в унисон со всеми не говорил, что расширение НАТО на Восток и его безоглядные силовые решения в Европе несут в себе опасность.

В ответ на это в сотый, в тысячный раз звучало иное. Министр обороны США Уильям Коэн:

— В расширенном виде НАТО не представляет для России военной угрозы…

И пока мы вели многолетние, многочисленные и бесплодные диспуты и переговоры по этой проблеме, натовские генералы наносили на свои карты перспективные пункты дислокации оперативно-тактического ядерного оружия на территории Польши и с любопытством рассматривали в бинокли русские луга и перелески…

АМЕРИКА

Летом 1998 года командование одного из самых крупных и знаменитых военно-учебных заведений США — академии ВВС, располагающейся в Колорадо (Air Force Academy — AFA), пригласило меня прочитать несколько лекций о состоянии Российской армии и ходе ее реформирования.

29 августа я вылетел в Америку.

…Стюардесса «Боинга», узнав, что я лечу в Колорадо, с гордостью сообщила, что командир корабля когда-то окончил тамошнюю военную академию и что бывших военных лётчиков, выходцев из стен AFA, «Дельта» переманила много. «Наша компания ценит асов».

В салоне дружно орали годовалые карапузы. Подтянутый и седой командир взял одного из них на руки и по-отцовски покачал. Узнав, что молодая американка купила кроху в Екатеринбурге, пошутил:

— Очень похож на Бориса Ельцина!

Когда наш самолет покидал русское небо, «Боря Ельцин» ревел сильнее всех. Таких купленных русских карапузов я насчитал в «Боинге» полторы дюжины. Молодые и пожилые мамы-американки счастливо признавались нам, что иметь «рашин бойз» в Америке сейчас очень престижно. Только в 1998 году американцы выкупили в России свыше 350 годовалых детей по цене от 2 до 5 тысяч долларов. После кризиса 17 августа «товар» значительно подорожал — московские сучки, например, еще до родов заламывали за своих детей по 25–30 тысяч баксов — но это уже из сугубо конфиденциальных источников…

Американский летный офицер встретил меня в ночном аэропорту Колорадо-спрингс с такой счастливой улыбкой, словно всю жизнь ждал этого момента. После 14-часового (с двумя посадками в Нью-Йорке и Цинциннати) полета состояние мое было как «после вчерашнего», но не сделать в ответ рот до ушей было неприлично. Я немало бывал за бугром и уже знаю, что улыбка в Америке, как чарка в России: нехорошо не чокаться, если вам предлагают.

Затем последовала череда других элементов американского гостеприимства с психологическим подтекстом. Офицер многозначительно заметил, что мы выходим через зал для VIP-гостей без всякого досмотра. Сели в новехонький японский «джип» со спецномером и немыслимым количеством прибамбасов. Как только я сел в кресло, электронный кондиционер дунул на меня так, что чуть не оторвались уши.

Заехали за продуктами в гарнизонный магазин, где капитан предложил мне отовариться. О содержимом прилавков супермаркета, куда ежедневно заезжают американские летчики, их жены и дети, умышленно рассказывать не буду, потому что стыдно делать это — на моем рабочем столе лежала куча писем от наших полуголодных пилотов. В знак солидарности с ними я мужественно демонстрировал штатовскому капитану полное равнодушие к капиталистическому продовольственному разврату и не устоял лишь перед гигантской колорадской картофелиной, которой можно накормить взвод.

У въезда на территорию академии ждал меня еще один приятный сюрприз — огромное светящееся табло с мигающей написью «Welcome colonel Baranets!».

Перед тем как заснуть в летной гостинице, я основательно «побегал» по пяти десяткам телеканалов, чтобы узнать, какие информационные блюда подаются гражданским и военным американцам. Забегая вперед, скажу, что всю неделю моего пребывания в академии на TV не было важнее новостей, чем сексскандал Клинтона, очередной успех бейсболиста Маквайра и кризис в России.

Утром я увидел в окне поросшие сосняком серые Скалистые горы и кусок василькового колорадского неба, в котором весело жужжал одномоторный желтый самолетик, тянущий за собой на тросе такой же желтый планер. Планер сильно повиливал крыльями, было ясно, что управляет им неопытный пилот. Это не прекращающееся днем и ночью самолетное стрекотание в небе над Колорадо — звуковой символ академии ВВС. В то утро в штабе AFA я узнал, что по плану здесь проводится 35 тысяч полетов в год.

Слушая американского полковника, я вспомнил письмо пяти лейтенантов российских ВВС в Минобороны, которые жаловались, что после выпуска из училища они полтора года не садились в кабины своих истребителей, что даже налет полковых асов — 10–15 часов в год (вместо 150 минимальных). Американские пацаны по этой части дают им фору. Чтобы заслужить значок «Крылья», курсанты летают 11 раз с инструктором и один раз — самостоятельно.

AFA основана в 1947 году, после того как ВВС США стали отдельным видом вооруженных сил. В соответствии с законом, подписанным президентом Дуайтом Эйзенхауэром, было решено создать отдельное учебное заведение, которое «отвечало бы самым высоким требованиям обороны страны с воздуха». Рассматривалось 580 вариантов дислокации.

Территория — 18,500 акров. Число первых курсантов — 380. Сейчас — 4000. Курсанты объединены в авиакрыло, состоящее из 4 групп. В каждой группе — 10 эскадрилий (по 100 курсантов).

С 1975 года на учебу в AFA стали принимать женщин. С тех пор более двух тысяч их закончили академию и были направлены в ВВС на различные летные и нелетные должности. Более 30 тысяч курсантов получили дипломы бакалавров, стали младшими лейтенантами. В ВВС США нет летной части, в которой бы сегодня не служили выпускники AFA.

Поступающему в академию кандидату должно быть не менее 17 и не более 23 лет, и он не должен состоять в браке. Для поступления в академию кандидаты должны получить рекомендацию от сенатора штата, от конгрессмена района или от вице-президента США. Не более 100 кандидатов могут получить рекомендацию от президента страны. Академия считается одной из лучших в стране по инженерному образованию. Среди преподавателей 45 % докторов наук. В академии служат 1000 офицеров и 1200 унтер-офицеров, 1800 гражданских лиц.

Преподается 400 предметов, часть из которых курсанты выбирают по собственному усмотрению. Академия выдает дипломы по 30 основным и 4 вторичным специальностям. Десятки выпускников стали астронавтами. 127 выпускников погибли в боях, а 35 благополучно вернулись из плена. Более 200 выпускников стали генералами.

Руководитель приема в академию полковник Хеди Пинкертон говорил:

— Наша академия — один из самых элитных колледжей в США. Мы ищем тех, чьи качества и устремленность заключаются в том, чтобы найти самых талантливых людей, способных преданно служить нации в качестве офицера ВВС.

Начальник учебной части генерал-лейтенант Тэд Олстром вторил коллеге:

— Академия — это место, где молодой человек себя испытывает. Наша миссия — развивать и внушать молодым мужчинам и женщинам, что смысл карьеры военного летчика — преданно служить Отечеству.

А вот как объяснял свое решение стать военным летчиком кадет Майкл Томлинсон:

— Когда меня спрашивают, почему я поступил в академию, я отвечаю, что военный летчик — прекраснейшая профессия на земле и это лучшее место, где можно начать свою карьеру.

Академия — компактный научный город с модерновой и рациональной архитектурой. Вылизанные до картинности дороги умно вписаны в ладшафт, очень напоминающий курортный кавказский где-нибудь под Геленджиком. Много солнца, чистый горный воздух. На зеленом поле парадов часто можно видеть величественно марширующие оленьи выводки или индюшачьи стаи.

Светлые учебные корпуса под завязку набиты компьютерами, тренажерами, электронными стендами, макетами. В общежитии у каждого курсанта свой компьютер, но приобрести он его должен за личный счет. Есть огромная библиотека, в которой почти 700 тысяч книг и 500 так называемых авторских коллекций (есть и собрания сочинений Маркса, Энгельса, Ленина). Сюда кадеты ходят при крайней необходимости: почти всю библиотечную информацию можно выудить с помощью «электронного самоучителя», который имеет доступ и к Интернету. Кстати, украинский курсант с татарской фамилией Юсупов, обучающийся здесь, признался мне, что регулярно читает по Интернету российские газеты.

В академии учатся 40 курсантов-иностранцев. Среди них — румыны и эстонцы, хорваты и словаки. Поляков и болгар аж по трое, что явно указывает на американский интерес к этим странам — их потихоньку затягивают в НАТО. Есть даже македонец и албанец. А русских нет. Это вызывает удивление преподавателей и кадетов. Правда, один русский кадет Устинов все же с трудом отыскался, но он отпрыск эмигранта.

Престиж AFA в Штатах особо ценится потому, что она дает университетское образование. Каждый курсант за годы учебы проходит полную программу по одной из четырех академических специальностей: инженерное дело, гуманитарная, основная (военная) и социальная наука. Более 30 курсантов получили право продолжить образование в Оксфордском университете в Англии.

Многие курсанты признавались мне, что самый тяжелый период учебы — занятия на тренировочной базе академии в так называемой «Долине Джека». Там молодняк «берут на излом», заставляя переносить сверхчеловеческие трудности. Кто выдерживает — получает заветные погоны.

В академии — культ спорта. Вдоль дороги то и дело попадаются бегуны, среди которых я уже узнаю знакомых офицеров-преподавателей, разменявших шестой десяток. Сидящий за рулем Дейв говорит: «Три раза не сдал норматив — свободен. И министр не поможет».

Здесь никому не дают завести безобразный живот, который, как и в России, летчики называют «подвесным бачком».

Но не каждый кадет может стать летчиком. Это преподаватели и инструкторы определяют только на третьем году учебы курсантов. Так ставится заслон бездарям. По понедельникам вся академия выходит на парад. Собирается толпа зрителей. Гремит оркестр, развеваются флаги. Начальники, преподаватели, жены офицеров приветствуют марширующих так, словно только что они возвратились с победного поля битвы. В небе с оглушающим ревом проносятся два Б-16. Кадеты сопровождают их жадными завистливыми взглядами.

Многие кадеты неплохо говорят на русском, японском, немецком и французском. Я побывал на занятиях по нашему языку. Система обучения очень интенсивна и сплошь компьютеризирована. Кадет вставляет лазерный диск, и на экране возникает московская толчея. Девица что-то высматривает. Под экраном светится: «Это студентка Маша. Она ищет такси». Затем появляется молодой человек (явно с бодуна), который жадно засасывает стакан газировки из автомата. Надпись: «Это таксист Миша». И вдруг с экрана повеяло до боли родным: я увидел в толпе подполковника, нагруженного баулами.

— У вас в России сейчас очень трудно служить, — говорит мне кадет Тейлор, — мы сочувствуем вам.

У входа в аудиторию витрина. В ней помятая и промасленная летная фуражка советского образца с кокардой-«капустой». Рядом — бутылка «Московской» (пустая).

В соседней аудитории капитан Стив Лемберт читал лекцию об истории войны на Тихом океане. Будущим летчикам напоминают черные уроки Перл-Харбора. Преподаватель говорит: «Чтобы лишить себя внезапных неприятностей, надо заранее отрезать авиацию противника от пунктов снабжения горючим». Переводчик Крис шепчет мне на ухо: «Наши кадеты с младых ногтей должны уметь мыслить не только тактически, но и стратегически».

Вечером в офицерском клубе была моя лекция о проблемах реформы нашей армии. Пришло человек сто — офицеры, кадеты, гражданские преподаватели. Слушали внимательно и сочувственно. Потом — уйма вопросов: «Почему в результате вашей реформы половина самолетов стали небоеготовыми?», «Почему русская армия реформируется с 92-го года, а концепцию приняли только в августе 98-го?», «Зачем Ельцин за последние шесть лет поменял трех министров обороны и шесть начальников Генштаба?», «А правда, что русские ракеты очень старые и могут взорваться?». И, наконец, тот вопрос, который я предвидел еще в Москве:

— Почему русские не хотят дружить с НАТО?

— Мы не против, чтобы дружить. Но на равных.

— А можно ли на равных дружить сильному со слабым? Я начинаю лукавить:

— Я не считаю Америку такой уж слабой.

В зале — смех.

— Считаете ли вы НАТО военной угрозой для России?

— Безусловно.

— А почему же тогда поляки, чехи, венгры и другие ваши бывшие друзья, наоборот, боятся военной угрозы со стороны России?

— Этот блеф — лучший пропуск в предбанник НАТО.

Затем в гостиничном номере дискуссия продолжается за бутылкой русской водки. Хмель бьет по мозгам, и мои оппоненты — офицеры Стив, Кори и Джон (двое последних — плохо замаскированные разведчики) — задают вопросы и высказывают суждения все более откровенно. Чем больше пьем, тем жестче становится наша беседа.

Стив боготворит свою авиацию. Узнав, что когда-то я был танкистом, он с некоторым сарказмом замечает, что танки сегодня уже не играют прежней роли в бою. Он говорит:

— У нас есть такое оружие, что мне достаточно пролететь на одном участке — и дюжины ваших танков не станет.

Я знал, что имел в виду Стив, когда хвастался мне об американском секретном «чудо-оружии», хотя и не называл его тип. Я с великим трудом сдерживал свой хмельной язык за зубами, чтобы не сказать Лемберту: «Слушай, капитан, наши парни из разведки уже давно знают больше, чем ты, что делается на вашей фирме «Текстерон». Оружие, которое ты собираешься применять со своего самолета против наших танков, называется кассетными противотанковыми боеприпасами с инфракрасными датчиками цели. Не так ли? Хочешь марку? Плиз: «SBU-97». В каждой кассете — по 10 так называемых суббоеприпасов, в каждом суббоеприпасе — по 4 малоразмерных поражающих элемента «Skit». «Скиты» спускаются на землю на парашютах. Во время спуска инфракрасный датчик ведет поиск цели, обнаруживая ее по тепловому излучению, а затем выдает команду на пуск. Но только учти, my dear friend, что против этих ваших хитрых штучек русские золотые головы уже придумали противоядие».

Но этого я ему, конечно, не сказал. Я сказал ему другое.

— Ты будешь лететь над полем боя, а не на параде. У нас есть такие зенитные ракетные комплексы, которые еще далеко на подлете снимут твою «невидимку» с неба, как муху с потолка.

Кори поддерживает атаку Стива с другой стороны: «Великая миссия Америки и НАТО — научить все народы жить мирно». Я парирую: «А зачем же втихаря ссорите Россию с бывшими республиками Союза?»

Дискуссия принимает слишком серьезный оборот, и Джон гасит ее:

— Давайте лучше о женщинах…

Об этом ночном диспуте я рассказал начальнику кафедры истории AFA полковнику Карлу Риддлю. Его суждения мудры и проницательны. Он задумчиво сказал:

— Нам еще долго придется отстирывать свои мозги от пятен «холодной войны».

— Карл, — говорю я полковнику, — могут ли Россия и НАТО найти общий язык?

— Этот поиск, наверное, будет долгим. У нас слишком разные взгляды на проблему. Между нами еще слишком много подозрительности и неискренности. Америка и Россия — «инвалиды “холодной войны”». Главное — не откатиться к ней снова.

— Но мы ведь катимся.

— Да, слишком много неуклюжих движений с обеих сторон.

Чувствую, что этот разговор портит настроение нам обоим. И потому увожу его в другую сторону.

Я спрашиваю у Карла, есть ли в академии «дедовщина». Он не сразу понял, что это такое. Пришлось объяснить — это когда старослужащие дубасят молодых. «Для нас это дикость, — говорит Ридцль, — здесь учатся цивилизованные люди, большинство из которых верующие и ходят в церковь».

Гарнизонная церковь — оригинальное строение в виде «гармошки» из вертикально стоящих алюминиевых крыльев. Службы ведутся для протестантов, католиков и иудеев. Тут служат 9 капелланов и проходит около 20 служб в неделю. Кадеты приходят исповедоваться в грехах, самым большим среди которых считается насилие над человеком.

Даже здесь, в святом месте, американских кадетов не покидает чувство юмора. Однажды пришли первокурсники. Увидели на стене странные деревянные кругляшки. Сержант объяснил, что к ним надо во время молитвы приставлять лоб. «Зеленые» дружно припали. Появившийся вскоре офицер чуть не лопнул со смеху — подчиненные исповедовались, прилипнув лбами к… вешалкам.

Офицеры и преподаватели академии живут в уютном жилом городке у подножия гор. Капитан Стив Лемберт пригласил меня на ужин в свой двухэтажный коттедж с гаражом и двумя машинами. У Стива красивая жена Лора, глядя на которую, никогда не скажешь, что она мать троих сыновей. Лемберты накрыли щедрый стол, хотелось быстрее дотянуться до множества вкусных яств. Но неожиданно одну мою руку осторожно взял шестилетний Эндрю, а другую отец семейства. Стив прочел короткую молитву, в которой благодарил Бога за пищу и мирно прожитый день.

Уже была ночь, когда мы со Стивом, прихватив бутылку русской водки и бутерброды, вышли на лужайку у дома и сели в уютные кресла. И снова, как и вчера в гостинице, по мере опустошения бутылки, наши разговоры становились все более откровенными. Я вспомнил слова мудрого полковника Риддля о том, что мозги русских и американских офицеров еще сильно заражены бациллами «холодной войны».

Потихоньку мы со Стивом снова выбрели на ухабистую дорогу российско-американских отношений. Я стал то и дело наезжать на Стива из-за того, что натовцы уже долгое время пытаются держать нас в дураках, заманивая в ловко устроенные ловушки сокращения стратегических наступательных вооружений. И при этом делают умопомрачительные фокусы со своим так называемым «возвратным потенциалом». Наша разведка в Штатах уже устала разоблачать это ракетно-ядерное напёрстничество. Стив хитро улыбается в ответ и говорит:

— Это дело больших политиков. Хотя я понимаю, что никому не хочется оставаться в дураках.

Стив говорит со мной уважительно, но в его словах то и дело звучат нотки, свидетельствующие о чувстве превосходства его страны над моей. Это еще больше раззадоривает меня — есть в этом что-то ущербное. Я вспомнил, как лет десять назад плыл на крейсере в Тихом океане, а команда повстречавшегося нам американского корабля приветствовала нас. А не так давно командир того же российского крейсера рассказывал мне, что теперь американские матросы часто показывают нашим голые задницы.

Но об этом Стиву мне рассказывать стыдно.

— Стив, — говорю я капитану, — мне понравились ваши офицеры и кадеты. Неужели вы действительно считаете, что Россия может угрожать вам и всему НАТО войной?

— Давай лучше выпьем, — уходит от ответа Лемберт, — а о большой политике пусть голова болит у боссов.

— Давай выпьем за наших детей, чтобы они никогда не видели войны, — говорю я.

— О’кей, — оживляется Стив, — хороший тост.

…Высоко в небе сияла галогеновая американская луна. В желтом свете ее плыл над ночными Скалистыми горами крохотный учебный самолетик, который колорадские кадеты прозвали «светлячком». А мне почему-то вспомнился летеха Кропоткин, сын полковника ВВС. Он бросил службу потому, что «два года не видел истребителя»…

На обратном пути в Москву штурманом «Боинга» был тоже выпускник АРА…

Поздней осенью 1998 года натовские стратеги стали планировать новые авиационные удары по сербам. Ельцин помалкивал. Два или три высоких правительственных чиновника пробубнили что-то раздраженное для иностранной прессы. Свирепствовал Жириновский. Хлестко и жестко реагировал Селезнев. Его поддерживал Бабурин. Парламентская делегация ринулась в Косово. Югославов уговаривали разойтись с натовцами по-мирному. Те вроде бы согласились. Мир с облегчением вздохнул. Но до развязки конфликта было далеко…

В середине ноября 1998 года Россию ошарашила новая мрачная весть: руководство НАТО приняло решение «в случае необходимости» использовать в Югославии свои войска, игнорируя мнение Совета Безопасности ООН.

И я снова вспомнил пророческие слова мудрого Петровича о том, что НАТО неизбежно превратится в разрастающегося быка, на рогах которого будет зудеть беспомощная российская муха…

9 декабря 1998 года министр иностранных дел России Игорь Иванов выступал в Брюсселе перед руководством НАТО. Генеральный секретарь блока Хавьер Солана слушал его с той же своей знаменитой «улыбкой Джоконды».

Эта загадочная улыбка не испарилась с лица Соланы даже тогда, когда Иванов жестко сказал:

— Что касается нашей позиции относительно дальнейшего расширения НАТО, то она остается неизменной: Россия была, есть и будет против…

Ничего не изменилось.

Разве что государственных флагов стран — членов НАТО за спиной Соланы стало больше. А площадку для новых флагштоков командование блока приказало расширить с дальним прицелом…

Пожалуй, ни один крупный российский политик с такой жесткой последовательностью не сопротивлялся расширению НАТО на Восток, как Евгений Примаков. Какой бы он пост ни занимал — директора СВР, главы МИДа или премьера правительства, — позиция его оставалась неизменной. И когда натовцы приступили к разработке секретного плана военной операции в Югославии, они хорошо понимали, что с позицией России, которую во многом определял Примаков, нельзя будет не считаться.

За месяц до начала операции (в феврале 1999 года) по международному авторитету Примакова натовские спецслужбы нанесли массированный удар. Евгению Максимовичу припомнили многое из того времени, когда он был директором СВР (по сути, это был и компромат против России, формирование негативного отношения к которой являлось частью информационной войны НАТО).

С подачи американской, английской и других западных разведок в наиболее крупных СМИ были засвечены подробности некоторых операций СВР в Европе. Утверждалось, будто бы операция «Мост» была направлена на подрыв отношений между Германией и Австрией. Операция «Нейтрон» якобы имела цель настроить пражских рабочих против вступления Чехии в НАТО. В ходе операции «Дезо» (которая, по утверждению «авторитетных источников», проводилась совместно СВР и СИС — Словацкая информационная служба во главе с Иваном Лексом) финансировались неонацистские организации Чехии.

И вывод: «Примечательно, что, идя на подобный шаг, глава СВР Евгений Примаков фактически шел вразрез с официальной внешнеполитической линией России, задаваемой министром иностранных дел Андреем Козыревым. Тогдашний глава российского МИДа не раз заявлял о том, что Россия не возражает против присоединения бывших стран Варшавского блока к североатлантическим структурам».

И то была сущая правда — Евгений Максимович «шел вразрез». Но не с Россией, а с Козыревым…

ЮГОСЛАВИЯ

Руководство НАТО сдержало слово, данное еще осенью 98-го, — оно наплевало на итоги голосования Совета безопасности ООН и 24 марта 1999 года приказало нанести первые бомбовые удары по Югославии. Милошевичу инкриминировали то, что он отказался подписать ультиматум, предъявленный сербам в Рамбуйе, и чинит массовый геноцид в Косово. А по каналам Главного разведывательного управления Генштаба и Службы внешней разведки РФ еще до начала бомбежек поступили в Москву сообщения, что вспышка «геноцида» была специально инспирирована для оправдания военных действий.

Американские, английские, немецкие офицеры миссий связи, одновременно играющие роль инструкторов в отрядах так называемой Армии Освобождения Косово, активно подстрекали население бежать из края. Известный сербский политик Вук Драшкович назвал это «самой большой театральной массовкой в мире».

Циничная ложь натовского командования стала составной частью войны блока против сербов. Военно-траспортные самолеты США уже доставили в Вашингтон и Нью-Йорк 19 гробов с американскими спецназовцами, погибшими в подбитых сербами вертолетах, а штаб-квартира НАТО официально уверяла мир, что «человеческих жертв со стороны блока нет». Пилота первого сбитого Е-117А уже зарыли в могилу под Лос-Анджелесом, а американские газеты печатали его «героический рассказ» о том, как он с помощью сослуживцев спасся от плена.

Офицер югославских ПВО ракетой российского переносного зенитного комплекса «Игла» сбил американский самолет, а натовские генералы доказывали, что он «потерпел катастрофу из-за технических неисправностей»…

Главнокомандующий вооруженными силами НАТО в Европе генерал Уэсли Кларк, не моргнув глазом, доказывал, что летчик «по ошибке» выпустил четыре ракеты по сербскому пассажирскому поезду, хотя на ленте фотоконтроля истребителя отчетливо было видно, что пилот цепко держал в прицеле вагоны.

Лицемерие натовцев безгранично. Руководитель пресс-службы штаб-квартиры НАТО в Брюсселе Джемми Шеа на пресс-конференции показывал журналистам сделанный из космоса снимок албанской деревни и говорил, что теперь она дотла сожжена сербами. Американский репортер просит Шеа показать фото спаленной деревушки.

Шеа плутовато сверкает глазами и говорит:

— К сожалению, этот снимок секретный.

В зале — взрыв смеха…

Вероломная ложь пресс-службы НАТО, которую ежедневно в течение двух с половиной месяцев войны озвучивал перед журналистами ее представитель Джемми Шеа, в конце концов «достала» и международную организацию «Репортеры без границ». Она распространила доклад, в котором приводилось огромное количество примеров беспардонного вранья, систематически исходившего из уст главного рупора альянса.

Натовские информаторы цинично гнали любую грязную «дезу», которая могла хоть как-то оправдать агрессию. Сообщалось, например, о «казни сербскими силами одного из албанских лидеров Фехми Агани», о «ранении и пропаже без вести Ибрагима Руговы», о «разрушенных сербской артиллерией деревнях». Впрочем, чему удивляться? Ложь — психологическое оружие войны. На войне никогда не бывает правды. Правдой может быть лишь одно — победа или поражение…

Российская разведка сообщала в Москву из европейских столиц, что там проходят массовые демонстрации против бомбардировок Югославии, а русские редакции радиостанций «Свобода» и «Голос Америки» в один голос твердили: «Европа дружно поддерживает НАТО и призывает его наказать Милошевича».

«Свобода» и «Голос Америки» вели психологическую обработку россиян в топорном стиле. Почти каждая передача, будь она о зубной пасте, антипоносном лекарстве или о классической литературе, была насыщена антисерб-ским идеологическим ядом.

Офицеры Генштаба и ФАПСИ, читая материалы радиоперехватов, лопались со смеху: какой-то прогоревший коммерсант из Челябинска по «Свободе» клеймил Милошевича за то, что он «помешал работе совместного российско-югославского предприятия». А тетка из Ясной Поляны с дикцией пьяной бомжихи с вдохновением цитировала какое-то письмо Льва Толстого, призывавшего «не любить сербов, а любить всех».

В тот день, когда натовские пилоты выпустили по Белграду самое большое количество ракет, Президент России вручал какую-то награду лучшему геральдисту страны.

НАТО продолжало терзать Югославию ракетами и бомбами.

Московский бомонд славненько оттягивался в «Метро-поле» на юбилее Аллы Пугачевой.

В тот день во многих газетах появился жуткий снимок сербской девочки, у которой взрывом бомбы оторвало полноги. В ее по-старушечьи печальных глазах — боль, упрек и мольба.

Мне было стыдно смотреть в ее глаза…

Я позвонил Игорю Николаевичу Родионову и спросил его, может ли югославский конфликт перерасти в третью мировую войну?

Он ответил не сразу. На другой день прислал по факсу трехстраничную записку, которая начиналась такими словами: «Может быть, мой ответ покажется странным, но третья мировая уже идет…»

Американцы призывали резервистов. Натовские послы по всему миру агитировали правительства стран, не входящих в блок, оказывать Североатлантическому альянсу политическую помощь. Болгария и Румыния, Австрия и Балтия тут же откликнулись на призыв НАТО — так создавалась видимость всемирной поддержки действий блока. Желая выслужиться перед НАТО, Венгрия три дня тормозила российскую колонну МЧС с гуманитарным грузом для Югославии.

На этом фоне отважным европейским рыцарем, бросившим вызов гиганту НАТО, выглядела крошечная Швейцария — она категорически отказалась пропускать натовские военные самолеты через свое воздушное пространство.

Война в Югославии резко меняла политическую жизнь Европы. Отношения Москвы и НАТО отбрасывались на позиции 50-летней давности. С той лишь разницей, что тогда у Москвы было несметное число союзников, а сейчас она могла опираться лишь на Белоруссию, Таджикистан и Армению.

Ельцин, изредка бросающий негодующие кличи в адрес НАТО, поразил всех внезапным решением: в мае он назначил Виктора Черномырдина своим представителем по урегулированию конфликта в Югославии. Черномырдин, еще с марта 1998 года обиженный на Кремль из-за своей отставки и явно мучающийся положением политика с гаснущей популярностью, воссиял. Он частенько стал появляться в телевизоре.

За минувший год говорить по-русски он так и не научился. Из винегрета его слов без переводчика только и можно было понять, что война в Югославии — «безобразие», а Россия в нее втягиваться не будет.

Назначение Черномырдина советником президента имело особый расчет, в политических интригах Кремля. Оно было публичной пощечиной «не оправдавшему надежд» Примакову, усиления позиций которого очень опасалось ельцинское окружение. Ельцин играл в свою любимую игру «сдержки и противовесы».

ГЕНЕРАЛ ИВАШОВ ПРОТИВ ЧЕРНОМЫРДИНА

К этому сенсационному решению президента многие политики и военные в Москве отнеслись с немалым подозрением. И были на то свои причины. К лету в столице все чаще поговаривали о политическом преемнике Ельцина, а столь резкое возвышение Черномырдина, терявшего популярность после отставки, вроде бы указывало на то, что «семья» определилась и ставит на ЧВС.

Однако хорошо знающие кремлевскую кухню аналитики читали эту ситуацию по-другому. Дескать, Ельцин с подачи «семьи» таким образом давал Черномырдину исторический шанс: победа на переговорах с натовцами становилась отличной стартовой площадкой для начала выборной кампании Виктора Степановича, а если поражение — «сам виноват». Черномырдин сильно рисковал. У него было слишком мало шансов на то, чтобы выиграть, и слишком много, чтобы проиграть.

Назначение Черномырдина спецпредставителем вызвало немало саркастических реплик во многих арбатских кабинетах. И не только потому, что у людей, хорошо знавших Виктора Степановича, были сомнения в дипломатических способностях «газовика».

Тут был и еще один существенный фактор: поручив Черномырдину играть главную роль на переговорах с натовцами, Ельцин отодвинул на второй план министра иностранных дел Игоря Иванова, давно, как говорится, вросшего в проблему и занимавшего прагматичную и жесткую позицию на переговорах по Югославии. Иванов четко излагал не только политические, но и военные подходы России к разрешению кризиса, прислушиваясь к соображениям минобороновского и генштабовского генералитета, чем и вызывал к себе уважение у многих на Арбате.

Отправляясь в Белград в начале июня на окончательную выработку плана урегулирования кризиса, Черномырдин включил в состав своей делегации начальника Главного управления международного военного сотрудничества МО РФ генерал-полковника Леонида Ивашова. Когда наступил решающий момент переговоров и российским представителям надо было выразить свое отношение к плану урегулирования, стало ясно, что у Черномырдина и Ивашова нет согласованной позиции.

Черномырдин фактически соглашался с натовским вариантом решения косовской проблемы, который был предложен Милошевичу. России же были предъявлены ультимативные требования: или она участвует в операции, или «может быть свободной». Ситуация складывалась парадоксальная. Весь мир трубил, что Россия внесла решающую роль в прекращение войны, а в реализации договоренностей ей отводили третьестепенное место.

Ивашов считал, что прекращение бомбардировок должно стать первым и главным пунктом плана урегулирования. Принципиальные разногласия между Черномырдиным и Ивашовым (а точнее — между Ивашовым и НАТО) были и по другим пунктам плана, в частности по тому, войдут ли российские миротворцы в Косово в подчинение натовского командования или будут действовать самостоятельно, будет ли у них свой сектор ответственности или нет.

Натовцы настояли на том, чтобы в текст соглашения, обсуждавшегося в Бонне, в тот пункт, где говорилось о необходимости вывода югославских полицейских и вооруженных сил, не без ведома Черномырдина было добавлено слово «всех». Ивашов был категорически против этого и доказывал, что, как только сербская полиция и армия покинут Косово, неминуемо начнется резня (и тут он на все 100 процентов оказался прав, что и подтвердило уже вскоре развитие событий).

Сенсационная информация о наметившихся противоречиях между спецпредставителем российского президента и сопровождавшим его генералом Ивашовым мгновенно долетела до Москвы. В Госдуме тут же раздались требования пригласить Черномырдина, Иванова, Сергеева и Ивашова. В парламентских кабинетах звучали гневные реплики по поводу того, что «Черномырдин идет на уступки НАТО».

По военно-дипломатическим каналам в Москву из Белграда поступила и более серьезная информация: во время встречи с Милошевичем Черномырдин сказал ему, что представленный ему план урегулирования якобы полностью согласован с Кремлем и МИДом. А это не совсем соответствовало действительности.

Чтобы загасить зреющий скандал, советник Черномырдина Валентин Сергеев категорически опроверг «злостные слухи». Как потом выяснилось, то была неуклюжая попытка показать хорошую мину при плохой игре. Сергеев явно пытался спасать ЧВС.

Лукавую позицию занимал и маршал Сергеев. Отвечая на вопросы корреспондента «Интерфакса», он упорно настаивал: «Вы обязательно напишите: «Никаких противоречий нет».

Противоречия были, и очень серьезные.

В тот же день, поговорив с некоторыми генералами и офицерами МО и Генштаба, располагавшими сведениями о деталях переговоров с натовцами, я узнал, что Ивашов, которого поддерживал Иванов, вступил в конфронтацию с Черномырдиным. Более того, сам Леонид Григорьевич уже вскоре в интервью для телевидения в Минске подтвердил, что принципиально не согласен с рядом требований и положений плана, предложенного натовским руководством:

— План содержит в себе ряд опасных моментов, угрожающих суверенитету СРЮ, а при его реализации Россия попадает в зависимость от НАТО.

Его смелостью и логикой нельзя было не восхищаться. Этот русский генерал, которого я знал еще с конца 80-х, уже много раз был сильно бит судьбой за то, что не умел угодливо подстраиваться под мнение стоявших над ним политиков и военачальников. И даже после того, как его после августовских событий 1991 года наказали смещением с высокой должности начальника Управления делами МО «за лояльность к маршалу Язову» и слишком самостоятельную позицию, он так и не научился держать нос по ветру, поддакивать кремлевским или правительственным чиновникам.

Вместе с министром обороны и генералом Ивашовым мне довелось участвовать во многих переговорах с натовцами. И везде, будь то в Москве, Брюсселе или Риме, Леонид Григорьевич неизменно следовал принципам, которые отвечали высшим интересам России. Чем больше мне приходилось сталкиваться с Ивашовым во время службы на Арбате, тем чаще я замечал, что его взгляды на отношения России и НАТО, особенно после принятия блоком решения о расширении на Восток, начинают ужесточаться.

Происходила своеобразная трансформация, за которой я с большим любопытством наблюдал, поскольку всегда считал Леонида Григорьевича неким мерилом нравственного и профессионального авторитета. И признаюсь, что даже короткие минуты нашего общения часто использовал для того, чтобы выверить взгляды и выводы, которые как пресс-секретарю министра обороны надо было использовать при подготовке тезисов статей и выступлений Родионова по внутренней и международной военной проблематике.

После этого Игорь Николаевич сам корректировал текст и всегда интересовался, с кем из специалистов МО и Генштаба я согласовывал материал. Если проект статьи или речи поступал с визой Ивашова, то он обычно подвергался правке в минимальной степени (вывод управления Ивашова из подчинения начальнику Генштаба и «замыкание» его в 1996 году на министра был доказательством того, что Родионов стремился приближать к себе лучшие интеллектуальные силы).

Однажды я работал над тезисами статьи министра, в которой рассматривались возможные варианты силовых контрмер России против расширения НАТО на Восток. Накануне Родионов надиктовал мне ключевые положения, а остальное разрешил изложить по собственному усмотрению. Зная умонастроения министра, я «соорудил» очень грозный пакет возможных военно-политических контрмер, что называется, на грани фола, но мучили сомнения, реалистично ли все это? Я продолжал работать над статьей даже во время визита в Италию.

Поздним вечером во время прогулки по резиденции нашего посла в Риме я решил исповедаться Ивашову в своих сомнениях. Тогда Леонид Григорьевич уберег меня от соблазна запугивать НАТО разного рода ядерными страшилками и примитивным блефом о возможном перенацеливании наших стратегических ракет на страны блока.

Я затем много раз вспоминал о том нашем разговоре: и в октябре 98-го, и в марте — апреле 99-го, когда генералу Ивашову выпала тяжелая «взрывоопасная» роль формули-ровщика военно-политических позиций России перед началом натовской операции в Косово и после. С такой громкой и запредельной жесткостью этого не делал еще ни один кадровый генерал современной Российской армии. Прежнего Ивашова, умеющего излагать самые острые вопросы с ювелирной тонкостью, я уже не видел. Кто знает, не избери Леонид Григорьевич такую манеру общения с натовцами, они, возможно, продолжали бы отмахиваться от нас, как коровы от назойливых мух.

Натовская агрессия в Югославии ярко высветила неско-ординированность и непоследовательность позиций Кремля, Минобороны, Генштаба, правительства и парламента. Это и привело к тому, что иногда не Верховный Главнокомандующий руководил высшим генералитетом, а наоборот. Достаточно проследить цепь некоторых фактов. Начало агрессии НАТО. Ельцин громогласно заявляет, что Россия может даже пойти на оказание военно-технической помощи Югославии. Затем: «Мы не дадим тронуть Косово… Это не пройдет… Вот и все».

Следом осторожный министр Сергеев излагает свою позицию в унисон Ельцину. За ним — начальник Генштаба Квашнин формулирует те же мысли, но чуть жестче. Начальник Главного организационно-мобилизационного управления Генштаба генерал-полковник Владислав Путилин делает тонкий намек: «Российские войска располагают всем необходимым, чтобы выполнить приказ президента и правительства в связи с текущим развитием событий вокруг Косово». В тот же период генерал Ивашов публично заявляет, что если НАТО решится использовать военную силу против суверенной Югославии, то Россия выйдет из режима санкций, запрещающих поставки оружия Сербии.

А вскоре пресс-секретарь президента Дмитрий Якуш-кин уже страстно уговаривал российское и мировое общественное мнение «не обращать внимания на заявления некоторых военных о возможности какой-либо военной помощи Белграду в случае силовой развязки кризиса». В действиях Кремля и верхушки военного ведомства не было единства.

О политической активности Верховного Главнокомандующего в тот период говорить не приходится: Ельцин иногда неделями «выдерживал паузу», что в экстремальных ситуациях для главы такого государства было совершенно недопустимо. В конце концов все закончилось тем, что генералы принесли президенту свой план операции и фактически навязали ему свою волю.

Но не будем забегать вперед.

…В июньском Белграде генерал Ивашов снова сильно рисковал навлечь на себя неприятности, сопротивляясь нахальному напору натовцев и не слишком жестко пытавшемуся ставить их на место Черномырдину. Некоторые российские СМИ возмущенно твердили о том, что «Ивашов лишает Россию шанса сыграть историческую роль в утверждении мира на Балканах». Его обвиняли в недопустимой для генерала самостоятельной позиции и даже требовали немедленно подать в отставку.

Сотрудники нашего военного атташата в Белграде передали в Генштаб, что югославы раздражены позицией Черномырдина и считают, что своей податливостью он «вынуждает Югославию капитулировать перед НАТО на унизительных условиях».

Я позвонил в Посольство Югославии в Москве, чтобы узнать об отношении посла Милошевича (брата президента СРЮ) и военного атташе к переговорам в Белграде. Обычно вежливо говорившие со мной по телефону сотрудники посольства на этот раз общались в откровенно хамской манере капризных московских секретарш. Они грубили, разговаривали на повышенных тонах и даже бросали трубку, не дослушав до конца мои вопросы.

Меня это поражало. Но я снова, в десятый, двадцатый раз, звонил в югославское посольство и тоже, как братушки-сербы, орал в телефонную трубку и доказывал, что они поступают глупо, отказываясь от нашей информационной помощи. У нас была отличная возможность с помощью некоторых центральных российских СМИ не оставить камня на камне от лжи пресс-службы НАТО, радио «Свобода», «Голос Америки», Би-би-си и эффективно противодействовать явно подыгрывающей НАТО информационной политике некоторых наших телекомпаний и газет.

Безусловно, стратегия и тактика решения этого вопроса должна была определяться в «верхах» — на уровне правительств, генштабов, разведок России и Югославии. Но даже примитивной координации действий Москвы и Белграда в информационной войне против НАТО не было.

Однажды терпение югославской контрразведки лопнуло, и она была вынуждена выдворить группу телерепортеров НТВ из страны. Мотивировка была формально-примитивной — «за необъективность» (хотя сербские спецслужбы располагали сведениями о том, что с помощью некоторых российских тележурналистов ЦРУ пытается выведать место содержания троих американских солдат, плененных сербами).

А в Генштабе, после того как Ельцин встретился с Черномырдиным в Кремле, по большому секрету передавалась из уст в уста информация о том, что Б.Н. пригласил к себе Иванова и сказал, что МИД должен «плотно курировать косовское урегулирование и довести дело до конца».

Это был принципиальный момент.

Он свидетельствовал о том, что Ельцин изменил свое отношение к миссии Черномырдина и снова поручает МИДу роль ударной силы на переговорах с НАТО по Косово. О таком повороте дела свидетельствовало и то, что для дальнейшего ведения переговоров за границу снаряжалась новая делегация во главе с Ивановым. В состав ее был включен и генерал Ивашов.

Черномырдина в составе делегации не было.

Но и сам ЧВС, и его советник Сергеев без ложной скромности заявили в СМИ, что «президент остался доволен».

Вскоре Черномырдин появился в телевизоре и стал твердить, что на переговорах с натовцами он действовал в «строгом соответствии с указаниями президента». Он выглядел злым и растерянным. В его «фирменной» косной и малосвязной речи лишь местами обнаруживалось подобие логики и ясно формулируемой мысли. Одно лишь можно было понять совершенно четко: негодование Виктора Степановича было связано с генералом Ивашовым, хотя фамилию его он не называл.

Он был больше похож на бригадира газовиков, устраивающего разнос провинившимся подчиненным, нежели на дипломата. И уж совсем не был похож на кандидата в президенты страны, когда сказал, опять-таки явно в отношении Ивашова:

— Кто он такой?! Он должен подчиняться министру обороны и выполнять его распоряжения!

А затем стал повторять тезис, из-за которого в Белграде и разгорелась свара: «Наш воинский контингент никогда не будет подчиняться НАТО в Косово. Никогда!»

А тем временем развязка югославской войны шла уже по натовскому плану: сербские генералы получали от командования альянса четкие распоряжения, когда, где и в каком порядке они должны выводить свои войска из Косово. Пресс-секретарь НАТО Джемми Шеа и тут не упустил возможности поизголяться над сербами: «Мы не договариваемся с ними, мы диктуем свои условия».

За все время войны это была, пожалуй, единственная правдивая фраза.

БРОСОК НА ПРИШТИНУ

В начале июня 1999 года Милошевич принял жесткие условия, продиктованные ему натовцами, и согласился на вывод своих войск из Косово. Командование НАТО начало спешно готовиться к вводу миротворческих подразделений в провинцию, не обращая внимания на требования России учесть ее предложения. Наши продолжали упорно настаивать на том, чтобы им предоставили свой сектор ответственности, и были категорически против того, чтобы российским континтгентом командовал натовский генерал.

Однако еще не было ясно, из каких источников будет оплачиваться наше участие в операции (цифры назывались разные — от 150 до 200 миллионов долларов в год, а позже окажется, что хватит и 70). ООН, где почти все решения принимались под диктовку американцев, настаивала на принципе «каждый платит за себя». Россия требовала, чтобы операция проводилась под патронажем ООН (США упорно противились этому, поскольку побаивались принижения роли НАТО вообще, а своей — в частности).

Пока наши дипломаты и военные продолжали спорить с натовцами о принципах нашего участия в косовском урегулировании, российская разведка на Балканах пронюхала некоторые детали операции, которая разрабатывалась в Брюсселе и штабе британского генерала Майка Джексона (и даже то, что его командный пункт после ввода войск в Косово будет находиться на аэродроме Слатина близ Приштины).

В МИДе, Минобороны и Генштабе лихорадочно просчитывали, как не допустить, чтобы миротворческая операция проводилась без нашего участия и на невыгодных для нас условиях. Чем меньше оставалось времени до ввода войск, тем больше становилось ясно, что тягомотные дипломатические дискуссии, которые вел в Москве замгоссекретаря США Строуб Тэлботт, играют на руку натовцам и служат лишь маскировкой форсированной подготовки войск блока к броску в Косово (в нашем Генштабе уже знали, что подразделения спецназа и разведки НАТО проникли на территорию края).

Сопровождавшие Тэлботта американские генералы прямо из здания Минобороны РФ связывались с Вашингтоном и Брюсселем и продолжали утверждать, что операция начнется лишь через сутки. Разгадав эту уловку, российские дипломаты и военные на переговорах с Тэлботтом искусно демонстрировали, что искренне клюют на нее.

А в это время между Генштабом и штабом миротворческой бригады полковника Николая Игнатова в Углевике (Босния) состоялся по засекреченной связи блиц-обмен соображениями, о сути которых в МО и ГШ знало не больше дюжины высших генералов.

У тех же, кто уже знал, что замышляется в Главном оперативном управлении Генштаба, однажды сильно екнуло сердце, когда генерал Ивашов высказался перед телекамерами в том смысле, что если натовцы не хотят предоставлять нам свой сектор, то мы и спрашивать не будем…

В тот же день начальник Генштаба Квашнин доложил замысел операции Ельцину и получил «добро». Уже через сорок минут, после того как он покинул Кремль, генерал Заварзин получил из Генштаба шифрованную директиву. Ему было приказано немедленно приступить к операции.

Как только в Углевике стало темнеть, небольшие группы БТР и машин стали выходить за ворота части, якобы для патрулирования. В назначенном месте собралась колонна из 50 бронетранспортеров, боевых машин десанта и автомобилей со 170 нашими десантниками, которая рванула по Югославии на юг. Разведка дислоцирующейся рядом с российской бригадой американской дивизии и агентура ЦРУ в СРЮ узнали об этом слишком поздно — когда наша колонна была на подходе к Косово.

Американские тележурналисты с плохо скрываемым паническим изумлением орали в микрофоны, что «не могут поверить своим глазам», а следом за ними и дикторы НТВ с каким-то похоронно-раздраженным унынием сообщали соотечественникам, что наши десантники обвели натовцев вокруг пальца.

Клинтон не удержался от того, чтобы публично дать громкую оплеуху Центральному разведывательному управлению США: он заявил, что о марше русских узнал из телепередач. Руководство ЦРУ моментально попыталось смыть позорное пятно с мундира и сообщило, что еще накануне марша запеленговало секретные переговоры между российским Генштабом и штабом российской бригады в Углевике.

Такая «реабилитация» выглядела глупо, ибо никаких контрмер американцы своевременно не предприняли, да и не могли этого сделать, поскольку перехватили всего лишь «дезу». И уже вскоре из Вашингтона в Москву поступила конфиденциальная депеша, в которой предсказывалось, что, вероятно, замдиректора ЦРУ по оперативной работе Джек Даунинг и начальник евразийского управления Джон Бендер полетят с постов.

Тучи над ними уже сгущались после попадания американской ракеты в китайское посольство в Белграде, за которым последовало три десятка ошибочных ракетно-бомбовых ударов, приведших к гибели многих сотен ни в чем не повинных сербов и албанцев. А после того как Даунинг и Бендер проморгали выход колонны десантников из расположения бригады полковника Н.Игнатова, отставка двух высокопоставленных разведчиков ЦРУ стала неминуемой, что вскоре и случилось.

…Преодолев более 500 километров, наша колонна перед рассветом ворвалась на косовский аэродром Слатина. Он был взят под контроль за несколько часов до того, как туда прибыло передовое подразделение английских разведчиков для подготовки места дислокации штаба генерала Джексона.

Тогда, пожалуй, всего лишь Ельцин и несколько высших генералов МО и Генштаба знали, что срочный захват аэродрома Слатина нашими десантниками был вызван не только тактическими соображениями. Была и другая причина: сербы не успевали эвакуировать свое секретное аэродромное оборудование и оружие (ракеты и бомбы) и через югославский Генштаб в Москву поступила просьба «прикрыть отход».

Наши десантники выполнили приказ — захватили косовский аэродром. Но мы страна уникальная еще и в том смысле, что среди наших сограждан есть огромное сословие людей, которые успехи воспринимают как позорные поражения, а поражения — как справедливую кару «за вредность». И в этом, мне кажется, заключается тайна уничтожения национальной гордости, развития инстинктов неуважения к себе. Не потому ли нас незаметно приучили писать слово Родина с маленькой буквы, а чувство патриотизма превращено в признак отвратительной «моральной гнилости» российской души…

Если бы русские первыми высадились на Марсе или выиграли чемпионат мира по футболу, наверняка и тогда нашлись бы среди нас «особенные люди», которые с той же логикой сумели испоганить нам и эти праздники.

Только время и дальнейшее развитие событий в Косово и Югославии покажет истинную цену операции и ее значение в современной российской, сербской, а может быть, и всей европейской истории.

Всякие категоричные оценки — не более чем разновидность субъективизма. И чем дальше друг от друга были полюса крайностей, тем яснее становилось, насколько сильно расколота Россия и ее общественное мнение. Национал-патриоты и выражающие их настроения СМИ заходились от восторга. С других политических колоколен раздавалось: «Позор!». Даже восторг президента назывался «телячьим».

Можно было понять чувства одних и трезвую логику других. Для одних принципиально важно, чтобы наши были в Косово. Другие твердят: «Ничего страшного не случилось бы, не появись наши в Слатине». Некоторые военные аналитики были убеждены, что отсутствие наших военных в провинции ускорит раскол в НАТО, солдаты которого неминуемо окажутся в Косово между двух огней (албанцами и сербами) и им придется столкнуться с геноцидом «навыворот» и коварством отрядов Армии Освобождения Косово. Ведь уже вскоре между французами и англичанами началась грызня по поводу методов разоружения косоваров и защиты истребляемых ими сербов. А высшие военные чины НАТО заголосили о том, что вооруженным силам альянса вряд ли удастся навести в провинции порядок — нужен специальный контингент полицейских.

…Уже через несколько дней нашу громкую викторию натовские политики, дипломаты и военные тихо порвали на лоскутья: захваченный нашими десантниками аэродром стал «местом общего пользования», как мы ни ерепенились, а своего сектора не получили — будем нести совместную службу в уже поделенных натовцами секторах.

Блефом, рассчитанным на профанов, выглядело и утверждение некоторых наших генералов, что российский контингент якобы не будет подчиняться натовскому руководству — даже рядовой солдат понимает, что без единоначалия четкое управление не то что 50-тысячным войском, а даже взводом невозможно. Адмирал Гуидо Вентуриони, в мае 99-го назначенный председателем Комитета военного планирования НАТО, сказал по этому поводу твердо и однозначно:

— Внутри KFOR должны сохраниться отношения единого военного командования, с тем чтобы не ослаблять эффективность этих сил.

Главный итог драматичных коллизий в Югославии летом 1999 года состоит в том, что НАТО не удалось оттеснить Россию от участия в миротворческом процессе (хотя права играть в нем самостоятельную роль мы так и не добились). Зато НАТО удалось решить свою стратегическую задачу — отделить Косово от Югославии. Тысячи косовских сербов, которые еще надеялись, что наши десантники возьмут их под свою защиту, дружно побежали на север, узнав о том, что русские не получили своего сектора.

Все идет к тому, что создается новое, независимое от Белграда государство со своими органами власти и своей армией. Под носом у натовцев албанцы безудержно занимаются этнической чисткой — отстреливают и вырезают сербов целыми семьями. Так утверждается мир в человеческом зверинце, мир на пепелищах, мир на кладбище.

Натовские (и подвывающие им некоторые российские) СМИ, которые еще недавно дружно жалели албанцев, бегущих из Косово в соседние страны, лишь скороговоркой рассказывают о бегстве и уничтожении сербов. Такие двойные стандарты — всегда предвестие долгой истребительной войны обиженных с обидчиками.

И пока невозможно предвидеть, чем все это обернемся для натовских и российских солдат, оказавшихся в кратере тлеющего в центре Европы косовского вулкана. Но уже совершенно очевидно, что мир, который устанавливается с помощью ракет и бомб, несправедлив и ненадежен.

Наши миротворцы-десантники еще только готовились к отправке в Косово, а российская разведка уже знала, что НАТО приступило ко второй части крупномасштабной секретной операции по устранению Милошевича и разделу Югославии. Албанцы вырезали и «поджаривали» сербов в их домах, но вместо того чтобы спасать зовущих на помощь живых людей, натовские офицеры и солдаты с упорством голодных шакалов разрывали свежие могилы по всей провинции, чтобы представить миру новые доказательства этнических чисток.

К их результатам причисляли и те сотни албанцев, которые погибли от натовских бомб и ракет. Вот лишь некоторые факты, подтвержденные самими албанцами: 14 апреля — 64 человека, 3 мая — 20 человек, 14 мая — 79 человек, 30 мая — 20 человек. Все эти погибшие люди отнесены натовцами к жертвам «сербского геноцида».

Такая ложь была необходимым условием для создания фона, на котором решалась стратегическая цель операции — смещение Милошевича и раздел Югославии (в это время на секретном объекте английской разведки в Лондоне лидер косовских албанцев Ругова получал последние инструкции о порядке своих действий при формировании косовского правительства). Резиденты ЦРУ щедро отваливали деньги активистам оппозиции, выводящим молодежь и стариков на демонстрации протеста против Милошевича. А руководителей Черногории по высшему разряду принимали в Вашингтоне, суля золотые горы при условии, если они примут диктуемые им правила игры.

Все это в перспективе попахивало тем, что Россию в конце концов попросят «на выход» из страны, принимающей натовскую ориентацию.

А в это время в Кремле Ельцин осыпал комплиментами маршала Сергеева за то, что наши военные в Югославии «хорошо сработали». Принимая эти похвалы, министр тут же сделал льстивое «алаверды»:

— Под вашим руководством, Борис Николаевич!

И трудно было понять, чего больше хотел маршал — поделиться с Верховным славой или ответственностью…

Уже вскоре Москва стала располагать сведениями, что в штаб-квартире НАТО при подведении итогов операции «Союзническая сила» прозвучали выводы: достигнутые успехи необходимо считать промежуточными, так как не достигнута пока еще одна стратегическая цель — смещение Милошевича. В качестве возможных вариантов новых действий рассматривались возможности военного вмешательства альянса в других регионах СРЮ — Санджаке, Черногории, Воеводине. Повод тот же — «этнические чистки». Узнав об этом, я вспомнил слова американского сенатора Лугара о том, что пока при власти остается «югославский диктатор», никакую цель на Балканах нельзя считать достигнутой.

ЧТО ЗА ГОРИЗОНТОМ?

Агрессия в Югославии заставила наших политиков и военных задуматься над перспективами отношений России и НАТО. Хотя основные формулы этих отношений в той или иной степени были выработаны в Минобороны и Генштабе еще на рубеже 1993—94 годов. Их было немного, но споры вокруг них с тех пор и до сего дня ведутся яростные.

Попытки России сначала сотрудничать с НАТО на уровне Программ «Партнерство во имя мира», а затем «Россия — НАТО» не дали нужного результата прежде всего по той причине, что руководство альянса постоянно диктовало нам унизительные и несправедливые условия сотрудничества с блоком.

К тому же и среди высшего политического и военного руководства страны с самого начала наблюдался явный и скрытый раскол: одни группировки настаивали на том, что Россия, как великая держава, должна сотрудничать с НАТО на особых условиях, другие твердили, что это отрыжка имперского мышления и если мы уж решили вступать в блок, то надо не соваться в чужой монастырь со своим уставом, а принимать те условия, которые нам диктуют.

Когда же НАТО встревал в очередную военно-политическую авантюру, типа той, что случилась в середине 90-х годов в Боснии, Россия начинала метаться и «грозить» НАТО созданием своего военного блока с бывшими республиками Союза и даже Китаем, но все это в сущности выглядело блефом (мы в конце концов вместе с натовцами и на их условиях приняли участие в миротворческой операции в Боснии).

Попытки Москвы создать военную коалицию в рамках СНГ к концу 90-х годов все явственнее превращались в призрак — некоторые вчерашние союзники стали выходить из ташкентского Договора 1992 года о коллективной безопасности Содружества и откровенно напрашиваться в НАТО.

И Москва снова начинала громко трубить о том, что НАТО — рудимент «холодной войны», что ему необходимо трансформироваться в политический блок или вообще распуститься, а его функции должны взять на себя ООН и Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе. Однажды эта проблема очень сильно растрогала даже помощника Президента РФ по авиации и космонавтике Евгения Шапошникова: «Настало время, чтобы Россия вместе с другими государствами выступила инициатором новой модели миропорядка на основе концепции безблокового сосуществования».

Идея была хорошей, но не новой.

К тому же всяческие новые модели миропорядка имеют, как известно, одно уникальное свойство: они осуществимы лишь тогда, когда их авторами являются коалиции сильных в экономическом и военном отношении стран. И совершенно очевидно, что любые попытки России под самыми благородными лозунгами изменить сложившийся порядок вещей НАТО будет рассматривать как ее стремление получить прежде всего личные выгоды, создать условия, при которых можно подняться с колен.

Новый век Россия встречает на распутье. Куда ей идти? Где искать союзников? Создавать свой военно-политический блок или вступать в уже существующие?

Недостатка в советчиках у нее не было. Один из них — известный казахский политолог профессор Нурбу-лат Масанов — предрекал: «В действительности только НАТО способно гарантировать России сохранение нынешнего статус-кво, а не мнимую безопасность. Если же Россия будет по-прежнему испытывать неоимперскую ностальгию и пытаться играть роль великой державы (которой она уже не является ни в политическом, ни в экономическом отношении), то есть будет пытаться конкурировать с НАТО на политическом рынке, то мрачный конец неизбежен, особенно на фоне растущего влияния Китая и возрастающей независимости постсоветской «периферии». Конкуренция с НАТО обернется для России неизбежным изоляционизмом, а в условиях углубления кризиса, дефицита финансовых ресурсов, нарастания внутренней нестабильности, этнического и регионального сепаратизма такая политика может стоить ей территориальной целостности и безопасности».

Такие советы и соображения у многих в Кремле и на Арбате вызывали зубовный скрежет. Никто не хотел мириться с тем, что России предлагается «сдаться в плен». И снова перед страной, как и сто, и двести лет назад, неотвратимо вставали роковые и проклятые вопросы: «Что делать?» и «Куда идти?»

Сильно сдавший вожак уже не мог самостоятельно давать на них ответы. Он все чаще лишь озвучивал тексты, которые кремлевские спичрайтеры писали ему. Он все чаще болел, «дотягивая» свой второй президентский срок то в ЦКБ, то в Сочи, то на Валдае.

Многие политики в стране и за рубежом уже без стеснения делали громкие заявления о том, что Ельцин «неадекватен».

Но кремлевская свита поила его наркотиками комплиментов и вдохновляла «собрать силы на третий срок», потому как нет и не предвидится достойных преемников…

Его вывезли всего на несколько часов в Кельн, где решались стратегические, политические, экономические и военные вопросы на рубеже веков. Российские министры и дипломаты стыдливо опускали очи долу, когда иностранцы интересовались у них здоровьем президента. Когда он поехал в августе в Киргизию на встречу “шанхайской пятерки”, мне показалось, что Ельцин посвежел. Он и сам сказал: «Я в отличной форме и готов к бою». С кем? За что? Перед концом его президентства еще больше открылась циничная воровская суть режима, верхушка которого ненасытно грабила Россию — американцы начали разматывать дело об утечке из Москвы десятков миллиардов долларов. Мелькали фамилии членов “семьи” и всех тех, кто был или остался у кормушки. Раскормленные физиономии этих ворюг стали то и дело появляться в телевизоре. Они сверкали плутоватыми глазами и твердили: «Это ложь!» А в западных газетах публиковались уже документы с их подписями. Знакомые фамилии этих тайных миллиардеров уже внесены в списки тех, кто мечтает прорваться к власти снова на парламентских и президентских выборах…

А от наших резидентов в странах НАТО идут в МИД, в СВР и Генштаб шифровки, в которых сообщается, что руководители государств альянса рекомендуют своим послам «заблаговременно и точно» определить, на кого именно надо делать новые ставки в России…