Герцог Мальборо. Человек, полководец, политик

XII. Дела Туманного Альбиона и последний раунд войны

Автором английской «министерской революции» в 1710 году был Роберт Харли — исключительно ловкий политик, умевший приспосабливаться к обстоятельствам. Он был умен, честолюбив и абсолютно беспринципен. Интеллигентного, сочувствующего якобитам Генри Сент-Джона коробили эти качества, и он без сожаления отдал первую скрипку Харли в их оппозиционном дуэте.

Парламентское правление устанавливалось в Англии временами грубо, в постоянных склоках, в судебных разбирательствах. Новое государство делало первые шаги, и значение королевской власти в нем было еще велико. Монарх мог назначать и смещать министров, распускать парламент, издавать имеющие юридическую силу документы. Политические решения принимались не только в парламенте, но и традиционным способом — путем интриг при дворе. С одной стороны, политики искали благосклонности королевской особы, с другой — сама эта особа стремилась заручиться их поддержкой, раздавая влиятельным членам парламента придворные должности и оказывая покровительство. Тот, кто это игнорировал, рано или поздно оказывался за бортом политической жизни.

Харли всегда чутко держал нос по ветру. 15 ноября 1688 года он вместе с отцом собрал конный отряд для поддержки Вильгельма III. Избранный в 1689 году в палату общин, он примкнул к вигам, но скоро стал прислушиваться к тори, не одобряя вместе с ними внешнюю политику Вильгельма III. В 1701 году он был избран спикером палаты общин, а в 1704 году вошел в состав министерства Годолфина, занявшись иностранными делами. В то время он считался умеренным тори, что вполне устраивало Годолфина и Мальборо, но по мере того, как они склонялись на сторону вигов, Харли отдалялся от них и старался заручиться расположением королевы. Высокомерие герцога Мальборо, который стремился доказать, что может все знать и предусмотреть, раздражало его сверх меры.

Про сэра Роберта язвительно говорили, что он имеет пристрастие лишь к бутылке, не увлекаясь ни дамами полусвета, ни картами, ни конными состязаниями, к которым часто питали склонность британские министры. Все это, возможно, близко к истине, но в искусстве интриги ему не было равных. Современники называли его Робином-обманщиком. Не зря Мальборо доверил ему разведку, когда тот занимал пост государственного секретаря.

Харли понимал, сколь велика роль прессы в политической борьбе, и стремился приблизить к себе известных писателей и публицистов Британии. Он привлек на свою сторону Джонатана Свифта, Даниэля Дефо, многих других и только с Ричардом Стилем, чьи эссе служили пропаганде взглядов вигов, произошла осечка. В одном из номеров журнала «Тэтлер» Стиль так отозвался о Харли: «Он вечно заботится о том, чтобы его считали самым коварным из людей, и боится обвинения в недостатке ума». За это высказывание журналист потерял пост редактора «Лондонской газеты».

В отсутствие на Альбионе герцога Мальборо Харли при помощи торийской прессы старался вызвать возмущение его поведением: газеты обвиняли Мальборо в затягивании войны ради собственного кармана. Они кричали о том, что война ведется исключительно в интересах дуумвиров, что сила «нового Кромвеля» может стать неконтролируемой, если в стране сохранится влияние вигов». Среди авторов этих памфлетов был Свифт, что усиливало их воздействие на читателя. Порвав в 1704 году с вигами, Свифт считал, что будет теперь смотреть на борьбу партий, как «равнодушный зритель», но Харли сумел увлечь его на свою сторону. Главный мотив своей работы на тори Свифт выразил до наивности просто: «Тори прозрачно намекнули мне, что если я пожелаю, то смогу преуспеть». Он пожелал, и очень талантливо.

В публикациях лета 1710 года, которые потом вошли в «Историю четырех последних лет королевы», Свифт сатирически изобразил лидеров вигов и их сторонников. Годолфина он представил вельможей, благоволящего ко всем монархам, но симпатизировавшего лишь Якову II. У него, по Свифту, было два любимых занятия — царапать стишки, восхваляющие его любовниц, и карты. В любой момент он мог заплакать по команде — эту свою особенность Годолфин одинаково успешно применял в любовных и в политических интригах. Знания Сандерленда, по мнению Свифта, «оставляли желать лучшего», но он не пожелал их совершенствовать, хотя бы иногда заглядывая в свою богатую библиотеку. Военного министра Роберта Уолпола, который при Ганноверской династии будет премьер-министром, Свифт изобразил как беспринципного человека, нечистого на руку.

Но больше всего от писателя досталось Джону Мальборо. «Я не нахожу у него ни единого достоинства, кроме таланта полководца», — писал Свифт, замечая, что «недостаток образованности» герцог с лихвой компенсирует умением вести себя при дворе, а своим возвышением он обязан супруге. Главный его упрек Мальборо сводился к использованию для личного обогащения финансов, отпущенных для войны. «Он ненасытен, как сама преисподняя, и честолюбив, как ее повелитель. Он был бы не прочь сохранить за собой пост главнокомандующего до конца своих дней, и срывал все попытки заключить мир только ради того, чтобы не утратить своего положения и нажить как можно больше денег».

Мальборо, получая известия об английских делах, нервничал. «Я лучше закончу свои дни с соседями (то есть в Голландии), чем буду считаться великим при дворе, где я желаю лишь быть способным убедить королеву не вредить самой себе», — писал он Саре в марте 1710 года.

6 апреля в Кенсингтоне произошло событие, которое вошло в английскую историю под названием «историческое интервью». Вечером этого дня двери королевских покоев без стука отворились, и вошла герцогиня Мальборо. В литературе эту сцену часто изображают в невыгодном свете для герцогини, представляя ее разбушевавшейся фурией, требовавшей неизвестно чего. На самом деле она вошла тихо. Герцогиня пришла узнать, верит ли королева в то, что о ней говорят, и хочет ли она впредь ее видеть. А говорили о Саре не только то, что она управляет Анной, — доходило до того, что она якобы «убивала собственных детей». Вот как эту встречу описала Мейнварингу сама герцогиня:

«Как только я открыла дверь, она тут же сказала, что собирается написать мне, и поэтому говорить с ней не стоит.

— О чем, мадам? — спросила я.

— Я еще не открывала ваше письмо.

— Разрешит ли Ее Величество сказать все, что я написала ей в письме, сейчас, поскольку я здесь?

— Нет, но вы можете написать мне.

— Мне трудно изложить некоторые вещи, терзающие мое сердце, на бумаге.

— Я разрешаю только написать мне.

— Ваше Величество никогда не делали столь тяжелых отказов… даже незначительной персоне.

— Обычно я предлагаю таким людям изложить их мысли письменно.

— Я ничего не скажу, мадам, о предмете, нелегком для вас, и вы не сможете упрекнуть меня во лжи.

— Вы можете сказать и о том, что вокруг меня много лжи, письменно».

Так продолжалось довольно долго, пока терпение Анны не лопнуло. Королева заявила, что уходит из комнаты, и отвернулась от герцогини. «Я следовала за ней до дверей, — продолжает Сара, — и слезы текли по моему лицу… я взывала к ней, что я неспособна говорить то, чего не думаю, что я никогда в жизни не лгала ей и жила ради ее безопасности… Она сказала, что я не могу оправдывать саму себя».

Конечно, можно представить, как Сара, это воплощение экспрессии, плакала и кричала. Но и характер королевы был нелегким: скоро она написала герцогине, прося забыть эту встречу. Сара решила не отвечать. Годолфин поддержал ее, сожалея, что и он уже не может влиять на королеву. Но больше всех подбадривал супругу Джон. Он писал ей в мае: «…Мне тяжело думать, что люди столь плохи. Я слышу так много неприятных новостей, что нам лучше не предпринимать никаких шагов и вести в будущем тихую жизнь. Но я не жалею, что каждый мой день в опасности (намек на войну. — Л. И.) приносит выгоду тем, кто хотят меня свергнуть. Бог все видит!» Поддержку самому Мальборо в это время оказывал принц Евгений. 10 июня Мальборо писал Саре: «Принц Евгений — истинный друг. Он заверил меня, что его двор сделает все, что я пожелаю…»

Скоро Евгений выполнил обещание: за герцога в посланиях к королеве вступился император Иосиф. Самому Мальборо Иосиф написал в июле: «Мой дорогой князь и возлюбленный брат! От себя лично желаю вам счастья. Вся честь лучших людей континента может уйти вместе с вами. Завоеванная для всех польза придает вашему имени особый глянец и делает его славнейшим в мире… Я надеюсь, что Ее Величество прислушается к моим увещеваниям…» Джон принимал попытки защищать его с благодарностью, но не надеялся на их успех.

Отставка Сандерленда по распоряжению королевы 13 июня 1710 года стала началом конца политического господства вигов. Анна твердо решила освободиться от прежних советников. Мальборо, получив известие об отставке зятя, написал ей с континента: «Когда дела Ее величества идут так хорошо и война близится к концу… ничего не выглядит столь странным, как ваше желание изменить министерство, которое верно служит вам и работает для пользы всей Европы… Сможет ли новый министр сделать больше, чем прежний?.. Вы поступаете так, словно ваша армия проигрывает, и вы рады любому миру, который предложат французы… К чему все это может привести?»

Сара, в свою очередь, тоже отреагировала на отставку Сандерленда. Она написала королеве резкое письмо, прямо заявив, что Анна находится под пятой миссис Мэшем. Более того, если раньше герцогиня ограничивалась намеками, то теперь она открыто обвинила королеву в лесбийских отношениях с Мэшем. Эти два послания от четы Мальборо, возможно, стали последней каплей в чаше терпения Анны.

8 августа 1710 года потерял пост лорд-канцлера Годолфин, его место занял Харли, который с 24 мая 1711 года будет именоваться графом Оксфордом. Сент-Джон получил место государственного секретаря; в 1712 году он станет виконтом Болингброком. Граф Уортон сдал дела на посту вице-короля Ирландии герцогу Ормонду. Джордж Гренвилл был назначен военным министром вместо Роберта Уолпола. Кроме того, на выборах в октябре 1710 года тори получили две трети мест в палате общин.

То был триумф Харли — королева и страна оказались в руках тори. В правительстве не осталось ни одного прежнего министра, за исключением герцога Мальборо, который все еще командовал армией.

Кампания 1710 года складывалась для союзников удачно. 26 июня Мальборо взял Дуэ, 28 августа — Бетюн, 29 сентября — Сен-Венан и 12 ноября — Эр. Но сам Мальборо, однако, был недоволен происходящим, поскольку не смог осуществить экспедицию против Кале и Булони, откуда планировал перенести войну на собственно французскую территорию. Сандерленд, поздравляя герцогиню Мальборо с очередной победой супруга, заметил: «Она делает Милорда господином над противниками за границей, но, увы, не дома».

Перемены в английском правительстве изменили подход Англии к переговорам о мире. Согласно инструкциям лорд-канцлера, граф Джерси начал переговоры с агентом маркиза де Торси в Лондоне аббатом Готье. Харли выбрал Джерси, поскольку тот был женат на католичке и являлся якобитом — французы могли ему доверять. Чтобы подсластить начавшиеся консультации, Версаль пообещал графу пенсию в 3000 фунтов в год. Дневник главы Департамента иностранных дел Франции за 1710 год завершался следующими словами: «Идея мира и переговоров витала в воздухе в начале этого года. Она витает и сейчас, но с тем отличием, что события в Англии… позволяют ожидать еще более благоприятных условий мира».

Начиная сепаратные переговоры с Версалем, Лондон желал приобрести немалые выгоды за счет голландских и имперских союзников, но самим союзникам при этом до самого конца 1710 года демонстрировалось намерение выполнять все взятые перед ними обязательства.

Тем временем, 28 сентября 1710 года, Карл III торжественно въехал в Мадрид. Но триумф был недолгим. Позже «Мадридская газета» следующим образом описывала прием, оказанный «второму» королю населением испанской столицы: «Мадрид был так мрачен, что невозможно вообразить… 1 октября состоялась церемония целования рук эрцгерцога. Она была короткой и малочисленной…» Враждебность жителей Мадрида к Карлу нарастала с каждый днем, и, когда пришло известие, что к городу движется французская армия герцога Вандома, он понял, что здесь ему не удержаться, и бежал в Барселону. 3 декабря Филипп V возвратился в Мадрид под громкие приветственные крики.

Вечером 8 декабря Вандом неожиданно появился под стенами Бриуэги, где расположился командующий английскими силами Стэнхоуп. Последовал штурм, в результате которого англичане потеряли 3000 убитыми, 300 ранеными и еще около 2000 сдалось в плен. Если бы Стэнхоуп продержался еще 12 часов, то ему, возможно, помог бы выйти из окружения австрийский командующий Штаремберг.

Но Штаремберг сориентировался слишком поздно, дав Вандому возможность расправиться с армиями союзников порознь. На следующий день после поражения англичан австрийцы были наголову разбиты близ Вильявисьосы. Потери их составили более 8000 человек. «Никогда не было для армий короля более удачного сражения, чем сражение при Вильявисьосе, которое принесло ему полную победу; эта огромная армия, которая дошла до Мадрида и создавала угрозу для оккупации всей Испании, теперь полностью разбита в двух боевых операциях», — писал в своей реляции в Версаль счастливый Вандом.

Исход сражений при Бриуэге и Вильявисьосе оставил эрцгерцогу Карлу ничтожные шансы стать испанским королем. «Сражение при Вильявисьосе, — запишет в своем дневнике маркиз де Торси, — меняло полностью развитие событий как в Испании, так и во всей Европе». 23 декабря Джерси проинформировал Готье, что англичане склоняются к тому, чтобы оставить Филиппа владеть Испанией и Индиями.

В конце 1610 года Мальборо еще имел беспрекословную поддержку и авторитет в армии и Европе, но палата общин и новый Кабинет министров всячески демонстрировали ему свою неприязнь. Дошло до того, что впервые за годы войны он не получил после одержанных побед обычных поздравлений от парламента. Осенью из-за невыплаты парламентом денег приостановилось строительство Бленхайма, в связи с чем Мальборо заметил: «Бленхайм призван означать благодарность англичан за мои победы, так пусть же он остается таким, наполовину достроенным, чтобы показать, какова эта благодарность».

Свифт, выступая в роли проводника торийской политики, не унимался. «Продолжение войны — это большое зло для нации, — писал он зимой 1710–1711 года. — Трудно понять, что движет теми людьми, которые в интересах королевства не желают покончить с длительной и дорогостоящей войной…» Свифт во всех бедах страны винил «алчную и честолюбивую клику вигов», развязавшую войну и доведшую страну почти до разорения. И в самом деле кампании герцога Мальборо уже стоили Англии многих тысяч жизней и миллионов фунтов стерлингов.

Пропагандистским рупором Мальборо и вигов стал Хэа. В начале 1711 года он опубликовал патриотический трактат «Переговоры о заключении мирного договора…» — своего рода панегирик герцогу. Хэа писал, что «ничего нет более абсурдного, чем обвинять в желании затягивать войну человека, который лучше всех исполнял наши желания… Это неблагодарная роль для человека, который возглавил Союз, и худшее, что герцог мог сделать для себя лично». Трактат был полон яростных атак на тори — «якобитов» и «сообщников французов», не желавших понять, что «ничто так не поможет достичь хорошего мира, как добрая война». Хэа писал об угрозе результатам «Славной революции», которая стоила так дорого и которую поддержала большая часть нации.

Наступил 1711 год. В январе Готье в очередной раз доносил Торси о заинтересованности лондонских политиков в переговорах с Францией. Он сообщал, что в британской столице уже мало кто требует отречения Филиппа V от испанского трона и Лондон готов убедить Соединенные провинции возобновить переговоры с Францией на новых условиях. Но маркиз не спешил. Во-первых, Людовик XIV теперь и слышать не хотел о прелиминариях Морских держав. Во-вторых, у французов возникли вопросы: как отреагирует на переговоры Голландия? Что скажут в Мадриде, узнав, что судьбу Испании решают без ее участия? Торси настаивал на участии в переговорах баварцев и испанцев.

Но тут произошло событие, которое внесло существенные коррективы в ход войны: 17 апреля 1711 года от оспы умер император Иосиф I, и в результате выборов его сменил на троне под именем Карла VI «второй» испанский король. Основным его соперником был прусский король Фридрих Гогенцоллерн. Возможно, никогда раньше условия для появления в Европе протестантского императора не были столь благоприятными.

Могло показаться, что Морские державы склоняются к этой идее — что стоило Британии, покупавшей для всех солдат в годы войны, купить и голоса католических курфюрстов?! Но тогда под угрозой срыва оказались бы англо-французские переговоры о мире. Францию Фридрих в качестве императора не устраивал, ибо Карл в таком случае по-прежнему оставался бы претендентом на испанскую корону. В это время политики Морских держав опасались выступления в Европу из Османской империи Карла XII: ходили слухи о франко-шведско-турецком союзе против Вены. Военные действия могли бы возобновиться с новой силой, что было на руку Мальборо и вигам. Поэтому английская дипломатия предпочла в имперские выборы не вмешиваться. Это вполне устраивало Францию, которая также предпочла наблюдать за ними со стороны.

С другой стороны, усиление и возможное расширение Империи в результате избрания императором Карла VI никак не входило в расчеты Британии. Со времени правления Вильгельма III в основе ее внешней политики была формула баланса сил. Англичане стремились играть роль арбитра в соперничестве между Габсбургами и Бурбонами, что давало им массу преимуществ. Смерть Иосифа поставила Британию в сложную ситуацию: получалось, что его преемник может получить еще и испанский трон. Мальборо замечал Годолфину: «Смерть императора повлекла за собой значительные изменения… В Испании придется многое решить заново, или мы столкнемся с еще большими трудностями».

В 1711 году борьба против Франции отошла для Британии на второй план. Непосредственная угроза протестантскому престолонаследию была снята, а вот угроза нового преобладания Габсбургов в Европе стала реальностью. Призрак диктовавшей свою волю Европе в XVI веке империи Карла V Габсбурга, над которой «никогда не заходит солнце»[20], сближал намерения Лондона и Версаля. Их переговоры вступили в новую фазу, а предложения англичан стали более выгодными для французов. Изменение в соотношении сил на континенте стало важным аргументом, когда дошло до оправдания сепаратного мира перед немецкими союзниками. В конце апреля 1711 года Готье прибыл в Лондон с предложениями Версаля по поводу территориальных изменений в Европе, торговых привилегий Англии и статуса Испанских Нидерландов.

Лорд Шрюсбери настоял, чтобы королева лично зачитала французские предложения перед Кабинетом и проинформировала о них Генеральные штаты. До этого переговоры велись в секрете от Кабинета министров и даже, возможно, от самой Анны. Даже Сент-Джон, второе лицо в правительстве, узнал о их существовании только в начале весны.

В новую фазу переговоры вступили 8 октября, когда были подписаны предварительные условия мирного договора между Англией и Францией — «Прелиминарные статьи октября». Людовик признавал курфюрста Ганновера Георга наследником английской короны, обязывался разрушить укрепления Дюнкерка, уступить англичанам Гибралтар и ряд островов в Атлантике, а также передать им торговлю в Америке рабами-неграми. Договор предполагал отказ от объединения корон Франции и Испании и восстановление голландских оборонительных крепостей. Но главное — за династией Бурбонов сохранялся испанский трон. Перемирие между двумя странами планировалось установить в июле 1712 года на два месяца во Фландрии, а затем оно должно было быть перенесено на все фронты.

Влияние Мальборо было на исходе. 17 января 1711 года он попросил аудиенции у королевы, надеясь примирить ее со своей женой, и принес с собой письмо Сары. Анна была холодна и сначала отказалась принять письмо, но затем все-таки прочла его на глазах у герцога. «Я не могу изменить мое решение удалить ее», — сказала она и потребовала, чтобы Сара возвратила ключ Госпожи королевского гардероба. Это означало отставку Сары. Джон унизился до того, что на коленях просил королеву не делать этого. Анна была непреклонна, а друзья уговаривали оскорбленную герцогиню не покидать двор, но Сара уехала в Виндзор.

«Женщины ничего не значат, если они не фаворитки принца или первого министра, — писала она впоследствии. — Я думаю, очень немногие женщины… обладают достаточным чувством справедливости, чтобы служить тем, кому они действительно хотят служить». В своих мемуарах и переписке герцогиня не раз упоминала о причинах, приведших к охлаждению между ней и королевой. На первый взгляд объяснение простое — многолетняя опека Сары надоела Анне, и она приблизила к себе Абигайль. Но причины разрыва были глубже, и Сара отдавала себе в этом отчет. Герцогиня оказалась приверженной вигам в большей степени, чем королеве. Леди Мальборо писала: «Я могла использовать свое преимущество и доверие, только вырвав ее (королеву. — Л. И.) из рук тори… У меня никогда не было с ней никаких разногласий — кроме как из-за вещей, необходимых для ее собственного благополучия, или из-за вигов, к которым она была не расположена». Сара упрекала королеву в скрытых симпатиях к брату-Претенденту, в неискренности ее заявлений о строгом соблюдении Акта о протестантском престолонаследии. Герцогиня возмущалась тем, что Анна ставила свои пристрастия выше безопасности и счастья подданных, и внушала королеве, что тори — это раздираемые противоречиями сумасшедшие. Но как раз симпатия к брату и желание сделать его преемником при условии, что он перейдет в протестантизм, сближали Анну с тори.

С тяжелым сердцем Мальборо в марте 1711 года уехал в Гаагу. Когда он покидал Альбион, Анна назвала его «человеком необходимости, но не доверия». Герцогиня Сомерсет, а не миссис Мэшем заняла при ней место Сары, а Мэшем получила должность Хранительницы личного кошелька.

С апреля 1711 года Мальборо находился в штабе близ Турне, не зная, что для Англии война уже почти закончена. После смерти Иосифа он получил письмо от Сент-Джона. Тот спрашивал, не предпримет ли герцог вместе с принцем Евгением и Генеральными штатами усилия, чтобы помешать выбору императором эрцгерцога Карла? Задача выглядела невыполнимой — Мальборо знал, что Евгений твердо стоит на стороне Карла. Не было ли это письмо провокацией, лишним поводом унизить его? В мае Евгений покинул союзную армию, чтобы поддержать эрцгерцога на выборах, а Мальборо чуть позже в осторожных выражениях дал понять Карлу об опасениях Лондона на его счет.

Он понимал, что его единственный шанс заключается в достижении военного успеха — и такого, на который нельзя не обратить внимания. В августе он вошел на территорию Франции с севера, заключил в кольцо крепость Бушей и разбил лагерь под Дененом, изолировав Валансьенн и Конде. А затем, 12 сентября, искусным маневром прорвал у Арле и Обиньи французскую укрепленную линию и взял Бушей. Это была последняя победа в полководческой биографии Мальборо.

Но радости он не ощущал, поскольку догадывался, что ему «позволили» провести кампанию 1711 года с целью сохранить давление на Францию во время переговоров. Тем не менее Мальборо предложил торийскому правительству грандиозный проект вторжения во Францию, согласно которому кампанию следовало начать раньше, чем обычно, — зимой следующего года, чтобы застать противника врасплох. Но 6 ноября 1711 года он узнал о «Прелиминарных статьях октября» и понял, что война для него закончилась. 29 ноября он вернулся в Лондон, а армия перешла под контроль парламента.

Когда подошло время готовить мирный конгресс, Лондон вдруг «вспомнил» о своих союзниках. В Гаагу срочно выехал лорд Страффорд, а в Лондон, ему навстречу, — бургомистр Амстердама Буис с протестом против переговоров за спиной голландцев; в англо-французских прелиминариях интересы Голландии были забыты. Сент-Джон невозмутимо ответил Буису, что голландцы, если хотят, могут продолжать войну, но только теперь опираясь на собственные силы. Гааге после этого не оставалось ничего, как смириться и включиться в переговоры, правда, с условием, что конгресс соберется в Утрехте.

В начале декабря от имени английской королевы членам Великого союза были разосланы приглашения участвовать в конгрессе, который предполагалось открыть 12 января 1712 года в Утрехте. На долю Страффорда досталось доказывать принцу Евгению и другим противникам британских предложений, что большинство целей в войне достигнуты и уже можно обсуждать условия будущего мира.

Но ни Евгений, ни император Карл так не считали. В начале января 1712 года в Вене прошла коронация Карла VI. Из иностранцев присутствовали лишь титулованные испанские эмигранты и неаполитанские авантюристы. Но даже они во время этого торжественного события выразили желание, чтобы представители Империи приняли участие в мирном Конгрессе.

В результате длительного переговорного процесса, проходившего параллельно военным действиям в течение почти шести лет, кто наметил перспективы наилучшего решения своих проблем, кто реализовал свои честолюбивые устремления, у кого просто возникла надежда на стабилизацию обстановки, а кто получил пощечину. В любом случае, мир был не за горами. Сопротивлялись лишь те, кому досталась пощечина. Джон Мальборо считал, что самую болезненную пощечину получил именно он.