Германия в эпоху религиозного раскола. 1555–1648

§ 1. Историография проблемы

По мнению большинства немецких историков, к началу XVII в. Империя оказалась в состоянии глубокого структурного кризиса, ставшего прологом к Тридцатилетней войне. В основе его лежало постепенное расшатывание Аугсбургской мирной системы и эскалация напряженности на всех этажах имперского здания. Однако мнения вокруг хронологии и первых симптомов кризиса в трудах историков разнятся. Имеющиеся точки зрения условно можно разделить на две группы: ранняя и поздняя датировка. Э. В. Цееден, избегая точных рубежей, склонен был рисовать в целом все правление Рудольфа II (1576–1612) ступенями к Тридцатилетней войне. По мнению Г. Лутца, кризис стал развиваться в течение двух последних десятилетий XVI в. Г. Шмидт полагает необходимым брать за его начало уже конец 70-х гг., т. е. первые годы правления Рудольфа II. X. Шиллинг также считает возможной относительно раннюю датировку: по его мнению, Империя была охвачена смутой на исходе века, но первые симптомы напряженности обнаруживались уже в конце 70-х гг. Для Ф. Пресса кризис несомненен во всяком случае для начала XVII в. X. Клютинг с некоторой осторожностью указывает в целом на 1600 г., на самый рубеж столетий, как на начало новых конфессиональных столкновений.

Каковы же были составные элементы кризисных явлений?

X. Шиллинг — в этом он резко отличается от своих более структурно ориентированных коллег — усматривает первопричину кризиса главным образом в общих социально-культурных, духовных и ментальных сдвигах в конце XVI в. «Заявленная с семидесятых годов всеобщая мировоззренческая и идеологическая конфронтация, — пишет он, — воздействовала также на государства и на их отношения. В Империи появились люди, желавшие конфронтации… Почему же должно было случиться, что державшийся на протяжении целого поколения мирный порядок совместной жизни более не находил почвы? Виной тому не Аугсбургский компромисс, который к началу XVII в. скреплял мир, но люди, чьи представления в эпоху формирования конфессий изменились. Лишь эти ментальные перемены превращали спорные вопросы, по которым в 1555 г. не было достигнуто единства, в высшей степени взрывоопасный материал» [Schilling, AK. S. 397–398).

Г. Лутц также исходит из более общих социальных и духовных основ, хотя и не вполне разделяя парадигму конфессионализации X. Шиллинга. Первым крупным симптомом кризиса, по мнению историка, стало относительно четко выраженное контрреформационное движение в годы правления Рудольфа II, сопровождавшееся серией острых региональных стычек между протестантами и католиками, начиная от борьбы за Кёльн при архиепископе Гебхарде Трухзесе в 1582 г. и заканчивая ростом религиозного противостояния в начале XVII в. Неразрешенный в полной мере и не могущий быть в условиях XVI в. разрешенным межконфессиональный конфликт имел логичным следствием острый кризис всей имперской организации.

Историки, стоящие на позициях институционного структурализма, склонны скорее указывать на конкретные неразрешенные вопросы Аугсбургского мира, медленно разрушавшие внутреннюю стабильность имперского здания. При этом, впрочем, ссылаются и на более общие причины, связанные с конфессионализацией. Эрнст Вальтер Цееден говорил о пяти спорных вопросах, оставшихся в наследство от 1555 г., оказавшихся так до конца и не урегулированными и превратившихся в главные спорные пункты между сословиями к концу века: проблема признания кальвинистов и кальвинизма, реформационное право имперских городов, секуляризация епископств и духовных общин, расположенных на протестантских территориях, обязанности по «Декларации Фердинанда» для духовных княжеств и «Духовной оговорке» — для светских чинов. Фолькер Пресс резче обрисовывал общий социально-религиозный контекст: «Обновленный католицизм настаивал с удвоенной силой на своих правах: реформаты, находясь в неустойчивом положении, стали под главенством Пфальца ударной силой политики ревизионизма, направленной против религиозного мира. Конечно, юристы закрывали туманными интерпретациями многочисленные неразрешенные проблемы 1555 г., но становившееся все более зримым размежевание сил содействовало католической консолидации, с одной стороны, и кальвинистскому ревизионизму — с другой, т. е. тому развитию, которое в конце концов должно было разрушить систему религиозного мира. Процесс конфессионализации был в 1555 г. нарочито признан, однако его взрывное воздействие на имперскую организацию не могло быть нейтрализовано» [Press, КК. S. 161].

Георг Шмидт, вышедший из школы Ф. Пресса и рассматривающий историю Империи сквозь призму национальной идеи и «комплементарной» государственности, увидел первые серьезные элементы кризиса уже в первые годы царствования Рудольфа. Они заключались, с его точки зрения, не только во внутренних проблемах, порожденных конфессионализацией, но и во все большей «открытости» Империи внешним силам, в «интернационализации» имперской политики, когда конфликты в соседних странах неизбежно задевали имперские регионы. Общество вовлекалось в общеевропейскую борьбу. «Рудольф II оценивал протестантов как ревнитель католицизма, и конфликты в Западной Европе более не щадили Германию. Немецкие проблемы оказались втянутыми в общеевропейскую политическую и религиозную борьбу… Мир уже задолго до Тридцатилетней войны стал понятием относительным» [Schmidt, GAR. S. 120].

Аксель Готтхард возлагает ответственность за эскалацию кризиса на разрушение внутриимперских коммуникаций — старых форм общения элиты и традиционных учреждений. Структура самого кризиса у него мало в чем отличается от модели, предложенной коллегами, но особенное внимание он обращает, как X. Шиллинг и Ф. Пресс, на обостряющейся фактор конфессионализации и на разрушение личного доверия между имперскими чинами.

Наконец, все исследователи эпохи, начиная с Э. В. Цеедена, связывают драматичные перемены со сменой поколений: в конце XVI в. сошли со сцены почти все творцы Аугсбургской системы. Их сменили властители, не чувствовавшие за собой столь большую ответственность за сохранение мира и не испытавшие тяжкие лишения религиозных войн последних лет царствования Карла. Многие из них оказывались скорее склонными к реваншу за неудачи предшественников, к ревизии, казалось бы, устоявшихся принципов, нежели к консерватизму и согласию.

Аксель Готтхард, например, в качестве символической даты разрыва между поколениями выставляет кончину курфюрста Августа Саксонского в 1586 г.: тогда сошел в могилу последний и, пожалуй, самый авторитетный участник созидания Аугсбургского мира.

Структурный анализ позволяет вычленить отдельные, тесно взаимосвязанные друг с другом компоненты кризиса. В числе главных в первую очередь следует отметить династическую распрю в Доме Габсбургов в начале XVII в., имевшую далеко идущие последствия для Империи в целом и особенно сильно сказавшуюся на общем положении Богемии в конфессионально-политическом пейзаже Империи. Вторым важным компонентом стал паралич имперских правительственных учреждений. Оказавшись без нормально работавших высших законосовещательных, законодательных и судебных инстанций, сословное общество вынуждено было направить энергию на созидание альтернативных структур. Наконец, третьим, территориальным слагаемым кризиса явилось все более отчетливое формирование радикальных группировок среди католической и протестантской княжеской элиты. Опираясь на региональные силы и иноземную поддержку, они не только «интернационализировали» саму имперскую политику, но и разрушали внутреннюю стабильность. Каждая их этих составляющих кризисного процесса имела свою собственную предысторию, по времени своего возникновения они могли различаться. Однако при всем том очевидно тесное взаимопереплетение их с более общими проблемами, восходившими к неразрешенным вопросам конфессионализации и Аугсбургской мирной системы. В самом деле, едва ли они получили бы столь большое значение, если бы не имели глубоких корней и не затрагивали наболевшие язвы общественной жизни.

§ 2. Рудольф II и династический кризис в доме Габсбургов

В освещении деятельности этого императора вплоть до сегодняшнего дня мнения историков расходятся.

Рудольф являл собой образ, резко контрастировавший с коронованными предшественниками второй половины века. По воспитанию и склонностям он отличался от отца и дяди. Свою молодость будущий император провел в Вене, в насыщенной творческой и интеллектуальной ауре, еще не успевшей растаять после отречения Карла. Однако отправленный в 1563 г. в Испанию, где из династических соображений он вместе с братьями должен был провести семь лет, принц оказался совсем в иной среде: в строго католической атмосфере Мадридского двора, в таинственном мире сакрального придворного церемониала. Испанские порядки глубоко затронули его душу. Они если и не пробудили будущие наклонности, то, во всяком случае, сильно воздействовали на врожденные увлечения мистикой. Впоследствии, став властителем Империи, Рудольф поторопился воспроизвести у себя в Праге модель мадридского придворного стиля. Табуирование, постоянное сокрытие фигуры монарха от сторонних глаз выступало самой зримой чертой копирования. Если Фердинанд I, его дед, всегда сторонился испанской моды, всегда ощущал себя связанным прежде всего немецкой традицией наследственных земель, если Максимилиан II всюду, где можно, демонстрировал широту натуры, публичность и открытость людям, окружавшим его, и меньше всего соблазнялся строгой католической ортодоксией своих испанских родственников, то Рудольф, напротив, привез и оставил подле себя частицу испанского мира, притом немалую. Несомненно, здесь сказывались предрасположенности, прежде всего к высоким интеллектуальным сферам, а поначалу — в менее заметной форме — к глубоким психологическим переживаниям.

При жизни отца Рудольф сумел пройти важнейшие ступени, отделявшие его от престола. В 1575 г. он венчался венгерской короной и в 1576 г. без больших препятствий был провозглашен курфюрстами императором Священной Империи. Наряду с новыми вкусами Рудольф внес и более заметные нотки конфессионального ригоризма: в отличие от терпимого и вообще склонного к «увлечению» протестантизмом отца Рудольф был более дисциплинирован в вопросах католической веры. Сам он никогда не выражал сомнения в правильности догмы и старался соблюдать обряды. Но интеллектуальные и психологические наклонности придавали его католицизму в высшей степени оригинальный характер. Болезни, часто навещавшие его, усугубляли картину: с 80-х гг. в нем все заметней стала проявляться тяга к одиночеству, к мистике и оккультным наукам, что, впрочем, соседствовало с патронажем высокому искусству. С одной стороны, в покои имперского дворца получили доступ явные представители мистических традиций, от заурядных алхимиков и абсолютно ничтожных проходимцев, вплоть до совершенно темных личностей, к примеру, раввина Юдаха Лёва бен Бетцалеля, показывавшего Рудольфу якобы созданного им искусственного человека (легенда о Големе). С другой стороны, в окружении императора блистали крупнейшие европейские интеллектуалы, как-то астрономы первой величины тогдашней Европы швед Тихо де Браге и немец Иоганн Кеплер, удовлетворявшие, прежде всего, астрологические интересы государя. Наконец, Рудольф оказывал масштабное покровительство художникам и литераторам. Под его щедрой дланью в Праге возникнет т. н. «Рудольфинский, или Пражский, кружок», превратившийся в главный центр раннебарочной культуры Центральной Европы. В нем мы видим преимущественно нидерландских (фламандских), немецких, реже — итальянских мастеров. Главным космополитическим арбитром выступал фламандец Бартоломеус Шпрангер. известный не только своими художественными творениями, но и теоретическими взглядами. Среди всех прочих следует отметить Карела ван Мандера, оставившего любопытные биографические заметки о деятелях рудольфинской академии, и немца Ганса из Ахена, потакавшего историко-провиденцианалистскому настрою императора и создавшего великолепный цикл триумфальных полотен, прославлявших события и подвиги его царствования.

Увлечения императора накладывались на его внешне безупречный конфессиональный профиль и сильно стимулировались психологическими проблемами: депрессивность, вплоть до мыслей о самоубийстве, с годами посещала его все чаще. Целостное объяснение его феномена возможно лишь с принятием тезиса Р. Эванса и под его влиянием — Ф. Пресса, считавших, что император сознательно бежал от тяжелой реальности в мир высоких и таинственных материй. Слишком неустроенный христианский макрокосм в своем соприкосновении с легко ранимой душой императора побуждал к изоляции, к усиленной рефлексии в области трансцендентного. По мере роста политических проблем усиливалась депрессивная устраненность Рудольфа от мира в кругу мистиков, алхимиков и живописцев. Впрочем, пытаясь воссоздать коллективный портрет его окружения, можно увидеть некую общую черту: практически все из одаренных лаской императора думали универсальными макрокосмическими категориями; почти все пытались в своих опытах, открытиях или творчестве постичь идею единства и мировой гармонии, тем самым давая ответ на вопрос императора, поставленный его бегством от мира. В иллюзиях идеального целого Рудольф восполнял ущербность реального правления.

Прямым следствием выступало ширившееся сомнение среди родственников и духовенства в правильном понимании императором догмы: можно было принять и оправдать вполне нормированную эпохой увлеченность астрологией, но труднее было согласиться с откровенно магическими экспериментами и общением с носителями иудаизма. Родственников, особенно духовного сана, как, например, эрцгерцога Максимилиана, главу Немецкого ордена, равно и Матфея раздражало помимо прочего именно это странное сочетание веры и оккультизма их императора. Здесь возникал один из истоков семейного кризиса, впрочем, до поры — не столь заметный.

Немаловажное значение для последующего развития событий имели и династические проблемы, связанные с наследованием. Рудольф не был женат, и законнорожденных детей у него не было, что, видимо, — и здесь вновь следует согласиться с Р. Эвансом — придавало его портрету драматичный оттенок. Проект его женитьбы на дочери Филиппа II Изабелле Кларе Евгении остался в мечтах. Пообещавший отдать свою любимую дочь императору, мадридский дядя потом переменил решение, обручил ее с родным братом Рудольфа Альбрехтом и назначил последнего наместником Нидерландов. Результатом стала стойкая неприязнь Рудольфа к брату и к испанским родственникам. С конца 90-х гг. в кругу многочисленных братьев императора стали намечаться планы возможного преемства, где роль ведущего претендента начал играть эрцгерцог Матфей. Лишенный всяких владений, за исключением пустого титула эрцгерцога Австрийского, Матфей мечтал о более достойном уделе, тем более что за несколько лет до этого он тщетно пытался укрепиться в Нидерландах, принуждаемый к этому самим императором.

Смесь родственных и религиозных обид дополнялась политическими трудностями, вину за которые возлагали на государя. Как никто из своих ближайших предшественников, Рудольф стремился восстановить репутацию Империи и престола в деле защиты европейского христианства.

Следствием стал кризис в отношениях с Турцией, приведший к войне, получившей в литературе наименование «Долгой турецкой войны 1593–1606 гг.» Борьба развернулась в границах традиционного противостояния: сражения шли в Среднем Дунае и в Венгрии. Христианскому оружию сопутствовал переменный успех: в 1593 г. имперцы разбили турок при Сисаке в Хорватии, в следующем г. сами потерпели поражение, лишились на короткое время стратегически важного Рааба (1594), но затем смогли отбить древнюю столицу Венгрии Штульвайссенбург (Секешфехервар, 1596), вновь Рааб (1598) и даже на время захватить Буду в 1600 г. Однако новая неудача (потеря Канишы в 1601 г.) и изнурительная пограничная война, вылившаяся в мелкие операции, истощили стратегические ресурсы армии. Рудольф последовательно делал ставку на доверие протестантских князей, пытаясь заручиться их финансовой поддержкой в обмен на гарантии религиозных свобод. Компромисс с протестантами относительно хорошо работал в первые годы, до новых серьезных конфликтов. Но он сам по себе раздражал католическую родню императора, видевшую в уступках протестантам пагубу для всей имперской католической половины. Кроме того, война совершенно дестабилизировала ситуацию в сопредельных землях. В Трансильвании вспыхнуло опасное движение местного дворянства, поставившее под сомнение не только достигнутые успехи, но и всю систему габсбургской клиентелы в наследственных землях.

Истоки мятежа крылись в патронажной политике нового императора. Трансильвания, бывшая в орбите габсбургских интересов, всегда виделась далекой периферией с чрезвычайно сильными позициями местного дворянства. Политика же Рудольфа последовательно укрепляла немецкий элемент на всех этажах региональной администрации. Именно с Рудольфа началась активная интеграция венгерского дворянства в немецкое и наоборот. Конечно, подобный курс императора содействовал возникновению в будущим прочных сословных связей, но в непостоянном политическом климате Трансильвании его воплощение влекло за собой опасные издержки. Провозглашенный князем Трансильвании, Стефан Бочкаи не терпел немецкого присутствия при своем дворе, постоянно лоббировал интересы венгерского дворянства и, будучи лично оскорбленным императором, организовал в 1604 г. настоящее восстание в подвластных землях. Имперские войска, занятые борьбой с османами на Дунае, не могли тотчас же оккупировать Трансильванию и подавить движение. Началась затяжная война, грозившая прежде всего переходом Бочкаи в стан союзников Турции и финансовым истощением Габсбургов. Бочкаи блестяще справился с ролью крупного дипломата и политика. Прекрасно осознавая важность Венгрии в политике короны, он постарался перекинуть пожар войны в ее земли, выступая в качестве гаранта религиозных свобод протестантского дворянства в западной Венгрии, т. е. той ее части, которая находилась непосредственно под властью Габсбургов.

В начавшейся смуте раздраженные родственники императора решились выступить со своей инициативой. В 1600 г. впервые зашла речь о достижении фамильного альянса двух младших братьев Рудольфа Матфея и Максимилиана с их двоюродным братом эрцгерцогом Штирийским Фердинандом, сыном скончавшегося Карла Австрийского, с целью отстранения Рудольфа от престола. Но колебания Фердинанда и боязнь сомнительного предприятия отложили намерения родни. Большим успехом мятежных братьев стал переход на их сторону талантливого советника императора венского епископа Мельхиора Клезля, предложившего вскоре свои услуги в достижении нового компромисса с Рудольфом. Под давлением братьев, особенно Матфея, в решительную минуту венгерского движения выступившего гарантом тамошних протестантских сословий, Рудольф вынужден был вступить в переговоры с мятежниками. Смерть самого Бочкаи весной 1606 г. разрядила чересчур напряженную атмосферу. Рудольф делегировал Матфею полномочия на проведение переговоров с мятежниками. Эрцгерцог, оказавшись, таким образом, в роли не только защитника венгерских сословных свобод, но и политического посредника, сделал все, чтобы венгерские чины считали его своим настоящим патроном. Венгрия в результате переговоров получила настоящую внутреннюю автономию, вплоть до права избрания королевского наместника — палатина и финансовой самостоятельности.

Рудольфа до последней минуты связывала война с Турцией, не позволявшая решительно бороться с мятежным братом. Но в ноябре того же 1606 г. с ней был подписан мир в Житвотороке. Империя сохраняла за собой завоеванный Рааб (Дьер), но возвращала все прочие отнятые у турок города. Фактически фиксировалось положение status quo ante bellum. Главная проблема регионального противостояния на среднем течении Дуная так и не была разрешена в пользу христианского мира. Однако мирный договор имел все же и позитивное значение: Габсбурги смогли развязать себе руки на востоке и пусть с непрочными гарантиями надежного тыла вступить впоследствии в Тридцатилетнюю войну. Османская Порта не осмелилась в открытую вмешаться в последующий германский конфликт, хотя и поддерживала противников Габсбургов. Отныне почти на шестьдесят лет исчез фактор прямого военного противостояния Империи и Турции.

Матфей, пользуясь выгодами своего положения, при поддержки венгров и родни сумел добиться лояльности чинов наследственных австрийских земель и даже силой принудить к союзу с собой моравские сословия. Начался форменный мятеж против императора. Эрцгерцог с войсками готовился вступить в Богемию. Рудольф, спасая корону на своей голове, пошел на крайний шаг: он решил заручиться поддержкой богемского дворянства и городов, чтобы противопоставить одной половине своего наследства другую. В надвигавшейся смуте, грозившей Габсбургам кровавым хаосом и непредсказуемыми последствиями, сословия Богемии сочли за благо оказать поддержку своему королю. Матфей, оказавшийся перед лицом вооруженного сопротивления в Богемии, побоялся испробовать силу оружия и пошел на компромисс. В 1608 г. в Либене было достигнуто новое соглашение с Рудольфом, согласно которому император отдавал Матфею — отныне своему заклятому врагу — корону Венгрии, наследственные земли в Австрии и маркграфство Моравию. За собой он сохранил лишь корону св. Венцеля и имперский титул. С одной стороны, это выглядело впечатляющим успехом эрцгерцога, но с другой — превращало его в заложника тех сословных свобод, которые он даровал своим новым подданным. То же самое относилось и к Рудольфу. Пользуясь оказанными императору важными услугами в защите его интересов, сословия Богемии вынудили Рудольфа в июне 1609 г. даровать им т. н. «Грамоту Величества», являвшую собой внушительный реестр сословных вольностей, касавшихся прежде всего свободы вероисповедания в Богемии. Император связал себя тяжелыми условиями с собственными вассалами, и это делало сомнительным его успех в борьбе с братом. В 1610 г. начался последний раунд тяжелого династического кризиса. Войска, собранные на Рейне племянником императора эрцгерцогом Леопольдом, епископом Пассауским, и предназначавшиеся для борьбы с протестантским претендентом на выморочный Юлих-Бергский лен, были по распоряжению Рудольфа брошены в Богемию, дабы с их помощью уничтожить все сделанные эрцгерцогу уступки. Матфей уже был готов просить мира, но положение, на его счастье, неожиданно переменилось. Императорские войска, не получая жалованья, решили возместить издержки за счет пражских жителей. Чехи, крайне раздраженные разбойным поведением «пассауских» солдат на улицах Праги, оставили сторону короля. В условиях открытого восстания Рудольф не смог предотвратить альянс недовольных сословий с его братом. Новый договор с Матфеем предусматривал передачу ему богемской короны (манифест об отречении был подписан Рудольфом 18 августа 1611 г.) и вынуждал Рудольфа провести затворником остаток своих дней на Градчанах, довольствуясь лишь императорским титулом. Там, в своей любимой резиденции, он и скончался в январе 1612 г., по некоторым сведениям, уже совершенно душевнобольным человеком. В том же г. Матфей был беспрепятственно избран новым государем Империи.

Важнейшим последствием семейного кризиса Габсбургов стало расшатывание позиций короны в наследственных землях, в первую очередь в Венгрии и в Богемии. Частые манипуляции сословным мнением, всевозможные гарантии, розданные сословиям этих королевств за годы междуусобицы, все более и более превращали их во внутренне совершенно автономные анклавы. Не только разрушалось единство габсбургских доменов, но и падал авторитет, сужались властные функции короны в каждом из этих королевств.

Привилегии, дарованные Венгрии в 1606 г., историки даже склонны определять «великой хартией вольностей» венгерских сословий. Гарантировались религиозная терпимость и свобода вероисповедания, складывалась система внутренней автономии и ликвидировались все начинания, предпринятые Рудольфом для онемечивания венгерской территориальной администрации. Матфею удалось сохранить Венгрию в составе Империи, однако на очень тяжелых условиях.

Но если венгерский вопрос был более или менее решен, то Богемии было суждено превратиться в настоящую язву всей Империи. Истоки напряженности в этом регионе следует искать еще во второй половине XVI в., когда при Фердинанде I и Максимилиане II, которые потакали протестантам, в землях св. Венцеля резко усилились позиции протестантизма. И без того знавшее сильное влияние старой гуситской традиции, оформившейся в утраквистскую конфессию, богемское общество восприняло и лютеранское вероучение. Наряду с утраквистами в Богемии быстро формировались влиятельные евангелические лютеранские общины, особенно в крупных столичных городах, прежде всего в Праге. Третьей, достаточно весомой силой выступало движение богемских братьев, организовавшееся в самостоятельную разновидность гусизма после поражения радикального его крыла еще в XV в. Первоначально пополнявшаяся лишь крестьянами и ремесленниками секта резко расширила свой социальный состав в первой половине века, вобрав в себя значительный дворянский элемент. Решающий шаг на пути консолидации чешского протестантизма был сделан в 1575 г., когда богемские братья вместе с лютеранами выработали собственную формулу веры — т. н. «Богемское вероисповедание» («Confessio Bohemica»).

Вместе с тем с середины века оживает деятельность католической церкви. В Богемию начинают проникать первые иезуитские миссии и возрождаться католический клир. Важнейшей вехой стало восстановление архиепископской кафедры в Праге в 1561–1562 гг., за счет чего богемский католицизм приобрел главный организационный центр. Иезуитский коллегиум в Праге превратился в важнейший рычаг пропаганды тридентского католицизма и источник пополнения клерикальных кадров. Но позиции католицизма оставались все еще шаткими: большая часть населения, и сельского и городского, исповедовала протестантизм. Архиепископ Пражский контролировал не более половины прежних территориальных деканатов. Во главе приходов стояли в большинстве своем протестантские пасторы. В таких условиях, несмотря на подвижничество отдельных прелатов, к примеру архиепископа Мюглица, необходима была тактика компромисса. В кругах римской курии и при королевском дворе считали возможным достижение конфессионального единства между утраквистами и католиками. Однако эти планы оказались неосуществимыми при доминирующем в целом влиянии протестантских конфессий.

Впрочем, развитие самих протестантских вероисповеданий шло разными путями. Если социальная диаспора утраквизма не претерпевала существенных изменений, значительно исчерпав себя с XV в., то лютеране, богемские братья, сторонники Богемского вероисповедания пытались расширить ареал своего влияния. Тридентский католицизм пока еще находился в «оборонительном», более скромном положении, но и он не терял надежды на возрождение. В структурах Империи Богемия являла собой пример явно поздней конфессионализации с мощным конфликтным потенциалом, таившимся в еще не достигших границ своего роста религиозных движениях.

Помимо собственно религиозной специфики, важность имела адаптация конфессий к сословной структуре богемских земель. Там традиционно очень сильными были позиции дворянства — рыцарства и «господ» в противовес малому удельному весу городских общин. Дворянство превращалось в главного вершителя конфессиональных судеб страны. Но в конце века стал заметен раскол в его рядах. Основная масса исповедовала протестантскую догму в ее разновидностях: примерно из 1400 дворянских родов около 1000 были протестантскими. Меньшая часть выступала носителем католицизма. Среди самых видных защитников католической конфессии мы видим Розенбергов, Лобковичей, Слават. При этом, однако, католическое меньшинство находилось под особой протекцией короля и выдвигалось на важнейшие административные и придворные должности. Среди всех прочих, несомненно, выделялась фигура старшего канцлера королевства Георга фон Лобковича, который был одним из главных советников при дворе сперва Рудольфа, а потом и Матфея, и родственница которого Поликсена фон Лобкович впоследствии вошла в число самых ярких ревнительниц католической веры в Богемии. Вместе с тем протестантское большинство не являло в религиозном отношении всецело однородную массу. В первое десятилетие XVII в. все более заметной становилась эволюция «богемских братьев» в сторону кальвинизма. Расширялись контакты между лидерами радикального крыла богемских протестантов с Пфальцем и австрийскими протестантами. Прочные позиции богемского дворянства были очевидны, но в его рядах имелась заметная религиозная дифференциация, влиявшая на отношения с короной.

Дарование Рудольфом в 1609 г. «Грамоты величества» означало окончательное признание за дворянством ведущей силы в стране. Городские общины не брались в расчет, и сам по себе этот документ превращался лишь в юридически оформленный компромисс с сословной элитой. Речь никоим образом не шла об общегражданском, тем более национальном уложении. Главными статьями провозглашались право свободного исповедания конфессий всеми непосредственными вассалами короны, право на строительство церквей в поместьях, учреждение школ и осуществление церковного патронажа. Позднее было узаконено создание органа, призванного гарантировать предоставленные свободы: был создан совет из 24 «защитников», или дефензоров, которому надлежало следить за соблюдением означенных свобод в коронных землях.

Важность здесь имел не столько сам по себе акт дарования привилегий сословиям, хотя он и лежал в контексте династической борьбы в Габсбургском Доме и свидетельствовал о расшатывании позиций короны. Принципиальное значение имело предоставление подданным короны, не бывшим в статусе имперских чинов, религиозных свобод, что шло вразрез с положениями Аугсбургского мира в Империи, согласно которым лишь субъект Империи, в данном случае — только король Богемии, мог определять религию своих вассалов. Они же, будучи земскими чинами, обязаны были следовать вере своего государя. Тем самым были поставлены под сомнения важнейшие основы функционирования аугсбургской мирной системы. Если в Венгрии последствия концессий 1606 г. были нивелированы достаточной удаленностью самого королевства от имперского ядра и имели лишь региональное значение, то в Богемии складывалась совершенно иная ситуация: чешские земли образовывали «имперскоблизкую» зону и религиозно-политические движения здесь имели все шансы стать «достоянием» общеимперских интересов.

Новая модель отношений, узаконенная «Грамотой Величества» в 1609 г., являлась своеобразным сигналом к ревизии аугсбурсгких принципов в немецких землях. Протестантские силы Империи, особенно кальвинисты-радикалы, нашли в «Грамоте Величества» повод к пропаганде такой ревизии, и в этом заключался главный разрушительный вклад богемского компромисса 1609 г. В лице штатгальтера Верхнего Пфальца Христиана Ангальтского, правой руки гейдельбергского курфюрста, и лидера австрийских дворян-радикалов Георга Эразма Чернембыля явились политики, сознательно и целенаправленно использовавшие уступки богемскому дворянству для строительства планов дальнейшего ослабления правительственных структур католической Империи.

Эхо 1609 г. не смолкло там, где оно раздалось, — в землях св. Венцеля. Мощным раскатом пронеслось оно по всей Империи, вызвав встречный отзвук в рядах имперских сословий. Теперь, после 1609 г., Богемия имела все шансы стать полигоном для испытания на прочность системы 1555 г.

§ 3. Эскалация религиозного противостояния и паралич имперских институтов

Другим уровнем кризисных процессов был уровень высших имперских учреждений, судебных и общесословных, чья работа в условиях раздиравших Империю религиознополитических противоречий становилась проблематичной уже на исходе XVI в. К концу же правления Рудольфа II работа высших имперских органов оказалась и вовсе полностью парализованной.

Первые годы царствования императора обозначили продолжение традиционной линии предшественников, стремившихся опереться на мнение общесословного форума — рейхстага и пытавшихся поддерживать авторитет судебных и правительственных институтов. Даже первый крупный конфликт, имевший под собой очевидную религиозную подоплеку, вокруг кёльнской архиепископской кафедры в 1582–1583 гг. не затронул серьезным образом работу высших учреждений. Кёльнский спор стал, очевидно, последним, который удалось погасить в обычном правовом русле. Но постепенно стали давать о себе знать кризисные симптомы.

Наметился паралич, развивавшийся от отраслевых учреждений к общеимперским. В его основе лежала новая вспышка общих религиозно-политических противоречий.

Первым органом, оказавшимся под ударом, стал камеральный суд. Согласно принятым в 1555 г. положениям, деятельность суда должна была регулярно контролироваться особой ревизионной комиссией, назначавшейся императором и состоявшей из имперских чинов. Среди прочих место в комиссии принадлежало и магдебургскому архиепископу. С 1564 г. в качестве администратора секуляризованного архиепископства в комиссию входил маркграф Бранденбургский Иоахим Фридрих, хотя, будучи светским лицом и протестантом, он обязан был покинуть руководство магдебургской метрополией, сообразуясь с «духовной оговоркой» тотчас после перехода в протестантизм и своего избрания. Кроме того, в качестве властителя архиепископства он получал место в имперском княжеском совете на рейхстаге. И Максимилиан II, и Рудольф в первые годы своего правления смотрели сквозь пальцы на присутствие протестанта во главе духовного княжества. Однако вскоре поднялись протесты католиков, в лице архиепископа Майнцского и герцога Баварского потребовавших удаления маркграфа из княжеского совета под угрозой прекращения своего участия в работе рейхстага. Под давлением католиков и отчасти — из собственного желания строго следовать букве религиозного мира Рудольф отказался утверждать новый состав комиссии, требуя ухода бранденбургского князя. Имперское право было на стороне императора и католиков, тем более что секуляризованным было объявлено архиепископство, в 1552 г. бывшее католическим княжеством, и потому вообще не подлежавшее секуляризации. Вспыхнул жаркий спор с протестантами, отказывавшимися в противном случае принимать участие в работе комиссии, надлежавшей быть укомплектованной паритетным образом — наполовину из католиков, наполовину — из протестантов. До 1588 г. комиссия, однако, собиралась, и дело с проверкой камерального суда продолжалось. Но в том году император решился окончательно настоять на требованиях имперского права. Комиссия не смогла более собраться и тем самым автоматически блокировалась работа суда в Шпейере: множество дел лежало не разобранными, а уже принятые судебные решения не могли вступить в силу. Этим пользовались прежде всего сами имперские сословия, в некоторых случаях не заинтересованные в принятии законных решений по искам. В 1594 г., казалось, нашли выход, устраивавший всех: комиссию решили распустить, а ее полномочия передать специальному комитету рейхстага, который должен был приступить к ревизии судебных актов. Тем самым была бы устранена проблема светских администратур: рейхстаг был сам полномочен избрать из своих рядов чины для работы в комитете. Хотя в юридическом аспекте подобное решение страдало существенным изъяном (в Аугсбургских постановлениях была предусмотрена только работа ревизионной комиссии), чины все же решились игнорировать букву закона во имя стабильности. В 1596–1597 гг. рейхстаг поддержал проект, комитет был создан и приступил к работе. Правда, конфессиональная пропорция в нем была еще менее благоприятна для протестантов, чем в комиссии, и потому последние с самого начала тормозили ревизию судебных актов. Лишь в 1601 г. вновь вернулись к обсуждению этого вопроса.

Проблема заключалась еще и в том, что параллельно с попытками ввести в нормальное русло работу камерального суда, сам он оказался блокирован острыми религиозными спорами, по которым был не в состоянии принять удовлетворительного для всех сторон решения. Вновь и вновь ставился вопрос о правомочности введения под светскую юрисдикцию духовных владений, бывших таковыми в 1552 г. Спор вокруг Магдебургского архиепископства лишь накалил атмосферу. В 90-х гг. католические чины заговорили о монастырях, оказавшихся в разные времена под контролем протестантских властей и объявленных секуляризованными в нарушение условий Аугсбургского мира. Дело это вошло в историю под названием «спора о четырех монастырях» («Vierklosterstreit»). Речь шла об общинах картезианцев в Ризе, св. Маргариты в Страсбурге, кармелитов в Хиршхорне на Неккаре и монастыре Фрауэнальб в Шварцвальде. По приговору камерального суда в 1598 г. все они подлежали реституции. Тотчас посыпались жалобы и протесты со стороны тамошних протестантских властителей, что оживило в целом протестантскую пропаганду в Империи и резко накалило атмосферу. Следствием стала кратковременная реанимация съездов депутатского комитета. Поскольку постановления Аугсбургского мира весьма четко оговаривали затронутые аспекты, протестанты вынуждены были попросту бойкотировать заседание этого комитета, вновь собравшегося в 1600 г. Шпейерский суд в такой обстановке практически прекратил свою деятельность.

Паралич имперской юстиции имел естественным следствием передачу функций суда, с одной стороны — рейхстагу, с другой — высшим имперским надворным учреждениям, прежде всего имперскому совету. Подобные перемены на первый взгляд имели и положительный резонанс: повышалась значимость придворных инстанций и, следовательно, авторитет самого императора. Впрочем, это было лишь иллюзией: в условиях династического кризиса, ссоры Рудольфа с братьями, череды смут в наследственных землях ключевую роль в совете начеши играть региональные силы, в первую очередь курфюрсты, среди которых особенно большую деятельность развернул архиепископ Майнцский. Большинство в коллегии курфюрстов было у католиков, протестанты вновь проигрывали в противостоянии, а император не мог поставить совет под собственный жесткий контроль.

Таким образом, только рейхстаг оставался единственной правительственной инстанцией, способной погасить развал системы управления. Но в условиях резко обострившегося противостояния религиозно-сословных партий деятельность рейхстага становилась все более проблематичной. В 1603 г. на его сессию был вынесен вопрос о «четырех монастырях». Однако перед лицом мощного противодействия Пфальца и его союзников-радикалов, согласившихся вотировать новые налоги на турецкую войну только взамен на прекращение дела о реституции монастырей, Рудольф не решился добиваться подтверждения приговора. Император попросту изъял этот вопрос из повестки дня. Вопрос остался нерешенным, а рейхстаг оказался явно неспособен к выработке согласованного мнения. Новый конфликт, разразившийся в 1607 г. вокруг города Донауверта, окончательно парализовал возможность к единству сословий.

Донауверт пребывал в статусе имперского города с католическим меньшинством в своих стенах. Попытки лютеранского городского совета запретить на улицах города процессию католических монахов из тамошнего монастыря св. Креста в 1606 г. привели к конфликту с имперским судом. Насилия же, учиненные протестантскими гражданами над католиками, побудили императора потребовать удовлетворения жалобы католической общины, а в 1607 г. наложить на город имперскую опалу. Причем по решению Рудольфа экзекутором опального города был назначен не герцог Вюртембергский, что было обязательным согласно Швабскому Праву, в зоне действия которого находился Донауверт, а герцог Баварии Максимилиан. Баварские войска оккупировали город, а в возмещение военных издержек баварской стороне император передал город в залог Максимилиану, что грубо нарушало статус Донауверта как имперской общины и превращало его в ленника Баварии. В Империи на этой почве разразился самый громкий за последние десятилетия скандал, грозивший обернуться открытым вооруженным противостоянием. Протестанты чувствовали себя не просто ущемленными в правах, но и обманутыми императором, который в их глазах перестал выступать гарантом Аугсбургских соглашений, откровенно встав на точку зрения католиков. Одновременно исчезли и барьеры, еще сдерживавшие эмоции: Венское соглашение с Бочкаи и мир с турками в 1606 г. убрали последние препятствия на пути распада сословного единства.

В накаленной атмосфере в начале 1608 г. в Регенсбурге собрался новый рейхстаг. Проблема религиозного мира вообще и вопрос с Донаувертом в частности сразу же оказались в центре внимания сословий. Иллюзий на благоприятный исход споров питать не приходилось: турецкая война была позади и не было более сплачивавшей всех внешней угрозы. С самого начала обозначались резко полярные позиции Пфальца и его кальвинистских сателлитов, с одной стороны, и Баварии, руководимой Максимилианом, — с другой. Тщетно имперский комиссар предлагал посредничество. Лишь Саксония, традиционно стоявшая на точке зрения имперской лояльности, поддержала имперскую инициативу. Но этого оказалось явно недостаточно: в ответ на требования католиков узаконить исход дела с Донаувертом, протестантские чины направили 27 апреля представителю императора эрцгерцогу Фердинанду послание, свидетельствовавшее о непримиримости их позиций. В последующие дни уполномоченные Пфальца и его союзников покинули город. Принятие окончательных решений стало невозможным, и рейхстаг был распущен. Так распался последний конституционный орган Империи, наряду с самим престолом пользовавшийся самым высоким авторитетом и полномочиями. Исчез последний инструментарий к достижению стабильности и согласия. Последствия были самыми драматичными: будучи не в силах использовать традиционные институты, католики и протестанты были обречены на создание собственных альтернативных структур. В форме и Евангелической Унии, и Католической Лиги вскоре возникли учреждения, не предусмотренные Аугсбургской системой и практикой «земского мира». Попытка императора Матфея в 1613 г. еще раз реанимировать работу рейхстага натолкнулась на слишком жесткий узел противоречий и оказалась обреченной на провал. Базовые институты Империи оказались разрушены.

§ 4. «Ревизионизм» нового поколения князей. Образование альтернативных структур. Уния и Лига

Одновременно с развалом правительственных институтов кризис стал развиваться на низовом, территориальном уровне. Опасность здесь исходила от князей-радикалов, мечтавших пересмотреть основополагающие принципы Аугсбургской системы. Выше уже отмечалось желание современных немецких историков связать кризис с выходом на политическую арену Империи нового поколения протестантских и католических властителей. «Готовые к соглашениям князья поколения мира 1555 г. сошли в могилу (1579 — Альбрехт Баварский; 1586 — Август Саксонский), в то время как имперские сословия все с большей решительностью защищали свои религиозные интересы и организовывались в военно-религиозные группировки» [Zeeden, ZG. S. 145].

Ф. Пресс выделяет в этой связи две группы родственных своей нетерпимостью властителей, хотя и преследовавших различные религиозные интересы: гейдельбергских курфюрстов и герцогов Баварии. Среди первых следует отметить ближайших наследников Иоганна Казимира, администратора Пфальца до 1592 г.: Фридриха IV (1592–1610) и его сына Фридриха V (1610–1623), бывших главными защитниками и вождями кальвинистских сословий Империи; среди вторых — прежде всего герцога Максимилиана I (1598–1651). Разумеется, список князей-ревизионистов не исчерпывается лишь указанными именами: были фигуры масштабом поменьше, например, графы Нассау-Дилленбург, Зольм или ангальтские князья, представлявшие протестантский лагерь, равно как епископ Вюрцбургский Юлиус Эхтер фон Меспельбрунн или Фердинанд Кёльнский — у католиков. Однако важно отметить принципиальную решительность, осуществляемую этими деятелями в вопросах защиты своих религиозно-политических интересов, решительность, граничившую с желанием пересмотреть основы Аугсбургского мира. Конечно, имелись представители, выражаясь современным языком, «нейтральной», третьей стороны, преимущественно из среды умеренного крыла лютеранских князей, и готовых к компромиссу католических властителей. Саксония в начале XVII в., избавившись от всяческих радикальных стремлений времен Христиана I, как раз превратилась в главного представителя умеренной, проимперской политики. В условиях расшатывания основ имперского мира дрезденские курфюрсты стремились выполнять роль гарантов стабильности, более или менее ясно осознавая возможные драматичные последствия кризиса. Дипломатия курфюрста Христиана II следовала в русле постоянного партнерства с императором и пыталась достичь примирения слишком радикальных сил протестантского и католического лагеря. Саксонские представители на последних рейхстагах Рудольфа II тщетно добивались столь желанного и необходимого согласия.

Тем не менее на фоне утраты внутренней стабильности, сохранить которую было не по силам нейтральной Саксонии и группе блокировавшихся с ней княжеств, радикализм нового поколения становился все заметнее и ощутимее. Пфальц в конце XVI в. стремился добиться полного лидерства в протестантском сообществе и пропагандировал жесткий прессинг по отношению к католикам. Подчеркнуто демонстрировалась солидарность с «международным» кальвинизмом. Заключенный в 1593 г. брак курфюрста Фридриха IV с Луизой Юлианой Оранской, дочерью Вильгельма Молчаливого, еще теснее сближал Пфальц с Нидерландами. Сам Фридрих, подверженный алкоголизму — этому бичу пфальцских Виттельсбахов! — и утративший способность вообще мало-мальски заниматься правительственными делами, окружил себя, однако, толковыми советниками, отчасти доставшимися ему в наследство от дяди, отчасти — за счет новых назначений. Ключевой фигурой пфальцской дипломатии стал Христиан Ангальт-Бернбург, с 1595 г. руководивший администрацией Верхнего Пфальца. Наделенный огромным честолюбием и немалыми талантами дипломата и организатора, этот обаятельный молодой человек действовал весьма энергично, собирая вокруг Пфальца всех протестантских государей, не боявшихся открытой конфронтации с католиками. Еще при жизни Иоганна Казимира в 1591 г. на съезде в Торгау Пфальцу удалось организовать форменный военно-политический союз протестантских князей, среди которых роль главного союзника Гейдельберга отводилась Саксонии. Так впервые в относительно ясных формах была воплощена идея общепротестантского альянса, легшая потом в основу Евангелической Унии. Однако последовавший затем уход со сцены и курфюрста Христиана и Иоганна Казимира, а также нерешительность партнеров Пфальца не позволили закрепить достигнутый в 1591 г. успех. Тем не менее пфальцские дипломаты настойчиво продолжали поиск путей к новому единению.

На помощь пришли два события: турецкая война и Юлих-Бергский кризис, разразившейся в конце 90-х гг. В Гейдельберге искусно воспользовались обоими. В 1598 г. на очередном рейхстаге в Регенсбурге по инициативе Пфальца протестантские чины связали свое согласие уплатить налог на турецкую войну с удовлетворением собственных религиозных и территориальных интересов. Кроме того, осенью началось вторжение испанских войск на Нижнем Рейне в земли герцогства Юлих-Берг. Овладев тамошними крепостями, прежде всего прекрасно укрепленным Безелем, испанцы надеялись взять в тиски северонидерландские провинции. Положение осложнялось и династическим фактором. Правивший в герцогстве Клевский Дом был на пороге вымирания: скончавшемуся в 1592 г. герцогу Вильгельму V наследовал его единственный душевнобольной сын Иоганн Вильгельм (1592–1609), не имевший детей. Еще в 1546 г. император Карл ввел особым уложением наследование по женской линии в Клевском Доме на случай отсутствия мужского потомства. Теперь, согласно этому распорядку, все права должны были отойти сыновьям старшей дочери Вильгельма V Марии Элеоноре, бывшей за мужем за герцогом Пруссии. Однако путаница в завещании самого Вильгельма, отсутствие мужского потомства у наследницы, равно как и более раннее обещание императора пожаловать юлихбергские земли Саксонии, посеяли невероятный хаос: на герцогство претендовали помимо Бранденбурга и Саксонии также Пфальц-Цвейбрюккен и Пфальц-Нойбург, властители которых были женаты на младших дочерях герцога Вильгельма. В самом герцогстве протестантское дворянство поддерживало супругу несчастного Иоганна Вильгельма Якобею Баденскую, пытавшуюся установить собственное регентство. Император, не желая допустить опасной развязки и мечтая сохранить герцогство за католической церковью, ввел в Юлих-Берге прямое правление через своих советников, прибывших в Дюссельдорф.

Пользуясь моментом, когда испанские войска выступили в землях герцогства естественными союзниками Габсбургов, играя на факте попрания Испанией имперского суверенитета и на религиозных чувствах, Пфальц добился относительного сближения трех главных претендентов в борьбе с католической стороной: Пфальц-Нойбурга, Пфальц-Цвейбрюккена и Бранденбурга. На севере стояли нидерландские войска Морица Нассау-Оранского, выбившие испанцев из графства Линген и ставшие теперь главной надеждой протестантов-радикалов. Положение постепенно стабилизировалось, но границы Империи на северо-западе оказались открытыми, а внутреннее спокойствие — надолго нарушенным.

Крупным успехом Гейдельберга, бесспорно, были решения рейхстага 1603 г. На нем курфюршеским представителям удалось добиться имперского подтверждения завещания Фридриха, передававшего по причине тяжелой болезни свои правительственные функции регентскому совету при малолетнем наследнике (будущем Фридрихе V), что одновременно означало и косвенное признание реформатского вероисповедания гейдельбергских властителей. В последующие годы Христиан Ангальтский вошел в доверие к Рудольфу II и, пользуясь раздорами в его семье, смог до некоторой степени играть роль неофициального политического советника короны. Тотчас после роспуска рейхстага в мае 1608 г. начались интенсивные переговоры пфальцских дипломатов с представителями ведущих протестантских княжеств Империи на предмет образования возможно более широкого военно-религиозного альянса.

Наряду с Пфальцем усилилась роль Бранденбурга, особенно после перехода курфюршеского престола к Иоганну Сигизмунду в 1608 г. Тесно связанный с кальвинистами Империи и сам тайно перешедший в 1606 г. в кальвинизм, курфюрст превратился в важнейшего партнера Пфальца на имперской арене. Если Гейдельберг стремился контролировать ситуацию на западе Империи, в кругу своих старых сателлитов, то Бранденбург пытался стать ударной силой протестантизма на севере. Наметилась координированная работа обоих княжеств на рейхстагах. Бранденбургские уполномоченные поддержали инициативу Пфальца весной 1608 г. и покинули регенсбургский рейхстаг, обеспечив его провал.

Католический лагерь также получил к началу XVII в. крупных лидеров. На юге Империи общепризнанным патроном католицизма была бесспорно Бавария. В лице герцога Максимилиана I (1598–1651) мы встречаемся с властителем, стремившимся самым энергичным образом поднять роль собственного Дома и церкви. Первые годы его правления были посвящены преимущественно решению внутренних, главным образом финансовых вопросов, и это обстоятельство в какой-то мере сдерживало общеимперские амбиции герцога. Однако уже в первом десятилетии нового века становилось ясным желание Виттельсбахов не только ограничиться сохранением достигнутой конфессиональной монолитности собственных владений, но и добиться более широких общеимперских гарантий для католических земель. Если Пфальц выступал главным протагонистом протестантских интересов, то Бавария приняла на себя роль главного защитника католической партии. Подобная поляризация стала особенно заметна на рейхстагах. Последние сословные ассамблеи Рудольфа II прошли под знаком все более растущего давления Баварии. К тому же династический конфликт в Доме Габсбургов, вредивший репутации короны, позволило баварской стороне выступить в роли главного хранителя интересов католических сословий. Авторитет Мюнхена во многом подкреплялся солидными территориальными ресурсами. К 1606–1608 гг. в Баварии под руководством герцога завершилась перестройка финансовой системы и военной организации. Максимилиан располагал крупным денежным фондом и обученной по испанскому образцу профессиональной армией, что в будущем превращало Мюнхен в главную цитадель — не только политическую, но и военную — католической партии. Курс Максимилиана не предполагал открытого ревизионизма Аугсбургской системы, самого герцога едва ли можно назвать главным разрушителем имперского мира. Глубоко религиозная натура, воспитанный в духе почтения к имперским ценностям, герцог, однако, считал возможным добиваться буквального исполнения Аугсбургских решений и в случаях, явно противоречивших букве 1555 г., он настаивал на самых решительных действиях. Этим объясняются постоянные требования баварских представителей защищать принцип «духовной оговорки» и пресекать агрессивные поползновения протестантов. Именно подобным образом Максимилиан повел себя в вопросе с Донаувертом. В 1606 г. он потребовал имперской опалы над городом и принял на себя организацию имперской экзекуции. Сила обстоятельств побуждала Максимилиана следовать в русле католического радикализма.

Заметные перемены наблюдались и в правящем имперском Доме. Если и Рудольф, и сменивший его в 1612 г. на престоле Матфей в общем пребывали в лоне достаточно традиционных воззрений на важность сохранения мира (к тому же долгие годы смут учили венценосцев терпению и компромиссу), то представители младшей линии правящего Дома выражали иные, более радикальные воззрения. Речь идет прежде всего о наследнике Штирии, Каринтии и Крайны эрцгерцоге Фердинанде. Открыто не вмешиваясь в распри между старшими братьями, Фердинанд тем не менее был сторонником последовательной и самой решительной реставрации католицизма в наследственных землях. К началу XVII в. ему удалось очистить свои владения от последних крупных анклавов протестантизма и тем самым развязать себе руки для активной имперской политики. Фердинанд в отличие от своих старших родственников более последовательно ориентировался на поддержку римской курии и выступал сторонником сближения с Испанией не столько в чисто династическом плане — здесь он оставался верен немецкой традиции Дома, — сколько в политическом, в целях борьбы с протестантизмом. Являя образ традиционного властителя, не чуждого патриархальным традициям и едва ли склонного к программной перестройке своих властных основ в духе «абсолютизма», под которым он понимал лишь тиранию беззакония (в созвучии с современной ему католической политологией), Фердинанд, однако, сближался с Максимилианом Баварским в верности общей цели — всемерно содействовать торжеству католического универсализма и в этой связи решительно пресекать все нарушения имперского компромисса в пользу протестантов.

Если новое поколение протестантских князей в лице в первую очередь гейдельбергских властителей демонстрировало готовность добиваться (где только можно) преобладания протестантских интересов, то представители новой плеяды католических властителей в лице Максимилиана и Фердинанда Штирийского воплощали уже оформившийся продукт тридентского католицизма. Харктерным в данном случае было не только желание видеть в будущем возрожденную и единую католическую церковь, но и всемерно содействовать этому возрождению с учетом имперской специфики путем резкого пресечения всех противоправных акций протестантских сил и последовательного восстановления «забытых» основ Аугсбургского мира — реституции духовных владений, отнятых протестантами после 1555 г. Было бы ошибкой утверждать, что все эти государи — и протестанты и католики — сознательно стремились разрушить систему Аугсбургского компромисса. Напротив, они настаивали на «аутентичном истолковании» (М. Хекель) статей религиозного мира, но именно этот «аутентизм» накалял атмосферу, создавал роковую иллюзию восстановления «справедливого мира» за счет полного пересмотра всего достигнутого после 1555 г.

Вместе с тем распад традиционных институтов, прежде всего рейхстага, облегчал перенос политической активности в область совершенно радикальных начинаний, не связанных обязательствами перед разрушенными учреждениями. Вакуум институтов стал восполняться альтернативными структурами. 14 мая 1608 г. по итогам переговоров пфальцских представителей с другими протестантскими княжествами в Агауэене под Нордлингеном был заключен альянс, получивший наименование Евангелической Унии. В целях новоявленного соглашения воплотилась заветная мечта протестантских князей-радикалов: создание вооруженной защиты членов союза от всех насильственных акций, прежде всего со стороны католиков, и координация общих политических интересов. Были организованы собственные вооруженные силы, директорат Унии был представлен Пфальцем, а главной исполнительной фигурой стал Христиан Ангальт-Бернбург в чине генерал-лейтенанта. Первоначально в ряды Унии вошли помимо Пфальца маркграфство Баден-Дурлах, герцогство Вюртемберг, франконские маркграфства Гогенцоллернов, Бранденбург под управлением курфюрста Иоганна Сигизмунда, а также три имперских города: Ульм, Нюрнберг и Страсбург. Графы Веттерау в силу довольно больших финансовых взносов, предусмотренных членством в Унии, не могли вступить в ее ряды, однако стали ее верными политическими сателлитами. Позднее состав унии расширился до 9 территорий и 17 городов. Политическая география Унии заключала преимущественно юго-западные и западные земли Империи, т. е. зоны, расположенные в орбите пфальцского влияния.

Не долго оставались в долгу и католики: 10 июля 1609 г. в Мюнхене на съезде католических чинов была организована Католическая Лига. Ядро Лиги образовывали первоначально лишь южнонемецкие духовные и светские княжества: епископства Вюрцбург, Бамберг, Аугсбург, Констанц, Пассау, Регенсбург, Шпейер, Страссбург, Вормс, Бавария. В 1610 г. к союзу примкнули крупнейшие рейнские архиепископства: Кёльн, Майнц и Трир. Тогда же в ряды Лиги вступил имперский бургундский округ, эрцгерцог Максимилиан в качестве начальника немецких филиалов Немецкого ордена и эрцгерцог Фердинанд Штирийский. Организационно Лига распадалась на три округа: рейнский, швабский и франконский. Баварии суждено было играть решающую и направляющую роль в политике Лиги, исключая лишь некоторые этапы. Дипломатическое искусство Максимилиана Баварского, равно как и его организационные таланты, сыграли огромную роль в создании этой структуры.

Лига была представлена традиционными союзными институтами: были созданы касса, армия и дипломатические представительства в Империи и за ее пределами, прежде всего в Риме и в Испании.

С точки зрения эффективности организационных структур в выигрышном свете представлялась скорее Лига, нежели Уния. Состоявшей из достаточно удаленных территориальных массивов Унии не хватало к тому же мощных финансов и прочного согласия внутри. Лига, напротив, обладала надежной опорой в лице Баварии. Хорошо организованное денежное хозяйство Максимилиана, равно как и его постоянная армия, предоставляли Лиге больше шансов на прочность.

Так родились учреждения, не предусмотренные системой Аугсбургского мира, призванные во имя достижения целей своих участников компенсировать недостачу распавшихся общеимперских институтов. Тем самым усиливалась опасная тенденция поляризации религиозно-политических сил. Драматичная логика обстоятельств подталкивала князей к дальнейшим шагам. Не находя действенных средств к достижению компромисса внутри самой Империи, оба альянса устремили свои взоры вовне: за рубежами Империи лидеры Унии и Лиги стремились найти сильных союзников, могущих поддержать их дело в случаи кризиса. Хлопотами Пфальца в 1612 г. был заключен договор с Англией, а в 1613 г. — с Республикой Соединенных Провинций. Кроме того, делалась ставка на дружелюбие и заинтересованность в ослаблении католических сил Империи Франции, где в лице первого Бурбона — Генриха IV (1598–1610) Уния обзавелась своим деятельным сторонником. Лига, в свою очередь, вела интенсивные переговоры с римской курией, но особенно с Испанией, бывшей единственно мощной защитницей католических интересов в Европе. Помимо этого вожди Лиги рассчитывали на дружеские симпатии со стороны Польши, где курс Сигизмунда III Католика воплощал самую последовательную защиту интересов католической церкви.

Прямым следствием стала «интернационализация» имперской политики. Враждебные конфессиональные силы вскрывали имперский организм «вовне», впуская на имперскую арену соседей. Империя превращалась в достояние общеевропейских интересов. Способность ее собственных институтов стабилизировать положение становилась все более иллюзорной.

1. Briefe und Akten zur Geschichte des Dreissigjährigen Krieges in den Zeiten des vorwaltenden Einflusses der Witteisbacher / Hrsg, von der Historischen Komission bei der königlichen Akademie der Wissenschaften. Bd 1–12. (1598–1618). München, 1870–1978.

2. Khevenhueller F. Chr. Annales Ferdinandei oder Wahrhaffte Beschreibung Kaysers Ferdinandi des Anderen. Bd 1–12. Leipzig, 1721–1726.

1. Медведева К. T. Австрийские Габсбурги и сословия в начале XVII в. М., 2004.

2. Пресс Ф. Рудольф II 1576–1612 // Кайзеры. С. 114–132.

3. Пресс Ф. Маттиас 1612–1619 // Кайзеры. С. 133–147.

4. Bahlcke J. Regionalismus und Staatsintegration im Widerstreit. Die Länder der Böhmische Krone im ersten Jahrhundert der Habsburgerherrschaft (1526–1619). München, 1993.

5. Glasen С. P. The Palatinate in European History 1559–1660. London, 1963.

6. Egloffstein H. von. Der Reichstag zu Regensburg im Jahre 1608. München, 1886.

7. Evans R. J. W. Rudolf II. Ohnmacht und Einsamkeit. Graz, Wien, Köln, 1980.

8. Gindely A. Rudolf II und seine Zeit 1600–1612. Bd 1–2. Prag, 1863–1865.

9. Gotthard A. «Politice seint wir bäbstisch». Kursachsen und der deutschen Protestantismus im Frühen 17. Jahrhundert // ZHF, 20, 1993. S. 275–320.

10. Gotthard A. Protestantische «Union» und Katholische «Liga» — Subsidiäre Strukturelemente oder Alternativentwürfe? // ARV. S. 81–113.

11. Gotthard A. Der deutsche Konfessionskrieg 1619 — ein Resultat gestörter politischer Kommunikation // HJ, 122, 2002. S. 141–172.

12. Kossol E. Reichspolitik des Pfalzgrafen Philipp Ludwig von Neuburg (1547–1614). Göttingen, 1976.

13. Lenz G. Der Aufstand Bocskays und der Wiener FYiede. Debrecen, 1917.

14. Loebl A. Н. Zur Geschichte des Türkenkrieges von 1593–1606. Bd 1–2. Prag, 1899–1904.

15. Lorenz K. Die kirchlich-politische Parteibildung in Deutschland vor Beginn des Dreissigjährigen Krieges. München, 1903.

16. Lossen M. Geschichte des Kölnischen Krieges 1582–1586. München, 1987.

17. Molhar A. Fürst Stefan Bocskai als Staatsmann und Persönlichkeit im Spiegel seiner Briefe 1598–1606. München, 1983.

18. Neuer-Landfried F. Die Katholische Liga. Gründung, Neugründung und Organisation eines Sonderbundes 1606–1620. Kalimünz, 1968.

19. Niederkom J. P. Die europäischen Mächte und der «Lange Türkenkrieg» Kaiser Rudolfs II. 1593–1606. Wien, 1993.

20. Notflatscher H. Glaube, Reich und Dynastie: Maximilian der Deutschmeister (1558–1618). Marburg, 1987.

21. Panek J. Das politische System des böhmischen Staates im ersten Jahrhundert der Habsburgischen Herrschaft (1526–1620) // Mitteilungen des Instituts für Österreichische Geschichtsforschung. XCVII, 1989. S. 53–82.

22. Panek J. Der böhmische Staat und das Reich in der Frühen Neuzeit // ARV. S. 169–179.

23. Prag um 1600. Kunst und Kultur am Hofe Kaiser Rudolfs II. Katalog der Austeilung des Kunsthistorischen Museums Wien 1988–1989. Bd 1–2. Freren; Emsland, 1988.

24. Press, KK. S. 161–184.

25. Ritter, DG. Bd2.

26. Ritter M. Geschichte der Deutschen Union von den Vorbereitungen des Bundes bis zum Tode Kaiser Rudolfs II. (1598–1612). Bd 1–2. Schaffhausen, 1867–1873.

27. Schilling, AK. S. 397–420.

28. Schmidt, GAR. S. 132–149.

29. Schulze W. Reich und Türkengefahr im späten 16. Jahrhundert. Studien zu den politischen und geschichtlichen Auswirkungen einer äusseren Bedrohung. München, 1978.

30. Vocelka K. Rudolf II und seine Zeit. Wien; Köln; Graz, 1985.

31. Vocelka K. Die politische Propaganda Kaiser Rudolfs II. (1576–1612). Wien, 1981.