Германский вермахт в русских кандалах

Белый начальник на руинах завода

Рабочий день клонился к вечеру.

Добытый и очищенный кирпич немцы складывали в штабеля, выносили щебень из руин.

Сегодняшний день у них был бы похож на вчерашний и на все прошедшие, если б не эта «Победа» белая, что так медленно, будто крадучись, — пыль чтобы не поднимать, — к ним сейчас приближалась.

Немцы без команды перекур устроили.

«Победа» вошла на площадку и встала.

— Вот это да-а! — засиял улыбкою Валерик. Теперь он без помех и сколько влезет, может разглядывать эту красавицу! К ней же в городе не дотолпиться: таких машин всего лишь две!

Но подойти к машине можно будет, когда начальство выйдет из нее. А что «Победа» привезла начальство, любой котенок мог бы догадаться!

И вот, после паузы недолгой, правая дверка машины открылась, и снизу вытянулся хромовый сапог, начищенный до блеска. Сапог завис, будто в раздумии: стоит ли пачкать сияющую праздничность свою!

«Ну, что же вы!» — поторопил Валерик пассажира.

И человек подчинился. И сапог отважно ступил на землю, по щиколотку утонув в кирпично-известковую пудру. Рядом встал другой сапог, и, крякнув, появился сам приехавший.

«Это казенный человек, раз на «Победе» разъезжает. Начальник!» — словами бабушки Насти определил Валерик человека, оглядывая галифе его и китель «командирского покроя». Не считая сапог, приехавший был во всем белом.

«Сейчас «разгон» будет давать, а может «нахлобучку!» — вспомнил он рассказы мужиков в курилке о начальниках больших и разных.

Казенный человек, руками поясницу подперев и слегка откинувшись назад, стал оглядывать пространство, очищенное от руин, и немцев, что глядели на него усталыми, потухшими глазами.

И тут появился Вальтер откуда-то и скомандовал немцам:

— Ахтунг!

Немцы нехотя шевельнулись. Глазами вялыми глянули на Вальтера: с чего он орет, как перед фюрером? И, будто бы проснувшись, на Белого начальника уставились с дежурным интересом: такого еще не бывало тут!

— Отставить! — махнул рукой начальник. На месте потоптался и со словами «А ну, разреши-ка, сынок!» легко вскочил на штабель кирпичей, у которого стоял Валерик. Со штабеля перешагнул на остаток кирпичной стены и по ней, по кирпичам выступающим, как по ступенькам, еще выше поднялся.

От начальника вкусно пахло табаком и чем-то еще непонятно-душистым, что еще больше возвысило гостя в глазах Валеркиных.

«А фуражка как у товарища Сталина! И сапоги… уже белые наполовину. И никого он не будет ругать, потому что совсем не похож на «ругачего» этот начальник Белый».

Тихо, не хлопая дверкой, из «Победы» вышел шофер и, закурив папиросу из пачки «Север», пошел «пройтись».

— А ты зачем здесь? — озирая руины, спросил Валерика Белый начальник голосом вежливым и нестрашным.

— А я Фрицу помогаю!.. Вон тому, который ломом долбает.

— Тут их много, кто «долбает», — продолжая руины оглядывать раздумчиво, будто себе самому, проговорил приехавший. — Только надо говорить «долбит», а не «долбает»… Я так полагаю, что твоего немца Фрицем зовут, верно?

— Так точно! — по-военному ответил Валерик, указывая на Фрица. — Вот он, без кепки. У него еще волосы седые…

— Седые, говоришь? — раздумчиво проговорил начальник Белый. — Они тут у всех седые…

Сказав это, он по-спортивному бодро сошел со стены, спрыгнул со штабеля и к немцам пошел, чтоб самому убедиться, чем же тут занято столько мужчин, когда город нуждается в специалистах и просто в рабочих руках.

С отставанием на полшага, следовал Вальтер за ним.

А немцы, держа глазами Белого начальника, свечками стояли по руинам.

Сверкающая никелем белая «Победа» и во всем белом этот властный человек зародили в них надежду на перемены добрые в их каторжной судьбе.

Пока Белый начальник в сопровождении Вальтера руины осматривал, немцы работу оставили и к «Победе» потянулись. И с сознанием дела оглядывать стали, и руками дотрагиваться, и кивать головами одобрительно. И совершалось это все в молчании.

И только Иоганн из Кюстрина, оглядев красавицу «Победу», высказал вслух итог своих наблюдений:

— Дас ист гут русиш авто «Победа»!

И добавил, подмигнув Валерику:

— Русский «Победой» победил опять.

И тут Шварц нашел останки немецкого солдата. Нашел сначала контуры заваленной траншеи с немецкими винтовочными гильзами. Копать стал дальше и вышел на пару сапог, лежащих рядом носками внутрь. От сапог в глубину завала уходили две истлевшие штанины серо-зеленого цвета.

Немцы, оставив «Победу», обступили траншею и, не сговариваясь, стали дружно и с такой поспешностью срывать завал, будто не прах под ним лежал, а помощи просил живой еще солдат.

Убрали глыбы. В два счета срыли мелкий щебень. Дальше все делал Шварц. Где лопаткой короткой, где голыми руками, пока на дне траншеи не проступили останки ничком лежащего солдата в каске.

Осторожными пальцами Шварц расправил погон на истлевшем мундире.

— Обер-ефрейтор! — с восхищением сказал Себастьян, а Шварц снял с головы кепку, вытянулся, как по команде «смирно», и очень душевно произнес непонятное Валерику слово:

— Камрад…

— С нами Бог — за фюрера, народ и рейх! — усмехнулся Вальтер, прибежавший узнать, почему в одном месте сразу столько столпилось! У бачка с водой он, под звук набегающей в кружку воды, произнес, ухмыляясь язвительно:

— Может, скомандовать: «Каски для молитвы снять!»

И тут Себастьян Вальтеру бросил в запальчивости на своем языке:

— Если бы все мы были такими!..

— …то лежали бы рядом с ним! — продолжил Вальтер. Брякнул кружкой по крышке бачка и побежал к начальнику.

Кто-то из пленных предложил копать дальше, потому что руки обер-ефрейтора вдоль головы тянулись вглубь завала.

Шварц покопал и нашел пулемет.

— О-о! — невольно воскликнул каждый солдат с восхищением.

— Да-а! — нежданно для немцев, сказал за спиной у них Белый начальник. — Пулемет МГ-39 я знаю…

И затоптались на месте немцы, будто застали их за делом недозволенным, однако расходиться не хотели.

— Распорядитесь, пулемет занести мне в машину, в багажник, — обратился он к Вальтеру. — А прах солдата прикажу сегодня же захоронить… Если при нем обнаружится личный знак, сообщим на родину.

Немцы на пару шагов отошли от траншеи, ставшей могилой обер-ефрейтора. Невеселые лица стали вовсе угрюмыми. Сила какая-то властная тянула к огневому рубежу павшего с оружием в руках германского солдата.

Может быть, эти немцы плененные на себя примеряли участь обер-ефрейтора? И в траншее лежащим каждый мог видеть себя?

«Он погиб как герой, потому что был верен присяге!» — может кто-то подумал. А кто-то, наверно, заметил с безысходной печалью: «Его гибель бессмысленна, если мы проиграли войну!»

У двуликой медали войны стороны резко враждебны, и каждая в отдельности имеет свой удел. Удел поверженных — печален и жесток: героев нет у побежденного народа. Погибшего героя прах зароют в общую могилу без должных почестей и без обряда…

Белый начальник собрался, было, сказать что-то важное, как в ближних руинах, где ползал бульдозер, с грохотом рухнуло что-то, и серое облако пыли взвихрилось.

— Кто мог там быть? — с тревогой спросил он, ища глазами кого-то.

Немцы, с тупым безразличием, только глянули мельком на клубы пыли и опять глаза навели на начальника. Это отчасти его успокоило, но глаза продолжали кого-то искать:

— Где же этот?.. А, вот он ты! — отыскал он Валерика рядом с Фрицем. — Немедленно марш домой! Чтоб ноги его больше здесь не было! — нашел он глазами Вальтера и пальцем погрозил. — Это приказ! Никаких посторонних на заводе быть не должно! Завтра здесь будет охрана и определенный режим!.. А вы мне нужны не здесь, а на стройках города! И все, что там заработаете, пойдет вам на сберкнижки. Живые деньги вы получите на руки перед отъездом домой!..

Немцы с тупым недоверием слушали эти слова, без интереса заметного.

«…Перед отъездом домой!» — невольной издевкой звучало в душе каждого пленного. Пожилые уже не верили, что у них хватит жизненных сил дотерпеть, дострадать до дня того светлого, когда их в дорогу отправят, чтобы вернуться домой:

«Может быть, и наступит тот день возвращения, если к моменту тому меня не сожрет дистрофия или болячка какая…»

А Валерик бежал до барака и плакал слезами обидными.

— О, Степаныч! Это ж кто тебя так огорчил? — остановил дядя Женя Валерика у калитки неправильной.

— Начальник прогнал!

— Фараоны! У них власть! — погрозил кулаком дядя Женя и, чтоб не упасть, за калиточный столб ухватился. Он был пьян и безгубого рта за ладонь не прятал.

Желтых ботинок с подковками на ногах уже не было, а что-то грязное, схваченное во многих местах проволочными скрутками и с трудом похожее на обувь было вдето на босу ногу.

— Тяну на бреющем, Степаныч, с провалом в штопор. Не могу высоту набрать, бляха-муха… Я твою мамку жду. Сказать надо, чтоб не ходила к фараонам за меня хлопотать, а то ж ее заметут, ротвейлеры подлые…

— А мамка домой не приходит! Сколько дней уже все не приходит!

И с прорвавшейся горечью, что давно уже в нем собиралась и когда-то должна была выйти наружу, с беспощадностью детской он прокричал:

— Из-за вас это все! Сами вы к нам не ходите! Понятно!

— Да? — перестал дядя Женя раскачиваться и лоб приложил к столбу кирпичному. — Правильно! Я так и сделаю щас! Будь спок, Степаныч! Чикаться не буду…

От столба оторвавшись, не разбирая дороги, заспешил он стремительно к руинам пустоглазым, оступаясь и путаясь в бурьяне. И так устремился направленно, так уверенно, будто заранее знал, что ждет его там и что потом с ним случится. Оступившись, он свалился в бурьян и затих…

«Вот зачем я такое обидное крикнул! Зачем! Вот зачем!»

Подбежал к дяде Жене, за плечо стал его тормошить:

— Дядя Женя, простите меня! Простите! Я так не хотел! Оно вышло само! Вставайте! Что вы так на земле? К нам идите. В нашей комнате будете спать. Я открою. А чего же вы плачете?

— Да ударился я, бляха-муха, — прошептал он, вставая. — Ты иди. Я теперь дотяну…

…Уже вечерело, когда, умывшись на озере, Валерик к бараку пришел, его встретила бабушка Настя:

— Молочко свое выпей, и спать. Тебе завтра в очередь надо за хлебцем вставать. Дак ложись. А как хлебец получишь, полбуханки Коротчихе-бабке отдай: я у нее позычала, когда Гера была. Наша ителлигентка всегда без хлеба является. Для виду конфеткой мусолится, а селедку рубает, как дядя ломовой. По рыбине целой да коньяка по бутылке. И смашно так все уговаривает, но не жадная: последнее разделит. Видно, горя хлебнуть довелось. А может, и смерть свою видела да ее и пересилила.

— А разве такое бывает, бабуля?

— Бывает, внучек ты мой, — бабушка Настя вздохает. — У людей смелых да праведных… Девка она честная и правильная, потому и несчастная.

— А почему, когда люди хорошие, то плохо живут?

— А кто ж его знает, дитенок ты мой. Да и рассуждать уже некогда: солнышко наше ушло на покой, значит, и нам пора в люлю. Надо теперь «Отче наш» прочитать да «На сон грядущим». А когда ляжешь, тихонько скажи: «Спать ложуся, крестом крещуся. Ангелы на боках, Пречистая Божая Матерь в головах». И будешь спать себе с Богом до самого утра.