Героические злоключения Бальтазара Кобера

21

Они провели в Тревизо шестнадцать дней. Матьяш Матьяш имел там знакомых студентов, которые, как и он, увлекались эмблематикой. Эта наука мало интересовала Бальтазара, и он использовал эти дни, чтобы побродить по городу. Так открыл он мастерскую Антеньяти, органистов, которая в те времена находилась на площади Панталеоне, напротив статуи слона, несущего на спине обелиск.

Антеньяти испытывали к органу уважение, какое афиняне чувствовали к гармонии. От отца к сыну передавали они секреты изготовления этих настоящих машин для производства музыки, прибавляя свои собственные открытия к открытиям предшественников. Так, Джованни разработал систему наладки носового и трубного регистров, Леоне изобрел духовой ящик с регистрами, заменивший духовой ящик с пружинами, Флавинио усовершенствовал конструкцию языков. Работая, они не просто соблюдали правила своего ремесла, но и следовали высоким принципам определенной метафизической концепции, вкладывая в свою деятельность много серьезности и ума.

Флавинио Антеньяти разрешил Бальтазару полюбоваться своими ремесленниками за работой, которые трудились в просторной столярной мастерской, где с любовью выстругивали духовые ящики, деки, ящики для клапанов, захлопки и покрышки. Именно там молодого человека представили его высокопреосвященству Пьетро Кавалино Ненни, магистру епископального капитула, который изъяснялся по-немецки с такой же легкостью, как и по-венециански, и который, следовательно, мог свободно беседовать с нашим «варваром». Прежде всего, он удивился, что молодой богослов из Дрездена, дипломированный в Тюбингене, оказался в Тревизо и попытался доискаться, в чем здесь причина. Кобер повелся осторожно и сказал, что направляется в Падую, чтобы усовершенствовать там свое образование, поскольку лютеранское богословие не соответствовало его вере – что отчасти было правдой.

На самом же деле Бальтазар сунул руку в очень опасное сцепление шестерен. Было очевидно, что Ненни он внушил подозрение, и потребовалась вся неопытность нашего студента, чтобы позволить увлечь себя на эту скользкую тропинку. Поэтому он был весьма удивлен, когда магистр епископального капитула пожелал ему хорошо провести время в Венецианской республике, но сдобрил свою маленькую речь довольно острым соусом, добавив, что «обладателя такого диплома» необходимо тщательно проэкзаменовать, дабы убедиться в благонамеренности его познаний и чувств. Не могло быть и речи о том, чтобы он и дальше бродил по стране таким образом без специального пропуска, который поможет ему уберечься от больших «неприятностей»…

Встревоженный, Бальтазар рассказал о своей встрече Матьяшу, и тот посоветовал ему посмотреть опасности в глаза и согласиться на экзамен в вопросах веры, который засвидетельствует его католическую искренность и приверженность Риму. Наш друг запротестовал, сказав, что он не больше католик, нежели лютеранин, и что он не чувствует к папе ни ненависти, ни любви. Он христианин, не принадлежащий ни к одной из Церквей, поскольку эти последние дали обильные доказательства своей несовместимости с Духом. Матьяш, выслушав эту речь, воздел руки к небу и воскликнул:

– Если ты с такой откровенностью выскажешь свои мысли, ты пропал! Неужели ты хочешь вновь оказаться в тюрьме?

Флавинио Антеньяти, увидев, что Бальтазар загрустил, спросил его в чем причина этой грусти. Молодой человек рассказал, чего от него требуют.

– Нам грех жаловаться, – сказал органист. – Если сравнивать с Римом или Флоренцией, Венецианскую республику можно считать свободной страной. Так или иначе, тебе пришлось бы отвечать на вопросы одной из комиссий, назначенных святой инквизицией, и я не сомневаюсь, что ты был бы ею уличен. Здесь же Ненни допросит тебя чисто формально и выдаст тебе пропуск в том случае, если ты пообещаешь ему пожертвовать энную сумму на нужды бедняков…

Бальтазар ужаснулся услышанному.

На следующий день его высокопреосвященство Пьетро Кавалино Ненни принял студента в своем роскошном дворце, который он унаследовал от предков. Таким образом экзамен состоялся среди богатых ковров, мрамора и зеркал. Матьяш сопровождал своего нового друга.

– Подойдите! – сказал прелат, на чьем розовом лице блуждала довольно двусмысленная улыбка.

– Ваше высокопреосвященство, – начал Матьяш, – поскольку мой друг не очень хорошо изъясняется по-венециански, он попросил, чтобы я сопровождал его…

– Я достаточно хорошо разговариваю по-немецки! – вскричал Ненни.

– И он поручил мне передать вам этот кошелек на нужды ваших бедняков…

– А! Прекрасно, – сказал Ненни, чье выражение лица вмиг изменилось. – Хотя этот мальчик и прибыл к нам из Германии, он, как я вижу, хорошо знает наши обычаи… А я опасался, что он не имеет средств. Прошу садиться.

Когда наши друзья сели, Ненни вытащил книгу из ящика своего письменного стола и стал молча ее листать. Потом, найдя интересующую его страницу, сказал:

– Это вопросы, которые Конгрегация святой инквизиции составила, с тем, чтобы мы их задавали в подобных случаях. Я зачитаю вам их. Они составлены на латыни. Вы понимаете латынь?

Бальтазар уже собирался ответить отрицательно, когда Матьяш подал ему знак молчать. И тогда его высокопреосвященство начал читать с театральной выразительностью в голосе вопросы, которые относились к святому причастию («Верители вы в реальное Присутствие в видах?»), к Троице («Верите ли вы в происхождение Святого Духа от Сына и Сына от Отца?»), к Богородице («Верите ли вы, что Мария, мать Иисуса, начала от воли Святого Духа и без человеческого участия?»), к римо-католической церкви («Верите ли вы, что святая римо-католическая Церковь есть единственной церковью-наследницей святых апостолов и, в частности, святого Петра?»), к таинствам («Верите ли вы, что существует семь таинств? Назовите их.»).

На большинство этих вопросов Бальтазар не смог бы ответить в согласии с римской догмой, известной ему лишь a contrario.[39] Но поскольку, в любом случае, он не понимал латыни, то он молчал, пока прелат продолжал свое чтение. Окончив читать, Ненни спросил по-немецки:

– Отвечаете ли вы утвердительно на все эти вопросы? Видя, что Бальтазар колеблется, Матьяш дал ему пинка ногой, вынудив его произнести «да», которое прозвучало достаточно твердо, так как этому способствовала сильная боль в лодыжке.

– Очень хорошо, – сказал Пьетро Кавалино Ненни, поднимаясь. – Я полагаю, будет достаточно, если вы поклянетесь на Евангелии, и тогда эта маленькая формальность будет улажена.

Бальтазар задрожал всем телом. Никогда он не согласился бы стать клятвопреступником. Ненни открыл Библию и спросил:

– Вы знаете Никейский символ веры?

Бальтазар ответил утвердительно, не добавив, что не может подписаться под всеми его пунктами.

– Тогда положите, пожалуйста, правую руку на Евангелие и прочитайте наизусть этот символ.

Внезапно нашему другу пришла в голову мысль прочитать протестантское Credo,[40] которому научили его в детстве, то есть на диалекте Баутцена. Так он и сделал. Ненни, не понимающий ни слова на этом наречии, выслушал его со снисходительной улыбкой, и когда Бальтазар закончил, сказал ему:

– Я очень ценю эти народные говоры – они опора Церкви.

И произнес целую речь, касающуюся сопоставлений между корнями германскими и корнями латинскими.

Вечером, уже имея в кармане пропуск, два друга потешались над страхом, пережитым во время произнесения Credo, но это приключение показало Коберу, каким надо быть осторожным.

– Это одна из самых существенных причин, почему сегодня так популярно искусство эмблем, – объяснил Матьяш. – Оно учит, как прятать истины, которые пришлись бы не по вкусу Риму.

Бальтазар не мог высоко оценить эту разновидность лицемерия, но вынужден был признать, что она является отличным средством для борьбы с твердокаменной Церковью, агрессивное приспособленчество которой он уже не мог терпеть.

Флавинио Антеньяти, когда узнал, как прошел экзамен, проведенный его высокопреосвященством магистром епископального капитула, посоветовал Бальтазару прочесть «Вечное Евангелие» Иоахима де Флоре; это было произведение, запрещенное церковной цензурой, но некоторые передовые католические круги с увлечением зачитывались им. Там провозглашалось пришествие Духа в третьем веке после пришествия Христа. К этой вере могли примкнуть равно протестанты и католики, иоахимиты видели в ней средство возможного объединения обеих конфессий в лоне одной вселенской Церкви, что стало бы в некотором роде предвосхищением Небесного Иерусалима.

Бальтазар прочел Иоахима де Флоре с большим энтузиазмом, этот писатель, как ему казалось, подвел итог взглядам всех предыдущих мыслителей и, в частности, тех, с которыми познакомил его Каммершульце и которые следовали традициям каббалистов, таких, как Пико делла Мирандола и Рейхлин. Но в то время как Флавинио Антеньяти считал неизбежным близкий конец света, разделяя в этом мнение францисканца Бариуса, высказанное в его книге «Vaticinia»,[41] изданной шесть лет назад в Венеции, наш друг рассматривал «Апокалипсис» как высшее откровение, ниспосланное всем людям, которые возродятся милостью Духа. В его глазах, История была чем-то весьма незначительным, событийным рядом, естественно связанным с грехопадением человека, который немного прославило лишь появление Христа при Понтии Пилате. Он придавал очень мало значения «историческим судьбам людей, которые могли обрести смысл только в судьбе иерофанической, то есть Искуплении, происходящем в сердце каждого человека».

В действительности – но Бальтазар этого еще не знал – иоахимитов было много среди более или менее образованных вестников, и они дали начало очень важному течению мысли, одним из главных представителей которого станет через несколько лет Иоанн-Валентин Андре, тогда еще студент Тюбингенского университета. Кстати, именно в этой среде под духовным влиянием такого мыслителя, как Каммершульце, смог возникнуть так называемый тюбингенский кружок, где одной из самых значительных фигур был также Тобиас Гесс, ученик ректора Эбергарда Оппенгеймера. Здесь, в Венецианской республике, влияние иоахимитов исходило, главным образом, от Томмазо Кампанеллы, который несколькими годами раньше принес в Падую, кроме своих каббалистических познаний, такую откровенную враждебность к Аристотелю, что пришлось попросить его удалиться в один из калабрийских монастырей.

Матьяш Матьяш, погруженный в свои эмблемы, остался бы в Тревизо и дольше, если бы Бальтазар, сгорая от нетерпения, не уговорил его покинуть город вместе с ним. Таким образом, 1 мая 1598 года они отправились в Венецию; когда настал вечер, заночевали посреди поля и на следующий день достигли лагуны, о которой наш друг мечтал уже давно.

Они сели на корабль, совершавший рейсы между сушей и островом. Ослепительное солнце омывало этот чудесный день. Сердце Бальтазара колотилось от радости. И однако же чего бы он ни отдал, чтобы Каммершульце был рядом с ним! Возможно, этот Баттиста Строцци, с которым он должен встретиться, сообщит о нем какие-нибудь новости? Поэтому, как только они оказались на набережной, первой заботой Бальтазара было расспросить, где находится сестьере Сан Поло. И только тогда он узнал, что «сестьере» – это квартал, а не улица, как он раньше думал! Но какая разница! Матьяш и он отправились на поиски этого квартала, сворачивая в бесчисленные улочки, переходя мостики, нависавшие над каналами, блуждая, возвращаясь на то же место, где уже были, и в конце концов оказались возле паперти церкви Сан Поло, тогда, когда уже начали отчаиваться ее найти…

Однако, хотя фамилия Строцци была хорошо известна, никто никогда не слышал о Баттисте Строцци. И когда настал вечер, оба молодых человека, изнемогая от усталости, зашли в таверну, где, поужинав жареной рыбой, они еще раз осведомились, может ли кто-нибудь указать им адрес этого неизвестного с такой знаменитой фамилией. И тогда один рыбак, выпивавший в этой таверне, посоветовал ям отправиться на остров Сан Ладдзаро, где, кажется, одного монаха из семьи Строцци звали Дон Баттиста.

На следующее утро Матьяш расстался с Бальтазаром. Ему надо было в Падую, и он проводил нашего друга в Венецию, только чтобы сделать ему приятное. Кобер пообещал навестить его и дал ему немного денег на дорогу. Потом заказал лодку, которая доставила его к монастырю Сан Ладдзаро. Он прибыл туда часу в девятом.

– Дон Баттиста? Он в сестьере Сан Поло, – сказал ему сторож. – Он там делает реставрацию на хорах и вернется сюда только к ночи.

Все объяснилось. Итак, Бальтазар возвратился назад и около полудня вошел в церковь, где действительно трудился монах с несколькими помощниками-мирянами.

Приблизившись к нему, Бальтазар тихо позвал:

– Дон Баттиста Строцци… Дон Баттиста Строцци…

Тот поднял голову от своей работы и с вопросительным выражением на лице подошел к нему. Это был человек лет сорока с очень благородными чертами лица, с проникновенным взглядом. Бальтазар подал ему послание, написанное Каммершульце. Дон Баттиста быстро прочитал его, возвратил молодому человеку и сказал ему по-немецки:

– Я охотно выслушаю вас на исповеди, молодой человек. Идите к исповедальне – она возле статуи святого Иакова – и готовьтесь. Я приду через несколько минут.

Бальтазар пошел туда, куда указал монах, и опустился там на колени. Пламенная молитва сама излилась из его сердца: «Господи, сделай так, чтобы этот человек сообщил мне хорошие новости о Паппагалло и Каммершульце!», потом он стал ждать, пока дон Баттиста закончит устанавливать над скамьями деревянный резной орнамент, изображающий виноградные кисти, которые нависали над кубками. Наконец инок оставил своих помощников и вошел в исповедальню, надев сначала епитрахиль.

– В чем дело, сын мой? – прошептал дон Баттиста сквозь маленькую решетку, отделявшую его от Бальтазара.

– Я ученик Фридриха Каммершульце, – тихо ответил молодой человек.

– Не понимаю, о ком вы говорите… – сказал дон Баттиста.

Бальтазар с тревогой подумал, не ошибся ли он и тот ли это человек, но продолжал:

– Рыжий лис вертит хвостом, я с ним хорошо знаком – я хочу сказать, что я знаком также с Паппагалло…

– Я вижу вы знакомы со многими, – сказал монах, – но с кем еще?

Бальтазар молчал. Какого еще знака ожидал от него этот человек? Он пролепетал, заикаясь:

– Моя фамилия Кобер. Я родился в Баутцене. Мои отец и мать умерли. Паппагалло взял меня к себе…

По другую сторону решетки воцарилось долгое молчание. Наконец из полутьмы прозвучал голос:

– Мой бедный мальчик… Когда выйдете отсюда, опуститесь на колени, как будто вы приходили принести покаяние. Потом идите к Гарганелле, улица Сан Фантин. Это дом немного особенный, но эта деталь для вас не имеет значения. Позже я к вам приду.

– А где Паппагалло? И что с Каммершульце? – спросил Бальтазар.

Но монах уже ушел.

– К Гарганелле, улица Сан Фантин, – повторял молодой человек, притворяясь будто молится.

Повторял он эту фразу и тогда, когда вышел из церкви и искал «немного особенный дом», который указал ему его странный исповедник. Раза два-три он спрашивал дорогу, и ему показалось, что люди, к которым он обращался, смеются. Наконец он оказался на искомой улице. На вывеске было написано по-венециански, красными буквами на золотом фоне: «Гарганелла. Здесь принимают гостей». Эту надпись Бальтазар сумел в конце концов расшифровать. Он подумал, что это гостиница.

Когда он постучал, дверь сразу же отворилась, и показалась личность, подобных которой студенту никогда не приходилось видеть. Это была женщина в разнообразных и многокрасочных одеждах, похожая на башню, увешанную флагами, чью голову увенчивала рыжая прическа в виде пирамидального пирога, на самой вершине которого сияла стеклянная звезда. Это карнавальное существо излучало улыбку, похожую на зевок луны. Бальтазар остался стоять на пороге, немой, окаменевший. Но уже явились и другие девицы, разодетые и причесанные не менее красочно. Они смеялись, они толкались, словно вышли полюбоваться на обезьяну. Наконец вышла матрона, вся в черном, при появлении которой это светское общество разбежалось, и, наклонясь к нашему другу, ласково спросила, что ему надо.

Бальтазар, немного придя в себя, попробовал заговорить по-венециански, запутался и вернулся к немецкому языку, который синьора Гарганелла понимала превосходно. Узнав таким образом, что этого молодого человека направил сюда дон Баттиста, она поспешила пригласить его войти и какими-то узкими коридорами провела в комнату, предложила ему отдохнуть до прихода монаха и оставила его.

Бальтазар был весьма удивлен атмосферой этого дома, и он не понимал, почему все дамы, которых он здесь встретил, были так смешно наряжены, но подумал, что, наверное, такова мода в венецианском обществе, и начал с нетерпением ожидать человека, который принесет ему новости о Паппагалло, о Розе и, возможно, даже о Каммершульце. Пришел он в действительности лишь через три часа. К этому времени Бальтазар, находясь один в этой комнате, уснул.

Дон Баттиста Строцци сохранил от своих флорентийских предков аристократическую изысканность манер, которую не могла скрыть даже грубая шерстяная ткань его монашеского облачения. Он сел напротив нашего друга и сказал ему:

– Извините меня за то, что я вас так тщательно допрашивал совсем недавно… Мы боимся ловушек, которые расставляет нам святая инквизиция. Более тридцати из наших друзей были увезены под разными предлогами из Серениссимы и находятся сегодня в тюрьмах Рима.

– А Паппагалло? – спросил Бальтазар.

Дон Баттиста опустил глаза.

– Он в Риме.

– В тюрьме? В руках святой инквизиции?

– Нет, нет! Успокойтесь. Он на свободе, хотя и прячется. Пока не закончится процесс над Джордано Бруно, он останется там.

– А Роза, а другие актеры?

– Они здесь, в Венеции, – сказал монах.

Сердце Бальтазара подпрыгнуло от радости. Но дон Баттиста продолжал:

– Что же касается Каммершульце, мой дорогой мальчик, то я должен сообщить вам правду.

Не зная, как выразить то, что собирался рассказать, он колебался минуту, потом начал:

– В последний раз вы видели вашего замечательного учителя в гостинице в Боцене. Некий фламандец по фамилии Дюсберг разделил вашу трапезу. После чего они с Каммершульце вышли и больше не вернулись. Что же случилось? Так вот, мой дорогой мальчик, этот Дюсберг только разыгрывал из себя пьяного, а на самом деле был подослан к Каммершульце лютеранскими властями Дрездена и Нюрнберга, чтобы предложить ему ужасную сделку.

Бальтазар слушал дона Баттисту с волнением, которое так сильно перехватило ему горло, что он с трудом мог дышать.

– Сделка состояла в следующем: или Каммершульце согласится уехать в Германию, где ему гарантируют справедливый суд, или вас, Бальтазара Кобера, убьют тут же, немедленно. Две женщины, которые сидели с вами за столом, имели с собой яд, которого достаточно было подсыпать в ваш стакан. Каммершульце сел в карету, ожидавшую его.

Бальтазар разразился рыданиями. Значит, один из самых великих умов Европы пожертвовал собой ради того, чтобы спасти от смерти его, жалкого и никому не нужного подростка?

– Но откуда у Франкенберга столько ненависти к нам? – спросил он наконец.

– Мой дорогой мальчик, чтобы вы поняли причины этой беспощадной борьбы, вы должны знать, что Франкенберг всегда подозревал Каммершульце в том, что он распространяет идеи Томаса Мюнцера. Этот Мюнцер был послан Лютером в Цюрих проповедовать Евангелие. Но он подружился там с неким Николаем Сторхом, купцом-суконщиком, с которым основал секту, вскоре взбунтовавшуюся против Лютера. Пребывая в состоянии крайней экзальтации, эти братья принялись проповедовать превосходство Святого Духа над Христом, критиковать Реформацию и ее вождя, которого они поставили на одну доску с папой. К тому же Мюнцер и его ученики присоединились к восставшим крестьянам Тюрингии, называя Лютера «доктор Ложь», «язычник душой и телом», «жирный и сластолюбивый тюк духовности»… Было бы странно, если бы после этого они смогли найти общий язык!

– Но Каммершульце никогда не говорил мне ничего подобного! – воскликнул Бальтазар.

– Безусловно, – ответил дон Баттиста, – но Франкенберг и его ректоры вбили себе в голову, что братство вестников – это ответвление секты Мюнцера и таборитов. Для них Паппагалло, Каммершульце, Циммерманн – это бунтовщики, которые прячут свой замысел опрокинуть Церковь под философической наружностью. Разве Мюнцер не писал, что надо, чтобы пришел новый Иоанн и, согласно завету Илии, заставил гудеть и звенеть все трубы, чтобы они запели пламенным чувством, которое дает познание Бога? Разве не добавил он, что каждому, кто чинит препятствия Слову Божьему, не будет пощады? С той поры, как вестники поддержали оказавшихся в тяжелом положении ткачей, их обвинили в желании оказать сопротивление лютеранству…

Дон Баттиста продолжал:

– Чего больше всего в действительности боятся Франкенберги и Шедели, так это возвращения от христианства к иудаизму. И правда, если устраняется Христос, замененный Духом, то мы оказываемся лицом к лицу с Шехиной.[42] Так же и мы, католики, полагаем, что если устранить Богородицу, то мы оказываемся перед Софией гностиков. Хорошенько задумайтесь над тем фактом, что когда реальное присутствие Христа в святом причастии было оспорено, обратились к алхимии, объясняющей превращение материи принципом компенсации. А теперь вспомним, кто такой Фридрих Каммершульце? Алхимик, каббалист и один из трех великих магистров братства вестников. Как же его не подозревать?

– Но вы сами, – спросил Бальтазар, глубоко встревоженный, – вы, монах обители Сан-Ладдзаро, что об этом думаете вы?

Дон Баттиста улыбнулся.

– О, мой дорогой мальчик, если бы святая инквизиция могла заглянуть на дно моего сознания, меня уже отправили бы на костер! Я считаю, что ошибка Рима берет свое начало от filioque.[43] С той поры, как решили, что Дух Святой исходит не только от Отца, но и от Сына, возникли две взаимообратимые ошибки: одна, которая давала превосходство Сыну над Духом, а значит, Церкви из Камня над духом пророчества; и другая, которая помещала исторически Дух после Сына, а значит, определяла его как новое откровение, имеющее отношение к Иисусу! Насколько мудрее были византийцы, для которых Сын и Дух равно происходили от Отца!

– Что будет с Каммершульце? – спросил Бальтазар.

– Над ним попытаются устроить судебный процесс, присоединив его к тому, который был устроен, когда он прятался под именем Франка Мюллера. Что я могу вам еще сказать?

Молодой человек проглотил слезы и, поднявшись на ноги, сказал:

– Я хочу увидеться с Розой… Где она?

– Ее уже предупредили, что вы здесь, в этом доме. Скоро она придет сюда, к нам. И конечно же, я понимаю ваше волнение, мой дорогой мальчик, но очень важно, чтобы вы взяли себя в руки и подумали о своем самом ближайшем будущем. Роза поможет вам решить, что для вас самое лучшее. Естественно, я тоже буду здесь и всегда готов помочь вам советом, если вы пожелаете. Но никогда не забывайте, что если в пределах территории Венецианской республики вы находитесь в относительной безопасности, то за ее границами все может, к несчастью, случиться…

Бальтазар спросил:

– А что это за дамы? И что это за дом?

Дон Баттиста улыбнулся снисходительной улыбкой.

– Это не совсем подходящее место для молодого человека и еще менее подходящее для монаха, но синьора Гарганелла покровительствует вестникам. Ее дом – это последнее место, где святая инквизиция догадается нас искать. В то время как эти дамы занимаются своим делом на первом и других этажах, мы совещаемся на чердаке.

– Неужели люди не удивляются, что монах заходит в такое место? – спросил Бальтазар, объятый ужасом.

– Здесь уже все так разложилось, что никто не удивился бы, если бы сюда вошел сам папа, – серьезно ответил дон Баттиста.