Гейдар Алиев

Последний визит генсека

С конца июля до последних дней августа 1982 года Брежнев принимал в Крыму зарубежных визитеров — лидеров стран социалистического Содружества: Густава Гусака (Чехословакия), Эриха Хонеккера (Германская Демократическая Республика), Войцеха Ярузельского (Польша), Юмжагийна Цеденбала (Монголия)…

А 24 сентября Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР полетел в Баку. Как писали газеты, ему «предстояло принять участие в торжествах, посвященных вручению Азербайджанской ССР ордена Ленина, которым она награждена за большие успехи, достигнутые трудящимися республики в десятой пятилетке по производству продукции промышленности и сельского хозяйства». Наградили Азербайджан еще два года назад и вручить высокую награду могли давным-давно, но Алиев настаивал, чтобы вручателем был Леонид Ильич. И все-таки настоял.

Четыре дня напряженной программы — немалая нагрузка и для человека помоложе. Что же говорить о старом и больном генсеке, который смутно воспринимал все, что происходит вокруг?! Разве что припоминал, как десяток лет назад он, бодрый и подтянутый, энергично шагнул из вагона на перрон. Как под гром оваций и приветствий вышел на залитую людским морем привокзальную площадь и, оглядевшись, вручил двум чернооким красавицам букеты и сам обрадовался теплу этого города. Такого Брежнева российское ТВ не показывает. В сознание нескольких поколений впечатался образ старца, обрюзгшего, беспомощного.

Перелистаем газетные страницы, которые рассказывали «о пребывании товарища Л. И. Брежнева в Азербайджане», расспросим очевидцев, чтобы полнее представить, каким был этот большой спектакль в четырех отделениях.

…У трапа самолета товарища Л. И. Брежнева сердечно приветствовали кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана Г. А. Алиев, Председатель Президиума Верховного Совета Азербайджанской ССР К. А. Халилов, Председатель Совета Министров республики Г. Н. Сеидов, члены бюро ЦК Компартии Азербайджана. Начальник почетного караула отдал рапорт товарищу Брежневу. Были исполнены гимны СССР и Азербайджанской ССР.

По национальным традициям дорогому гостю преподнесли дары азербайджанской земли. Пионеры вручили цветы.

На всем пути из аэропорта в город на улицах, проспектах и площадях, украшенных транспарантами, панно, лозунгами, Леонида Ильича Брежнева сердечно приветствовали сотни тысяч жителей Баку.

Так писали газеты на следующий день, в субботу, 25 сентября 1982 года, и это было правдой. Столица Азербайджана не выделялась из общего ряда пышностью встреч. Такие же помпезные шоу устраивали генсеку в Киеве, Тбилиси, Ташкенте, — таким был стиль эпохи «развитого социализма». Последуем дальше за кортежем машин, который добрался до большой и красивой площади у моря — в то время она носила имя Ленина.

Газетчики, рассказывая о торжественной манифестации, едва сдерживают эмоции.

…Звучат фанфары. Собравшиеся встречают товарища Л. И. Брежнева и руководителей республики бурными аплодисментами, приветственными здравицами в честь Коммунистической партии, ее ленинского Центрального Комитета. Товарищи Л. И. Брежнев, Г. А. Алиев, К. А. Халилов, Г. Н. Сеидов, другие руководители республики направляются к правительственной трибуне, где находятся знатные люди Азербайджана.

Оглашается постановление Бакинского городского Совета народных депутатов: выражая волю всех трудящихся столицы Советского Азербайджана, в знак беспредельной любви и глубокой признательности за постоянную заботу о развитии экономики, культуры, науки и искусства города Совет народных депутатов присвоил Леониду Ильичу Брежневу звание Почетного гражданина Баку. Над площадью звучат овации, слова приветствий.

Народный артист СССР, Герой Социалистического Труда Р. Бейбутов и начальник буровой установки Герой Социалистического Труда С. Нагиев вручают Леониду Ильичу медаль Почетного гражданина города и диплом. Юные ленинцы преподносят цветы.

Товарища Брежнева сердечно поздравляют с присвоением почетного звания представители рабочих, тружеников села, интеллигенции и молодежи. Мастера искусств и коллективы художественной самодеятельности исполняют национальные танцы и песни, славящие дружбу и братство народов нашей многонациональной Родины.

Так заканчивался отчет корреспондентов ТАСС о первом дне визита генсека в залитый теплым сентябрьским солнышком Баку. Надеемся, читатель простит нас за длинные выписки — они помогают полнее представить атмосферу тех дней, увидеть с разных точек зрения героя нашего повествования. Для него, хозяина встречи, хозяина дома — это были, конечно же, особые часы и дни.

«Гость на гость, хозяину радость» — говорит русская пословица. Почти так же звучит азербайджанская: «Коли гость для гостя — радость, хозяину они не в тягость». Азербайджанцы по традиции все самое лучшее предоставляют гостю. В таких традициях воспитывали детей и Алирза и Иззет Алиевы. Если у семьи, даже большой, были только две комнаты, одну держали для гостя. Лучшую постель, одеяло, подушки — для гостя. Как-то маленький Гейдар с братом приехал из Нахичевани в село навестить родственников. «Нас принимали, кормили в прихожей, а в ту комнату не пускали, — вспоминал Гейдар Алиевич. — А это для кого? Это для гостей. Там одна кровать, хорошее шелковое одеяло, подушки. А сами даже без ковра. А я думал, ну хорошо. Гость один раз в год приезжает, или два раза, или три раза, эта комната пустует. А человек здесь живет круглые сутки, и весь год живет в таких условиях. Вот психология какая. Но, видимо, это связано с характером нашего народа: гостю — все лучшее, гостю все хорошее».

Пройдут годы, и один из интервьюеров напомнит Алиеву «слишком частые приезды Брежнева в Баку и слишком пышные приемы в его честь».

— Какая чушь! — в сердцах отзовется Гейдар Алиевич. — Ну что было плохого в приезде первого лица страны? Что плохого в том, что мы, азербайджанцы, по характеру своему гостеприимны, радушны? Что плохого в том, что весь мир, все радиостанции и спутники телевизионной связи были нацелены на Баку? Что плохого, наконец, в том, что в связи с приездами генсека удавалось выбить средства на новое строительство?

Надо отдать должное хозяевам: и в тот последний брежневский визит они не ограничились стандартной программой: венки к памятнику В. И. Ленина и к Вечному огню, дежурный подход к ветеранам. Леонида Ильича привезли на установку «Шельф-2», предназначенную для глубоководного бурения нефтяных скважин; на завод кондиционеров, где гостю вручала цветы бакинская красавица с обнаженными плечами. Вспомнив молодость, он нежно ее погладил. А в воскресенье Брежнев вручал Азербайджану орден Ленина. Прибегнем опять к репортажу ТАСС.

…Открывая торжественное заседание, тов. Г. А. Алиев тепло и сердечно приветствовал Леонида Ильича Брежнева. Он сказал, что приезд товарища Брежнева в канун 60–летия образования СССР, большого праздника интернационализма и братства советских людей, — высокая честь и огромная радость для всех людей республики. Тов. Алиев подчеркнул, что искренние, сердечные чувства жителей Баку при встречах и беседах с Леонидом Ильичом, так же, как и торжественная, праздничная обстановка, которая царит в этом зале, — все это проявление горячей любви, беспредельной признательности трудящихся Азербайджана Леониду Ильичу Брежневу, единодушной поддержки внутренней и внешней политики Коммунистической партии и Советского государства.

Единодушно избирается почетный президиум заседания (задался ли, кстати, хоть кто-нибудь в зале простым вопросом: зачем эта виртуальная икона?) в составе Политбюро ЦК КПСС во главе с товарищем Л. И. Брежневым. Слово предоставляется товарищу Л. И. Брежневу. Все встают и продолжительной овацией приветствуют Леонида Ильича.

Грузный человек с пятью золотыми звездами, тяжело ступая, шел к трибуне. Разложил листки:

— Дорогой товарищ Алиев!

Дорогие товарищи!

Вчера мы вручили республике высшую награду Родины — орден Ленина, а сейчас нам предстоит остро, с партийной прямотой…

Брежнев говорил медленно, спотыкаясь на таком трудном для его искусственной челюсти слове «Азербайджан». Впрочем, в стране, которая уже давно рассказывала анекдоты про своего вождя, к изъянам его речи привыкли; умельцы очень похоже копировали Ильича. Однако теперь по большому залу пролетел шумок: случилось нечто непредусмотренное. Генсек стал зачитывать речь, с которой ему предстояло выступать на следующий день, в ЦК… Со второго ряда к трибуне метнулся помощник генсека Александров — Агентов. Оратор не обратил на него никакого внимания. Растерявшийся помощник вернулся в зал. И тогда к Брежневу подошел Алиев, что-то прошептал и взял завтрашний текст.

— Что ж, бывает, — спокойно сказал генсек, и зал, переживавший вместе с ним, зааплодировал. Дальше Ильич продолжал без запинки, только разок вместо «нефть Азербайджана» сказал: «нефть Афганистана».

— С большим удовлетворением хотелось бы отметить, что Азербайджан вновь первым среди союзных республик выполнил социалистические обязательства по продаже хлеба государству. Примите, дорогие товарищи, сердечную благодарность Центрального Комитета партии и правительства за большую трудовую победу. В чем ключ этих успехов? — задался вопросом оратор. И, оглядев зал из-под густых бровей, вновь вернулся к страничкам с нестандартно большими буквами. — Прежде всего в том, что Центральный Комитет Компартии Азербайджана, его бюро во главе с нашим уважаемым товарищем Гейдаром Алиевичем Алиевым принципиально, последовательно и энергично проводят в жизнь линию партии.

Шел четырнадцатый год с тех пор, как Гейдар Алиев возглавил Азербайджан. Завершался большой этап и его жизни, и в жизни республики, а эти два понятия он, человек долга, не разделял. Ему в самом деле было чем гордиться. Азербайджан из года в год выполнял и перевыполнял государственные планы экономического и социального развития. В республике один за другим вводились в строй новые заводы. Росла добыча нефти — 14 миллионов тонн в год, при этом две трети ее добывалось со дна Каспийского моря. Становились реальностью социальные программы.

В понедельник, встретившись с членами бюро ЦК Компартии Азербайджана и зачитав нужную речь, Брежнев улетел в Москву. Время отсчитывало его последние дни.

Пятого ноября он посидел в президиуме торжественного заседания, посвященного 65–й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, в Кремлевском дворце съездов. Подремывая, слушал большой доклад Виктора Гришина, члена Политбюро ЦК КПСС, первого секретаря Московского горкома партии. Виктор Васильевич не пожалел красок для генсека-председателя:

— В своих ярких докладах, выступлениях и трудах он обогатил марксистско-ленинскую теорию фундаментальными обобщениями и выводами. С его именем советские люди по праву связывают глубокий поворот экономики страны к многообразным задачам благосостояния народа, огромную организаторскую работу партии по их реализации. Незыблемая верность ленинским заветам…

Старался товарищ Гришин, ничего не скажешь, но и ему было далеко до коллеги Шеварднадзе. Эдуард Амвросиевич сделал политическую поправку к географии. Своим гордым заявлением о том, что солнце Грузии восходит на севере, в России, он затмил всех — ашугов и акынов, бандуристов и бардов.

Седьмого ноября Брежнев постоял на Красной площади, приветствуя парад и демонстрацию. На приеме в Кремлевском дворце съездов произнес небольшую речь и предложил многоэтажный тост:

— За нашу ленинскую партию! За великое братство народов — Союз Советских Социалистических Республик! За счастье и благополучие каждой советской семьи! За прочный мир на земле и дружбу между народами! За здоровье всех присутствующих в этом зале!

Это был последний тост в его жизни. В пятницу, 12 ноября 1982 года, первые полосы советских газет вышли в траурных рамках.

…Из жизни ушел верный продолжатель великого дела Ленина, пламенный патриот, выдающийся революционер и борец за мир, за коммунизм, крупнейший политический и государственный деятель современности Леонид Ильич Брежнев.

Медицинское заключение о болезни и причине смерти… От комиссии по организации похорон: похороны Леонида Ильича Брежнева состоятся в понедельник, 15 ноября, в 12 часов дня на Красной площади.

12 ноября собрался пленум ЦК КПСС, который избрал генеральным секретарем Юрия Владимировича Андропова. В тот же день участники пленума пришли в Колонный зал проститься с Брежневым. В центре большого снимка — Андропов и Тихонов, слева — Шеварднадзе, Алиев, Кузнецов — в то время первый заместитель Председателя Президиума Верховного Совета СССР.

Смена в правящей верхушке КПСС и — автоматически — Советского государства требовалась давным-давно. Старцы, которые уже мало что соображали, правили великой страной. Точнее, не столько они, сколько окруженцы, тесной толпой «стоявшие у трона».

Брежнев тяжело заболел в 1974 году, во время поездки на Дальний Восток. Состояние его постоянно усугублялось. В минуты просветления он и сам чувствовал, что пора отойти от дел. Но окружение настойчиво его отговаривало от такого решения.

В полной прострации был Андрей Павлович Кириленко. Он еще числился секретарем ЦК и членом Политбюро, но давно не появлялся на заседаниях. Болел Черненко. За седьмой десяток перешагнули Устинов и Громыко… Та еще команда собралась!

За пару лет до ухода со сцены Леонида Ильича старые большевики проводили в лучший мир Михаила Андреевича Суслова, человека № 2 в партийной иерархии, «серого кардинала», который провел на Старой площади почти полвека. С ним считался Сталин. Он был одним из тех, кто во время кремлевской борьбы за власть после Сталина помог Хрущеву оттеснить от власти Молотова, Маленкова, Кагановича и «примкнувшего к ним Шепилова» (формула из официальных партийных документов, ушедшая в народ). В апреле 1964 года, когда Хрущеву исполнилось 70 лет, Суслов старательнее всех провозглашал здравицы в честь дорогого Никиты Сергеевича. Через десять лет он с такой же партийной яростью обличал Хрущева и раздувал костерки славословия Брежневу. В общем, стране как воздух необходимо было обновление. Об этом во весь голос, определенно и четко, сказал Юрий Владимирович Андропов. Он почти два десятка лет возглавлял КГБ СССР, последние два года был секретарем ЦК КПСС, вел заседания Политбюро, оставался, как говорят, на хозяйстве, а потому лучше многих знал реальное положение дел.

Трудно сказать, была ли у Андропова проработанная в деталях программа обновления страны. Алиев по этому поводу говорил так: «У Андропова было много планов, которые он не раскрывал, эти планы остались неизвестными». Но прежде необходимо было определить, что на самом деле представляет собой «общество, в котором мы живем».

Ученые люди изощрялись в формулировках, придумывая названия системе: реальный социализм, зрелый, развитой… Но и этот плод, как оказалось, нуждался в совершенствовании. Перед страной все острее вставали прозаические, повседневные задачи: накормить и одеть людей, дать им крышу, образование, выпутаться из войны в Афганистане.

22 ноября 1982 года, Москва

Очередной пленум ЦК КПСС обсудил доклад заместителя Председателя Совета Министров СССР, председателя Госплана СССР Николая Константиновича Байбакова «О Государственном плане экономического и социального развития СССР на 1983 год» и доклад министра финансов СССР Василия Гарбузова «О Государственном бюджете СССР на 1983 год».

Еще в официальном сообщении говорилось о том, что пленум рассмотрел организационные вопросы:

«Пленум ЦК перевел из кандидатов в члены Политбюро ЦК КПСС тов. Г. А. Алиева.

Пленум ЦК освободил тов. А. П. Кириленко от обязанностей члена Политбюро ЦК и секретаря ЦК по состоянию здоровья и в связи с его личной просьбой.

Пленум ЦК избрал секретарем ЦК КПСС тов. П. И. Рыжкова».

Добавим: Алиев и Рыжков были избраны по предложению Андропова. Накануне, в воскресенье (у Юрия Владимировича и в КГБ, и в ЦК все воскресные дни давно были рабочими) он встретился с ними в Кремле. Как полагается, газеты опубликовали снимок нового члена Политбюро и поместили небольшую биографическую справку.

«Тов. Алиев Г. А. родился в 1923 году в семье рабочего. Член КПСС с 1945 года. Окончил исторический факультет Азербайджанского госуниверситета имени С. М. Кирова.

Работал заведующим отделом Совета народных комиссаров Нахичеванской АССР. Затем — в органах государственной безопасности, где прошел путь от рядового оперативного работника до председателя КГБ при Совете Министров Азербайджанской ССР.

В июле 1969 года был избран первым секретарем ЦК Компартии Азербайджана.

На XXIV, XXV и XXVI съездах КПСС избирался членом ЦК КПСС. С марта 1976 года — кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС.

Герой Социалистического Труда. Депутат Верховного Совета СССР ряда созывов».

По меткому выражению историка и публициста Роя Медведева, на кремлевском небосклоне появилась новая восходящая звезда. Спустя годы свою тогдашнюю оценку высказал Андрей Громыко, министр иностранных дел СССР, один из самых авторитетных деятелей в советском руководстве. Он признался, что подумал про себя: чтобы управлять Советским Союзом, нужен вот такой молодой и энергичный руководитель. Жаль, Андрей Андреевич эту верную мысль не обнародовал в решающую минуту, когда после Андропова и Черненко пришла пора определять нового лидера.

Внешне все выглядело по-прежнему. Но только внешне. Еще воздавалось должное Брежневу и публиковалось постановление ЦК, Президиума Верховного Совета СССР и Совета Министров «Об увековечении памяти Леонида Ильича Брежнева» — переименовать города и районы, присвоить имя Л. И. Брежнева заводам, колхозам, вузам, школам, площади и учебной танковой дивизии, где служил Леонид Ильич в 30–е годы…

А в стране начиналась сверка курса и — впервые! — прозвучало слово ускорение, которое пытался позже присвоить Горбачев.

Об ускорении темпов развития экономики, увеличении абсолютных размеров прироста национального дохода, продукции промышленности и сельского хозяйства, объема розничного товарооборота говорил новый генсек Юрий Владимирович Андропов. Заканчивалась вторая неделя после Брежнева. Первые же слова — не о том, что сделано, а о том, что предстоит сделать. Выделим лишь несколько основных моментов.

Юрий Андропов привлек внимание товарищей «к тому факту, что по ряду показателей плановые задания за первые два года пятилетки оказались невыполненными». Кое-кто, говорит генсек, наверное, просто не знает, как взяться за дело. Необходимо подумать о том, какая помощь должна быть оказана таким товарищам. И еще раз звучит ключевое слово — ускорить. Ускорить работу по совершенствованию всей сферы руководства экономикой — управления, планирования, хозяйственного механизма.

Генсек считает необходимым «создать такие условия — экономические и организационные, — которые стимулировали бы качественный, производительный труд, инициативу и предприимчивость». Но готовых рецептов решения назревших задач нет. Ответы предстоит найти, «обобщая отечественный и мировой опыт, аккумулируя знания лучших практических работников и ученых».

Генеральный секретарь подробно проанализировал узловые проблемы развития базовых отраслей промышленности — топливно-энергетического комплекса, черной металлургии, железнодорожного транспорта. Положение дел на железных дорогах было критическим — и именно этим участком, наряду со многими другими сферами, предстояло заниматься в Совмине Гейдару Алиеву.

Сразу после пленума ЦК партии собралась сессия Верховного Совета СССР. Седьмая сессия десятого созыва. В. один и тот же день, 23 ноября, в одно и то же время, в 16 часов, в Большом Кремлевском дворце открылось первое заседание Совета Союза, а в зале заседаний палат Верховного Совета — первое заседание Совета Национальностей. В Большом Кремлевском дворце, как писали газеты, депутаты и гости продолжительными аплодисментами встретили товарищей Г. А. Алиева, М. С. Горбачева, В. В. Гришина, А. А. Громыко, Д. А. Кунаева, Г. В. Романова, Н. А. Тихонова, Д. Ф. Устинова, К. У. Черненко, В. В. Щербицкого, П. Н. Демичева, В. И. Долгих, Т. Я. Киселева, М. С. Соломенцева, И. В. Капитонова.

Такой порядок продиктовали прессе на Старой площади: публиковать по алфавиту: сначала, понятно, идут члены ПБ, затем кандидаты, замыкают гвардию секретари ЦК. Разумная схема. Но нравилась она не всем. Как же! Открывает список Алиев, а Горбачев — только второй. Ущемляют, Михаил Сергеевич!

Полной истории Политбюро (Политическое бюро) нет и сейчас, хотя после того, когда вместе с Советским Союзом ушла в прошлое КПСС, идет уже второй десяток лет. На съездах партии делегаты избирали Центральный Комитет, а ЦК на пленумах избирал Политбюро, ту верховную власть, которая все знала, все решала, все направляла. В самом составе ПБ (так для краткости будем называть эту структуру) вокруг генсека складывалось, как говорили, ядро, проще — кучка особо приближенных, доверенных лиц. При Сталине в последние годы это были Маленков, Молотов, Берия, Хрущев; Брежнев ничего не решал без совета с Устиновым, Громыко, Андроповым, чуть раньше — Сусловым; Горбачев больше всех доверял Яковлеву, Шеварднадзе, Медведеву…

Сами члены ПБ оставили немного воспоминаний. В советские времена на эту кухню, где варились очень острые блюда, никого не пускали, не слишком открытой она оказалась и в постсоветские годы. Фактически недоступен для исследователей архив Политбюро. Новые хозяева сами выцеживают то, с чем, на их взгляд, можно знакомить общественность. И все же постепенно занавес поднимается.

…ПБ было создано в марте 1919 года — в него входили 5 членов ЦК; специально оговаривались функции: «принимает решения по вопросам, не терпящим отлагательств». Вот первая пятерка ПБ: Ленин — председатель Совнаркома, Троцкий — нарком по военным и морским делам, Крестинский — нарком по делам национальностей, Каменев — председатель Моссовета. По мнению историка Юрия Жукова, персональный состав Политбюро свидетельствовал о том, что это узкое руководство страны, орган скорее государственный, нежели партийный. Сталин продолжил эту линию, закрепив к середине 30–х годов «полное слияние еще недавно существовавших, хотя и формально самостоятельно, двух ветвей власти — партийной и советской». Таким ПБ и оставалось вплоть до горбачевской перестройки, превратившей всевластное Политбюро в дискуссионный клуб.

Рыжков и Алиев, избранные на новые должности на одном пленуме, оказались как бы партийными крестниками. Их поздравляли товарищи. Оба обменялись крепким рукопожатием. Для Алиева в его успешной партийной карьере это был закономерный шаг вперед. А Рыжков признавался позже, что никогда не видел себя партийным работником: «Я ведь производственник».

Разумеется, шапочно они были знакомы давно, встречались на различных совещаниях, пленумах, сессиях, в Госплане Союза, где Рыжков, в недавнем прошлом генеральный директор знаменитого Уралмаша, работал последние четыре года. В руках первого заместителя председателя Госплана были финансы, ресурсы, и руководители республик частенько заглядывали к нему.

Госплан Союза возглавлял Николай Константинович Байбаков, из плеяды знаменитых сталинских наркомов. Николай Байбаков родился в Баку, там стал инженером-нефтяником, известным в деловых кругах профессионалом. В неполные тридцать лет он возглавил трест в Поволжье, а затем и всю нефтяную промышленность, руководил Госпланом РСФСР. В хрущевские времена его за непослушание сослали в Краснодар командовать совнархозом, правда, затем вновь вернули в Москву. После отставки Хрущева Брежнев и Косыгин предложили ему возглавить Госплан Союза. Но где бы ни доводилось работать, Николай Константинович никогда не забывал свою малую родину.

— Байбаков очень хорошо относился к Азербайджану, — замечает Николай Иванович Рыжков. — На протяжении многих лет он представлял республику в Верховном Совете СССР. Гейдар Алиевич, бывая в Москве, всегда заглядывал к Байбакову.

На эти встречи председатель Госплана, как правило, приглашал первейшего из своих первых четырех замов — Рыжкова.

Теперь, после памятного для них пленума ЦК, Алиев и Рыжков впряглись в одну упряжку. Рыжков в ЦК вел экономику, Алиев стал первым замом председателя правительства.

Нам приходилось слышать, что Гейдар Алиев не оставил после себя никаких документов, что в его биографии все переписано, даже место рождения и происхождение родителей. Не согласимся с этой версией. Ведомство Андропова просвечивало кадры лучше любого рентгена. Уверены: о человеке, которого генсек брал с собой в Политбюро, он знал абсолютно все. Род до десятого колена. Связи и окружение, привычки и состояние здоровья. Черты характера. Интересы… Кстати, из тех характеристик высочайшие оценки интеллектуального потенциала и нравственные: непритязателен в личной жизни, аскетичен. Председатель Совмина Николай Александрович Тихонов перешел к Андропову от Брежнева. Почему-то Юрий Владимирович не стал его менять, но первым замом к Тихонову определил Алиева. Возможно, видел в нем преемника на втором посту в государстве? Это не досужая догадка. Такое предположение высказывали многие наши собеседники, знатоки кремлевской кухни.

— Уверен, на посту Председателя Совета Министров СССР Юрий Владимирович Андропов видел не Тихонова, а другого человека, — высказывает свою точку зрения Николай Семенович Конарев. Сейчас он возглавляет одну из крупнейших транспортно-экспедиционных фирм России, ЗАО «Интертранс», перед этим девять лет был министром путей сообщения Советского Союза — назначен по предложению Андропова в ноябре восемьдесят второго. — Совет Министров должен был возглавить человек более масштабный, мобильный, крупный управленец и политик. При этом, очевидно, учитывался и национальный момент — чтобы в правительстве многонационального государства были не только русские. Юрий Владимирович лучше многих других знал кадры. И я, анализируя тогда и позже его кадровую политику, пришел к выводу, что назначение Алиева было сделано с дальней перспективой. Жаль лишь, что Андропову судьба отмерила так мало лет…

Тихонова это назначение явно не обрадовало. В свое время он сам был первым замом у Косыгина и методично продвигался к заветной цели, оттесняя премьера с его незаемным авторитетом. В Алиеве престарелый Тихонов видел энергичного соперника, который пользовался абсолютным доверием генсека и мог в любой момент его заменить; остальных первых замов Николай Александрович не боялся — Байбаков, Архипов были его ровесниками, к тому же они не светились в партийной верхушке. Только два человека из Совмина — сам Тихонов и Алиев были членами Политбюро; казалось бы, самым первым среди остальных первых положено быть Алиеву. Но, уезжая в отпуск или в командировку, Тихонов никогда не оставлял вместо себя Алиева. Конечно, это задевало Гейдара Алиевича, но он умел не подавать вида.

Пять лет в Кремле, в Совмине, пять лет, вместивших целую эпоху — от Андропова до Горбачева с безликим Черненко между ними.

— Наши пути постоянно пересекались, — вспоминает те годы Николай Иванович Рыжков. — Алиев занимался транспортом, легкой промышленностью, рядом других отраслей, а на меня как секретаря ЦК замыкались Госплан, Госкомцен и другие структуры. С первых же дней на наших новых должностях мы начали работать в тесном контакте. Встречались и в ЦК, и в Совете Министров, случалось, вместе работали над документами, обсуждали текущие и перспективные дела.

Гейдар Алиевич мне и тогда нравился, — такой, я бы сказал, солидностью. Он — очень контактный человек. Очень. Никогда не был замкнутым, нелюдимым, высокомерным. Спокойный, с юмором — иногда. С ним по-человечески было легко работать.

Совмин: рабочие будни

Будни Совмина и первого заместителя председателя правительства. Да еще члена Политбюро, а точнее не еще, а в первую очередь! Из чего они складываются? Перелистаем хронику первых месяцев 1983 года.

Третье января 1983–го, понедельник. В Прагу вылетает советская делегация для участия в работе ПКК (Политический консультативный комитет государств — участников Варшавского договора). Вместе с Юрием Владимировичем Андроповым, главой делегации, летят Н. А. Тихонов, предсовмина, министр иностранных дел А. А. Громыко, министр обороны Д. Ф. Устинов, секретарь ЦК КПСС К. В. Русаков.

Проводы по полной программе. Газеты, как положено по протоколу, перечисляют провожающих: от Алиева до Рыжкова. Он — крайний справа на обязательном снимке. Через два года Николаю Ивановичу предстоит переместиться в центр. Алиев в своей «олимпийке» — сзади Тихонова. Николай Александрович пытается порулить. Горбачева на снимке нет. Возможно, в отпуске. В этом же номере «Социалистической индустрии» карта пусковых строек года: пять (!) блоков на АЭС, три ГРЭС, новые разрезы в Якутии и Красноярском крае, которые дадут 20 миллионов тонн угля, газопровод Уренгой — Ужгород (4,5 тысячи км), Уренгой — Новопсков (1,5 тысячи км); новые мощности по производству стали, проката, крупнейшая в мире доменная печь — на Череповецком металлургическом заводе, нынешней «Северстали»… Это только тяжелая индустрия. А еще сахарные заводы, мясокомбинаты, кондитерские фабрики, текстильные производства, жилье, поликлиники, санатории… И задачки, которые подбрасывала жизнь, вроде производства отечественных видеомагнитофонов.

ЦК КПСС, как вспоминал Филипп Денисович Бобков, еще в 1980–м создал специальную комиссию. Несколько раз товарищи собирались и все высказались решительно против. «Нам этого не надо. Пусть таможня и пограничники делают свое дело — изымают видеокассеты на границе», — таково было общее мнение, в том числе министра связи СССР В. А. Шамшина, первого заместителя министра культуры СССР В. И. Попова, председателя Гостелерадио СССР С. К. Лапина. Предложение КГБ организовать производство видеотехники встретило понимание лишь у первого заместителя министра иностранных дел СССР Г. М. Корниенко и — с некоторыми оговорками — у председателя Госкино Ф. Т. Ермаша.

Прошло два года. На следующий день после того, как Ю. В. Андропов был избран Генеральным секретарем ЦК КПСС, комиссия собирается снова. На этот раз решение передать вопрос о видеотехнике в Совет Министров СССР все-таки проходит. Заседание Совмина ведет Гейдар Алиевич Алиев. Советская промышленность начинает выпуск видеотехники.

9 апреля 1983 года Политбюро ЦК КПСС рассматривает проект Энергетической программы СССР на длительную перспективу, до 2000 года. Алиев, как всегда, при обсуждении кардинальных вопросов высказывает взвешенные, продуманные предложения.

12 апреля — Совет Министров и ВЦСПС вносят в Верховный Совет страны проект Закона СССР о трудовых коллективах и повышении их роли в управлении предприятиями, учреждениями, организациями. И в этом, новом для общественной жизни страны документе — мысль Алиева, его раздумья и точные предложения.

18 апреля — Всесоюзное совещание, посвященное развитию сельского хозяйства и реализации Продовольственной программы.

Тот же апрель, 22–е. Политбюро рассматривает вопрос о мерах по дальнейшему развитию топливно-энергетической базы в районах Забайкалья и Дальнего Востока в 1983–1985 годах и на период до 1990 года.

Вечером в Кремлевском дворце съездов — торжественное собрание в честь 113–й годовщины со дня рождения В. И. Ленина. В президиуме — вся кремлевская рать. С докладом выступает Горбачев. Не жалеет красочных эпитетов для Ленина и ленинизма, Коммунистической партии и Советского государства. До отречения генсека от своей партии, от идеалов, в верности которым он клялся, остается всего восемь лет. Кто бы мог тогда подумать?

Перечитывая сейчас тот доклад, то и дело замечаешь банальности. Мелькнула мысль о человеческом факторе в экономике и скрылась за дежурными оборотами типа «крепить дисциплину — дело каждого», аккуратными ссылками на нового генсека — как указывает товарищ Андропов…

— Мы уверены, — заливался Горбачев, — что в борьбе идей окончательная победа будет на стороне правды и гуманизма, на стороне марксистско-ленинской идеологии. Нам, коммунистам, историей вверено самое драгоценное достояние, каким располагает человечество, — идейное наследие гениальных мыслителей и революционеров Маркса, Энгельса, Ленина.

…Десятого мая 1983 года Гейдару Алиеву исполнилось 60 лет. Его наградили второй Золотой медалью Героя Социалистического Труда. Газеты опубликовали теплое приветствие ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета и Совета Министров СССР. В череде поздравляющих в Кремль, к Алиеву заглянул и Филипп Денисович Бобков. Ему запомнилось, «с какой гордостью Гейдар показывал приветствие Юрия Владимировича Андропова. Для него это была, пожалуй, самая высокая оценка».

За этой гордостью, быть может, немного мальчишеской, проглядывает черта характера. Через годы, на одной из больших встреч, Президент Азербайджана сказал, что каждый человек желает, чтобы его труд был оценен: «И я всегда желал этого».

Заметим по этому поводу: Гейдар Алиев, по оценкам тех, кто его хорошо знал, не из породы честолюбцев, людей, по Далю, «страстных к чинам, отличиям, к славе, похвалам и потому действующих не по нравственным убеждениям, а по сим видам». Он всю свою жизнь трудился не ради похвал. Но кому не приятно похвальное слово, признание его дел?

В рабочем календаре Алиева больше всего времени занимает железнодорожный транспорт. Это — личное поручение Андропова. Генсек любил повторять, поглядывая на карту Советского Союза, что в нашей стране железные дороги выполняют роль и экономическую, и стратегическую, и общенациональную, объединяют народы нашего государства в единое целое. Между тем в последние годы дороги работали все хуже. Пригласили на Политбюро министра путей сообщения Павловского — ничего внятного сказать не может, все сторонний кто-то виноват. «Нам с таким министром не по пути», — заключил тогда Андропов.

29 ноября — через неделю после пленума — новым министром путей сообщения утвердили Николая Семеновича Конарева. О таких людях говорят: вырос на железной дороге. Работал и учился, учился и работал, считая самым главным знание дела и порядочность. Начальник отделения дороги, первый заместитель начальника и начальник Южной железной дороги (Харьков), заместитель министра, первый заместитель министра… В этой должности его и пригласили к Андропову.

В кабинете почти в полном составе — без товарищей из других республик — Политбюро.

— Товарищ Тихонов доложил мне о вашем согласии возглавить Министерство путей сообщения, — сказал Андропов. — Мы утверждаем это решение. От Политбюро вопросы транспорта будет вести товарищ Алиев. У вас к нам есть вопросы?

— Есть, — ответил Конарев. — У меня один вопрос. Если и дальше к железнодорожному транспорту будет такое же отношение, как сейчас, то мы к 90–м годам будем здорово сдерживать всю экономику.

И дальше Николай Семенович назвал несколько цифр. В 1970 году сеть получила 80 тысяч новых вагонов. В 1980–м — 70 тысяч. Объем работы увеличился на 25 процентов, а парк вагонов уменьшился на 15 процентов. Каким же образом обеспечивать перевозки? Не лучше положение с локомотивами, рельсами. В начале 50–х годов капиталовложения в железнодорожный транспорт составляли 11 процентов бюджета, в нынешнем, 82–м — 4,2 процента. Да, нужно развивать и атомную энергетику, и другие отрасли, но что будет, если железные дороги не обеспечат перевозки?

В этом обсуждении принимал участие и председатель Госплана Николай Константинович Байбаков. Ему-то Андропов и адресовал заключительные и, видимо, продуманные и взвешенные еще раньше слова о 12–й пятилетке: это должна быть пятилетка развития транспорта, транспортная пятилетка!

Через несколько дней Алиев пригласил к себе Конарева — не через помощников, позвонил сам. Министр рассчитывал вернуться через полтора — два часа, так и сказал замам.

— А продолжалась наша встреча четыре часа пятнадцать минут! — восклицает Николай Семенович.

Да, четыре с лишним часа они «проходили» страница за страницей, проблема за проблемой все железнодорожное хозяйство, все тесно завязанные одну с другой службы. И лишь первые три-четыре минуты Алиев отвел для того, чтобы вспомнить, что он и сам из семьи железнодорожника, отец работал мастером станционной водокачки в Нахичевани, переживал за каждый паровоз…

Такой же обстоятельной и деловой была встреча с заместителем председателя Госплана Виктором Ефимовичем Бирюковым, одним из лучших в стране знатоков железнодорожного транспорта и вообще транспорта.

Вспоминается эпизод из нынешней российской действительности. Премьер Касьянов принимал руководителя одного из центральных ведомств. У того накопилось множество вопросов, излагал сжато, зная, что у председателя правительства день расписан по минутам. И вдруг из комнаты отдыха энергично вышел один из тех, кого на Руси называют олигархами, и сказал: «Миша, я очень тороплюсь, поехали!» Ребята с горячими глазами торопились делать деньги. Какие там проблемы отраслей, экономики, регионов! Интересно только то, что дает прибыль. Бабки. Бабкино время. Им все равно, чем править. Русской нефтью или русским углем. Небом России или ее морями. А всех, кто не с ними, — в отставку, на пенсию или, как отправляли когда-то паровозы, в отстой!

Еще в годы работы заместителем министра Николай Семенович Конарев однажды в воскресенье дежурил по министерству. Звонок.

— Косыгин. Здравствуйте, как дела?

— Все нормально, Алексей Николаевич. Хорошо.

— Как же хорошо, когда вы не обеспечили вывоз зерна из Рижского порта?

Порты не успевали разгружать сухогрузы с импортным зерном, и те болтались на рейде. В Риге, Ленинграде, Мурманске. Вагонов не хватало.

— Примите меры и через два дня мне доложите, — закончил разговор Косыгин.

Через два дня, выполняя поручение премьера, Конарев набирает номер приемной Косыгина и узнает, что Алексей Николаевич в отпуске и звонил в МПС из Латвии. Его и на отдыхе не отпускала работа.

Еще один случай впечатался в память Конарева. В Западной Сибири росла добыча нефти. Чтобы отправлять ее на экспорт, параллельно строили мощные нефтепроводы, железные дороги и осваивали новые тепловозы. Двигатели для них сделали на Коломенском и Харьковском заводах. Государственная комиссия выбрала коломенский дизель, но он оказался неудачным. В конце концов дело дошло до Косыгина. На совещание в Совмин министр путей сообщения Павловский послал Конарева. Николай Семенович, переговорив предварительно со своими специалистами, пришел к твердому выводу: коломенский дизель не готов. В этом были убеждены и железнодорожники с мест.

— Как это не готов?! — перебил молодого заместителя министра зампред правительства Кириллин. — Вот акт, восемь подписей, в том числе и министра путей сообщения Павловского.

Кстати, Павловский, направляя своего зама на совещание к Косыгину, не сказал, что подписал документ. Его указание было другим: «Не давай согласия на коломенский дизель».

— Алексей Николаевич, — возмущался меж тем Кириллин, — как же так, министр подписал, а его заместитель не согласен!

В большом зале заседаний повисла тишина. Косыгин посмотрел на Конарева, на Кириллина, едва заметно улыбнулся.

— Знаете что, товарищ Кириллин, — мне неважно, кто и что подписал. Мне важна правда. Давайте сейчас послушаем начальника депо из Томска.

Так доискивался до истины Косыгин. Так работали Алиев, Конарев, Бирюков…

За те четыре часа они детально разобрали всю обстановку на железнодорожном транспорте.

— В Алиеве, — говорит Конарев, — я встретил не только заинтересованного собеседника, но умного, масштабно мыслящего государственного деятеля. Он четко отделял главное от второстепенного, умел находить то звено, взявшись за которое, по словам классика, можно вытянуть всю цепь. Я почувствовал, что это человек светлого ума. Он не замыкался только в технических проблемах, видел за ними людей…

Сейчас мало кто знает, что до конца 80–х годов железнодорожники не считались участниками Великой Отечественной войны. Они под бомбами и снарядами вели на фронт составы, отправляли из огненного кольца эшелоны с оборудованием в эвакуацию и вот…

— Я задался целью издать книгу, которая стала бы памятником железнодорожникам войны, — говорит Конарев. — И такая книга вышла. Называется она «Железнодорожники в Великой Отечественной войне». Она рассказывает о людях, которые сражались, стояли у руля, у правого крыла паровоза. Стрелочники, осмотрщики вагонов — какой героический труд! Представляете, 20 тысяч налетов на узлы и станции, 115 тысяч километров железнодорожных путей пришлось восстанавливать. Я с радостью подарил эту книгу Гейдару Алиевичу…

А для того чтобы железнодорожники, работавшие в спецформированиях, получили статус участников Великой Отечественной войны, понадобилось еще несколько лет.

В правительстве среди прочих обязанностей Алиев вел комиссию Совмина по оперативным вопросам, сокращенно КОВ. На заседаниях этой комиссии регулярно бывал Юрий Петрович Баталин — первый заместитель министра строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности, позже он возглавлял Госкомтруд СССР, был заместителем председателя правительства СССР.

— На эту комиссию выносились самые разные вопросы, которые требовали, как это видно из ее названия, срочного вмешательства, безотлагательных решений, — вспоминает Баталин. — Под особым контролем комиссии было развитие газовой промышленности, строительство пяти крупнейших газопроводов Западная Сибирь — Центр, а также экспортного газопровода Уренгой — Помары — Ужгород.

Центральная задача пятилетки — так говорилось об этих стройках в партийных документах. Баталин как первый заместитель министра строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности непосредственно занимался ими.

— На заседания КОВ, а проходили они, как правило, еженедельно, министр направлял меня, — продолжает Юрий Петрович. — Когда эти заседания стал вести Алиев, я был приятно удивлен, как он их ведет. Организованно, со знанием дела. Выслушивает разные точки зрения, сопоставляет и после этого принимает решение. Во всем чувствовался большой опыт, незаурядная интуиция.

На КОВ выносилось множество вопросов по самым разным отраслям. Оценить их с ходу подчас было невозможно. Тогда создавали группу, чтобы найти компромисс. Но чаще на это просто не было времени. Например, задерживается поставка труб на трассу. Почему? Завод срывает? Или железная дорога?

В каком звене произошли задержки? Где же истина? Один из вопросов, которым постоянно занимался КОВ, — «узелки» на трассах газопроводов, промыслах. Участки железной дороги от Свердловска до Тюмени и от Тюмени до Тобольска постоянно были перегружены. Прокладывали вторые пути, расширяли станционные… И все равно проблем хватало. Пригодился старый опыт — вести диспетчерское наблюдение по типу воинских эшелонов за составами, которые везли трубы и другие грузы для нефтяных и газовых строек. И в этом активное участие принимал Алиев. И потом Миннефтегазстрой никаких проблем не знал. Благодаря выдержке и собранности, умению разглядеть и оценить, кто работает, а кто только создает видимость дела, Алиев находил верное решение. Я бы добавил и большие психологические способности, умение разглядеть за словами суть. Председатель КОВ, как правило, принимал четкие, ясные решения. Он отличался выдержкой и логикой. Глушил всплески эмоций. По всему было видно, как тщательно, глубоко и серьезно Гейдар Алиевич готовился к заседаниям КОВ. Это было характерно для его стиля.

— Я был и на многих совещаниях, которые проводил Алиев по своим обязанностям в Совмине или по поручению правительства, — продолжает Юрий Баталин. — К нам, в Госкомтруд, стекались чуть ли не все финансовые проблемы. А чтобы решить их, требовались финансы. Например, ввести районные коэффициенты, стимулировать развитие тех или иных производств, регионов. Поднять зарплату учителям.

Но где взять деньги? Госкомтруд предлагает, Минфин возражает. В частности, такой конфликт был с повышением зарплаты учителям. Госкомтруд, опираясь на постановление ЦК и Совмина о школе, на мнение учительства, подготовил свои предложения, Минфин возразил: мол, требуют лишнего. Я был у министра финансов Гарбузова, в Госплане, на разных совещаниях. Отстаивал нашу позицию, потому что она была глубоко аргументированной, выверенной, обсуждена с учителями в республиках, в Академии педагогических наук, в партийных и советских органах. Требования были большими, но мы, как я считал, нашли оптимальное решение. Однако для Минфина и это показалось слишком.

На одном из очередных совещаний, которое вел Гейдар Алиев, страсти обострились. Я докладывал о предложениях Госкомтруда, и вдруг Гарбузов, не спрашивая разрешения у Алиева, начал меня очень резко критиковать. Аргументов по существу у него не было, а в таких случаях переходят на личности: «Вы ничего в этой тематике не понимаете, такие предложения может вносить только дилетант!»

Баталин, помолчав и выдержав паузу, продолжил свое выступление. Гарбузов не унимался, опять прервал Юрия Петровича. Баталин все еще сдерживал себя. Но когда министр финансов прервал его в третий раз, сказав, что надо бы поучиться у старших и опытных людей, прежде чем выходить на такую ответственную трибуну, Баталин бросил реплику:

— Учиться? У вас учиться?

— Хоть бы и у меня, — отозвался министр.

— Чему учиться? Вашей грубости, наглости и беспардонности? — Такого натиска Гарбузов не ожидал. А Баталин отвел душу: — Если вы хотите учить, то учите, а не хамите. И это не в первый раз. — Действительно, Гарбузов, чувствуя за собой силу денег, огромное влияние, мог, мягко говоря, говорить с ходоками свысока. — Неужели вы не понимаете, что вы как член Центрального Комитета партии должны быть примером для нас?!

В зале все замерли, переглядывались. Гарбузов вскочил.

— Товарищ Гарбузов, вы садитесь, пожалуйста, — спокойно заметил Алиев. Но министр переходил на все более высокие тона. — Товарищ Гарбузов, — еще раз обратился к нему Алиев. — Вы посидите, послушайте. Если у вас есть аргументы, вы их приведете. А если аргументов нет, не стоит и возмущаться.

Закончилось совещание. Баталин вернулся к себе. И вдруг звонок первой вертушки. Алиев!

— Вы правильно осадили Гарбузова, товарищ Баталин, — говорит Алиев. — Он вел себя несдержанно. Но я вам рекомендую не горячиться, когда даете отпор.

Звонок запомнился Баталину, потому что это тоже был урок, который член Политбюро не стал давать при всех.

И еще одно наблюдение Баталина: Алиев всегда старался найти точный баланс между возможностями казны и интересами отрасли, ведомства, человека.

Ближе к Алиеву Баталин присмотрелся, когда сам стал заместителем Председателя Совета Министров СССР. Он отвечал за строительство, ряд других направлений. Председателем уже был Николай Иванович Рыжков. По воспоминаниям Баталина, на заседаниях Президиума правительства Алиев обязательно аргументировал свою позицию. Он не мог сказать: «Я считаю, что так нельзя…» — и на этом поставить точку, как делали иные партбонзы, полагаясь на авторитет своей должности. Нет, Алиев продолжал: потому что — и выстраивал четкую систему доводов.

Гейдар Алиевич с юношеских лет ценил людей компетентных, глубоко знающих ту или иную проблематику. И теперь он оценил опыт Баталина-строителя. Если на заседании Комиссии по оперативным вопросам предстояло рассматривать вопросы строительства, обязательно просил Баталина принять участие: «Прошу вас, Юрий Петрович, быть лично. Вместе мы найдем обоснованное решение».

В конце мая 1983 года Политбюро обсуждает вопрос о дополнительных мерах по улучшению изучения русского языка в общеобразовательных школах и других учебных заведениях союзных республик. Дело было чрезвычайно важное. Из Эстонии и Грузии, Киргизии и Литвы в армию шли молодые ребята, едва умевшие объясниться по-русски. Получше обстояли дела в Азербайджане, ну и конечно на Украине и в Белоруссии. Кстати, Гейдар Алиевич Алиев владел русским в совершенстве, чем не раз удивлял и своих искушенных помощников, да и всех, с кем встречался.

— Я поразился, как глубоко он владеет русским языком, — замечает Виктор Ефимович Бирюков. — Работаем вместе над документом. А он очень внимательно вчитывается в каждую фразу, словно взвешивает ее: «Здесь точнее был бы деепричастный оборот». Он свою работу выполнял с большим усердием. И я бы сказал, с талантом.

Политбюро занялось русским языком потому, что в многонациональном Союзе — это язык межнационального общения, абсолютная жизненная необходимость.

В свое время, в бурное хрущевское десятилетие Украину, и не только ее, облетела такая история.

На пленуме ЦК Компартии Украины один из делегатов начал свою речь по-русски. Тут же Никита Сергеевич снисходительно перебил его:

— Разве вы не знаете украинского языка? Работаете-то на Украине! Первый секретарь бросил реплику в погоне за дешевой популярностью в кругах «самостийников», не подумав, что половина республики русские люди и русский для всех — язык межнационального общения. Похожая история случилась в Баку. В Азербайджанском филиале Института марксизма-ленинизма (ИМЛ) при ЦК КПСС ученые обсуждали «Историю Коммунистической партии Азербайджана». Всего собралось около 200 человек — бакинцы и москвичи, коллеги из Туркмении и Грузии, Таджикистана и Казахстана… С учетом такой широкой аудитории обсуждение велось на русском языке. Участники совещания высказали ряд серьезных замечаний. Авторы «Истории», по их мнению, весьма вольно толковали исторические документы, в том числе и ленинские, лакировали и приукрашивали деятельность местных парторганизаций, уровень социально-экономического развития Азербайджана, в частности азербайджанской деревни в конце XIX — начале XX веков. Отмечалось и то, что в книге не получила достаточного освещения борьба против буржуазно-националистических партий и групп; «неумело, а в некоторых случаях и нарочито в книге освещена деятельность партийных работников. Вместо показа конкретной революционной и партийной работы большевиков авторы без конца (когда надо и когда не надо) целыми списками упоминают их фамилии. В то же время деятельность, например, Джапаридзе, Орджоникидзе, Сталина, Шаумяна, сыгравших огромную роль в создании и руководстве партийными организациями Азербайджана, освещена в книге крайне скупо». Один из местных ученых выступил тогда на азербайджанском языке, причем его выступление не переводили: «В книге стоят вопросы так, что Азербайджан мог присоединиться или к России, или к Ирану. А что, разве у Азербайджана не могло быть своего самостоятельного пути развития?» Для того времени крамола! Академик Сумбат-заде перевел часть спорной речи, чтобы, как говорилось в справке для ЦК КПСС, поправить ошибочное и вредное выступление. Закончилось совещание большим скандалом. Зам. директора ИМЛ при ЦК КПСС Н. Шатагин и двое его коллег накатали 15–страничную депешу в ЦК. Писали о встрече с первым секретарем ЦК Компартии республики Мустафаевым, о том, что просили ЦК КП Азербайджана реагировать на неправильные выступления. Мустафаев обещал. Но, «как видно из опубликованного в газете «Бакинский рабочий» от 30 декабря 1958 года весьма несамокритичного отчета о совещании, ошибочному выступлению тов. Курбанова на совещании оценки еще не дано».

Конечно, это был далеко не частный случай. И дело не только в личной несдержанности и грубости заведующего Отделом пропаганды и агитации ЦК КП Азербайджана Курбанова. Этот идеолог бросал коллегам такие реплики: «Какой культ Нариманова? Разве он мало сделал? А кто вас, киргизов, освободил?»

1 ноября 1983–го — Алиев во главе делегации КПСС во Вьетнаме. В той поездке с ним был Николай Иванович Рыжков — он чрезвычайно высоко оценивает работу Алиева как руководителя делегации. Во Вьетнаме была подписана долгосрочная программа экономического и научно-технического сотрудничества наших стран.

20 ноября. Алиев участвует в работе комиссии Политбюро по руководству и контролю за разработкой «Комплексной программы развития и производства товаров народного потребления и системы услуг населению».

3 декабря. Политбюро одобрило мероприятия по созданию единой системы управления воздушным движением СССР, разработанной правительством в связи с реализацией положений Воздушного кодекса СССР. Гейдар Алиевич принимал непосредственное участие в подготовке этого документа.

На 26 декабря был назначен пленум ЦК КПСС. Ожидали, что к этому дню Юрий Владимирович Андропов выйдет из больницы. Увы! Участникам пленума раздали текст выступления генсека. Под таким заголовком он был на следующий день опубликован в газетах: «Текст выступления Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Ю. В. Андропова».

«К большому сожалению, в силу временных причин мне не удастся присутствовать на заседании пленума. Но я внимательно ознакомился со всеми материалами, которые легли в основу плана будущего года… Направляю текст своего выступления».

Алиев с тревогой и горечью перечитывал это прощальное выступление. Все воспринимали его как завещание. Вот Юрий Владимирович словно посылает одобряющий привет Алиеву:

«Неослабного внимания хозяйственных, партийных и советских органов требует работа транспорта. Конечно, за последнее время здесь наметились положительные тенденции. Но, пожалуй, на транспорте больше, чем где-либо, резервов и неиспользованных возможностей, которые можно в короткие сроки привести в действие».

Через два неполных месяца пленум ЦК избирал нового генсека — Константина Устиновича Черненко. — Недолгий, до обидного недолгий, товарищи, срок суждено было Юрию Владимировичу Андропову трудиться во главе нашей партии и правительства.

Кто же знал, что преемнику судьба отвела еще более короткий срок?!

Юрия Владимировича хоронили под залпы орудийного салюта. Гудели — три минуты! — заводы, суда речного и морского флота.

В эти горестные дни Гейдар Алиевич не раз вспоминал их встречи — начиная с самой первой, в 1967 году. Как давно, казалось, это было! Андропов совсем молодой, едва перевалило за пятьдесят, а Гейдару только сорок четыре, оба высокие, крепкие…

«После похорон Брежнева, — вспоминал Гейдар Алиевич, — мы встретились с Андроповым наедине. — «Я нуждаюсь в тебе, хочу, чтобы ты приступил к работе в Москве». Как и раньше Брежневу, я ответил Юрию Владимировичу отказом. Не мог представить себя без Азербайджана, не мог расстаться с Азербайджаном, любимым краем. Но Андропов возразил: «Азербайджан уже тесен для тебя» — и мягко улыбнулся. Когда же я вновь возразил, он повторил построже: «Ты нужен всему Союзу, Азербайджан уже мал для тебя, Гейдар. Ты голосовал за избрание меня Генеральным секретарем, а теперь не хочешь мне помочь».

Конечно, азербайджанцы гордились своим человеком в Кремле! Помимо других обязанностей Алиев курировал связи Советского Союза со странами исламского мира, в котором к нему относились с подчеркнутым уважением. С важными дипломатическими поручениями ему пришлось побывать в Египте, Ливии, Пакистане, Иордании, Ираке.

«В 1984 году меня срочно направили в Дамаск, — вспоминал он. — В Сирии, как сообщил КГБ, между Хафезом Асадом и его братом Рифатом, возглавлявшим сирийскую службу секретной информации, происходит столкновение.

В Кремле не могли допустить смену режима или руководителя в Сирии. Я срочно отправился в Дамаск. Встретился с выздоравливавшим Хафезом Асадом. Несмотря на его недуг, наша встреча продолжалась восемь часов. Прошло немного времени, и он выслал своего брата Рифата в Испанию. Таким образом, проблема решилась, а Политбюро вздохнуло с облегчением».

На протяжении ряда лет послом Советского Союза в Сирии работал Александр Дзасохов, ныне он возглавляет Северную Осетию. «От Президента Сирии Хафеза Асада я слышал много добрых слов об Алиеве», — сказал нам Александр Сергеевич.

Чужие дети

На Алиева, первого заместителя председателя правительства Союза, замыкались два десятка министерств и ведомств. Приходилось, помимо транспорта, заниматься и книгоизданием, и материально-технической базой кинематографии, и здравоохранением, и детскими домами — это было прямое поручение Черненко по записке писателя Лиханова. И еще это был тот случай, когда официальное поручение и душевная заинтересованность абсолютно совпали.

Гейдар Алиевич еще в годы чекистской юности столкнулся с сиротами, беспризорниками, которых выбросила на улицы война. Бывал в детских домах в Нахичевани и в Баку. Знал, что 20 сентября 1945 года заместитель Председателя Совнаркома СССР Н. А. Вознесенский подписал постановление «О детских домах при промышленных предприятиях». При колхозах, совхозах детдома создавались еще раньше, нередко на деньги крестьян. Так, к примеру, было, в Азербайджане. Повсеместно при городских, областных управлениях НКВД действовали отделы по борьбе с детской беспризорностью и безнадзорностью. Помогал детдомам комсомол — в 1946 году молодежь Азербайджана собрала для них 92 стула, 348 тарелок, 275 ложек, 1725 книг, 305 тетрадей. Не от большого достатка делились ребята, порой отдавали последнее. Среди трех сотен тетрадок были и алиевские.

Со временем страна справилась с беспризорностью. А вот о сиротах, прямо скажем, забыла. Редко кто из партийных, комсомольских, советских чинов заглядывал в эту бездну бедствия. Видно, боялись ранить благодушное сознание. Для первого секретаря ЦК Компартии Азербайджана Алиева посещение детских домов, интернатов, где доживали свой век старые люди, было такой же нормой, как поездки на нефтяные промыслы или хлопковые поля. Удрученный казенным обликом этих заведений, он однажды пригласил в ЦК архитекторов и попросил разработать проект такого дома, в котором детям было бы тепло и уютно.

Писатель, председатель правления Российского детского фонда Альберт Анатольевич Лиханов посвятил защите детства, сирот, обездоленных без преувеличения всю свою жизнь. В помощниках у Черненко, избранного генсеком, оказался давний знакомый Лиханова по комсомолу Виктор Прибытков. Он разделял тревоги Лиханова и предложил ему написать записку на имя генсека.

Через пару дней Лиханов принес свою бумагу. Он писал о судьбе маленького человека, в самом начале жизни попавшего в беду. Убеждал, что проблемы воспитания должна разделять общественность. Требовал сиротам поддержки кардинальной. Предлагал программу действий — 45 продуманных пунктов. И в первом же ссылался на опыт Азербайджана.

«При огромном развитии школьного строительства в стране совершенно отсутствует строительство детских домов. Детские дома находятся в старых, порой дореволюционной постройки, помещениях. Отсутствует научно обоснованная концепция современного детского дома. Создав ее, на мой взгляд, надо начинать строительство новых детских домов. Такой — единственный, уникальный — пример подан городом Баку, где при личном внимании тов. Алиева всего несколько лет назад построен образцовый детский дом.

На мой взгляд, существование детских домов в крупных промышленных центрах и отдаленных сельских районах оказывает плохую услугу детям. В далеких селах не хватает квалифицированных педагогических кадров, в больших городах возникает нездоровый микроклимат, в котором активно участвуют родители, лишенные своих родительских прав.

Видимо, в идеале детский дом-школа (школа-интернат нового особого типа) должен находиться в 50–100 километрах от крупного центра (при хороших дорогах), что позволит, не отрываясь от большой культуры, воспитывать детей в спокойной атмосфере полусельской местности».

Свое письмо Альберт Лиханов закончил на высокой ноте: «В годы войны иные секретари райкомов партии начинали свой день с того, что заходили в детский дом. Это понятно. Там жили дети народной беды. Сейчас другие времена. И совсем по-другому слышится беда нынешних маленьких сирот. Но по-другому-то лишь для нас, взрослых, все разумеющих, слышится она. Для ребенка беда всегда горька, независимо от причины.

Партия всегда первой приходила на помощь детям. Верю, что решит она и эту конкретную заботу».

Через неделю Прибытков, помощник генсека, позвонил Лиханову и сказал, что резолюция получена. Константин Устинович поручил заняться этой проблемой Алиеву. Генсек, возможно, обратил внимание на пример с детским домом, приведенный в письме, возможно, вспомнил, с какой настойчивостью Алиев пробивал в ЦК квоты для абитуриентов, школу-интернат с военным уклоном… Дальше события, как вспоминает Лиханов, развивались так.

«Еще через несколько дней позвонила Любовь Кузьминична Балясная, заместитель министра просвещения России, и сказала примерно следующее:

— Спасибо вам за письмо в ЦК, это очень поможет…

Не скрою, звонок был приятным, но я все-таки спросил:

— Скажите, Любовь Кузьминична, а само министерство разве не могло сделать то же самое?

— Конечно нет! — воскликнула она. — На нашу бумажку смотрели бы как на обычный чиновничий документ, а вы — писатель, действуете как бы от имени общества!

Спасибо этой женщине за попытку теоретического, что ли, обоснования той ситуации; я улыбнулся, не очень доверяя такому построению, и оказался сразу — и прав, и не прав.

Еще через несколько дней меня пригласили на совещание в Кремль к Гейдару Алиевичу Алиеву. Он был тогда первым заместителем Председателя Совета Министров СССР. За длинным столом в его кабинете уже сидели люди. Похоже, все между собой знакомые; они оживленно переговаривались. Алиев же был за своим столом, заканчивал телефонный разговор. Его помощник подвел меня к нему, представил. Алиев доброжелательно улыбнулся, пожал руку и, обращаясь ко всем остальным, представил меня: «Это писатель такой-то, прошу любить и жаловать».

Я сел за общий стол, кивал, здороваясь, направо и налево, меня рассматривали с любопытством люди, которых я видел впервые. В кремлевских совещаниях я никогда прежде не участвовал и, хотя был редактором журнала, многих в Москве хорошо знал, здесь не было ни одного известного мне лица: передо мной отворился иной, совминовский, мир, и я, честно сказать, не знал, как себя вести.

Надо признаться, Алиев основательно помог мне. Его речь — короткая и довольно резкая — полностью совпала с прогнозом Балясной. Он многажды ссылался на меня и письмо, особенно подчеркивая, что я писатель и, таким образом, независимый человек, — а продолжая, как бы отверг вторую часть нашего с ней разговора, — дескать, жаль, что ведомства, ответственные за сиротское детство, сами не ставят и не решают вполне очевидные проблемы.

Он сказал, что генеральный секретарь поручил правительству подготовить проект постановления о помощи детям-сиротам. Назвал имена, обозначил еще какие-то, организационного толка, детали. Раза три повторил: консультируйтесь с автором письма, с ним согласовывайте детали, в конце спросил, обращаясь ко мне:

— Когда вы сможете принять участие в следующем совещании? Такого я не ждал: ведь моя роль — это роль просителя. А тут такой вопрос задают. Похоже, я затратил какое-то время на обдумывание ответа, а Алиев уточнил, улыбаясь:

— Здесь сидят чиновники, и они придут, когда вы укажете, вы же человек других занятий, так что — когда у вас найдется время?

— В любой день, — пробормотал я. — Спасибо! Но, как говорится, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Я отменил все свои отъезды, ожидая звонков — от кого только? — но было тихо, а звонить Алиеву — неловко. Это странное затишье длилось месяца два, не меньше, и я уже не знал, что и делать. Прибытков успокаивал: «Раз за дело взялся Алиев, ты не волнуйся».

Наконец из Кремля раздался звонок: «Во столько-то сегодня совещание — приезжайте». Я приехал чуть пораньше, мне дают проект решения. Начал листать — и ахнул. От моих идей остались рожки да ножки. Я взмок, мне аж худо стало. Говорю секретарю: «Скажите Гейдару Алиевичу, что я хотел бы зайти к нему до совещания».

Меня пригласили. Я с ходу: «Это же ужас! Все урезано — до бесстыдства. Так же нельзя!»

Алиев улыбается и говорит примерно так: «Не волнуйтесь, сейчас сядем за стол, я дам вам слово, и все сделаем, как должно быть».

Началось совещание. Сначала выступают заместители трех министров, первый заместитель министра финансов. Улыбаются своему большому начальнику и в один голос утверждают, что подготовлен совершенно необыкновенный проект удивительнейшего постановления, которое перевернет всю сиротскую систему, улучшит, гуманизирует и т. п. Алиев дает им всем высказаться, а потом говорит: — Ну а теперь послушаем, что скажет автор обращения в ЦК. — И смотрит, улыбаясь, на меня.

Умиротворенно-обманные речи предшественников меня распалили вконец, среди откровенной ерунды, которую они пороли, было, к примеру, утверждение, что нормы на питание в доме ребенка достаточно увеличить на 20 копеек в день на одного малыша. Система аргументации была примерно такой: детей много в одном заведении, и когда в общий котел да на 20 копеек еды на душу прибавится — ох как достаточно выйдет! Для кого экономили эти люди и у кого урезали, во имя каких целей, мне и сейчас непонятно. Разве что это была демонстрация чиновничьего — во имя интересов казны — рвения. Только мнимое получалось рвение-то, потому как речь шла о детях в полном смысле государственных. К тому же у меня было заключение независимых диетологов — спецов по малышовому питанию — козырь против бессердечия. Там и нормы витаминного потребления были, и фрукты с соками, кроме каш, и вся остальная, серьезнейшая для такого решения, аргументация. А речь шла о еде для сотен тысяч покинутых малышей: кто за них заступится еще, ежели не власть? И как она должна себя вести, эта власть, коли ответственна за таких маленьких людей? Скопидомничать? Защищать интересы неодушевленного, не известно кому принадлежащего бюджета? Но ведь бюджет этот, о котором и поныне только и говорят, — нарисуй ему голову и брюхо — явится некое подобие клопа, опившегося народной кровью — на самом-то деле вот таким малышам первоначально и принадлежит. Накорми и напои сперва сирых и убогих, да стариков не забудь — и уж потом все остальное дели, остатками наделяй все прочие многообразные потребности — так бы, кажется, должно разуметь и действовать отечество, ответственное перед своими гражданами.

Ан нет! Не только теперь, но и тогда, когда слово это угнетающее — бюджет — не часто слышимо было людьми, жили у подножия этого неведомого, незримого клопа церберы, понимающие свою службу как лай и охрану чего-то от кого-то.

Короче, вместо 20 копеек в сутки на малыша в доме ребенка пробил я 1 рубль 20 копеек, вместо 10 рублей на ситцевый халатик для производственной практики в детском доме или школе-интернате — целых две сотни, потому как большинство сиротских заведений было — да и осталось — в сельской местности, где ребята практикуются не в светлом и теплом цеху, а у трактора, и нужен им ватник, такие же штаны, шапка, валенки с галошами да рукавицы, не говоря уж о рубахе…

И вот так, пункт за пунктом, отбил я под наблюдением Алиева все, что выплеснули сидевшие за столом чиновники. И Алиев меня по всем позициям поддержал, кроме одной. Еще тогда, в 1984 году, я предлагал воссоздать Детский фонд имени В. И. Ленина.

Заместитель министра финансов, который только что не желал дать денег сиротам на телогрейки, вдруг вскинулся:

— Что скажет заграница? Что мы, своих сирот не обеспечим, что ли?

Резало, видать, еще и слово «благотворительность», которое я употребил в разговоре.

Алиев сказал извиняющимся голосом:

— Похоже, к этому мы еще не готовы…

Но я был счастлив тем, чего уже добился, не скрою, опасался, как бы вопрос о Фонде не перекатился в сферу идеологическую, а значит, Совмину и Алиеву неподвластную. Ясное дело, попади замысел о возрождении благотворительного фонда, пусть и детского, пусть и под именем Ленина, пусть под знаком не организации, а воссоздания уже бывшего при советской власти дела, почему-то, однако же, закрытого, в руки к партийному боссу типа Суслова, постановление о сиротстве могло вообще накрыться. Ликуя от того, что удалось пробить, я отступился.

Видать, чтобы я не «блуждал» больше в аппаратных коридорах, а детей чиновники не объехали по кривой, Гейдар Алиевич сделал так, что я визировал новые варианты постановления. И вот — чудо! — в 1985 году решение было принято и обнародовано. Я ликовал.

Выражаясь нынешним языком, экономическое положение сиротского детства изменилось радикально. Стало больше еды, одежды. Одетые прежде серо детдомовцы преобразились. Курточки, платья, пальто, рубашки — да все у них стало новым и красивым, как у благополучных, «домашних» детей. У персонала выросла зарплата. Вообще, сиротство, стыдливо неупоминаемое прежде, вдруг стало в центре внимания. Дело обернулось таким манером, что в шефы к сиротским заведениям чуть ли не очередь стояла — заводы, колхозы, институты, театры, все хотели шефствовать, чинить крыши, помогать продуктами, деньгами, таскать ребят в театры и музеи — к тому же вход теперь туда делался для этих детей бесплатный.

ЦК принял еще одну мою идею и наградил орденами и медалями множество воспитателей, врачей, учителей, нянечек, поварих даже, ну и, конечно, директоров детских домов. Ясное дело — престиж людей, спасавших детей, вырос».

Прошли месяцы. Кабинет генсека занял Горбачев. Тихонова, отправленного на давно заслуженный отдых, сменил Рыжков. И в череде бесконечных совминовских забот тоже выделил для себя проблемы детства. В один из субботних дней он пригласил к себе Лиханова. Приведем еще несколько строк из записок Альберта Анатольевича.

«Я вооружился большой папкой с листками, на которых излагалась та или иная проблема, к иным были приколоты фотографии, а кроме того, я написал общую записку о проблемах детства.

Рыжков встретил меня в своей кремлевской резиденции не один, а с женой Людмилой Сергеевной. Сказал, что это знаменитый кабинет Сталина, где все сохраняется, как было. Хозяин с женой, чтобы было удобнее, сели по одну сторону стола, меня пригласили сесть по другую.

Естественно, что поначалу я волновался — таких рандеву у меня в жизни до сих пор не было, — не будет их и впредь, и дело объясняется очень просто: характером Николая Ивановича, его глубокой порядочностью, сдержанностью.

Он сразу сказал, что читал мои статьи о детстве, а кроме того, обо мне рассказал ему Гейдар Алиевич Алиев, его первый заместитель. Так что Рыжков был в курсе моего письма 1984 года и прошлого постановления правительства.

Та памятная встреча продолжалась поразительно долго — три часа сорок минут. Постепенно мое выступление перед двумя слушателями превратилось в беседу. Николай Иванович рассказал, как начал работать во время войны, подростком, как бедовал, как стал студентом. Рассказала про свое детство и Людмила Сергеевна. Говорили они сдержанно, скромно — вот когда я ощутил, что мы люди одного поколения.

Похоже, еще ничто не омрачало отношений между Горбачевым и Рыжковым, и, как я узнал гораздо позже, Николай Иванович на другой же день рассказал генсеку обо мне, и они согласились, что надо меня привлечь к новому постановлению о сиротстве и, чтобы не гонять дело по кругу, образовать для этого маленький коллектив совминовских спецов. Главную роль отвели Виктору Ивановичу Власову, заместителю Гейдара Алиевича Алиева в Бюро Совмина по социальным вопросам, и мне».

Российский (прежде Советский) детский фонд, созданный в 1987 году, действует и сегодня. На его счету — многие и многие добрые дела, акции милосердия, тысячи спасенных жизней… Только вот беда — сирот становится все больше. И нет в России начальников, чью душу детская беда ранила бы так, как ранила Черненко, Алиева, Рыжкова…

БАМ остался в его сердце

День за днем обновлялся железнодорожный транспорт. Продолжалось строительство Байкало-Амурской магистрали, одной из самых больших строек XX века. 3150 километров второго пути к Тихому океану, новые города и поселки, станции и рудники, лесхозы и фабрики строила вся страна.

5 июля 1984 года. Политбюро ЦК «заслушало сообщение товарища Г. А. Алиева по некоторым вопросам, связанным со строительством Байкало-Амурской железнодорожной магистрали. Отмечено, что в целом строительство магистрали ведется высокими темпами. В суровых природно-климатических условиях выполнен большой объем работ, построено много мостов, тоннелей и других сооружений. В необжитых местах возводятся новые населенные пункты. Все это — результат целеустремленных усилий рабочих и инженерно-технических работников, местных партийных, советских, профсоюзных, комсомольских организаций, шефской помощи трудящихся многих республик, краев и областей».

В этом, 1984 году коллективы стройки собирались завершить укладку главного железнодорожного пути — как водится, к празднику, 67–й годовщине Великого Октября, и на год раньше установленного срока открыть движение поездов на всем протяжении магистрали.

Обратим внимание: на год раньше срока — это значит в ноябре 1984 года. А уже июль! Между тем, как отмечает Политбюро по докладу Алиева, на трассе «с отставанием ведется сооружение объектов локомотивного и вагонного хозяйства, инженерного обеспечения трассы, жилья, детских учреждений, больниц, предприятий торговли, общественного питания». Политбюро ЦК КПСС предложило руководителям министерств и ведомств принять меры к своевременному вводу в эксплуатацию пусковых объектов Байкало-Амурской магистрали.

30 сентября того же 1984 года газеты сообщили о стыковке на БАМе. «Есть железная дорога от Байкала до Амура! — восклицала «Социалистическая индустрия». — Венчая титанический труд коллектива Всесоюзной ударной комсомольской стройки, вчера — на год раньше срока — сомкнули 3150–километровую колею БАМа на разъезде Балбухта бригады монтеров пути Александра Бондаря и Ивана Варшавского, которые шли навстречу друг другу с запада и востока».

Репортер не врал. Действительно, в таежном распадке рельсы сомкнулись. Телеоператоры показали, как укладывается «золотое звено». Но никто не сказал, что не готов еще Северо-Муйский тоннель; там строится обвод. Ошиблись изыскатели и проектанты: направили трассу по разлому. Строителям преградила дорогу подземная река.

Пожалуй, ни один тоннель в мире не видел столько больших начальников, как Северо-Муйский. Приезжали министры, партийные чины, ученые. Одними из первых прилетели, когда стало известно об аварии на проходке, Гейдар Алиевич Алиев, министр путей сообщения Николай Семенович Конарев, заместитель председателя Госплана Виктор Ефимович Бирюков… Бирюкову уже было 72, но за ним, высоким, подтянутым, едва успевали спутники помоложе.

С той памятной командировки прошло уже два десятка лет. Бирюкову — за девяносто, но он по-прежнему зорок, точен в деталях и оценках. От Иркутска к Северо-Муйскому тоннелю приехали на специальном поезде. Один вагон у Алиева как члена Политбюро, другой — у остальных членов делегации. Ранним утром Бирюков в спортивном костюме выбегает из вагона.

— Вчера трава была зеленая, а сегодня почему-то серебрится. Батюшки, да это же снег выпал. В августе! — восклицает он с юношеской непосредственностью.

Из соседнего вагона, тоже в спортивном трико, спрыгивает Алиев.

— Гейдар Алиевич! — кричит Бирюков, так что эхо отдается. — Догоняйте!

— Догоню!

И они побежали по тропинке, два крепких, здоровых мужика, полных счастья и от этой слепящей травы, зазеленевшей под первыми лучами солнышка, и от первозданной таежной тишины.

А потом были три километра в тоннеле, где слева и справа грохотал по желобам едва прирученный поток. Позже сюда добрался — дважды! — и Николай Иванович Рыжков и образно оценил маршрут: «Идешь словно внутри водопада!»

В салон-вагоне Алиева впервые прозвучало предложение: надо идти в обход тоннеля, иначе дорогу не сомкнуть. Николай Семенович Конарев, возвращаясь памятью к тем дням, даже сейчас волнуется:

— Самое острое чувство: как жаль, что такое случилось. Погибли проходчики… Загублен труд тысяч людей. И другое чувство: надо немедленно искать выход… Вы знаете, что такое у железнодорожников «двенадцатитысячник»? Высота подъема, — разъясняет Конарев специальный термин. — Это максимальный уровень подъема, который разрешали нормативы в то время. При обходе Северо-Муйского тоннеля подъем — 18 метров. Как исключение — разрешили.

Алиев, разобравшись на месте, поддержал предложение Конарева строить обход. Но окончательное решение предстояло принять правительству. Учитывая масштаб работ, на месте решил побывать Николай Иванович Рыжков. И тоже поддержал строительство обводной дороги. А тоннель «добивали» еще два десятка лет.

Простившись со строителями тоннеля, пассажиры спецпоезда покатили на восток. Новые станции, распадки, сопки, покрытые багрянцем. Веточки багульника при встречах-прощаниях.

Под одним из снимков, сделанных в той поездке, короткая подпись: «БАМ. Знакомство со станцией Ургал. Г. А. Алиев — первый заместитель Председателя Совета Министров СССР. 1984 год». Гейдар Алиевич — в центре, на лацкане светлого пиджака депутатский значок. Генерал Когатько, начальник железнодорожных войск, вручает Алиеву большой альбом. Наверное, в нем снимки Ургала, как здесь все начиналось. Хлопает Конарев — он в железнодорожной форме, аплодируют еще какие-то люди. На заднем плане — пассажирский вагон…

Десять лет назад сюда, на безвестную тогда станцию, докатился из Донбасса поезд под названием «Донбасс». Следом подошли еще пять составов. Они привезли машины и краны, сборные конструкции и строительные материалы, котельную и электростанцию, баню и клуб. На колесах было, по железнодорожным документам, тринадцать тысяч тонн. На колесах был будущий город. Сложатся щиты в дома и протянутся дома улицей… Назовут первую улицу именем Артема. Как в Донецке.

Официально это называлось шефством трудящихся Украины над сооружением станции Ургал. Неофициально — Украина строила вокзал, станцию, город. Для этого был создан трест «Укрстрой». Отряд «Донбасс» — головной в тресте, его база.

Едва ли не все донбассовцы слышали об Ургале впервые. Заглянули в БСЭ. Большая советская энциклопедия, том 44–й, сообщала об Урге, рассказывала об Ургенче. Между ними быть бы Ургалу. Но когда готовилось это издание БСЭ, час Ургала еще не пробил.

Мы ходим по жизни и совершенно не знаем и даже не можем себе представить, замечал Константин Паустовский, сколько величайших трагедий, прекрасных человеческих поступков… происходило и происходит на любом клочке земли, где мы живем… А между тем знакомство с каждым таким клочком земли может ввести нас в мир людей и событий, достойных занять свое место в истории человечества или в анналах великой, немеркнущей литературы.

Таков и Ургал, таежная станция на ветке от Транссиба к БАМу, куда один из нас, в ту пору журналист «Комсомольской правды», добрался почти одновременно с первым донбасским эшелоном. А самый-самый первый железнодорожный состав эта станция увидела седьмого ноября 1941 года. В тот день в Москве был военный парад. С Красной площади войска уходили на фронт, подступивший к столице. Здесь, далеко от Москвы, фронтом было строительство железной дороги. Грохот танков по главной площади страны и первый крик паровоза над безвестным поселком, над удивленной тайгой…

От Ургала живая нить дороги тянулась дальше на восток. К Комсомольску-на-Амуре… Этот БАМ дальневосточники называли старым. На трассе выходила своя газета и называлась она, конечно же, «Бамовец». Седьмого ноября 1932 года «Бамовец» рассказывал о том, как работают строители:

«Общее собрание работников связи выносит единогласное решение: построить мастерские к 15–й годовщине Октября. Бригада деревоотделочников выдвинула встречный план: окончить плотницкие работы к 1 ноября. Сегодня мы можем доложить, что взятые на себя обязательства выполнили полностью».

«Бамовец» напоминал о совсем недавних тогда боях с интервентами. «Теперь по тем местам, где проходили партизанские отряды, ложится трасса Байкало-Амурской магистрали, еще несколько лет — и вместо заброшенных партизанских зимовий, по тропам, известным партизанским разведчикам, потянутся рельсы, задымят паровозы, трубы фабрик и заводов Великой Социалистической страны».

Близкое будущее, которое виделось с лесов первых пятилеток, отодвинула Великая Отечественная война. С новой дороги до самого Транссиба сняли рельсы. Они были нужны Сталинграду.

Время сгладило старую насыпь. И теперь только старожилы примечали тот «перекресток истории» — старый БАМ.

Глеб Максимилианович Кржижановский, известный ученый-энергетик, заметил однажды, что борьба с Севером — это прежде всего борьба с пространством. Победить в этой борьбе без дорог нельзя. Всю историю освоения Дальнего Востока можно написать как историю строительства дорог. Еще в 1857 году граф Муравьев-Амурский, губернатор Восточной Сибири, командировал военного инженера Романова составить «проект колесного пути» от мыса Джой на правом берегу Амура, где был заложен город Софийск, к заливу Де- Кастри. Дорога эта, по плану Муравьева, должна была строиться так, чтобы без больших затруднений ее можно было впоследствии обратить в железную. После изысканий инженер Романов издал брошюру «Софийско-Александрийская железная дорога».

Проект, однако, опередил свое время: страна еще не была готова к такому строительству. Лишь через десятилетия были уложены первые метры Великого Сибирского рельсового пути. Строительство Транссиба одна французская газета сравнивала по значению с открытием Америки и сооружением Суэцкого канала. В этом ряду оказалась и прокладка второго пути к океану.

Всмотритесь: на Восточном участке БАМа помечен кружочком город Ургал. Рядом с ним трасса пересекает Бурею.

Помнится, на «уазике» пробирались от Ургала к Бурее. По обе стороны стыла вечная тайга. Она лишь чуть-чуть расступилась, и стоит людям ослабить усилия, как вновь сомкнутся кроны, поглотив без следа узкий человеческий след-дорогу.

Деревья разбежались совсем неожиданно. В глаза ударил чистый свет реки. Синий лед и над ним на далеком, другом берегу снова черная, глухая стена тайги.

В этом месте через своенравную Бурею собирались прокладывать мост. Пока же на берегу был сколоченный из кругляков барак — расположение передового отряда транспортных строителей, да чуть ниже подворье Бородиных, одинокое на десятки километров. Михаил Матвеевич охотничал, а баба Паша в свои семьдесят восемь лет занималась хозяйством.

…Далеко отсюда реки с нанизанными на них селами и городами, где говорят, к примеру, так: «Днепр течет от Киева к Черкассам, а ниже Кременчуг, Днепропетровск, Запорожье…»

Хозяйка невзначай роняет: — Речка бежит от Миколай Иваныча. Не от города к городу — от человека к человеку. Точным словом баба Паша словно оживила карту, помогла увидеть того человека из статистических сводок, что мается один-одинешенек на своем квадратном километре.

Теперь, десять лет спустя, когда Алиев ехал по БАМу, он то и дело видел новые поселки. Их построили все республики, многие края и области. Нию — Грузия, Таджикистан — Олекму, Молдавия — Этеркан, Волгоградская область — станцию Дугда… Конечно же был свой бамовский адрес и у Азербайджана — станция Улькан на 210–м километре Западного участка трассы. Там, в таежном краю, на берегу быстрой Киренги поднялся поселок — красивые дома, школа, детский сад-ясли, медпункт, торгово-общественный центр… Алиев занимался этой стройкой, еще работая в ЦК Компартии республики. Именно он посоветовал использовать в оформлении вокзала и других зданий элементы азербайджанской архитектуры. И сейчас, в этой многодневной и нелегкой командировке, Гейдар Алиевич испытывал душевный подъем. Да, многое еще предстояло сделать, но и то, что уже сделано, вызывало у каждого человека вполне понятное чувство гордости из-за личной причастности к такому большому делу.

В Москву делегация улетала из Владивостока. Члену Политбюро полагался в Ил-62 отдельный салон. Но Гейдар Алиевич не из тех, кто ищет сановного уединения. Он пригласил к себе спутников, попросил накрыть стол.

— Итак, друзья, сегодня я буду тамадой. — И для каждого, как вспоминает Виктор Ефимович Бирюков, нашел теплые, добрые слова.

…Прошумели — пролетели полтора десятка лет. В столице Азербайджана проходило большое международное совещание руководителей железнодорожных ведомств — 24 страны. Президент принял министра путей сообщения России Николая Аксененко. Обсуждались совместные проекты, министр рассказал о делах на российских железных дорогах, упомянул о БАМе… Как вы думаете, о чем спросил Алиев, услышав про Байкало-Амурскую магистраль? Конечно же о том самом тоннеле.

— Тоннель пробили на БАМе?

— Соединили 30 марта, — отвечал Николай Аксененко, — проверили и к концу года (встреча проходила в июне 2001 года. — Авт.) откроем рабочее движение. Тоже знаменательное событие, прошло 25 лет.

— Я был там, — сказал Гейдар Алиев. — Я и с востока был, и с запада. Тогда из 15 километров прошли три-четыре километра, и с другой стороны примерно столько же, то есть меньше половины проходки прошли. Я прошел, там же автомобильной дороги нет, три километра по колено в воде и с востока, и с запада… Это место одно из самых трудных. Что такое 15 километров для проходки? Ерунда. Посмотрите, когда в 1974 году начали строить БАМ, был определен срок 10 лет. А в 1984 году, через 10 лет, я приехал на БАМ на целых десять дней. Сначала от Москвы до Братска железной дорогой, потом оттуда до Владивостока, до Находки прошел, все станции осмотрел. 15 километров для тоннеля — это не такое уж большое расстояние. Но там сложные геологические условия. Я неоднократно собирал комиссию. Там много было академиков, специалистов, сейсмологов. Некоторые отговаривали, мол, давайте прекратим строительство, там высокая сейсмичность. Вот, мол, вы построите тоннель — и когда-нибудь он обвалится.

— Эта стройка послужила школой для всего мира, — заметил Николай Аксененко. — Там все побывали — из Америки, Японии… Уникальная технология изобретена по проходке, мы справились с задачей.

— Поздравляю. Там есть и частица моего труда. Счастлив человек, который может сказать о таких дорогах, таких стройках: там есть и частица моего труда. Это право созидателей. А мир, как любил замечать Гейдар Алиевич, живет и развивается благодаря созиданию.

Столь же обстоятельно мы могли бы рассказать о других направлениях, которыми Алиев занимался параллельно с транспортом, образованием, здравоохранением — например, развитием кинематографии. Это тоже было поручением Андропова.

— А я человек дотошный, для того чтобы что-то такое сделать, что-то подготовить, мне надо было очень внимательно вникнуть, кроме того, что я знал кинематограф, я должен был знать его состояние, возможности и так далее. Много я провел встреч с очень крупными деятелями кинематографии, и все подготовили документ, проект постановления, — так вспоминал Гейдар Алиевич свою «киноэпопею». — Я сказал Ермашу, председателю Госкино Союза, вы соберите, пожалуйста, у себя самых выдающихся людей кинематографа, а я приду. Это был 84–й год. И несколько часов мы беседовали… Для того времени мы создали очень фундаментальный документ. Программу развития кинематографии Советского Союза.

Вот такой, повторим словечко самого Алиева, дотошный подход отличал его во всех делах. Дотошный, по Далю, — доточный, характерный для мастера своего дела, искусника сведущего и опытного. Вот каких мастеров недоставало в Кремле. «Мы увидели новые возможности Алиева, его огромнейший потенциал» — так оценивает кремлевские годы Гейдара Алиевича Президент Северной Осетии Александр Сергеевич Дзасохов, человек, сам прошедший кремлевские палаты, огонь, воду и медные трубы.

Свет угасшей звезды

А сейчас, уважаемый читатель, нам предстоит рассказать об одном из самых черных дней в жизни Гейдара Алиевича. 17 апреля 1985 года он, Ильхам, Севиль, родные и близкие хоронили Зарифу Азизовну.

После избрания в Политбюро ЦК КПСС и назначения в Совмин Гейдар Алиевич вначале приехал в Москву один. Зарифа Азизовна пока оставалась дома, завершала свои исследования.

В далекие уже, довоенные годы она повидала Москву раньше, чем Гейдар — для него, подростка из Нахичевани, столица Союза казалась чем-то недосягаемым. У родителей Зарифы возможностей было больше, и они отправили дочь к друзьям в Москву. Она вернулась, полная новых впечатлений, на ее прекрасных волосах едва держалась узбекская тюбетейка. Ей было тогда шестнадцать — вся жизнь впереди.

— В тот раз я открывала Москву, — шутливо сказала Зарифа мужу, — а теперь — ты.

«Я пока остаюсь в Баку, — писала она в Ленинград О. П. Добромысловой, — жалко бросать работу, мое детище лабораторию, которая проводит очень полезную, интересную работу… В Баку еще многое надо доделать самой».

И другое письмо.

«Я пока остаюсь в Баку. Думаю, год довести до конца, а потом уже уехать. Семья вся там. Ужасно скучаю по детям и по внучке».

30 января 1985 года из Москвы:

«Сейчас я в Москве. Меня очень хорошо приняли. Много заманчивых предложений, но я как-то не решаюсь… Но время еще есть на обдумывание». Ей оставалось жить два с половиной месяца.

З. М. Скрипниченко, профессор, доктор медицинских наук — они вместе собирались заняться исследованиями. Очередная встреча зимой 1984 года, дача. «Сердце сжалось при виде ее болезненного состояния. Хотя в настроении, во всем ее поведении ничто не предвещало грозных опасений. Она с увлечением говорила о новых исследованиях, проводимых в Баку на заводе, выпускающем бытовые кондиционеры… Захватывающая беседа нередко прерывалась тем, что Зарифа Азизовна принималась знакомить меня со своей уже намного увеличившейся семьей. В ее словах и в выражении лица были необычайная теплота и любовь. У ласковой Севиль к очаровательной Зарифочке прибавился еще братик, а жена Ильхама порадовала внучкой. С трогательной нежностью Севиль, держа на руках малыша, смотрела на мать, стараясь скрыть тревогу в глазах, а маленькая Зарифа не отходила от бабушки. Приехавший из Москвы Ильхам прежде всего нежно и ласково приветствовал мать. Да, в доме чувствовалась тревога, но не настолько, чтобы думать о безвыходном положении».

Они собирались встретиться завтра и продолжить свои обсуждения. Но завтра Зарифу-ханум увезли в больницу. Это была их последняя встреча.

К Зарифе Алиевой профессор Скрипниченко пришла на кладбище.

— У ее могилы с тоской думала: к самому большому горю — терять друзей меня жизнь начала приучать рано, еще в дни Великой Отечественной войны, на фронте. Но к этому никогда не приучишься — с годами боль каждой новой утраты чувствуешь еще сильнее.

С тех фронтовых лет живет во мне и готовность: если погиб друг, подхвати и выполни до конца то, что он не успел сделать. Как непреложный закон приняла я в свое сердце последнюю просьбу глубоко чтимой и любимой Зарифы Азизовны о завершении начатых нами книг, считая своим долгом сделать все от меня зависящее, чтобы этот труд увидел свет, чтобы ее мысли стали доступны широкому кругу специалистов.

Свое слово профессор Скрипниченко сдержала.

— Как врач Зарифа, конечно, понимала, как опасна ее болезнь. Врачи лучше других знают, как болезнь изменяет все в человеке. Один уходит в себя; второй ни о чем ином, кроме своей болезни, не может говорить; третий становится капризным, даже жестоким по отношению к окружающим. Зарифа Азизовна оставалась сама собой. Больше всего она переживала от того, что не может оградить своих близких от переживаний за нее.

Рассказывают, что ее направили в онкологический центр. Смотрел академик Блохин. Сказал: «Хотя бы на две недели раньше!»

Так это было или не так, но Зарифа Азизовна ушла из жизни до обидного рано — в 62 года. Ее хоронили 17 апреля 1985 года. Шел дождь. К Дому ученых на Кропоткинской несли венки.

Утром Борис Пастухов собрал секретариат ЦК ВЛКСМ: «Кто хочет, ребята, едет, кто не хочет, не едет». Поехали в полном составе.

— Мы пришли среди первых, — вспоминает тот горестный день Борис Николаевич, — когда такой момент — придут, не придут? И вдруг является почти все бюро ЦК комсомола. Гейдар Алиевич никогда об этом не говорил, но тот момент, когда пришли молодые ребята, а для него уже начиналось тяжелое время, уверен, он не забыл.

С портрета в Доме ученых на всех смотрели широко раскрытые глаза Зарифы. Многие, кто видел Зарифу-ханум, отмечают ее «удивительно выразительные темные глаза». Ленинградский профессор Добромыслов: «Ее отличал необычный взгляд восточных черных глаз… Глаза ее вопрошали, утверждали, восхищались, смеялись, а порой выражали удивление, несогласие и непримиримость, но они никогда не выражали безразличия. У Зарифы Азизовны были "говорящие глаза"». Профессор Шульпина: «…большие, буквально проникавшие в душу, темные выразительные глаза». Ее глаза выделяются и на первом, детском снимке, сделанном еще в 1924 году. Малышка с аккуратно подстриженной челкой прижимает к груди игрушку. Ее огромные глаза смотрят прямо на вас из немыслимо далекой дали времени. Как свет угасшей звезды.

Ровно через неделю после похорон Гейдару Алиевичу, уже при новом генсеке, третьем за последние годы, предстояло выступать на торжественном собрании, посвященном 115–й годовщине со дня рождения Ленина. Горбачев предлагал отказаться, произнесете, мол, речь в следующем году.

— Нет, — ответил Алиев, — я справлюсь.

Нового генсека Политбюро ЦК КПСС избирало 11 марта 1985 года. На месте были все, кроме Владимира Васильевича Щербицкого, первого секретаря ЦК Компартии Украины, — он возвращался из командировки в США. Громыко, отметив «неукротимую творческую энергию» и ряд других достоинств Горбачева, предложил избрать его Генеральным секретарем ЦК КПСС. Возражений не было. Тихонов: «Это — первый из секретарей ЦК, который хорошо разбирается в экономике». Гришин, первый секретарь Московского горкома партии: «Это широко эрудированный человек». Кунаев: «…как бы здесь ни развернулось обсуждение, коммунисты Казахстана будут голосовать за избрание Генеральным секретарем ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачева».

Рабочая запись заседания Политбюро («экземпляр единственный»!) сохранила и слова Гейдара Алиева. «Избрание Генерального секретаря ЦК КПСС — дело серьезное, историческое. На мой взгляд, кандидатура Михаила Сергеевича Горбачева является вполне достойной». Гейдар Алиевич оценил опыт товарища, скромность, доступность. «Это дает нам возможность с уверенностью сказать, что он вполне справится с обязанностями Генерального секретаря. Поэтому я в полной мере поддерживаю внесенные предложения…»

В закулисной дележке портфелей, которую мастерски разыграл Горбачев, Алиев не участвовал. Хотя по своим деловым качествам, огромному опыту, дару организатора вполне мог стать генсеком. «Он зря поверил тем, кто исключил такую возможность», — утверждал популярный в 80–90–е годы публицист Артем Боровик. Артем говорил, в частности, о Тихонове, который считал, что Алиев для самой главной должности в Союзе «не вышел национальностью и верой». «А я считаю, — продолжал свою мысль Боровик, — что Алиев лучше бы других отстаивал национальные интересы России. Посмотрите, что Горбачев сделал с Союзом, что Ельцин сделал с Россией. Алиев шел бы по пути продуманных реформ, и судьба страны, наша судьба сложилась бы иначе». Напомним, что и Громыко видел в Алиеве руководителя масштаба Советского Союза. Но сдался на милость Горбачева, приняв должность председателя Президиума Верховного Совета.

22 апреля 1985 года, Москва

В советском календаре 22 апреля всегда было особым днем, потому что это день рождения Ленина. Торжественные собрания, венки к Мавзолею, праздничные концерты. На торжественном заседании, посвященном 115–й годовщине со дня рождения В. И. Ленина, с докладом «Историческая правота идей и дела Ленина» выступил член Политбюро ЦК КПСС, первый заместитель Председателя Совета Министров СССР Г. А. Алиев.

Это было его первое выступление такого масштаба в столице. Понятно, доклад воспринимается как документ ЦК, Политбюро, в него закладываются установки и для слушателей в своей стране, и сигналы для коллег, партнеров за рубежом… Но в таком докладе должно, обязано быть и нечто его, алиевское! Гейдар Алиевич попросил помощников основательно покопаться в ленинских работах, найти неизбитые положения. А вышло так, что он сам, сняв с полки синий томик, обратил их внимание на затронувшую его мысль:

— Посмотрите, большевики всегда были сильны тем, говорил Ленин, что «…внимательно всматривались в новые исторические условия, вдумывались в то, почему жизнь пошла так, а не иначе…».

Конечно, цитируя это положение, можно было бы поразмышлять, почему же часто жизнь идет иначе, но для трибун 1985 года это было преждевременно. Тогда все ленинские положения следовало считать абсолютно верными и подтверждать примерами, подводить теоретическое и политическое наследие Владимира Ильича под наши достижения.

Перечитывая спустя годы доклад Алиева, убеждаешься, что и после перелома эпох он не отказался от многих своих убеждений. С большим теплом и уважением Гейдар Алиевич говорит о великом русском народе, о русском языке, который обогатил другие языки наций и народностей Советского Союза, «открыл народам нашей страны широчайшие мировые горизонты. Через него миллионы и миллионы людей десятков национальностей приобщились к общечеловеческой культуре и сами вносят в нее самобытный вклад».

Став Президентом, Алиев не отрекся от своего отношения к России, русскому народу, русскому языку.

Деловые люди давно заметили: кто больше везет, того и побольше нагружают. Так было и с Алиевым. Помимо обязанностей, закрепленных за ним по Совету Министров и Политбюро, все чаще давали свои поручения Горбачев и Лигачев, в то время второй человек в ЦК. Одно из них связано с печально нашумевшей антиалкогольной кампанией. Подготовку документа поручили Рыжкову, Алиеву и Соломенцеву, Председателю Совета Министров РСФСР.

— Мы основательно работали над этим документом, — говорит Николай Иванович Рыжков. — Документ прошел секретариат ЦК, который вел Горбачев.

Как считает Рыжков, на борьбу с пьянством Горбачева подвигли Соломенцев и Лигачев. Тема сама по себе бесспорная. Пьянство наносило огромнейший ущерб обществу. Распадались семьи. Тревога была, в общем-то, понятной и правильной. Но давно ведь сказано: заставь дурака Богу молиться, он и лоб разобьет. Так пошла и борьба за трезвый образ жизни. Возможно, Горбачева и его окружение, предполагает Рыжков, интересовала не сама по себе трезвость, а политические дивиденды, которые можно было извлечь из этой кампании. Кампания на первый взгляд казалась беспроигрышной, и была обречена на поддержку людей.

Но увы! Борцы за трезвость, как всякие фанатики, чувством меры не обладали. Тот, кто не видел очередей у винных магазинов времен перестройки, не поверит: «хвосты» тянулись на километры, магазины брали штурмом. В городах и селах процветало самогоноварение. Изобретательный народ бросился скупать тройной одеколон и лосьон. А в это время под нож бульдозера шли виноградники.

Характерный штрих к этому сюжету добавляет свидетельство Александра Тимофеевича Гаврилова. Однажды к нему, помощнику Алиева, приехал давний товарищ — Председатель Совета Министров Молдавии Устиян, знакомый еще с Целинной поры, и взмолился:

— Саша, сделай что-нибудь! Виноградники вырубают, мы же их столетиями пестовали. Пойди к шефу, расскажи.

— Набрался я то ли нахальства, то ли мужества, — вспоминает Гаврилов, — зашел к Гейдару Алиевичу. Он выслушал мой монолог, не перебивая, и в ответ только скрестил руки. Мол, сделать ничего нельзя.

Сейчас уже известно, что антиалкогольная кампания задумывалась в ЦК за несколько лет до этого оголтелого наступления. И первоначально поручение дали Пельше — был такой член Политбюро ЦК КПСС, председатель Комитета партийного контроля при ЦК. Арвида Яновича знали как жесткого человека, но и расчетливого, осторожного. Он понимал, что с плеча рубить нельзя.

— Несколько лет после кончины Пельше антиалкогольная комиссия не собиралась, — рассказывает Николай Иванович Рыжков. — И вот ее реанимировали. В душе мы понимали — делается что-то не так.

Однажды Рыжков, в ту пору уже Председатель Совмина, попросил Алиева зайти. Гейдар Алиевич извинился: «Я заканчиваю совещание, зайду минут через тридцать».

Когда Алиев появился в кабинете, Рыжков спросил, чем таким срочным он был занят.

— Обсуждали, является ли кефир алкогольным продуктом, — ответил Алиев. Рыжков знал: это поручение Лигачева. Кстати, второе поручение второго человека в партии.

Сегодня это кажется смешным, но тогда было не до шуток.

— Я критически относился к антиалкогольной кампании, — признается Николай Иванович Рыжков в нашей беседе. — Но как член Политбюро я был вынужден соглашаться. Политбюро приняло решение — надо выполнять. Мне нравилось работать с Алиевым, — продолжает Рыжков. — И когда я был в ЦК, и когда пришел в Совмин. В зарубежной командировке, в контактах с разными людьми человек иногда открывается с самой неожиданной стороны. Здесь я еще раз убедился: Алиев — контактный и доброжелательный человек, проницательный политик. С ним легко работать.

В сентябре 1985 года меня назначили Председателем Совета Министров СССР. И на первом же заседании, зная, что Тихонов по отношению к Алиеву проявлял несправедливость… В Совмине, как и в любой другой структуре, были свои группировки. Тихонов, уезжая в отпуск, в командировку, никогда не оставлял вместо себя Алиева. Оставлял Архипова, своего другого первого зама, который, кстати, не был членом Политбюро. Я понимал, что это очень ущемляло Гейдара Алиевича. И на первом же заседании при распределении обязанностей я сказал: «С этого дня, когда меня нет месте, обязанности председателя будет исполнять Гейдар Алиевич».

— Вы ему об этом сказали заранее?

— Нет.

— А как отнесся к этому Алиев?

— Я почувствовал, что у него отлегло от сердца. Растаял какой-то холодок недоверия, который был вокруг него в Совмине.

Что я могу сказать о его работе в Совмине? Работал он хорошо, очень хорошо. Алиев — системный человек, у него не было разбросанности, непоследовательности, характерной для иных руководителей, необязательности. В его натуре — абсолютная аккуратность. Очень, я бы сказал, организованный человек. Если ему поручил какой-то вопрос, а поручений было много, он обязательно выполнял их.

У нас не было никаких конфликтов, внутреннего неприятия. Бывает, сидишь за одним столом с коллегами, внешне вроде всех знаешь, а за спиной бог знает что услышишь. У нас не было панибратства, водку не пили, домами не дружили — не было в Совмине таких обычаев… Я за пять лет в своем кабинете рюмку водки не выпил. У нас хорошие отношения были, деловые. И я очень доволен был работой Алиева…

В ЦК были известны случаи, когда генсеки, возвращаясь из отпусков, переписывали решения тех, кто оставался у руля. В Совмине таких случаев не было. Если рассматривалось что-то проблемное, спорное, Гейдар Алиевич выходил на связь: «Николай Иванович, решается то-то и то-то. Каково ваше мнение?»

Интересно сопоставить действия Алиева и Горбачева. Сделаем это на конкретном примере, посмотрим, как каждый из них занимался крупными экономическими проблемами.

Фарман Салманов, бывший начальник Главного Тюменского геологического управления, лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического Труда, вспоминает:

«После прихода к власти Горбачева народ многого ждал от него, но, к сожалению, эти надежды не оправдались.

Не был отработан механизм подготовки и подбора кадров, их выдвижения на руководящие посты. Деловые качества по-прежнему оставались на втором плане, главным критерием была личная преданность, землячество, родственные или приятельские связи. Сколько «замечательных» кадров было выдвинуто из Ставрополья, так же, как до это с Днепропетровщины и из Молдавии!

Мне часто вспоминается анекдотичный случай, когда в сентябре 1985 года в Тюменскую область приехал Горбачев. Перед его приездом туда завезли несколько вагонов шоколадных конфет. И вдруг эти конфеты запретили продавать. Почему? Оказывается, конфеты назывались «Мишка на Севере», и местные перестраховщики сочли, что продажа таких конфет во время пребывания в Тюмени генерального секретаря может быть воспринята им как личное оскорбление.

Вообще поездка М. Горбачева в Тюмень оставила у меня крайне неприятный осадок, о чем я подробно записал в своем дневнике.

5 сентября 1985 года. Аэропорт в Нижневартовске. Большая группа встречающих: В. И. Долгих, Б. Н. Ельцин, Н. К. Байбаков, Б. Е. Щербина и другие. Прибыл самолет с М. С. Горбачевым и Р. М. Горбачевой. С ними А. Н. Яковлев, Г. П. Разумовский. Для встречи Генерального секретаря ЦК КПСС накануне привезли самолетом из Москвы японский автобус, как будто нельзя было везти генсека местным автобусом.

Вечером в Нижневартовском горкоме проходило совещание. С небольшой информацией выступили секретарь горкома С. И. Денисов, секретарь окружкома В. А. Чурилов. После них Горбачев предоставил слово мне — начальнику Главного Тюменского геологического управления. Я рассказал о состоянии и перспективах геолого-разведочных работ, приводил конкретные цифры по подготовке сырьевых ресурсов для дальнейшего развития нефтяной и газовой промышленности. Горбачев неоднократно меня перебивал, пытался критиковать Байбакова и Долгих за плохую помощь геологам.

В заключение выступил Горбачев: «Геологи меня убедили в высокой перспективности этого края в части геологоразведочных работ. Я эти перспективы чувствовал, работой геологов удовлетворен, спасибо. Но отрасли надо помочь». Такая оценка нас окрылила.

Ночью мы вылетели в Уренгой. С какой радостью на следующее утро встречал народ на улицах Уренгоя Генерального секретаря ЦК КПСС. Стояла прекрасная солнечная погода. В центре города, где скопилось несколько десятков тысяч горожан, кортеж машин остановился. М. Горбачев вышел из машины и вступил в беседу с людьми. Одна пожилая женщина задала вопрос: как обстоит дело с выделением северянам жилья на Большой земле? Когда я услышал ответ, был просто поражен. Михаил Сергеевич на полном серьезе ответил: «Зачем вам квартиры на Большой земле?

Посмотрите, какой у вас чудесный климат. Постройте здесь побольше жилья»…

Разве он не знал, что Уренгой расположен вблизи полярного круга? Люди, приехавшие трудиться на Крайнем Севере из Европейской части России, Украины, Белоруссии, Азербайджана и других менее суровых мест, не могут здесь постоянно жить и работать. Здесь зона тундры с пониженным содержанием кислорода в воздухе, где не растут нормальные леса и травы.

На следующее утро Горбачев со своей свитой вернулся в Тюмень. Что творилось в аэропорту! Из Москвы привезли на самолетах четыре «ЗИЛа», чтобы возить генсека и его супругу. Дороги перекрыли. Движение по улице Республики организовали в обратном направлении. Постарались наши показушники — чтобы генсек не видел перекошенных деревянных домов, его перевезли через окраину города. Все это возмутило меня. Ведь в Тюмени до этого много раз бывал А. Н. Косыгин — второе лицо в государстве. Никаких японских автобусов и правительственных «ЗИЛов» из Москвы никто не привозил. Все было организовано просто и по-деловому.

А здесь просто диву даешься. Только 4 месяца, как стал Горбачев генеральным секретарем, а такое барство — поездки в производственную командировку с женой, тяга к показухе и выпячиванию своей персоны.

Вечером на партийно-хозяйственном активе в Тюмени выступил Горбачев. Когда услышал его речь, ушам своим не поверил. Совсем противоположное по сравнению с тем, что он говорил два дня назад в Нижневартовске. Я ужасно расстроился. После долгих раздумий пришел к выводу: Горбачев просто зачитал доклад, составленный бюрократическим аппаратом в Москве. То, что я докладывал в Нижневартовске, прошло мимо его ушей. Что подсунули, то и прочитал. Вспомнил поездку Брежнева в Баку, когда тот перепутал листы и читал речь, совершенно ничего не понимая, о чем он говорит, а Алиев вынужден был в ходе его выступления заменить листы с текстом.

После долгих ночных раздумий пришел к выводу: новый генсек большой говорун, с противоречивыми высказываниями и слабыми экономическими познаниями, зато с большой амбицией и многими негативными чертами. С такими человеческими качествами вряд ли он способен умно управлять страной, и мы при его правлении вряд ли сможем добиться успеха.

Так и случилось: экономика с каждым годом катилась вниз, в производстве началась потеря темпов, а нефтяная промышленность первой дала тревожный звонок, начав резко снижать уровень добычи нефти, достигнутый ценой огромного напряжения всей страны.

Могу сказать только одно: чтобы наш народ жил хорошо и богато, он должен иметь умных и умело управляющих государством руководителей».

Мудрый Фарман прав. Вот только бы разобраться, отчего при любой системе — тоталитарной или демократической, социалистической или капиталистической — во власти то и дело оказываются граждане, которых и близко нельзя подпускать к власти? Примеров полно — и в недавней истории России, и в постсоветской хронике Азербайджана, и в летописях других народов.

31 августа 1986 года, Новороссийск

Тридцатого августа 1986 года в 22.10 вблизи Новороссийска столкнулись пассажирский теплоход «Адмирал Нахимов» и сухогруз «Петр Васев». Есть жертвы. Ведутся спасательные работы…

Примерно такие сообщения поступили в ночь на 31 августа по инстанциям: в ЦК КПСС, Совет Министров СССР, КГБ, Министерство морского флота… Молва разнесла весть о новом ЧП по всей стране еще до того, как о нем рассказали советское радио и телевидение. Первыми, как обычно, оказались голоса из-за «бугра». Рыжков позвонил Алиеву в полночь: — Гейдар Алиевич, вы назначаетесь председателем правительственной комиссии. Подбирайте людей…

В ту ночь Алиев едва ли уснул. Если б знал, что впереди пятнадцать почти бессонных ночей, может, и вздремнул бы. Но спать не хотелось. Ему вспомнилась первая командировка такого же рода — три года назад, на Волгу. Там, у города Ульяновска пассажирский теплоход «Александр Суворов», полный туристов, врезался в опоры моста. В кинозале как раз показывали комедию. Многие зрители пришли с детьми. Экранный смех смешался со стонами и криками. Теплоход понесло по течению — без верхней палубы, без кинозала… Причина катастрофы, как выяснилось на месте, — пьянь! Там Алиев увидел детскую стопу в модной кроссовочке — крови на ней уже не было, унесло волной вместе с маленькой хозяйкой. С мамой и папой.

Обычно Алиев приезжал в Совмин около девяти. В то утро он приехал намного раньше. Поручил своему помощнику по вопросам транспорта Владимиру Сергеевичу Ухову подготовить распоряжение Совмина о составе комиссии и оповестить всех.

— Вы летите с нами.

Домой Ухов заехать не успевал — только позвонил: «Буду дней через десять!» Заскочил в ГУМ — купить рубашку и всякую мелочь, нужную в командировке. В ночь с 31 августа на 1 сентября из аэропорта «Внуково-2» в Новороссийск вылетел правительственный самолет.

За три года работы с Алиевым Ухов хорошо присмотрелся к шефу.

— То, что он человек решительный, — рассказывал нам Владимир Сергеевич, — я догадывался и раньше. Но на Волге, у искореженного «Суворова», понял, что в полной мере его характер проявляется в критических обстоятельствах, где требуется собрать в кулак и волю, и эмоции, и мысль — и действовать. Умно, жестко, напористо. Мне даже кажется, что в будничной, спокойной атмосфере Алиеву тесновато, его огромная энергия в такие периоды искана выхода, он загружал себя работой до девяти-десяти вечера.

Случалось, брался за дела, которые, как думалось нам, сотрудникам его секретариата, не по нашему ведомству. Но не дай бог сказать: это не наш вопрос, Гейдар Алиевич. Председатель правительства, генсек, как считал он, могут дать любое поручение, потому что знают, на кого можно положиться. А его дело — выполнить!

…По предварительным данным, на борту «Адмирала Нахимова» было 1234 человека: 888 пассажиров и 346 членов экипажа. Пароход после столкновения затонул за 7–8 минут. Спасти удалось 836 человек. А что же остальные?

Две недели новороссийской командировки — море сплошного горя. День за днем встречи с людьми, потерявшими родных и близких; подъем со дна моря узников «Нахимова» — 79 за первые три дня, 116 — к четвертому сентября. Десятки проблем сплетались в тугие узлы.

Гейдару Алиевичу предлагали оставить за собой общее руководство. В комиссии, мол, достаточно авторитетных людей — министр морского флота, заместитель председателя КГБ, заведующий отделом транспорта и связи ЦК — они разберутся в деталях, проведут прием.

— Нет, — ответил Алиев, — я буду ежедневно встречаться с людьми. А также члены правительственной комиссии — по вопросам, за которые они отвечают.

Правительственная комиссия проводила заседания дважды в день — в 10.00 и в 17.30. «И каждый вечер в 19 часов ее председатель Г. А. Алиев встречался с родственниками потерпевших, — писала газета «Труд» в репортаже из Новороссийска, — рассказывал им о сделанном за день, тут же оперативно решая возникающие вопросы».

В Черноморском пароходстве, к которому был приписан «Нахимов», как выяснилось, даже не знали точно, сколько человек вышло на теплоходе в море. И это считалось обычным делом. Капитаны, вопреки нормам, сами, словно извозчики, договаривались, как будут расходиться их суда. После двух-трех-четырех дней в морской воде тела, поднятые на поверхность, да еще в жару, быстро разлагались. Подогнали вагоны-ледники. Сделали гробы.

— Спрашивал Алиев со всех очень строго, — вспоминает Ухов. — Заместителя министра морского флота за срыв одного поручения отстранил от должности. Урок пошел всем на пользу.

— Горше всего было выслушивать тех, кто не смог опознать родного человека среди покойников и ждал, когда сможет отдать последний долг мужу или жене, брату, сестре, детям, отправившимся в свадебное путешествие.

С риском для жизни операторы сделали подводную видеосъемку. Вот камера приближается к борту и наплывает на голову женщины, застрявшей в перегородке. Ее длинные волосы от подводного течения шевелятся, как от легкого ветерка. Кажется, вот-вот она вскинет голову и молодой человек, который не отводит глаз от экрана, узнает в ней свою Наташу.

— Вы ее поднимете? — наконец глухо спрашивает он.

— Попытаемся… Если это не будет угрожать жизни водолазов, — отвечают ему. — Один водолаз уже погиб.

«Наше твердое убеждение, — говорил Гейдар Алиевич Алиев на одном из заседаний комиссии, — что крушение произошло в результате халатно-преступного, безответственного отношения к своим обязанностям капитана сухогруза" Петр Васев" и капитана парохода" Адмирал Нахимов"».

О ходе работ, о результатах расследования Алиев регулярно докладывал Рыжкову. По словам Ухова, два-три раза звонил Горбачев, вроде собирался приехать.

Впрочем, в это мало верилось. Станет генсек прерывать отдых! В мае он не нашел в себе сил побывать в Чернобыле, в сентябре-в Новороссийске, через год с небольшим — только после настоятельных советов Рыжкова — собрался в Спитак, взорванный землетрясением. Удобная позиция — жить вне чужого горя. Это поэты с их ранимой, больной душой уверены, что чужого горя не бывает (слова Константина Симонова).

И политики — не политиканы — считают так же. Тем летом Горбачев отдыхал с 20 августа по 20 сентября. Перед возвращением в Москву заехал на Кубань и в Ставрополь, жизнерадостно пообщался с электоратом. А Николай Иванович Рыжков с группой руководителей Украины и Белоруссии побывал в Чернобыльской зоне; Гейдар Алиевич Алиев держал на себе новороссийскую беду…

…В январе сорок второго года в блокадном Ленинграде Алексей Николаевич Косыгин увидел, как двое подростков тянули по стылой улице санки, на которых лежал их братишка или сосед. Типичная для тех дней картина. Так свозили покойников по всему городу. Что-то заставило Косыгина остановиться у этой горестной процессии и спросить, кого везут хоронить. Ребята еще не успели ответить, как Алексей Николаевич заметил, что у мальчика, лежащего на санках, дрогнуло веко. Может быть, в эти последние мгновения уходящей из него жизни, сквозь забытье, он услышал голос, похожий на отцовский? Алексей Николаевич взял ребенка на руки, тот стал приходить в себя. Косыгин распорядился, чтобы мальчика отогрели, покормили, а затем вместе с братьями эвакуировали из Ленинграда.

По заданию ГКО Косыгину предстояло эвакуировать 500 тысяч ленинградцев, станки, краны, моторы и целые заводы, которые были нужнее на Большой земле. Огромная, сложнейшая государственная. задача и случайная встреча… Судьба блокадного города и судьба одного человека… Косыгин не разделял их.

Таким же был и Алиев. Это свидетельство самых разных людей, в том числе и помощников, которые ежедневно докладывали первому заместителю премьера почту, записывали его поручения, летали с ним в командировки.

— Что, на ваш взгляд, — спросили мы Ухова, — произвело на Алиева самое сильное впечатление в Новороссийске?

— Во-первых, сам факт столкновения. Оно не могло, не должно было произойти. Не было никаких предпосылок для столкновения. Спокойное море. Звездное небо. Пассажирский теплоход весь в огнях — бортовые огни, топовые. Современные навигационные приборы. Пароход, выходя из порта, получил сообщение диспетчерской службы о том, что навстречу идет сухогрузное судно. Та же служба предупредила капитана «Петра Васева» о выходе «Адмирала Нахимова», которому сухогруз обязан был дать возможность беспрепятственно идти по курсу. Сухогруз не сделал этого. Капитаны договариваются, как будут расходиться — вопреки правилам. Третий помощник капитана сухогруза «Васев» предупреждает:

«Мы сейчас столкнемся!» — «Я все вижу, — отвечает, посматривая на экран радара, капитан. — Разойдемся. Все идет нормально…» Самонадеянность и безответственность двух капитанов привели к непоправимой беде.

Невиданная безалаберность потрясала. И вызванная этим гибель «Нахимова», огромное людское горе… И снова безответственность: на берегу нет полных списков пассажиров и экипажа; приходится по самым разным свидетельствам восстанавливать их.

Алиев там почти не спал. Как и его помощник Ухов. Владимир Сергеевич до двух-трех часов ночи готовил протоколы — кому, что и когда следует сделать, а утром все начиналось сызнова. Алиев к девяти утра отправлялся из гостиницы в штаб, который разместился в пароходстве…

На пятнадцатый день Горбачев распорядился, чтобы Алиев передал комиссию Пастернаку, заведующему отделом транспорта и связи ЦК, а сам возвращался в Москву:

— Рассмотрим вопрос о «Нахимове» на Политбюро.

Чем была вызвана эта команда? Только ли тем, что в Москве Алиева ждали другие дела, а здесь уже могли обойтись без него? Сомневаемся. И вот почему. Планировалась поездка Горбачева в Краснодарский край, встречи, выступления. Алиев с его новороссийскими делами, вообще вся история с «Адмиралом Нахимовым» Горбачеву мешали. В Краснодар генсек прилетел 17 августа и с аэродрома поехал в один из районов края. «По дороге он остановился в станице Новотитаровская и беседовал с ее жителями», — сообщали корреспонденты ТАСС. Жителей загоревший генсек спросил, довольны ли они тем, что «мы делаем сейчас в стране». Журналисты зафиксировали голос: «Довольны».

…30 октября Гейдар Алиев доложил на Политбюро о выводах правительственной комиссии по расследованию причин аварии теплохода «Адмирал Нахимов». Накануне, с утра, в зале заседаний Политбюро развесили карты и схемы — для наглядности. На этом фоне товарищи сначала потолковали о плане и бюджете на следующий год, потом заслушали отчет Комитета партийного контроля при ЦК КПСС о рассмотрении апелляций, направленных в адрес XXVII съезда КПСС… Наконец Горбачев предоставил слово Алиеву. Гейдар Алиевич докладывал коротко и емко. Собственно, все и так было ясно: преступная халатность капитанов судов, грубейшее нарушение правил безопасности мореплавания.

В решении Политбюро говорилось, что семьям погибших оказана необходимая государственная помощь. Непосредственные виновники катастрофы — капитаны судов «Петр Васев» и «Адмирал Нахимов» арестованы и привлечены к уголовной ответственности. Исключен из партии и снят с работы начальник Черноморского морского пароходства С. А. Лукьяненко. Освобождены от занимаемых должностей и строго наказаны в партийном порядке заместитель министра морского флота СССР А. В. Голдобенко и член коллегии председатель Всесоюзного объединения «Мореплавание» Б. С. Майнагашев, привлечен к партийной ответственности заместитель министра морского флота СССР Б. А. Юницын. Коллегии Минморфлота СССР предложено принять меры по коренному повышению безопасности судоходства, дисциплины и организованности в работе морского транспорта.

Помощники — люди наблюдательные. Видят то, о чем шеф и не подозревает. Вот о какой детали вспоминают, не сговариваясь, и Гаврилов, и Ухов.

— Заходишь в кабинет Алиева и прямо-таки чувствуешь по лицу Гейдара Алиевича — он сейчас погружен в свои мысли, о чем-то размышляет.

Появление помощника возвращает к текущим заботам.

— Владимир Сергеевич, сегодня у меня будет встреча с председателем правительства Югославии. Вам следует подготовить: первое… второе… А вы почему не записываете?

Ухову неловко признаться, что в момент вызова был в приемной, свой любимый капитанский блокнот оставил в кабинете. Такие блокноты выдавали всем капитанам, которые в первый раз проходили по Кильскому каналу. Владимир Сергеевич, в недавнем прошлом капитан торгового судна, им очень дорожил.

— Я запомню, Гейдар Алиевич!

— Да? Сам Алиев при своей потрясающей памяти обязательно делал пометки в блокноте. И спрашивал, если поручение было выполнено неточно.

Сотрудники аппарата Алиева обычно уходили в отпуск вместе с шефом. На хозяйстве оставался Владимир Сергеевич Ухов. Коллеги завидовали: отдохнешь теперь!

— Ну да! — отвечал Ухов. — Вы же знаете, как отдыхает Гейдар Алиевич…

Знали. Уже привыкли. Алиев уезжал в отпуск в Азербайджан. Но в праздности не проводил ни дня. Первый звонок в Москву, Ухову в десять утра:

— Алиев. Здравствуйте, Владимир Сергеевич, что сделано? Следует короткий отчет.

— А по этому вопросу решения еще нет, Гейдар Алиевич.

— Позвоните мне в три часа.

И еще один разговор по ВЧ следовал в 6–7 часов вечера. Иногда телефонистка предупреждала о том, что «в данном районе защиты нет». Это значит, что Алиев забирался куда-то в глубинку, где по открытой связи не обо всем можно было говорить.

Он умел ценить добро

В технике есть такое выражение: усталость металла. Конструкции выдерживают нагрузки до определенной поры. Дальше мосты, или фермы, или перекрытия надо менять. Усталость металла можно точно определить приборами. А как определить усталость человека? Нет пока таких приборов.

После одного из совещаний у Рыжкова Юрий Петрович Баталин поднялся к себе, в кабинет на третий этаж; мельком взглянув на Ивановскую площадь, как всегда, полную машин, взялся за бумаги. И в эту минуту к нему зашел Алиев. Баталин, конечно, удивился: первый зам, член ПБ, не к себе пригласил, а сам зашел. Что случилось?

Гейдар Алиевич говорил о строительстве БАМа, об огромном комплексе проблем, которые еще предстояло решать на трассе, о том, что неспециалисту трудно разобраться в обоснованности тех или иных вариантов. И попросил Баталина взять на себя рассмотрение вопросов по БАМу.

Баталин возразил, что и ему трудно вникнуть во все дела.

— Все-таки вам легче, к вашему заключению, учитывая ваш профессиональный опыт, специалисты отнесутся с большим уважением.

Этот разговор, о котором знали только двое его участников, представляется нам очень важным. Сколько раз в давней и недавней истории вершители власти считали, что обладание властью моментально делает их корифеями всех наук: от агрономии до языкознания, от космонавтики до балета и изобразительного искусства. На счету дилетантов судьбы генетики и кибернетики в Советском Союзе, программы переброски северных рек на юг и многое другое.

Объяснение Гейдара Алиевича Алиева с человеком, который уступал ему в партийной и хозяйственной иерархии, — бесспорно, мужественный шаг.

— У меня к вам простая человеческая просьба взяться за это дело, — так закончил ту беседу Алиев. Таким тоном здесь никогда не говорили.

Баталин согласился, заметив, что вопрос надо согласовать с Рыжковым. Николай Иванович тоже понял Алиева. Так Баталин стал во главе правительственной комиссии по БАМу и Северо-Муйскому тоннелю.

В число министерств и ведомств, которые курировал Алиев, входил Госкомиздат. Возглавлял его Борис Николаевич Пастухов.

— Я не раз обращался к Гейдару Алиевичу, — рассказывает он, — и должен сказать, что Алиев очень внимательно, творчески относился ко всем проблемам запущенной отрасли. Предстояло развивать, точнее создавать на современной основе полиграфию, производство бумаги, красок… Он решал крупные вопросы. Решения принимал взвешенно…

— Например?

— Алиев поддержал нас с развитием полиграфической промышленности, он был среди тех, кто поддержал нас в одной совершенно неожиданной идее. Мы решили объявить на Пушкина, а потом на Лермонтова безлимитную подписку. Эта подписка — на трехтомник Пушкина — собрала более 10 миллионов заявок. А где взять бумагу? Мы рассчитывали, что будет самое большее миллионов пять, но когда выскочило за десять, — пришлось чесать голову. Или извиняться перед подписчиками и возвращать деньги, или умирать, но найти резервы. И нашли. И был еще один очень интересный момент, — продолжает Борис Николаевич. — Мне — пятьдесят лет. Обычно — председателей комитетов, министров награждали. Но перед этим я был награжден орденом Ленина, а по нормам между награждениями должен пройти определенный срок. До следующей награды не хватало полгода-год. В общем, правительство награждает меня ценным подарком, — улыбается Пастухов. — В виде бездарнейшей картины в деревенском багете. Меня приглашают в Кремль и Алиев как первый зам, куратор, вместе со Смиртюковым, управляющим делами Совмина, эту картину вручают. А кабинет Алиева (сейчас его уже нет) окнами выходил на Москва-реку. Октябрь, уже холодно было…

Вручают эту картину, шутят…

— Конечно, Борис Николаевич, вы достойны ордена, но порядок есть порядок, ордена у вас еще будут, а вот картин, может, и не будет.

Я его поблагодарил и произнес одну из лучших речей в своей жизни.

— Какая разница, чем тебя награждают, важно, что работу твою замечают. Вы меня извините, Гейдар Алиевич, я вот что хочу сказать. Я вырос за этой рекой, в Замоскворечье… Мама у меня рабочая, батюшка в сорок втором погиб, а я стою перед вами, человеком, который представляет правительство страны. И для меня самая большая награда то, что я, мальчишка из Замоскворечья, где гонял с приятелями собак, прогуливал школу, сбегал с ребятами в кино «Ударник», сегодня имею честь стоять в Кремле перед двумя такими заслуженными людьми. Спасибо вам!

С подаренной картиной Борис Николаевич удалился.

Прошло много-много лет. Пастухов, первый заместитель министра иностранных дел России, прилетает в Баку. Встречи, переговоры… Алиев потряс гостя своей фантастической памятью — про тот комсомольский съезд, где они познакомились. Он помнил все.

— И до самых последних дней был таким — помнил все.

И то, что было вчера, и то, что было двадцать лет назад. Я был поражен.

«А вы помните свое 50–летие? — спросил Гейдар Алиевич Пастухова. — Как мы со Смиртюковым вам вручали картину?»

«Да, помню…»

«А хотите, я повторю, что тогда сказал: ордена еще будут, а картины такой, Борис Николаевич, у вас уже не будет…»

— Эта картина висит у меня на даче и сильно ее украшает, — растроганно говорит Пастухов. — Ранняя весна, подмосковные березы… Смотрю сейчас на нее и снова вспоминаю Гейдара Алиевича Алиева. Он умел ценить добро…

Какое у вас хобби?

Рыжков, Баталин, Бирюков, Конарев, Пастухов, в общем-то, люди одного круга с Алиевым. А каким он запомнился подчиненным? Три года помощником Алиева, первого заместителя Председателя Совета Министров СССР, работал Александр Тимофеевич Гаврилов, журналист, ученый, издатель. До встречи с Гавриловым Алиев познакомился с десятком кандидатов, которых подобрали сотрудники Управления делами — с кем-то заочно, по анкете, с кем-то и лично. И вот настала очередь Гаврилова.

Узнав о приглашении, Александр Тимофеевич решил посоветоваться с одним из старых газетчиков, который хорошо знал Алиева. Вот как пересказывает сейчас Гаврилов ту беседу в мае 1984 года.

«Имей в виду, — что это человек Востока, а Восток, как известно, дело тонкое. Второе — это человек из КГБ, пытаться как-то обвести его вокруг пальца, хитрить — бесполезно, да и зачем? За ним — знание психологии, большой опыт работы в серьезном ведомстве и в ЦК республики. И третье, что я мог бы тебе посоветовать: в любых обстоятельствах, если он будет хвалить одного человека, не вздумай и ты его хвалить. — «Кто же этот человек?» — «Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе».

Вот с таким напутствием Гаврилов пошел на беседу к Алиеву, на второй этаж кремлевского корпуса Совмина в кабинет, где когда-то работал Вячеслав Михайлович Молотов. В приемной секретарь встретила улыбкой: «Гейдар Алиевич просит извинить его, сейчас он закончит встречу и примет вас». Прошло не больше десяти минут, и Гаврилова пригласили в кабинет.

— Позже я не раз убеждался: для Алиева характерны предельная точность, даже пунктуальность. Этого он требовал и от других.

Алиев вышел из-за стола, протянул руку:

— Садитесь, пожалуйста, Александр Тимофеевич. Чем вы увлекаетесь, какое у вас хобби?

— Вы знаете, Гейдар Алиевич, хобби у меня нет, — отвечает Гаврилов.

— А рыбалкой, допустим, увлекаетесь?

— Нет.

— А охотой?

— Нет.

— А марки собираете?

— Нет.

— А все-таки, чем вы увлекаетесь?

— Люблю читать. Люблю писать.

— И я люблю читать и писать, — отзывается Алиев. — Вы, наверное, читали мои выступления? — Гаврилов кивнул. — Как бы вы очень кратко охарактеризовали мой стиль?

— Публицистичность, — нашел формулу Александр Тимофеевич.

— Правильно!

Но на этом их знакомство не закончилось.

— Я вас, можно сказать, не знаю, — продолжал Гейдар Алиевич. — И когда я вас беру своим помощником, я все же рискую.

— Но и я ведь рискую, — в тон ему ответил Гаврилов. — Если я не справлюсь, разбираться придется мне самому.

Алиеву ответ понравился. Заметил, что не бросал людей, с которыми работал. Если даже приходилось с кем-то расставаться, то так, чтобы человек ни в чем не терял.

— Это я могу вам пообещать.

— Гейдар Алиевич, меня это устраивает. А жизнь — вообще риск.

— Что ж, оформляйте документы, — улыбнулся Алиев, — и приступайте к работе.

Три года Гаврилов работал с Алиевым. О своем шефе сохранил самые добрые чувства. Убежден: Алиев мог сделать для страны еще очень много полезного.

Завершая их первую встречу, Алиев заметил: «Все, что я вам поручаю, остается между нами. Если вы сочтете необходимым что-либо доложить мне лично, пожалуйста, докладывайте». Правда, не всем в секретариате первого вице-премьера это понравилось — среди чиновников всегда идет борьба за доступ в начальственный кабинет, всегда находятся завистники. Но что с ними поделаешь?! Зависть неистребима, как неистребимы коварство, двуличность, злоба… С этим ни христианская мораль, ни коммунистическая нравственность ничего поделать не могли. Впрочем, есть ли нравственность коммунистическая или религиозная? Пожалуй, нет. Есть просто нравственность. Или — нет.

Кстати, Гейдар Алиевич спрашивал своих сотрудников об увлечениях не просто так. Это был его коронный вопрос. Он был уверен, если человек увлекается, скажем, рыбалкой, то уже с понедельника думает только о крючках, червяках, подкормке… А это мешает работе. Конечно, можно было поспорить с Алиевым, что не всегда это мешает делу, и привести много примеров, но он стоял на своем.

— В 8.45 он уже был на работе, — рассказывает Гаврилов. — За исключением тех дней, когда по протоколу кого-то провожал или встречал. Я приходил в восемь. Просматривал почту — тассовки, другие материалы, подчеркивал, на что следовало обратить внимание.

В 9.15 рабочий день начинался официально — звонки, приемы, встречи, совещания. Алиев абсолютно точно планировал свое рабочее время. Конечно, жизнь вносила поправки, но в основном все было предусмотрено, и это позволяло вести большое хозяйство организованно и четко. Своего шефа мы уважали и чуть-чуть побаивались. Он ни к кому не применил жестких санкций, ни на кого никогда не накричал.

Но все знали, что не выполнить его поручение — невозможно.

Азербайджанские коллеги не раз приглашали Гаврилова в гости: «Приезжайте, Александр Тимофеевич, отдохнете…» Гаврилов не отказывался, но и не ехал, понимая, что такие поездки обычно заканчиваются некими обязательствами, а он как человек щепетильный ни перед кем не хотел быть в долгу.

По каким-то каналам Алиев узнал о том, что его помощник избегает поездки в Азербайджан. Пригласил Гаврилова.

«Слушай, Александр, — это был один из немногих случаев, когда шеф перешел на доверительное «ты», — мне говорят, что ты не хочешь поехать отдохнуть в Баку. Это в самом деле так?»

Гаврилов сослался на то, что жене врачи рекомендуют среднюю полосу России. Алиев посмотрел испытующе. Скорее всего, он догадывался об истинных причинах, но говорить об этом не стал.

«Ты напрасно не едешь в Баку — там такое замечательное море… — И чуть ли не поэму прочитал о Каспии. — Я во многих странах побывал, во многих морях купался, но лучше Каспия, поверь мне, нет. Это целебное море! Поезжай, Александр, отдохни…»

— Я пообещал, — вспоминает Гаврилов тот памятный для него разговор, — но поехать все же не смог. И сейчас понимаю: в Гейдаре Алиевиче говорила обида за Азербайджан: как это так, человека искренне приглашают, а он не едет, обижая хозяев.

Памятны Гаврилову совместные командировки с Алиевым по стране: Алтай, Чувашия, Волгоград… Это были сугубо деловые командировки. В стандартный набор — речь на партийно — хозяйственном активе, беседа в обкоме, проход по заводским цехам — Алиев неизменно вносил свои дополнения. Скажем, любил заглянуть на рынок, поинтересоваться ценами, попробовать что-либо с прилавка. На обедах по случаю приезда или отъезда, как вспоминает Гаврилов, его шеф ограничивался одной — максимум двумя рюмками коньяка. За столом не сидел букой с недоступным видом, хорошо и живо говорил, блистал юмором. И еще примечательная деталь: он не брал подарков и потому ему дары не предлагали. Об этом знали. Такие характеристики распространяются мгновенно.

На Алтае приехали в какое-то село. Посмотрели школу, гостя очень тепло встретили, подарили огромные букеты цветов. Такой большой начальник в их глухомань завернул впервые. Беседа в учительской. Как живется? Зарплата? Загрузка?

— Дарят ли вам ученики цветы? — спрашивает гость.

— Конечно. Первого сентября, Восьмого марта, в конце учебного года.

— А вы не полагаете, что это похоже на взятку?

После затянувшейся паузы одна из учительниц холодновато отозвалась:

— Может быть, в Москве у вас это считается взяткой, там цветы, наверное, стоят дорого, а у нас — посмотрите — все дворы в цветах. Извините меня, эти цветы с коммерческой точки зрения ничего не стоят. Это одна сторона. Есть и другая. Моральная. Если бы мне в такой день не подарили цветов, я бы подала заявление об уходе. Значит, не пользуюсь авторитетом ни у школьников, ни у их родителей. И вам мы преподнесли цветы в знак уважения.

Гейдар Алиевич внимательно слушал. Но больше эту тему развивать не стал.

В московских литературных кругах еще в годы работы Алиева в Баку разнеслась история о том, как Гейдар Алиев однажды, приехав в столицу, читал в Союзе писателей на память Пушкина — лирику, поэму «Евгений Онегин». Мало сказать, что писатели, которые слушали гостя, были ошарашены. Своим знанием Пушкина Алиев обворожил их. (Кстати, через годы по инициативе Президента Азербайджана в Баку появится памятник великому русскому поэту.) Через день-два вся литературная Москва знала, что Алиев выдает наизусть Пушкина, Лермонтова, не говоря уже о классиках азербайджанской литературы — Низами, Физули, Джавиде…

Вспоминая этот эпизод, Гаврилов замечает, что у Алиева было очень развитое эстетическое чувство. Он профессионально оценивал архитектуру, разбирался в изобразительном искусстве, театре. Потому-то и тянулись к нему известные деятели искусства — Кара Караев, Ниязи, Муслим Магомаев, Таир Салахов. Кстати, Салахов, вице-президент Российской академии художеств, написал прекрасный портрет Президента Азербайджана.

Любопытная история в этой связи вспоминается Александру Гаврилову. Посмотрел он спектакль «Двое на качелях» — не по приглашению, а как обычный зритель, с билетом, купленным в театральной кассе. Наутро звонок:

— Здравствуйте, Александр Тимофеевич, это Табаков.

— Здравствуйте, Олег Павлович.

— Мы с вами не знакомы, но я вам позвонил, чтобы спросить, понравился ли вам спектакль.

Гаврилов, соображая, чем вызван звонок мэтра, ответил, что как зрителю спектакль ему понравился, но официальные оценки, которые, видимо, хотел бы услышать его собеседник, он давать не готов.

— А Гейдару Алиевичу вы рассказали о своих впечатлениях? — вкрадчиво поинтересовался любимец публики.

— Нет, он меня об этом не спрашивал. Но если вы настаиваете, я расскажу.

— Да-да, очень интересно было бы узнать мнение Гейдара Алиевича.

При случае Гаврилов пересказал шефу этот разговор. Алиев рассмеялся:

— А если он вам еще раз позвонит, что вы скажете? — И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Скажите, что я этот спектакль не смотрел, никаких отрицательных эмоций высказывать не буду.

Эмоции высказывали деятели от культуры. Алиев же хотел подчеркнуть, что он в экзекуции над театром не участвует.

Творческие люди знали об этом и нередко обращались к Алиеву за помощью, хотя непосредственно культурой он не занимался. Репертуарная политика, творческая сторона — считались по другому ведомству. Совмин же отвечал за материальную сторону культуры — Алиев вместе с Рыжковым детально занимались Большим театром, развитием книгоиздания, кинематографии…

В почте Алиева однажды оказалось письмо известного киноактера Армена Джигарханяна: он просил помочь с квартирой. Алиев направил письмо председателю Моссовета Промыслову; не перекинул, а именно направил — с просьбой помочь.

Через два месяца Армен Борисович перезвонил Гаврилову: передайте, пожалуйста, мою огромную благодарность Гейдару Алиевичу.

В Политбюро ЦК КПСС

Заглянем теперь с помощью Бориса Николаевича Ельцина на строго-настрого закрытую для всех непосвященных «кухню» Политбюро. Что там происходило?

«Заседания начинались обычно так. Члены Политбюро собирались в одной комнате. Кандидаты как вторая категория состава Политбюро и секретари ЦК как третья, выстроившись в ряд, ждали в зале заседаний, когда появится Генеральный. За ним шли все остальные члены Политбюро по рангу.

…Здесь, на вершине, так сказать, на партийном Олимпе, кастовость соблюдалась очень скрупулезно.

Итак, заседание Политбюро объявлялось открытым. Горбачев практически не спрашивал, есть ли у кого-то замечания по повестке дня. Начиная заседания, мог поделиться какими-то воспоминаниями, где, что он видел, в том числе и в Москве. В первый год моей работы первым секретарем горкома партии такого обычно не было, а во второй год он все чаще начинал именно с этих вопросов: то-то в Москве не так, то-то плохо, давал мне, так сказать, внутренний, эмоциональный настрой.

Дальше начиналось обсуждение какого-то вопроса. Например, кадры, утверждение министров, с которыми перед этим иногда разговаривал Горбачев, а иногда вообще не беседовал, сразу будущего министра вызывали на Политбюро…. Обсуждение любого вопроса начиналось с предварительного знакомства с материалами повестки дня заседания Политбюро. Но, на мой взгляд, давали их поздновато. Иногда, правда, знакомили за неделю, но чаще — за сутки-двое, и потому изучить глубоко вопрос, касающийся принципиальных сторон жизни страны, за такой срок практически невозможно. А надо было бы посоветоваться со специалистами, обсудить его с теми, кто владеет данной проблемой. Но времени давалось мало, то ли специально, то ли из-за недостаточной организованности.

…Обычно вводное слово произносил Горбачев, делал это он всегда пространно, иногда приводил в подтверждение своих мыслей кое-какие письма, которые ему готовили, он читал одно, второе. Вся эта прелюдия обычно предопределяла итоги обсуждения проекта постановления, подготовленного аппаратом. Поэтому так и получалось, что аппарат на самом деле ведал всем. Члены Политбюро чисто формально участвовали в обсуждении этих вопросов.

…Скажем, пустопорожность наших заседаний была не так заметна, но чем дальше, тем яснее становилось, что наша деятельность малоэффективна. Горбачев все больше любовался собой, своей речью — округло говорить он любит и умеет, было видно, что власть его захватывает, он теряет чувство реальности, в нем живет иллюзия, что перестройка действительно широко и глубоко развивается, что она быстро захватывает территории и массы. А в жизни все было не так.

Я не помню, чтобы кто-нибудь хотя бы раз попытался выступить достаточно резко против. Но я все-таки встревал…»

Такая вот оценка заседаний Политбюро. Дана она после всех событий, в период, когда Ельцин был без власти. Четко проглядывает обида на то, что его, Ельцина, обошли, отторгли. Он ничуть не хуже Горбачева, других членов ПБ, а его считают человеком второй категории, не допускают в специальную комнату, держат в общем зале… Небезынтересна и ельцинская характеристика персонально каждого члена Политбюро. Она немного напоминает гоголевско-чичиковскую оценку помещиков. Помните героев «Мертвых душ» — Собакевича, Ноздрева, Плюшкина?

Андрей Андреевич Громыко, в ту пору Председатель Президиума Верховного Совета, по словам Ельцина, «как бы» существовал. Он «что-то делал, с кем-то встречался, произносил речи, но на самом деле вроде бы и не нужен был никому… Громыко был как бы перенесен в настоящее из далекого и не очень далекого прошлого. При этом, естественно, он не очень сильно понимал, что происходит вокруг, о чем вообще идет речь».

Не нашлось у критика добрых слов для Председателя Совета Министров СССР Рыжкова, председателя Комитета партийного контроля Соломенцева, председателя КГБ Чебрикова, Лукьянова: «Он не может управлять нестандартными ситуациями, у него в полной мере проявился набор партийно-бюрократических качеств — негибкость, отсутствие внутренней свободы, широты мысли».

«В. И. Долгих. К его несчастью, Гришин записал Долгих в свой список ближайших сторонников, собирался включить его в состав членов Политбюро и предложил поставить его на место Председателя Совета Министров.

…Пожалуй, это был один из наиболее профессиональных, эффективно работающих секретарей ЦК.

Д. Т. Язов, министр обороны. Это настоящий вояка, искренний и усердный. Ему можно было бы доверить командование округом или штабом, но к должности министра обороны он не подготовлен. Ограничен, совершенно не приемлет критику…

В. В. Щербицкий, первый секретарь ЦК Компартии Украины. Горбачев боится его трогать, так же как в свое время он не хотел решать вопрос с Алиевым.

В. А. Медведев, секретарь ЦК, член Политбюро. Главные его достоинства — послушание и отсутствие новых мыслей и идей».

Примерно такие характеристики раздавал коллегам Ельцин.

Если верить ему, на партийный Олимп взобрались одни бездари. Они-то и недооценили Бориса Николаевича. Они же, типичные представители советской государственной машины, по мнению Ельцина, погубили Горбачева.

Со многим в оценках первого Президента России можно поспорить. И, в частности, с негативными оценками Алиева, Рыжкова, Щербицкого… С тем, что один Ельцин, как он говорит, «встревал» на заседаниях Политбюро, остальные же помалкивали. Как раз чаще было наоборот: именно он отмалчивался.

Но главное даже не в этом. По точному замечанию помощника Генерального секретаря ЦК КПСС Валерия Ивановича Болдина, «борьба за спасение страны уже давно перешла в борьбу за выживание и популярность Горбачева». Помощник, а позже руководитель аппарата Президента СССР знал, о чем говорил. Он сам был участником самых узких посиделок у генсека-президента.

Горбачев, по многим свидетельствам, умел производить впечатление, когда хотел. «Но я и многие другие, — писал В. Болдин, — знали и иные стороны его характера, привычки: он бывал груб, мог обидеть и унизить собеседника». Так происходило даже с ближайшими товарищами, соратниками, говоря высоким партийным слогом. Валерий Болдин даже задается вопросом: «Как могло случиться, что эти люди позволяют генсеку обвинять их в неверности избранному курсу, унижать достоинство? Каждый волен иметь свое видение, свою точку зрения, и никакой крик и посвист словесной нагайки, казалось бы, не должен изменить их точку зрения».

Да, Горбачеву поддакивали далеко не все. Свои взгляды мужественно защищали Рыжков, Алиев, Слюньков, Маслюков.

Юрий Петрович Баталин обратил внимание, как независимо Гейдар Алиевич вел себя на заседаниях Политбюро.

— Когда правительство выносило какой-нибудь вопрос на Политбюро, там искусственно создавалась критическая ситуация. Я заметил, — рассказывает Баталин, — Алиев, понимая драматургию подобных заседаний, поведения тех или иных членов ПБ, всегда выступал твердо, иной раз даже жестко, отстаивая позицию правительства.

Помню, кто-то сделал замечание, кажется, Горбачев: «Гейдар Алиевич, вы тут не по-партийному себя ведете, отстаиваете хозяйственную линию, а вы же член Политбюро». За словом в карман он никогда не лез. И сейчас ответил корректно, но с достоинством. Я, говорил он, отстаиваю предложения, которые глубоко, с участием ведущих специалистов, обсуждены в правительстве. У нас сложилась четкая позиция. И если она будет принята, это будет отвечать и партийным интересам.

Словом, позицию правительства он отстаивал очень твердо, убедительно и решительно. Это мне запомнилось.

Нередко возникали противоречия между ним и Горбачевым. Наверное, это была одна из причин, из-за которой Горбачев отправил его в отставку.

— Значит, Горбачев видел в нем соперника?

— Соперника, пожалуй, нет, — отвечает Баталин, — а сильного оппонента — да. Не нравилось Горбачеву то, что Алиев не поддакивал ему, а защищал свои позиции.

Один из характерных примеров — отношение к чернобыльской катастрофе.

— В тот день, хотя и была суббота, я находился на работе, — вспоминал Гейдар Алиевич, — кстати, все субботние дни я работал. Я услышал, что на атомной электростанции произошел взрыв, но подробностей не знал. Я спросил управделами Совмина Смиртюкова: что произошло? Я член Политбюро, первый заместитель Председателя Совета Министров СССР, ничего об этом не знаю. Он ответил, что на Чернобыльской АЭС произошла авария. Это случилось в конце дня.

В воскресенье не работал. Естественно, ничего не смог узнать. В понедельник утром Горбачев собрал членов Политбюро. Причем проводил заседание у себя в кабинете. Позвонили мне утром между 10–11 часами, вызвали. Дали очень куцую информацию.

Швеция, Польша, Германия, другие европейские страны распространили сообщения о радиационном излучении. По существу, сообщение о чернобыльской трагедии было известно всему миру. В такой момент Горбачев проводил заседание… Мы чувствовали, что произошла трагедия, надо принять меры. Предусмотренные для этого меры, по-моему, были недостаточны. Я сейчас не хочу выставлять себя героем, поймите меня правильно. Я выступил и сказал, что в связи с этим вопросом надо дать незамедлительную информацию. Причем информацию достоверную. Все должны знать, что произошло. Ибо суть события уже известна всей Европе. Тогда Лигачев резко перебил меня: «Что вы хотите? Какую информацию вы хотите?» Я сказал: «А какой она может быть? Я хочу, чтобы дали точную информацию. Ведь мы не можем утаивать такой факт».

Тогда и Александр Николаевич Яковлев выступил, как я. Впоследствии мы как-то встретились с ним, он выразил недовольство действиями Лигачева. Он сказал мне: видите, только мы с вами предложили дать полную информацию. Но Лигачев тогда был более влиятельным человеком. Вот так все происходило…

«Это очень важная деталь, — считает депутат Верховной Рады Украины Борис Олейник, известный поэт. — Горбачев боялся приехать в Киев. Даже когда Щербицкий хотел отменить первомайский парад и попытаться эвакуировать хотя бы детей из зоны трагедии, Горбачев пригрозил ему, мол, ты сеешь панику среди населения. Гейдар Алиев по сути заставил Горбачева согласиться с тем, что на Украине произошла широкомасштабная трагедия. Мы помним и ценим позицию Гейдара Алиевича Алиева».

На одном из заседаний Политбюро, свидетельствует тот же Валерий Болдин, генсек «необузданно разнес в пух и прах Г. А. Алиева, после чего тот с тяжелым инфарктом попал в больницу и года два не мог прийти в себя. Конечно, критиковать Алиева было за что, но почему его столь беспардонно порочили на заседании, где вообще-то должен быть дух товарищества и уважительной критики? Его отправили на пенсию, на пленуме ЦК КПСС М. С. Горбачев тепло отозвался о нем и его работе, но при публикации стенограммы эти слова выбросил».

Как оценить такие действия генсека, казалось бы, большого моралиста? О своей репутации среди современников и потомков он заботился очень тщательно. Вот небольшой, но весьма характерный пример.

23 августа 1985 года. В ЦК КПСС под руководством нового генсека Михаила Горбачева идет большое совещание. Обсуждаются планы экономического и социального развития СССР на 1986 год и двенадцатую пятилетку. Выступает председатель Госсельхозтехники В. Ежевский, министр Союза. Говорит о том, что необходимо снижать вес сельхозтехники.

— Снижение веса на одну тонну, — тут он обращается прямо к генсеку, — экономит в год, Михаил Сергеевич, 900 килограммов дизельного топлива. Кроме того, облегчение машин меньше уплотняет почву и не нарушает ее плодородия. Таким образом, применение эффективных профилей дает здесь двойной эффект.

Горбачев: «Подожди, ты слышал, что Колпаков говорил, обращаясь ко всем машиностроителям и другим потребителям металла?»

Министр черной металлургии СССР Серафим Васильевич Колпаков, один из самых крупных специалистов отрасли, сказал что-то дельное. Но мы сейчас не об этом, не о производстве профилей и облегченных машин. Мы — о деловой этике. Глава партии, а в Советском Союзе это был и руководитель страны, прилюдно тыкает министру, человеку, который значительно старше его. Но в историю эта деталь не должна попасть. И тогда в стенограмму вносится поправка: вместо подожди — подожди ТЕ, вместо ты слышал Вы слышали. Мелкая деталь, но — и характерная.

Сопоставляешь воспоминания людей, близко знавших Горбачева, и порой кажется, что речь идет о разных лицах. Болдин представляет образ несдержанного, мягко говоря, человека. А вот другой помощник, Георгий Хосроевич Шахназаров, рисует портрет этакого добряка:

«В отношении к людям Горбачев ровен и доброжелателен. Не слышал, чтобы на кого-нибудь кричал. Иной раз, впав в раздражение, повысит голос, но тут же спохватывается, улыбнется или махнет рукой, как бы предлагая забыть неприятный эпизод. С теми, в ком разочаровался как в работниках или кто подвел его, расстается без сантиментов, но и не питая злобы. Не мстителен: никого из своих противников со свету не свел, не посадил, не выслал, не лишил работы».

Вот такой ангельский портрет. Читатель сам может судить, сколько в нем правды. Или — каким одаренным лицедеем был тот, кто оказался на несчастье большой страны во главе ее. Кстати, первым признался в своей ошибке Андрей Андреевич Громыко, министр иностранных дел, первый заместитель Председателя Совета Министров СССР и, бесспорно, к тому времени самый авторитетный человек в Политбюро. Именно он рекомендовал пленуму ЦК КПСС после третьих похорон (Брежнев — Андропов — Черненко) избрать генсеком Горбачева. За поддержку кандидатуры Горбачева его гонцы обещали ветерану ПБ спокойную старость на непыльной должности Председателя Президиума Верховного Совета СССР.

Довольно быстро прозрели и другие коллеги генсека, этой цельной натуры, по оценке Шахназарова, которую «подвели природная беспечность и фанатичная уверенность в свою звезду». Провозглашенная перестройка не давала отдачи. И не могла дать — потому что это был набор бессвязных действий. Впечатление тех лет — страна тонет в словах. Чуть ли не каждый день меняются цели: ускорение научно-технического прогресса и антиалкогольная кампания, госприемка и борьба со спекуляцией, надежда на кооператоров и свободные выборы, огонь по бюрократии и возвращение власти Советам; бесчисленные мирные инициативы… Прав Шахназаров в своем выводе: «Едва ли не каждый последующий шаг власти направлен на то, чтобы отменить предыдущий или, по крайней мере, сгладить его последствия. Словно тычется она сослепу в стену, тщетно пытаясь найти выход на верную дорогу».

А верная дорога, между тем, все не находилась. В народе нарастало раздражение. Кругом — очереди, ничего не купишь, самое популярное словечко — достать. Достали талоны на мебель, обувь, одежду, продукты. На нефтепромыслах и шахтах профсоюзные лидеры делят одну синюшную курицу на двух обладателей счастливых талонов.

Из-за поспешных кадровых назначений обостряются национальные отношения в ряде республик, в том числе в Казахстане. По авторитетному свидетельству Президента Казахстана Нурсултана Назарбаева (письмо авторам этой книги), «Гейдар Алиев был единственным из руководства Политбюро ЦК КПСС, кто пытался в преддверии алма-атинских событий 1986 года уговорить Горбачева не принимать скоропалительных решений. Он настаивал на том, что нельзя было ставить во главе Казахстана вместо уходящего на пенсию Д. Кунаева «привозного» лидера, а надо выдвинуть местного. Однако к нему не прислушались, и случилось то, что случилось, — возмущенный народ вышел на площади и улицы, что в итоге вылилось в кровавое столкновение.

Так же было и потом, когда он начал активно критиковать руководство Кремля в отношении издержек в национальной политике, в частности в Закавказье, и начал бить тревогу по поводу назревавшего карабахского кризиса. Это стало той каплей, насколько я знаю, которая переполнила чашу терпения и он был отправлен в отставку».

Да, так и было. На том Политбюро, когда решался вопрос о Колбине, все промолчали. После заседания Алиев зашел к Горбачеву. Вот как сам Гейдар Алиевич вспоминает об этом разговоре:

«Знаете, Михаил Сергеевич, я там не хотел ничего говорить, потому что там не было соответствующей обстановки. Но я хочу вам сказать, что как-никак я знаю национальную психологию людей. Вы допускаете ошибку. Колбин неплохой человек. Он может быть хорошим первым секретарем. Он был первым секретарем Ульяновской области и, кажется, работал неплохо, хотя занимался и очковтирательством. Это всем известно. Хочу сказать, что его вы могли бы назначить в самую крупную парторганизацию России. Он будет работать. А для Казахстана Колбин не годится. Учтите, что вы допускаете ошибку. Горбачев, взглянув на меня с досадой и злостью, сказал: «Ладно, посмотрим». Так что я выполнил свой долг».

Вспоминая позже свои московские годы, Алиев говорил, что он как трезвый политик не мог согласиться с реформами, которые не были просчитаны, проверены научным экспериментом или жизнью. «На заседаниях Политбюро я нередко резко выступал против авантюрных планов, и, надо сказать, мне удавалось порой удержать Михаила Горбачева от некоторых непродуманных решений. Но вот Егора Лигачева, моего главного «оппонента», с его антиалкогольной кампанией удержать не удалось, — какой огромный вред был нанесен республикам, в которых разводили виноград, Азербайджану в том числе: выкорчевывались целые плантации, останавливались заводы».

Алиев вел себя независимо, не подлаживался под изменчивые настроения генсека, отстаивал, если был убежден, свое мнение и оказался неугоден Горбачеву и его окружению.

Среди мероприятий, предложенных Алиевым в рамках Международного года молодежи, был конкурс работ учащихся профтехучилищ. Выставку этих работ открывали на ВДНХ. По ходу подготовки последовала директива Лигачева: мероприятие проводится под эгидой ЦК. Вспоминает Александр Тимофеевич Гаврилов:

— Открывается выставка. Выступает Юрий Петрович Баталин, рассказывает… И в это время Алиев решил что-то добавить… Лигачев поворачивается к нему: мол, ты чего лезешь? Баталин докладывает, а других докладчиков нам не надо. Один член Политбюро другому… При всех… Когда я услышал эту реплику Лигачева (привожу не дословно, но за смысл ручаюсь), мне стало стыдно. Как он мог позволить себе такой тон? Все-таки Алиев — такой же, как ты, член Политбюро ЦК КПСС, первый заместитель председателя правительства Союза! Да если бы и не было у него этих должностей?! Что страшного случилось, что он несколькими словами дополнил Баталина?

— Они в Политбюро, видимо, уже «приговорили» Алиева? — спрашиваем мы Гаврилова.

— Да, приговорили, — уверенно отвечает он. — Приговорили Горбачев с Лигачевым да Яковлев…

Александр Тимофеевич вспоминает весьма примечательный эпизод, связанный с собственной биографией. Заведующему секретариатом Алиева не нравилась самостоятельность Гаврилова, то, что он имеет прямой доступ к шефу, минуя его, зава. В общем, между ними — при всей деликатности Гаврилова — вспыхивали искры. Александр Тимофеевич даже попросил друзей подыскать ему другую работу. Этот разговор дошел до Яковлева, и он как-то поинтересовался у Гаврилова:

«Ну, как тебе там? Как тебе с ним?»

«С ним у меня нормально, — ответил Гаврилов, понимая, что его собеседник избегает имен. — Сложности с его окружением».

— Чувствую, Яковлеву это не понравилось, — рассказывал дальше Гаврилов. — Он хотел, видимо, чтобы я плохо отозвался об Алиеве. А у меня с ним деловые, нормальные отношения, ничего плохого я о нем говорить не собирался.

«Не переживай, — закончил разговор Яковлев. — В сфере идеологии тебе место найдется».

Дальше события развивались так. Гаврилову предложили место заведующего сектором в отделе пропаганды ЦК партии, но… Яковлев сказал Гаврилову, что не хочет ему (Алиеву) звонить: «Ты подай заявление и уйди, а мы тебя потом заберем».

«На это я не пойду», — ответил Гаврилов.

Мы беседуем в его небольшом кабинете на пятом этаже «Российской газеты». На столе, заваленном книгами, верстками новых изданий, едва находится место для двух чашечек кофе.

— Я думаю вот что, — продолжает Гаврилов. — Алиев пришел при Брежневе, но по рекомендации Андропова. Он был любимцем Брежнева, как и Шеварднадзе. Но главное — это был выбор Андропова. Ему сразу поручили транспорт, как в свое время Дзержинскому, чтобы навести там порядок. Он уделял транспорту исключительное внимание и очень слаженно работал с министром путей сообщения Конаревым. У них были очень хорошие, товарищеские, даже дружеские отношения. Горбачеву, Лигачеву, Яковлеву такие люди были не нужны. Это страшное дело…

Уинстон Черчилль как-то сравнил политическую борьбу в Советском Союзе со схваткой бульдогов под ковром. Горбачев и Яковлев доступными им методами формировали свою команду. А Лигачеву — скорее всего — показали компромат на Алиева, и он примкнул к сильным.

— Я считаю, что Алиев играл огромную положительную роль. Он тщательно соблюдал управленческие моральные нормы, никогда не пытался подставить ножку Николаю Ивановичу Рыжкову. И они работали рука об руку.

Атака на Алиева готовилась исподволь. И, как чаще всего бывает в большой политике, чужими руками. Под внешне благородными целями.

В начале 1987 года один из авторов этой книги работал в газете «Социалистическая индустрия». Вспоминается, как главный редактор, вернувшись с совещания в ЦК КПСС, собрал редколлегию: нам поручено разобраться, что происходит в Баку, в Азербайджане (Алиев еще член Политбюро, но атака уже готовится). По партийной прессе прокатилась серия критических материалов. В их ряду оказалась и серия публикаций «Социндустрии». Косвенно это был удар по Алиеву, хотя газета взвешенно писала о социальных проблемах большого города, по достоинству оценивала постановление Совета Министров СССР «О дальнейшем развитии городского хозяйства города Баку на 1985–1990 годы», принятое по инициативе Алиева.

Десятое мая 1987 года выпало на воскресенье. Сотрудники секретариата поздравляли Гейдара Алиевича с днем рождения в понедельник. Поздравляли немного растерянно. Потому что в почте не было письма или телеграммы ни от Горбачева, ни от Политбюро. Никто со Старой площади не звонил.

— Я про себя думал, — рассказывает Александр Гаврилов, — понятно: решили от него избавиться. Но ведь день рождения! Он же — человек, ваш товарищ и даже соратник, как вы говорите. Вы столько лет общались, он — член ПБ, первый зампредседателя правительства. Но не послал приветствие Горбачев и молчит окружение. Первым его поздравил в тот день Конарев, исключительный мужик. Правда, попозже, когда мы передавали ему документы, Алиев как бы вскользь сказал, что накануне Горбачев позвонил ему в машину, поздравил. А может быть, и не было того звонка — мы об этом уже не узнаем.

В тот понедельник Гейдар Алиев почувствовал себя плохо. Прибежал врач, послушал и сказал, что его надо немедленно госпитализировать. Алиев отказывался.

— Я не имею права вас не госпитализировать. Вы отвечаете за свои дела, а я — за свои. Я категорически настаиваю на госпитализации.

Гейдар Алиевич попытался сам дойти до машины «скорой помощи», но в коридоре сдался. Дальше его понесли на носилках.

Навещали Алиева руководители Азербайджана — Багиров, Сеидов. Заглядывал министр путей сообщения Конарев. А что же соратники из Политбюро? Неужели им незнакомы простые человеческие чувства? Неужели в их мире правил только расчет? Похоже, что так и было. Только Николай Иванович Рыжков приезжал к Алиеву в больницу. Он вспоминает:

— Спустя годы Алиев признался мне: грешным делом подумал, что Николай Иванович приехал, чтоб подсластить пилюлю. Я как сейчас помню, проводил кого-то из зарубежных премьеров, позвонил в больницу узнать, нет ли сейчас процедур, и решил заехать. Он был очень благодарен и только позже признал, что ошибся в своем предположении.

Горбачев поставил цель: расчистить вокруг себя поле. И Лигачев ему активно помогал. Шаг за шагом они зачищали площадку. Нехорошо все это. Непорядочно.

Николаю Ивановичу врезалась в память такая история.

— Нужна была квартира для сына или дочери Алиева. Семью его я мало знал, с женой встречался раз или два, моя Людмила ее знает больше. В общем, кому-то, сыну или дочери, была нужна квартира. И мы приняли решение — дать квартиру в новом доме рядом с нынешним «Президент-отелем», раньше это была гостиница «Октябрьская». Дом цековский, Управления делами ЦК и Совмина обменивались квартирами, работали вместе. Словом, выделили квартиру и вдруг приходит Алиев: нам, мол, отказали. Я позвонил Кручине в Управление делами ЦК: «Николай Иванович, что ты делаешь?» Он замялся. «Слушай, это же непорядочно, Алиев еще вчера был членом Политбюро, он остается первым заместителем Председателя Совета Министров, семья уже готовилась переезжать. Мы с тобой вместе приехали в Москву, вместе работали в ЦК партии». — «Да, Николай Иванович, разве я не понимаю». — «Какого же хрена?!» Тут же звоню Смиртюкову. В общем, решили вопрос…

— Но это же наверняка тормозили не Кручина или Смиртюков.

— Конечно… Был еще такой случай. Уже когда Алиева освободили, мы сидели часа три, очень откровенно говорили. Я сказал, что у меня в сейфе лежат бумаги… Я полистал их…

— Николай Иванович, я знаю, кто это написал. У вас такая бумага, у Горбачева, Яковлева… Это месть непорядочных людей.

В долгом и добром разговоре за чашкой чая Николай Иванович спросил своего собеседника и о знаменитом перстне. Все, кто смотрел репортаж из Баку о последнем визите генсека, помнят, как Леонид Ильич любовался перстнем.

— Гейдар Алиевич, идут разговоры, что вы вручили Брежневу перстень с бриллиантом. Он сидел в президиуме и крутил этот перстень. Все освещение было направлено на него, и мы видели, как блистали лучики.

— Николай Иванович, сплетни все это, — ответил Алиев. — Зачем мне все это? — И достал журнал. На обложке снимок: брежневский самолет. От трапа отходят Гейдар, Брежнев и другие лица. Сзади — начальник охраны, генерал. — Я зашел в самолет, как положено хозяину. Пригласил Брежнева: «Леонид Ильич, пойдемте». Так всегда полагалось. Ну неужели вы думаете, что в самолете я сунул ему перстень. Присмотритесь: на руке Брежнева то самое кольцо. Он прилетел с ним. Неужели я такой идиот, чтобы, приглашая гостя спуститься на азербайджанскую землю, начинать с подношения?

— В общем, разговор был очень откровенный, — заключает Рыжков. — Я ему поверил, а через пару дней с этим пакетом зашел к Горбачеву. Мы с ним встречались почти ежедневно, а то и два-три раза в день. Генсек увидел пакет, тут же бодро отозвался: «У меня такой есть». «Михаил Сергеевич, я разговаривал с Алиевым». — «Ну и что?» — «Я считаю, надо положить эти бумаги подальше и забыть о них». Я так и сделал — никакого хода им не дал. Что сделал Горбачев со своими бумагами, не знаю.

Генсек о них не забыл. Готовилось громкое дело. «Будет процесс почище рашидовского», — приводит слова Горбачева его помощник Черняев. Не получился процесс. Не мог получиться, потому что «факты оказались ерундой». К такому выводу после многочисленных проверок, комиссий пришел и Яковлев. Ему доложил Пуго, председатель Комитета партийного контроля: оснований для возбуждения дела нет.

Александр Николаевич Яковлев охотно призывает большевиков покаяться за их реальные или мнимые грехи. Но почему-то за свои грехи, хотя бы за расправу с Алиевым, его семьей, не кается. Вроде он ни при чем.

«Вы знаете, Артем, я рад, что Зарифа не была свидетелем всех тех унижений, через которые мне пришлось пройти, когда я был изгнан из состава Политбюро».

Так говорил Гейдар Алиевич Артему Боровику, замечательному журналисту, погибшему в авиакатастрофе. Свидетельство Артема записал Вагиф Мустафаев. В том же фильме Боровик рассказывает, как Гейдар Алиевич звонил Шеварднадзе (ему как министру иностранных дел подчинялся МГИМО, где преподавал Ильхам), просил: «Оставьте парня в покое. Почему вы его бьете дубиной по голове?» И все-таки, продолжает Артем Боровик, Ильхама уволили. А он в то время содержал отца, семью. Эта семья битая, много испытавшая.

…После отставки Алиева журналисты допытывались у Рыжкова:

— Вы с ними работали, правда же, он плохой человек?

— А если я скажу, какой он хороший, вы не станете писать? Вам это неинтересно? Я всем говорил тогда и повторю сейчас, что не буду бросать камни в этого человека. Да, мы работали вместе. И он хорошо работал.

Рыжкову вспоминается эпизод в аэропорту «Внуково»:

— Сижу перед вылетом, пью чай. Подходит незнакомый азербайджанец: «Николай Иванович, давайте выпьем по бокалу шампанского. Я хотел бы с вами выпить за нашего Гейдара. Вы единственный человек, который не бросил в него камень, не пошли на поводу у других».

Но эта встреча была позже. Пока же Горбачев тасовал карты — менял во второй или третий раз свое окружение.

Однажды черед дошел и до Евгения Максимовича Примакова, члена Политбюро ЦК КПСС, а после — Президентского совета. Академик занимал в Кремле тот самый кабинет, где до него работал Алиев. Рассказывая о событиях 1991 года, Примаков пишет:

«После XXVIII съезда КПСС я всецело сделал упор на работе в Президентском совете. Занимался не только внешнеэкономической деятельностью, но и вопросами, выходящими за ее рамки. Отношения с Михаилом Сергеевичем были хорошими, и я мог ставить перед ним проблемы довольно острые, решение которых, на мой взгляд, было необходимо. Но постановка этих вопросов вызывала определенную напряженность. Сознаюсь, главное, что меня волновало, даже возмущало, — это недостаточная решимость в укреплении власти Закона». Но в этом-то, заметим, и был весь Горбачев. На соображения Примакова он ответил, что «хочет избежать в тяжелые времена перехода к другому обществу гражданских столкновений — их могли бы спровоцировать решительные меры по наведению порядка в стране в целом». Примаков считал, что в словах Горбачева была только частичная справедливость: «Скорее даже справедливость намерений, а не возможных результатов отказа от такой активности, что в конце концов подтвердилось путчем, организованным ГКЧП».

Их острый телефонный разговор закончился фразой Горбачева: «Я чувствую, что ты не вписываешься в механизм».

За много лет до Горбачева похожую реплику о своих вчерашних соратниках бросил Сталин: они, мол, выпали из тележки на крутом повороте… Там — выпали, здесь — не вписались… Вот уже с кем не хотел бы быть в родстве Михаил Сергеевич, так это с Иосифом Виссарионовичем. Но при всей разнице характеров и действий оба они избавлялись от оппонентов. Правда, сталинские заканчивали свой путь в лучшем случае в лагерях, а горбачевских — «всего — навсего» настигали инфаркты, как Алиева или Рыжкова.

Николай Иванович не раз один на один встречался с Горбачевым, убеждал, что его экономический курс ведет страну в тупик.

— На последних заседаниях Политбюро до крика, до мата доходило, — вспоминает он. — Стенка на стенку шли. В открытую оскорбляли друг друга. После одного из таких заседаний я позвонил Горбачеву: так дальше нельзя. На заседания Политбюро приходят приглашенные, они разносят по всей Москве, как мы здесь за грудки хватаем друг друга. Мы же люди, а после таких ПБ спать невозможно. Михаил Сергеевич предложил встретиться на следующий день, в субботу. Я в субботу и так всегда работал, а он — нет. Встретились… Когда окончили беседу, я понял, что в другой комнате была Раиса Максимовна.

— Я убедился, что наши позиции принципиально расходятся… С ним Медведев, с ним Яковлев… Это люди, которые в жизни ничего не сделали, они книг, которые подписаны их именами, даже не читали, ржавого гвоздя не вбили.

Гейдар Алиевич Алиев, как считают наши собеседники, безусловно, справлялся — и хорошо! — с тем огромным объемом работы, который достался ему в Совмине и ЦК. Две золотые звезды Героя Социалистического Труда (вторая при Андропове) были достойной оценкой его работ. Он нередко повторял чеховские слова: самое главное — работа, а остальное все приложится. И в больнице, едва почувствовав себя лучше, приступил к делам. Приглашал на совещания министров, руководителей служб, которые замыкались на него. Помощники записывали поручения. А вернувшись в Совмин, ловили участливые взгляды коллег.

— На нас смотрели как на утопленников, — заключает Александр Гаврилов.

Филипп Денисович Бобков за свою долгую жизнь в разведке и в большой политике повидал всякое; знает, как складывались на Олимпе симпатии и антипатии, какие сложные конструкции выстраивались, какие союзы — кто и против кого дружит, кого топят или в современной терминологии — мочат. Его оценка отношения Горбачева к Алиеву категорична:

— Это было абсолютно отрицательное отношение. Абсолютно! В отличие, скажем, от того, как к Алиеву относился Андропов — очень хорошо. Андропов не боялся сильных, самостоятельно мыслящих людей, он ценил их, выдвигал. А Горбачев таких людей боялся и избавлялся от них — Алиева, Романова, того же Ельцина, Рыжкова, Баталина…

После отлучения Ельцина от Политбюро Горбачев предложил ему должность первого заместителя председателя Госстроя — министерский пост. Ельцин не ожидал такого подарка — министр СССР! И тут же дал согласие. Горбачев заметил: «Но до политики я тебя больше не допущу». Он еще считал себя всевластным: не допущу! Двигал людей, словно фигуры на шахматной доске. Но сам уже проигрывал страну.

Впрочем, думал ли он о стране? Правда, любил при случае повторять слова из популярной песни: «Жила бы страна родная…»

…Юрий Петрович Баталин вспоминает об одной из своих последних встреч с Алиевым в Москве:

— Это было уже после его отставки, в больнице на Мичуринском проспекте. Мы тепло, как всегда, поздоровались, разговорились. Вид у Гейдара Алиевича в ту пору был неважный — заметно похудел, казался изнуренным. Отошли мы в сторонку, присели. И он бросил фразу, которая мне запомнилась. Дословно я ее не приведу, а смысл такой: все-таки меня не уничтожили, мне удалось остаться живым, теперь я выберусь. Он говорил так, что было понятно: речь идет не только о физическом здоровье. По слухам, его хотели убрать, но не смогли.

Впору задаться вопросом: кому так сильно мешал Алиев, уже ушедший в отставку? Московским вершителям судеб? Алиев понимал истинное лицо Горбачева, Яковлева, выступал против них. Но здесь, скорее, дело ограничивалось ненавязчивым сервис — контролем: прослушками и тому подобными штуками. Силам, которые рвались к власти в Азербайджане? Алиев не раз говорил, в том числе и своим армянским друзьям в Москве, в частности, заместителю министра строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности Союза Араксляну: «Если бы я был в тот период в Азербайджане, никакого Карабаха, никакого Сумгаита бы не было».

— Это точно, — добавляет Юрий Петрович Баталин. — Я убежден в этом. Алиев сумел прекратить войну в Карабахе. Начались переговоры. Понимаю, как трудны такие переговоры. Но какими бы долгими они ни были, все равно это лучше войны.

В одно время с Алиевым в больнице на Мичуринском проспекте оказался писатель Альберт Лиханов.

— Спецы по политическим отношениям считали уже опасным для себя общаться с Алиевым, — рассказывает Альберт Анатольевич. — А я решил его проведать. У Гейдара Алиевича в это время был Ильхам, мне показалось, что он чем-то расстроен. Ильхам деликатно поднялся и вышел, а мы как-то незаметно разговорились и проговорили до позднего-позднего вечера.

Лиханова поразила палата, в которую определили Алиева («палатка», по его словам), убогая, тесная.

— Даже у меня палата была лучше. А у одного из правительственных чинов, к которому я тоже заходил, — шикарный люкс со своей кухней и буфетом. Мне ужасно обидно было за Алиева.

В тот долгий зимний вечер Алиев был очень откровенен.

— Он вспомнил Нахичевань, свою семью, как начинал, как строил свою жизнь. Видно было, что он сам увлекся воспоминаниями, — замечает Лиханов. — Потом дошли до новых времен… Алиев сказал, что ему нанесли удар, и прямо назвал Горбачева. Сказал, как его, Алиева, предавали, впрочем, это характерно для нашей истории… Он говорил, ничего не боясь, ни на что не оглядываясь, хотя там, конечно, были прослушки.

После этой встречи мы с ним наладились по вечерам гулять. Я запомнил его пораженным несправедливостью, но несломленным… Гейдар Алиевич — очень сильный человек, блестящий организатор.

Всю свою жизнь был предан делу, был предан партии. И обидели его ни за что. Он работал не за страх, а за совесть.

Один из царей в Александрии спросил Евклида, не существует ли простого способа познакомиться с геометрией.

«Царского пути в геометрии нет», — ответил Евклид.

— Нет царского пути и в управлении, — любил добавлять Алиев. — Надо учиться. А тот, чьи притязания превосходят его знания и способности, всегда терпит поражение.