Жажда всевластия

Аппаратное бюро в отделе архитектоники всегда оживало за полчаса до начала рабочего дня. Большой зал, в котором помещались все десять его сотрудников, был почти до отказа заполнен аппаратами, установками, приборами, экранами и тому подобным добром, совершенно непонятным постороннему человеку. В центре оставался пятачок незанятого пространства, на котором они и обсуждали последние новости.

— А как Фрагонара в Берлине взорвали!! — вспоминал молодой человек, недавно принятый в штат.

— Ничего интересного, обыкновенное дело. Бронированный «мерседес», бронированный «мерседес» — а монументы кто проверять будет? — возражала ему пожилая особа, на памяти которой покушались на стольких политических деятелей, что очередное могло поразить ее только своей оригинальностью.

Всех действительно очень занимало покушение на богатейшего чиновника от футбола: его недоброжелатели, не став нанимать роту головорезов, потратились только на ремонт одной танковой пушки, пять кумулятивных снарядов и покупку одного андроида. Стоял неподалеку от дома Фрагонара такой памятник, тяжелый советский танк времен Великой Отечественной, уже почти проржавевший. Его косметически отреставрировали. И когда автомобиль, защищенный от всех мыслимых и немыслимых террористических гадостей, въехал в зону прямого огня, андроид исправно выполнил роль танкового экипажа. Охране осталось только ловить убегающие колеса.

— Добр-рое утро! — приветствовал в своей обычной манере собравшихся начальник бюро, резко взмахнув рукой и пробежав к себе.

Павел Иванович Круглецов занимал самый длинный, узкий и высокий отросток свободного пространства. Между двумя большими вакуумными камерами, на сваренном из уголков помосте, за штабелем упаковок с просроченными материнками, которые никак не могли спихнуть подшефным заводикам, и помещалось его рабочее место. Обычный офисный стол нейтральной расцветки, напичканный электроникой, как гусь — яблоками. Груда экранов, экранчиков, микрофонов и слабенький нейрошунт. Набросок лица какой-то девушки, выполненный гелевой еще ручкой в жуткой спешке, запаянный в пластик и повешенный на видное место. Постороннему наблюдателю он ничего не говорил, но Павел Иванович иногда с легкой грустью вглядывался в одному ему понятное выражение этого лица. Фигурка восточного бога удачи и процветания, добродушного толстяка, собственноручно вырезанная хозяином рабочего места из корня груши и поставленная на выступ корпуса камеры. Фигурку пришлось приклеить, иначе во время работы насосов она норовила свалиться под помост.

Простым глазом своих сотрудников начальник бюро видеть не мог — они забирались в точно такие же норы, только поменьше и потемнее, все жаждали относительного психологического комфорта и уединенности. В поддержании уважения перед начальством приходилось полагаться на внезапные звонки и знание технологических тонкостей. Трудовую дисциплину поддерживала служба безопасности в лице массы проверяющих и анализирующих программ. Но сейчас Павел Иванович не был так уж рьяно настроен на рабочий лад, его мысли занимали другие комбинации.

Какой сотрудник не мечтает подкопаться под своего начальника? Только тот, кто боится сам сесть на его место. Если подчиненного пугает ответственность или объем работы, он всегда будет оставаться всего лишь подчиненным, способным максимум на мелкие гадости и прилежную работу. Круглецов не боялся ни того, ни другого, и еще ему страшно надоела квартира, в которой он жил. Способностей в себе он чувствовал целый вагон.

Только вот как сесть на место начальника отдела? Всевозможные доносы, кляузы и жалобы отпадали. Павел Иванович не слишком уважал такую манеру действий, кроме того, охрана всегда знала о сотрудниках института больше, чем они сами. Ну понес бы начальник гуманистическую крамолу во время задушевного разговора за стаканом водки, что было маловероятно, учитывая малопьющее состояние Круглецова. Но все это было бы аккуратно записано, и еще прежде чем Павел Иванович составил донос хотя бы в уме, прежде чем он успел бы выйти в сортир, прихватив с собой мобильный телефон и нашептать по нему разоблачающие фразы с поведением его начальника уже разбирались бы. То же самое относилось к возможным хищениям, припискам и отдыху на Багамах за казенный счет. При том контроле, что имелся в институте, сигналы от работников были каким-то ненужным, замшелым и неэффективным пережитком прошлого, только портящим психологический климат в коллективе. Любого доносчика первым клали под полиграф и детально выясняли, для чего он затеял интригу.

Настоящий, надежный путь был только один — доказать, что начальник работает плохо, а ты работаешь хорошо. Система была молодой, гибкой, достижения сотрудников ценить умела. В нескольких отделах института шла почти непрерывная кадровая революция, но архитектоника... это было даже не болото, а отстойник. Ужас этого проявлялся не в том, что невозможно было показать свои таланты, как у солдата в мирном заштатном гарнизоне нет возможности доказать, что он великий полководец, а в том, что отдел и так со всем справлялся. Они не были ударниками или передовиками, но все задания, что к ним поступали, исполнялись в срок, грамотно и даже с некоторым запасом мощностей на будущие модернизации.

Улучшить исправно действующую систему трудней всего, серьезных перемен здесь не наблюдалось с момента второго основания института, потому Круглецову было от чего прийти в отчаяние. Уже два года, с тех пор как он стал начальником бюро, сменив ушедшего по склерозу и трясущимся рукам предшественника, он искал путей подняться выше. И только несколько месяцев назад он понемногу начал нащупывать возможный метод работы.

— Павел Иванович? — прервал его размышления голос «болванчика»-секретаря. — Оперативка через две минуты.

Круглецов засуетился, стукнул по нескольким клавишам, сбросил часть информации с личной машины в сеть института и выбрался из своей норы. Кабинет начальника отдела, в который так стремился попасть начальник бюро, не представлял собой воплощения его мечты. Если кто-нибудь когда-нибудь придумает скворечник для механического грача или синицы размером с человека, то поначалу он будет выглядеть именно так. Под самой крышей старого корпуса имелся чердак, слегка возвышавшийся над уровнем кровли, раньше там была микрооранжерея или что-то в этом духе. Такой милый каприз старой дирекции. Его вычистили, закодировали от всех внешних воздействий, и получилась вполне приличная комнатка. Правда, туда вела узкая винтовая лестница, никакие кондиционеры не могли изгнать ощущение летнего зноя, и потолок ощутимо давил на макушку каждого посетителя. Вдобавок его нынешний обитатель, Кокнер Яков Умарович, стащил туда тысячу и один сувенирчик из всех мест, где только побывал, а туристом он был изрядным и за свою долгую жизнь разъезжал где мог. Так что больше всего это напоминало воронье гнездо, устроенное в том же скворечнике. Когда туда набивались все семь человек, принимавших участие в оперативке, становилось тесно и до крайности неуютно.

Сегодня обсуждали конструкцию очередной модели, и все -обещало идти своим чередом.

— Начнем, пожалуй, — сипло каркнул Яков Умарович, потёр руки и застучал по клавиатуре, вызывая на экраны чертежи и схемы.

Круглецов смотрел в его глаза, ловил каждое движение зрачков и век, развороты головы и жесты. И еще он думал. В полном понимании речи начальника и крылась первая фаза незамысловатого плана подчиненного. Люди вообще склонны плохо понимать слова других. Обычно до них доходит только общий смысл сказанного, реже они могут уловить интонацию, еще хуже понимают причины тех или иных слов. Павел Иванович захотел заглянуть за ткань речи начальника, почувствовать, что находится между его словами. Что понимать под этим? Он захотел понять причинные корни каждого произносимого Кокнером предложения. Почему он назвал процессор барабаном, а не шкатулкой, как раньше, почему требует больше вариантов ответов, а не доволен тремя-четырьмя? Это можно сравнить с чтением переведенного с английского языка романа человеком, который этим языком владеет в совершенстве, — только по русскому тексту он может восстановить английские фразы и сказать, над какими именно выражениями больше всего мучался переводчик. В этом было что-то от чтения мыслей.

— А такое не пойдет. — Корпусное бюро возражало против дизайна очередной коробки и требовало более мягких линий.

— За такую цену все равно возьмут, не эстетам продаем, — кричали из другого конца комнатки полузадушенным голосом. Яков Умарович уже стучал своим любимым щербатым перстнем по столешнице, и все понемногу утихомиривались.

— Переходим к следующему вопросу, — каркнул он.

— Схождение представленных узлов достигнуто, — отрапортовал Круглецов, представив красивую картинку будущей модели, выполненную в красно-серых тонах.

Зачем надо разбираться в оттенках начальственных мыслей? Для их предсказания. Если человек понимает процесс, он может его спрогнозировать, а отсюда один шаг до управления, так милого сердцу подчиненного. Всем была хороша показанная картинка, расчеты в ней были абсолютно правильны, линия развития была идеальна, перспективы и те казались безоблачными, вот только цветовая гамма, в которой ее выполнила графическая программа, не могла понравиться Якову Умаровичу. Не то чтобы она вызывала у него стойкое отвращение, откровенную аллергию мысли или желание стукнуть кулаком по дисплею. Нет. Она была подобрана так, чтобы он почувствовал легкое пренебрежение и подспудное недовольство.

— Что-то тут не так. — Начальник отдела после двухминутных размышлений покрутил изображение в тщетной попытки найти в расчетах дефект. — Сделаешь еще раз общий анализ, для профилактики, утверждение завтра.

Жадный молох оперативки потребовал очередного вопроса, потом еще, и через полчасика руководители бюро очистили скворечник.

Спрашивается, не занялся ли Круглецов вредительством, саботажем, черным карьеризмом? Словом, всем тем, что может принести выгоду отдельному человеку и убыток всему предприятию? Не применял ли он старых добрых бандитских технологий, когда человеку создаются проблемы, а потом за некоторую сумму успешно и эффектно решаются? Это был достаточно скользкий и темный вопрос. С одной стороны, ресурсы отвлекались, люди вынуждены будут второй раз проделать ненужную работу, с другой — это была типичная внутренняя конкуренция, такие приемы сейчас везде входу, Да и плана разработок новых моделей никто не срывал.

Павел Иванович прекрасно понимал, что поймай его на горячем служба безопасности — останутся от него только берцовые кости вкупе с обгорелым черепом. Потому маскировал свои мероприятия как только мог. Добропорядочный человек ограничился бы созданием на рабочем диске папки, куда аккуратно складировал бы все данные по начальству, как то: дни рождения детей, любимые памятники мировой архитектуры и нелюбимые в устах подчиненных выражения. У Круглецова тоже была такая папка, куда он периодически заглядывал, поддерживая иллюзию старательного середнячка.

Все основные данные он держал у себя в голове, перебирая их как четки каждую свободную минуту. Откуда он их добывал? Естественно, никаких камер слежения, микрофонов подслушивания и манипуляторов прощупывания он к начальнику в кабинет запустить не мог, сотрудникам их иметь не рекомендовалось, а о применении никто вообще ничего не говорил — все и так было понятно. Утешало только то, что начальник тоже не мог откалывать подобных номеров, и доступ к досье подчиненных, собранным безопасниками, у него был ограничен. Выручали память и наблюдательность. Люди в своих разговорах находятся в таком странном противоречии: им хочется сказать собеседнику самое важное, прибегнуть к самым действенным аргументам, но эти доводы основаны на тех моментах их жизни, которые им хотелось бы скрыть.

— Не катайся на велосипеде с этой горки! — часто кричит отец сыну.

— Почему? Здесь не опасно! — возражает чадо, и тут родителю бы сказать, что он сам с этой горки в детстве сверзился, но это будет потеря авторитета, и он повторяет те же слова, просто повышая голос и прибегая к аргументу ремня.

Часто бывает и наоборот: человеку не нравятся очередные роботизированные игрушки, или цвет кофточки тещи, или прическа жены. И чтобы придать стертым, заезженным аргументам хоть капельку новизны, он раскрывает карты, рассказывает о своих истинных чувствах.

Круглецов не зря ловил каждое начальственное изречение, выражение лица. Стоило Якову Умаровичу несколько раз поморщиться при виде картинок, выполненных в ярко-красных тонах, и Павел Иванович уже завязал узелок в памяти. Сказал Кокнер как-то, что брюхо идола богатства напоминает ему бычий пузырь, и очередная зарубка в памяти подчиненного готова.

Основная проблема в том, чтобы отделить зерна от плевел. Чистая наблюдательность здесь помочь не могла, нужна была помощь психологии. Круглецов не был таким сильным психоаналитиком, чтобы с ходу расшифровать все намеки, выражения лица и жесты, понять, где проявление глубинных чувств, а где просто капризы и предчувствие плохого пищеварения. Профессионал консультации ему оказать не мог, приходилось обращаться к. программам. В общении с ними и проявилось подлинное искусство конспирации. Павел Иванович увлекся задачками по прикладной психологии, обзавёлся соответствующими программами, почитал литературу и начал анализировать характеры великих людей.

Не он первый, не он последний, за несколько лет до описываемых событий прокатилась целая волна — раскладывать старые пленки по кадрам и выяснять пристрастия исторических персонажей. Любительские программы были слабенькими, им не хватало материала по конкретным проявлениям личности, поэтому Хрущев после анализа вполне мог оказаться шизофреником, а Высоцкий — хроническим истериком.

Круглецов собрал почти полный набор сведений и аккуратно, по частям, маскируя ворохом других задач, скармливал их машине. Он боялся создать нормальную психологическую модель личности начальника, это было бы слишком заметно, потому отобрал несколько схожих исторических типажей и разбирался с ними.

Много было у него неудач, Кокнер не обращал внимания на закинутые удочки или отделял форму от содержания, требуя лучшего оформления работ, но сегодня все получилось.

Павел Иванович вернулся в бюро с самым хмурым и деловитым видом, на какой только был способен. Несколько минут сидел у себя в закутке, после чего организовал селектор.

— Последняя разработка нуждается в проверке. Этим займутся... — Он начал подробно перечислять, кто и над чем должен работать.

Сам он тоже окунулся в поток информации — увы, нельзя быть хоть микроскопическим начальником и вообще ничего не делать, это недостижимая мечта рвущихся на синекуры лентяев. Требовал разработки очередной клубок процессоров, вентиляторов, бесконечных соединений, что получался в результате работы узловиков. И, самое важное, начатую тенденцию в поведении начальства надо было поддерживать, холить и лелеять.

Немедленно, без приложения особых усилий, была создана другая модель, чуть менее перспективная, чуть более дорогая. Дитя тупиковой ветви развития, оттенок будущих неудач почти висел над ее числовым выражением. А вот над оформлением потенциального брака пришлось потрудиться. Светло-бирюзовая цветовая гамма, меньше контрастность. В технике нельзя обойтись без острых углов? По возможности сделать их незаметными, глаз должен скользить по ним, плавно переходя от детали к детали. И все сотворить неуловимым для сознания, подспудным, неощутимым, чтобы начальство не отдало приказания, и другую модель представить в таком стиле.

В записях службы безопасности и психологического контроля было отмечено, что до обеда Круглецов наметил только первые штрихи будущего оформления альтернативной модели, на перерыве развлекался своими любимыми психотипами.

На следующей оперативке Яков Умарович долго крутил носом.

— Разработано хорошо, слов нет, альтернатива тоже неплохая, но не нравится мне это... — Сомнение плавало в его глазах, как пенка в стакане молока.

— Нас сроки поджимают, — осторожно высказался Павел Иванович.

— Твоя правда... Ладно: то, что готово, — идет в серию, разработку альтернативной модели продолжай. — Начальник отдела в затруднении еще раз пожевал губами и в конце концов махнул рукой.

Круглецов с трудом удержал на лице выражение озабоченности.

Так началась эта странная охота на одного человека, где его вкусы и привычки служили загонщиками. Кроме цветов и форм, на втором этапе в дело пошли скользкие формулировки, правдивые по содержанию и трудноперевариваемые по форме. Это было еще более тонкое оружие воздействия, и работать с ним приходилось уже безо всяких аналитических программ, благо начальственных правок в самых разных текстах у подчиненного хватало. Павел Иванович уподобился таракану внутри большого часового механизма: нельзя откровенно заклинить самую маленькую шестеренку и остановить часы — придет человек с инсектицидом; эту шестеренку надо придерживать, упираться в нее лапами, тогда человек проспит и опоздает на работу.

Следующие две недели аппаратное бюро было загружено до предела: пересчитывали, перепроверяли, альтернативные линии развития моделей сыпались как из рога изобилия. Сотрудникам стоило больших усилий держать темп разработок.

Что характерно, конструкторский талант Павла Ивановича раскрылся в те дни полностью, его догадки были почти гениальны, прогнозы развития, составленные им тогда, работали еще не один месяц, он дошел до той степени знания предмета, что отчасти предвосхищал результаты машинных расчетов. Вдохновение будто бы прописалось в его закутке, подчиненные могли только удивляться. Круглецов блистал, одновременно делая все, чтобы его блеск начальством не замечался.

Одно бюро, однако, погоды не делает. Как бы лично Павла Ивановича ни ущемляли, как бы ни напрягали его маленький коллектив, отдел в целом выглядел очень неплохо. Круглецов учел этот момент: необходимо было вмонтировать неприятный для начальственного глаза дизайн и невзрачные формулировки в умы коллег по отделу. Если хотя бы три-четыре бюро начнет лихорадить, это будет уже то. Подготовка всего этого добра требовала много времени, игра с психотипами, как отметили следящие программы, стала поглощать почти весь досуг начальника аппаратного бюро.

Круглецов развернул бурную деятельность на флангах интриги: в корпусном бюро долго жаловался на смерть хорошей идеи, между делом показывая отличные ее изображения в непроходных тонах. В сметном чуть ли не крокодильими слезами плакал, ввинчивая по мере сил в мозги его обитателей нужные ему формулировки. Это была своеобразная рекламная кампания, в которой одна сторона ждала от другой не денег, не принятия сложных идей или линии поведения, а микроскопических подвижек в сознании, крохотных штрихов в работе.

Яков Умарович один раз пересекся с ним как раз в этот момент.

— Чего жалуешься, Круглый? Твои идеи в помойку никто не выбрасывает, успокойся! — Его вытянутый палец затрясся, как испорченный метроном.

— Я спокоен, какие могут быть вопросы? — Павел Иванович расчетливо добавил в голос сдерживаемой обиды и торопливо раскланялся.

Земледелец после голодного года не ожидает первых ростков пшеницы с таким нетерпением, с каким ждал Круглецов симптомов недружественного дизайна в работе остальных бюро. И дождался. Кокнер раскричался на Лидочку-расчетчицу за стиль доклада, потребовал выражаться яснее, отправил на доработку несколько корпусов, был готов сорваться на всех и каждого.

Вот тут началось самое ответственное — посаженную на крючок рыбу надо было подсечь. Просрочка гибельна. Шаткое состояние начальственной психики не может длиться вечно: либо Яков Умарович сорвется и обратится к психологии, а они быстренько вычислят все не слишком запутанные комбинации Павла Ивановича, либо Кокнер сможет собраться, подчинить силе воли те бунтующие оттенки чувств, что подтачивают его разум, станет спокойно смотреть на вредный дизайн. Работа отдела наладится, и начальник бюро останется маленьким винтиком, не имеющим шанса стать чем-то большим. Крупный сбой в работе отдела был тем более опасен.

Как сказать вышестоящему начальству, всегда плавающему в заоблачной вышине, что твой непосредственный начальник уже не в состоянии работать? Есть масса обходных путей, тонких намеков и запутанных интриг. Проще всего и, главное, надежней, особенно если тебя поджимает время, прийти к нему в кабинет с грудой информации, доказывающей: этот простой факт. Круглецов так и поступил: сложные комбинации можно затевать, когда ты владеешь ситуацией, в информационных сумерках лучше совершать осторожные движения. Тем более что содержание этого разговора вряд ли было бы доведено до сведения начальника отдела.

Директор принял его в своем кабинете после обеда.

— Аристарх Осипович, факты упрямая вещь, мое бюро три четверти времени тратит на перепроверки, удостоверения и обоснования и так понятных вещей. Мы переливаем из пустого в порожнее, необходимо что-то предпринимать. — Круглецов сидел за одним из небольших столиков на черном лакированном полу и смотрел на большой экран за спиной директора, на заставке которого плавали стайки рыбок.

Кожа на лице директора была как чешуя древнего ящера, разглаженная и оживленная искусством гримеров. Он меланхолично обозревал графики и материалы, текущие перед ним на экране.

— Хорошо, э-э... Павел Иванович, ваша аргументация понятна. Я вижу, что это не донос, во всяком случае, не глупый. Решение будет вам сообщено. — Хозяйский взмах руки указал посетителю дорогу к двери.

Стоило Павлу Ивановичу испариться из кабинета, безразлично-вальяжные до того глаза директора преобразились, он впился в текст, как бегун в стакан с водой, будто сфотографировал глазами графики, прокрутил видеоролики. Минут через двадцать директор, как сытый вампир, отвалился от настольного дисплея и погасил большую голограмму. Потом стукнул пальцами по клавишам.

— Охрана, для тебя есть работа!

Через два дня Яков Умарович собрал внеочередную оперативку. Глаза его бегали, а руки никак не могли поймать зайчика на пульте голограммы[2].

— Я сдаю полномочия. Меня переводят в пятый филиал... Грустно, конечно, но буду работать в центре города, а не ошиваться на окраине. — Вымученный оптимизм пробивался сквозь растерянность и разочарование, но все равно было видно, что это событие не стало главной трагедией его жизни, и он уже прикидывал, как будет упаковывать все эти многочисленные безделушки в контейнеры.

— Но почему, почему?! — Он хотел вскочить, но вспышка ярости погасла еще до того, как полностью распрямились его ноги, и бывший начальник отдела рухнул обратно в кресло. Внезапность и необъяснимость перемен, вот что его по-настоящему раздражало.

— Кто преемник? — Помеженцева, до той поры мало себя проявлявшая, задала самый важный вопрос. Она могла себе позволить такую бестактность — у нее шансов занять это кресло почти не было.

— Круглецов... Да, Круглецов. — Кокнер вперил в Павла Ивановича наливающийся бешенством взгляд. — Ты жаловался больше всех, ты напрасно больше всех тратил времени, изводил меня своим идиотизмом и непонятливостью! И вот ты здесь... Дурак!

Лицо Павла Ивановича не выдало тех чувств, что полыхали в его черепной коробке. Все увидели на нем радость, внезапно материализовавшиеся надежды, легкую растерянность от последних выпадов начальства. Такое лицо и должно быть у любимца удачи, вытащившего счастливый билет. Для всех присутствующих, кроме обиженного судьбой бывшего начальника, он остался скромным талантом, наконец-то оцененным по достоинству. На этом оперативка закончилась.

Следующие несколько часов ушли на методичное описание проектов, раскрытие файлов, передачу паролей. Всё это перемежалось тихой руганью и сожалениями уходящего и радостными понимающими возгласами новичка. А потом на экране появилось лицо директора.

— Зайди ко мне, Круглецов, есть разговор. — И подмигивание века, которому так пошла бы чешуя.

Принят был новый начальник отдела в высшей степени добродушно и гостеприимно. На старом канцелярском столе красовался маленький, не больше чекушки, хрустальный графинчик, два бокала и тарелочка с бутербродиками.

— За назначение. — Хозяин кабинета радушно наполнил бокалы.

— Если вы настаиваете, совсем немного. — Павел Иванович осторожно взял протянутый ему бокал.

— Что будете дальше делать? — Аристарх Осипович благосклонно улыбнулся новому начальнику отдела после того, как опрокинули первую, и вдруг перевел взгляд на большую голограмму, помещавшуюся в центре комнаты.

Круглецов обернулся и увидел там с бешеной скоростью мелькавшие нарезки из собственных психоаналитических файлов, вырезки из текстов, диаграммы, иллюстрации. В глаза бросились сотни кусочков лиц, которые будто мозаика собирались вместе и тут же разбегались. Пока в них нельзя было узнать лицо Кокнера, получались люди, отдаленно похожие на него.

— То есть? — ответил он голосом твердым, но каким-то пустым.

— Дальше, я говорю. — Голос директора по-прежнему благосклонно обволакивал подчиненного. — Молодой и перспективный начальник бюро выбился в начальники отдела, какая карьера открывается перед ним? Каким будет его основное занятие, над чем он будет работать?

— Достаточно взглянуть, как я работал раньше, Аристарх Осипович. — Павел Иванович перевел глаза обратно на директора и механическим, безжизненным жестом потянулся за бутербродиком. На висках у него выступила россыпь бисеринок пота.

— Посмотрел я, как вы работаете. Способно, не отрицаю. Особенно последнее время. Потому и назначение подписал, Кокнера, истерика старого, в утиль списал. Но знаете пословицу: отличный солдат, посредственный офицер, отвратительный маршал. Головка не закружится? Вредный аппетит от первого кусочка не разовьется? — В голосе директора появилась жесткость, будто в мягкой белой пышке обнаружился песок и начал скрипеть на зубах.

— Нет. — Круглецов уже более уверенным движением налил обоим вторую и отставил пустой графинчик.

— Да? А Охрана на тебя зубы точит, на предмет измены колоть хочет, тотальную слежку устроил. Я все понимаю и многое даже приветствую, конкуренция нам везде нужна, и ваше гнилое болото давно взбалтывать надо было. Здоровая только конкуренция, рациональная, рабочая. Какие у тебя по этому вопросу доводы есть? — Бронтозавр утратил добродушие, на его лице осталась только железная деловая хватка, голый расчет.

Они чокнулись и потянулись за закуской.

— Доводы? Доводы, — Павел Иванович судорожно прожевал бутербродик и обтер руки о салфетку, — пожалуй и есть. Институт наш не академия и не университет, но аналогия имеется. Вспомните, даже в самом маленьком из них, даже в том, что статус год назад получил, имеются непрофильные кафедры. В какой-нибудь гуманитарной академии всегда найдется кафедра физики, технологический университет не может без кафедры истории. — Голос его окреп, сейчас он больше напоминал простуженного оратора на митинге. — Но завы этих кафедр никогда ректорами не станут. У них не тот профиль. Во главе фирмы стоит основной специалист, таков закон. Это как неф никогда не станет Папой Римским, будь он трижды католик. Так принято. Потому заведующий, скажем, кафедрой политологии, плетущий интриги, чтобы стать ректором транспортной или архитектурной академии, смешон.

— Наверняка есть масса обратных примеров, стоит покопаться в истории, и там такого увидишь... — Директор слушал внимательно, но контрдовод привел.

— Не только смешон, еще глуп и безуспешен. Допустим, чисто теоретически, каким-то чудом ему это удается. Что будет дальше? Университет разваливается, всякий научный процесс остановится. — Аристарх Осипович хотел вставить комментарий, но передумал. — И развалится даже не из-за лапотного образования по основному профилю, а оттого, что выскочке надо будет давить подчиненных. Это неизбежно. Ну и что из того, что он там двадцать лет вкалывал на родную академию? Для деканов основных специальностей он все равно чужой. Каждый его просчет, а их случится немало, ему будут напоминать при всяком удобном случае. Ответные меры могут быть только одни — репрессии в коллективе. Вначале маленькие — если не помогут, а наверняка не помогут, — побольше. Потому, если этот завкафедрой не имеет в тестях генерал-губернатора, его наверх никто и не пустит. Умный историк, философ или художник на такие должности и лезть не будет, выйдет себе дороже.

Павел Иванович замолчал, резко выдохнул остатки воздуха из легких и замер. Директор посмотрел на него исподлобья.

— Женат, воспитываешь дочь? — Черный юмор в общении с людьми и машинами редко изменял Кутайцеву.

Круглецов только пожал плечами, остроумный ответ в таком же стиле был бы невежлив, пришлось прятаться за правду.

— Разведен. Сын.

Аристарх Осипович улыбнулся, постучал ногтем по столу, откуда-то сбоку вылезла смешная пушистая тварь размером с кошку, подхватила грязную посуду и убежала.

— Иди работай. — Его сухой голос ничего не выражал.

Глядя подчиненному в спину, к которой прилипла совершенно мокрая рубашка, директор еще раз вызвал досье, неторопливо что-то там посмотрел, отметил и щелчком пальцев высветил на экране лицо Охраны.

— Не трогай его. Общее наблюдение. — Тут он поморщился и движением ладони захлопнул центральную голограмму. — Месяца через два-три, когда отойдет, устроишь ему расширенную проверку лояльности.

Вернувшись в отдел, на свое старое рабочее место, Круглецов уставился на тот неясный набросок, что висел на видном месте, и просидел так минут пятнадцать. Потом инициатива и жажда деятельности вернулись к нему — он бодро упаковал свои не слишком обильные пожитки и направился в новый кабинет.

Не прошло и недели, как работа отдела была полностью перестроена. Страх, погостивший в сердце нового начальника несколько минут, произвел маленькую революцию в его мировоззрении. Павел Иванович долго ругался с психологами, выяснял отношения с управлением безопасности, но живые оперативки, разговоры лицом к лицу, исчезли как таковые. Их вытеснил виртуальный селектор. В его новый кабинет, теперь кажущийся строгим и аскетичным, почти никто не приходил лично.

Следующие несколько лет, как отмечено в записях службы безопасности, Павел Иванович тратил свои основные усилия на удержание завоеванного. Нагрузка на отдел выросла, институт немного расширился, теперь приходилось разрабатывать ещё кучу второстепенных приспособлений, начиная от дизайна нейрошунтов и заканчивая головоломными сетевыми системами охлаждения. Архитектоника перестала быть затянутым ряской прудом. Круглецов работал в отделе лучше всех и львиную долю времени тратил на поддержание научной формы: не было семинара или конференции по теме его работы, результаты которых он бы не просмотрел. Экзотические патенты, перспективы наук, горизонты техники — все это было у него в голове, и он всегда мог найти хоть маленький, но правдивый и неприятный изъян в работе своих подчиненных.

Психоаналитические программы совсем не были им забыты — записки коллег, их звонки и схемы иногда разбирались почти что под микроскопом. Но действия эти всегда больше напоминали показательную самооборону — Павел Иванович каждый раз звонил безопасникам и вообще старался не делать резких управленческих движений.