Железные люди

Глава вторая У богов — другое мнение

Пока наша атомная подводная лодка всё выходит в район боевых учений да выходит, сообщу ещё вот о чём.

Прямо с самого же начала, ещё там, в базе, всё почему-то пошло через пень-колоду: подлодку снаряжали в страшной спешке и неразберихе: почему-то все минимально допустимые сроки были сокращены в пять раз, и лодку нужно было загрузить всего лишь за двенадцать часов! До последней минуты в неё запихивали и запихивали продукты и предметы военного снаряжения. То одно, то другое не получалось; время же, между тем, поджимало и заставляло поторапливаться, и очень основательно поторапливаться, потому что за такую нераспорядительность могли ведь и по шапке дать. Существовал очень строгий порядок выхода из бухты и входа в неё; нарушение этого порядка могло повлечь за собою нарушение будущих сеансов радиосвязи, а также неприятности для других кораблей, чьи задачи могли быть ничуть не ниже по своему уровню, чем у описываемого подводного атомохода, а то так даже и выше. Это ведь могли быть надводные и подводные громады, способные внести свои коррективы в жизненные планы сотен миллионов обитателей нашей планеты.

Кроме того: выход в море нашей подводной лодки был жёстко приурочен к возвращению в базу другой субмарины точно такого же проекта после такого же кратковременного учения. И это всё было приурочено к возвращению в базу после многомесячного похода ещё одной субмарины опять же точно такого же проекта. И это всё вместе взятое было жёстко увязано к выходу на длительное многомесячное плавание ещё одной, четвёртой по счёту точно такой же подводной лодки! И всё это должно было произойти с интервалом в несколько часов и имело глубочайший смысл: если кто-то чужой следит за этими передвижениями, то он непременно запутается в этих выходах и в этих входах подводных лодок, похожих друг на друга, как две капли воды!

Надо было спешить и спешить, чтобы выполнить хитро задуманный план по введению в заблуждение разведки противника. Ну а когда спешишь, всегда что-нибудь да не так получается.

А тут, как на грех, ещё и то создавало дополнительную нервозность, что на подводной лодке «ДЕРЖАВА» в поход отправлялось чересчур уж много людей.

К ста членам основного экипажа было добавлено ещё двадцать человек!

Подводные же лодки, пусть бы даже и большие, и атомные, — это отнюдь не пассажирские лайнеры. Эти «лишние люди» казались обузою основному экипажу не только из-за своей численности, но и из-за того, что по суровым флотским меркам это всё были сплошь моряки ПОЧТИ или даже СОВСЕМ не нюхавшие моря: только недавно призванные на военную службу или те, которых чересчур часто использовали на всяких сухопутных хозяйственных работах — то на стройках, то на уборке мусора… Естественно, что второй экипаж был ещё «не обкатанным», и его ещё надо было учить и учить. И учить не три дня, и учить не формально — лишь бы только сделать запись в соответствующем журнале учёта, — а по-настоящему учить! Пока же он казался обузой, объектом раздражения и насмешек для «основных хозяев» подводного корабля.

Ещё и то было не совсем приятно, что, кроме командира основного экипажа, был ещё и командир экипажа вспомогательного.

То есть: два командира на одном корабле!

И это бы ещё ничего, но над этими двумя командирами возвышался ещё один — третий по счёту и как бы самый главный.

Это был начальник штаба дивизии.

По идее он должен был наблюдать за ходом учений, выставлять оценки, помогать советом и своими знаниями, то есть, выполнять работу вполне нужную и важную.

Если её выполнять нормально…

Ещё и то уже и вовсе ни в какие ворота не лезло, что так называемый ОСНОВНОЙ ЭКИПАЖ вместе с его командиром был на самом деле НЕ ОЧЕНЬ-ТО И ОСНОВНЫМ и состоял почти целиком из людей ВРЕМЕННО ПРИКОМАНДИРОВАННЫХ к этой подводной лодке! А истинно основной экипаж — экипаж-хозяин — был на месяц отправлен в сверхсекретную столицу советских атомных подводных лодок — в маленький калужский городок Обнинск на плановые курсы по повышению квалификации.

Одних ОТкомандировали, других ПРИкомандировали — ничего особенного в этом вроде бы и не было; такое практиковалось всегда. Большинство моряков, прибывших сюда на подмену, были людьми опытными в военно-морском деле, знающими, бывалыми. И даже и так: несколько человек в этом новом экипаже были оставлены здесь из экипажа старого.

Но (и это «НО» дорогого стоит!) люди были собраны из разных коллективов, а говоря точнее — из пяти разных экипажей — и друг друга знали мало или даже не знали вовсе, а некоторые никогда не плавали прежде на подводных лодках, и это для них был первый в их жизни выход в море. Предварительного более-менее серьёзного ознакомления нового экипажа со спецификою этого подводного корабля — сделано не было. Не говоря уже о каких бы то ни было учениях, категорически обязательных перед таким выходом в море. (Хотя на бумаге всё выглядело прекрасно: и инструктажи, и учения, и ознакомления, и нужные подписи…)

Более того: выйти в море должны были не сто двадцать человек, а СТО ДВАДЦАТЬ ПЛЮС ОДИН.

Так вот: этот самый «один» — мичман Антиподов — по пьяному делу, самовольно не явился на корабль, и об этом никто не знал. Спохватились только уже в море: вот так дела! а трюмного-то старшины Антиподова и нету! А он-то нужен — ну просто позарез!..

Вообще-то говоря, всё это было нарушением даже и не грубым, а просто непреодолимым с точки зрения Закона и Здравого Смысла для того, чтобы вот так взять да и отойти от причала и попереться потом куда-то в туманную морскую даль, но вечное «давай-давай!» и «быстрей-быстрей!» сделали своё чёрное дело — попёрлись. Не в первый раз, и не в последний. Камчатским адмиралам нужно было срочно отрапортовать главам родной коммунистической партии в Москве о высокой степени боеготовности нашего атомного подводного флота.

И не просто срочно.

Существовал жёсткий график таких рапортов, от соблюдения или несоблюдения которого зависело продвижение по службе самых высоких военно-морских чинов и на Камчатке, и в Москве. А ради красивого и своевременно поданного рапорта многие из этих чинов готовы были пойти на всё…

Командиром так называемого основного экипажа на нашей подлодке был, как водится, капитан первого ранга — некто Рымницкий Игорь Степанович — тоже человек, временно прикомандированный сюда, вместо другого, совсем уж основного командира, который теперь затерялся вместе со своим экипажем где-то в дебрях далёкой Калужской области.

Старшим помощником у Рымницкого был капитан третьего ранга Колосов.

Командиром экипажа вспомогательного был капитан второго ранга Полтавский.

Возвышался же над ними над всеми — капитан первого ранга Лебедев. Герой Советского Союза и выпускник Академии Генерального Штаба.

Итак: два капитана первого ранга на одну подводную лодку! Не много ли?

Но для более точного ответа на этот вопрос надо разобраться в том, что же это такое — «капитан первого ранга»?

Любой русский военный не задумываясь ответит: высший офицерский чин на русском флоте. Всего у нас семь офицерских чинов: самый низший — младший лейтенант, а самый высший — капитан первого ранга или каперанг… И это так и есть: выше капитана первого ранга уже идут адмиралы, а адмиралы не считаются офицерами. Адмиралы — это адмиралы.

Однажды я рассказывал обо всех этих событиях одному весьма умному, — возможно, даже, не от мира сего, — американскому юноше, учившемуся в частной школе, где я тогда преподавал — хотелось прощупать его реакцию на кое-какие факты нашей истории. И тут я вдруг выяснил, что могу объяснить ему всё: какой это был корабль, и куда он направился, и что с ним потом случилось… Но вот одного я объяснить был не в состоянии: что же такое КАПИТАН ПЕРВОГО РАНГА?

Компьютер у нас был под рукой, и парень быстренько связался со своим отцом — бывшим военно-морским офицером. На другой день из далёкой вражеской страны пришла компьютерная весточка.

Распечатали. Стали разбираться. При моём плохом английском и его плохом русском всё же выяснили вполне достоверно:

Оказывается, для американского военного моряка наше выражение Captain of the First Rank и впрямь будет не совсем понятно. У них там, в Америке, тоже семь офицерских ступеней. На самой нижней — энсин (Ensign), золотой прямоугольник, шифр «о-ноль-один», а на седьмой по счёту — коммодор (Commodore), звезда и шифр «о-ноль-семь». Видимо, традиционный перевод русского «капитан первого ранга» английским «Captain» не может считаться безупречным. «Captain» (о-ноль-шесть) — это скорее всего «капитан второго ранга»!

Так вот, по американской терминологии: два коммодора.

Два «о-ноль-семь».

На одну подводную лодку.

И кто из них в этой истории был главней, и кто был коммодористее и кто капитанистее, и в каком смысле, и по какой части — разобраться было очень трудно…

О Рымницком пока следует лишь сказать, что это был выдающийся человек, но пока я о нём умолчу, отодвину его в сторону, потому что он и так у меня будет едва ли не в самом центре всей этой истории.

О старпоме Колосове скажу пока так: не соответствовал своей должности. Колоссальная физическая сила, личная порядочность и хорошая исполнительность — это ведь ещё не всё для такого поста, где нужно иметь глобальное мышление. Нужных зачётов он так и не сумел в своё время сдать, хотя и очень старался; официального допуска к такой работе он поэтому не получил и по всем существующим нормам и документам занимать эту должность не имел никакого права.

Полтавского оценить в двух словах будет труднее. Скажу так: существовали мнения едва ли не прямо противоположные насчёт того, кто же он — хороший человек или плохой, умный или глупый, талантливый мореплаватель или бездарный. Разные люди — разные мнения, и тут ничего не поделаешь. Я постараюсь воздержаться от собственных комментариев на эту тему и скажу лишь то, что всем было известно: происходил он из семьи потомственных моряков, был прекрасно образован, красив и аккуратен чисто внешне. Никогда в жизни он не позволял себе ни крика, ни матерной ругани, ни насмешек над младшими по званию. Только нормальный тон, только убеждение, только просьба. И причём всегда успешные, словно бы он обладал каким-то гипнозом. Многим его сослуживцам это казалось необычным (как это так — совсем не орать и не материться?), и его стиль жизни и службы принимались за мягкотелость, слабохарактерность.

А вот о «коммодоре» Лебедеве так коротко и просто не расскажешь. О нём придётся поведать совершенно особо.

Этот Лебедев обладал характером исключительно тяжёлым и отличался властолюбием, несдержанностью, жестокостью, мстительностью и высокомерием. И всё это — при явном отсутствии глубокого ума и при явном присутствии хитрости и пронырливости.

И сам вижу: характеристика получилась очень резкая. Но — точная! Ибо она, эта характеристика, — не лично моя собственная. Со всеми вышеперечисленными его качествами сталкивались многие люди в базе атомных подводных лодок в Петропавловске-на-Камчатке, и многим людям они принесли много неприятностей или даже горя.

За что его все и ненавидели…

Ну а что же касается его Золотой Звезды Героя Советского Союза, то насчёт степени заслуженности или незаслуженности её получения — говорить слишком уж резко и уверенно не стоит.

Длительный подлёдный переход, который когда-то проделал Лебедев на своей атомной субмарине, — это, вполне возможно, что и подвиг, достойный высочайшей в стране награды. Вот только одна неувязка появляется при таком рассуждении: с некоторых пор почему-то не все командиры атомных подлодок получали ТАКУЮ НАГРАДУ за ТАКОЙ переход.

Не все.

А только те, которые провезли с собою крупных штабных шишек.

Прошёл тысячи километров подо льдом с крупным штабным чином на борту (который всю дорогу, может быть, ежедневно напивался до скотского состояния и дрых в своей каюте), — и ты Герой, и весь твой экипаж бряцает орденами и медалями. Прошёл тот же путь, но «налегке» — и ничего тебе, кроме почётной грамоты!

Справедливости ради, следует заявить, что так было не во все времена существования Северного Морского МАРШРУТА для атомных подводных лодок.

Вначале, когда это была всего лишь тропинка, полная неизвестности и ещё как следует не протоптанная, в такие походы снаряжались лишь тщательно подобранные экипажи — от простых матросов и до старших офицеров или сопровождающего их адмирала; карьеристов и трибунных брехунов туда не посылали, а сами они туда не рвались и пробивались по жизни совсем другими закоулками и совсем на других видах транспорта.

Но позже, когда опыта поднакопилось, проход под арктическими льдами стал восприниматься некоторыми большими начальниками как средство за чужой счёт выбиться в люди. Конечно, риск при этом был, но, как казалось, не очень большой. Особенно, если залить глаза водкой и всю дорогу ни о чём не знать. И вот на таких маршрутах замелькали «пассажиры» — хотя и с большими погонами и амбициями, но с маленьким опытом по части мореходного искусства…

Когда-нибудь то же самое будет и с космическими полётами: сначала подвиг, а потом — простая поездка, но на стыке между этими двумя состояниями развития человечества кто-то точно так же будет ловить рыбку в мутной воде.

Ну а теперь представим себе вот такую картину: В конце пути всплывает атомоход в полынье, которую ещё не так-то просто найти при нынешнем развитии техники. А тут уже — ледоколы, военные корабли, самолёты, вертолёты; гремит гимн Союза Советских Социалистических Республик, и радости людской нет конца — шли-шли подо льдами, порою до семи метров толщиной, и вот — живыми выбрались из арктического кошмара!

И вот оказывается: шли-то подо льдами шли, и благополучно всплывали, и аварий не имели, и с честью выдерживали и то, и это, но — как-то всё неуловимо по-разному, и какие-то тонкие различия были, недоступные зрению простого смертного, а доступные лишь проникновенному взору Высоких Штабных Чинов.

Одни шли просто хорошо, а другие — ещё лучше!

Лебедеву повезло: он прошёл «ещё лучше» — провёз подо льдом Члена Военного Совета Флотилии подводных лодок. То есть, попал в счастливую струю, если можно говорить о счастье при походе такой степени сложности — от Мурманска через Северный полюс и до Чукотки; а от Чукотки до Петропавловска.

Сам Член Военного Совета удостоился Золотой Звезды, но и Лебедева Высшие Государственные Силы не забыли — дали и ему такую же.

Свирепствовала подобная постыдная практика всё более и более неукоснительно. Всё более нагло и всё более бессовестно — по мере того как Военно-Морской Флот вместе со всею страною медленно, но верно приходил в состояние развала…

А при катастрофе — спасайся, кто как может! Для личного выживания хороши все средства.

Золотая же Звезда на практике была отнюдь не простым ювелирным украшением, а универсальным поплавком, обеспечивающим человеку благополучное всплытие из любой самой страшной житейской глубины, благополучное спасение в любой служебной буре. После смерти Сталина ни выговор, ни понижение в должности, ни досрочное увольнение, ни тюрьма как правило никогда не грозили носителям этого золотого символа неприкосновенности и непогрешимости. Более того: химическое свойство этого металла таково, что к нему сами притягиваются и новые награды, и новое золото, и новая слава. Не зря же неписаный советский закон торжественно провозглашает:

Кто-то, бывало, и честно получал такие Золотые Звёзды, кто-то случайно, ну а кто-то и в собачьей драке, с визгом и хрипением, где один другому норовит перегрызть горло.

Перед выходом в море Лебедев находился на излечении в госпитале — не в тяжёлом состоянии, но и не в самом блестящем.

Его выписали оттуда в один миг. Практически вышвырнули. И жёстко поставили задачу: быть старшим на борту отходящей в море атомной подводной лодки.

Узнав о том, что эта за подлодка и в каком она состоянии, Лебедев воспротивился, но его осадили: струсил, что ли?

Тогда он написал соответствующий рапорт с выражением несогласия по поводу полученного приказа. Рапорт был отклонён.

Лебедев всегда был человеком очень предусмотрительным (особенно по карьерной части) и рапорт написал в двух экземплярах: один-то у него отклонили и оставили у себя, а может быть, и выбросили, но другой экземпляр он оформил как положено да и припрятал в своём личном сейфе. Мало ли что. Может быть, надо будет потом заявить: а ведь я предупреждал! я был не с ними!.. И кто тогда подтвердит, что и в самом деле предупреждал и был не согласен с ошибочным мнением сверху?