Железный человек

5

Я сам был удивлён, насколько хорошо действовали старые, вымуштрованные рефлексы. С быстротой молнии я очутился за ближайшей припаркованной машиной, пригнулся и сделал вид, что занят своими шнурками, не сводя с него при этом глаз.

Сегодня он, кажется, был без фотографии, мой незнакомый друг. За его волосы боролись между собой атлантический ветер и модный закрепитель для причёски, и закрепитель потерпел поражение. Засунув руки в карманы куртки причудливого кроя и такого цвета, будто её дизайнер черпал вдохновение из лужи блевотины, незнакомец стоял на краю дороги и вид имел нерешительный. Меня он, кажется, не увидел. По крайней мере, сделал вид. Дорога была пуста, ни одной машины, ничего, что помешало бы ему резво продолжить путь, но нет, он стоял, покачиваясь с пятки на носок, и смотрел то направо, то налево вдоль улицы.

Чем дольше это длилось, тем мне становилось тревожнее. Сколько же можно возиться с моими ботинками, скоро на меня начнут обращать внимание. Позади меня ковыляла морщинистая старуха с двумя тяжёлыми сумками, недовольно пыхтя, и всякий раз, когда я оглядывался, отвечала на мой взгляд с крайним неодобрением.

А этот тип продолжал стоять, будто твёрдо решил дождаться, когда я распрямлюсь. Старуха подходила всё ближе. В любой момент она могла остановиться рядом со мной, громко предложить мне помощь и по возможности подробно рассказать мне, что раньше, во времена её молодости, шнурки были ещё настоящими шнурками… Я изучил все возможности уйти незамеченным и каждую из них нашёл рискованной. Если повезёт, её зрение окажется достаточно слабым, чтобы не заметить, что обувь у меня без шнурков.

Мой преследователь не торопясь извлёк лист бумаги и изучал его, время от времени бросая взгляд то на табличку с названием улицы, то на другие указатели.

– Дайте пройти! – прошипела за моей спиной старуха и толкнула меня одной из своих сумок. Я услужливо прижался к машине, чтобы дать ей дорогу. Она протиснулась мимо, окинула меня последним убийственным взглядом свысока – при её маленьком росте такая возможность подворачивалась ей, наверное, не так часто, – и равнодушно пошла своей дорогой.

Мужчина с растрёпанной причёской в куртке блевотного цвета ничего этого не заметил, а принял решение. Он снова свернул свой листок бумаги, сунул его в один из бесчисленных карманов и решительно повернул на восток, к выезду из города. Я удивился, чего он хочет там найти; даже отсюда было видно, что в той стороне Динглу нечего предложить, кроме бензоколонки, нескольких домов и одного отеля. Дальше следовали ещё две мили просёлочной дороги до следующего посёлка, Баллинтаггарта.

Но этим вопросом я задавался не очень долго. Я подождал, когда он отойдёт подальше, – он ни разу не оглянулся, – потом пересёк дорогу и отправился домой. И оглядывался не он, а я – через каждые несколько шагов.

Казалось, кто-то сдвинул мой дом гораздо дальше по улице. Тем не менее, я добрался до него незамеченным, никто не выскочил из-за угла и не крикнул: «Ах вот вы где, мистер Фицджеральд!» Я быстро заглянул в почтовый ящик: ничего. Может, моего адреса у него и не было. На табличке у дверного звонка всё ещё благоразумно значится имя прежней жилицы, Хелен Макгилли. Я с облегчением вздохнул лишь после того, как закрыл за собой дверь, а потом задёрнул занавески и в гостиной, и на кухне. Хелен Макгилли сегодня не принимает.

После этого я долго сидел в сумеречной полутьме и пытался понять, что всё это может значить и сколько это может продолжаться. Я думал об этом примерно с полчаса, но так и не нашёл ответа, который бы меня устроил. Впервые за долгое время мне снова захотелось взяться за бутылку виски, чтобы остановить жернова в своей голове. Жаль, что я не мог за неё взяться.

Вместо этого я включил самый слабый источник света, какой у меня есть, дряхлый торшер неопознанного возраста, и взялся за Сенеку. Я прочитал несколько мест, где говорилось о стойкости мудрого, его внутренней гармонии и самодостаточности. Его нельзя поколебать ни несправедливостью, ни бесчестьем. Увидев, как я далёк от истинной мудрости, я раскрыл книгу в самом конце, где в приложении описывалась жизнь Сенеки. Мне хотелось узнать, что отличало его от меня.

Луций Анней Сенека родился в Испании, в Кордове, в 4 году до н. э., в семье состоятельного и знаменитого учителя риторики. Этот очерк я читал уже не раз, но сегодня впервые и не без трепета обратил внимание на то, что старший брат Сенеки, Галлио, даже упомянут в Библии, в посланиях апостолов.

Дуэйн Уильям Фицджеральд, напротив, родился в Бостоне, в 1965 году нашей эры, единственным сыном скорее необеспеченного, молчаливого пожарного, который, следуя старинному обычаю, по достижении совершеннолетия перебрался из Ирландии в Новый Свет, чтобы искать там своего счастья. Он верил, что нашёл его, когда на празднике пожарных в Бостоне познакомился с моей матерью, конторской служащей из Лондондерри, Нью-Гэмпшир, но эта вера оказалась заблуждением. Если сопоставить дату моего рождения с датой бракосочетания моих родителей, то можно предположить, что в тот вечер на празднике пожарных произошло нечто большее, чем обмен комплиментами и номерами телефонов. Во всяком случае, они поженились, но их брак не был удачным; когда я вспоминаю своё детство, мне кажется, что они ссорились непрерывно. Я так и вижу моего отца молча и подавленно сидящим за кухонным столом, вперившись в пустоту, рослого, печального человека, который часто говорил: «Мужчина должен исполнять свой долг», – наверное, потому, что иногда ему не хотелось этого делать. И я слышу мою мать, как она напускается на него, требует, корит голосом, похожим на железную пилу, острым, холодным и не знающим пощады. Она покинула его и меня, когда мне было семь лет, и после этого боль, по крайней мере, отпустила.

Сенека получил образование в Риме, молодым человеком объездил Египет и сделал блестящую карьеру при императорах Августе и Тиберии, пока Калигула не принудил его к отставке. К этому времени он был уже состоятельным и знаменитым, женатым и отцом двоих сыновей.

Совсем другое дело – Дуэйн Фицджеральд. Я ходил в ближайшую школу и, можно сказать, с трудом прогрызался сквозь гранит науки; позднее мне очень пригодилось, что я был хорошо развит физически, так что мог компенсировать плохие отметки за счёт спорта, а в компаниях, с которыми я водился и с которыми мы тусовались в городе, я всегда был самым сильным. В армию я пошёл при президенте Рейгане – вовсе не для того, чтобы сделать карьеру; если где-то начиналась заварушка – в Гренаде или ещё где-то, – я гарантированно находился в частях, максимально удалённых от горячих точек. Часть моего солдатского жалованья я отсылал отцу, остальное шло местным пивоварням, а что касается женщин, то я никогда не выходил за рамки лёгких, ни к чему не обязывающих отношений. То есть я был тогда одним из тех неотразимых парней, хоть и в солдатской форме, которые в любой момент могли получить девушку на ночь – правда, с девушками, которых можно было получить таким образом, нельзя было иметь что-то серьёзное. А поскольку приём действовал безотказно, я так и не успел узнать, где и как находят других девушек.

Сенека впоследствии стал учителем юного Нерона, и в первые пять лет его правления Римской империей ею практически управлял Сенека. Империя простиралась по всей Европе – от Британии до Передней Азии – и охватывала всю Северную Африку. То, что управлял Сенека образцово, не спасло его, поскольку Нерон оказался психопатом и его сдвиг с годами всё больше усиливался. Под конец он заподозрил Сенеку в участии в заговоре против себя, и с философом было покончено.

Я захлопнул книгу и некоторое время смотрел в пустоту перед собой, тогда как во мне формировалась мысль. Дружба. Это не имело ничего общего с тем, что я только что прочёл, а внезапно вспыхнуло само по себе. Может, неслучайно; Сенека много сказал на тему дружбы.

Под конец нас оставалось в группе пятеро – причём я не знаю точно, были ли ещё другие группы. Мне всегда казалось, что мы – первопроходцы, но никто нам этого никогда не говорил. После окончания проекта нам запретили входить в контакт друг с другом, что было крайне жестоко, поскольку у всех у нас больше не осталось никого, с кем можно было бы поговорить обо всём, – за исключением подполковника Рейли. А подполковник Рейли не тот человек, с которым хотелось говорить обо всём.

Но я придерживался этого обязательства. Несколько лет назад мне переслали действующие номера телефонов и адреса остальных; я их сохранил, признаюсь, но ни разу не воспользовался ими. У меня даже искушения не было. Если соблюдение предписания легко проверить, то в сомнительных случаях лучше придерживаться его.

Я всё ещё смотрел перед собой. Серые занавески создавали сумерки, в которых могли примерещиться и призраки. Дружба. Первым из всех мне вспомнился Габриель Уайтвотер. Мы подружились ещё до того, как нас включили в программу. Незадолго перед тем он потерял свою семью – из-за нераскрытого жуткого убийства, совершённого наркобандой, которая ошиблась адресом. Поскольку мои родители умерли в это же время: мать – от сердечного приступа, а отец – во время большого пожара в отеле, – нас объединило общее несчастье.

По прошествии более чем десяти лет, как я обнаружил, запрет на контакты между нами уже перестал быть таким строгим.

Габриель жил в Калифорнии, в Санта-Барбаре. Я посмотрел на часы. Около четырёх, это значит, что на побережье Тихого океана сейчас… около восьми утра. Рановато для звонка или нет? Я встал и извлёк из тайника в прихожей мобильный телефон. Достать бумажку с номерами телефонов было немного сложнее; в своё время я свернул её в несколько раз и засунул в естественную щель с внутренней стороны ножки стола. Там она и оставалась.

После недолгого раздумья я всё-таки отложил мобильный телефон и взялся за аппарат, официально зарегистрированный на меня. Набрал номер и сразу же услышал голос, который нисколько не изменился за все эти годы:

– Уайтвотер.

– Фицджеральд, – сказал я, и он ахнул.

Потом начались радостные приветствия и поток слов, из которых я понял, что все остальные давно и регулярно перезваниваются на Рождество или День Благодарения, а также в дни рождения, и что даже заключали между собой пари, когда же я наконец дам о себе знать.

– Ты что, думаешь, что твой телефон больше не прослушивается? – удивлённо спросил я.

– Ясное дело, прослушивается, – весело сказал Габриель. – Иногда я даже слышу, как приборы подключаются и отключаются.

Это и было основанием, почему я не позвонил по своему мобильному. Тогда бы не помогло то, что он вне прослушки, поскольку аппарат на другом конце провода всё равно был под контролем. И номер моего мобильного, утаиваемый с такими предосторожностями, всплыл бы на поверхность.

Я помедлил.

– Мне нужно с тобой срочно переговорить, так, чтобы никто не слышал. Есть у тебя такая возможность?

Я не был уверен, пойдёт ли на это Габриель. Я был готов к тому, что он отговорится: «Как-нибудь в другой раз». Но, к моему удивлению, он тут же ответил:

– Конечно, какие проблемы. – Что-то зашумело, я услышал его бормотание, и потом он сказал: – Итак, слушай меня внимательно. Тот же самый номер, как и мой, только последние четыре цифры другие. Я сейчас думаю, каким образом тебе их сообщить… А, да. Помнишь наше последнее увольнение в город перед тем, как нам лечь в госпиталь? Когда мы оторвались с теми двумя сисястыми хохотушками? Мою звали Кэти, а твою…

До того, как я познакомился с Габриелем Уайтвотером, я, как и большинство других, придерживался того мнения, что люди, в жилах которых течёт индейская кровь, автоматически должны быть связаны с природой в большей мере, чем доступно белому человеку. Но никто не был так отдалён от природы, как Габриель Уайтвотер. Он любил всё искусственное. Искусственное лучше натурального, таково было его кредо. Он ходил в кино, потому что там всё «ярче, чем в жизни». Он охотнее плавал в хлорированном бассейне, чем в море или в горном озере. Он каждый день самозабвенно глотал синтетические витамины и поедал йогурты, на которых чёрным по белому написано, что они гарантированно свободны от натуральных ингредиентов. И он был абсолютным сторонником искусственно увеличенного бюста. Женщина должна таскать перед собой достаточно силикона, чтобы произвести на Габриеля Уайтвотера хоть мало-мальское впечатление.

– Сьюзен, – вспомнил я.

– Правильно. А теперь не отвечай, а говори только «да» или «нет». Ты помнишь номер на её майке?

– Помню, – сказал я.

Номер был 21.

– Прекрасно. К этому числу прибавь семнадцать, и ты получишь последние две цифры. Отними от этого числа четыре и поменяй цифры местами, это и будут две первые. И дай мне полчаса времени, о'кей?

– Всё ясно, – озадаченно пробормотал я. Но он уже положил трубку.

Впервые мы встретились в автобусе, который ехал на остров Парри. Он вошёл, встретил мой взгляд, увидел, что я, как и он, в чёрном галстуке и с чёрной траурной повязкой на рукаве, и сел на свободное место рядом со мной.

– Прими мои соболезнования, – сказал он, протянул мне руку и назвался. – Кто-то из семьи, да?

– Отец, – кивнул я. Даже после тысячи миль у меня в ноздрях всё ещё стоял запах бостонской кладбищенской земли. – А у тебя?

В его взгляде читались страдание и непреклонность.

– Вся семья. Отец, мать, три сестры.

Позднее нас связала общая судьба, но вначале было это: что мы в одно время потеряли своих родных.

Его отец был косметическим хирургом, что, возможно, объясняет приверженность Габриеля ко всему искусственному. В любом случае причина коренится в семье, поскольку была у них ещё одна дальняя родственница, кузина или тётя неизвестно какой степени родства, которая когда-то в Лос-Анджелесе подогнала объём своей молодой груди под ожидания киноиндустрии. Но доктор Майкл Уайтвотер посвятил себя серьёзной косметической хирургии: он исправлял кривые носы, прижимал к черепу оттопыренные уши, зашивал заячью губу и делал чудеса с жертвами автокатастроф. По крайней мере, так утверждал Габриель.

Этому ангелу преображения выпало несчастье жить в доме под номером 150, в который однажды воскресным утром ворвались три киллера, которые, видимо, настоятельно нуждались в коррекции органов слуха, – тогда бы они расслышали, что враждебный наркодилер-конкурент, которого они должны были уничтожить, живёт хоть и на этой улице, но в доме номер 115. Но они поняли неправильно, подъехали не к тому дому, поднялись по лестнице, когда всё семейство Уайтвотеров, за исключением их старшего сына Габриеля сидело за завтраком и отец произносил молитву, вошли в комнату и расстреляли всех, кто там был…

Я ждал долгих полчаса. Ходил взад и вперёд, как тигр в клетке, даже отважился приоткрыть кухонные занавески и выглянуть наружу – ничего, разумеется. Наверно, я видел привидение. Снова задёрнул занавески, сел и стал гипнотизировать минутную стрелку. Когда она, наконец, доползла туда, куда требовалось, я набрал номер на своём мобильнике.

Габриель ответил после первого же гудка.

– Что это за номер? – спросил я.

– Итак, просто для того, чтобы ты представил себе обстановку, – начал он вальяжно, с явным удовольствием, – я лежу сейчас в шезлонге дизайнерского исполнения стоимостью не меньше трёх тысяч долларов на краю неправдоподобно бирюзового бассейна длиной не меньше ста футов. В ухоженном пальмовом саду вокруг бродят настоящие фламинго – ну, ты знаешь, такие розовые птицы, которые спят стоя на одной ноге и абсолютно глупы, не могут даже допереть, что стена им не препятствие. Если я щёлкну пальцами, ко мне подойдёт робот, который целый день катается за мной на подобающем расстоянии, чтобы я в любой момент имел выбор из двадцати семи разных сортов минеральной воды, разумеется, все хорошо охлаждённые. Очень милая игрушка. С виду похожа на R2D2 из «Возвращения рыцарей», если ты помнишь. И так далее. Ну, что ты на это скажешь?

– Торговля наркотиками, – сказал я. – Или шантаж. Но уж в любом случае не повышение пенсии.

Он засмеялся:

– Да уж можешь не сомневаться. Даже стозвёздный генерал не смог бы построить себе такую халабуду. – Он тоскливо вздохнул: – М-да, жить тут можно. Но подлая правда состоит в том, что это – место работы. Вот уже несколько лет я пробавляюсь мелким промыслом – присматриваю за домами, владельцы которых в отъезде, кормлю их собак и кошек, поливаю цветы и так далее. Здешние места офигенно богатые, тут есть всё для плохих мальчиков. Есть куда вложить мой скромный гонорар. – Я расслышал его ухмылку. – Сейчас я в доме нового клиента, который нанял меня только вчера, дело краткосрочное. Продлится только до вечера пятницы, к сожалению. Во всяком случае, я не думаю, чтобы мои чуткоухие ангелы-хранители успели так быстро подключиться. А ты?

– Тоже не думаю.

– А у тебя какие возможности?

– Мобильный телефон по карточке предоплаты, я купил его у одного туриста. Ни фамилии, ни вопросов. На мне этот номер не числится.

Всё было так, будто и не прошло столько лет. Будто мы расстались только вчера, а не полвечности тому назад, в солнечный день на парковке, полной машин и людей из секретных служб, когда никто не знал, куда увозят другого.

Мой странный преследователь вдруг показался мне совершенно нереальным, будто привиделся в дурном сне, когда я рассказывал о нём Габриелю.

– Хм-м, – задумался он. – Азиат, говоришь? Здесь, конечно, полно людей, к которым подошло бы твоё описание, но это всё иммигранты из Силиконовой Долины. Если они со мной и заговаривают, так только о том, чтобы я охранял их дома и поддерживал нужную температуру у их тропических золотых рыбок.

– Меня беспокоит, не агент ли это, – сказал я.

Габриель пренебрежительно фыркнул:

– Да разве агент ходит один? Разве он ведёт себя как придурок? Если бы за этим стояли тайные службы Китая, они бы уже наслали на тебя десяток дюжих парней, которые уволокли бы тебя куда надо – и все дела.

– Они могут ещё и нагрянуть.

– Да брось ты. Это журналист, который что-то пронюхал и мечтает написать главный репортаж своей жизни. Больше ничего.

– Если про это пронюхает Рейли, я не успею оглянуться, как уже буду сидеть в бомбардировщике, уносящем меня в сторону запада.

– У меня есть для тебя свободная комната, если захочешь. Я не шучу. Места у меня много.

На минуту я почувствовал искушение, но потом вспомнил, почему это неосуществимо.

– Если вам сходят с рук ваши телефонные переговоры, это ещё не значит, что они будут смотреть, как мы создаём клуб ветеранов.

– С меня было бы довольно, если бы ты был где-то на расстоянии автомобильной поездки. Ирландия всё-таки немножко далековато… И представь себе, что будет, если кто-то из нас пойдёт в аэропорту через металлодетектор! Они все выпадут в осадок.

– Не только они.

До чего же приятно было снова говорить с ним. Говорить с человеком, знающим ситуацию. Действительно понимающим, каково тебе приходится.

– Эй, – сказал он с явным воодушевлением. – Только между нами: ко мне тут приезжал узкоглазый Гомес. Года два-три назад. Однажды утром вдруг звонит у двери. Было действительно здорово, почти как в старые времена. Вот чего действительно нам ощутимо не хватало, так это пива. Он сейчас живёт в Техасе. С некоторых пор у него начались проблемы с искусственными суставами. Машины у него уже нет, и они говорят, что он должен вернуться в клинику. Я собираюсь как-нибудь наведаться к нему. Плевать на предписания.

– Передай ему привет от меня.

– Ты сам можешь ему позвонить, всё-таки товарищ по спорту. – Он назвал мне телефонный номер, и я ввёл его себе в банк данных. Какое-никакое преимущество в быту: мне не нужна записная книжка.

– У меня всё ещё такое чувство, что в первую очередь я должен звонить подполковнику Рейли, – признался я.

Габриель тяжело вздохнул.

– Ну и вымуштровали они тебя, парень. Папаша Рейли? У тебя есть причины для тревоги, и ты приходишь к мысли непременно поговорить с этой образиной?

– Начнём с того, что я пришёл к мысли позвонить вначале тебе.

– Ну, браво. Значит, ты небезнадёжен. Я как только подумаю о том, что он явится и усядется своим широким задом на мой диван, мне становится дурно. Никогда заранее не знаешь, то ли он скажет тебе «сынок», то ли раскроет хайло.

– Да брось ты. Не так уж он и страшен.

– Ты видишь его не так часто, как мы. Вот преимущество проживания за границей, если подумать. Итак, поверь измученному человеку, что подполковник Джордж М.Рейли не собеседник в разговоре по душам, а старый пыльный мешок.

– Если от него ушла жена, это ещё не значит, что он…

– Только одна история. Одна-единственная. Она, на мой взгляд, говорит о многом. Помнишь, что Рейли был повёрнут на блюзе? На тоскливых старых неграх с их расстроенными гитарами, верно? Чёрт возьми, летом 86-го он проехал сотню миль ради пластинки Мэнса Липскомба; я бы даже сказал, этот человек любит блюз. Но никогда не признается в этом, трусливая собака. Он закрывает дома все окна и надевает наушники, если хочет послушать Мэдди Уотерса. Он мне говорил тогда, что его коллеги и начальство ничего не должны об этом знать, потому что они все сплошь белые южане, которые могут допустить только Хэнка Уильямса.

– Ну что ж, это убедительно.

– Да, тогда мне тоже так казалось; в конце концов, с этими типами всё было ясно. Но что теперь: теперь начальником над Рейли поставлен чёрный. Ты его знаешь, я думаю, – Лютер Торренс?

– Ух ты! Крутая карьера.

– Ну, это было ясно давно. Генерал-лейтенант, и это ещё не конец. Но что мне рассказывает Рейли, посетив меня не так давно? Если он сейчас вылезет со своей любовью к блюзу, говорит он, это будет выглядеть как подхалимаж! Что ты на это скажешь? Человек весь насквозь двуликий и двусмысленный. При каждом чихе он раскидывает умом, какие последствия это будет иметь для его карьеры. Такому человеку нельзя верить.

– Хм-м. – Писк в трубке показал мне, что карточка уже исчерпана. Я прервал разговор, чтобы вставить новую карточку, и снова перезвонил.

– Знаешь, что бы я сделал на твоём месте? – сказал Габриель, выбитый из колеи перерывом в разговоре. – Молчал бы про это дело или сам бы вывел его на чистую воду. Ну что этот тип может сделать, если ты его поймаешь и вытрясешь из него, кто он такой? Что вообще хоть кто-нибудь может сделать?

– Да, – кивнул я. – Это верно.

– Можешь не сомневаться. Иначе для чего же дядя Сэм вложил в нас такую кучу денег, спрашивается?

– Я сам об этом часто думаю.

– Говорю же тебе, это всего лишь журналист, охочий до броских заголовков. Ты его раскрошишь одной левой, если на то пошло.

– Да уж раскрошу. – Я глубоко вздохнул, и мне показалось, что я чувствую каждое мышечное волокно своей грудной клетки и уже снова могу быть хозяином положения. – Только что мне потом делать с его крошками?

– Скормишь их рыбам.

Мой телефон опять запищал.

– Что, так много жрёт эта ненасытная заокеанская связь? – удивился Габриель. – К сожалению, я не могу сам тебе перезвонить отсюда. Не говоря уже о счетах за чужой разговор, твой номер на веки вечные записался бы в здешних телефонных анналах… – Его голос вдруг приобрел печальные интонации. – Но всё же позванивай, поговорим о старых временах, о'кей? Четырнадцать лет – это очень большой срок.

– Позвоню, – пообещал я.

– И не сдавайся, Дуэйн, слышишь?

– Обещаю. – Это всё, что я успел сказать перед тем, как связь оборвалась.

Я извлёк из аппарата использованную карточку и разрезал её, как и все остальные, на мелкие кусочки для мусора. Завтра на бензоколонке я куплю две новые карточки, всё равно мне идти в супермаркет за покупками.

После разговора с Габриелем мне стало легче. Я почувствовал себя увереннее и расслабился, даже строптиво раздвинул занавески. Всё небо было в тучах, похожих на скомканные серые простыни, они нависли тяжело и низко. Переулок был пуст, насколько хватало глаз.

Мой преследователь, казалось, вдруг разом исчез. Выйдя в понедельник в город, я пристально высматривал его, но нигде так и не обнаружил. Могло показаться, что его никогда и не было на самом деле, что это была лишь моя фантазия.

К вечеру вторника, ближе к закрытию библиотеки, я отправился туда сдать книги, которым вышел срок. Одному из романов я давал уже второй шанс, главным образом потому, что действие там происходило в старой Ирландии, и роман этот шанс использовал: под конец я забыл обо всём на свете и, лишь захлопнув книгу, заметил, который час. Превосходно.

Библиотека – небольшое серое строение на Грин-стрит, чуть ниже церкви св. Мэри. Муниципалитет графства Керри – Библиотека Дингла – было обозначено на вывеске, а рядом по-гэльски: Leabharlann an Daingin – слова, в которые я всякий раз зачарованно вглядывался. Время работы – со вторника по субботу с половины одиннадцатого до половины второго и с половины третьего до пяти. Для меня особенно важны последние часы, потому что в те дни, когда приходит срок сдавать книги, я всякий раз не успеваю по причинам, которые и сам толком не могу объяснить.

Миссис Бренниган одарила меня благожелательной улыбкой, когда я вошёл со своей сумкой на ремне. Двое детей – белокурая девочка в линялом синем свитере и веснушчатый мальчик с наглой ухмылкой – осторожно извлекали из коробки чучело лисы, где оно было проложено скомканной бумагой для защиты от повреждений. Это был великолепный экземпляр. В библиотеке на полках под самым потолком стоял уже целый зверинец из чучел, начиная от мышей и зайцев и кончая охотничьими соколами; всё это были работы мистера Бреннигана; его хобби, которым он увлечённо занимался до того, как заболел. Эти чучела время от времени брали в библиотеке напрокат окрестные школы.

– Хорошо, что вы пришли, – сказала миссис Бренниган, договорившись с детьми, когда в течение недели они смогут забрать гуся, и дети ушли. – Принтер всё ещё глючит.

Я улыбнулся:

– Всё ясно. Сейчас я взгляну.

– Инструкции и справочные пособия я там уже приготовила.

Я выложил на стойку свои книги. Сверху лежал роман, который сегодня задержал меня до последней минуты. Она положила на него руку и спросила:

– Ну что, понравилось вам?

Я кивнул.

– Со второй попытки.

– Я знала, – довольно сказала она и принялась списывать книги.

– Но конец я так толком и не понял, – сознался я. – Чего это он приковал себя цепью к воротам своего противника, и никто палец о палец не ударил, глядя, как он умирает с голоду.

Тонкая улыбка скользнула по лицу миссис Бренниган.

– В старой Ирландии, – объяснила она, – это было величайшим бесчестьем для врага: умереть от голода на пороге его дома.

– Ах, вон в чём дело, – озадаченно сказал я. Мои предки хоть и происходили из этой страны, но в такие моменты я понимаю, насколько я здесь всё-таки чужой.

Уложив сданные книги в коробку – работа для практикантки на завтрашнее утро, – миссис Бренниган открыла мне кабинет. Он находился в заднем помещении, за белой узкой дверью, настолько неприметной, что за первые четыре года в Дингле я её ни разу не увидел: я мог бы под присягой поклясться, что до 1998 года её здесь не было, и мне поверил бы любой детектор лжи.

В кабинете стояло несколько застеклённых шкафов, забитых чучелами животных, которым не нашлось места в зале, на верхних полках библиотеки. Пока я усаживался перед компьютером, миссис Бренниган взяла чучело лисы с явным намерением засунуть в шкаф и его. На первый взгляд, это намерение было неосуществимо.

– Знаете, – сказала она задумчиво, стоя перед раскрытыми дверцами шкафа и изучая расположение мышей, кроликов и канюков, – иногда я всерьёз думаю, что это божья кара. То, что случилось с моим мужем.

– Что-что? – Я рассеянно поднял взгляд. Я уже углубился в поиск упорствующего задания для принтера.

– Это шло по нарастающей, понимаете? Вначале это были животные, которых сбили машины. Потом птицы, которых кто-то подстрелил. Но ему это не нравилось. Раны, дырки от выстрелов. Приходилось, естественно, штопать, чинить, но следы всё равно оставались, это портило вид. По-настоящему ценны только те чучела, которые не имеют повреждений. Безупречные экземпляры.

– Понимаю, – сказал я.

Она передвинула деревянную подставку с совой и голубем в попытке расчистить место для лисы.

– Он начал покупать животных живьём. Когда он расширял гараж, да так, что даже перекинул его через канал, до задней границы нашего участка; он его практически удвоил, – я думала, он строит загон. На самом деле он построил газовую камеру.

– Газовую камеру? – эхом повторил я. Такое не каждый день услышишь.

– Небольшую, размером со шкаф, с клетками внутри, с мягкой обивкой. Чтобы животные падали мягко, не повреждая своё оперение или бороду, оставались целыми, понимаете? Камеру можно было изолировать от воздуха и подключить к ней выхлоп машины. И он это делал. Снова и снова. Под конец он стал просто одержимым. – Она кивнула на зверинец за стеклом: – Все эти животные погибли именно таким образом. Невредимо для шкуры.

Я смотрел на бесчисленные стеклянные пары глаз, которые пялились из шкафа в пустоту, и внезапно почувствовал жуткое родство: разве не таким же был и мой собственный искусственный глаз? Если не считать, что он стоит в миллион раз дороже и в него встроено бесчисленное количество техники.

– И зачем я вам всё это рассказываю? – Она повернулась ко мне, храбро улыбнувшись: – Ну, вы уже нашли ошибку?

– Пока нет, но сейчас непременно найду. – Мне понадобилось больше времени, чем ей, чтобы вернуться в действительность, но уже в следующем окне, которое я кликнул, появилось искомое задание, ожидающее очереди на печать, и я стёр его в два клика. – Готово.

– Чудесно, – сказала она. – Спасибо. За это вы можете взять сегодня несколько самых лучших книг. При условии, что выберете их за оставшиеся… – она взглянула на часы над дверью, – восемь минут. – Её оживление сменилось озабоченностью: – Сегодня мне надо уйти вовремя, у сиделки моего мужа по вторникам репетиция в церковном хоре. Оставьте, компьютер я выключу сама.

Я побродил немного между рядами стеллажей. Они едва доставали мне до плеча, отчего библиотека казалась больше, чем была на самом деле. Хотя тут был каталог, я никогда им не пользовался, а предавался воле случая, беря то, на что глаз упадёт. Последняя посетительница, полноватая девушка, поглядывала на меня скептически. Она уже отложила целую охапку книг, с которыми ей не управиться до серебряной свадьбы, а ей всё было мало.

Большинство здешних книг – тщательно переплетённый заслуженный букинистический антиквариат, что хорошо в части романов, но полностью обесценивает весь раздел техники и естественных наук. Наибольшая и к тому же расположенная по центру часть всего собрания посвящена истории Ирландии, и целый отдел среди этой части содержит книги о происхождении фамилий, причём я готов спорить, что этих книг больше, чем существует фамилий. Как я узнал оттуда, фамилия Фицджеральд встречается в здешних местах часто. Может быть, я здесь не просто в родном городе моего отца, а действительно в стране моих предков.

Что меня, честно признаться, не особенно трогает. Я шёл вдоль стеллажей с романами. Большинство из них я уже читал, но даже в такой маленькой библиотеке, которая, казалось бы, вся как на ладони, то и дело появляются откуда-то новые корешки книг. Или, по крайней мере, те, что раньше не бросались в глаза. Без трёх минут пять я собрал свою добычу и подошёл к стойке одновременно с полноватой девушкой. Я пропустил её вперёд, удостоившись за это пугливой улыбки.

– Написать вам дату возврата? – спросила меня миссис Бренниган, как спрашивала всякий раз.

– Да, пожалуйста, – сказал я, как говорил всякий раз, укладывая книги в сумку на ремне.

Только я вышел наружу – с полной сумкой через плечо и держа в каждой руке по книге, – как вдруг он вырос передо мной из-под земли и сказал:

– Мистер Фицджеральд, мне безотлагательно нужно с вами поговорить.

Мой преследователь.

Я услышал, как за спиной у меня миссис Бренниган заперла дверь и торопливо зашагала прочь. Полноватая девушка всё ещё возилась, укладывая книги в короба на своём велосипеде. Было не время и не место бить моего противника крюком снизу в подбородок. Поэтому я спросил, мрачно глядя на него:

– Кто вы и что вам нужно?

То ли он за ночь прошёл курс приличных манер, то ли испытывал ко мне больше почтения, чем ко всем остальным, но он сохранял дистанцию, на которой я мог рассмотреть его подробнее. Сегодня он был одет в тонкую куртку из фиолетового материала с отливом, а под ней была рубашка с рисунком в виде костей. Он по-прежнему производил впечатление нервного хорька.

– Ицуми, – сказал он, протянув руку для пожатия. – Меня зовут Гарольд Ицуми. – У него был протяжный выговор Западного побережья. Не китаец. Американец японского происхождения. Он заметил, что обе мои руки заняты книгами и что я не делаю попытки переложить книгу, и, помедлив, опустил руку. – Я адвокат.

– Да что вы.

Он заморгал.

– Да-да, – подтвердил он. – И я хотел бы представлять ваши интересы.

– Хорошо, – сказал я. – Дайте мне вашу карточку. Я позвоню вам, если у меня возникнет такая необходимость.

– Нет, вы меня не поняли. – Он беспокойно переступал с ноги на ногу. – Я хочу представлять ваши интересы в совершенно конкретном процессе. Процессе «Фицджеральд против Соединённых Штатов Америки». Процессе о возмещении ущерба.

Я открыл было рот, но слова не захотели складываться, и я просто уставился на него. Моим мыслям требовалось какое-то время, чтобы заново рассортироваться в голове.

– Речь идёт об очень больших деньгах, мистер Фицджеральд, – настаивал он. – Ваш случай обладает потенциалом самых больших сумм компенсации, какие когда-либо выплачивались отдельному человеку. – Он облизнул губы: – Сотни миллионов долларов, мистер Фицджеральд.

Я отрицательно покачал головой:

– Я не понимаю, о чём вы говорите.

Он откашлялся, осмотрелся по сторонам и подождал, когда полноватая девушка, жадно навострившая уши, наконец уедет. Он посмотрел ей вслед.

– Не могли бы мы пойти куда-нибудь, чтобы всё это обсудить? Ну, чтобы не стоять на улице.

– Я не знаю, что мне с вами обсуждать.

Он высокомерно оглядел меня с головы до ног, обвил себя одной рукой, будто мёрз, – может, ему и в самом деле было холодно в такой тоненькой куртке, – и сказал:

– У меня есть документы, касающиеся вас, мистер Фицджеральд. В настоящий момент я не хочу уточнять, откуда, но есть. И это значит, что я знаю о вас всё.

– Так.

Он наклонился вперед и оказался неприятно близко ко мне. Я ощутил запах туалетной воды с привкусом стали и неона и невольно отступил.

– Я знаю, – прошипел он, – что вы киборг.

Снова услышать это слово было сродни электрическому удару, но его неприятная манера позволила легче перенести этот удар и взять себя в руки.

– Если это ругательство, – ответил я, с трудом делая незаинтересованный вид, – то оно мне незнакомо.

– Киборг, – внушительно объяснил он, – это искусственное слово, составленное из понятия кибернетический организм. Его впервые применил австралиец Манфред Клайнс в 1960 году. Имеется в виду живое существо с техническими имплантатами, которые функционируют в общей структуре организма и усиливают его способности, особенно приспособляемость к враждебным для жизни условиям.

– По этому предмету уже сдают письменные экзамены?

Он покраснел, что в сочетании с его фиолетовым блузоном выглядело забавно.

– Я знаю, что вас перестроили в боевую машину, мистер Фицджеральд. Из вас хотели сделать солдата XXI века. В ваши мускулы имплантированы усилители, отдельные части вашего скелета, в том числе вся правая рука, заменены костями из высокопрочного титанового сплава. У вас электронные органы чувств, при помощи которых вы можете воспринимать инфракрасные и ультрафиолетовые лучи, гамма- и рентгеновское излучение, вирусы, химические отравляющие вещества и так далее. Вы…

– Всё это безумно интересно, – перебил я его, пока он не выболтал на всю Грин-стрит ещё больше государственных тайн. – Но мне кажется, вы просто насмотрелись дурных научно-фантастических фильмов.

Он напрягся и поджал губы.

– Ах да, – сказал он и понимающе кивнул. – Разумеется. Ведь вы подписывали обязательство о неразглашении, само собой разумеется. Вы не можете себя выдать. Ведь я мог бы… попасть пальцем в небо, так говорят? – Он сощурил глаза, и у него появилось выражение лица, мельком напомнившее мне старые фильмы с Брюсом Ли. – продолжал он, – есть нечто такое, чего вы не знаете.

– Есть очень много такого, чего я не знаю, – с готовностью согласился я.

Какой-то мужчина с задубевшим от морских ветров лицом и в такого же цвета пуловере топал вверх по улице, направляясь к ярко-красно-золотому фронту паба Дика Мэйки, и бросил в нашу сторону тот непостижимый взгляд, каким жители Дингла окидывают явных чужаков. Этот якобы адвокат, который самого себя не может защитить от индустрии моды, а хочет вступить в единоборство с мощнейшими секретными службами этой планеты, со своей стороны тоже ответил рыбаку подозрительным взглядом.

– Может, мне всё же удастся уговорить вас продолжить нашу беседу где-то в другом месте? – спросил он. – Я живу в отеле «Бреннан», и тамошний бар настолько же уединённый, насколько и превосходный. Администратор отеля – кстати, весьма привлекательная особа – замешивает коктейли собственноручно.

Я ощутил острый укол в нижней части живота. Неужто пробой атомной батареи? Но в следующий момент мне стало ясно, что это ощущение вызвано упоминанием отеля и Бриджит. Но перспектива сидеть у стойки бара напротив Бриджит Кин, которая подаёт тебе напиток, не должна была играть в этой связи какую-то роль, попытался убедить я сам себя.

– Я всего лишь солдат на ранней пенсии, – с трудом выговорил я.

– Вы жертва бессовестного эксперимента, – возразил этот человек, называющий себя Гарольдом Ицуми. – Вы жертва преступных махинаций.

– И это говорит адвокат! – Мне надо было оставаться начеку. Я не имел права ни единым слогом подтвердить то, что он говорил. В принципе мне следовало бы распрощаться с ним, пойти домой и предупредить обо всём Рейли. После чего немедленно начинать паковать чемоданы, – этот человек вполне мог разрушить всю мою жизнь.

– Если мы предстанем перед судом с доказательствами, какими я располагаю, и вашими показаниями, правительству придётся подкупать судей и убивать свидетелей, чтобы ещё раз спрятать концы в воду, – пророчествовал он с пугающей уверенностью. Он клятвенно воздел руки. – Всё, чего я хочу, мистер Фицджеральд, это чтобы вы взглянули на документы. Если после этого вы захотите всё оставить так, как есть, – воля ваша. Тогда я просто оплачу счёт за выпивку и больше не буду вам докучать.

Однако всего он обо мне не знал, это очевидно, иначе бы знал, что я и выпивка – две вещи несовместимые.

– Ну хорошо, я пойду с вами, – сдался я. В интересах национальной безопасности мне следовало побольше узнать об этом человеке и источнике его сведений. – Но я сразу вас предупреждаю, что вы напрасно теряете время.

– Подождите, вы ещё не видели документы, – заявил Ицуми с уверенностью в победе.