Железный человек

7

Полицейские сновали вокруг, масштаб происшедшего был им явно не по плечу. То и дело звучало: «Надо привлечь специалистов», – а позднее: «Ну что, уже дозвонились в Трали?» – или: «Ребята из Трали уже перезванивали?» – пока, наконец, один из полицейских, худой человек с рябым лицом, не сложил свой мобильный телефон и не возвестил с облегчением: «Они уже выехали. Будут здесь самое большее через два часа».

Мы с Бриджит сидели в углу и молча наблюдали за всей этой суетой. Я не смог помешать ей сходить наверх и посмотреть натюрморт развалин с трупом Ицуми, и я не смог ответить ни на один её вопрос. Полицейские тоже не могли, только пучили глаза, пыхтели и сеяли панику.

– Я к вам сейчас подойду, – бросал нам один из них, помятого вида мужчина с седыми слипшимися прядками, всякий раз пробегая мимо.

Двое полицейских стояли на входе и не впускали в отель взволнованного репортёра с большим фотоаппаратом на шее – должно быть, из местной газеты.

– Вы препятствуете работе прессы, – громко возмущался тот, что, однако, не мешало полицейским и дальше чинить прессе препятствия.

– А был мужчина совершенно нормального вида, – несколько раз повторила побледневшая Бриджит, как будто я утверждал обратное. Я даже не знал, кого она имела в виду – должно быть, Ицуми.

– Я к вам сейчас подойду, – снова крикнул нам тот полицейский, пробегая в обеденный зал, который они превратили во временную штаб-квартиру. Но кто-то в дверях вовлёк его в разговор. До меня долетали обрывки этого разговора: якобы колоссальные разрушения в комнате были совершенно необъяснимы, не могли быть под силу одному человеку, и что надо искать отбойный молоток или что-то подобное.

Бриджит около меня слегка дрожала. Она явно делала всё, чтобы взять себя в руки, но было видно, в каком она напряжении.

– Миссис Бреннан это не понравится, – сказала она, качая головой. – Ей вообще всё это не понравится.

Мне бы протянуть руку и накрыть её ладонь, а я вместо этого сказал – успокаивающим, как мне казалось, тоном:

– Я не думаю, чтобы кто-то мог вас в чём-нибудь упрекнуть.

Она вскинула голову и посмотрела на меня большими глазами, мерцающими светлой зеленью.

– Вы думаете?

– То, что произошло, не имеет никакого отношения ни к вам, ни к отелю. Мистер Ицуми был адвокатом. Мы не знаем, с какими людьми он был связан.

Она кивнула, сглотнула, положила руку на грудь.

– Бедный мистер Ицуми. Такая ужасная смерть. Мне не надо было так себя вести, на самом деле.

Полицейский, который всё время откладывал нас на потом, наконец решил заняться нами всерьёз. Рядом с ним оставался уже лишь один приземистый суетливый человек с рыжей головой, внушительно говоря ему:

– …дыры в потолке никак не похожи на следы от выстрелов. И дверь разбита на мелкие кусочки!

– Да-да, я знаю, – сказал седой полицейский и помахал рукой, будто отгоняя того. – Всё это осмотрит команда из Трали. Там есть люди из Северной Ирландии; они всякого насмотрелись и лучше нас понимают в разрушениях. Позаботьтесь только о том, чтобы всё осталось как есть.

Седой пододвинул стул спинкой вперёд, достал из кармана блокнот и подсел к нам, оседлав стул.

– М-да, – вздохнул он и перевернул обложку блокнота, – совсем не так мы представляли себе этот вечер, это уж точно. – Он выудил из внутреннего кармана шариковую ручку. – Кстати, меня зовут сержант Саймус Райт. Пока не подъехали коллеги из Трали, вести расследование волей-неволей приходится мне.

Он записал наши имена, адреса и телефонные номера и напомнил, что мы не можем покидать пределы города, пока не кончится расследование.

– М-да, – сказал он после этого, перелистнув блокнот на новую страницу. – Мисс Кин, вы уже наверняка думали над тем, о чём я вас сейчас спрошу. Что здесь произошло?

Бриджит Кин рассказала именно то, что пережила. Что мы услышали выстрел и после этого я бросился наверх. Что дом буквально сотрясли несколько ударов, но она не могла сказать, сколько их было. И что я через какое-то время спустился вниз и попросил её вызвать полицию, потому что мистер Ицуми убит.

– Нет ли у вас каких-то соображений, как убийца проник в здание? – спросил сержант. Бриджит отрицательно помотала головой. – Не мог ли это быть кто-то из других постояльцев?

Нас отвлекла словесная перепалка у входной двери, которая быстро перешла в крики и перекрыла собой всю остальную неразбериху.

– Я здесь живу! – вопил постоялец. – По случайности я живу в этом отеле! – гневно размахивал он руками. – Что, чёрт возьми, всё это значит?

– О, боже, – вырвалось у Бриджит. – Извините, я должна вмешаться. – Она вскочила и поспешила к выходу, чтобы встретить недоуменного жильца.

Сержант Райт некоторое время рассеянно смотрел ей вслед.

– Она очень тревожится, а?

Я кивнул.

– Напрасно, – сказал он и снова сосредоточился на своих записях. – Великолепная женщина. – Он некоторое время тупо смотрел на бумагу, чтобы снова поймать нить. – Мистер Фицджеральд, когда вы поднялись по лестнице, что вы там увидели?

Я рассказал ему версию, предельно приближенную к правде, только без упоминания моего участия. Другими словами, версию, которая имела мало общего с правдой. Но сержант Райт не имел оснований мне не верить. Если бы я рассказал ему, что я единственный человек, учинивший все разрушения на четвёртом этаже, в одиночку, голыми руками и всего за одну минуту, уж он бы не ограничился тем, чтобы кивнуть головой и сказать:

– Хорошо, большое спасибо, мистер Фицджеральд. Я думаю, сейчас мы на этом закончим. Когда прибудет инспектор из центра, он наверняка захочет задать вам ещё какие-то вопросы; так что желательно, чтобы в ближайшие дни вы оставались в досягаемости. А теперь вам, наверное, лучше пойти ко врачу.

Я посмотрел на него непонимающе.

– Ко врачу?

Он указал на мои руки задним концом шариковой ручки.

– Они в крови. Должно быть, вы поранились о разбитую дверь.

Если бы то, что я сделал, было оперативным боем, на мне был бы комбинезон из кевлара, со специально усиленными перчатками и огромным количеством дополнительного оснащения, где, среди прочего, был бы тяжёлый автомат без спускового крючка, управляемый через бионический разъём правой ладони, который способен передавать управляющие импульсы на ответную часть через кожу. Без этого костюма моя кожа во многих местах была просто размозжена между титановой сталью внутри и различными твёрдыми предметами снаружи. Особенно жалко выглядела правая кисть после того, как я проломил ею стену. Просто я не заметил этого. Нечувствительность к боли объяснялась продолжительным действием наркотика, под которым я сражался. Должно быть, я остановил кровь, сам того не заметив. С тем побочным эффектом, что для постороннего глаза мои раны выглядели безобиднее, чем были на самом деле, тем более в сумеречном освещении вестибюля.

Я отказался от предложения сержанта проводить меня. Это было совсем недалеко от приёмной доктора О'Ши.

– Ах ты боже мой, – ахнул тот, открыв мне дверь.

Приёмные часы закончились минут пятнадцать назад. В прихожей ещё стояли стулья и пахло больными, полными страха людьми.

– Что это вы учинили? – спросил он, когда я лежал на кушетке.

Я ему рассказал. Всё.

– Ах ты боже мой, – сказал он второй раз и тяжело опустился на ближайший стул. – Убийство? Невероятно! Убийство.

Он ещё раз прошёл по всему, что я ему рассказал, желая всё знать в точности. Я отвечал как мог, но мой язык, казалось, с каждым словом становился всё тяжелее, и веки тоже.

– Должно быть, он впутался в какие-то опасные вещи, этот адвокат, – сказал О'Ши, качая головой. – Странно. А когда он был здесь, я принял его за безобидного фантазёра. Из тех, что в худшем случае в один прекрасный день взбираются на ящик и начинают пророчествовать о конце света. – Он встал, взял мою правую кисть и осмотрел её с серьёзной миной. – Придётся зашивать. – Он начал выкладывать на поднос инструменты и медикаменты. – Как называется этот препарат? Альфа-адреналин? Я про такой даже не слышал. Что бы это могло быть?

– Я не знаю, что это такое на самом деле, – сказал я и уставился в потолок, вслушиваясь в боль в руке, постепенно вползающую в моё сознание. – При нас они всегда называли это так. Сильнейший допинг, какой только есть. Он настолько близок к аутогенным веществам, что привыкания не возникает.

Краем глаза я видел, как О'Ши озабоченно наморщил лоб.

– Не знаю, что мне можно вам вколоть. Боюсь, на сей раз вам придётся самому позаботиться об обезболивании.

– Это не проблема, – ответил я и активировал седативное успокоительное. – Валяйте.

Он начал зашивать раны кисти и предплечья. Я чувствовал уколы, но не боль. Может, я её и чувствовал, но в этот момент был к ней безразличен. Моему телу пришлось за минувшие годы перенести столько боли, – разве к этому могли что-нибудь добавить несколько игольных уколов?

Внезапно передо мной снова возникло это воспоминание – как будто ужасный ливень смыл все наносы и золу и обнажил то, что так долго было скрыто, – как я лежал на спине и смотрел в небо, на котором полыхало шесть солнц, расположенных по кругу. Но небо всё равно оставалось тёмным, и у меня всё болело, каждая клеточка тела горела, лёгкие были словно выжжены, каждый вдох причинял чистую, слепящую боль. Злой бог раскрошил меня, разорвал на клочки и растоптал ногами, но я всё ещё продолжал жить, как будто не мог умереть, как будто мне было отказано даже в этой милости.

Тут надо мной склонилось чьё-то лицо, лицо исполина, до самых глаз закрытое зелёной маской. Я смотрел ему в глаза и знал, что сделал что-то ужасное и заслужил наказание, которому меня подвергают.

– Ну как дела, Дуэйн? – спросил исполин и стянул с лица маску. Он улыбался. У него была серебряная седая борода, и он улыбался.

– Я согрешил, – сказал я. Или только пытался это сказать, – я не знал, в состоянии ли моя гортань и голосовые связки произнести членораздельные слова. Я даже не знал, есть ли у меня теперь вообще гортань и голосовые связки. У меня отняли всё; может, и это тоже.

– Нам всё удалось, – сказал исполин. – Вам всё удалось. Человек в шесть миллионов долларов скоро будет против вас жалкой букашкой.

Был вечер, и была ночь, и вот уж я больше не видел лица исполина, а падал назад, всё глубже и глубже. Последнее, что я слышал, – как кто-то смеётся и говорит:

– Шесть миллионов долларов – это уж слишком дёшево…

Я пришёл в себя оттого, что О'Ши тряс меня за плечо. Когда я с трудом поднял веки, он сказал:

– Я не просил вас о полном наркозе, мистер Фицджеральд.

– Ах да. Извините. Вы уже управились? – У меня было такое чувство, что я лепетал заплетающимся языком.

– Не знаю, кто тут больше управился, я или вы, – проворчал доктор. – Но если вы имеете в виду ваши кисти, то они зашиты.

– Спасибо.

Это не был полный наркоз, задействованный по ошибке. Я знал, что это было: истощение после боя и после включения на всю катушку, которое спустя несколько часов полностью поглотило меня и погрузило в мёртвый сон. Я поднял руки, чтобы посмотреть на них. С виду всё оказалось не так страшно, как я боялся: на правом предплечье была обыкновенная марлевая повязка, кисти в стерильных повязках, каждый палец по отдельности, так что моя подвижность почти не была ограничена.

– Я дам вам с собой перевязочного материала, чтобы завтра вечером или послезавтра утром вы могли сменить повязки. Снять швы можете в воскресенье, не позже, – сказал О'Ши. – И через неделю зайдите ещё раз.

– Через неделю? – повторил я, садясь на кушетке. – Обычно вы давали мне меньше времени на выздоровление.

– Я бы и в этот раз дал вам меньше, но на следующей неделе меня не будет. – Он знаком попросил меня встать. – Идёмте, я хочу сделать вам рентген.

Я пошевелил на пробу плечами и руками.

– А надо? – Если не считать моего ощущения, будто стадо разъярённых горилл выместило на мне всё зло, в остальном я чувствовал себя как обычно.

Доктор О'Ши возмущённо упёр руки в бока.

– Мне кажется, вы слишком легкомысленно относитесь к этому, мистер Фицджеральд. То, что я зашил ваши раны так хорошо и на перевязку хватило нескольких слоев марли, ещё не значит, что эти раны незначительны. В некоторых местах порезы очень глубокие, прямо до самых этих… стальных костей, которые у вас справа.

– Титановый композит, – сказал я.

– Нет, в самом деле, это крайне неосмотрительно с вашей стороны. Вы активировали опасный, сложный механизм, который не использовался уже несколько лет. А ваш организм за это время стал старше. Соединительные ткани чувствительнее, чем раньше… Вам ни при каких обстоятельствах нельзя больше это делать.

– Ну, ладно, – кивнул я и поднял руки, капитулируя. – Я буду осторожнее.

– Уж я попрошу вас об этом.

Я последовал за ним в рентгеновский кабинет, послушно встал, как он велел, и замер по его сигналу. Чтобы настроить его примирительнее, я осведомился, означает ли его отсутствие на будущей неделе хотя бы то, что он, наконец, берёт отпуск.

– И да и нет, – улыбнулся он. – В среду на следующей неделе в Дублине открывается европейский конгресс врачей: биоэтика, генная техника, вопросы прав человека как пациента, всё сплошь тоска, но зато хорошая возможность повидать старых друзей. И я еду уже в субботу и несколько дней до конгресса проведу у сестры. – Он показал мне подарки, которые купил для её детей. – А теперь отгадайте, кому что. Представьте себе, мишка – для племянника, а металлический конструктор – для племянницы. Я вам клянусь, они сами так захотели. Перевёрнутый мир, правда?

– Да, – сказал я. – Совершенно безумный.

Он положил кассету со снимком в пластиковую коробку с надписью «В проявку» и сказал, подавляя зевок:

– Хватит работы на сегодня. Вы зайдёте ко мне через неделю?

Я кивнул.

– И вы мне обещаете впредь больше не играть силой молодецкой?

– Буду стараться, – ответил я.

Выйдя на улицу, я на все лады перебирал свой последний ответ, от которого ушёл. То, что он сказал насчёт сложного механизма в моём постаревшем теле, было логично и убедительно. Но я не мог обещать ему больше никогда не делать этого. Включать боевой модус. Становиться воином-киборгом.

Этот модус я включил в себе рефлекторно, но если вслушаться в себя внимательно, мне это понравилось. Я наслаждался ощущением своей силы, быстроты и непобедимости. Испытать это хотя бы раз было упоительно. Пусть это та самая грёза, которая определила и изуродовала всю мою жизнь: в глубине моей души эта грёза продолжала жить.

Я вернулся в отель «Бреннан» со смутной надеждой при помощи своего особого чутья выйти на след, который остался незамеченным людьми из полиции и которого завтра утром уже не будет. А может, и со смутной надеждой ещё немного побыть с Бриджит, кто знает.

Но когда я пришёл в отель, полицейских там уже не было, а за стойкой стояла незнакомая женщина с высокой причёской, внушительным жемчужным ожерельем и величавой повадкой. Одного взгляда на мои перевязанные руки ей было достаточно, чтобы знать, кто я такой.

– Вы, наверное, мистер Фицджеральд, – сказала она с редкостной неопределённостью, так что я никак не мог судить, то ли она рада мне, то ли ей неприятно водить со мной знакомство. Вроде бы она хотела протянуть мне руку, но тут же отдёрнула её, – я решил, что это из-за бинтов. – Если вы ищете мисс Кин, то она уже ушла домой. Она была не в себе, бедняжка. Я, кстати, Мод Бреннан, хозяйка этого отеля.

Я что-то сказал в попытке быть вежливым, но не помню, что. Только потому, что усталость давила на меня каменным гнётом.

– Невероятно, что учинили эти преступники, – продолжала она без особых эмоций. – Я глазам своим не поверила. Как будто у них там, наверху, был какой-нибудь экскаватор или стенобитный шар, не знаю… Убит постоялец отеля! Ужасно!

– Полицейские уже управились? – спросил я, даже не замечая в этот момент, насколько мой вопрос неуместен и насколько очевиден ответ.

– По крайней мере, на сегодня они уже закончили. Хотя прибыли ещё специалисты, как я поняла, из Трали, но они продолжат работу только завтра. – Она скривила благородно-тонкий рот. – И они будут ночевать где-то в другом месте, вы только представьте себе.

– Разве что-то обнаружилось? Какие-то новые сведения?

– У меня такое чувство, что они не знают даже, с чего начать. – Она неодобрительно покачала головой. – Это не вызывает особого доверия, я бы сказала.

– Наверху всё заперто, я полагаю, – сказал я.

– Да, – кивнула миссис Бреннан. – Заклеено и опечатано, как в кино. – Она величественно вздохнула. – Можно даже сказать, счастье, что сейчас у нас немного постояльцев. А если бы сезон уже был в разгаре? Немыслимо! И без того с таким трудом удаётся держать сервис на уровне. – Она обмахнула себя порхающими ладонями, будто хотела остудиться или снять судорогу с лёгких. – Они будут допрашивать всех постояльцев отеля, вы только подумайте! Ужасно. Мой отель появится в газетах как место преступления – страшно даже подумать, какие это повлечёт за собой последствия.

Я вспоминаю свой первый прыжок с искусственным усилением. Нет, вспоминать – это слишком слабое слово. Скорее так: когда я думаю об этом, у меня перед глазами возникает непреходящий миг, который загорается в памяти как светящаяся, излучающая неземные краски картина.

То был спортзал, сплошь обитый толстым смягчающим слоем – стены, потолок, пол, всё. Похожий на огромную тёмно-синюю камеру для буйнопомешанных. Я стоял у красной черты для прыжка и фиксировал, следуя указаниям тренера, цель: штабель матов высотой в два метра, установленный на расстоянии около десяти метров от черты. Маты были специальные, такие применяют в Голливуде для опасных трюков. Как внушил мне тренер, я не должен был думать о том, достижимо ли это вообще, я должен просто прицелиться и прыгнуть. Прыжок будет сниматься на специальную камеру и даст важные подсказки для уточнения и настройки системы. Это и есть смысл и цель упражнения. Якобы.

Итак, я послушно согнул колени, не отрывая взгляда от цели, завёл руки назад, набрал воздуха и…

Прыжок.

В то мгновение, когда я оторвался от пола, законы земного притяжения, в неумолимой хватке которых я жил всю свою жизнь, казалось, потеряли силу. Я не прыгнул, я взлетел, подгоняемый непостижимой силой и наполненный пьянящей легкостью. В это мгновение мне казалось, будто для меня больше не существует границ, будто я перенесён на Олимп богами, которые не подчиняются законам, установленным для смертных людей, будто от одного только моего желания зависит, приземлиться мне в намеченной точке или пробить потолок зала и облететь вокруг Земли. Да что там, оставить позади себя всю Солнечную систему…

Разумеется, я всё же приземлился тогда на маты, к тому же достаточно неловко. Но всё же тот первый момент… то одно мгновение… Мне иногда кажется, что в одну ту долю секунды я вложил всю мою жизнь разом, принёс ему в жертву всё моё прошлое и всё моё будущее. И продолжаю грезить об этом и по сей день.

Пора было идти домой. Уже стемнело, опустился поздний вечер. Я был измучен и выжат как лимон. Мне казалось, что я упаду в постель и просплю сто часов подряд. Но, выйдя из отеля, я сперва остановился и прислушался к тому внутреннему голосу, который подсказывал мне что-то другое. Этот голос принадлежал моему римскому другу-философу Сенеке. Воздадим хвалу и назовём блаженным того человека, кто каждому мгновению своей жизни нашёл хорошее применение, говорил он. Без сомнения, хорошая максима, но она всё равно предоставляет тебе самому решать, что же такое хорошо.

Это не давало мне покоя. Я должен был увидеть Бриджит. Я представлял себе, как она сидит у себя на кухне, испуганная и дрожащая, какой я её оставил, только теперь одна, над одинокой чашкой чая, положив рядом упаковку транквилизаторов… Настойчивое чувство подсказывало мне, что я должен к ней зайти.

Я направился по малолюдной Мейн-стрит и по тихой Шепель-стрит и дошёл до её дома, но окна его были безжизненно темны. Это был небольшой домик из светлого дерева, с большими окнами, все шторы на которых были задёрнуты, окружённый косоугольным, одичавшим садом, в котором росли дикие цветы и бурьян. За домом не было ничего, кроме древней, выше роста человека, каменной стены, которой в здешних местах огораживают луга и поля.

Значит, она уже спит. Если бы где-то в доме горел свет, это было бы видно по отсвету, падающему на заднюю стену.

Ну ладно. Я повернулся, чтобы уйти, но тут какое-то внутреннее чувство дискомфорта подсказало мне перейти на инфракрасный сенсор. Предостережения доктора О'Ши имели большой вес, но ведь это было всего лишь простое, неопасное переключение в том приборе, на который я обменял свой правый глаз и с тех пор таскаю его с собой в глазной впадине.

Словно присыпанные серой мукой, показались следы ног. Ручка двери прямо-таки светилась. След руки на почтовом ящике.

Но что-то с этими следами было не то. Я прищурил левый глаз, чтобы разглядеть получше. Были следы, ведущие к дому, но поверх них – более светлые, а значит, более поздние – были следы, покидающие дом.

Не раздумывая и не имея ни малейшего понятия, что я скажу, если она всё-таки окажется дома, я позвонил. Перед моим внутренним взором возникли сцены постыдной неловкости – Бриджит, укутавшись в халат, заспанная, откроет и спросит, чего мне нужно в такой час, а мне нечего будет ответить, и я на все времена стану смешной фигурой, – но я всё-таки позвонил ещё раз, дольше, не убирая пальца с кнопки. Ничто даже не шелохнулось. Её не было дома. Она пришла, чтобы снова уйти.

К подруге, сказал я себе. Женщины в таких ситуациях уходят к подругам. Правда, я знал это лишь из фильмов, но так ведь и там это не с потолка было взято.

Дожить до мудрости! – требует Сенека. – Кто достиг её, тот добился пусть не самой дальней, но высшей цели. Я некоторое время неопределённо смотрел перед собой и размышлял над вопросом, достиг ли я теперь мудрости. По крайней мере что касается Бриджит, или нет? Может, я достиг лишь границы расстройства сознания. Я решил отправиться домой.

Из-за того что я активировал инфракрасное видение, автоматический надзор всё ещё действовал, иначе бы я, скорее всего, вообще не заметил двух этих мужчин. А так их очертания ярко осветились в поле моего зрения, вместе с пометкой подозрительное поведение. Эта смелая оценка зиждилась на технике, которой было доступно в цифровом виде выделить лица людей, а в этих лицах, в свою очередь, выделить глаза, и на основании оценки параллакса взгляда установить, следят ли эти глаза за мной, и, прежде всего, как долго. Есть культурно обусловленная и в психологических исследованиях однозначно измеримая максимальная продолжительность ненамеренного контакта взглядов, и если эта продолжительность превзойдена более чем в два раза, мой ODP, мой observation detektion processor, компьютер величиной со сливу внутри моей печени, который только этим и занят, бьёт тревогу.

Первый мужчина стоял у входа в паб «О'Лири» и, когда я шёл вниз по Мейн-стрит, вжался в тень перед входом, не сводя с меня глаз. Он был высокий, стройный, чисто выбритый, и волосы у него были острижены короче, чем это принято в здешних местах. Гладкое лицо, лишённое выражения. Некоторое время у меня было искушение придать этому лицу больше выразительности, отпечатав на нём мой кулак. Но я подумал о советах доктора О'Ши, о моих искусно заштопанных руках и об усталости, глубоко сидящей у меня в костях, и просто прошёл мимо. Он не последовал за мной.

Второй мужчина стоял на автобусной остановке у пешеходной аллеи в слабом свете уличного фонаря и наблюдал за мной поверх газеты. Если бы он потрудился бросить хотя бы один взгляд на расписание движения, он бы обнаружил, что последний автобус ушёл часа два тому назад, и это делало его наблюдательный пост более чем подозрительным.

Что, чёрт возьми, здесь происходило? Об этом я продолжал спрашивать себя и добравшись до дома. Но что бы там ни происходило, выяснение придётся отложить. Я с трудом смог почистить зубы и освободиться от одежды, после чего рухнул в постель и провалился в пропасть сна.