Желябов

АРЕСТ

В конце января в Петербург приехал член Исполнительного комитета М. Тригони, сверстник и друг Желябова еще с гимназической скамьи. Тригони заметил за собой наблюдение. Он знал, что его ищут и Крыму, но мер нужных не принял, надеясь на звание помощника присяжного поверенного. Наблюдение потом как-будто прекратилось, но 25 февраля Тригони обратил внимание на своего соседа, отставного капитана во флотской форме. Капитан юлил перед Тригони, был необычайно и подозрительно предупредительным. 27 февраля Тригони в половине седьмого вечера возтвратился домой от Суханова. Спустя полчаса вошел Желябов.

— У тебя в квартире, — сказал он, — кажется, полиция… Тригони вышел в коридор, был схвачен и отведен в пустой номер[90].

Желябов тоже был арестован. Он не сопротивлялся, отдал револьвер жандармам, но назвать себя отказался. Генерал Шебеко утверждал: Желябов не пустил в дело оружие, будучи убежден, что организация покушения закончена и арест его, Желябова, только ускорит развязку. Все это очень сомнительно. Скорее всего Андрей Иванович либо не успел взяться за оружие, либо просто не видел в том смысла. При обыске у Тригони полиция обнаружила около двухсот номеров "Народной Воли" и рукопись "О провинциальных революционных организациях и отношении их к центральной организации". Осторожностью Тригони, видимо, не отличался.

Так обстояло дело по словам Тригони. Жандармская и газетная версия иная: во время ареста Милорда-Тригони неизвестный, "Петр Иванов", "человек с чрезвычайно красивым, выдающимся лицом и длинной черной бородой, сообразив случившееся, выскочил из комнаты арестованного и быстрыми шагами направился к выходной двери; но, как и следовало ожидать, дверь оказалась запертой, и Петр Иванов, подобно Милорду, очутился в руках полиции. Во время ареста Петр Иванов опустил руку в карман и быстро вынул револьвер, но оружие было моментально отобрано у арестованного. — Я — цареубийца из Александровска, — рекомендовался Петр Иванов, а затем удивился, как это могло случиться, что он допустил себя арестовать.

Измышления: я — цареубийца и т. д. вполне очевидны. Полиция романтизировала арест, чтобы похвалиться своею доблестью, тем, как она геройски разоружила Желябова.

Тригони и Желябов, разобщенные, были незамедлительно доставлены в канцелярию градоначальства. Вместе с градоначальником Федоровым там находился и Добржинский, товарищ прокурора. Когда Желябова вели в канцелярию, Добржинский встретил его радостным восклицанием:

— Желябов, да это вы!.. "Петр Иванов" ответил:

— Ваш покорнейший слуга… Но это вам не поможет…

Добржинский знал Желябова по процессу 193-х.

Арестованных отправили в Дом предварительного заключения…

Неосмотрительность Тригони удивила и прокурора Добржинского — Он оказал Тригони:

— Как вы могли проживать под своим именем в то время, когда мы вас давно разыскиваем?

Неосторожно и то было, что Желябов продолжал навещать Тригони, когда тот уже заметил за собой

В тот же день, но несколько раньше, был взят и Меркулов. Об этих арестах Федоров на другой день доложил Лорису, а тот в свою очередь царю.

— Всеподданнейшим долгом считаю довести до сведения вашего императорского величества, что вчерашнего числа вечером арестованы: Тригони (он же Милорд) и сопровождавшее его и не желающее до настоящего времени назвать себя другое лицо; при сем последнем найден в кармане заряженный большого калибра револьвер; хотя по всем приметам, в личности этой можно предполагать Желябова, но до окончательного выяснения не беру на себя смелость утверждать это…

Жандармам еще не верилось, что им удалось захватить Желябова. Кстати, Лорис-Меликов мимоходом опровергает полицейское измышление, будто Желябов пытался отстреливаться и будто власти "моментально" его обезоружили: револьвер был найден в кармане.

Обращает внимание и полная осведомленность цари о революционных деятелях.

Весть об аресте Желябова быстро облетела "сферы". Государственный секретарь Перетц 28 февраля записывает в дневник:…Арестован один из главных вожаков социалистической партии, Желябов, участвовавший в различных покушениях на жизнь государя. Аресту этому придают весьма важное значение[91].

В этот же день от Комарова, начальника Петербургского жандармского управления, поступило новое отношение. В нем Комаров сообщает: крестьянин Андрей Желябов назвал себя и признал, что он организовал покушение на "священную особу государя императора под городом Александровском и сам смыкал цепь".

Желябов, действительно, еще 27 февраля дал собственноручное показание, отказавшись назвать свою квартиру, а равно и знакомых. Вот это первое показание полностью:

— Зовут меня Андрей Иванович Желябов, от роду 30 лет, вероисповедания…[92] крестьянин Таврической губернии, Феодосийского уезда, села Николаевки; служу для освобождения родины; из родных имею отца, мать, сестер, брата (Александру, Марию, Ольгу, Михайла); все живут в том же Феодосийском уезде; женат, имею сына; где находится семейство, не знаю; полагаю, у тестя моего Яхненко, в Тираспольском уезде. Херсонской губернии.

Был судим по процессу 193-х и оправдан. Жил на средства из фонда для освобождения народа. Жил под многими именами; называть их считаю неуместным. Признаю свою принадлежность к партии "Народной Воли". Признаю, что организовал александровское покушение и смыкал батарею, т. е. покушение взорвать императорский поезд 17 ноября 1879 г. под Александровском, где жил тогда под фамилией Черемисова. Настоящей квартиры моей в Петербурге, а равно и знакомых, назвать не желаю. При задержании меня взят при мне заряженный револьвер системы Смит и Вессона и несколько патронов, а также в запечатанном конверте два листа, написанные шифром, открыть который, понятно, не желаю. Всему зачеркнутому прошу верить. Взят также ключ. Андрей Желябов. Отдельного корпуса жандармов подполковник Никольский, тов. прокурора Судебной палаты Добржинский…[93]

Обстоятельства ареста Желябова долгое время оставались во многом неясными. Завеса была приподнята после революции, когда открылись архивы департамента полиции. Усилиями Н. Е. Щеголева, Тютчева и других удалось многое обнаружить. Действительно, следить за квартирой Тригони начали уже 24 февраля. Редакция "Былого" опубликовала записки сыщика. По-видимому, они принадлежали "капитану в отставке". Записи велись 24, 25, 26 февраля. Сыщик старательно отмечает, куда ходил Милорд, кто у него бывал, причем автор чистосердечно признается, что Милорд "в толпе, при движении вагонов потерян из виду". Понятно, такие агенты могли играть только подсобную роль. Но в то время правительство уже располагало для уловления народовольцев людьми и более крупными.

Таким человеком был Окладский. Окладский, рабочий, электромеханик, соучастник Желябова по покушению под Александровском и по другим делам, был арестован, судим по делу шестнадцати народовольцев в конце октября 1880 г. и присужден к смертной казни, которую ему заменили каторгой. С начала ноября Окладский стал выдавать товарищей. Ко времени ареста Желябова Окладский являлся самым главным и самым злостным предателем. Тригони был секретно через приоткрытую дверь показан Окладскому и им опознан. Истинная роль Складского выяснилась уже при советской власти, когда он, разоблаченный, предстал в 1925 г. перед пролетарским судом. Суд, между прочим занялся и подробным выяснением обстоятельств, сопровождавших арест Желябова и Тригони. Пролетарский суд считает установленным:

…Окладский выдал и лично указал две конспиративные квартиры партии "Народной Воли" на Подольской и Большой Подъяческой улицах, из которых в одной была типография, а в другой — заготовлялся динамит, хотя в тот момент квартиры оказались незанятыми, но указание их послужило причиной ареста сначала Фриденсона, а затем — Баранникова, Колоткевича, Клеточникова и Златопольского. При дальнейших розысках охранки, при содействии Окладского 27 февраля был произведен в квартире Тригони арест как самого Тригони, так И Желябова. Одновременно Окладский принимал участие в опознании, как по карточкам, так и лично, предъявленных ему террористов — Тригони, Фроленко, Морозова и других…[94]

За эти и за другие предательства царское правительство заменило Окладскому бессрочную каторгу сначала ссылкой в Восточную Сибирь, а затем ссылкой на Кавказ, где (Он тоже "помогал" жандармскому управлению. В 1889 г. Окладского вызвали в Петербург; здесь, пo договору с Дурново он сделался негласным сотрудником Департамента полиции с жалованьем 150 руб. в месяц, в каковом качестве он пребывал до самой Февральской революции…

…Спустя 45 лет Окладский на суде революции встретился со своими бывшими товарищами, с современниками Желябова. Он предавал их; каторжными мучениями их он купил себе довольство и волю. Против него на суде сидели: Якимова-Баска, Прибылен, Фроленко, Швецов, Христина Гринберг. Вот какие неправдоподобные новеллы рассказывает революция!

Пролетарский суд приговорил Складского к десятилетнему заключению. Окладский держался на суде спокойно. Тени Желябова, Перовской, Кибальчича его не тревожили. По делу ареста Желябова Окладский держался тактики отрицания. Однако обстоятельства ареста были очень красноречивы. Почему стали следить за квартирой Тригони? Жандармы тщательно скрывали обстановку ареста и даже прибегали к замаскировке. В газетах печатались инспирированные статьи, будто Тригони был арестован по сведениям, полученным из-за границы. Подобные сведения имели в виду отвлечь внимание от действительности. Огромные провалы начались с обнаружения конспиративных квартирна Подольской и Подъяческой улицах; квартиры были выданы Окладским, в чем он признался. Жандармы так и писали: — Мы нашли начало — это Подольская ул., № 41, отсюда мы нашли Фриденсона. — Затем следуют аресты 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30 января. За этими арестами следует арест 27 февраля. Желябов посещал и Подольскую улицу и другие квартиры товарищей-народовольцев, откуда его легко было проследить. Если все это сопоставить с тем, что Окладский предавал, кого только мог, что ему многое было известно, в том числе и из жизни Желябова, что ему предъявляли Тригони, то можно с уверенностью заключить: в аресте Желябова повинен прежде всего Окладский. Желябова хотели предъявить Окладскому. Об этом есть указание Лорис-Меликова в докладе царю. Неизвестно, состоялось или нет это предъявление. Надобности в нем особой уже не было: Желябов открылся. Об участии Желябова в покушении под Александровском помимо Окладского власти знали еще раньше от Гольденберга. Запираться не имело смысла.

Было обнаружено местожительство Желябова по Первой роте Измайловского полка, в доме № 31–18, кв. 23. Желябов проживал там под именем Николая Ивановича Слатвинского с Лидией Антоновной Воиновой-Перовской. Перовскую успели предупредить об аресте Желябова. Она скрылась. Квартиру очистили; однако остались разные принадлежности для производства химических опытов и, между прочим, четыре жестянки из-под конфект, одна из-под сахару, с остатками черного вещества, а также две каучуковых красных трубки. Эксперты определили: "означенное вещество" есть черный динамит, а каучуковые трубки похожи на те, которые были употреблены при устройстве метательных снарядов.

По подпольным правилам Желябов и Перовская "означенных веществ" и трубок хранить у себя не должны были. Хранение их — несомненная оплошность. Но такие оплошности допускали тогда почти все видные народовольцы. Объяснялось это, невидимому, тем, что террористы, будучи чрезвычайно нравственно-щепетильными, избегали подвергать опасностям других, в особенности сочувствующих, предпочитая брать ответственность за боевое дело только на себя; тем более, что хранение трубок и веществ угрожало казнями, угрожало взрывами. Ответственность и опасности были величайшие. Нужно и то принять во внимание, что в те времена конспиративные правила только вырабатывались, и многое, позже казавшееся вполне очевидным, тогда таким далеко еще не представлялось. Бесспорно также и то, что в подпольных квартирах ощущался большой недостаток.

Из показаний дворников и других свидетелей выяснилось: жили Слатвинский и Воинова весьма уединенно, гостей не принимали, писем не получали. Прислуги но держали. Воинова сама покупала продукты и сама готовила кушанье. Жили бедно. Из книг обнаружили: роман Жорж Занд, "Отечественные записки", "Дневник писателя" Антоновича, "Исследование о Гайдамачине" Лукьянова, какие-то "Самоохранительные вздохи", "Деревенскую общину" Кутейникова.

Царь, получив известие об аресте Желябова, вечером поделился радостью с молодой женой… 28 февраля он записал в дневник: "в 11 часов, доклады Милютина, Гирса и Лориса. Три важных ареста: в том числе и Желябов".

Желябов арестован, опознан, а за ним еще охотятся, о нем ведется деятельная переписка. Начальник Киевского губернского жандармского управления Новицкий 4 марта сообщает директору департамента полиции свои соображения — как лучше и скорее поймать Желябова. Лучше всего организовать "последовательные систематические наблюдения за женой Желябова, Ольгой Яхненко, жительствующей на ферме Касаговка, Тираспольского уезда, Херсонской губернии".

Правда, этот район Новицкому не подвластен, но все же он считает нужным обнаружить свою неукоснительность.

— Наблюдение на ферме Касагавка, — изощряется голубой ревнитель, — должно быть, по моему мнению строго и осторожно, умело, через особо доверенного, практичного и опытного жандарма, которому предоставить право жить в Касаговке в качестве частного лица по найму и который должен войти в семейную обстановку Ольги Желябовой, приобрести доверие… и при выезде Желябовой следить за нею. — Новицкий убежден, что нелегальный Желябов видится с женой и с сыном. Следует также установить проверку писем и депеш. При этом надо стараться "не дать ошибки и ни разу не спугнуть Желябова"[95].

О чем думалось жандармским начальникам, когда им не спалось… Думалось им о Желябове.

Торжество среди полицейских и жандармских чинов по случаю изъятия важных "преступников" было необычайное. Полицейместер Дворжицкий рассказывает, что градоначальник Федоров 1 марта утром собрал у себя в квартире полицеймейстеров и приставов и объявил: все идет превосходно: главные деятели анархистов Желябов и Тригони арестованы, государь полицией очень доволен.