Желябов

РЕЧЬ ЖЕЛЯБОВА. ПРИГОВОР

Он сказал ее вместо речи защитника.

Речь Желябова — замечательный документ эпохи, и мы приведем ее целиком. На ней воспитывались революционные поколения. Но прежде всего, надо отметить обстановку, в какой Желябову пришлось говорить. Речь Желябова неоднократно прерывали ропотом, шиканьем. Больше всех постарался сам "первоприсутствующий", сенатор Фукс. Он открыто срывал Предсмертное выступление Андрея Ивановича. Об этом есть свидетельство самого Фукса. По словам Фукса, Александр III через министра юстиции Набокова требовал скорейшего судопроизводства. Во время суда Фукса обвиняли в либеральном отношении К подсудимым. Государственный секретарь Перетц в своем дневнике записывает:

— Во время производства, кажется в первый день его, приезжал в суд Баранов. Прямо из суда он поехал к Победоносцеву я пожаловался на слабость председателя, дозволившего подсудимым вдаваться и подробное объяснение их воззрений. Победоносцев поспешил к государю. Его величество немедля послал за Набоковым и потребовал от него объяснения.[105]

— Между тем, — признается Фукс, — достоинство подсудимых было так велико, что когда я к ним послал судебного пристава, объявить мою просьбу, дабы они между собой не разговаривали, они ответили просьбой же — дозволить им это, когда суд уходит, что они ничего неприличного не сделали и не сделают[106].

В результате Фукс распорядился во время перерывов уводить подсудимых "в их тюремные кельи".

Фукс признается также в том, что он дал полную волю Муравьеву критиковать социализм "с разными передержками" и в то же время не разрешил Желябову ответить на прокурорские наветы. Слушая речь пpoкурора, — сообщает Фукс, — я мучился вопросом — не остановить ли его? Но по такому делу остановить прокурора, значило бы обрушить на суд тяжкое нарекание, будто бы последний сочувствует злодеям. Никто бы не понял моих мотивов, почему я остановил прокурора… Мне следовало его остановить как потому, что я не допустил касаться этого подсудимым, так и потому, что к учению этому нельзя относиться поверхностно, слегка, без глубокого изучения. Учение это распространено во воем цивилизованном мире. Оно имеет свою историю, его надо знать глубоко, чтобы вдаваться в его критику и чтобы в полемике критическим анализом это учение уничтожить. И Муравьев совершенно напрасно вдался в это рискованное суждение о социализме. Я видел, чувствовал это, находил крайне необходимым его остановить и, однако, не сделал этого… я промолчал и тем самым попал в неловкое положение, т. е. давал свободу слова одной стороне и зажимал рот другой…

Между прочим, Фукс сказал Набокову, что после речи Муравьева он должен предоставить слово Желябову. — Что вы? Бога ради не делайте этого! — воскликнул Набоков. На заседании суда Набоков торчал около Фукса вопреки закону. Во время процесса ездил к нему на дом давать указания по процессу.

О подсудимых Фукс отзывается с уважением. Подсудимые вели себя независимо и в высшей степени стойко. Кони в своих воспоминаниях утверждает, что Фукс вообще был… противником смертной казни. Между прочим, в столице ходили слухи, конечно не-верные, будто Фукс при вручении обвинительного акта пожал Желябову руку.

Придирки Фукса во многом сорвали речь Желябова, заставив одно скомкать, от другого и совсем отказаться.

Речь Желябова:

"Господа судьи, дело всякого убежденного деятеля дороже ему жизни. Дело наше здесь было представлено в более извращенном виде, чем наши личные свойства. На нас, подсудимых, лежит обязанность, по возможности, представить цель и средства партии в настоящем их виде. Обвинительная речь, на мой взгляд, сущность наших целей и средств изложила совершенно неточно. Ссылаясь на те же самые документы и вещественные доказательства, на которых г. прокурор обосновывает обвинительную речь, я постараюсь это доказать. Программа рабочих послужила основанием для г. прокурора утверждать, что мы не признаем государственного строя, что мы безбожники и т. д. Ссылаясь на точный текст этой программы рабочих говорю, что мы — государственники, не анархисты. Анархисты — это старое обвинение. Мы признаем, что правительство всегда будет, что государственность неизбежно должна существовать, поскольку будут существовать общие интересы. Я, впрочем, желаю знать вперед, могу я касаться принципиальной стороны дела или нет.

Первоприсутствующий. Нет. Вы имеете только предоставленное вам законом право оспаривать те фактические данные, которые прокурорскою властью выставлены против вас и которые вы признаете неточными и неверными.

Желябов. Итак, я буду разбирать по пунктам обвинение. Мы не анархисты, мы стоим за принцип федерального устройства государства, а как средства для достижения такого строя — мы рекомендуем очень определенные учреждения. Можно ли нас считать анархистами? Далее, мы критикуем существующий экономический строй и утверждаем…

Первоприсутствующий. Я должен вас остановить. Пользуясь правом возражать против обвинения, вы излагаете теоретические воззрения. Я заявляю вам, что особое присутствие будет иметь в виду все те сочинения, брошюры и издания, на которые стороны указывали; но выслушивание теоретических рассуждений о достоинствах того или другого государственного и экономического строя оно не считает своей обязанностью, полагая, что не в этом состоит задача суда.

Желябов. Я в своем заявлении говорил и от прокурора слышал, что наше преступление — событие 1 марта — нужно рассматривать, как событие историческое, что это не факт, а история. И совершенно верно… Я совершенно согласен с прокурором и думаю, что всякий согласится, что этот факт нельзя рассматривать особняком, а его нужно рассматривать в связи с другими фактами, в которых проявилась деятельность партии.

Первоприсутствующий. Злодеяние 1 марта — факт, действительно, принадлежащий истории, но суд не может заниматься оценкой ужасного события с этой стороны; нам необходимо знать ваше личное в нем участие, поэтому о вашем к нему отношении, и только о вашем, можете вы давать объяснения.

Желябов. Обвинитель делает ответственными за событие 1 марта не только наличных подсудимых, но и всю партию, и считает самое событие логически вытекающим из целей и средств, о каких партия заявляла в своих печатных органах.

Первоприсутствующий. Вот тут-то вы и вступаете на ошибочный путь, на что я вам указывал. Вы имеете право объяснить свое участие в злодеянии 1 марта, а вы стремитесь к тому, чтобы войти в объяснения отношений к этому злодеянию партии. Не забудьте, что вы, собственно, не представляете для особого присутствия лицо, уполномоченное говорить за партию, и эта партия для особого присутствия, при обсуждении вопроса о вашей виновности, представляется несуществующей. Я должен ограничить вашу защиту теми пределами, которые указаны для этого в законе, т. е. пределами фактического и вашего нравственного участия в данном событии, и только ваше. Ввиду того, однако, что прокурорская власть обрисовала партию, вы имеете право объяснить суду, что ваше отношение к известным вопросам было иное, чем указанное обвинением отношение партии. В этом я вам не откажу, но, выслушав вас, я буду следить за тем чтобы заседание особого присутствия не сделалось местом для теоретических вопросов политического свойства, чтобы на обсуждение особого присутствия не предлагались обстоятельства, прямо к настоящему делу не относящиеся, и главное, чтобы не было сказано ничего такого, что нарушает уважение к закону, властям и религии. Эта обязанность лежит на мне, как на председателе, — я исполню ее.

Желябов, Первоначальный план защиты был совершенно не тот, которого я теперь держусь. Я полагал быть кратким и сказать только несколько слов. Но, ввиду того, что прокурор 5 часов употребил на извращение того самого вопроса, который я уже считал выясненным, мне приходится считаться с этим фактом, и я полагаю, что защита в тех рамках, какие вы мне теперь определяете, не может пользоваться тою свободой, какая была предоставлена раньше прокурору.

Первоприсутствующий. Такое положение создано существом предъявленного вам обвинения и характером того преступления, в котором вы обвиняетесь. Настолько, однако, насколько представляется вам возможность, не нарушая уважения к закону и существующему порядку, пользоваться свободой, вы можете ею воспользоваться.

Желябов. Чтобы не выйти из рамок, вами определенных, и, вместе с тем, не оставить свое дело не обороненным, я должен остановиться на тех вещественных доказательствах, на которые здесь ссылался прокурор, а именно на разные брошюры, например, на брошюру Морозова и литографированную рукопись, имевшуюся у меня. Прокурор ссылается на эти вещественные доказательства. На каком основании? Во-первых, литографированная программа социалистов-федералистов найдена у меня. Но ведь все эти вещественные доказательства находятся в данный момент прокурора. Имею ли я основание и право сказать, что они суть плоды его убеждения, поэтому у него и находятся? Неужели один лишь факт нахождения литографированной программы у меня свидетельствует о том, что это — мое собственное убеждение? Bо-вторых, Николай Морозов написал брошюру. Я ее не читал: сущность ее я знаю; к ней, как партия, мы относимся отрицательно и просили эмигрантов не пускаться в суждения о задаче русской социально-революционной партии, пока они за границей, пока они беспочвенники. Нас делают ответственными за взгляды Морозова, служащие отголоском прежнего направления, когда, действительно некоторые из членов партии, узко смотревшие на вещи, вроде Гольденберга, полагали, что вся наша задача состоит в расчищении пути через частые политические убийства. Для нас в настоящее время отдельные террористические факты занимают только одно из мест в ряду других задач, намечаемых ходом русской жизни. Я тоже имею право сказать, что я русский человек, как оказал о себе прокурор (в публике движение, ропот негодования и шиканье. Желябов на несколько мгновений останавливается. Затем продолжает). Я говорил о целях партии. Теперь я скажу о средствах. Я желал бы предпослать прежде маленький исторический очерк, следуя тому пути, которым шел прокурор. Всякое общественное явление должно быть познаваемо по его причинам, и чем сложнее и серьезнее общественное явление, тем взгляд на прошлое должен быть глубже. Чтобы понять ту форму революционной борьбы, к какой прибегает партия в настоящее время, нужно познать это настоящее в прошедшем партии, а это прошедшее имеется: немногочисленно оно годами, но очень богато опытом. Если вы, господа судьи, взглянете в отчеты о политических процессах, в эту открытую книгу бытия, то вы увидите, что русские народолюбцы не всегда действовали метательными снарядами, что в нашей деятельности была юность — розовая, мечтательная, и если она прошла, то не мы тому виной.

Первоприсутствующий. Подсудимый, вы выходите из тех рамок, которые я указал. Говорите только о своем отношении к делу.

Подсудимый Желябов. Я возвращаюсь. Итак, мы, переиспытав разные способы действовать на пользу народу, в начале семидесятых годов избрали одно из средств, именно положение рабочего человека, с целью мирной пропаганды социалистических идей. Движение — крайне безобидное по средствам своим, и чем оно окончилось? Оно разбилось исключительно о многочисленные преграды, которые встретило в лице тюрем и ссылок. Движение совершенно бескровное, отвергающее насилие, не революционное, а мирное, — было подавлено. Я принимал участие в этом самом движении, и это участие поставлено мне прокурором в вину. Я желаю выяснить характер движения, за которое несу в настоящее время ответ. Это имеет прямое отношение к моей защите.

Первоприсутствующий. Но вы были тогда оправданы.

Подсудимый Желябов. Тем не менее прокурор ссылается на привлечение мое к процессу "193-х".

Первоприсутствующий. Говорите в таком случае только о фактах, прямо относящихся к делу.

Подсудимый Желябов. Я хочу сказать, что в 1873, 1874 и 1875 годах я еще не был революционером, как определяет прокурор, так как моя задача была работать на пользу народа, ведя пропаганду социалистических идей. Я насилия в то время не признавал, политики касался я весьма мало, товарищи — еще меньше. В 1874 г. в государственных воззрениях мы в то время были действительно анархистами. Я хочу подтвердить слова прокурора. В речи его есть много верного. Но верность такова: в отдельности, взятое частичками — правда, но правда взята из разных периодов времени, и затем составлена из нее комбинация совершенно произвольная, от которой остается один только кровавый туман…

Первоприсутствующий. Это по отношению к вам?

Подсудимый Желябов. По отношению ко мне… Я говорю, что все мои желания были действовать мирным путем в народе, тем не менее я очутился в тюрьме, где и революционизировался. Я перехожу ко второму периоду социалистического движения. Этот период начинается… Но, по всей вероятности, я должен буду отказаться от мысли принципиальной защиты и, вероятно, закончу речь просьбой к первоприсутствующему такого содержания: чтобы речь прокурора была отпечатана с точностью. Таким образом она будет отдана на суд общественный и суд Европы. Теперь я сделаю еще попытку. Непродолжительный период нахождения нашего в народе показал всю книжность, все доктринерство наших стремлений. С другой стороны, убедил, что в народном сознании есть много такого, за что следует держаться, на чем до поры до времени следует остановиться. Считая, что при тех препятствиях, какие ставило правительство, невозможно провести в народное сознание социалистические идеалы целостно социалисты перешли к народникам… Мы решились действовать во имя сознанных народом интересов, уже не во имя чистой доктрины, а на почве интересов, присущих народной жизни, им сознаваемых. Это отличительная черта народничества. Из мечтателей-метафизиков оно перешло в позитивизм и держалось почвы — это основная черта народничества. Дальше. Таким образом, изменился характер нашей деятельности, а вместе с тем и средства борьбы, — пришлось от слова перейти к делу. Вместо пропаганды социалистических идей выступает на первый план агитационное возбуждение народа во имя интересов, присущих его сознанию. Вместо мирного слова мы сочли нужным перейти к фактической борьбе. Эта борьба всегда соответствует количеству накопленных сил. Прежде всего ее решились пробовать на мелких фактах. Так дело шло до 1878 г. В 1878 г. впервые, насколько мне известно, явилась мысль о борьбе более радикальной, явились помыслы рассечь гордиев узел, так что событие 1 марта по замыслу нужно отнести прямо к зиме 1877–1878 гг. В этом отношении 1878 г. был переходный, что видно из документов, например, брошюра "Смерть за смерть". Партия не уяснила еще себе вполне значения политического строя в судьбах русского народа, и хотя все условия наталкивали ее на борьбу с политической системой…

Первоприсутствующий. Вы опять говорите о партии…

Подсудимый Желябов. Я принимал участие в ней…

Первоприсутствующий. Говорите только о себе.

Подсудимый Желябов. Все толкало меня в том числе на борьбу с правительственной системой. Тем не менее я еще летом 1878 года находился в деревне, действуя в народе. В зиму 1878-79 года положение вещей было совершенно безвыходное, и весна 1879 года была проведена мною на юге в заботах, относившихся прямо к этого рода предприятиям. Я знал, что в других местах товарищи озабочены тем же, в особенности на севере, что на севере этот вопрос даже породил раскол в тайном обществе, в организации "Земля и воля"; что часть этой организации ставит себе именно те задачи, как и я с некоторыми товарищами на юге. Отсюда естественно сближение, которое перешло на Липецком съезде в слияние. Тогда северяне, а затем часть южан, собравшись в лице своих представителей на съезде, определили новое направление. Решения Липецкого съезда были вовсе не так узки, как здесь излагалось в обвинительной речи. Основные положения новой программы были таковы: политический строй…

Первоприсутствующий. Подсудимый, я решительно лишу вас слова, потому что вы не хотите следовать моим указаниям. Вы постоянно впадаете в изложение теории.

Подсудимый Желябов. Я обвиняюсь за участие на Липецком съезде…

Первоприсутствующий. Нет, вы обвиняетесь в совершении покушения под Александровском, которое, как объясняет обвинительная власть, составляет последствие Липецкого съезда.

Подсудимый Желябов. Если только я обвиняюсь в событии 1 марта и затем в покушении под Александровском, то в таком случае моя защита сводится к заявлению: да, так как фактически это подтверждено. Голое признание факта не есть защита…

Первоприсутствующий. Отношение вашей воли к этому факту…

Подсудимый Желябов. Я полагаю, что уяснение того пути, каким развивалось мое сознание, идея, вложенная в это предприятие…

Первоприсутствующий. Объяснение ваших убеждений, вашего личного отношения к этим фактам я допускаю. Но объяснения убеждений и взглядов партии не допущу.

Подсудимый Желябов. Я этой рамки не понимаю.

Первоприсутствующий. Я прошу вас говорить о себе, о своем личном отношении к факту как физическом, так и нравственном, об участии вашей воли, о ваших действиях.

Подсудимый Желябов. На эти вопросы кратко я отвечал в начале судебного заседания. Если теперь будет мне предоставлено говорить только так же кратко, зачем тогда повторяться и обременять внимание суда…

Первоприсутствующий. Если вы более ничего прибавить не имеете…

Подсудимый Желябов. Я думаю, что я вам сообщил скелет. Теперь желал бы я изложить душу…

Первоприсутствующий. Вашу душу, но не душу партии.

Подсудимый Желябов. Да, мою. Я участвовал на Липецком съезде. Решения этого съезда определили ряд событий, в которых я принимал участие и за участие в которых я состою в настоящее время на скамье подсудимых. Поскольку я принимал участие в этих решениях, я имею право касаться их. Я говорю, что намечена была задача не такая узкая, как говорит прокурор: повторение покушений, и в случае неудачи — совершение удачного покушения во что бы то ни стало. Задачи, на Липецком съезде поставленные, были вовсе не так узки. Основное положение было такое, что социально-революционная партия и я в том числе — это мое убеждение — должна уделить часть своих сил на политическую борьбу. Намечен был и практический путь: это путь насильственного переворота путем заговора, для этого — организация революционных сил в самом широком смысле. До тех пор я лично не видел надобности в крепкой организации. В числе прочих социалистов я считал возможным действовать, опираясь, по преимуществу, на личную инициативу, на личную предприимчивость, на личное умение. Оно и понятно. Задача была такова: уяснить сознание возможно большего числа лиц, среди которых живешь; организованность была нужна только для получения таких средств, как книжки и доставка их из-за границы, печатание их в России было также организовано. Все дальнейшее не требовало особой организованности. Но раз была поставлена задача насильственного переворота, задача, требующая громадных организованных сил, мы и я, между прочим, озаботились созиданием этой организации в гораздо большей степени, чем покушения. После Липецкого съезда, при таком взгляде на надобность организации, я присоединился к организации, в центре которой стал исполнительный комитет, и содействовал расширению этой организации; в его духе я старался вызвать к жизни организацию единую, централизованную, состоящую из кружков автономных, но действующих по одному общему плану, в интересах одной общей цели. Я буду резюмировать сказанное. Моя личная задача, цель моей жизни — было служить общему благу. Долгое время я работал для этой цели путем мирным и только затем был вынужден перейти к насилию. По своим убеждениям я оставил бы эту форму борьбы насильственной, если бы только явилась возможность борьбы мирной, т. е. мирной пропаганды своих идей, мирной организации своих сторонников. В своем последнем слове, во избежание всяких недоразумений, я сказал бы еще следующее: мирный путь возможен, от террористической деятельности я, например, отказался бы, если бы изменились внешние условия…

Как социалист я, разумеется, протестую против всех общественных перегородов, сословных и классовых, на которых зиждется возможность эксплуатации человека человеком. Но не могу не признать в то же время того, что пока главный контингент революционеров состоит из молодежи дворянского сословия, в силу, конечно, того, что они одни имеют возможность получать образование и проникаться, следовательно, идеями, провозглашаемыми нашими великими мучениками- просветителями. Что касается буржуазии, я так же не разделяю той враждебной непримиримости, какая часто обнаруживается в наших рядах. Представители промышленных классов не чужды нам, пока не осуществились у нас гарантии для развития свобод, прав личности, образования. Они равно с нами нуждаются в падении самодержавия, в правосудии, веротерпимости, в знаниях, в праве бюджета и контроля и развитии внутреннего рынка".

Первоприсутствующий. Более ничего не имеете сказать в свою защиту?

Подсудимый Желябов. В защиту свою ничего не имею. Но я должен сделать маленькую поправку к тем замечаниям, которые я делал во время судебного следствия. Я позволил себе увлечься чувством справедливости, обратил внимание господ судей на участие Тимофея Михайлова во всех этих делах, именно: что он не имел никакого отношения ни к метательным снарядам, ни к подкопу на Малой Садовой. Я теперь почти убежден, что, предупреждая господ судей от возможности поступить ошибочно по отношению к Михайлову, я повредил Тимофею Михайлову, и если бы мне вторично пришлось участвовать на судебном следствии, то я воздержался бы от такого заявления, видя, что прокурор и мы, подсудимые, взаимно своих нравственных побуждений не понимаем…

Речь Желябова до нас дошла в сокращенном и искалеченном виде. Корреспондент "Times", излагая ее, упоминает, между прочим о таких высказываниях Желябова, которые в официальном отчете отсутствуют. "Русское правительства, — передает слова Желябова этот корреспондент, — все делало для себя и ничего для народа". Он сослался на разные европейские государства, которые не были централизованы, а затем коснулся вопроса о русской земле, которая, сказал он, должна принадлежать ее земледельцам и возделываться имя. Что касается религии, это дело индивидуального сознания и партия об этом ничего не говорит. В действительности, политическая свобода и эти идеи составляли цели партии.

Все это в правительственном ответе опущено.

Английский корреспондент дальше пишет:

— Речь Желябова была самая замечательная из всех. С видом уверенным, переходившим в вызывающий, когда его прерывал суд, или неодобрительный ропот аудитории, Желябов пытался изложить положение вещей и социальные условия, которые сделали его и его товарищей тем, что они есть. Когда инциденты следовали один за другим и он сверкал глазами на суд, как дикий зверь, загнанный на охоте, пред вами стоял чеканный тип гордого и непреклонного демагога[107].

Бесспорно, речь Желябова произвела сильное впечатление даже на тщательно подобранных сановных слушателей. Об этом свидетельствуют, например, и записки графа фон Пфейля[108].

— Он отказался от всякой защиты и вообще на старался защищаться, что было бы бесполезно. Он только хотел выгородить некоторых товарищей. На его лице то и дело появлялась насмешливая улыбка… Когда он однажды заметил: — Я тоже имею право сказать, что я русский человек, в публике поднялся ропот. Он выпрямился и почти угрожающе глядел на публику, пока снова не водворилась тишина.

Речь Желябова, действительно, поражает своим сильным, серьезным и глубоким томом. Она — проста, в противовес речи Муравьева, она скромно, почти бедно "одета". Тем, кто склонен искать в Желябове театральности, следует вчитаться в его последнее слово. Никаких украшений, никаких побрякушек. "Революционный честолюбец" избегал говорить о себе. У подножья эшафота он защищал партию, ее доблесть и честь. "Первоприсутствующий" неуклонно заставлял его возвращаться к себе, но, вынужденно делая это, Желябов, имел себя в виду только, как представителя Исполнительною комитета.

Муравьев старался изобразить народовольцев бандой анархистов-злодеев. Желябов ответил на эту глупую выдумку, что народовольцы — государственники. Муравьев утверждал: "народовольчество — язва не органическая, недуг наносный, пришлый, привходящий, русскому уму несвойственный, русскому чувству противный". Желябов ответил: именно русские условия органически порождают революционное движение, превращая мирных пропагандистов социализма в террористов. Мирные стремления народников Желябов из тактических соображений преувеличил, но во всяком случае он был вполне прав, утверждая, что расправы царского правительства с социалистами отличались неслыханной свирепостью. Желябов подчеркнул также, что террор для народовольцев не является единственным орудием политической борьбы: — террористические факты занимают только одно из мест в ряду других задач, намечаемых ходом русской жизни.

В речи Муравьева было еще одно место, которое настоятельно требовало ответа, Муравьев говорил — социализм вырос на Западе и составляет уже давно его историческую беду. У нас ему не откуда было взяться — у нас не было и, слава богу нет, до сих пор ни антагонизма между сословиями, ми преобладания буржуазии, гаи традиционной розни и борьбы общества с властью. — На это утверждение Желябов ничего не ответил, если не считать глухого указания, что в народном сознании есть много такого, чего следует держаться. Возможно, ответить Желябову помешал "первоприсутствующий", но надо признать, что по этому вопросу Андрей Иванович не был как следует вооружен. Относительно "антагонизма" и преобладания буржуазии народовольцы и сами были" не благополучны; они полагали, что этот антагонизм у нас есть только между правительством и "народом", т. е. крестьянством и что буржуазия наша — явление постороннее. Вопрос об "антагонизме сословий" и о "преобладании буржуазии" был впоследствии разрешен учеником Маркса, Лениным.

И на предварительном и на судебном следствии Желябов сознательно преувеличил силы и значение Исполнительного комитета, заявив о 47 добровольцах, откликнувшихся на призыв убить царя. В своем последнем слове этих преувеличений Желябов не допустил. Между прочим, вопреки утверждениям Муравьева, преувеличения Желябова многих запугали. Таинственный Исполнительный комитет долго и после 1 марта не давал сановникам спокойного сна. Была даже организована тайная "Священная дружина" из людей "высшего света". Дружина ставила своею целью борьбу с грозным Исполнительным комитетом.

Было еще слово, "последнее слово подсудимого". Оно отличалось краткостью:

— Я имею, — сказал Желябов, — только одно: на дознании я был очень краток, зная, что показания, данные на дознании, служат лишь целям прокуратуры, а теперь я сожалею и о том, что говорил здесь на суде. Больше ничего.

Желябов жалел, что ему не удалось изложить, как он хотел, программу и тактику "Народной Воли". Ему не дал этого сделать царь и его сподручные. Но все же Желябов был не прав: и то, что он оказал, было очень нужно русской революции…

…Вот решение особого присутствия в отношении Желябова:

…— Виновен ли крестьянин Таврической губернии, Феодосийского уезда, Петровской волости, деревни Николаевки, Андрей Иванов Желябов, 30 лет в том, что принадлежал к тайному сообществу, и девшему целью ниспровергнуть посредством насильственного переворота существующий в империи государственный и общественный строй и предпринявшему для достижения этой цели ряд посягательств на жизнь священной особы его императорского величества государя-императора Александра Николаевича, убийств и покушений на убийство должностных лиц и вооруженных сопротивлений законным властям?

Ответ. — Да виновен.

Виновен ли подсудимый Андрей Желябов в том, что, принадлежала к упомянутому в первом вопросе сообществу и, умыслив посягательство на жизнь государя императора Александра Николаевича, согласил на него Рысакова и других лиц, приготовительными действиями которых руководил до своего ареста 27 февраля 1881 г., сводя их между собою на особо предназначенных для подобных сходок квартирах, для совещаний об обозначенном злодеянии?

Ответ. Да виновен.

Виновен ли подсудимый Андрей Желябов в том, что, принадлежа к упомянутому сообществу и действуя в его целях, согласился с другими лицами лишить жизни государя императора Александра Николаевича, для чего принимал непосредственное участие в земляных работах по устройству подкопа, окончательно устроенного и проведенного из подвальной лавки в доме графа Менгдена, по Малой Садовой улице со снарядом для взрыва полотна улицы при проезде государя императора Александра Николаевича?

Ответ. Да, виновен.

Виновен ли подсудимый Андрей Желябов в том, что, принадлежа к тому же названному преступному сообществу, 18 ноября 1879 г. близ города Александровска, Екатеринославской губернии, вместе с другими лицами, с целью лишить жизни государя императора Александра Николаевича устроил под полотном железной дороги мину для разорвания динамитом поезда, в котором изволил находиться его императорское величество, и при проходе означенного поезда сомкнул проведенные чрез мину проводники гальванического тока, причем, однако же, по обстоятельствам, не зависящим от подсудимого Желябова, взрыва не последовало?

Ответ. Да виновен.

Особое присутствие… определяет… крестьянина Таврической губернии, Феодосийского уезда, Петровской волости, деревни Николаевки, Андрея Иванова Желябова 30 лет… лишить всех прав состояния и подвергнуть смертной казни через повешение.