Женитьбы папаши Олифуса

X НАГИ-НАВА-НАГИНА

— Я не ошибся, — продолжал папаша Олифус, перейдя от тафии к рому. — Лов был превосходный; за шесть дней я набрал жемчужин почти на семь тысяч франков и не видел ни акул, ни Бюшольд.

Сезон закончился; я поблагодарил своего сингальца и предложил ему свои услуги на следующий год. Продав жемчуг, я перебрался в Негомбо, прелестный городок, окруженный лугами и рощами коричных деревьев.

В промежутке между двумя сезонами добычи жемчуга я собрался заняться торговлей корицей, шалями или тканями. Устроить это мне было очень просто: Негомбо было всего в нескольких льё от одного из главных городов острова — Коломбо, большую часть населения которого и сегодня составляют голландцы.

Для начала я купил себе в Негомбо дом. Расходы были небольшие: за триста франков я стал владельцем одного из самых красивых домов в городке. Это была премиленькая хижина из стволов бамбука, связанных между собой волокнами кокосовой пальмы; в ней был всего один этаж и три комнаты, но большего мне и не требовалось. Потратив еще сто пятьдесят франков, я обзавелся лучшей на всем острове обстановкой и домашней утварью: у меня были кровать, четыре циновки, ступка для риса, шесть глиняных мисок и терка для кокосовых орехов.

Я окончательно решил, чем мне заняться: покупать в Коломбо европейские ткани и что-нибудь на них выменивать у бедатов.

Сейчас объясню вам, кто такие бедаты.

Это одно из диких племен, живущих в джунглях; оно независимо, не имеет короля и добывает пропитание охотой. Эти люди не покупают домов, поскольку у них нет ни городов, ни деревень, не строят даже самых простых хижин. На ночь они устраиваются у подножия дерева, окружив себя колючими ветками. Если слон, лев или тигр попытается пройти сквозь эту изгородь, бедаты просыпаются от шума, взбираются на дерево и смеются над этими зверями. Что касается змей, то, если это кобра де капелло, кара-вилья, тии-полонга и будру-пам или другая ползучая тварь, чей яд убивает человека как муху, бедатам на них наплевать, поскольку у этих дикарей есть заговоры от змеиных укусов; остается бояться только удава, который не ядовит, но может проглотить человека, словно устрицу. Сами понимаете, эти пресмыкающиеся в двадцать пять или тридцать футов длиной встречаются не на каждом шагу. Короче, у бедатов нет жилья и они без него обходятся.

Вот каким способом осуществляется торговля с ними. Когда бедатам понадобятся какие-нибудь промышленные товары, например, железные изделия или ткани, они приближаются к городу или деревне, оставляют в условленном месте воск, мед или слоновую кость и записку на скверном португальском, нацарапанную на листе дерева, сообщая, что́ им хотелось бы получить взамен, и им это приносят.

Так вот, я вступил в переговоры с бедатами и выменивал у них слоновую кость.

Тем временем у меня завязались знакомства. Чаще всего я посещал одного сингальца, славного малого, торговца корицей и отчаянного игрока в шашки. Десять раз игра разоряла его, и десять раз он снова наживал богатство, чтобы снова проиграть все дотла. Этот человек был на всем острове лучшим знатоком пряностей: стоило ему только увидеть коричное дерево, и он говорил: «Так! Это настоящий куруунду — лучший сорт». Надо вам сказать, что на Цейлоне растут десять видов коричного дерева, и даже самые знающие люди, бывает, ошибаются. Этот цейлонец не ошибался никогда. Как он выбирал дерево? По форме листьев, напоминавших листья апельсинного дерева? По запаху цветка? По виду плода, похожего на желтую оливку? Понятия не имею. Выбрав дерево, он снимал верхний слой коры, расщеплял второй, сворачивал его в трубочки, сушил, заворачивал в ткань из кокосовых волокон и ставил на тюке свое имя: этого было достаточно, никто даже не просил его показать образец товара.

Получив деньги, он не мог удержаться и начинал искать партнера для игры в шашки.

Как вы знаете — может, и не знаете, — сингальцы — страстные игроки. Проиграв все деньги, они ставят на кон мебель; за мебелью идут дома; проиграв дом, они ставят палец, два пальца, три пальца…

— Как палец, два пальца, три пальца? — перебил я Олифуса.

— Очень просто! Проигравший кладет палец на камень, выигравший маленьким топориком очень ловко отсекает соответствующую фалангу, как было условлено. Понимаете ли, нет необходимости играть на целый палец, можно играть на фалангу. Неудачливый игрок окунает палец в кипящее масло, рана зарубцовывается, и можно продолжать игру. У моего соседа Вампуниво на левой руке не хватало трех пальцев, оставались лишь большой и указательный; но я не поручусь, что с тех пор они не последовали за другими.

Сами понимаете, между нами до этого дело не доходило, я слишком бережно отношусь к своей особе: ставил жемчужину или слоновый клык против партии корицы, сегодня проигрывал, завтра выигрывал, ну и все.

Однажды, когда мы сидели за вечерней партией в шашки, на пороге внезапно появилась красивая молодая женщина. Войдя, она бросилась на шею Вампуниво.

Это была его дочь; ей исполнилось шестнадцать лет, и она всего пять раз выходила замуж.

Надо вам сказать, что на Цейлоне можно расстаться после пробного брака; такая проба длится от двух недель до трех месяцев. Так вот, прекрасная Наги-Нава-Нагина (так звали дочь Вампуниво) сделала пять попыток выйти замуж и каждый раз, недовольная очередным выбором, возвращалась в отчий дом.

Я заметил, что им надо поговорить о семейных делах, и тихонько вышел.

Назавтра Вампуниво пришел ко мне. Его дочь два или три раза спрашивала, что это за европеец вчера играл с ним в шашки, и выразила желание со мной познакомиться.

Как я уже сказал, Наги-Нава-Нагина была красавица; я с первого взгляда в нее влюбился, и эта любовь оказалась взаимной. Легкость, с которой на Цейлоне сходятся и расходятся, если брак окажется неудачным, очень соблазняла меня. Через неделю мы решили попытать счастья в семейной жизни: она — в шестой раз, я — во второй.

Свадебные обычаи у сингальцев очень просты, церемония недолгая: семьи обсуждают приданое, астролог назначает день свадьбы, родственники жениха и невесты усаживаются вокруг стола, посреди которого на листьях кокосовой пальмы возвышается пирамида риса, и все присутствующие зачерпывают себе по горсти из этой пирамиды. После того как близкие отношения таким образом засвидетельствованы, невеста подходит к жениху; каждый из них заранее приготовил три или четыре шарика из риса, смешанного с мякотью кокоса. Жених с невестой обмениваются этими шариками и глотают их, словно это пилюли. Потом жених дарит невесте кусок белой ткани, и обряд считается совершенным.

Мы быстро поладили. Я дал тестю четыре слоновьих бивня, он мне — тюк корицы. Астролог выбрал день для нашей свадьбы. В назначенный день мы съели по горсти риса, затем я проглотил два шарика, приготовленные прелестной Наги-Нава-Нагиной, подарил ей кусок белой как снег ткани — и вот мы уже муж и жена.

На Цейлоне принято отводить новобрачных в спальню порознь: жена идет первой, за ней муж. Гости провожают их под звуки цистр, барабанов и тамтамов.

Я как можно лучше устроил брачную комнату. В десять часов девушки пришли за невестой и она направилась к дому, бросив мне на прощание взгляд.

О! Что это был за взгляд!

Я умирал от желания последовать за ней, но должен был ждать, пока девушки отведут ее в постель и разденут.

Я еще полчаса провел с тестем; чтобы скоротать время, он предложил мне партию в шашки.

Я согласился, но мне было не до игры.

Наконец, настал мой черед идти в спальню. Я пустился бежать так, что мои спутники не поспевали за мной. На пороге меня встретили поющие, танцующие, беснующиеся девушки.

Они хотели помешать мне войти. Как бы не так! Меня и батальон солдат, построенный в каре, не остановил бы.

Я поднялся в спальню. Было совсем темно, но я слышал тихое дыхание, подобно легкому бризу, доносившееся из алькова. Я запер дверь, разделся и лег.

По-моему, пять предыдущих мужей Наги-Нава-Нагины были чересчур привередливы; только успел я об этом подумать, как раздался голос, от которого у меня кровь в жилах застыла.

«Ах!» — послышался вздох.

«Что?» — воскликнул я, приподнявшись на локтях.

«Ну да, это я!» — прозвучал тот же голос.

«Как, это вы, Бюшольд?»

«Разумеется».

Как раз в эту минуту, сударь, луна заглянула в окно и ярко осветила нас.

«Друг мой, — продолжала Бюшольд. — Я пришла сказать вам, что вот уже два месяца, как у вас есть сын; я назвала его Иоакимом, потому что разрешилась от бремени в день святого Иоакима».

«Моему сыну два месяца! — закричал я. — Да как же это может быть? Мы всего девять месяцев как женаты».

«Вы же знаете, мой друг, случаются и преждевременные роды; врачи считают детей, родившихся через семь месяцев, вполне жизнеспособными».

«Гм!» — только и сказал я.

«Я выбрала ему в крестные отцы, — продолжала она, — бургомистра ван Клифа, в доме которого, как вам известно, я провела три месяца перед нашей свадьбой».

«А-а!» — сказал я.

«Да, и он обещал воспитать Иоакима».

«Ага!»

«Что вы хотите этим сказать?»

«Ничего! Хорошо, пусть будет Иоаким! Что сделано, то сделано. Но какого черта вы вмешиваетесь в то, что происходит на Цейлоне, раз я не суюсь в то, что делается в Монникендаме?»

«Неблагодарный! — ответила она. — Вот как вы отвечаете на проявления любви! Много ли вы знаете женщин, способных проделать путь в четыре тысячи льё ради того, чтобы провести одну ночь со своим мужем?»

«Ах, так вы здесь всего на одну ночь?» — немного успокоившись, спросил я.

«Увы! Как я могу оставить бедного невинного младенца?»

«Это правда».

«У него никого нет, кроме меня».

«Вы правы».

«И вот как вы встречаете меня, неблагодарный!»

«По-моему, я не так уж плохо встретил вас».

«Да, потому что приняли за другую».

Я поскреб голову. А что стало с той, другой? Это меня несколько беспокоило; но больше всего в ту минуту, признаюсь, меня беспокоила Бюшольд.

Я решил, что лучше всего не заговаривать с ней об ударе подставкой для дров, раз она об этом молчит; что лучше не упоминать о мускатном орехе, раз она сама и намеком не обмолвилась; наконец, раз она обещала уйти на рассвете, ночью я должен быть с ней как можно любезнее.

После того как я принял это решение, мы больше не спорили.

К трем часам ночи я заснул.

Проснувшись, я огляделся и увидел, что остался один.

Только в дверь громко стучали.

Это отец прекрасной Наги-Нава-Нагины со всеми своими родственниками явился поздравить меня с первой брачной ночью.

Вы понимаете, прежде чем открыть дверь, я должен был выяснить, что стало с прекрасной Наги-Нава-Нагиной. Хорошо зная нрав Бюшольд, я не мог быть совершенно спокойным за бедняжку.

Я тихонько позвал, не решаясь крикнуть погромче: «Наги-Нава-Нагина! Прекрасная Наги-Нава-Нагина! Очаровательная Наги-Нава-Нагина!» — и мне показалось, что в ответ раздался вздох.

Этот вздох шел из маленькой комнаты, смежной со спальней.

Открыв дверь, я нашел несчастную Наги-Нава-Нагину лежащей на циновке со связанными руками и ногами и кляпом во рту.

Бросившись к ней, я развязал ее, вынул кляп изо рта и хотел с ней объясниться, но, сами понимаете, я имел дело с бешеной фурией. Она не уразумела, о чем мы беседовали с Бюшольд, потому что мы говорили по-голландски, но все остальное она поняла.

Как я ни старался, успокоить ее все же не смог. Она объявила родным, что шестым мужем недовольна еще больше, чем другими пятью, что европейские мужчины обращаются с женами еще хуже, чем сингальские, и что она хочет покинуть дом, где провела первую брачную ночь на циновке связанная, скрученная, с заткнутым ртом, а ее муж тем временем в соседней комнате… Ну, в общем… это неважно.

Она натравила на меня отца, братьев, племянников, кузенов, правнучатых племянников; у меня не было больше никакой возможности остаться в Негомбо после такого скандала; я решил вернуть ее отцу тюк с корицей, оставив ему в то же время свои четыре слоновых бивня, и поискать счастья на другом конце Индии.

Поэтому я поспешил обратить в деньги все свое имущество, стоившее от десяти до двенадцати тысяч франков, и сел на судно, что направлялось в Гоа, через восемь дней после своей второй свадьбы; как видите, этот второй брак принял довольно странный оборот.

Папаша Олифус вздохнул, доказав тем самым, что прекрасная Наги-Нава-Нагина оставила глубокий след в его памяти; затем он пропустил стаканчик рома и продолжал рассказ.