Женщина

41

Внизу у лестницы стояла Айко, словно раздумывая, звать ей сестру или нет. Йоко прошла мимо нее в комнату. Красный, как спелая хурма, Курати сидел под лампой, лицом к двери, в саржевом кимоно с высоко закатанными рукавами, выпятив волосатую грудь, видневшуюся из расстегнутого воротника, и высокомерно вздернув подбородок. Кото, прямой и суровый, сидел спиной к Йоко. Нервы Йоко напряглись, и она с трудом подавила бешенство. «Осточертело! Пусть все идет своим чередом». Голова сразу стала тяжелой, а тупая боль в пояснице была так мучительна, что казалось, там застрял большой свинцовый шар. Это удвоило раздражение Йоко.

– О чем это вы тут, собственно, спорите?

На этот раз у Йоко не хватило спокойствия, чтобы тактично вмешаться в разговор. Обычно она не теряла присутствия духа, прекрасно владела своим лицом и могла преодолеть любую трудность собственными, ей одной известными способами, но сейчас такой внутренней уверенности у Йоко не было.

– О чем… Этот спесивый молодой человек слишком невежлив. Через каждые два слова хвастает, что он, видите ли, близкий друг Кимура. Ну, а я… меня ведь тоже просил Кимура-сан, и я не желаю выслушивать нравоучения. Он бросает мне обвинение за обвинением, забывая о ваших интересах, ну, я ему и сказал, что он чепуху несет.

Курати произнес это с таким видом, словно обращался не к Йоко, а к кому-то другому, и снова повернулся к Кото. Но тот молчал, не находя слов, чтобы ответить на такое оскорбление.

– Если вам стыдно, можете не говорить. Во всяком случае, вам наверняка перевалило за двадцать. И если человек в вашем возрасте бесцеремонно вмешивается в чужую жизнь, как это делаете вы, значит, он просто глуп. Кроме того, настоящий мужчина, прежде чем говорить, должен сначала подумать.

В голосе Курати звучало возмущение. Он сидел в надменно-вызывающей позе, стараясь сохранить спокойствие, обмахивался веером и с напускным равнодушием смотрел на только что политый сад.

Еще некоторое время Кото молчал, потом обернулся к Йоко.

– Йоко-сан, ся-сядьте, пожалуйста, – чуть заикаясь, попросил он.

Только сейчас Йоко сообразила, что все еще стоит, растерянно глядя на мужчин. Это было нелепо. Такого с ней никогда еще не случалось. Стараясь взять себя в руки, Йоко уселась между Кото и Курати. Кото был бледен, на висках у него вздулись жилы. Понемногу Йоко овладела собой.

– Кото-сан, – сказала она, – Курати-сан выпил немного, и сейчас просто не время вести серьезный разговор. Не знаю, о чем идет спор, но давайте отложим его до следующего раза, хорошо? Поговорим о чем-нибудь другом. Ах, да! Ай-сан, пойди к себе и поскорее закончи шитье. Я почти все сделала, но… – Йоко решила отослать сестру, которая, как видно, с самого начала слушала этот спор.

Кото наконец успокоился и обрел дар слова.

– Быть может, мне не следовало говорить с Курати-сан. Но при вас я могу это сделать. Я всегда считал, и это не лесть, что человек вы искренний, чего нельзя сказать о Курати-сан. Выслушайте же меня и судите о том, что я скажу, со свойственной вам искренностью.

– Ах, не хватит ли на сегодня? Я заранее знаю, что вы скажете. Я дорожу вашим мнением, понимаю вас и вовсе не обижаюсь. Меня одолевают те же мысли, что и вас, и как-нибудь на днях я непременно выскажу вам свои соображения на этот счет, но умоляю вас, отложим пока…

– Ну, а я прошу выслушать меня сегодня. Пока я в армии, такой случай не скоро представится… И потом, мне пора возвращаться в казарму. Поэтому выслушайте меня терпеливо.

«Ну и говори, что хочешь. Я тоже не смолчу, отвечу как подобает», – Йоко чуть насмешливо улыбнулась. Курати продолжал равнодушно смотреть в сад. Кото, будто Курати и не было в комнате, повернулся к Йоко и посмотрел ей прямо в глаза. Даже сейчас в его открытом взгляде мелькнула тень почти детской застенчивости. По привычке то расстегивая, то застегивая пуговицу на груди, он заговорил:

– Мне очень стыдно, что из-за своей нерешительности я до сих пор так ничего и не сделал ни для вас, ни для Кимура. Давно надо было что-нибудь предпринять, но… Пусть вам не покажется, что я думаю только о Кимура, ведь думать о нем – значит заботиться и о вас. Так вот, скажите мне сейчас при Курати-сан, намерены ли вы выйти замуж за Кимура? Все зависит от вашего ответа, иначе весь этот разговор ни к чему. Я ничуть не удивлюсь, если вы скажете, что не намерены, и не стану вас уговаривать. Мне жаль Кимура. Вы, быть может, видите в нем человека волевого, который верит в свое будущее. Возможно, это и так, но он к тому же легко ранимая натура. Представьте себе его разочарование!

Но что поделаешь! Все шло не так с самого начала… Хотя бы судя по тому, что вы говорили. Но как бы то ни было, если вы раздумали, то так и должны сказать. Впрочем, оставим это, что толку говорить о прошлом! Йоко-сан, вы не пробовали разобраться в самой себе? Может быть, вы в чем-то ошиблись? Только поймите меня правильно. Я не хочу сказать, что поступаете вы опрометчиво. Судить о чужих делах трудно, конечно, но мне тяжело видеть вас какой-то неестественной. Говорят, что жизнь не такая простая штука. И вот я наблюдаю вашу жизнь. Может быть, мне это только кажется, но она и в самом деле представляется мне сложной. Должно ли быть так? Я уверен, что можно сделать жизнь светлой, светлой, как солнце, если не жалеть сил и поступать по совести. Пусть наконец поднимет голову другая, лучшая Йоко… Возможно, когда-нибудь мои взгляды изменятся, но сейчас я не могу думать иначе. Все бывает в жизни: и трудности, и нелады, и ссоры, но надо твердо идти по намеченному пути, не сворачивая в сторону. Мне давно хотелось помочь вам, но опять же из-за своей нерешительности я думал, что и без меня все уладится. Однако дольше терпеть я не могу.

Пусть Курати-сан женится на вас, тогда Кимура поневоле оставит свои надежды. Он будет страдать, но, по-моему, это гораздо лучше, чем терзаться неопределенностью. Вот почему я и попытался выяснить намерения Курати-сан. Однако он не пожелал серьезно разговаривать и обошелся со мной как с дураком.

– Хуже, когда человек сам ведет себя по-дурацки. – Курати оторвал взгляд от окна и, криво усмехаясь, посмотрел на Кото с таким видом, словно хотел сказать: «Да ты и впрямь законченный дурак», – и снова равнодушно отвернулся.

– Это верно. Я, пожалуй, и в самом деле дурак, раз позволяю над собой издеваться. Но у вас… у вас нет совести, которая есть у людей, подобных мне. Это я понимаю, хоть и дурак. И считаю я себя дураком совсем не потому, почему считаете вы.

– Это верно. Вы хоть и считаете себя дураком, а иногда все же подумываете: «Да полно, дурак ли я?..» Я же называю вас дураком с полной уверенностью. Вот и вся разница.

– Мне жаль вас.

В глазах Кото стояли слезы, вызванные не столько обидой, сколько каким-то другим, наверно, очень сильным чувством. Эти слезы придавали его взгляду необычайную чистоту и выразительность, казалось, из глубины его глаз выглянул вдруг ничем не запятнанный, самый сокровенный уголок души. Даже Курати не нашелся, что ответить, лишь с удивлением взглянул на Кото. У Йоко тоже возникло новое, какое-то особое чувство. Ей почудилось, будто прежний Кото исчез, а вместо него появился чистый, сильный юноша, с которым непростительно лукавить. Йоко больше не испытывала к нему презрения и не думала, что вот опять он болтает, как всегда, говорит прописные истины, она поняла, что Курати, который, казалось, совсем прижал Кото к стене, был легко отброшен и разбит одной-единственной фразой: «Мне жаль вас». Перед искренностью Кото ничто не могло устоять, только такая же искренность. Способен ли на нее Курати, этого Йоко не знала. Несколько секунд Курати удивленно глядел на Кото, потом, чтобы скрыть смущение, взял со стола чашку и допил остывшее сакэ. Йоко не в силах была дольше выносить испытующий взгляд Кото и со страхом подумала, что жизнь, которую она с таким трудом создавала, рушится. И она продолжала молчать, будто следуя примеру Курати. Стараясь сохранить спокойствие, Йоко взяла трубку, но тут же спохватилась, что делает совсем не то, что нужно.

Кото помолчал, потом снова очень серьезно обратился к Йоко:

– Не держитесь так отчужденно. Лучше поговорим обо всем, что накопилось в душе. Хорошо? Я человек неопытный, но ваша жизнь с Курати представляется мне чем-то таким, что нужно до конца понять. А ваши объяснения не что иное, как отговорки. При всей своей тупости я воспринимаю это именно так. Вот я и хочу выяснить ваши отношения с Кимура, хочу, чтобы вы честно во всем признались. Представьте себе хоть на миг, как тяжело сейчас Кимура одному, как мечется он в тягостных сомнениях… Впрочем, требовать этого от вас сию минуту, пожалуй, бессмысленно… И еще, я полагаю, что ваш прямой долг – избавить Айко-сан и Садаё-сан от подобной обстановки. Поймите же – каждый ваш поступок, каждое слово больно ранят и других. Даже когда наблюдаешь со стороны – охватывает ужас. В жизни человека однажды наступает такой момент, когда он должен оплатить все счета. Делать одни долги, не задумываясь о будущем, и оставаться при этом спокойной, – страшно, очень страшно! В вас много хорошего, Йоко-сан. Я это знаю. Вы не сможете оставаться спокойной, если должны хотя бы полушку. По для Кимура вы почему-то сделали исключение. А ведь это самый большой ваш долг. Можно ли со спокойной душой его увеличивать? По-моему, нельзя. Для чего же вы упорно губите то хорошее, что есть в вас? Разве можно жить такой жалкой жизнью?.. Я не умею ясно выражать свои мысли, но… вы, наверно, все поняли.

Кото несколько раз взволнованно провел пальцами по векам. Он, казалось, забыл обо всем и не замечал москитов, с жужжанием атаковавших его. Невыносимо тяжело было слушать Кото. Скользкая грязь, осевшая на дне души Йоко, грязь, которую она боялась взбаламутить, вдруг всколыхнулась и поплыла у нее перед глазами. В стенке сердца снова образовалась брешь, которую она так старательно замазывала, и сквозь нее ворвался слепяще-белый луч света. Но было уже слишком поздно. Что-то встрепенулось в Йоко, когда Кото уличил ее во лжи, но она в отчаянии махнула рукой – надо забыть его слова, ни на что другое она не способна.

– Я всегда понимала вас. И сейчас поняла. На днях я непременно напишу Кимура, так что вы, пожалуйста, не беспокойтесь. В последнее время вы, по-моему, нервничаете еще больше, чем Кимура, но я ценю ваши добрые чувства. Да и Курати-сан все понимает. Однако вы… как бы это сказать… вы слишком прямолинейны и рассердили его. Ведь так, Курати-сан, да? Давайте кончим этот неприятный разговор, позовем сестер и побеседуем о чем-нибудь более интересном.

– Будь я мастером говорить, мои слова запали бы вам в душу, но что поделаешь. Во всяком случае, я уверен, что сказал правду. Прошу вас, непременно напишите Кимура-сан. Я не стану, разумеется, узнавать содержание вашего письма…

Кото хотел еще что-то добавить, но тут вошла Айко с платком в руках. Кото взял его и торопливо взглянул на часы. Будто не замечая этого, Йоко проговорила:

– Ай-сан, покажи-ка Кото-сан то, знаешь… Кото-сан, подождите минутку. Сегодня мы вам покажем нечто интересное. Саа-тян наверху? Нет? Где же она? Саа-тян!

Появилась Садаё с унылым видом. Щеки ее были покрыты красными пятнами, будто она только что плакала. «Она и в самом деле ушла на кухню, как я велела, и мыла там посуду одна-одинешенька», – подумала Йоко. Сердце ее сжалось от боли, глазам стало горячо.

– Ну-ка, девочки, станцуйте нам танец, которому вы недавно научились в гимназии. Немного походит на котильон, но только немного, а так совсем другой танец. Ну-ка.

Девочки перешли в гостиную. Курати сразу оживился, улыбнулся Кото, словно забыв обо всем, что произошло, и пошел следом за ними, приговаривая: «Интересно, очень интересно!» При появлении Айко Кото тоже оживился, что не ускользнуло от Йоко.

Сестры стали друг против друга. Айко, как всегда, держалась спокойно. Ни капли застенчивости, свойственной девочкам ее возраста, только полуопущенные ресницы на равнодушном лице. А жизнерадостная, беспечная, всегда так мило смущавшаяся Садаё в этот вечер выглядела вялой и чем-то удрученной. Такой безысходной грустью веяло от этой красивой юной пары.

– Раз, два, три, – скомандовала Йоко. Сестры, положив руки на пояс, медленно закружились в танце. Кото, в казарме успевший отвыкнуть от всего красивого, некоторое время, как зачарованный, следил за движениями девочек.

Вдруг Садаё закрыла лицо руками и бросилась в маленькую комнату рядом с прихожей. И тотчас же все услышали ее надрывный плач. Кото, растерявшись, хотел было последовать за ней, но, увидев, что Айко, как ни в чем не бывало, продолжает танцевать, остановился. Айко танцевала с таким видом, словно единственным ее желанием было выполнить обязанность, возложенную на нее старшей сестрой.

– Ай-сан, подожди, – тихо, но с раздражением в голосе сказала Йоко, дрожа от едва сдерживаемого гнева. Ее возмущало бессердечие Айко, продолжавшей танцевать с невозмутимым видом, и в то же время злило своеволие Садаё, нарушившей приказание. Айко, опустив руки, спокойно стояла на месте.

– Саа-тян, что это значит, почему ты так неприлично себя ведешь? Вернись сейчас же! – крикнула Йоко. Но из соседней комнаты по-прежнему доносились жалобные всхлипывания Садаё. Ненависть, эта оборотная сторона горячей привязанности, обожгла сердце Йоко, и она строго-настрого приказала Айко привести Садаё.

Вскоре Айко возвратилась. Она была, против обыкновения, встревожена. Садаё, по ее словам, жаловалась на невыносимые боли. И лоб у нее был горячим, как огонь.

У Йоко упало сердце. Ни разу в жизни не хворавшая Садаё, наверно, не знала, что такое жар. Она стала капризничать с неделю назад, и если у нее лихорадка, то за это время болезнь могла принять опасный оборот. «А вдруг она умрет?» – черным вихрем закружилась в голове страшная мысль. Свет померк перед глазами Йоко. Ну, что ж, и пусть умрет. Как знать, быть может, это та самая жертва, благодаря которой Курати окажется накрепко привязанным к Йоко? «Я принесу ее в жертву!» – так рассуждала Йоко с каким-то необъяснимым спокойствием, испытывая в то же время безграничный ужас. В тупом оцепенении она не заметила, как Курати и Кото вышли из комнаты.

– О-Йо-сан! Скорее идите сюда, у нее жар! И, кажется, не от слез, – услышала Йоко встревоженный голос Курати.

Этот голос словно пробудил ее от сна и вернул к действительности. Она вбежала в маленькую комнату. Садаё лежала, свернувшись комочком и уткнувшись лицом в подушку. Йоко опустилась на колени и потрогала ее затылок. Он буквально пылал.

В душе Йоко словно что-то перевернулось. Все развеялось прахом: и само стремление сурово обращаться с бедной Садаё, если даже она умрет от этого, только бы удержать Курати, и безумный обет, данный ею, несмотря на то что она не отличалась суеверием. Одно лишь желание в этот момент переполняло Йоко: спасти Садаё. Никогда еще Йоко не ощущала с такой силой любовь к жизни и страх перед смертью, как сейчас, когда любимое существо оказалось на волосок от смерти. Она лучше даст разрубить себя на части, чем допустит, чтобы Садаё умерла. Это она, Йоко, убила ее. Невинную, как ангел, девочку… Воображение рисовало ей самые невероятные картины, она во всем винила себя и оттого мучилась еще больше.

Гладя плечи Садаё, Йоко жалобно и с мольбой смотрела то на Курати, то на Кото и даже на Айко. У всех на лице было неподдельное беспокойство, но Йоко казалось, что они притворяются.

Кото вскоре ушел, сказав, что по пути в казарму зайдет за врачом. Йоко было невыносимо тяжело, когда кто-то отходил от сестры, словно этот «кто-то» уносил с собой частичку жизни Садаё.

Наступил вечер, но двери в доме не закрывали. Наконец пришел врач. Он нашел у Садаё брюшной тиф.