Женщина в лиловом

XXVIII

На улице он опомнился. Он не знал, куда пойти, — налево или направо. Все это произошло слишком быстро. Он старался восстановить цепь событий. Все началось с момента, когда Гавриил доложил о приходе Симсон. Он что-то упустил из виду. Вспомнилось, как держала руки сзади Сусанночка. И это было главное. Он должен был тогда же отобрать у нее револьвер. Он, такой осторожный, вдруг глупо доверился обстоятельствам. Теперь он больше не был господином самого себя.

Как это случилось? Это было преступлением с его стороны.

Он решил бежать домой. Ведь она обещала ему вернуться. Только бы еще увидеть ее. Всего один раз. Он ей скажет. Он сумеет ей сказать. Как хорошо, что все это случилось! Ах, как он ее безмерно любит!

Он ломал пальцы. Он перебирал в памяти все, что когда-то отталкивало его в Сусанночке. Ее безвкусные платья, смешные, иногда вздорные слова. Все это не имеет ни малейшего отношения к любви.

Он останавливался на тротуаре и ужасался. Что он мог найти интересного и увлекательного в этой изломанной и вертлявой потаскушке? Да, да, потаскушке, которая ищет в любви острых, возбуждающих эксцессов. И только. Это голый чувственный футляр без души. Как она вошла в его жизнь?

Теперь все ее ухищрения были ему совершенно ясны. Это была дурная новизна. Не более. Воспоминание об ее ласках душило отвращением. Было желание окунуться в горячую ванну, скрести себя ногтями, вытереться начисто одеколоном. Хотелось выбросить из души остатки гадкой чувственности, отвратительной, как гнусная болезнь.

С замирающим сердцем он вбежал к себе в подъезд.

— Сусанна Ивановна не приходила? — крикнул он Гавриилу.

У того было унылое лицо.

— Никак нет.

Понизив голос, он прибавил:

— Она сказала, что непременно придет.

Он мялся:

— Что такое?

Он потупился.

— У них вышло насчет мелочи… не нашлось с собою. Она сказала: «Подождите, я приду вечером».

Ему хотелось поцеловать его и обнять. Он сочувственно смеялся.

Колышко как был, в пальто и шляпе, опустился в передней на стул.

— Боже, что я наделал! — сказал он. — Как я ее люблю, Гавриил!

Он не выдержал и заплакал.

— Будет вам, барин, убиваться. Уж это я вам верно говорю, что она придет. Конечно, это пустяки. Только раз она сказала, она придет. Это уже такое дело. Если бы она мне не сказала…

Колышко почувствовал уверенность. В квартире было тихо. Он сбросил пальто, прошел в кабинет и бросился на диван. Его тело напряглось бесконечным ожиданием. Он не сознавал ничего, кроме медленного, размеренного тиканья маятника. Ему хотелось считать минуты. Он считал, потом бросал. Потом начал с собой говорить: «В окнах заметно потемнело. Она придет, когда стемнеет совсем. Сейчас она бродит по городу. Когда она устанет, она придет сюда».

Прозвонил телефон. Он боялся пошевелиться. Ему хотелось закричать Гавриилу. Он боялся, что это звонит Зина. Может быть, что-нибудь случилось.

«Но нет, — успокаивал он себя, — она обещала дать Гавриилу на чай. Конечно, это мелочи, это смешно».

Телефон прозвонил опять. Он бросился к аппарату, дрожащий, и поднял трубку.

— Мой друг, это вы?..

Говорил ненавистный голос. Он ясно представил себе остроконечный профиль, удлиненные нечеловеческие глаза. Эта женщина крепко держалась за его душу. Она не хотела его отпускать потому, что еще не насытилась. Сжимая трубку в потной горячей ладони, он заговорил, боясь перейти границы в охватившей его безграничной ненависти:

— Оставьте меня, оставьте. Что вам нужно еще? Да, я вульгарен и бездарен. Я человек совершенно не нужный и лишний вам. Вы же сами писали мне, что ни трагедий, ни драм, ни слез. Все, что было между нами, это одно мучительное недоразумение, трудно поправимая роковая ошибка. Я прошу вас навсегда вычеркнуть меня из вашей памяти. Вы слышите меня?..

Он радовался, что нашел в себе мужество высказать ей прямо все, что думал и чувствовал. И от этого им овладела успокоительная истома. Он чувствовал себя точно избитым. Его охватывала нервная дрожь.

— Она жива? — спросила строго Вера Николаевна.

— Я не знаю. Может быть…

Она засмеялась и положила трубку. Он в бешенстве вызвал ее телефонный номер, но никто не отвечал. Он позвонил еще несколько раз, чувствуя нарастающую ярость. Молчание. Молчание. Молчание…

Это значит конец. Это поразило его неожиданностью. Но телефон молчал. Барышня с телефонной станции настойчиво повторяла свой номер. Он бросил трубку, и в ушах его все еще таял отвратительный, вероломный, вызывающий смех. Он почувствовал острое желание найти за шкапом стек, отправиться к ней и бить ее до бесчувствия. Но вдруг поймал себя на этой мысли и улыбнулся.

«А это было задумано гениально, — подумал он. — Впрочем, она — сумасшедшая».

И последним движением воли он сбросил с себя иго нависавшего над ним все эти дни кошмара.