Женщины его Превосходительства

Глава 25

Алина молча проходит в дом, бросая по сторонам заинтересованные взгляды. Аккуратные, как ручная вышивка. Осторожные и насмешливые. Ее губы изгибаются в снисходительной улыбке, когда она подходит к окну и смотрит вдаль. Туда, где белоснежные барханы волн набирают свой разбег. Ее спина идеально-прямая. На ней темно-синий брючный костюм, который великолепно подчеркивает тонкую талию. Под пиджак поддета белая хлопковая майка. На ее шее все так же страдает святой. Но даже у него страдания немного показные. Словно они с Алиной команда.

Потом она резко оборачивается и внимательно изучает обстановку. Небрежно осматривает интерьер. Каждый предмет. Каждую стену и каждую дверь. Будто оценщик недвижимости.

Ее каблуки звонко стучат по ламинату, когда она подходит к камере наблюдения. Останавливается. И склонив голову на бок, смотрит прямо в объектив. Долго. Пристально. Пока ее улыбка не становится шире. И еще насмешливей. И еще надменней. Пока она не поднимает руку и не показывает камере средний палец. А потом резко отворачивается и переводит взгляд на меня.

– С этим разберутся. Не переживай, – взмах ладони в воздухе. Универсальный жест безразличия и вседозволенности. Ограниченного похуизма.

Я сижу на полюбившейся барной стойке, закинув ногу на ногу и курю. А еще очень сомневаюсь в уверенности Алины. И в ее похуизме тоже. Иногда она переигрывает. Но я пока не понимаю к чему вообще этот спектакль. Просто наблюдаю. Со стороны. Я понятия не имею, какие цели преследует она, зато точно знаю свои. Поэтому на ее фразу безразлично пожимаю плечами. Как вам будет угодно.

Вместе с Алиной в доме появляются двое мужчин. Еще двое остаются снаружи. И двое в машинах. Это очень рациональный расчет человеческих душ на квадратные метры территории. Это очень удобная шахматная комбинация со стратегической точки зрения. Если кто и может потягаться с Романовым, так это Алина. Они даже сами не подозревают, как друг на друга похожи. В своих мыслях, поступках, жестах. Взглядах… не на жизнь, а скорее на ситуацию. На жизнь такие, как они смотрят довольно снисходительно. Если не сказать, что недоверчиво. Важнее ситуация. И способы с ней справиться. Найти выход и правильное решение. Потом будет следующая, а за ней еще одна. И еще. Какая-то станет последней.

– Не буду спрашивать, как ты здесь оказалась, – Алина подходит к бару и наливает себе бокал виски. У нее хорошая способность чувствовать себя везде, как дома. Пепел от ее сигареты падает прямо на пол. Она не утруждает себя поисками пепельницы. Бриллиант на ее кольце загадочно сверкает, когда она делает небольшой глоток и задумчиво морщится от спиртного. – Все равно тебе не позавидуешь.

В отличие от Алины рядом со мной стоит пепельница. И я аккуратно стряхиваю в нее пепел. Я не чувствую себя здесь, как дома. Да и как в гостях тоже.

– Или наоборот, – замечаю я, не глядя на нее. Наугад замечаю. За что получаю острый взгляд в висок. Почти как выстрел. Но игнорирую и продолжаю отстраненно курить. Вдыхать и выдыхать дым. В потолок. – Долго еще? Мне надо в город.

Мне надо в город. Мне надо в город. Мне надо в город.

– Что ты имеешь в виду? – ее голос чуть натягивается на вопросительных интонациях. Как леска. Всего лишь чуть больше усилий для показного спокойствия.

Еще затяжка. Еще один вдох и выдох. И дым в потолок.

– У меня дела.

– Я не про это, – она замирает на месте. Хрупкой статуэткой богини. Она сводит брови к переносице, ее взгляд темнеет. Быстро, как небо в горах.

Поднимаю глаза. Отрываюсь от созерцания работы двух умелых техников. От их маленьких лептопов с синими экранами, от разноцветных проводов, соединяющих между собой телефоны, от флешек и USB хабов. Я поднимаю глаза и смотрю на Алину. Честным взглядом.

– А про что? Я не поняла, – вылетаю с темы как болид с трассы Формулы-1. Хорошо, что остались люди, с которыми это можно проделывать. Беспечно. Не задумываясь над последствиями. Хотя, глядя на будто бы заострившуюся Алину, начинаю сомневаться в этом. И в ней. – Алин, мне надо в город. И это все, что мне надо.

На данный момент.

Через четверть часа мы спокойно выходим из дома. Алина садится на заднее сиденье автомобиля и устало выдыхает.

– В памяти компьютера ничего не останется. Когда мы сюда приехали, прежде чем зайти, ребята поколдовали над системой, так что сигнал при открывании ворот не сработал. Несколько камер зациклили на повтор, какое-то время сохранится видимость, что ты еще в доме. В общем-то если не задаваться целью и пристально не следить за тобой, то обнаружить уход будет сложно, – она делает знак водителю и коротко бросает «Домой». Она берет телефон и долго изучает пропущенные звонки. Водит тонким пальчиком по экрану, раздраженно хмурится. Потом кидает его в сумочку и растерянно добавляет. – Извини, но одну запись я не удалила. Не сдержалась. Мы там так мило получились.

Я даже знаю какую. Ту, где я сижу и безразлично пялюсь в стену с глумливой улыбкой на лице, а на переднем плане Алина показывает «фак». Действительно мило получились. Так мило, что хочется прикрыть ладонью глаза и опустить вниз голову. Может быть, заранее попрощаться с жизнью. По крайней мере, успеть вспомнить все прекрасное, что в ней было. Впрочем, было не так и много. Можно не торопиться.

– Ты за меня не боишься?

– Нет, – Алина возвращается к своему телефону и кому-то звонит. Слушает своего собеседника, а потом отводит трубку от уха и говорит в полголоса мне. – Мысли масштабно. Ты не думаешь, что переживать сейчас из-за записи это то же самое, что ехать на машине с отказавшими тормозами и волноваться из-за заедающего багажника? Немного бесполезно. Все равно первое гораздо важнее второго.

Дальше мы едем молча. Она продолжает говорить по телефону. Без перерыва. То смеется, звонко и энергично, то шипит и цедит слова, словно через сито. Она сбрасывает номера и набирает другие. Сдержанно прощается, прерывает на полуслове, желает удачи, назначает встречи.

Когда мы въезжаем в город, я говорю:

– А мы ведь в одной машине, Алина. И она, как ты выразилась, несется без тормозов. Останови здесь, я выйду.

Она щелкает пальцами и просит водителя припарковаться. Смотрит на меня и задумчиво произносит:

– Тебя ждать вечером? Вернешься? Поболтаем.

Я не отвечаю. Ступаю твердо на пыльный тротуар и захлопываю за собой дверь. Автомобиль за моей спиной степенно трогается, вливается в общий поток и исчезает за поворотом. Вместе с Алиной. С ее насмешливой улыбкой и твердым взглядом. С ее платиновым святым на тонкой цепочке и вечно звонящим мобильником. Они все вместе исчезают за ближайшим поворотом.

Когда я появляюсь у Ришки, она бросается ко мне, обнимает тонкими ручками за талию и прижимается щекой к животу. Ее первая фраза:

– Я думала ты больше не придешь.

Подхватываю ее на руки и, не смотря на тянущую боль в спине, кружу в воздухе.

– Я же обещала, – утыкаюсь носом в ее короткие волосы и вдыхаю полной грудью такой нежный, детский аромат. Ее глаза светятся, ее улыбка светится. Она вся, словно наполнена светом. Рядом с ней тепло. Так тепло, что хочется зажмуриться от удовольствия. И засмеяться. Просто так. Я наглый потребитель ее радости. Я питаюсь ее положительными эмоциями. Я готова сделать все, чтобы только видеть ее улыбку. Сделать для нее. Сделать для себя. Она мой праздник. Личный праздник. В узких ладошках.

Опускаю ее на землю и присаживаюсь рядом на корточки. Треплю ее волосы и шутливо дергаю за нос.

– Я же обещала. Ты помнишь, что обещания не нарушают? Это навсегда. Это здесь, – показываю себе на грудь, а потом касаюсь пальцами ее острых ключиц.

– Тебя так долго не было, – она обвивает руками мою шею, и прижимается лбом ко мне. Наши глаза совсем близко. Наши взгляды не пересекаются – они продолжение друг друга.

Я шепчу:

– У меня для тебя предложение. Сегодня уже поздно, но завтра я приеду с самого утра, и мы пойдем гулять в парк. Хочешь?

Ее зрачки расширяются от удивления. И она быстро кивает.

– Обещаешь?

– Чего бы мне это не стоило.

Я сижу с ней до самого позднего вечера. Пока она не засыпает, пока меня не просят уйти. Если бы мне только разрешили остаться на ночь, я бы осталась. Я бы сидела рядом с ее кроватью и смотрела бы, как она спит. Все равно свою ночь мне больше некому подарить. Она никому не нужна. Кроме Ришки.

Я договариваюсь с врачами на завтрашний день. Убеждаю их, что мне можно доверять. Что мне можно доверить ребенка. На каких-то полтора часа. Я смиряюсь со словом «волонтер» и пишу расписки. Нет, я не преследую никаких целей. Да, я обязуюсь вернуться к полудню. Да, я понимаю всю ответственность и в случае чего готова нести за все ответ.

И все-таки я выхожу из центра со всеми возможными разрешениями. На полтора часа завтрашнего дня. Я вдыхаю хрустящий вечерний воздух и чувствую, как замерзают ноги. Я в растерянности стою на перекрестке и не знаю, куда дальше идти. Но в руках у меня бумаги с разрешениями. И я сжимаю их как самое ценное, что у меня есть.

И все-таки растерянность. Гнетущая. Есть шаг, но не знаешь, куда его сделать. В какую сторону. Вроде бы некуда. Нигде не ждут. Своеобразное, дерьмовое чувство. Здравствуйте, пустые вечера. Так выглядит неприкаянность. Ни дома, ни мужа, ни друзей.

Охуенно. Хоть табличку вешай «Отдамся в хорошие руки».

Ловлю такси и еду к Алине.

Алину мой визит совершенно не удивляет. Или она тщательно это скрывает. Впрочем, в любом случае, это тешит ее самолюбие. Ей нравится, когда в ней кто-то нуждается. Когда она милостиво может предложить свою помощь. Или поддержку. Или крепкое дружеское плечо.

Судить о ее искренности в этом направлении – нереально. С таким же успехом можно всматриваться в морское дно сквозь толщу льда. Хрен чего увидишь. Остается только надеяться, что оно там есть. Теоретически.

Она наливает два бокала виски и протягивает один мне. Садится на подлокотник кресла и вытягивает ноги. Милая. Уставшая. Без косметики. Без украшений. Без замашек железной леди. Всем нам необходимо место, где можно не притворяться. Где можно расслабиться и скинуть туфли с гудящих ног. Где можно расплакаться, где можно спрятаться. Где можно зализать раны. Напиться. Выспаться. Собраться силами.

Каждому. Нужно. Такое. Место.

Хорошо, если оно есть.

У меня – нет. И я чувствую себя обделенной. Или ущемленной в чем-то важном.

Я вспоминаю дом Романова у озера. Просто это первое, что приходит в голову. Случайно.

Алина закрывает глаза и делает глоток виски. Кубики в ее бокале возмущенно звенят. На ободке остается след от ее губ.

– Итак, ты рассказала ему, чем занимаешься? Помимо того, что ублажаешь его прихоти?

Я разглядываю кончики своих ногтей. И думаю, что пора сходить в салон на косметические процедуры.

– О таком не рассказывают, – тихо замечаю я и думаю, что пора записаться в фитнесс центр. Можно начать с пробежки по утрам. Еще сесть на диету и посетить несколько сеансов тайского массажа. Внести систему. Составить график.

– Мне кажется, что даже Романову не понравится, что он трахается с бомбой замедленного действия. Может, он и любит драйв, но не до такой степени.

Я изучаю кончики волос, перебираю пряди и думаю, что пора сходить в парикмахерскую.

– Мне плевать. О таком не рассказывают.

Мне бы хотелось, чтобы на этом наш разговор о Романове закончился. За неимением других общих тем. Но Алина вдруг отставляет свой бокал, быстро поднимается со своего места и стремительно подходит ко мне. Опускается рядом на колени и берет за подбородок двумя пальцами.

– Посмотри мне в глаза и скажи, что ты в него не влюбилась. Скажи мне это немедленно. Сейчас же.

Смотреть в ее глаза и так-то не просто. Чтобы открыто и долго. Пристально и прямо. Чтобы выдержать хрустальный взгляд. Острый, словно битое стекло. А в комплекте с подобными вопросами это более чем некомфортно. Есть вопросы, которых ждешь и всегда знаешь, как на них ответить. Например, «Как дела?». А есть, которые вгоняют в ступор. Заводят в тупик.

Я молчу, насмешливо приподняв одну бровь. За каждым молчанием – своя истерика. За каждым молчанием – свой смысл. Для тебя и для других. Молчание универсально. Если есть возможность – всегда молчите. Так есть шанс быть неправильно понятой.

– Ая, скажи, – она не дает мне отвернуться. Держит крепко за лицо, совсем не по-женски. Ее пальцы оставляют на коже красные следы. – Тебе потом будет больно, понимаешь? Очень больно.

– А мне и сейчас, – отвечаю, не разжимая зубов. Одними губами. – Не слишком приятно.

Она отпускает пальцы и проводит по моим волосам. Снова и снова.

– Давай, это исправим. Сходим на следующей неделе на открытие клуба. Нового, жутко модного.

– А поможет?

Алина улыбается.

– Это всегда помогает. Ненадолго, но помогает. Как раньше, помнишь?

Помню. Раньше все было проще.

Спрашиваю, можно ли мне у нее переодеться. Во что-нибудь не столь консервативное. Без тонкого кружева и сексуальных подвязок. Без разрезов и вырезов. Без каблуков и чулок. Что-нибудь удобное для прогулки в парке. Чтобы не думать, насколько высоко задралась твоя юбка. Она отвечает «Конечно» и предлагает потертые узкие джинсы и футболку. Подобных вещей в моем гардеробе не было, наверное, с рождения. А у Алины есть. У Алины есть все, что может пригодиться в жизни. Джинсы, футболка, план отступления и запасной план отступления. Алина никогда не останется в неудобной одежде и неудобном положении. Она научилась смотреть далеко вперед. Я – нет.

Сидя с ней в темной спальне, с плотно задернутыми шторами, в свете тусклых светильников кремового цвета, понимаю, что лучше бы мне сейчас оказаться не здесь. То есть моя дальновидность все так же продолжает давать сбой. Она барахлит, как старый матричный принтер. С натягом выдалбливает очередное решение на поверхности моего мозга.

Я знаю, что оно, возможно, неверное. Неправильное. Опасное.

Я знаю, что мне вообще не стоило об этом даже думать. Хотя бы из чувства самосохранения. Того самого, что призвано защищать от необдуманных шагов.

Я знаю, что получу за него неодобрительный взгляд Алины и увижу растерянность в ее глазах.

Ей не понять почему. Почему я хочу вернуться в гостиницу.

Когда я выхожу от Алины, у нее снова звонит телефон. Она посылает мне воздушный поцелуй и закрывает дверь. И только потом отвечает. Я слышу ее звонкий голос, пропитанный едкими интонациями. Я слышу ее язвительный смех. Я слышу ее короткие фразы.

Когда стоишь по другую сторону двери, всегда рискуешь услышать что-то, о чем потом будешь жалеть. Не бывает приятных новостей за дверью. Приятными новостями делятся, глядя в глаза. Остальным – в твое отсутствие.

Алина говорит:

– Ее здесь нет. И не было. Хочешь проверить? – я жду, а она добавляет насмешливо и чуть нараспев. – Приезжай.

Ее голос удаляется, но до меня все еще доносятся обрывки слов:

– Только без этого. Мы говорим о разных вещах и не надо мне угрожать. Я понятия не имею, где она.

Она могла говорить с кем угодно. О ком угодно. Совсем необязательно, что обо мне. И совсем необязательно, что с Романовым. Но эта мысль не дает покоя. Не дает покоя и то, что они знают друга-друга. Настолько хорошо, чтобы созваниваться. Чтобы разговаривать тоном далеко не посторонних людей.

На автомате проверяю свой телефон. Точнее, его наличие. И не обнаруживаю. Нет телефона – нет вестей. Скорей всего, я оставила его в центре. Готова рассмеяться. Громко и вызывающе. Подняв голову к небу.

Прислоняюсь спиной к перилам и задумчиво прикуриваю. Очередную. Может быть, десятую или двадцатую за день. И будет еще столько же. Будет все. Полный набор. Пустой номер, выцветшая ночь, смятая постель. Время и возможность обо всем подумать.

Ночью все возвращается на круги своя. О том, чтобы заснуть, и речи быть не может. Даже просто закрыть глаза. Расслабиться. Нет. Нервы натянуты, они вытянуты и выдернуты на хрен. Они намотаны и измотаны. На кулак и чьи-то красивые запястья. Они раскатаны по всей площади помещения. Тонким слоем. Как маслом. Они затоптаны звуками. Как грязными ботинками с тяжелыми подошвами.

Не думаю о том, что будет, если сейчас появится Романов. И так знаю, что ничего хорошего. Но лучше его встретить здесь, чем в любом другом месте. В идеале – завтра. После пяти я абсолютно свободна. После пяти, я ко всему готова. Ко всему, что может предложить мне мое воображение. Мое, не его. Даже в воображении мне с ним не тягаться.

Мой недопобег имеет все шансы дерьмово закончиться.

Но я все равно нахожусь в полной уверенности своих действий. Не жалею. И стараюсь не думать о плохом. Насколько это позволяет вязкая тишина номера. В которой отчетливо прослушивается каждый посторонний звук. Чужие шаги за дверью, чужие голоса, скрип дверей – все это в груди. Отдается эхом. Пульсом. Ударами. В под дых. Так что сердце замирает, а потом снова заводится. Нормально.

Смотрю на часы. Считаю их. На пальцах. Перебираю как любимые погремушки. Все еще верится, хоть и с трудом, что два дня это не пустые слова. Телефонный разговор Алины – не обо мне. И не с ним. Все еще верится в отсрочку на сутки. А потом… Потом я готова.

Утром наспех заказываю кофе. В моей общей недосуете выглядит это забавно. Так, словно кто-то щелкнул пальцами и заставил меня двигаться. Быстро двигаться. Будто я не успеваю. Будто до этого у меня не было свободного времени, на то чтобы спокойно позавтракать. Не было целой ночи и бесконечных минут ожидания. Пустых и долгих, наполненных острым ритмом сердца. Я практически залпом выпиваю горячий напиток, накидываю куртку и спускаюсь вниз.

Воздух на улице сухой и холодный. Пропитан утренней свежестью и колючим инеем. Машины на дорогах в тонком слое льда. Перемещаются в пространстве, словно в замедленной съемке. Светофоры, сигналы, пробки. Тяжелый туман. Утро с его обычными обитателями. Серый асфальт и серое небо. И я. В распахнутой куртке и растянутой футболке. Среди дорогих костюмов, дорогих автомобилей, кашемировых пальто и кожаных портфелей. В самом престижном районе города. Курю, с наслаждением перемешивая в легких выхлопы бензина и никотина.

Взгляд скользит по территории парковки. На всякий случай. На тот самый последний случай, чтобы не выглядеть испуганной идиоткой. Замершей от неожиданности. А ведь знаю, что если вдруг увижу знакомую машину – передернет. Все равно передернет. Сколько бы я себя не контролировала. Сколько бы не задерживала дыхание. До скольки бы не считала про себя.

Моя недореальность с трудом воспринимает Романова. Она сжимается в тугой узел от предчувствия. То ли удара, то ли одобрительного поглаживания по голове. Впрочем, если быть откровенной – до одобрения дело не доходило. Подыхало в истоках.

Собираю последние наличные на такси и привычным жестом поднимаю руку.

Точно так же я могла бы каждое утро отправляться на работу, ощущая на губах горький привкус кофе. С остатками сна на ресницах. С влажными после душа волосами. Прокручивая в голове какой-нибудь сраный доклад о делах какой-нибудь сраной компании. Вспоминая назначенные на день встречи, совещания, конференции. Это тот путь, по которому я должна была развиваться. К которому должна была стремиться, будучи ребенком своих родителей. Мой мозг обязан был быть заточен на успех. На фавор. А вместо этого он питается шаткой недореальностью и вполне доволен. Сыт. Это именно та дорога, по которой я бегу в первых рядах за призовым местом. И, аллилуйя, мне ничего не стоит его взять.

Если предложение Алины о вечеринке в модном клубе останется в силе, если я в силах буду его принять, то непременно им воспользуюсь. Хотя бы для того, чтобы вновь почувствовать себя человеком, который успешно и с удовольствием проебывает свою жизнь. В шампанском, наркоте и музыке. В мире, который давно положил на всех. Забил ржавые гвозди в мечты и иллюзии. Это может быть весьма приятным занятием. Идти в ногу со временем. Быть в ритме своих привычек. Жить в мире, который ничего от тебя не ждет и ничего не требует. Это феерично и ни к чему не обязывает.

В центре встречаю Женю. Почти сразу же, едва только выхожу из такси. Минуя все промежуточные этапы развития отношений, мы с ним непринужденно переходим в категорию «добрых знакомых». Непринужденно с его стороны. Так легко, что я несколько охреневаю от его быстрых объятий и дружественного щелчка по носу. Молчание, в моем случае, это не радость. Я просто не знаю, что сказать. И как на такое отреагировать.

– Как дела? – его руки ложатся мне на плечи и слегка сжимают.

Спонтанно можно переспать. Подружиться – нельзя.

И если для секса достаточно провести две минуты вместе, то для дружбы двух встреч явно недостаточно. Для чистой и ничем не замутненной дружбы. Не напоказ, а ради теплых чувств.

Я смотрю ему в глаза, а губы изгибаются в неуверенной улыбке. Кривятся. Ради приличия. Скулы сводит от усилия изобразить радость на лице. Когда не знаешь, как поступить – улыбайся. За улыбкой можно скрыть недоумение. И еще много чего, как за каменной стеной.

– Уже знаешь зачем я здесь? – стремительно поднимаюсь по лестнице, говорю, чуть повернувшись в его сторону. Ровно настолько, чтобы заметить, как он недовольно тряхнул головой.

– Знаю. Я знаю об этом месте больше, чем ты думаешь. И о его обитателях тоже, – он резко останавливается и преграждает мне путь рукой, перехватывая за талию. Мы оказываемся в каких-то недоразвитых объятиях. Чтобы заглянуть ему в глаза, приходится задирать голову. Приходится отстраняться и делать шаг назад.

Я говорю:

– Начнешь отговаривать? Объяснять, что я не права? И мои поступки нерассудительны? Я все это слышала еще в прошлый раз.

Он отпускает меня, и мы идем дальше. Стройным шагом. Нога в ногу. И молчим. Но когда приближаемся к палате, я нарушаю тишину:

– Ты не можешь знать, как лучше. Это просто невозможно.

Женя ничего не отвечает. Возможно, ему просто нечего сказать. Как-то ответить на мое упрямство. Его глаза не смеются, как обычно и взгляд не сияет. Он тяжело вздыхает и растерянно трет переносицу в поисках нужных слов.

Нет их. Этих самых слов.

Прислоняюсь плечом к стене, к той самой, на которой развешены рисунки. Но уже другие. Пока меня не было произошли изменения. Такие изменения, о которых мне не хотелось бы знать.

Мы стоим друг напротив друга и думаем каждый о своем. Мне не надо далеко продвигаться в своих мыслях. Они простые и почти примитивные. Я смотрю на него и понимаю, что кому-то с ним чертовски повезло. Ведь есть же он в чьей-то жизни. Просто есть. Надежный, улыбчивый, ответственный. Пусть упрямый, но с открытым спокойным взглядом. Он твердо идет по жизни и будет так же твердо вести тебя за собой. С таким не страшно засыпать и не страшно просыпаться. С таким просто не страшно. Он внушает доверие и надежду, что в людях осталась человечность. От которой чуть теплее.

Мне еще ни на кого не приходилось так смотреть. Под таким углом зрения. Мужчины, которых мне довелось встретить в своей жизни никогда не подходили под слово «везение». Они все невезение в чистом виде. Холодные, расчетливые. Их счастье – в нулях. Их горе – в алкоголе. У них есть все, но их нет ни у кого. Они сами по себе и сами для себя. И я не говорю конкретно о Романове. Обо всех. Обо всех породистых шавках. Будь они прокляты.

– Через час мы с Аришкой пойдем гулять, – я оглядываюсь на электронные часы в коридоре, словно подтверждая тем самым свои слова. – Пока не хочешь посидеть с нами?

Я открываю дверь, и мы вместе входим в палату.

Можно играть в Твистер. Можно смеяться. Можно слушать заливистый смех Арины и смотреть, как он переливается в воздухе, словно мыльные пузыри. Всеми цветами радуги. Это может приносить удовольствие. Удовольствие от столь теплой, но при этом непривычной компании. У меня не было детей. Даже в близком окружении. А рядом с ними все просто – всего лишь делать то, что приносит радость. То, что заставляет улыбаться. Открыто. От души. Изнутри, а непосильно. Когда улыбку невозможно удержать в себе, сохранив при этом серьезное выражение лица. Когда этого делать и не надо.

Бывают такие моменты. Откровенной воздушности во всем. Наверное, бывают.

Так вот, упираясь ладонями в разноцветные круги и пытаясь дотянуться ногой до зеленого поля – я этого не чувствую. Никакой, совершенно никакой воздушности. Ни легкой, окрыленной свободы. Ни безмятежного счастья. Я думаю о том, что хорошо, что на мне джинсы. В них действительно удобно. Резвиться.

Но ощущаю я себя глупо. Настолько глупо, что и правда хочется расхохотаться от этой глупости. Некоторые нюансы воспитания ничем не перешибить. Не зря мне все время, начиная с сознательного детства, вколачивали как себя правильно вести. Это дерьмо настолько плотно засело у меня голове, что играя в подобные простые игры, я так и вижу себя со стороны глазами своей матушки, которая презрительно улыбается и закатывает к небу глаза. Ее пальцы ложатся на виски, и она тяжело вздыхает «О, Боже, Анна. Сколько тебе лет? Как ты себя ведешь?». Именно это и бьет по сознанию. Больнее всего. Мать, которая с утра всегда была, словно вылизанная. Отполированная. В строгом домашнем костюме. Уже к завтраку. Даже вставая ночью попить воды, прежде чем выйти, она расчесывалась, накидывала на плечи прозрачный пеньюар и засовывала свои точеные ножки в мягкие туфельки на каблучке.

Женя спрашивает, когда я успела подать документы. Я мычу из под него нечто невразумительное. Я советую ему подвинуться, чтобы я смогла занять положенный мне круг. Чтобы поддержать компанию и не проиграть почти сразу же. Волосы застилают мне глаза, и я ни черта не вижу, только слышу, как откуда-то со стороны звенит, как воздух на морозе, смех Ришки.

– Это сделать мне никто не мешает.

Мне ближе блек джек и покер с их изумрудными столами, шампанским и элегантными вечерними платьями. Видимо, так быть не должно. Должно быть что-то другое. Но так есть. И это правда.

Я говорю:

– Если откажут – напишу еще раз. И еще раз. Мне надо как-то вырываться из всего этого.

Передвигаю руку на красный круг и оказываюсь лицом к лицу с Ришкой. Подмигиваю. Улыбаюсь.

– Одомашниться что ли. Я устала, но у меня нет повода остановиться. Я знаю, что могу и хочу жить по другому, но я так же знаю, что просто так мне никогда к этому не прийти.

– И давно ты привыкла использовать других в своих целях?

Изворачиваюсь, чтобы посмотреть ему глаза. Задумчиво замираю. Моя поза такая же неудобная, как и вопрос.

– Все, что мне надо это импульс к действию. Я никого не использую. Я пользуюсь случаем что-то поменять. Не важно в какую сторону. То есть, о результате я не думаю совсем. Главное процесс. Сама тенденция. Не стремление к лучшему, а просто стремление. Но для этого мне нужен кто-то, кто заставит меня двигаться.

– И сейчас это Арина?

– Да. Это плохо?

– А что будет потом? Когда представится другой случай?

Я молчу не потому, что мне нечего сказать. Я молчу не потому, что Женя загнал меня в угол своим вопросом. Мой взгляд скользит по линолеуму, по его блеклому выцветшему рисунку, затоптанному и замызганному. Взгляд передвигается в пространстве. Очень медленно и осторожно. Между секундами. Выхватывает детали. Всего лишь момент, чтобы вскинуть голову и отбросить волосы с лица. В этот момент я просто замечаю чуть больше, чем в предыдущий. На каких-то несколько сантиметров. И первое, что я вижу после линолеума – это носки идеально начищенных туфель. Черных и кожаных. У себя под носом.

Я так резко дергаюсь в сторону, что не удерживаю равновесие. В том числе, душевное. Эффект равносилен удару электротоком. Неожиданному удару, но до мозга костей. С резкой неконтролируемой реакцией тела. С губ срывается грубое «Бл?дь» и катится тяжелым свинцовым шаром по полу.

Женя не успевает сообразить, что происходит. Он вообще ничего не успевает и ничего не понимает. Смех Арины обрывается, когда я вдруг, сбивая весь порядок игры, падаю на колени. Все остальные падают вместе со мной. Все-таки твистер прекрасно развивает командный дух и великолепно позволяет чувствовать партнеров. Всем телом. Но в отличие от меня, они все так же не понимают, что происходит. Они на шаг отстают от моего понимания. От моего знания, что дальше ничего хорошего не случится.

Мой взгляд упирается в отглаженные стрелки брюк. Поднять голову и посмотреть в глаза Романову – не хватает смелости. И наглости. И еще чего-то там, что придает уверенности в любой ситуации. Я стою перед ним на коленях и судорожно соображаю, что делать дальше.

Его слова проникают в легкие вместе с кислородом. Растворяются в крови. И потом только доходят до мозга. С безумным опозданием. По всем статьям.

– Он или она? – слишком спокойно, чтобы поверить в это самое спокойствие. Слишком тихо, чтобы услышать безразличие. Как-то совсем не так, чтобы убедиться в благополучном исходе. Его тон мне не нравится. В нем переизбыток «слишком». До неестественности.

Сглатываю комок в горле. Заставляю себя чуть откинуться назад. Но подняться на ноги пока не могу. Даже для того, чтобы хотя бы немного с ним сравняться.

Романов смотрит только на меня. Будто больше в комнате никого нет. Вернее, больше его никто не интересует. И лишь когда он вновь повторяет свой вопрос, следует короткий кивок головой. Но взгляд остается неподвижным. Как и он сам.

– Не заставляй меня самому это выяснять.

Все еще спокойно, но уже на грани. Сквозь плотно сжатые зубы. Все еще тихо, но уже больше с тихим рычанием.

А я думаю, как бы не подставить. Как бы не выбрать неправильный ответ. И какой он вообще будет правильный.

Ришка, наконец, выбирается из под Жени и бросается ко мне. Ее тонкие ручки обвивают шею. Глаза расширены от страха. Она шепчет мне на ухо.

– Ань, это кто?

Мое бездействие, мое оцепенение кончается. Ровно с ее словами. Я резко поднимаюсь и подхватываю девочку на руки. На моих губах расцветает натянутая улыбка. Ришка хорошо знает ее цену. Точнее, бесценок. Она умеет распознавать искренность. Потому что, когда это редкость в твоей жизни – волей-неволей научишься различать любые ее проявления.

Но дело сейчас не в этом.

Необходимо любыми способами замаскировать растерянность. Граничащую с паникой.

– Это Саша. Помнишь, я вчера говорила про прогулку? Он поедет с нами, – на принужденно-радостной ноте восклицаю я и делаю шаг навстречу Романову. Прижимаюсь к нему всем телом и быстро целую. В уголок губ. – Как хорошо, что ты приехал. Мы тебя ждали. Милый, это Арина.

Моя речь похожа на пулеметную очередь. Будто бы, если я остановлюсь, мир рухнет. Будто бы его надо поддерживать своим голосом. Постоянно.

«Милый» выходит сдавленным и сжатым. Как смятый комок бумаги.

Поцелуй такой же.

Сама идея дала бы фору любой херовой идее. Она побила бы рекорды по своей дебильности и глупости. Ничего хуже придумать я не могла. В принципе. Но за несколько секунд в свободном пользовании, трудно выдать оригинальное решение.

Отпускаю Ришку на пол и прошу ее одеться. Собраться. Исчезнуть на пару мгновений.

Позади меня Женя. Сидит и с интересом следит за событиями. Как сторонний наблюдатель.

Я рада, что у него хватает ума не вмешиваться. Не встревать. И просто не обозначать своего присутствия. Хороший мальчик, сообразительный. С врожденным чувством такта. Бывают такие, которым всегда больше всех надо. Сказать свое веское слово.

Я рада, что Женя не из их числа.

Я рада, что не ошиблась в нем.

И все же, больше всех меня радует Романов. Что ему тоже хватает такта промолчать. Хотя его молчание бьется в железной клетке, как загнанный зверь. Скалится и рычит. Разъяренное молчание. Чувствовать на себе его взгляд – это то же самое, что вгонять в позвоночник тонкие стальные струны. Вдоль по спинному мозгу. До «приятной» дрожи в коленях.

На губах у меня до сих пор его запах.

На губах у меня до сих пор смятая улыбка.

Я говорю:

– Потом, – и делаю шаг вперед. Струны проникают в вены и стягивают их жестким корсетом. – Можешь делать, что хочешь. Но сейчас, – диафрагма сжимается, так что становится трудно дышать. Мои слова на выдохе. Одном единственном. Теряют звуки, превращаясь в шепот. Или хрип. – Не смей. Просто не смей.