Женщины его Превосходительства

Глава 29

Пока мы едем по ночной дороге, я прошу его остановиться. В каком-нибудь мотеле, отеле, гостинице. Неважно. Ехать с ним страшно. И опасно. Но Романов даже не трудится мне отвечать, молча усмехается. И игнорирует дальше. Игнорировать у него всегда получается лучше всего.

Шутки в сторону. На двухстах километрах, мои пальцы судорожно сжимаются на ремне безопасности. Можно подумать, что меня это спасет или хоть чем-то поможет. В случае, если он в своем невменяемом состоянии не справится с управлением. На скользкой, прихваченной льдом дороге.

Чувствую, как адреналин начинает активно растворяться в крови. Как учащается пульс. Как заходится сердце в висках. Его манера вождения – для меня дикость. Особенно после неторопливых лимузинов.

Я не домашняя девочка. Просто у меня всегда были другие условия обитания.

Можно килограммами втягивать в себя кокаин, но при этом бояться быстрой езды. Если смотреть глобально, то нет никакой разницы, каким способом свести счеты с жизнью. Ну, или хотя бы увеличить на это свои шансы. Но…

Но сегодня у меня не подходящее для этого настроение. Бывают не подходящие к платью серьги. А бывает не подходящее к ситуации настроение. Как золотое кольцо к серебряной цепочке. Вроде бы ничего страшного, но стиль сразу теряется.

– Ты мог бы мне хоть раз уступить, – наконец выдыхаю я и отворачиваюсь. – Твой мир бы от этого не перевернулся.

– Конечно, нет, – соглашается он. – Но и с тобой ничего не случится, если ты посидишь тихо еще пятнадцать минут.

По крайней мере, я точно знаю, что его пятнадцать минут не растянутся на полчаса.

В плане точного выбора слов – ему нет равных.

В его доме светло. Или это не его дом, а просто другая разновидность гостиницы. Личные апартаменты, в которых нет ничего личного. Зато есть разумное вложение денег.

Место куда можно приехать, когда находишься поблизости. Случайно. Или специально. Например, на выходные.

И все здесь так же, как в прошлый раз. Белоснежные стены, хмурое озеро за окном, глухая тишина и шорох волн.

Из нового – только трещина на стекле. Кривая. От удара со злости. А может, от ветра. Где тут разобраться в следственно-причинных связях.

– Разбилось, – замечаю я и провожу пальцем по изогнутой линии. Края острые. Режутся. И больше нет цельной картины пейзажа. Распалась. На неправильные многоугольники. Как мозаика.

Романов стоит сзади, и я вижу его через отражение. Через мозаику битого стекла. Он бросает короткий нетерпеливый взгляд в мою сторону и небрежно отмахивается.

– Бывает.

Бывает. Все бывает.

– Особенно, если бросаться тяжелыми предметами.

– Будешь напоминать мне о не самых приятных моментах моей жизни? Не утруждайся, у меня хорошая память.

Я ничего не собираюсь делать. Ничего говорить и ничего добавлять. Когда мы поднимаемся наверх, я молча подхожу к нему и кладу ладони на ворот его рубашки. Шепчу тихо: «Можно?». Прежде чем расстегнуть пуговицы и коснуться поцелуем его ключиц.

Он кивает. Соглашается. Мы вместе соглашаемся, что в тишине лучше. Без слов. Без фраз. Без объяснений. Одними губами по горячей коже. Языком. Задерживая дыхание.

Мои пальцы скользят к ремню. Справляются с пряжкой.

И только потом я медленно опускаюсь перед ним на колени.

***

Первое, что я вижу, когда открываю глаза – небо. Голубое, словно покрытое глазурью. Ясное и высокое. Это небо компенсирует холод дома. Наполняет его воздухом и жизнью. За это небо с розоватыми облаками – можно простить все.

За возможность, едва проснувшись, вдохнуть солоноватый свежий запах. Услышать тихий шепот озера и крик чаек.

И тогда пробуждение никогда не покажется ужасным. Лучи солнца согреют и рассеют все плохое. Потому что не может быть ничего плохого, когда вокруг столько света. Когда блики от воды пляшут на белоснежных стенах. Танцуют на коже. Оседают на ресницах. Когда лениво щуришься и безотчетно улыбаешься новому дню.

Здесь все буквально пронизано солнечным светом. Пропитано. Наполнено. До отказа. Чтобы это понять, нужно было всего лишь проснуться. Не торопясь. Не спеша. Чуть-чуть полежать, не двигаясь. Под мягкими сатиновыми простынями. Закрыть глаза, прислушаться. Медленно. В пространстве. Примеряя на себя каждую минуту. Каждый звук. Проникнуться. А потом перевернуться на живот и уткнуться лицом в подушку. Ощутить, как тягучий сон отходит в сторону. Как кровь наполняется кислородом, а затекшие мышцы расслабляются. Потянуться. Всем телом как кошка. И заурчать от удовольствия.

И даже тот факт, что я одна, не портит настроения. Не портит, но оставляет привкус недостаточности. Легкий осадок разочарования. Почти незаметный.

Сквозь туман сна, помню его быстрый поцелуй. И такое же быстрое прикосновение к обнаженным плечам. На прощание. Прежде чем уйти.

Помню его запах и дыхание у кожи. Помню его. Рядом.

Помню, как сквозь туман сна, хотелось попросить его не уходить. Только хотелось… или действительно попросила. Вот только ответа не помню. Или его и не было.

После него на столе осталась визитка с телефоном такси. И его короткая фраза: «Если захочешь уехать, позвони по этому номеру». После него осталась недопитая чашка кофе. Две сигареты в пепельнице. Приоткрытое окно. И едва заметный аромат туалетной воды. Все.

У меня нет телефона, так что мне не приходится ждать его звонка. В который я не сильно-то верю. Так даже проще. Нет надежды – нет разочарования. Разочарование всегда появляется в паре с возможностями. Особенно с упущенными. Это прям-таки любимая комбинация для натянутых нервов.

Наверное, поэтому я тут не задерживаюсь. Остаться – означало бы признать, что все остальное отошло на второй план. Кроме него. Но у меня действительно есть дела. Какие-то. Где-то. Зачем-то.

И вся эта неопределенность держит в тонусе. Не дает расслабиться.

Ночью, прежде чем заснуть, Романов сказал мне:

– Тебе тяжело, потому что ты не знаешь, чего хочешь.

Его голос был глухой. Его голос был у самой кожи. В районе шеи. Он обнимал меня сзади и облизывал словами. Так что я не слышала их, а чувствовала.

Я ответила:

– Мне тяжело, потому я слишком многого хочу. Одновременно. А так не бывает. Приходиться выбирать.

– Значит, ты не умеешь выбирать.

– Значит, не умею.

Его руки покоились у меня на талии. И он так крепко прижимал меня к себе, что иногда было трудно дышать. А еще было трудно вот так вот лежать рядом с ним. Просто лежать. В непосредственной близости. И до одурения вдыхать запах его кожи. Закрыв глаза, стараться запомнить момент. Каждую секунду.

– Меня никто этому не учил.

– Сама научишься, когда вырастешь.

– Будет поздно.

– Так оно обычно и бывает. Иначе никогда ничего не поймешь.

Лучше бы это был просто секс. Но секса не было. Было ранее утро и наш тихий шепот. Были осторожные прикосновение и сплетенные пальцы. Было молчание, а в молчании – отчаяние. Было то, чего никогда не было. Между нами. Что-то, что придавало минутам дополнительный вес. И этот вес ложился тяжелым грузом на плечи.

– Тогда скажите мне, мастер, как же быть? – я пыталась разукрасить безысходность иронией. У меня это паршиво получалось. Блекло и неумело.

Он не обращал на мои попытки внимания. Целовал между лопаток. Между своими ответами. Между мгновениями тишины. От его губ исходило тепло. Кожу царапала щетина. И мое дыхание перехватывало. От каждого его прикосновения.

– Привыкай считать свое решение единственно правильным.

Я смотрела прямо перед собой. В густую темноту предрассветных сумерек. Смотрела и понимала, что в чем-то он прав.

Только правота способна убить сомнения.

***

Возвращаюсь в гостиницу. Я всегда в нее возвращаюсь. Как в родной дом. В любом случае, возвращаться мне больше некуда.

На стойке регистрации, мне передают сообщение от Алины и адвоката Татьяны. В такой последовательности. Или другой. Алина напоминает о том, что в субботу мы идем на открытие клуба. Татьяна – просит о встрече. Она оставляет свой номер телефона. Алина – нет.

Алина не просит. А ставит перед фактом.

Поэтому я благополучно оставляю ее без внимания и, изучив настенный календарь, набираю со служебного телефона Татьяну.

Если понадобится, Алина и так меня найдет. Все эти напоминания, сообщения – формальность, не более. Видимость дружеских отношений. Поддержки, заботы и прочей фигни.

Татьяна будто ждет моего звонка. Отвечает тут же. На первый или второй гудок. Она говорит:

– Нам надо встретиться.

Я не успеваю ничего ответить, как она добавляет:

– Встреча затянется. Часа на три, как минимум. Поэтому мне нужно твое свободное время. Лучше неограниченное.

Прислоняюсь к стойке и лениво интересуюсь:

– Что-то случилось?

Слышу ее улыбку. Чувствую паузу. Жду.

– Мы просто должны решить один вопрос.

Вопрос мы решаем по пути в Карелию. На борту чартерного самолета, следующего заказным рейсом. На его фюзеляже – логотип частной компании. В салоне – кожаные диваны и бар с весьма хорошим набором спиртных напитков.

Чтобы организовать наш перелет, Татьяна сделала всего один звонок.

– Я не могу зависеть от регулярных рейсов, – пояснила она. – У меня есть свое расписание.

Едва самолет набирает высоту, она откидывается в кресло и расстегивает пуговицы белоснежного пальто. Лак на ногтях у нее цвета «спелая вишня». Помада – цвета «алый закат». Темно-рыжие волосы аккуратно собраны в узел.

Она смотрит на наручные часы у себя на запястье и просит принести минеральной воды. Между ее бровей пролегает крошечная складка.

Примерно через двадцать минут, Татьяна дотрагивается до моей руки и просит посмотреть в иллюминатор. Но за толстым стеклом я не вижу ничего, кроме бескрайней зеленой равнины с вкраплением голубых озер. Самолет заходит на вираж. Чуть наклоняется и сбрасывает высоту. Однако от этого картина не меняется. Я молча смотрю на землю, и все так же ничего не вижу. Ничего нового. Ничего из того, что могло бы привлечь внимание. Когда мне надоедает бестолково пялиться на Карелию, вид сверху, перевожу на нее недоуменный взгляд.

– И что?

И тут, как я понимаю, мы доходим до самого интересного. На ее губах появляется улыбка. А в руках, как у фокусника, папка с бумагами. Она достает из портфеля ручку и начинает шелестеть передо мной листами.

– Общая площадь участка составляет около четырех тысяч гектаров.

Она открывает ноутбук, достает калькулятор. Она чертит передо мной какие-то таблицы и показывает сводки. Она рассказывает, что вся эта земля принадлежит мне. Будет принадлежать. После суда. Но пока есть время, лучше уладить проблемы сейчас. Какие проблемы? Участок не разработан и не пригоден для использования. Массив окружен лесом, и к нему нет никаких транспортных подводок. В общем, это как участок на Луне. Так же бесполезно. Можно повесить на стену сертификат « У меня есть ЛЕС». Не более. У меня сорок квадратных километров природы. Девственной природы. И никакого домика на берегу.

– Мне нужно твое согласие на продажу, ведь у нас совсем иные цели. При удачной сделке, за него можно получить хорошие деньги. Очень хорошие, – подчеркивает она, и в ее глазах появляется блеск азарта. Хищный металлический блеск.

Я снова поворачиваюсь к иллюминатору. Изучаю пространство. Внимательно изучаю. Широкую пойму реки, холмистые склоны, извилистую нить грунтовой дороги.

– Я найду для земли покупателя, – уверенно продолжает она, бросая на меня короткий взгляд. – На самых выгодных условиях.

Растерянно киваю. Это чертовски разумное решение. Продать. Избавиться. И воплотить в жизнь свою заветную мечту о тихой гавани. Внутренне я почти соглашаюсь с ней. И не поворачиваясь, отвечаю:

– Найди группу исследователей почвы. Геологов, геодезистов. Пусть проведут здесь полный анализ. Результаты пришли мне. Потом будем решать.

Татьяна какое-то время молчит. Видимо прикидывает в уме рентабельность данного мероприятия. План его выполнения. Пути, возможности, все входы и выходы. Просчитывает. Моментально.

– Кто будет финансировать исследования?

Задумчиво разглядываю свои руки. Делаю глоток воды.

– Предложи сделку Александру Андреевичу. Его деньги в обмен на долевое участие. В случае неудачи все его расходы покроются от продажи земли.

В этот раз пауза затягивается. Мы смотрим, каждая в свою сторону, но думаем об одном и том же.

– Ты понимаешь, что так можешь потерять все?

– Прекрасно понимаю. Реши это. Мне нужен ответ.

И уже следующим вечером я его получаю.

«К сожалению, Александр Андреевич не готов стать твоим партнером».

Я получаю отказ. Снова.

***

– Ты против меня. Всегда. Я что, твой личный враг?

Я говорю это тихо. Словно меня может кто-то услышать. Но в мраморном холле гостиницы никого нет. Ни въезжающих. Ни выезжающих. Время три часа ночи. Не рентабельное время. Мертвое. Дежурный администратор бросает на меня короткий взгляд и тактично удаляется. Якобы по срочным делам. Неотложным и экстренным. Иногда мне кажется, что при приеме на работу им в мозг вживляют чип учтивости и деликатности. Чтобы совершенно спокойно реагировать на любой каприз своих клиентов.

Звонок Романова застает меня, когда я сижу в опустевшем ресторане на первом этаже гостиницы. Рядом со мной появляется официант и, извинившись, просит подойти к телефону.

Никому не взбредет в голову разыскивать меня среди ночи. С использованием таких сложных механизмов. Кроме Романова. У этого в голове вообще сплошная конкретика. Есть задачи – и есть отведенные под их решение сроки. Остальное его мало волнует.

– Не преувеличивай. Не всегда, – я помню, что мы в разных концах континента. В теории. В его гребаной теории. Но голос у него такой чистый и четкий, что кажется, будто он рядом. – Тебе скучно? Сходи в магазин, купи себе пару платьев.

– Магазины уже закрыты, – с усмешкой отвечаю я и опираюсь локтями на стойку. Разглядываю свое отражение в вогнутых боках металлической вазы. Отражение отвечает мне улыбкой. Растерянной. Удивленной. Отражению, как и мне, нравится слышать его голос. Чувствовать. Впитывать.

– Тебя совсем нельзя оставлять одну, да? Чтобы не узнать об очередной гениальной идее?

– Нельзя, – подтверждаю я. Киваю администратору и прошу принести чашку кофе. Устраиваюсь на стуле за стойкой. – Ты не знал Сергея.

– Уж точно не так хорошо, как ты.

Если бы ни его спокойной тон, можно было бы принять это за ревность. Но даже применив всю свою фантазию, мне не найти в его голосе столь светлого чувства.

– Он ничего не делал просто так.

Мы, наверное, впервые касаемся этой темы. Я – осторожно. Романов – небрежно. И без интереса. Говорить о другом мужчине у него нет никакого желания. Как и становиться свидетелем чужой заботы. Тем более, по телефону.

– Я найду других инвесторов, но не продам землю.

– Ты потеряешь все, что тебе досталось, – его интонации на взлете. С острыми режущими звуками. Фразы тихие и вкрадчивые. С четкой расстановкой акцентов. И длительными паузами.

– Успокойся, – советую я. И назло добавляю. – Тебе-то какое до этого дело?

Но от следующих его слов, долго не могу ничего ответить. Мне просто не собраться с мыслями. Не помогает ни глоток черного кофе вперемешку с вставшими поперек горла слезами, ни пару судорожных вздохов. Ничего.

– Я успокоюсь, только когда ты окажешься замужем, обремененная двумя детьми.

– Почему именно двумя? – спустя несколько секунд тихо переспрашиваю я. Ничего умнее мне все равно сейчас не придумать.

– Потому что одного не хватит, чтобы выбить из твоей головы всю дурь.

– Ты когда-нибудь скотиниться перестанешь? – сквозь зубы выдыхаю я.

– Когда-нибудь, возможно. Но точно не сегодня. Ничего не делай, пока я не вернусь. Договорились?

Он больше ничего не добавляет. Ждет ответа. Терпеливо ждет. Так что становится понятно, что пока не дождется, не успокоится. И меня в покое не оставит.

Я спрашиваю:

– Когда ты вернешься?

Ничего не могу с собой поделать. Не могу удержаться, чтобы не спросить. Чтобы не узнать. Через сколько. И сколько еще. Не рассчитываю на ответ. И его молчание лишь это подтверждает. Привычка не отвечать на вопросы. И не посвящать никого в свои планы. Гребаная независимость. И самодостаточность. Уверенность и неверие.

– До воскресенья, Аня.

После чего я слышу короткие гудки.

После его звонка можно даже не пытаться уснуть. Сама идея выглядит как-то хреново. Бесперспективно. И уныло. В который раз, впрочем, как и обычно, в такие моменты, я задумываюсь над визитами к врачу. Надо. Надо сходить. Надо провериться. Надо обследоваться.

Нельзя же всю жизнь по ночам курить и смотреть в стенку. Есть шанс, что меня избавят от этих незапланированных пустых часов. А заодно от постоянной гудящей головной боли. Ну, уж и от гнетущей боязни завтрашнего дня. Все вместе. Скопом. Оптом.

Есть шанс. Есть шанс.

Ну а пока никто за меня не взялся, утром гримирую бледную кожу тональным кремом, наношу на скулы румяна. Одеваю солнцезащитные очки, прячу покрасневшие глаза под темными стеклами, прежде закапав в них Визин. Получается. Получается сделать из себя человека. Не сильно жизнерадостного, но все же.

Есть момент, который я в последнее время упускала из виду, но который нужно как-то решать. Поэтому я вызываю такси и еду в детский дом. В пути прикидываю про себя фразы. Но фразы не складываются в логичное повествование. Не наполняются смыслом. И не хрена не объясняют. От этого тоскливо и муторно.

И, конечно, мне не везет. И, конечно, мой и без того х?евый день, грозит превратиться в очень х?евый. Когда я захожу в приемную, навстречу мне направляется Женя.

Я уже до зубного скрежета устала видеть рядом с собой нервных мужиков. Ко всем своим проблемам, я рискую заполучить еще и аллергию на их холодные взгляды. Поэтому я делаю вид, что не замечаю его. Целенаправленно его игнорирую. Смотрю перед собой и считаю собственные шаги. Прохожу мимо медсестры и коротко ей киваю. Не останавливаюсь, не сбавляю шага. Мне пофиг на всех и я это демонстрирую каждым своим жестом.

Он окликает. Я не слышу. То есть слышу, но не показываю этого. Женя равняется со мной и идет рядом. Не поворачиваюсь, когда слышу начало его фразы «Я же тебя просил, не приходи сюда…». И тут замираю. На месте. Словно его присутствие стало для меня открытием. Чуть опускаю очки и смотрю на него поверх оправы.

– Вы кто? – моя бровь вопросительно приподнимается. Я изучаю его, он меня. В немом молчании. Мне так легко дается это безразличие и этот бесстрастный вопрос, что он не сразу находится с ответом. Ожидать результатов его мыслительной деятельности в мои планы не входит. Иду по коридору дальше.

– Аня, прекрати этот спектакль.

– Возможно, я повторюсь, но мне действительно хотелось бы знать, с кем я говорю.

Так рушатся связи. Так рвутся знакомства. Так теряются общие точки соприкосновения. Так вычеркиваются люди. Так все расставляется на свои места.

– Если вы официальный представитель, – в руках у меня маленькая черная сумка. Крепко держу ее за ремень и уверенно продвигаюсь вперед. Неторопливой, но твердой походкой. Продолжаю: – Или некто из органов опеки. Может быть, работник службы по делам несовершеннолетних. Или, на худой конец, директор данного заведения, то у меня к вам будет несколько вопросов. В противном случае, нам не о чем говорить.

У дверей палаты, все же останавливаюсь. Снимаю очки и убираю их в сумку. Щелкаю замком.

– Прости, Жень, не хочу тебя обидеть, но… ты ничего не сможешь сделать.

Мы смотрим друг на друга. Мне нечего добавить, ему нечего ответить. Он злится, и я понимаю его злость. Принимаю. Терплю. В какой-то момент мне жаль… Жаль, что вся эта ситуация будто вывихнутая. Мне безумно тяжело и совершенно не хочется смотреть в его черные внимательные глаза.

Как-то уж так совпало, что мы оказались на разных берегах.

Как-то так получилось, что на моем берегу вообще никого нет.

Я помню нашу первую встречу. Его открытую, лучезарную улыбку. Тихий смех. И лукавый взгляд. Где-то в самом начале. Когда еще без претензий. И помню, как все это закончилось. А ведь, наверное, могло сложиться по-другому. Закончилось, не сложилось. И теперь между нами безмолвное недопонимание. Если не хуже.

Видимо, я не умею заводить друзей. Только врагов.

Собираюсь открыть дверь и закончить разговор. А потом закрыть дверь и оставить Женю по другую сторону. Это всегда самый верный способ уйти от нежелательной беседы.

– Я больше ничего тебе не скажу, – он накрывает своей ладонью мою руку. Чуть сжимает. Рука у него теплая, пальцы сильные. От его прикосновения мороз по коже.

– Знаю-знаю. Но как бы… я больше и ничего не буду слушать.

– Давай куда-нибудь сходим. Выпьем кофе, позавтракаем, пообедаем или что там еще делают в это время суток.

Устало провожу по векам. Стираю на хрен и тени и подводку для глаз. Ругаюсь сквозь зубы.

– В другой раз. То есть, наверное, лучше не надо.

Пытаюсь улыбнуться. Он пытается улыбнуться мне в ответ.

Попытки жалкие. И неудачные. Мы больше скалимся друг другу. При этом сохраняя видимость дружелюбия. Как приличные люди. Как цивилизованные люди.

Мой взгляд упирается ему в грудь. И там остается. Пожимаю плечами, вроде как извиняюсь за все, хотя на самом деле никаких угрызений совести не чувствую. И ухожу.

***

Нас двое. За окном все тот же мир. Жизнь. Суета. Ничего нового. Между нами тишина без слов. Обнимаю ее, и она устраивает свою голову у меня на плече и тихо дышит. Молчит. Чувствую, как бьется ее сердце. Как пахнут мятным шампунем ее волосы.

– Злишься на меня? – прислоняюсь спиной к стене и скидываю туфли.

Ответа нет. А я не знаю, какой именно мне бы хотелось услышать.

Чтобы больше к этому не возвращаться, чтобы больше не размышлять на тему «А может, мне надо…». «Может» – это слишком расплывчатое понятие.

А также чтобы не передумать и не оставить для себя места для маневра, я говорю:

– Помнишь, ты хотела, чтобы я забрала тебя с собой?

Мое желание искреннее. В нем нет никаких скрытых или темных сторон. Никаких подвохов. Я не виновата, что оно пересекается с другими моими желаниями. Идет с ними вразрез.

Под ладонью, чувствую, как начинает судорожно биться ее сердце. В предвкушении. Или в страхе. В такт моим словам. Хотя она лежит спокойно и даже не шевелится. Не поднимает головы и не смотрит на меня.

Закрываю глаза. Глажу ее по затылку.

Во мне нет сомнений. Есть сожаления, что все именно так, а не иначе.

От стены по позвоночнику растекается холод. Слова становятся вязкими. Ленивыми. Стекают по воздуху. Оседают.

Я говорю:

– У нас будет дом. На берегу залива. С мангалом во дворе. И качелями. Обязательно с качелями. Хочешь качели?

Нет ответа.

За окном гудят машины. За окном осень. Хрустящий морозный воздух и опавшие листья. А мне так по-бл?дски хочется курить и плакать.

– Я тебя заберу. Ты только подожди немного. Для этого надо время.

То, что я сейчас делаю – это даю надежду. Я даю надежду, чтобы ее оправдать. И если до сих пор можно было все решить каким-то иным путем, то после моих слов – нет.

Я озвучиваю свое решение. Пускаю его в ход. Вдыхаю в него жизнь.

Обратной дороги нет.

Я не просто сжигаю мосты. Я их уничтожаю с насильственной жестокостью. Для себя. С садистским удовольствием. И мазохистской яростью.

Закрытые веки жжет. Ресницы становятся влажными.

А под ладонью у меня быстро-быстро бьется детское сердце. В нем уже поселилась надежда. Оно уже услышало мои слова. Приняло их. И поверило.

Никогда раньше ничье сердце так не отзывалось на меня. Такие подарки слишком бесценны, чтобы от них отказываться. Чтобы ими пренебрегать. Чтобы менять их на что-то совсем не похожее. Неравноценное.

– А почему у тебя раньше не было дома? – все так же уткнувшись мне в плечо, тихо спрашивает она. Тихо настолько, что я практически ее не слышу.

– Наверное, потому, что мне не с кем было там жить. Дом нужен только тогда, когда кто-то в нем тебя ждет.

– Тебя никто не ждет?

– Нет. Жду только я.

Она вздыхает. Тяжело. И совсем по-взрослому.

– И я.

Это то, что нас объединяет. Кому-то из нас двоих должно повезти. Кто-то должен дождаться.

***

Таким образом, я знаю, чем себя занять в ближайшие пять дней. Я знаю, что никто не встретится за меня с агентом по недвижимости, не пересмотрит сотни фотографий архитектурных шедевров, не ответит на тысячи бессмысленных вопросов.

Нет, я не хочу жить в этом городе. В другом. Любом. Только не в этом. На противоположном конце страны. Как можно дальше. Это принципиально.

Чтобы никаких шансов. Даже теоретических возможностей. Случайностей. И нежелательных встреч.

Это не аренда на лето. И мне не нужен охотничий домик.

Но желательно с возможным выкупом на будущее.

Прошу вас, не надо семь спален и три ванных комнаты. Мне там будет слишком одиноко. И пусто. А я не выдержу этой пустоты.

И без отделки в испанском стиле.

Подальше от города, но с развитой инфраструктурой. Больницы, школы, библиотеки, магазины.

Соседи… Я не хочу видеть соседей. Никаких сплетен и вечерних чаепитий с пирогами и вареньем. Если я увижу рядом с собой хоть одного человека с данным набором продуктов – меня стошнит. Честное слово.

И, о Боже, только без декора в стиле барокко.

Столовые, кухни, спальни, детские, кабинеты, комнаты отдыха – все фотографии в шикарном качестве. С лучших ракурсов. Медь, хром, красное дерево, пластик.

Глядя на меня в строгом костюме из тончайшей английской шерсти и укороченном кашемировом пальто, у всех этих агентов, менеджеров и работников среднего звена рано или поздно возникает один и тот же вопрос. Который они осторожно озвучивают.

А вы уверенны, что это именно то, что вам надо?

В их представлении, я – воплощение женского каприза.

Они и рады мне угодить, но не имеют представления как.

По их мнению, любой нормальный человек, а уж тем более человек с сумкой за три тысячи баксов, просто физически не может хотеть переехать в деревню. Это что-то выше их понимания.

Я категорически не вписываюсь в их стереотипное мышление. Поэтому, у нас ничего не получается. Я не теряю надежды, и продолжаю проводить дни напролет в душных офисах.

Где-то между полноцветными буклетами и планами жилых площадей, я встречаюсь с Татьяной. В ресторанах, холлах, салонах автомобилей, она рассказывает мне, как продвигаются дела. Она с маниакальной настойчивостью и профессиональной хваткой постепенно приводит все в порядок. Все мельчайшие детали вычищены до кристальной ясности. Налоговые отчеты, договоры, кредитная история, акции, активы.

Она знает обо мне больше, чем я сама о себе.

Она называет дату суда. И говорит, что это последний нюанс, после которого я стану совершенно нормальной. Без каких-либо юридических заморочек. Что ни один государственный орган управления не сможет ко мне придраться. Или в чем-то обвинить.

На это ушел почти месяц ее непрерывной работы. Татьяна говорит, что еще не встречала за всю свою практику таких запущенных случаев. Мне было бы проще заново родиться, чем исправить всю биографию.

Мне ей Богу, было бы проще заново родиться.

***

В пятницу вечером Алина оставляет мне записку на стойке регистрации.

«На тот случай, если ты забыла. Завтра я за тобой заеду».

У меня все также отсутствует телефон. Но этот факт, похоже, никого не напрягает. Односторонняя связь хороша тем, что нет никаких шансов услышать отказ. Очень удобный способ общения.

Записка от Алины меня разочаровывает тем, что она от Алины.

Больше для меня никаких сообщений нет. Впрочем, как не было и вчера и позавчера.

***

Мы оказываемся в дорогом престижном клубе. Чтобы получить приглашение на вечеринку в честь его открытия – надо очень постараться. Или родиться под счастливой звездой. Или этой звездой быть. Вариантов не так уж и много.

Парковка забита дорогими машинами. Они выстроились ровными шеренгами вдоль всего здания. Когда планируешь открыть дорогой престижный клуб надо обязательно это учитывать. Все эти таун-кары занимают слишком много места. Они не поворотливы и совершенно не маневренны. Разъехаться двум лимузинам в узком проулке практически нереально.

Однако в последнее время это стало модно. Приезжать в клубы на длинных неуклюжих Линкольнах. Или Бентли. Сверкать острыми бриллиантами и батистовыми рубашками из кожаных салонов. Лениво потягивать шампанское из баров и небрежно приоткрывать тонированное стекло, чтобы бросить на город такой же небрежный взгляд.

Знакомый набор действий. Непроизвольный, как мышечная память. Стоит тебе вновь окунуться в ночную жизнь, удобно расположиться на мягком диване эксклюзивного автомобиля и твои движения словно замедляются. Ты автоматически переключаешься в режим существования, где никто никуда не торопится.

На входе нас встречает секюрити. По одной только уверенной походке они наметанным взглядом определяют, есть ли мы в списках или наше место среди толпы зевак.

Есть. Конечно, мы есть. Они это знают. И мы это знаем. Алина даже не смотрит в их сторону, быстро протягивает приглашение и, не дожидаясь ответа, проходит вперед. Никто не будет с ней спорить. Не рискнет. Для нее все эти мужчины в черных костюмах – мебель. И если вдруг мебель заговорит, она очень удивится. Но разговаривать с предметами интерьера не в ее правилах. У нее слишком быстро выработалась привычка не замечать тех, кто ей неинтересен.

– Где-то здесь должен быть Олег, – как бы между прочим бросает она, протягивая служащему коротенькую шубку из черной лисы.

Если обернуться, то можно легко заметить вереницу охраны, неукоснительно следующую за нами. То есть, за Алиной. В этот раз она действительно постаралась с выбором кандидатов, их практически не отличить от здешней публики.

Алина поправляет на бедрах узкое серебристое платье и смотрит на свое отражение в зеркале.

Она говорит:

– Ему давно пора начать появляться в таких местах. Если, конечно, он намеревается покорить российский рынок.

Меня ослепляет вспышка фотоаппарата, и на секунду я теряю связь с действительностью. Недовольно отворачиваюсь, осторожно прижав ладонь к глазам. Аккуратно, чтобы не размазать тушь.

Это такое мероприятие, где обязательно присутствуют журналисты. Любой уважающий себя журнал, касающийся светской хроники никогда, не пропустит подобного события. А за грамотный репортаж и грамотные фотографии организатор вечеринки, как правило, очень грамотно платит.

В том смысле, что на глянцевых страницах не должно появиться массовое потребление наркотиков по туалетам, оргии в отдельных кабинках ресторана и прочие мелочи, которыми всегда заполнены такие заведения. Иногда здесь круче, чем в самых убитых гашишных притонах. Под утро от алкоголя, кокаина и травки сносит крышу. Окончательно. И дамы в перламутровых соболиных шубах, которые сейчас чинно улыбаются в объективы, сверкая искусственными зубами, в двенадцать, как Золушки, превращаются в последних шлюх.

Впрочем, и принцы иногда тоже.

Вывернутая реальность требует более широкого взгляда на происходящее.

Здесь ни у кого это не вызывает удивление. Или негодования. Каждый сходит с ума по своему. И каждому прощаются мелкие странности.

Вывернутая реальность требует более масштабного взгляда на происходящее.

Так вот. Именно для этого журналисты и репортеры здесь тоже строго по приглашениям. Никому не нужны сюрпризы. Нужна реклама, пиар и рейтинги.

Поворачиваюсь к Алине и внимательно на нее смотрю.

– А он намеревается?

Она легкомысленно пожимает плечами. Легкомысленность и Алина не сочетаются. Это выглядит даже немного угрожающе.

– Спроси у него сама. Я не интересовалась.

– Я думала, он давно уехал, – бросаю через плечо и направляюсь вперед по узкому коридору. Алине приходится догонять. И ей это явно не нравится. Наверное, уже забыла, что это такое. Спина другого человека.

– Если увидишь его, передай, что я искала.

Мы заходим в просторное помещение, заполненное людьми, и расходимся в разные стороны.

Программа сегодняшнего вечера примерно такая: сначала фуршет, бесконечные речи благодарности, обязательные несколько фраз о перечислениях в благотворительный фонд каких-нибудь голодающих, приветствие особо известных гостей, пару поклонов за честь их здесь лицезреть. Затем список выступающих ди-джеев. Исключительно мировые имена.

Мы не кормим вас х?йней за ваши же деньги. По крайней мере, делаем вид, что этого не делаем.

На первом этаже открыт ресторан с изысканной азиатской кухней, писк этого сезона, где можно отдохнуть от музыки и расслабиться. Так же работает бар. Любые напитки на любой самый взыскательный вкус. А в два часа ночи откроется второй зал, где всех ждет феерическое шоу.

И бла-бла-бла.

Стены здесь прозрачные с неоновой внутренней подсветкой. Они переливаются от нежного-розового до бледно голубого в ритм музыки. Но когда наступает редкая пауза сквозь них можно увидеть мерцающий ночной город. Впечатление такое, словно паришь под облаками в хрустальном шаре.

Пол зеркальный, так что если постараться можно увидеть в нем свое нижнее белье. Вообще весь интерьер из стекла и бетона. Урбанистический стиль. Городской минимализм. Но на последнем этаже небоскреба. Ближе к Богу. Только за определенную сумму можешь это в полной мере прочувствовать.

Я медленно продвигаюсь сквозь плотную толпу людей. В руках у меня оказывается бокал шампанского. Периодически ко мне подходят незнакомые мужчины и женщины, и мы восторженно приветствуем друг друга.

Послушно целуем воздух у щек, делаем удивленные лица и наперебой спрашиваем как жизнь.

В таких встречах нет радости. Есть только ее тень. Вполне возможно, что это взаимно. Я могу проделать это с любым присутствующим здесь человеком, и мне ответят тем же. Знаешь-не знаешь. Помнишь-не помнишь. Какая разница? Улыбайся. Говори. Восхищайся.

Блондинка в возрасте и шикарном кремовом платье чуть ниже колена чокается со мной бокалом и нараспев протягивает.

– Последняя коллекция? Я была на показе. Меня впечатлило.

Я не была на показе. Я давно уже нигде не была. Я чуть отвыкла.

К нам присоединяется брюнетка. На ней тонкое жемчужное ожерелье, на ее губах ярко-красная помада, а ее глаза густо подведены черным карандашом. Длинные волосы собраны в тугой узел. Кармен, мать ее. Осталось лишь станцевать пасодобль на столе.

Вслух же лучше никак ее не называть. Есть большой шанс ошибиться с именем. Но лицо знакомое. Скорей всего, мы встречались раньше. Или я о ней что-то слышала. Кажется, она отличается эксцентричным характером, и каждый год бодрит всех очередным скандалом.

Таким образом, она развлекается. Разбавляет свою скучную жизнь жены нефтяного магната. Магнат терпит. Прощает. Платит журналистам, заминает скандал, и они живут дальше. Долго и счастливо.

– В следующем сезоне нам обещают умопомрачительную коллекцию Пако Робанна, – говорит она. – Мест на показ уже нет.

Она очень женственно закатывает глаза и с грацией лебедя проплывает дальше.

Вместо нее появляется вышколенный официант с подносом закусок. Маленьких канапе из мяса кальмаров, горошинами оливок и свежей зеленью.

Настоящая карусель из гастрономических шедевров, прозрачных юбок и шелковых галстуков.

– Дорогая, где ты была? Давно тебя не видно, – голос у самого уха. На этот раз мужской. – Что-нибудь случилось?

За показной вежливостью холодный интерес. Как тест на вшивость.

Читай – ты свободна или нет?

Никогда бы не поверила, что меня помнят так много людей. Или даже воображают, что помнят. Видимо, в свое время я все-таки хорошо засветилась, что меня до сих пор узнают. Правда, раньше вряд ли бы кто-нибудь решился так просто подойти. Пришлось бы сто раз подумать – а надо ли.

В этом вся прелесть быть чьей-то женщиной. Значит, находиться под защитой.

– Отдыхала в Лаосе, – смеюсь. И вроде бы шучу. А сама медленно пробираюсь мимо столиков к импровизированной сцене. На сцене играет квартет электронных скрипок. Резкие, стремительные звуки из под их смычков режут воздух. Как нож сливочное масло.

– И как погода? – смех в ответ. И чья-то ладонь на локте. Цепкие пальцы на коже.

Уже не смеюсь, а больше скалюсь. Чуть повернув голову к неопознанному собеседнику. Ровно настолько, чтобы убедиться, собеседник действительно неопознанный.

– Морозно, – в этот момент замечаю Олега и поднимаю руку, привлекая к себе его внимание.

Мы быстро опознаем друг друга. Или признаем. Что не говори, а его я действительно рада видеть. Вот случается ведь такое родство душ, когда даже после единственной встречи, чувствуешь в человеке, что-то свое. Правда, сложно сказать, что именно.

– Олег Сергеевич, я думала, вас давно с нами нет, – начинаю я, едва к нему приблизившись. Он широко улыбается и подхватывает меня за талию. Таким образом, я на некоторое время избавлена от чужого внимания. И меня это вполне устраивает. Его тоже.

– Пытаетесь отправить меня в последний путь?

Коротко усмехаюсь.

– Мне казалось, мы переходили на «ты»?

Мы отходим в сторону и останавливаемся у перил, ограждающих танцплощадку. Меняю пустой бокал с шампанским на полный и с удовольствием делаю небольшой глоток. Смотрю на него поверх тонкого ободка и вопросительно приподнимаю одну бровь.

– Или выпьем на брудершафт, чтобы закрепить результат?

Младший Морозов согласно кивает на мое предложение и делает знак официанту, чтобы тот принес ему виски. Несмотря на некоторую растерянность, движения у него уверенные, стремительные. Деловые. Человек, который привык держать все под своим контролем. Ему это необходимо как воздух. В другой обстановке он просто теряется. Или задыхается. Еще не понимает, что лучше всего просто расслабиться и вспомнить, что это не совещание с акционерами. Никто от тебя ничего не ждет, а цифры в голове нужны лишь для того, чтобы считать, сколько ты выпил. По крайней мере, по началу.

Когда приносят спиртное, мы переплетаем запястья и делаем по глотку.

– Ты выглядишь растерянным, – замечаю я. – Не по душе праздник?

– Нахожу себя несовременным.

Сдавленно фыркаю:

– Ни в одном месте не встретишь столько людей, которые могут быть полезны. Все мало-мальски важные сделки совершаются под градусом.

– Для этого я здесь.

– А я думала из-за Алины, – у меня приподнятое настроение, и я намеренно задеваю его. Просто так, и чтобы чуть больше узнать о слабых местах. Естественно, Алины. Любая информация не может быть лишней. Или бесполезной.

Олег переводит взгляд на меня. Разглядывает чуть дольше положенного. Может быть, всего на пару секунд. Но я замечаю.

– Хорошо, когда причины сочетаются. Это редкая удача.

– Кстати, она тебя искала.

– Боюсь, ей придется подождать, – он протягивает мне руку. Ладонью верх. Приглашает. И подразумевается, что без задней мысли. Ему хочется этот факт до меня донести. – Потанцуем?

Почти вызов. Я тоже смотрю на него. И тоже дольше положенного. Заставляю ждать. Намеренно заставляю. А потом, вкладываю пальцы в его ладонь и тихо выдыхаю.

– Осторожно, Олег Сергеевич, бальная школа.

– Обойдемся без угроз, Аня?

– Это не угроза, а всего лишь требование соответствия.

Его открытая и очень располагающая улыбка ни на секунду не гаснет. В ней хорошо и пропорционально смешиваются сарказм и снисхождение. Чуть упрямей изгиб губ и вышло бы цинично. А так сплошное дружелюбие.

Но вот танцевать с ним, наверное, лучше на приеме королевы Елизаветы. Под аккомпанемент духового оркестра. В просторном зале, на гладком паркете. Где каждый шаг эхом отлетает от стен. Где под потолками висят высокие хрустальные люстры, а присутствующие переговариваются исключительно шепотом. Олегу не подходит любая обстановка. Ему нужна – соответствующая. Это чувствуется по его уверенным движениям. Мастерским. Умелым. По тому, как он держит меня одной рукой за талию, а другой за ладонь. По тому, как ведет за собой. Бескомпромиссно, но аккуратно. Без принуждения, но довольно настойчиво.

Сначала рядом со мной Олег. Потом кто-то другой. Декорации меняются, как картинки в калейдоскопе. Лица меняются. Слова.

Музыка гремит так, что слов не слышно. Люди вокруг меня что-то говорят, беззвучно смеются как в немом кино. В положенные моменты я согласно киваю. Хотя давно уже не в курсе того что происходит. Вокруг меня. Да, и со мной тоже.

Шампанское отменное. Возможно, даже коллекционное. Услужливые официанты только успевают наполнять бокалы. И подносить закуски.

А в это время в узких коридорах продают порошок. Почти в открытую. Как детские карамельки. А потом в туалетах меняются дозами. Вдыхают. Белую пыль. И ждут прихода. Прихода счастья. Эйфории. Хотя бы на пятнадцать минут.

Если можно купить счастья хотя бы на пятнадцать минут, то почему бы этого не сделать. Не примерить на себя столь светлое чувство. Не прикинуть – пойдет ли. К лицу ли. Сияющие глаза и блаженная улыбка.

Искусственное счастье – тоже счастье. Только искусственное. Над разницей можно не задумываться. Тут все равно счастливых нет. Есть богатые, успешные, самовлюбленные. А счастливые, они в других местах.

Поэтому никто над этим вопросом не парится. В данный отрезок времени. Вполне достаточно и наркотического заменителя.

Меняю пустой бокал на полный. Танцую. Иногда отвечаю на вопросы. По ходу действия. Прикрыв глаза, впитываю звуки. Пропускаю их через себя. Пытаюсь понять отдельные фразы, но у меня это фигово получается. Не получается совсем. Не то чтобы я ничего не соображаю, но сконцентрироваться не могу.

Рядом опять появляется Олег. Он спрашивает:

– Все хорошо?

Наклоняется ко мне почти вплотную и говорит на ухо:

– У тебя все в порядке?

Киваю.

– Да, зайка, все хорошо.

До истины, как до Китая.

– Хочешь отдохнуть? Чего-нибудь выпить? – его рука ложится мне на талию, и он подталкивает меня к зоне отдыха. Добавляет: – И давай без заек.

Усмехаюсь.

– Как скажите, Олег Сергеевич.

Фразы у него оборванные. С размытыми окончаниями. Тонут в басах. Остается только беспокойный взгляд в сиянии прожекторов. Тонкие ленты светомузыки то и дело выхватывают из темноты его озабоченность. Мной.

Можно подумать, мы с ним много лет знакомы.

Нет. Не все. Далеко не все в порядке.

Ему об этом знать необязательно.

Впрочем, как и кому-то еще.

Мы удобно располагаемся на кожаных диванах, и я с удовольствием откидываюсь на мягкую спинку. Коротко вздыхаю. И поправляю волосы. Мой взгляд плавает. Не поднимая головы, смотрю прямо перед собой, куда-то в стол. Или в пол. И время от времени мое зрение блокируют яркие вспышки лазерных прожекторов.

– Моя компания осталась без «лица» новой молодежной линии парфюмерии. Надеюсь, причины этого тебе не надо объяснять?

Мне буквально приходиться заставлять себя его слушать. Вникать в речь. Потому что отделаться многозначительными кивками уже явно не получится. Можно накивать чего-нибудь лишнего.

Заказываю себе «Май Тай» и уже как-то забываю о закуске. И о том, что начинала с шампанского.

– Я давно не молодежь, – замечаю, делая глоток ярко-оранжевого напитка.

– Через пару лет, я бы уже не сделал тебе этого предложения.

– Мне двадцать четыре, – говорить о возрасте обычно не принято. О реальном возрасте. Но мне хочется подчеркнуть всю важность этого факта.

– А мне тридцать три, – тут же отвечает он. Взгляда не отводит, смотрит на меня так внимательно, что мне становится неуютно. И немного не по себе.

– Возраст Христа.

Музыка на заднем плане меняется. Я меняю положение ног. Делаю еще один глоток. И все равно не особо слушаю его. Все мои старания по концентрации внимания проходят зря.

На языке вертится вопрос «Где Алина?».

– Мне это чем-то должно помочь? – Олег улыбается, а я наклоняюсь ближе к нему и пожимаю плечами. Говорю ему:

– Не знаю… Может быть, немного взбодрить? Довольно-таки культовая дата.

Можно подумать, что мы с ним много лет знакомы. И разговоры у нас приятельские. Ни о чем. То есть о чем-то, но не очень важном. Хотя возможно это следствие родственных связей. Иногда своей манерой говорить, он напоминает мне Сергея. Вскользь. Мимолетно. Но от этого такое чувство, будто я давно его знаю.

– Аня, – его голос звучит тихо и вкрадчиво. С тихим, спокойным упреком. – Об этом мечтают тысячи девушек. Отнесись серьезно к моим словам.

Мы уже практически шепчемся. Интимно склонившись друг к другу.

– Ты втерся мне в доверие ради этой фигни?

Даже звучит это безрассудно. Но в моем исполнении – довольно-таки иронично.

– Это не хуйня, а контракт на пару миллионов долларов.

– Вот черт, – закатываю к потолку глаза и тянусь за сигаретой.

Съехать с темы – тоже искусство. Которым я, к сожалению, не очень хорошо владею. А вот мастерство пофигизма не запьешь даже тремя бокалами «Май Тая».

С некоторых пор, я насторожено отношусь ко всякого рода предложениям. Особенно, если они слишком хорошие, чтобы воспринимать их серьезно.

– Оглянись вокруг, – я подкрепляю свои слова выразительным жестом. Обвожу ладонью помещение. И вместе с ним окидываю придирчивым взглядом всех присутствующих. И так замираю. С вытянутой рукой. В благоденствующей позе вечного искателя прекрасного. Браслеты на моем запястье брякают, когда я щелкаю пальцами. В надежде вернуть мысль. Мысль не возвращается. Взгляд цепенеет. Сигарета продолжает тлеть.

– Здесь много…

Музыка тише. Воздух гуще. Их двое.

Музыка тише. Сердце в висках. Бьет. В нокаут.

– Здесь много…

Слова в пыль. На языке. Охрипшим голосом.

Сводит под ребрами. Скручивает. Выдыхаю.

– Здесь много…

Их двое. Он придерживает ее за плечи. Легко и бережно. По-хозяйски. Отгораживает от других людей. Улыбается, когда она что-то говорит, наклоняется, чтобы расслышать тихую речь.

Она хрупкая и тонкая. Светится, как прозрачная. Ее губы постоянно шевелятся. Она все время болтает. Поэтому они так близко.

– Здесь много людей, – наконец, заканчиваю я неуверенным шепотом.

Вдвоем они смотрятся хорошо. Чертовски хорошо. Я бы даже сказала гармонично. Уверенные в себе, друг в друге, и в том, что остальной мир их подождет. Такой эффект достигается короткими, поверхностными взглядами, плавными жестами и снисходительными улыбками на красивых лицах.

Рядом с Романовым легко чувствовать себя чуть лучше других. Потому что на людях он ведет себя безупречно. Любая женщина сейчас хотела бы оказаться на ее месте. Так как, оказывается, помимо тяжелого характера, у него есть обаяние. Которым он умеет пользоваться. И демонстрировать. Ровно как свое превосходство и самоуверенность.

В сочетании это дает сногсшибательный результат. От которого сносит крышу.

Господи, убереги меня от скандала. Пальцы сжимаются. С такой силой, что костяшки белеют.

Господи, не дай подойти. Не дай, что-нибудь сказать.

В позвоночнике – стальной прут. И жизненно-важные органы задеты. Выпрямлюсь, чтобы не так больно. И не так глубоко.

Господи, не разреши сотворить глупость. Какую-нибудь бредовую глупость. Со злости. Оставь мои слова при мне. Мою обиду при мне. Мою ревность при мне. Мои слезы при мне.

Романов оборачивается в нашу сторону. Сначала мимолетно, потом с интересом задерживает взгляд на мне. Узнает. Коротко кивает и поднимает в приветствии бокал. Непринужденно. И очень аккуратно. Практически незаметно.

Рука дрожит, но издалека это все равно незаметно. Я в точности копирую его жест. И заставляю себя улыбнуться. Потом делаю глоток и чувствую песок от зубной эмали. Больше я ничего не чувствую. И не слышу. Олег что-то говорит. Дотрагивается до моего локтя, привлекает внимание. С большим трудом переключаюсь на него.

В голове у меня – план отступления. Все прочие мысли гоню прочь.

Прочие мысли – это совершить массовое преступление против человечества.

Но моя культура воспитания не позволяет мне делать подобные глупости.