Женская солидарность

11

Энн вошла в квартиру и нерешительно остановилась. На диванчике сидела ее мать и вышивала скатерть, волны белого полотна спускались по ее ногам на пол. Она улыбнулась дочери:

— Иди сюда, согрейся, дорогая. У тебя совершенно замерзший вид.

Энн протянула руки к пылающим поленьям и спросила:

— Папа не звонил тебе? Нет?

— Нет. А должен был позвонить? — Анжела откусила нитку и долго искала в рабочей корзинке моточек красного шелка. — Дорогая, ты что-то очень серьезная. Что-нибудь случилось?

Энн подвинула пуфик поближе к каминной решетке и села.

— Сегодня днем на репетиции Пол попытался доказать всем, что Сирина может играть. Он привез в театр свой магнитофон и проиграл труппе пленку с ее монологом…

Ничего не пропуская, Энн рассказала матери со всеми подробностями, что произошло.

— Теперь совершенно ясно, почему он был так уверен, что Сирина подходит для этой роли.

— Значит, все это время он слушал тебя! — Энн не ответила, и мать, разгладив на коленях полотно, стала рассматривать последние стежки. — Теперь очевидно, что он должен передать роль тебе. Он не обязан хранить преданность Сирине. Я уверена, что если вы поговорите, то сможете исправить ваши отношения.

— Я говорила с ним сегодня днем, — ответила Энн, — и ничего хорошего из этого не вышло. Он меня ненавидит.

— Я этому не верю.

Энн посмотрела на мать, лицо ее было залито слезами.

— А я верю, мама! Если я не буду в это верить, то не смогу его забыть.

Анжела отодвинула в сторону полотняный водопад.

— Не хочу знать, что произошло между тобой и Полом. Но кое-что я скажу. — Она глубоко вздохнула. — Ты не можешь продолжать свою помолвку с Десмондом.

— Именно это я собираюсь делать! Десмонд знает, как я к нему отношусь, и если он может быть счастлив со мной…

— Ни один мужчина не сможет быть счастлив, пока ты томишься по кому-то еще.

— Он никогда об этом не узнает.

— Чушь. Интуиция есть не только у женщин. Не пройдет и нескольких недель, как он будет знать, что ты несчастна.

Совет матери был полностью противоположен совету Марти, и непонятно было, кто прав. Да, ее мать говорила, исходя из опыта счастливого брака, но зато Марти знала, каково это, потратить жизнь на бесплодные надежды.

Внезапно дверь отворилась, и вошел Лори в сопровождении Эдмунда Рииса.

— Простите за вторжение, — сказал постановщик, — но я хочу поговорить с Энн.

— В чем, собственно, дело?

— Пол позвонил и сказал, что Сирина не будет играть в этой пьесе, и что я должен поискать кого-то другого.

Энн встала.

— Вы хотите сказать, что он все-таки решил продолжать?

— У него нет выбора. Если он сейчас снимет пьесу с постановки, то потеряет все до последнего пенни.

Анжела Лэнгем аккуратно сложила свое шитье и обвела взглядом комнату.

— Что за глупость: вкладывать свои собственные деньги. Я уверена, что недостатка в желающих финансировать пьесу Моллинсона не было бы.

— Те, кто финансирует, знают факты, — возразил Эдмунд. — У Пола подряд три провала. Мне необходимо найти настоящую Мэри-Джейн. От этого сейчас зависит все.

Анжела пожала плечами и вышла из комнаты, сказав, что позаботится об обеде, а Лори, налив себе виски, передал его Эдмунду, а сам со стаканом в руке стал перед камином.

— Эдмунд пытается спросить, малышка, не возьмешься ли ты за эту роль.

Этот вопрос должен был задать Пол, иначе все это не имело никакого значения.

— Не думаю, что смогу.

— Конечно, сможешь, если преодолеешь свою гордыню.

— У меня нет ни гордыни, ни гордости, — яростно запротестовала она. — Я этим сыта по горло.

— Тогда берись за эту роль.

Энн стала ходить взад-вперед по комнате.

— У Бектора меня ничто не держит, — рассуждала она вслух. — Я знаю, он не станет препятствовать, — она посмотрела сначала на отца, потом на Эдмунда. — Я возьму эту роль при одном условии. Если Пол сам попросит меня об этом.

— Он знает, что я хочу дать роль тебе, — проговорил постановщик, — Разве этого недостаточно?

— Он должен попросить меня, а не вы.

Эдмунд начал было говорить, но Лори замахал на него руками. Поняв его, маленький толстяк замолчал и, чтобы прикрыть паузу, поднял свой стакан и осушил его.

— Что ж, ладно. А сейчас, извините, предупрежу Кору, что не поеду домой, чересчур много дел здесь.

Оставшись наедине с дочерью. Лори посмотрел на нее.

— Так ты хочешь, чтобы Пол валялся у тебя в ногах?

— Дело совсем не в этом, — твердо ответила Энн. — Я хочу, чтобы он признался, что был не прав.

— Хорошо. Не буду с тобой спорить. — Он пошел к двери. — Я скажу Эдмунду, чтобы немедленно позвонил ему.

Когда режиссер вернулся в гостиную, он ничего не сказал ни о каком телефонном звонке, а Энн решила не спрашивать его об этом. К обеду приехал Десмонд, и ей пришлось собрать все свои силы, чтобы скрыть волнение и выглядеть спокойной.

Энн разливала кофе, когда услышала в холле до боли знакомый мужской голос. Кофе выплеснулся из чашки, и она стала промокать пятно салфеткой, упорно не поднимая головы, чтобы не смотреть на вошедшего в комнату Пола.

Лори вскочил на ноги.

— Почему ты не сообщил нам, что приедешь сюда? Мы бы тебе оставили обед.

— Спасибо, у меня нет времени. Я заехал по пути в аэропорт.

— Аэропорт? — повторил, как эхо, Эдмунд. — Ты ничего не сказал, когда мы с тобой беседовали раньше.

Пол ничего не ответил. Энн поставила на стол чашку Десмонда и подошла с другой стороны к его стулу. Анжела наклонилась вперед и взмахнула рукой.

— Если не хотите есть, то хоть выпейте что-нибудь. Энн, налей Полу кофе.

Энн скованно повернулась к нему спиной и стала наливать. Чашка угрожающе дребезжала на блюдце, выдавая ее волнение, когда она ставила ее перед ним на стол. Пол поднял глаза, но встречаться с ней взглядом не стал.

— Мне скоро придется ехать, — сказал Пол и посмотрел прямо в глаза Энн. — Я не должен опоздать на самолет. Мы можем где-нибудь поговорить наедине?

— В гостиной.

Энн встала и повела его через переднюю. Никто не пошел за ними, и Пол, закрыв за собой дверь, прислонился к деревянной панели.

— Мне жаль портить тебе вечер, Энн, но я должен был с тобой повидаться. Почему ты не рассказала мне, что на магнитофоне был твой голос?

— Я даже не знала, что ты его слышал. Когда ты сказал мне, что предложил роль Сирине, ты же не говорил, что сделал это из-за услышанного на пленке монолога.

— А где я мог ее услышать? На частном прослушивании?

— Пол, мне очень жаль.

— Чего? — громко сказал он. — Моего разочарования! Того, что я, думая, что достиг дна, оказался еще ниже! Скажи, есть на свете что-нибудь, на что не пойдет женщина, добивающаяся своей цели? Когда я думаю обо всей этой лжи, притворстве, обмане… С самого первого момента, когда ты прочла мою пьесу, ты захотела сыграть Мэри-Джейн и сделала все, что было в твоей власти, чтобы подогнать эту роль под себя.

— Как ты смеешь говорить это! Забери себе свою мерзкую пьесу… Я сыта по горло разговорами о ней. Меня не удивляет. Пол Моллинсон, что у тебя провал за провалом. Ты будешь проваливаться все время, если не повзрослеешь.

— A-а, так я только проваливаюсь? — хрипло проскрежетал он. — А мои удачи? Пять сверхуспехов за столько же лет, по-твоему, ни о чем не говорят?

— Давай, давай, — издевалась она, — оглядывайся назад. Это все, что тебе осталось, потому что у тебя нет будущего!

Его лицо стало пепельно-серым, и она испугалась:

— Прости меня, Пол. У меня нет права так говорить. Что ты собираешься делать? Я не могу дать тебе уйти так.

— Обо мне не беспокойся, — тихо и горько произнес он.

— А что будет с твоей пьесой?

— Мне все равно. Возможно, ты права, когда говоришь, что я кончился.

— Нет, — выдохнула Энн, — Не принимай это близко к сердцу. Тебе еще многое надо сказать людям. И в тебе это есть!

— Преподнести им еще один провал?

— Неправда. У тебя были неудачи, потому что ты был несчастлив, а когда ты снова найдешь счастье, я уверена, с ним придет успех.

Он мягко отодвинул ее от двери. Дверь открылась, потом закрылась за ним, и Энн в отчаянии опустилась на стул. Она проиграла. Она жестоко ударила Пола, считая это единственным способом привести его в чувство, заставить понять, что жизнь не кончилась. Энн закрыла лицо руками, чтобы скрыть слезы, и не подняла головы, когда услышала, что дверь снова открывается.

— Мэри-Джейн.

Невольно она оглянулась и растерянно прошептала:

— Пол, ты вернулся, ты назвал меня…

— Я назвал тебя Мэри-Джейн, потому что ты и есть Мэри-Джейн. Поэтому тебе ее и играть.

— Ты приедешь посмотреть на меня?

— Я не тот мужчина, который тебе нужен. Пусть на тебя смотрит Десмонд. Ты будешь счастлива с ним.

— Пол, я этого не вынесу.

— Ты должна, — ответил он. — Это входит в твое взросление.

Дверь снова закрылась. Входит в ее взросление… Зачем взрослеть? Чтобы жить пустой жизнью, в которой не будет его, его голоса, его каприза, его страсти? Энн сжала руки и стала молиться, чтобы Бог дал ей силы вынести это.

Хотя Энн была уверена, что никогда не настанет день, когда она не вспомнила бы о Поле, вскоре выяснилось, что это не так. Снова пошли репетиции пьесы, и она была настолько занята, что ни на что, кроме работы, времени уже не оставалось.

Эдмунд не мог сдержать своего волнения с первого прогона пьесы.

— Как же ты подходишь к этой роли! Насколько же все стало правильным, — обратился он к Энн в конце репетиции. — Это единственно верное решение: ты должна протянуть руку к Фрэнку. Каким же я был дураком, что не понял этого раньше. Если бы только Пол был здесь и видел все это!

— Он об этом прочтет, — небрежно заметила Энн, разглядывая кольцо на своей руке, знак ее помолвки.

— Возможно, на это обратит его внимание Сирина. Ее тоже нет в городе. Возможно, они где-нибудь вместе.

Энн подняла голову.

— Я возвращаюсь домой, Эдмунд. Если у вас с отцом будут какие-нибудь соображения по моей роли, он сможет рассказать мне о них утром.

— Прекрасная мысль. Работы осталось немного.

Энн спустилась по боковой лесенке и пошла к выходу. Еще одна репетиция закончилась. Приближался день премьеры, и наверняка где-то за тысячу километров отсюда Пол думал о них. Она толчком открыла дверь и вышла наружу. На улице ее ждал Десмонд. Он был недоволен.

— Еще пять минут — и я бы решил, что ты пропала навеки.

— Прости. — Энн принужденно улыбнулась. — Но мы дважды прошли финальную сцену.

— Последнюю неделю я тебя почти не видел, — ворчал он, хватая ее под руку. — Еще три дня, — и мы узнаем, будем ли зимой без работы.

— Ты бы мог постараться говорить о премьере с большим энтузиазмом, — резко заметила она. — Ты ведь тоже в ней занят.

— Мне все равно, провалимся мы или прославимся.

— Десмонд! Как ты можешь так говорить!

Он пожал плечами.

— Я ненавижу и презираю Моллинсона. Почему меня должно волновать, что будет с его пьесой?

— Десмонд! Ты устал. — Энн отодвинулась от него и пошла по тротуару. Последнее время всякий их разговор заканчивался ссорой. Пол как привидение стоял между ними.

Десмонд поспешил за ней и схватил за руку.

— Прости меня, Энн. Не знаю, что со мной происходит.

— Ты ревнуешь, — ровным голосом проговорила она. Последние несколько недель мы только спорим. Я больше так не могу. — Она остановилась и повернулась к нему. — Все бесполезно, Десмонд. Ты так же хорошо, как и я, знаешь это. Я думала, что мы сможем быть счастливы, и старалась, как могла.

— Да, — сухо сказал Десмонд. — Ты честно старалась не вздрагивать, когда я целовал тебя, старалась не воображать, что это руки Пола обнимают тебя, а не мои.

Он схватил ее руку и повернул перстенек с сапфиром, знак помолвки, так, что камень оказался снизу, а сверху остался видным только платиновый обруч.

— Я надеялся, что однажды на этом пальце будет такое кольцо, но вижу, что так никогда не будет. — Он повернул кольцо по-старому. — Это было прекрасно, пока длилось, любимая.

Лицо ее сморщилось.

— Я чувствую себя такой ужасной из-за тебя. Мне нечего тебе сказать.

— Ничего и не говори, — улыбнулся он. — Обещаю, что буду сильнее стараться разлюбить тебя, чем ты старалась полюбить меня! — Он ласково поцеловал ее. — Я не пойду с тобой дальше.

Десмонд зашагал прочь.

Вечером Энн сказала родителям, что помолвка с Десмондом расторгнута. Они промолчали, и она с горечью подумала, уж не надеются ли они на восстановление ее отношений с Полом. Лежа ночью в постели, она решила, что, если не получается выкинуть Пола из головы, ей надо будет научиться жить с мыслями о нем.

— Посмотри в лицо фактам, — вслух сказала она. — Ты предоставлена сама себе, и что ты сделаешь со своей жизнью, мисс Лестер, зависит от тебя самой.

Неотвратимо приближался вечер премьеры.

— Дождались, малышка, — тряхнув головой, пробурчал в день премьеры Лори. — Через несколько часов Лэнгемы выйдут на сцену вместе. Я этого хотел с самого момента твоего рождения, но никогда не толкал тебя на эту дорогу.

— Актерами родятся, а не становятся, — улыбнулась она в ответ. — Сколько раз ты мне это говорил!

— И это правда, как, впрочем, и драматургами. Нельзя научить быть драматургом, человек может стать им, только если в нем это заложено.

Энн молчала, и в голове снова и снова звучали слова отца: «Нельзя научить быть драматургом». Как верно! Талант и тяга писать приходят изнутри, а окружающие могут поддерживать, предлагать, ободрять. Она содрогнулась, вспомнив свои жестокие слова Полу, и подумала, что если она не хочет, чтобы они лежали таким грузом у нее на душе всю жизнь, то должна покаяться делом. За нее должны говорить ее поступки.

Энн и Лори поехали в театр вместе. Они прошли за сцену и расстались перед дверьми своих уборных. Глядя на серебряную звезду, нарисованную на своей двери, Энн подумала, как бы счастлива была она, если бы шесть месяцев назад кто-нибудь сказал ей, что она будет играть главную роль в «Маррис-театре».

Она вздохнула и вошла в комнату. Успех — понятие относительное. Он значит много или мало — в зависимости от приносимого им счастья.

В уборной было тесно из-за букетов. Бессчетное количество телеграмм было пришпилено на одной из стен и лежало большой грудой на туалетном столике. Она бегло просмотрела их перед тем, как начать переодеваться. Это напомнило ей дебют у Арнольда Бектора. В тот вечер все прислали ей пожелания успеха, все, кроме Пола. Она надела простое темно-синее платье, зачесала назад волосы и обильно побрызгала их жидкой помадой, пока они не повисли тяжелыми прямыми прядями вдоль ее лица.

Раздался стук в дверь.

— Занавес поднимается, мисс Лестер.

— Спасибо, Джонни.

Она поднялась по лесенке к боковой кулисе. Реквизитор передал ей в руки собачий поводок и библиотечную книжку, и она в шелку декорации увидела зал, розовое море неразличимых лиц в свете прожекторов.

Отец подошел к ней и поцеловал в щеку.

— Удачи тебе, малышка.

— И тебе тоже, папа.

— Энн, слава богу, я поймал тебя. — Рядом с ним возник Эдмунд, его круглое лицо блестело от пота. — Там пришла Смизи и настоятельно просила, чтобы я передал тебе это.

С легким восклицанием Энн взяла пакетик, но ее руки, так тряслись, что она не смогла его развернуть, а просто разорвала бумагу, в которой оказалась маленькая белая коробочка.

Открыв крышечку, Энн увидела золотую подвеску — «на счастье». Это была пишущая машинка, размером с кусочек сахара, но точная во всех деталях. Она взяла ее из коробочки и увидела под ней карточку: «Я нашел ее в магазине, и она напомнила мне о тебе. Надень ее на счастье».

Подписи не было, но Энн знала, что она от Пола, и глаза ее наполнились слезами.

— Осталась минута, мисс Лестер, — прозвучало за сценой. — Вы готовы?

Энн сунула счастливую подвеску в карман.

— Я готова, — ответила она и ступила на сцену.

Премьерная публика беспокойная. Она приходит, чтобы людей посмотреть и себя показать. Ее больше интересовала не пьеса, а то, что Лоренс Лэнгем после перерыва возвращается на сцену, да еще вместе с дочерью. Однако по мере того как разворачивалось действие, атмосфера в театре менялась. Пробудился интерес сначала слабый, потом сильнее, напряженнее и, наконец, дошедший до такого накала, что это почувствовали за кулисами.

Закончились первый и второй акты. В антракте Эдмунд вышел послушать, что говорят в публике, но ничего не узнал.

— Никто ничего не говорит, — пожаловался он. — Это может быть и плохим признаком, и очень хорошим.

Но Энн, углубившись в себя, ничего не слышала. Кульминация пьесы еще не наступила. Следовало сыграть ее с блеском. Она сосредоточенно одевалась для последнего выхода.

— Полегче, — шепнул ей отец. — Это твоя ударная сцена.

Начался третий акт: приезд в третьеразрядный пансион около Кинг-Кросс, открытие того, что Фрэнк тоже живет здесь, диалог с хозяйкой и долгий диагональный проход по сцене к выходу. Вот она прошла по холлу мимо него, дошла до двери, апатично остановилась, уронила чемодан и подняла голову. Зал качнулся вперед, как бы притянутый невидимой силой. Тишина была такая, что, казалось, слышно, как горят огни рампы.

— Фрэнк, — вскрикнула Мэри-Джейн и бросилась на авансцену. — Фрэнк!

Занавес упал. Энн бросилась в объятья отца.

— Послушай их, — прошептал Лори. — Ты только послушай!

Они вместе подошли к краю сцены, а занавес снова и снова поднимался и опускался. И с каждым разом аплодисменты становились все громче, пока в них не прорезался крик:

— Автора! Автора! — гремел театр.

Партер и ложи, амфитеатр и галерка — все требовали Пола. Энн схватила отца за руку, но слова, которые она собиралась произнести, замерли у нее на губах, когда от группы людей за кулисами отделилась высокая фигура и вышла на сцену. Лори махнул рукой Полу, чтобы он стал между ними.

— Вам придется говорить речь, — сказал он углом рта. — Иначе они никогда нас не отпустят.

Пол выступил вперед, худой и высокий. Перед ним был громадный зал. Энн не слышала, что он говорил — кровь стучала у нее в висках, сцена качалась под ногами. Она отчаянно молилась, чтобы закрылся наконец занавес. Все поплыло у нее перед глазами, и она начала медленно оседать на пол.

— Смотри! — крикнул Лори, и Пол, резко обернувшись, протянул руки, чтобы подхватить ее.

Энн пришла в себя на диване своей уборной. За дверью слышался шум голосов. У туалетного столика стоял Пол. Энн закрыла глаза и пожелала, чтобы он исчез, но когда она их снова открыла, он продолжал наблюдать за ней.

— Чувствуешь себя лучше?

— Да, спасибо.

Он подошел и сел рядом с ней.

— Я вернулся из Франции сегодня утром.

— Увидеть пьесу?

— Среди прочего. — Он откинулся назад, его бедро прижалось к ее ноге. — Успех огромный. Благодаря тебе.

— Я счастлива. Теперь тебе не надо волноваться из-за денег.

— Плевать я хотел на них! Меня волнует другое… Я так много должен тебе сказать, что не знаю, с чего начать.

— Пол, мне не нужно объяснений.

— Но ты должна выслушать. Ты ведь заставляла меня слушать себя, теперь моя очередь. Я люблю тебя, Энн. Это первое и самое главное.

— Как ты смеешь говорить мне это сейчас? — Она оттолкнула его. — Еще недавно я унижалась перед тобой, вымаливала твое внимание. — Голос ее зазвенел. — Я помню каждое твое слово, но среди них нет слова «любовь»! Я не хочу тебя видеть, Пол. Я привыкла обходиться без тебя, и ты не смеешь снова врываться в мою жизнь.

Энн не владела собой: сказалось чудовищное напряжение последних месяцев. Разрядка была ужасной. Она беспорядочно била по нему руками, но он схватил их и прижал к бокам.

— Перестань, Энн! Перестань, слышишь? У тебя есть все основания чувствовать себя обиженной, но ты должна меня выслушать. Ты не знаешь, что чувствовал я в тот день в кафе. Я отдал бы все на свете, если бы мог заключить тебя в объятия и сказать, как сильно люблю тебя.

— Почему же ты не сделал этого?

— По многим причинам. Главной из них было то, что я все свои деньги до последнего пенни вложил в постановку этой пьесы, и если бы она провалилась, я остался бы с протянутой рукой, как нищий. Таким я к тебе прийти не мог.

Энн изумленно уставилась на него.

— Ты думаешь, для меня важно, есть у тебя деньги или нет?

— Это было важно для меня. Ты молода, красива, весь мир у твоих ног. Никакой мужчина не имеет права брать в свои руки твою жизнь, если не может дать тебе все.

— У нас, кажется, разное представление о том, что такое это «все». — Она спустила ноги на пол и неуверенной походкой прошла к туалетному столику. Взяв ватку, она стала снимать грим. Их глаза встретились в зеркале, и он подошел ближе. Так близко, что она почувствовала его дыхание сзади на шее.

— Я люблю тебя, Энн.

— Но твоя гордость не позволила прийти ко мне с пустыми руками. Значит, если бы пьеса провалилась, ты позволил бы мне выйти замуж за Десмонда?

— Никогда! — Он схватил ее за плечи. — Никогда, говорю тебе! Почему, как ты думаешь, я вернулся? Потому что мне стало все равно, что у тебя успех, а у меня неудача. Я хотел увидеть тебя до начала спектакля, но нас задержал на проливе туман. Я попал в Лондон только к шести часам и не успел увидеться с тобой до премьеры. Поэтому я послал Смизи с подвеской. Я хотел, чтобы ты знала, что я здесь и жду тебя. Если бы я успел приехать раньше, как собирался, я отдал бы тебе это. — Он достал из кармана маленький черный футляр и, открыв его, достал бриллиантовое обручальное кольцо. — Оно твое, — внезапно севшим голосом проговорил он, если ты не захочешь его надеть, никакой другой женщине я предлагать его не буду.

Кто-то постучал в дверь, и Энн услышала голос отца, а потом и матери. Она протянула вперед руку. Молниеносно, словно боясь упустить мгновенье. Пол надел ей на палец кольцо.

— Я надену тебе венчальное кольцо так быстро, как ты захочешь, — прошептал он, заключая ее в объятья. — Я не осмеливаюсь поцеловать тебя сейчас, — слова тихо звучали у самых ее губ. — Если я начну тебя целовать, им придется ломать дверь, чтобы до тебя добраться! — Ответом на его слова был взгляд с таким призывом, что он оттолкнул ее от себя: — Энн, не соблазняй меня.

Она схватила его руку и прижала к губам.

— Нам о стольком надо поговорить. Пол, но на это у нас с тобой есть вся жизнь.

— Дорогая, — он протянул руку к двери, — ты готова?

— С тобой, любимый, всегда, — прошептала она.