Жернова истории 3 (СИ)

Глава 11 Даю себя уговорить

Отсутствие Зиновьева в Политбюро было следствием примерно таких же событий, что и в моей прежней истории. Он не сумел засунуть свои амбиции в карман, и продолжал выступать с нападками на политику большинства ЦК. Ради этой борьбы зиновьевцы установили фактический блок с крайне левыми (остатки «рабочей оппозиции», группы «рабочая правда», группы Смирнова-Сапронова). Поскольку в нынешней реальности троцкистская оппозиция так толком и не сложилась, часть из тех, кто в моей истории числился троцкистом, разбежалась по другим оппозиционным группам, а часть предпочла вообще ни в какие оппозиции не играть. Так что группировавшаяся вокруг Зиновьева разношерстная публика, взявшая себе громкое имя «объединенная левая оппозиция», несмотря на то, что первоначальный замах накануне XIV съезда вышел у Зиновьева с Каменевым даже посильнее, чем было в моей прежней реальности, в итоге оказалась куда как пожиже.

Да и единством в этой «объединенной» оппозиции не пахло. Многие крайне левые были против блока с группой Зиновьева-Каменева, считая их непоследовательными и ненадежными сторонниками – и не без оснований. В свою очередь, зиновьевцы с опаской смотрели на радикализм крайне левых, кричавших о «термидоре» и «перерождении партии», не желая заходить настолько далеко – т.е. так далеко, что это могло поставить под угрозу занятие сколько-нибудь серьезных советских и партийных постов, а то и пребывание в партии. Многие вожди ленинградской оппозиции побежали каяться перед партией заметно раньше, чем это было в покинутом мною времени, и во главе всех побежал осторожный Каменев, благодаря чему задержался в Политбюро, в качестве кандидата, и сохранил пост наркома внутренней торговли.

Организационная чистка ленинградской парторганизации сопровождалась, само собой разумеется, переводом туда партработников из других районов страны. Многих Киров привел с собой, других направило Оргбюро ЦК и Орграспредотдел. Сменилось к середине года и руководство Ленинградского отдела ОГПУ. Сначала Станислав Адамович Мессинг еще оставался в Ленинграде в качестве уполномоченного ОГПУ в Ленинградском военном округе, но потом был окончательно отозван в Москву. И этот перевод немедленно сказался на моих семейных делах.

Вскоре после ноябрьского заседания Политбюро Лида огорошила меня новостью:

– Мне сегодня звонил на работу Мессинг. Зовет к себе.

– Куда? В Ленинград? – поинтересовался я без особого удовольствия. Еще бы! Нет никакого желания отпускать от себя супругу в другой город, да к тому же в ее положении.

– Нет, он уже там не служит, – малость успокоила меня жена. – Дзержинский поручил ему возглавить Аналитический отдел, с подчинением непосредственно председателю ОГПУ. Предлагает идти к нему в отдел инспектором. Аттестация сразу по VIII-й категории («две шпалы» – автоматически отмечаю про себя), а если справлюсь, дадут IX-ю.

Да, девятая категория… Оклад у нее, пожалуй, сразу в полтора раза подскочит. Но никакой особой щедрости со стороны Мессинга тут нет. Инспектор отдела в центральном аппарате как раз и соответствует девятой должностной категории. Но вот не хочется мне жену в ОГПУ отпускать, хоть ты тресни!

– Тебе самой-то хочется туда голову совать? – интересуюсь у Лиды.

– С чего бы это ты так заговорил? «Голову совать…» – с некоторым недоумением откликается она. – Сам же про аналитический отдел толковал еще тогда, в двадцать четвертом, когда мы с Мессингом в тире «Динамо» столкнулись. Это же не оперативная работа, в конце концов. И, думаю, там интересно будет.

Так вот и возвращаются к тебе бумерангом твои же слова. Но, может быть, все-таки удастся ее отговорить? Однако вскоре мне пришлось не Лиду отговаривать, а отбиваться самому. «У меня зазвонил телефон…» Настырный Трилиссер достал меня прямо на квартире и стал домогаться теперь уже и моего участия в создаваемом отделе. Подчинялся отдел и вправду напрямую Дзержинскому, только вот основные заботы по руководству им Феликс Эдмундович спихнул на своего заместителя (и так Дзержинский тащил неподъемный воз всяких забот).

Я даже разозлился. Хотите от меня аналитических разработок? Так хотите, что даже должности заместителя начальника отдела вам не жалко? (XI-я категория, между прочим, на одну выше, чем военком бригады, на которого я аттестован). Будут вам разработки! Но тогда уж не жалуйтесь…

– Ваша взяла, – говорю Михаилу Абрамовичу. – Помогу я вам в аналитическом отделе – не бросать же жену одну на растерзание! Только все равно в кадровые сотрудники я не пойду, и не пытайтесь настаивать. Оформили вы меня своим внештатным консультантом? Вот и хватит с вас!

– Э-э, нет, так не пойдет! – почувствовав слабину, старается дожать меня заместитель председателя ОГПУ. – Если уж согласны поработать в новом отделе, то придется оформлять допуск. А полный допуск внештатным мы дать не можем. Если уж не хотите заместителем к Мессингу, то тогда идите сотрудником для особых поручений. Вы же так хорошо сработали по одним лишь открытым источникам – предсказали соглашения в Локарно, переворот Пилсудского, – льстит он мне. – А если вы будет иметь доступ ко всей собираемой нами информации?

– Вы же понимаете, что с работы в ВСНХ я не уйду? – задаю ему риторический вопрос. – Или вы в состоянии снять с контроля поручения Политбюро?

– Разумеется, Виктор Валентинович, я понимаю, что основная нагрузка на вас будет в ВСНХ, – радостно обещает Трилиссер. – А в отделе вы только будете оказывать некоторую помощь. С Феликсом Эдмундовичем все уже обговорено!

Эх, не хватает мне твердости! Не встал жестко против перехода Лиды в ОГПУ (хотя, поди, возрази ей, в ее-то теперешнем состоянии!), и теперь приходится вслед за ней связываться с этой конторой. А Михаил Абрамович жук еще тот: припахать себе сотрудником аж целого кандидата в члены ЦК ВКП(б) – это надо суметь!

Первый подготовленный мною обзор материалов, собранных аналитическим отделом ОГПУ, был посвящен проблеме угрозы интервенции. Вывод был сделан категорический: не только угрозы военной интервенции, но и вообще непосредственной военной опасности для СССР в ближайшей перспективе нет. Во всяком случае, в серьезных масштабах. Тем не менее, в качестве актуальной угрозы в моем обзоре рассматривались шпионская и диверсионно-террористическая деятельность со стороны белогвардейских и вообще антисоветских организаций при поддержке специальных служб сопредельных государств практически по всему периметру нашей границы.

В качестве потенциальных угроз отмечались две. Первая – дестабилизация ситуации в Китае, ведущая к нарастанию конфликтов между милитаристскими кликами, которые активно подстрекает Япония, что может толкнуть некоторые из них на авантюры против СССР. В связи с этим указывалось на уязвимость КВЖД перед лицом подобного рода авантюр. В отдаленной перспективе я прогнозировал возможность прямого вмешательства Японии во внутрикитайские конфликты. Вторая – разрыв в технической оснащенности и в общем боевом потенциале вооруженных сил между СССР и ведущими европейскими державами. В случае обострения международной обстановки такой разрыв может стать дополнительным фактором, подталкивающим империалистические государства к разрешению противоречий с СССР военным путем.

На следующий день после того, как Станислав Адамович получил этот обзор, он попросил меня заглянуть в ОГПУ к 19:00.

– По вашему аналитическому обзору есть ряд вопросов, которые хотелось бы безотлагательно обсудить, – сообщил он.

Ясен пень, без вопросов не обойдется. Это как раз было ожидаемо. Неожиданным было то, что вопросы, как оказалось, собирался задать не Мессинг, и даже не Трилиссер, а сам Дзержинский.

– Виктор, Валентинович, представленный обзор показывает, что вы явно недооцениваете опасность агрессивных устремлений империалистических держав, и, в первую очередь, Англии, – сразу же обозначил свои претензии глава ОГПУ.

– Недооцениваю? В чем же? – Феликсу Эдмундовичу по должности положено проявлять настороженность по отношению к потенциальным противникам. Но не надо эту настороженность превращать в единственный инструмент анализа действительности.

– Положим, можно согласиться с вами в том отношении, что признаков непосредственных военных приготовлений, направленных против СССР, сейчас пока не наблюдается, – признает Дзержинский. – Но нельзя же не видеть усилий английских и французских политиков по сколачиванию военной коалиции против нас – и не только из стран «санитарного кордона», от Финляндии до Румынии. А их происки в Афганистане? А их возня в Китае?

– Феликс Эдмундович! Я ведь не обхожу стороной соответствующие факты. Но к коалиционным действиям сопредельные страны не готовы, ни в политическом, ни в военном отношении. И даже коалиционная война, хотя и способна доставить Советской Республике серьезные неприятности, никаких благоприятных перспектив этим странам не сулит. В одиночку же воевать с нами они просто не в состоянии. При всех известных слабостях РККА их войска тоже находятся отнюдь не в лучшем положении. Разбить нас они не смогут. Поэтому в ближайшие годы войны против СССР не будет, – раз за разом роняю короткие рубленые фразы, стараясь заразить собеседника своей уверенностью. – Серьезный удар нам может нанести лишь вступление в войну сильнейших европейских держав и Японии.

– А на каком основании вы отметаете такую возможность? – недовольно спрашивает Дзержинский. – Ведь их враждебность к стране победившего пролетариата совершенно очевидна!

– Да, очевидна. И, тем не менее, они предпочитают торговать, а не воевать. Экономика этих стран сейчас на подъеме, и им совершенно не с руки затевать дорогостоящие военные авантюры, – на этом прекращаю свои возражения и начинаю нащупывать точки согласия со своим начальником. – Тем не менее, в более долгосрочной перспективе вы совершенно правы. Великобритания постарается дать нам бой – разумеется, чужими руками. Но это будет не сейчас.

– А когда? И почему не сейчас? – не успокаивается председатель ОГПУ.

– Почему не сейчас – я, вроде бы, уже постарался объяснить. Когда? Должны совпасть несколько условий, – и начинаю перечислять. – Во-первых, Англия и другие крупные державы должны столкнуться с серьезными социально-экономическими трудностями, чтобы начать искать их разрешение военным путем. Во-вторых, мы сами должны усилиться настолько, чтобы империалистов серьезно напугала перспектива нашего дальнейшего усиления. И, в-третьих, должно произойти заметное усиление Германии.

– Именно Германии? Отчего же так? – сразу же вставляет вопрос Феликс Эдмундович.

– По двум причинам, – посмотрел я в глаза Дзержинскому. Ведь наверняка же то, что я ему сейчас буду доказывать, он уже держит в голове, как один из возможных сценариев. Получается, я ему вроде бы как экзамен сдаю, на предмет уровня своих аналитических способностей. – Первая: а кого еще можно двинуть против нас в Европе в качестве ударной силы? Поляков? У них и сейчас шансы невелики, а в случае успешной реализации нашего перспективного плана на пятилетие, – в чем я нисколько не сомневаюсь, – они вообще станут призрачными. Вторая: усиление Германии неизбежно приведет ее правящие круги к жажде реванша и борьбе за гегемонию в Европе. Англичанам это невыгодно, и они постараются столкнуть своих врагов – Германию и СССР – лбами. Вокруг этого стержня возможны разные политические комбинации, но, как бы они не сложились, стратегическая линия останется неизменной. Однако, повторю еще раз – в ближайшие год-два считаю большую войну с СССР практически невероятной, а в ближайшие семь-восемь лет – крайне маловероятной. И это время нам надо использовать с максимальной пользой для укрепления обороноспособности СССР – как в военном, так и в политическом отношении.

– Хорошо. Ваши аргументы мне понятны, – кивнул мне собеседник. – Но почему они не получили отражения в записке?

– Потому что эта работа предполагала анализ имеющейся информации. А то, что изложил вам сейчас – это лишь цепочка логических умозаключений. Непосредственных фактических подтверждений, что события через несколько лет пойдут именно так, а не иначе, как вы понимаете, предоставить невозможно, – с полуулыбкой развожу руками.

– Так вы говорите, семь-восемь лет? – задумчиво переспрашивает Дзержинский, углубляясь в какие-то свои мысли.

– Скорее всего, даже и больше. Но за этот срок я уверен, – твердо отвечаю ему. О чем задумался Феликс Эдмундович, вполне можно догадаться. Допустимо ли выстраивать политическую стратегию на таких зыбких предположениях? А если военная опасность нагрянет раньше предсказанного срока? Угадал…

– А вот Разведупр РККА, – оторвался председатель ОГПУ от своих размышлений, – сходясь с вами в том, что немедленного нападения ожидать не следует, полагает, что через 2-3 года паны, при поддержке Англии Франции, развяжут против нас войну.

– Ими обнаружены признаки приготовлений к войне? – задаю естественный вопрос.

– Разумеется.

– К войне только с СССР? Или с Германией – тоже? А, Михаил Абрамович? – оборачиваюсь к Трилиссеру, который до этого сидел, не проронив ни звука.

– Да, и по нашим данным, и по данным Разведупра, поляки готовятся воевать не только с нами, но и с немцами, – подтверждает начальник ИНО.

– Как же так? – развожу руками. – Кто в здравом уме поверит, что поляки готовы броситься одновременно и на СССР, и на Германию? Каким бы слабым ни был сейчас рейхсвер благодаря Версальским ограничениям, мобилизационные возможности у немцев немалые. А если не одновременно, то на кого первого? И почему именно через 2-3 года?

Трилиссер не смутился, попав под этот каскад вопросов, а меланхолически заметил:

– В Разведупре оценивают проводимые сейчас в Польше мероприятия по повышению боевой готовности как рассчитанные именно на 2-3 года.

– И что? Любые мероприятия по развитию вооруженных сил должны непременно оканчиваться войной? – не без сарказма встречаю это утверждение. – Думается мне, что надежных данных о намерениях поляков у Разведупра нет, а есть гадание на кофейной гуще.

Мое высказывание повисает в воздухе. Ни Дзержинский, ни Трилиссер не собираются давать какую-либо оценку качеству выводов, сделанных «смежниками».

– Ладно, насчет кофейной гущи, – это все лирика, – примирительно произношу я. – То, что они готовятся к войне с нами, и разрабатывают планы такой войны, вполне естественно. Напротив, странно было, если бы они этого не делали. То, что военная верхушка Польши занимает яро антисоветскую позицию – тоже не секрет. Вопрос в том, есть ли признаки принятия политического решения о войне в определенный период времени? Надо добывать конкретную информацию о намерениях польского руководства.

– Как? Залезть в голову Пилсудскому? – иронично бросает Михаил Абрамович. Вот, и этот, небось, проверяет, сумею ли я сообразить, что на это ответить!

– Зачем же? В голову никому залезать не надо, – стараюсь выглядеть как можно покладистее, хотя так и подмывает съязвить что-нибудь. – Проводится ли подготовка к мобилизационным мероприятиям с определенными сроками готовности? Накапливается ли мобилизационный запас горючего, патронов и иных огнеприпасов в расчете на определенный период военных действий? Намечается ли дооборудование плацдармов на предполагаемом театре военных действий так же со строго определенными сроками? Возводятся ли, например, близ границы полевые фортификации, – укрытия, блиндажи, пулеметные гнезда, позиции для артиллерии и т.д.?

– Достаточно! – прерывает меня Дзержинский. – Подготовьте развернутый вопросник по вашим соображениям и завтра передайте его Мессингу. А вы, Михаил Абрамович, – повернулся он к Трилиссеру, – окончательный вариант вопросника – послезавтра ко мне на стол.

Страх перед нападением панской Польши, сыграл, думается мне, главную роль и в том, что «танковое совещание», на котором была принята трехлетняя танковая программа РККА, состоялось почти на год раньше, чем в моем времени. Конечно, и мои беседы с Фрунзе и Котовским как-то повлияли. Но без фактора польской угрозы никакие шевеления с моей стороны не сработали бы. Тактико-техническое задание на малый танк было выдано КБ Орудийно-Арсенального треста ГУВП ВСНХ уже к концу 1925 года. А сегодня у меня на работе раздался телефонный звонок. Собеседник поздоровался солидным басом. Не сразу (давно не беседовали!), но я узнал голос Котовского:

– Здравствуйте, Григорий Иванович!

– Не желаете взглянуть, какой у нас малый танк получился?

– Конечно, желаю! – какой же мужчина откажется поиграть во всякие смертоубийственные железяки?

– Тогда подъезжайте завтра утром ко мне, к семи тридцати. До встречи! – и в трубке раздался сигнал отбоя.

Ну, вот, напросился на свою голову! Это же в такую рань вставать придется! Мне уже расхотелось смотреть на малый танк, но отрабатывать обратно было неудобно.

Серым мартовским утром мы с Котовским и еще двумя командирами из Штаба РККА трясемся по дороге к станции Немчиновка – именно там проходят испытания новой боевой машины.

– Это уже второй образец, – поясняет мне по пути Григорий Иванович. – Первый еще той осенью испытывали.

– И как он вам показался?

– Вроде ничего, – тянет Котовский, – но комиссия замечаний написала целую кучу. Вот, на днях питерцы с «Большевика» новый танк прислали. Посмотрим, каков он в деле.

Импровизированный испытательный полигон недалеко от станции собрал немаленькую компанию. Там были и представители завода, и Орудийно-Арсенального треста, и Штаба РККА. Однако больших шишек, кроме Котовского, не наблюдалось. Сам танк уже урчит мотором, попыхивая сизым дымком выхлопа. Присматриваюсь. Вроде заметных отличий от знакомых мне фотографий и рисунков МС-1 (он же Т-18) и не наблюдается. Хотя… Сколько у него опорных катков? Шесть, как у первого прототипа, Т-16. А на Т-18 был еще и седьмой. Стоп-стоп! Не как у Т-16. Катки расставлены явно реже. Перемещаюсь ближе и обхожу танк со всех сторон. А, у него еще и корпус малость длиннее. Да еще и башня имеет кормовую нишу, как улучшенный вариант 1929 года. Мне только кажется, или у нее в самом деле габариты больше, чем на известных мне фотографиях?

Вместо пушки из башни торчит довольно ловко исполненный деревянный макет – издали не отличишь. Рядом – спаренные стволы 6,5 миллиметрового пулемета Федорова.

– А что с пушкой? – обращаюсь к Григорию Ивановичу. Тот подзывает к себе кого-то из технических специалистов, и, коротко переговорив с ним, бросает мрачным тоном:

– Не готова.

Наконец, танк издает утробное рычание, окутывается клубами дыма, и трогается с места, уходя на полигон. Хорошо что нет ветра и чуть-чуть пригревает мартовское солнце – а то на морозце, да еще в открытом поле можно было бы и простыть, дожидаясь окончания испытаний. Танк тем временем довольно резво – километров до пятнадцати в час, похоже, разогнался, – преодолевает заснеженное пространство, затем начинает борьбу с препятствиями – горкой, стенкой, рвом…

Судя по всему, дела идут примерно так же, как в известной мне истории. То есть немного поездить, пострелять, и худо-бедно преодолеть пехотные окопы машина может. «А на большее ты не рассчитывай…»

По окончании испытаний прислушиваюсь к разговору, который ведет группа производственников и конструкторов.

– …Нет, до 25 километров в час разогнать не удастся, – говорит один из них. – Он и двадцать не даст. Да ведь мотор-то до проектной мощности не дотягивает.

– Скажите спасибо, что он вообще этот танк тянет! – вклинивается другой. – Сколько мы с ним намаялись, пока он просто запускаться стал! Это чудо, что мы на своем оборудовании смогли такое изделие вытянуть. Простейшие контрольно-измерительные приборы едва выпросили. Гигрометра, аэротермометра – и тех не было. Спасибо, товарищ Микулин помог, выбил все-таки. А без них совсем труба была… – он махнул рукой.

Пока идет беседа, заглядываю внутрь через распахнутые створки люка механика-водителя. Гляди-ка, кресло похоже на что-то более или менее удобное для сидения, а не просто кожаная подушечка, набитая волосом. По крайней мере, небольшая спинка имеется.

Тем временем вступает в разговор еще какой-то специалист, и через какое-то время я догадываюсь, что это, наверное, представитель гастевского Центрального института труда, который, значит, по моему совету все же привлекли к проектированию. Работник ЦИТа начинает с претензий:

– Почему танк не оборудован нашлемным телефонным переговорным устройством?

– А где его взять? – отбивается представитель завода «Большевик». – Принесите, и мы его тут же смонтируем!

– И радио нет! – множит свои претензии гастевец.

– Нет, – охотно соглашается заводчанин. – Задание на проэктирование мы выдали, но первый образец по габаритам не вписался. Ждем следующего.

– Вытяжным вентилятором башню не снабдили! – не унимался товарищ из ЦИТ.

– Вентилятор в проекте был предусмотрен. Только электромоторов для него подходящих добыть негде. Разве что из-за границы выписать, – объяснил, разводя руками, заводской инженер.

– Вы бы хоть подушечку какую на брезентовую ленту сиденья командира танка приспособили, – уже упавшим голосом говорит человек от Гастева. – Я там всего ничего проехался, и то… А если длительный марш?

– Ну, это можно, – обрадованный тем, что нашлось выполнимое дело, быстро ответил представитель завода.

На обратном пути в машине у меня состоялся с Григорием Ивановичем примечательный разговор.

– Так как вам понравилась наша боевая машина? – сразу же задал вопрос Котовский, не успели мы вдвоем вытолкнуть автомобиль из снежно-грязевой каши, куда она села задними колесами, пытаясь развернуться. Устраиваясь на сиденье и захлопывая дверцу, отвечаю:

– Промышленность дала максимум того, что возможно на сегодняшний день. Танк вполне годится для того, чтобы припугнуть наших ретивых соседей, и начать самим отрабатывать вопросы применения танков и взаимодействия с другими родами войск.

– Штаб РККА предлагает дать заказ на производство тысячи танков в течение трех лет, – сообщает начальник снабжения РККА.

– Глупость. Эта машина годна только за неимением пока лучшей. За глаза хватит сотни машин для обучения танкистов, двух сотен – в опытную механизированную бригаду и еще двух сотен – для обучения пехотных частей взаимодействию с танками. Пять сотен – и на этом всё! – резко рублю ладонью воздух. – А дальше надо искать способы переходить от этой жалкой кустарщины к налаживанию производства боевых машин на самом современном уровне.

– Вы уж скажете – кустарщина! – недовольно басит Григорий Иванович. – Хотя, конечно, даже до заданных характеристик не дотянули…

– Такая слабая машина вообще перспективы не имеет! – твердо выношу свой вердикт. – Работы предстоит не на один год, чтобы суметь создать по-настоящему мощный танк. И главное – отработка современных технологий, которые позволять нам его изготовлять серийно.

– Каких технологий? – ту же заинтересовался Котовский.

– Сердце танка – двигатель, – начинаю пояснять свою мысль. –Микулин сделал весьма неплохой мотор, но 37 лошадиных сил – это же слезы для многотонной махины! А чтобы сделать мощный движок, нужно обзавестись качественными сталями, освоить хонингование цилиндров, ковку коленчатых валов, создать хорошо работающие масляные и воздушные фильтры. Если будем делать дизель, нужно будет разработать надежный топливный насос – мы ведь их сами пока не делаем!

Котовский пока сидит тиха, молча внимая моему монологу, и я продолжаю:

– Но и движок – это еще не все. Нужно резко увеличить ресурс ходовой части. Для этого пружинная подвеска не очень-то подходит. Надо делать торсионную или хотя бы рессорную, для чего потребуется освоить выпуск специальных сталей. Нормальная коробка передач, вместо этого трехскоростного убожества, тоже понадобится. А для того, чтобы ее сделать, нужно соответствующее оборудование и кадры, способные на нем работать. Для гусениц нужна высокомарганцевая сталь по типу стали Гадфилда, а мы ее варить не умеем! Высокочастотная закалка и цементация брони у нас не освоена. Сварка броневых листов вместо клепки – тоже! – самому становится страшновато от перечня того, чего у нас нет и что нами не освоено, и язык сам собой останавливается.

– Того нет, этого не умеем… – снова слышится недовольный бас Григория Ивановича. – Ты толком скажи, что делать надо?

– Нужна целая промышленная революция в военной промышленности, – отвечаю ему. – И это дело не одного только Орудийно-Арсенального треста, и даже не одного ГУВП. Тут и металлурги должны подключиться, и химики, и электротехники, и радиотехники, и станкостроители. Ведь танку и бензин нужен, и радиостанции, и броня хорошая, и электрооборудование. Пока мы «Бош» ставим, а ну, как война? Да и кадров квалифицированных эта работа потребует множество – а их загодя готовить надо! Тут работы не одному только танковому бюро – тут десятки конструкторских бюро должны объединить свою работу. А для начала – изучать, изучать, и еще раз изучать зарубежный опыт, тащить оттуда все самое передовое, все самое эффективное. Но – с учетом наших возможностей, не зарываться! И уже на этой основе решать – как нам переоснастить нашу промышленность, чтобы она могла выпускать лучшие в мире танки.

– Вот что, дорогой, – голос Котовского звучал потише, но стал твердым, как закаленная сталь. – Ты все эти мысли на бумажку положи, и эту бумажку – срочно ко мне на стол.

– Не вопрос. Завтра получишь свою бумажку, – не промедлив ни секунды, киваю ему в ответ. – Только тебе, как начальнику снабжения, хочу дать совет – будете заказывать танки, ставьте промышленности жесткое условие: принимать каждый танк будете только вместе с комплектом запчастей на весь срок службы, включая и запасные двигатели. И от этого условия не отступайте ни под каким видом. А то найдутся охотники рапортовать об успехах ударного труда на благо родной армии, и будет у вас стоять тысяча танков в парках без движения, потому что запчастей к ним нет.

– Добрый совет, – отозвался Григорий Иванович. – Точно, у нас таких охотников много расплодилось, пыль в глаза пускать, да очки втирать начальству… Он помолчал немного, а потом проговорил с расстановкой:

– Помнится, ты при нашей предыдущей встрече насчет танковой бригады поминал. Так говоришь, хватит двух сотен танков на бригаду?

– Танков – хватит. Восемьдесят – на консервацию, восемьдесят – гонять в хвост и в гриву для боевой учебы, и сорок будут составлять резерв повышенной боевой готовности, – и тут же схожу с успокоительного тона. – Только ведь для бригады и помимо танков многое нужно. Танк ведь не сам по себе воюет. Я же тогда в своей записке писал: танки надо сопровождать мобильной артиллерией, в идеале – самоходными пушками на танковом шасси, мобильной пехотой, мобильными зенитками. А еще нужны автомобили для снабжения, бензовозы, ремонтные летучки и еще прорва всего. И, главное, – люди, которые сумеют все это с толком применить. Пока не будет этого – не будет и полноценных танковых войск.