Жернова истории 3 (СИ)

Глава 23 XVI партконференция

Сижу за столом и тихо закипаю. Сегодня нашел, наконец, время, поработать со статистикой. Поскольку на уме в последнее время были главным образом хлебозаготовки, то, разумеется, первым делом стал смотреть данные по сельскому хозяйству. И вот, вглядываясь в изданные ЦСУ данные бюджетных обследований крестьянских хозяйств, чуть было не срываюсь на использование, как говорили в моем времени, ненормативной лексики. К счастью, удержался. Даже мысленно.

Хорошо, предположим, это я такой дурак и разгильдяй, что у меня руки долго до этих цифр не доходили. Но те, кому по должности положено именно с аграрной экономикой иметь дело, они-то куда смотрели?

Чтобы мои эмоции были яснее, попробую рассказать, с чем именно я столкнулся. Нам нужен от села хлеб. Значит, нужно крестьянина подвигнуть на то, чтобы он выращивал больше хлеба и увеличил его продажу. Надо, следовательно, стимулировать рост товарной части производимого зерна. И мы стимулировали: цену маленько подтянули, товарные фонды для сдатчиков зерна собирали… А цифры, лежащие передо мной, прямо и недвусмысленно говорят – это детская возня в песочнице.

Согласно данным бюджетных обследований наибольшую часть денежных доходов крестьяне получают не от сельского хозяйства. Лишь в наиболее плодородных губерниях продажа выращенных продуктов земледелия и животноводства дает больше половины денежных доходов. Нет, в общей сумме доходов, если учитывать и натуральное потребление, своя продукция дает крестьянину более 80%. Но вот в денежных доходах основную роль играют побочные промыслы! А доходы от продажи зерна даже меньше, чем доходы крестьянских хозяйств от собственных торговых и промышленных заведений. Впрочем, последнее касается только зажиточных хозяев.

Так что наши потуги заинтересовать крестьянина очень слабо отражаются на его бюджете, и не будет он рвать жилы для того, чтобы дать дополнительное товарное зерно. Собственно, результаты затеянного мною в этом году грандиозного похода за урожай данный вывод вполне подтверждают. Ценой неимоверных усилий, кажется, удается кое-как выползти на минимально необходимый уровень продажи зерна государственным и кооперативным заготовителям. Не более того. А что будет в следующем году?

Ждать, когда на селе естественным путем выделятся крупные продуктивные хозяйства, мы не можем. Да и по политико-идеологическим причинам этот путь закрыт. Модернизировать море мелких хозяйств, да еще в короткие сроки, – утопия. Поэтому ставку надо делать на организацию как можно быстрее крупных обобществленных хозяйств с современной агротехникой. И, кстати, не забыть о создании при этих хозяйствах подсобных сельских промыслов, способных заменить крестьянам заработки, которые сейчас им приносит отходничество.

Как можно быстрее… Быстрее, может и получится – если поднажать как следует. Охотники поднажать тоже найдутся. А вот как быть с обеспечением этих хозяйств кадрами и техникой? Кампания этого года по последним, далеко еще неполным данным, уже довела число сельхозартелей до 38 тысяч с хвостиком, число ТОЗов перевалило за 65 тысяч, да еще отмечено более десяти тысяч посевных товариществ. Ну, и коммун тысячи четыре имеется. Рост быстрый, даже слишком быстрый. А ведь эти коллективы пока объединили лишь немногим более восьми процентов крестьянских хозяйств. Надо больше. Надо! Но и слишком торопиться тоже нельзя.

Крупное хозяйство имеет экономический смысл только в том случае, если производство там механизировано, используется современная агротехника и прогрессивные севообороты, если там эффективно организован труд. Иначе получится как в моей истории: производительность труда через какое-то время за счет механизации возросла, а вот урожайность до самой войны поднять так и не сумели. В первые же годы массовой коллективизации колхоз вообще служил в большей мере насосом по выкачиванию зерна из крестьянства, чем передовой формой производства на селе.

Думать надо. Кое-что в этой жизни все же удалось: и масштабы подготовки кадров для села расширены, и производство сельхозтехники растет быстрее, чем в моем прошлом. Если бы не это, то рост колхозов уже обогнал бы поставки техники, и происходило общее снижение технической оснащенности хозяйств, как это и случилось в моем времени. Но даже при сносных материальных предпосылках, чтобы освоить крупные формы организации земледелия все равно требуется время. Не делается такое за год-два! Значит, любые возможности надо суметь отыскать и пустить в ход, чтобы шаг за шагом улучшать постановку производства на селе.

Был в моем времени еще один ресурс, который использовали крайне расточительно: зажиточный слой крестьянства. Не хотели они пособлять Советской власти в деле индустриализации, за что и поплатились сполна. А ведь они производство в коллективах поставить сумели бы получше. Ведь смогли же они в тяжелейших условиях, после ссылки, в неуставных сельхозартелях спецпоселенцев организовать хозяйство весьма эффективно? Иные из них даже ордена за это заработали. Использовать их надо по любому, но лучше не такими варварскими методами.

Вот только как их склонить к добровольному сотрудничеству? С кулаком дело ясное – это хищник, жирующий за счет нужды односельчан. Даже зерно он продает не столько им самим выращенное, сколько собранное за кабальные ссуды со своих же соседей. Для ростовщиков не то, что коллективизация, – даже простое расширение государственных семенных ссуд, что нож острый, и они уже пытаются ставить палки в колеса, не гнушаясь и обрезы в ход пускать. С подобного рода кулачьем разговор будет короткий. Только вот не методом массового раскулачивания – это дверку только открой, и будет не пополнение фондов колхозов, а поток и разграбление. Проходили уже, знаем. Лучше этот вопрос решать через суд: есть за тобой грешки – ответишь по закону. Но ведь и другие зажиточные, которые в кулачестве особо не замечены, не очень-то рвутся с бедняками и середняками в одни коллективы объединяться. Да, вопрос…

Как он в Средней Азии решился, я немножко представляю. Там баи и бывшие басмачи, из тех, что поумнее, быстро смекнули, что бодаться с Советской властью ни к чему – лоб расшибешь. Притихли, присмирели, пролезли на разные теплые местечки в советском аппарате, а потом сами дехкан в колхозы-совхозы объединяли. Под своим чутким руководством. Правда, хватало и тех, кто пытался переть против коллективизации напролом, мятежи затевать, банды сколачивать. Правда, тогда по всему Советскому Союзу крестьяне бунтовались – слишком уж много дров наломали ретивые коллективизаторы.

А ведь и в нашей средней полосе что-то похожее тоже наблюдается. Довольно значительная часть советского аппарата и даже партячеек ВКП(б) на селе – из зажиточных, или тех, кого именуют «крепкие середняки». И в известной мне истории повели они себя по-разному. Кто был в первых рядах борьбы за сплошную коллективизацию и ликвидацию кулачества, как класса, а кто-то поперек пошел. Ладно, если здесь удастся избежать ударной кампании за сплошную коллективизацию – чуть ли не в один год – вкупе с массовым раскулачиванием, то и напряжение на селе будет поменьше. Только вот поставленный мною вопрос это не снимает.

Если мы зажиточных просто оставим в стороне, как единоличников, то получится хорошая агитация против коллективного хозяйства. Потому что единоличник будет сбывать свою продукцию на вольном рынке, где цены будут выше, и поплевывать свысока на колхозников. А не стоит ли отрегулировать конвенционные закупочные цены так, чтобы цены частного рынка существенно от них не отличались? Только вот потянет ли наша промышленность и городское население такую пропорцию обмена? Судя по прошлым годам – потянет. Но тогда, чтобы собрать ресурсы на индустриализацию, надо будет поднять уровень сельскохозяйственного налога. Заодно этим и на единоличника надавим, побуждая его идти в коллектив.

Да, чую, страсти вокруг коллективизации закипят на приближающей партконференции такие, что как бы крышку не сорвало…

Приближение очередной партийной конференции ознаменовалось для меня событием, которое прямого отношения к жизни ВКП(б) не имело: Лиде настало время рожать. На этот раз я встал, как скала, и, сев верхом на Мессинга, добился ее отправки в декретный отпуск. Сове дражайшей половинке я строго-настрого приказал при первых признаков приближения родов немедленно звонить мне.

Когда в телефонной трубке раздался взволнованный голос жены, я тут же вызвал машину из гаража ВСНХ, и через полчаса был уже вместе с Лидой на пути к родильному дому – тому же самому, на Молчановке. Все дела пошли побоку – и ход выполнения пятилетки, и проблема частной торговли хлебом, и предстоящая партконференция. К счастью, главные тревоги скоро остались позади: Лида благополучно родила, на этот раз – девочку. Так в мою жизнь вошла новая гражданка СССР, которой мы дали имя Надежда.

Надеждой сейчас жил, можно сказать, весь Советский Союз. Согласно пятилетнему плану разворачивались гигантские стройки, к которым было привлечено внимание газет, радио и кинематографа. Впрочем, и не гигантских строек тоже хватало. На селе организовывались новые МТС, возводились гаражи и ремонтные мастерские, тянулись линии электропередач, строились механизированные зернотоки, кооперативные амбары, крупорушки, маслобойни, сыроварни, коптильные и колбасные цехи. Поднимались ввысь башни первых современных элеваторов.

Но в руководстве партии нарастала озабоченность. Бюджет был перенапряжен, валютный баланс внушал серьезные опасения, хлебозаготовки проходили на пределе допустимого, не позволяя восстановить даже те скудные резервы, что имелись в прошлом году. Развивалась нелегальная торговля зерном, мукой и хлебом в обход установленных лимитов розничных цен. Не все было благополучно и с новыми крестьянскими коллективами – со скрипом налаживалась нормальная организация труда, не хватало техники и кадров.

Все эти опасения сконцентрировались вокруг вопросов о кулаке. Как обуздать стихию частного хлебного рынка, которую кулак использует в своих интересах? Как пресечь кулацкое сопротивление кооперативным планам партии? Допускать ли участие кулака в крестьянских коллективах, не подорвет ли их кулак изнутри? Слово «раскулачивание» при этом стыдливо не произносилось, но многие делегаты партконференции явно намекали на необходимость применения мер именно в таком духе.

Пока делегаты обсуждали отчетный доклад ЦК ВКП(б), с которым выступил Николай Иванович Бухарин (новое дело – насколько я помнил, в моей истории ему такого ни разу не поручали), в кулуарах работала специальная комиссия партконференции, которая обсуждала вопрос о кулаке. Страсти там такие разгорелись, что я всерьез начал опасаться: а сумеет ли комиссия вообще выработать какое-либо решение?

«Всесоюзный староста», Михаил Иванович Калинин, как и председатель Всероссийского союза сельскохозяйственных коллективов (созданного решением ВЦИК после принятия программы кооперирования села на XIV съезде) Григорий Наумович Каминский выступили за допущение кулака в колхозы на определенных условиях, получив поддержку значительной части делегатов.

– Кулак, конечно, несет с собой определенную опасность, – разъяснял свою точку зрения Каминский. – Но в качестве гарантий от такой опасности следует выставить условие: хочешь вступить в колхоз, отказаться от своего кулацкого прошлого – сдавай все средства производства в неделимые фонды. А коллектив тебе назначит испытательный срок, скажем, в пять лет. И в течение этого срока бывшему кулаку не давать права голоса на колхозном собрании – ни при выборах правления, ни при утверждении его решений.

Другая часть делегатов довольно рьяно выступала против такой возможности. На этой позиции стоял, между прочим, мой хороший друг Лазарь Шацкин, и знакомый мне по командировке на Дальний Восток Сергей Иванович Сырцов.

– Вы что думаете, – кипятился Сергей Иванович, – кулак пойдет в колхоз, чтобы там мирно перековаться? Не знаете вы кулацкую натуру! Если этот мироед в колхоз и вступит, то только для того, чтобы взорвать его изнутри!

– Ты своих сибирских кулаков с прочими не равняй, – возражали ему другие члены комиссии. – Это они у вас там жируют, прямо помещики какие. Такому, конечно, колхоз, что нож острый. А у нас среди зажиточных немало таких, которые в мироедстве не замечены, и против общества не пойдут.

– Хорошо, – отозвался Сырцов, – не будем стричь всех под одну гребенку. Если у вас есть такие совестливые кулаки, и общество за них ручается, то в порядке исключения можно и принять. Разумеется, со всеми теми ограничениями, о которых говорил Григорий Наумович. Но по общему правилу кулака в колхоз пускать нельзя!

– Чего ты нас кулаком запугиваешь! – отозвался кто-то из зала. – Неужто не справимся? Если колхоз крепкий, если проведена тракторизация сельхозработ, ничего кулак с таким колхозом не сделает. Переварим его, как миленького! Ему как раз, не вступая в колхоз легче всякие пакости делать, когда у него и дом, и амбары с зерном, и надел, и скота полно, плуги, косилки и прочее, – а так все это будет в колхозе!

– Нечего кулака в коллективы тащить! – резко выкрикнул Юозас Михайлович Варейкис. – Чужие это для нас люди, классовые враги. Не годится врагу ворота отворять! Надо не только не пускать кулака в колхозы, но и тщательно очистить от него уже созданные коллективы. А чтобы кулаки не путались под ногами у колхозного строительства, надо их выселять на хутора или отруба!

– Ерунду говоришь! – не выдержал Каминский. – Тебе ведь объясняли уже, что на хуторе кулак как раз сохраняет свою экономическую базу. А принимая его в колхоз, мы лишаем кулака возможности использовать средства производства для эксплуатации, да и ставим его под контроль колхозников, мешая ему заняться вредительством и террором.

Несколько удивил своей рассудительностью Николай Афанасьевич Кубяк, недавно назначенный наркомом земледелия РСФСР. Я был несколько скептического мнения о его политической и общей культуре, но здесь, видимо, сказалась его природная сметка и практичность:

– Нас товарищи пытаются убедить, – заметил он, – что коллективы в своем большинстве разваливаются потому, что это кулацкие коллективы, что их разлагает кулак и т.д. Это совершенно не так. Чаще разваливаются бедняцкие колхозы и даже организованные давно. И чего это мы всю проблему коллективизации села сводим к вопросу о кулаке, а? Я в этом вопросе по должности копался, и должен со всей ответственностью заявить, что действительно больные для колхозного движения вопросы совсем другие! – он покачал головой с укоризненным выражением на лице. – Два дня мы дискутируем о коллективизации и о колхозах, и никто до сих пор не отметил необходимости надлежащей организации хозяйства в коллективах!

Дождавшись, когда все в основном выговорятся, и страсти малость поутихнут, беру слово.

– Товарищи! Настоятельно предлагаю вам вернуться к словам наркома земледелия РСФСР о надлежащей организации производства в колхозах. В этом ведь корень дела! И чтобы этот вопрос двинуть вперед, предлагаю записать в проект резолюции конференции: созвать не позднее января-февраля 1929 года всесоюзное совещание по изучению опыта организации производства в сельскохозяйственных коллективах.

Предложение возражений не встречает, а Кубяк восклицает с места:

– Вот-вот, давно пора этим заняться!

– Теперь несколько слов о кулаке. Слушал я наши дебаты, слушал, и никак не мог понять – мы тут делом занимаемся, или так, лишь бы языки почесать? – ответом мне стал нарастающий ропот в зале заседаний. – Если мы собираемся дать конференции рекомендации о том, как поступить с кулаком, так для начала неплохо бы определиться, а кто такой кулак?

– Нашел, что спрашивать! Это все знают! – раздался громкий голос из глубины зала.

– А в резолюции конференции, и в законы, которые мы будем потом принимать, именно эти слова записать прикажете? – отвечаю на реплику, не скрывая, а, напротив, всячески подчеркивая сарказм. – Надо точно указать, кого мы считаем кулаком, а кого нет. Всех зажиточных крестьян будем в эту категорию записывать, или только тех, кто занимается ростовщичеством, всякими кабальными сделками, спекуляцией?

После этих слов в зале вновь поднялся шум и утихнувшие было дебаты разгорелись снова.

В результате горячих споров в проект резолюции было записано:

«Нельзя относить любых зажиточных крестьян к категории кулаков только на основании размера посева, количества рабочего и продуктивного скота, фактов аренды земли или найма батраков. К кулакам причисляются те из них, кто отвечает хотя бы одному из следующих условий: совершение на кабальных условиях таких сделок, как систематическое предоставление зерновых или денежных ссуд; сдача в аренду рабочего скота или сельскохозяйственного инвентаря так же на кабальных условиях; торговля зерном в размерах, заметно превышающих собственное производство».

Немало было сломано копий вокруг вопроса о так называемых кулацких колхозах.

– Как у нас частенько получается, товарищи? – негодовал Лазарь Шацкин. – Решают бедняки объединиться в колхоз. Так у них там одна лошадь и одна допотопная соха на два двора приходится. А рядом создает свою артель кучка зажиточных. У них и лошади добрые, и стальные пароконные плуги, и жнейки, и сеялки, и крупорушки, и сепараторы, а у кого еще и мельница. Смотрят они на бедняцкий колхоз и поплевывают свысока. Это же выходит полная дискредитация колхозного движения!

– И что же ты предлагаешь? – спрашивают его с места.

– Запретить к черту эти кулацкие колхозы! – отрезает Шацкин.

– На каком основании? – задают из зала резонный вопрос.

– Запрещать нельзя, – снова вмешиваюсь в спор. – Тут хитрее надо. Скажем, если в одной местности создано два коллектива, то все льготы по снабжению, по кредитам, по обслуживание МТС, по землеустройству и т.д., предоставлять только одному – тому, который больше по численности. А зажиточные и своими силами обойдутся, если не хотят вступать в коллектив вместе со всеми, на общих основаниях…

Однако наши дискуссии в комиссии по коллективизации были не единственной темой, которой жила партийная конференция. Пока мы заседали, страсти в зале Большого театра кипели тоже нешуточные. Хотя проблема хлебозаготовок не подошла вплотную к той критической черте, за которой потребовались бы чрезвычайные меры, близость этой черты ощущали все делегаты. У одних такая перспектива вызывала серьезные опасения:

– Те, кто видит самую большую опасность в образовании крестьянских хлебных запасов, и в возможности использования этих запасов для спекуляции на хлебном рынке, – заявлял с трибуны председатель СТО Рыков, – фактически тянут нас за демагогическими лозунгами оппозиции. Если мы не в состоянии взять эти запасы при помощи наших хлебозаготовительных организаций, то исключительно из-за неумения выстроить правильные экономические отношения с крестьянством.

Ему вторил Бухарин:

– Мы в состоянии через кооперацию по сбыту и по снабжению, по переработке сельхозпродукции, через нашу кредитную систему, привязать крестьянские интересы к обобществленному хозяйству. Таким образом, не только бедняк и середняк, но и зажиточный крестьянин, и даже кулак, окажутся втянуты в целую сеть отношений, переплетающих их хозяйство с государственным. Тем самым укрепится действительная смычка города и деревни. Если мы дадим крестьянину достаточные экономические стимулы и материальные средства для наращивания производства, и на деле продемонстрируем ему привлекательность различных форм совместного ведения хозяйства, то крестьянин постепенно сам придет к социализму без всякого давления, без всякого административного нажима.

– Возможности роста мелкого крестьянского хозяйства практически исчерпаны! – запальчиво возражал им Карл Янович Бауман, заведующий отделом ЦК по работе в деревне. – Все те мероприятия по подъему производительности, которыми с таким рвением мы занимаемся последние годы, дают очень малую и очень медленную отдачу. Где вы собираетесь взять дополнительные ресурсы, чтобы поднять заинтересованность крестьянина? Предлагаете вернуться к вашей идее увеличить импорт потребительских товаров и сырья для легкой промышленности? Но это значит – сорвать программу импорта машин и оборудования для технологической реконструкции нашего народного хозяйства! – воскликнул этот латыш с круглым лицом, украшенным небольшими усами, вперив в зал свой внимательный цепкий взгляд. – Есть только один выход из положения с хлебозаготовками – форсировать проведение коллективизации в деревне. Обобществленный сектор позволит нам значительно увеличить долю товарного хлеба и тем самым даст ресурсы для дальнейшего развертывания индустриализации.

Его не менее горячо поддержал Троцкий:

– Если мы не на словах, а не деле хотим социалистической реконструкции нашего хозяйства, нам пора перестать миндальничать с кулаком и терпеть его попытки раскачать хлебный рынок и вздуть цены. Объединение крестьян в производственные коллективы, действующие как составная часть нашего обобществленного хозяйства, единственно может дать гарантию устойчивого хлебоснабжения.

Ой, что-то многих партийных товарищей забирает тяга покомандовать крестьянами… Но дальше тему хлебозаготовок Лев Давидович развивать не стал, а съехал на другое:

– Перед нами стоят грандиозные задачи, невиданные по историческому масштабу. И чтобы решить их, чтобы утвердить превосходство социалистического строя в экономическом и техническом отношении, и тем самым дать революционизирующий пример пролетариям всех стран, нам нужно совершить беспримерный рывок вперед. Спрашивается, за счет чего мы можем, при всей нашей технической и культурной отсталости, совершить такой рывок? – ну, Троцкий опять смотрится орлом! Глаза горят, речь пламенная, шевелюра развевается (хотя уже малость поредела с революционных времен).

– У нас нет колоний, нам не дождаться больших кредитов от империалистов, а большая часть нашего хозяйства – это единоличник с сохой! Все, на что мы можем действительно опереться – это творческая энергия пролетариата, раскрепостив которую, можно поистине творить чудеса, не снившиеся и библейским пророкам! – похоже, Лев проснулся, и решил-таки ринуться в политические игры. Зря это он, зря. Но… взрослого человека уже не переделаешь.

– А достаточно ли мы сделали, чтобы вовлечь всю массу трудящихся в дело социалистического преобразования страны? Не только не достаточно, но просто до обидного мало! Что ходить далеко, если даже внутри партии процветает махровый бюрократизм, а внутрипартийная демократия сплошь и рядом зажимается. На местах рядовые партийцы еще могут сказать свое слово при выборах секретарей, а весь подбор руководящих кадров сосредоточился в руках узкой группы лиц, дела которых скрыты от партии и по существу находятся вне гласности и вне контроля со стороны партии. Мне могут сказать, что все важные назначения проходят через ЦК и через Политбюро. Но эти органы не в состоянии контролировать весь поток назначений. ЦК и Политбюро – это инстанции очень узкого состава, и они не просто не могут реально оценить достоинства и недостатки перемещаемых кадров, – в зале стал нарастать шум. Песни образца дискуссии 1923 года встревожили многих. Однако Лев Давидович не стал разворачивать призывы к демократизации партии и раскрепощению инициативы рабочего класса. Похоже, его стали больше беспокоить немного иные мотивы…

– Получается, что иногда и вовсе не поймешь, чем вызвано то или иное перемещение хозяйственных кадров, проводимое Секретариатом ЦК. И эта ситуация возникла отнюдь не случайно. Если большинство назначений в Москве проходит через товарища Угланова, то не может же он, даже вместе со всеми помощниками, досконально разобраться в деловых и политических качествах каждого ответственного работника. В результате Секретариат частенько просто штампует предложения, исходящие от руководства тех или иных ведомств. Но и в случаях, когда секретари ЦК реально вмешиваются в решение кадровых вопросов, бывает трудно понять их резоны, – Троцкий умерил пыл, с которым он говорил всего несколькими минутами ранее, но от этого его слова не стали меньше задевать тех, кого он помянул в своей речи.

– Если вместо деловых соображений при решении таких вопросов будут брать верх ведомственные интересы, то как же нам обеспечить железное единство воли, необходимое в проведении планового начала в нашем хозяйстве? Каждое ведомство, будь то наркомат, главк, синдикат или трест, отстаивает свои амбиции, свою коммерческую выгоду. А общегосударственные интересы Советской Республики при этом отодвигаются в сторону как нечто, вроде бы, малозначащее. Все хозяйственные ведомства должны недвусмысленно направляться на решение общих задач, диктуемых пятилетним планом, и все распределение ресурсов должно быть подчинено этой цели! – о, Лев уже и экономическую политику затронул. И то, что он стал предлагать, не очень-то мне понравилось.

– А для этого надо покончить с ценовой стихией, с увлечением синдикатами и трестами ловлей рыбки в мутной воде коммерческого интереса. Синдикаты должны стать прямыми проводниками государственной экономической политики, в том числе и в области цен. Надо покончить с недальновидным пренебрежением к научно-исследовательским и опытно-конструкторским работам, развернуть, наконец, необходимую сеть исследовательских институтов, заводских конструкторских бюро и опытовых производств, обеспечив их финансированием, как со стороны синдикатов, так и со стороны наркоматов и государственного бюджета Республики, – ну, кто бы сомневался. Интересы своего ведомства Троцкий тоже не забыл. Хотя в этом он, пожалуй, целиком прав.

После выступления Троцкого, поскольку главные ораторы от «правых» уже использовали трибуну, в бой ринулся Угланов – тем более что Лев Давидович помянул его персонально.

Речь Николая Александровича Угланова была горячей – не менее пылкой, чем выступление Троцкого, хотя начинал он говорить в очень спокойной манере. Проведя рукой по пышным темным усам, секретарь ЦК лукаво улыбнулся и произнес:

– Нас тут товарищ Троцкий призывает всемерно укреплять плановое начало. Кто бы спорил! Вот только негоже забывать, что наше плановое хозяйство может прочно опираться только на фундамент, заложенный ленинской новой экономической политикой. И потому не слишком умно нападать на коммерческий расчет и самостоятельность синдикатов и трестов, ибо без этого невозможно овладение рынком. Наш рынок все еще зависит от стихии крестьянского хозяйства, и возомнить, что мы уже можем диктовать ему свои условия, было бы слишком самонадеянно. Взаимодействие с крестьянским рынком возможно только на началах экономической заинтересованности! – я и не сомневался, что Угланов будет защищать обычные установки «правых». – Без этого нельзя надеяться на рост кооперативного сектора в сельском хозяйстве. Или Лев Давидович мечтает о том, как бы загнать крестьян в коллективы велением начальства? Нет более верного способа подорвать экономическую смычку города и деревни! – Николай Александрович уже начал заводиться, голос его звучал все громче и решительнее.

– Не забыл товарищ Троцкий вознести хвалы творческой инициативе пролетариата. Что же, дело хорошее. По ведомственности прошелся, по бюрократизму. Тоже вроде все верно, – и тут Угланов окончательно оставил попытки сохранить спокойный тон и резко форсировал голос. – Слышали мы уже такие речи! Не забыли еще, как оппозиция пыталась нас всем этим шпынять в 1923 году, да и по сей день фракционные левацкие группки продолжают петь те же песни, обвиняя партийное руководство чуть ли не в перерождении. Может быть, хватит?! – шум в зале вспорхнул вспугнутой стаей птиц. – А сам Троцкий, что, не защищает ведомственные амбиции, когда требует увеличения расходов на науку, не считаясь с рамками нашего бюджета? Прежде, чем критиковать бюрократизм у других, не мешало бы и на себя оборотиться! Странно слышать из его уст полуанархические рассуждения, ставящие, по существу, под сомнение централизованное партийное руководство, и в то же время призывы к укреплению планового централизма. Как это умещается в одной голове – решительно не понимаю!

Среди делегатов нашлись те, кто симпатизировал «левым» вообще и Троцкому персонально. Так что дискуссия запылала достаточно ярким пламенем.

Требованиям сторонников «правых» повернуться лицом к селу и укрепить экономическую заинтересованность крестьянства дополнительными поставками товаров, расширением кредита и увеличением заготовительных цен, «левые» противопоставили свои требования. Они предлагали запретить частную торговлю хлебом, обсуждали идеи так называемого самообложения крестьян (когда сельский сход устанавливает обязательства по продаже зерна для зажиточной части села), с тем, чтобы ввести обязательные хлебные поставки.

Не обошли стороной дебаты и вопрос о бюрократизме, тем более что этот вопрос значился в повестке дня партконференции. Председатель ЦКК КПУ(б) Затонский с пылом нападал на тех, кто не придает значения вовлечению трудящихся в управление государством, и даже принципиально отворачивается от поиска наилучших форм прямого народовластия.

Многие выступления делегатов, представлявших местные парторганизации, в обязательном порядке содержали обращенные к руководству просьбы увеличить централизованные капиталовложения, чтобы построить в их местности тот или иной завод. Некоторые при этом уже пытались сформулировать и общий лозунг повышения темпов роста промышленности.

С резкой отповедью таким взглядам выступил нарком финансов. Сокольников указал на имеющееся перенапряжение бюджета, которое и без того является недопустимым. А любые дополнительные требования могут вообще развалить всякую финансовую сбалансированность в народном хозяйстве.

Мое выступление на конференции сводилось только к тому, чтобы отстоять выработанный в комиссии по коллективизации проект резолюции. Ни о ценах, ни о синдикатах, ни о бюрократизме говорить не стал – и так было ясно, что эти вопросы будут решаться не речами с партийных трибун. А выставлять свою позицию напоказ означало нажить себе неизбежных недоброжелателей.

На фоне разгоревшейся дискуссии речь Председателя Совнаркома выглядела образцом взвешенности и деловитости. Сталин сознательно избрал для себя позицию прагматика, ориентированного на решение конкретных вопросов. С этой позиции он мягко пожурил и «правых», и «левых», чем привлек к себе симпатии большинства делегатов. Внимательно наблюдая за президиумом конференции, я не мог не заметить, что Иосифу Виссарионовичу не понравились открытые политические демарши Троцкого и Угланова. Такие выступления с развернутыми знаменами могут иметь только одну рациональную цель – привлечь под эти знамена как можно больше сторонников. Понятно, что председателя СНК такая перспектива отнюдь не прельщала.

– Тут товарищи много дебатировали насчет хлебозаготовок, – размеренно бросал он слова в зал. – А услышали мы, что «справа», что «слева», хоть одно конкретное предложение, кроме тех, которые уже давно были отвергнуты партией? Нет, не услышали, – и Сталин, делая паузу, сокрушенно покачал головой.

– Много копий сломали насчет бюрократизма, – продолжал Иосиф Виссарионович, – и опять же, кроме взаимных упреков не видно было никаких деловых предложений. Раз уж так обстоит дело, надо вынести этот вопрос на суд всей партии. А для этого – развернуть широкую кампанию большевистской критики и самокритики, с тем, чтобы невзирая на лица, вскрыть наши язвы, болячки и недостатки, и наметить пути их устранения. Что же касается кадровой политики Секретариата ЦК, которую тут осыпали упреками, предлагаю принять меры по укреплению обоснованности кадровых решений. С этой целью, думается, надо ввести проверку деловых качеств кадров, предлагаемых на партийные, хозяйственные и административные посты, через ЦКК-РКИ. И без их заключения никаких решений по кадровым вопросам не принимать.

На фоне стычки противоположных крыльев партии предложения Сталина прошли легко и практически без дебатов. Сумел он протащить свою линию и в кадровых вопросах. На состоявшемся после конференции Пленуме ЦК ВКП(б) Угланов был снят с должности секретаря ЦК, с тем, чтобы «сосредоточиться на руководстве Московской парторганизацией», как сформулировал Иосиф Виссарионович. Чтобы уравновесить недовольство «правых» таким шагом, было также решено перевести Троцкого из членов в кандидаты в члены Политбюро, под тем предлогом, что Лев Давидович от систематической работы в Политбюро самоустранился. Сокольников был снят с должности наркома финансов и переведен на работу заместителем председателя правления Госбанка. Это был тревожный звонок. Неужели Сталин, как и в моем прошлом, все же поддастся настроению форсировать темпы промышленного рост сверх наметок пятилетки?