Жёсткая проба

13

В окнах комнаты горел свет. «Снова загуляли, черти. А завтра их не добудишься», — подумал он и распахнул дверь.

Ребята лежали на койках, но не спали. Как только дверь открылась, все, будто по команде, повернули головы и уставились на Алексея.

— Чего это вы? — спросил он.

Костя Поляков повел глазами в сторону, и только тогда Алексей увидел, что в комнате сидят двое незнакомых. Один поднялся, прикрыл дверь и спиной прислонился к ней. Второй, держа в кулаке сигарету, затянулся, глядя на Алексея, и тоже встал.

— Алексей Горбачев?

— Я… А что? Что такое?

Тот, не отвечая, подошел, достал из кармана книжечку удостоверения и показал. Алексей рассмотрел только крупные буквы «УМ МВД» и фамилию, которую тут же забыл.

— Понятно? — внушительно спросил незнакомый. — И давай по-хорошему! Где чемодан?

Алексей пожал плечами, достал из-под кровати свой чемодан. Незнакомый положил его на стол, открыл, пересмотрел немудрое Алексееве имущество.

— А ещё? Ещё чемодан?

— У меня один, больше нету. Вон и ребята скажут.

— Нету? — с нажимом спросил незнакомый. — Я тебя предупреждаю: лучше по-хорошему!

— Так нет у меня больше ничего!

— А это?

Незнакомый поднес к его лицу клочок бумаги, на котором разъезжающиеся буквы напомнили: «Адин чима».

— А! — спохватился Алексей. — Так это не мой! Это дядька принес… Он у тёти Даши в кладовке.

Подложив под голову свой платок, тетя Даша дремала в коридоре на деревянном топчане. Кряхтя и вздыхая, она поднялась, открыла кладовку. Алексей, за которым по пятам шел один из мужчин, внес баул в комнату, положил на стол.

— Ключ.

— У меня нет. Дядька не оставлял.

Незнакомый подергал новенький прочный замочек.

— Что там?

— Откуда я знаю? Дядька говорил, белье, старье всякое…

Второй мужчина подошел, всунул в дужку замка какую-то железку и нажал. Замок вместе с петлями отделился от баула. Сверху была ветошка, под ней, сверкая черным лаком, лежали в два ряда дамские босоножки.

— Так, говоришь, рубашечки, кальсончики? Ничего себе, кальсончики!..

Ребята повскакали, подошли, заглядывая в баул.

— Товарищи, отойдите! Это вас не касается.

— Как это — не касается? — сказал Костя, подтягивая трусы. — Мы тут живем, нас все касается.

— Попрошу! — повысил голос незнакомый.

Ребята отошли.

Босоножки пересчитали — их оказалось двадцать восемь пар, — уложили снова в баул, перевязали его веревкой.

— Оружие есть?

— Нет.

По карманам Алексея уверенным движением скользнули чужие руки.

— Пошли!

— Куда?

— Там узнаешь.

— Так я ж тут ни при чем! Я ничего не знаю!

— Там скажешь.

Алексей растерянно оглянулся на ребят и вышел. Впереди него шел мужчина с баулом, второй шел сзади. Из подъезда пошли к деревьям. В тени их стояла закрытая автомашина, которой Алексей, подходя прежде, не заметил. Его подтолкнули в открытую дверцу кузова, один из мужчин влез следом и запер дверь. Мотор заработал, кузов затрясся, маленькая лампочка у потолка начала мигать. Ехали недолго. Машина остановилась, сопровождающий открыл дверь, вылез, подождал Алексея. Двор с железными воротами окружал высокий кирпичный забор. Машина стояла у подъезда.

— Проходи, — кивнул сопровождающий.

Дверь, ярко освещенный коридор. Ещё дверь, ещё коридор. В конце коридора сидел милиционер. Он поднялся, открыл дверь, обитую железными листами.

— Ещё замели? — сказал милиционер сопровождающему.

Тот невнятно буркнул что-то, кивнул Алексею:

— Проходи!

Алексей шагнул и оказался в комнате, где не было никого. Он обернулся.

— Так как же…

Дверь с лязгом закрылась. В углу стоял длинный деревянный ящик, вроде топчана, с изголовьем из наклонной доски. Под потолком висел голый пузырь яркой электрической лампочки. Наглухо закрытое окно переплетала прочная решетка.

Алексей несколько минут стоял, не зная, что делать, потом застучал в железную дверь. В маленьком круглом отверстии показались глаз и часть носа милиционера.

— В чем дело?

— Почему меня заперли?

— Заслужил, вот и заперли. Сюда на вечеринки не возят.

— Так я же… Это — тюрьма?

— Ка-пэ-зэ. Камера предварительного заключения.

— Так за что?.. Я же…

— Значит, есть за что. Небось сам лучше знаешь.

— Ничего я не знаю. Ничего такого я…

— Это следователю скажешь. И хватит! Разговаривать не положено.

Глазок в двери закрылся.

Алексей сел на ящик, но сейчас же вскочил. Он не мог сидеть, не мог стоять на одном месте.

«Вот так влип… Проклятая Жаба! Как был гадом, так и остался… Прикинулся — бедненький, несчастный… А я-то, дурак, нюни распустил, пожалел сволочь такую… Украл он их, что ли? Наверно, раз так… Значит, и его тоже? Иначе откуда у них тёти Дашина расписка… Хотел за меня спрятаться, подлюга. Ну, врешь, я тебя покрывать не стану. Тюрьма по тебе давно плачет… А если?.. А если и меня? Нет, не может быть! Все же знают… А что знают? Никто ничего не знает! Никто не видел, кроме тети Даши. Скажут, соучастник — и всё! Нет, я докажу! Я всё расскажу, они поймут… Почему же не зовут?»

Алексей забарабанил в дверь кулаком.

— Прекратить безобразие! — крикнул в глазок милиционер.

— Пустите меня к следователю!

— Позовут, когда надо. И давай веди себя культурно, а то хуже будет!

— Так зачем я буду сидеть, когда…

— Сказано: когда надо — позовут. И не шуми!.. Впервой?

— А что же, по-вашему…

— Привыкнешь.

Глазок закрылся.

С милиционером не договоришься. И от него, наверно, ничего не зависит. Делает, что ему скажут, и всё… Выходит, он самый настоящий арестованный, арестант, хотя ни в чём не виноват?.. Да, но они-то не знают, они считают, что он виноват… И ребята в общежитии тоже, наверно, думают… Ничего, час-два подержат, потом позовут, расспросят, и он пойдет домой. Хватит бегать…

Алексей сел, потом лёг на деревянный ящик. В камере нестерпимо воняло карболкой. Наверно, недавно делали дезинфекцию.

Нечего паниковать. Они сразу увидят, что он ни при чём. Надо спокойно ждать, пока за ним придут. Не будут же его зря держать здесь всю ночь.

Алексей лежал и прислушивался. У него хороший слух, он издалека уловит звук шагов, звяканье ключей. Но шагов не было, ключи не звякали. И вообще не было ничего. Ни звука не доносилось ни от двери, ни через стены, ни сквозь окно. В ушах стояла звенящая тишина. Только часто и сильно бухало сердце.

Ему хорошо — он посидит час-два, и всё. А если люди в тюрьмах сидят годами? И ни звука, только сердце стучит… Жуткое дело! С ума можно сойти… Это, наверно, нарочно делают так, чтобы было тихо. Стены толстые или звукоизоляция?.. И потом, сейчас ночь. Уже небось часа два… А что, если все поуходили и спят и никто не собирается вызывать? Над ними не каплет…

Алексей снова вскочил. Из жестяной кружки, прикованной цепью к бачку, напился воды. Она была теплой и тоже пахла карболкой.

Нечего психовать! Позовут. Они всегда работают по ночам, он не раз об этом слышал… Надо лечь и отдохнуть, завтра ведь на работу. То есть уже сегодня, а не завтра.

Его разбудил знакомый густой рев. Стены, двери, намертво закрытое окно отталкивали, глушили его, но он вползал, прорывался и победно сотрясал воздух камеры. Желто-оранжевые нити лампы ещё горели, но в окно уже лился ясный свет дня. Первый гудок! На работу же…

Алексей загрохотал кулаком в дверь. Глазок приоткрылся, и уже другой голос, басовитый и хриплый спросонья, сказал:

— Тихо. Ну!

— Я на работу опоздаю! Мне же нельзя! Из-за меня простой будет. Что вы, шутите? Цех остановится!

— Из-за таких цех не останавливается. Посадили — сиди. И чтобы тихо!

Глазок снова был закрыт. Алексей заметался. Они же просто не знают, не понимают… Цех не цех, а у многих может быть простой… Ну, он оставил задел. А если не хватит? Или принесут что срочное?..

Проревел второй гудок. Алексея не звали. Третий. Его не звали…

Алексей отчетливо, будто это происходило у него перед глазами, видел, как Ефим Паника прибежал к плите, ткнулся туда-сюда, не найдя его, Алексея, побежал к Голомозому. Табель Алексея остался висеть. Прогул!.. Ефим Паника побежал к Витковскому… А потом всюду бегает и кричит: «Я говорил, я предупреждал…» И скоро все, весь цех знает, что Алексей не вышел на работу. Маркин опять будет кричать про сопляков, из-за которых нельзя работать… Дядя Вася, Витька… Ну, этот обрадуется — он же злится… А Иванычев? Вот кто крик поднимет: «Дезорганизатор! Прогульщик! На передовиков клевещет, а сам прогуливает, срывает работу!..»

Но они же ещё не знают! А когда узнают, почему…

Алексей вскакивал и садился, бегал по камере, снова садился и снова начинал бегать. Он надеялся, что ещё успеет забежать в общежитие, предупредить ребят, чтобы не трепались… Теперь всё! Теперь узнают и в цехе, и всюду… И кто-нибудь обязательно скажет Наташе. Он ещё про любовь хотел говорить… А его, как вора, как бандита какого…

Время шло, его не звали. Набегавшись до изнеможения, Алексей ложился, вставал, снова бегал. Его не звали.

Наконец дверь лязгнула.

— Выходи!

Коридор, дверь, ещё коридор. Дверь. В комнате, спиной к окну, сидел капитан в серебряных погонах. Над его головой висели часы. Два часа… Всё! Смена пропала…

— Садитесь. Имя, отчество, фамилия? Год, место рождения? Место службы, должность? Адрес?

Капитан спрашивал, не глядя на Алексея, и всё записывал. Потом он поднял голову.

— Предупреждаю: за дачу ложных показаний вы несете суровую ответственность. Вы обязаны говорить правду и только правду.

Следователь смотрел не на Алексея, а куда-то за него, словно там, за Алексеевой спиной, было что-то такое, что Алексей пытался спрятать, скрыть, но что следователь уже видел, знал заранее и скрывать поэтому совершенно бесполезно. Алексей невольно оглянулся и тоже посмотрел назад, но ничего, кроме засиженного мухами плаката на стене, не увидел.

Алексей рассказал всё, что знал о дяде Троше раньше, как встретил его недавно, как тот упросил его подержать чемодан, пока он не найдет новую квартиру.

— Квартиру он скоро получит, — мимоходом сказал капитан, и Алексею показалось, что лицо его выглядит не таким суровым, как вначале. — Нико Чейшвили знаешь?

— Нет. А кто это?

— Вопросы задаю я, твое дело — отвечать. К тебе больше никто не приходил? Местный или приезжий, с Кавказа.

— Нет.

— На прочитай и подпиши.

Алексей прочитал протокол и расписался внизу, где капитан поставил птичку. Часы показывали уже три.

— Если понадобится, вызовут в качестве свидетеля. А теперь можешь быть свободен… Подожди, ты ж на работу сегодня не вышел? Вот, покажешь начальству.

На узенькой полоске бумаги в машинописный текст капитан вписал фамилию Алексея и поставил дату.

— Держи.

Алексей взял бумажку.

«Повестка.

Гр. Горбачев А.И. действительно вызывался 1-м отделением милиции и находился в отделении с 01 ч. до 15 ч. 24 августа 1952 г.

Следователь Р/О милиции…»

— Так здесь же… Тут же не сказано почему… Они же подумают, что я…

— Не подумают. А начнут думать, пусть позвонят сюда.

— Можно идти?

— Можешь… Только вот что: будь поосторожнее. Парень ты молодой, тебя в два счета опутают всякие дяди Троши…

— Теперь уж нет! Уж теперь… А где он?

— Там, где полагается.

Капитан нажал кнопку звонка, в комнату вошел милиционер с сержантскими погонами.

— Проводите гражданина.

Сержант довел его до конца коридора и показал выход — через палисадник. Алексей вышел в распахнутую настежь калитку и поспешно оглянулся по сторонам. Неподалеку собака с хвостом, похожим на бублик, обнюхала дерево, подняла ногу и озабоченно побежала дальше. По другой стороне улицы спиной к Алексею шла старуха с кошелкой. Больше на улице не было никого, никто его не видел. Алексей почти бегом зашагал к проспекту.

Навстречу шли люди. На Алексея они не обращали внимания, но ему казалось, что они приглядываются к нему и угадывают, откуда он идет. Если не по виду, то по запаху. Запах карболки пропитал брюки, рубашку, волосы на голове. И ему казалось, что этот пронзительный запах так навсегда и останется при нем — ни отмыть, ни заглушить его ничем не удастся.