Жёсткая проба

19

Вахтер в проходной поднял руку, останавливая Алексея.

— Ну-ка, дай.

Он посмотрел пропуск, сверяя с бумажкой на столике, и положил пропуск в карман.

— В чем дело?

— Приказано отобрать.

— Как? Мне же на работу!

— Значит, нельзя тебе на работу… Давай отойди, людей не задерживай.

Алексей ошеломленно отступил в сторону. Почему у него отобрали пропуск? Он же опоздает!..

Вахтер, поглядывая на пропуска идущих через проходную рабочих, время от времени косился на него.

— Ты давай не стой тут, ничего не выстоишь. Всё равно не пущу.

— Да почему?

— Иди в отдел найма, там спрашивай, а меня это не касается.

Отдел найма и увольнения помещался в здании напротив главной проходной. Он был закрыт — там работа начиналась в восемь.

Алексей сел на скамейке у входа…

Это все Гаевский устроил. За вчерашнее. За то, что он ушел. И вообще… Уходить не следовало! Хоть бы объяснил, сказал…

Алексей побежал к проходной: надо поймать кого-нибудь из цеха, сказать, предупредить, что сделал Гаевский…

Через проходную поодиночке, группами, молча, переговариваясь, чему-то смеясь, шли и шли рабочие. Десятки, сотни. Они шли спокойно, уверенно: до третьего гудка успеют, работать начнут вовремя. А он — нет… Алексей нетерпеливо переступал с ноги на ногу, искал глазами знакомые лица. Ни одного. Механический далеко, в него проходят раньше.

Поток рабочих слабел, иссяк совсем! И через несколько минут загудел третий гудок. Всё! Цех начал работать, а он — нет… Проклятая контора закрыта, и не к кому обращаться, некому жаловаться.

Алексей снова сел у входа в отдел найма и через минуту встал.

Сидеть целый час, ждать, пока придут все эти… И Гаевский тоже. И все будут смотреть на него, как он сидит здесь, взъерошенный, растерянный, и ничего не может сделать… Гаевский — особенно.

Пусть только придет!

Он пошел вдоль ограды к ковшу заводского порта. Посреди ковша стояла завозня. Она служила базой для водолазов. Ковш очищали от «рвотины» — рваного огнем и взрывами железа, — которой завалили его во время войны. Теперь он был снова нужен: завод готовился к переходу на камыш-бурунскую руду, и порт подготавливали к приему рудовозов.

Полузатопленного парохода у правого, низменного берега уже не было. Ещё весной его кое-как залатали, подняли и отвели к судоремонтному заводу — на слом.

Алексей сел на берегу. Когда-то из трюма этого парохода он вытащил едва не утонувшего Витьку. Сюда, проваливаясь по пояс в сугробы, он приходил с Наташей «изучать пароходы», когда они затеяли «Футурум» — детское своё общество будущих капитанов… Пароход уже не существовал, Наташа уехала. Витька теперь помогал другим топить его, Алексея, и Гаевский снова начал возню вокруг «Футурума». Ничего у него не выйдет! Вот только Алексей получит обратно пропуск, пойдет в цех и всё расскажет…

Дверь отдела найма уже была открыта. Алексей постучал в окошко, закрытое крашеной фанерной дверкой. Окошко открылось, большеносая седая женщина строго и вопросительно посмотрела на него.

— У меня отобрали пропуск.

— Из какого цеха? Как фамилия?

— Горбачев, из механического.

— А, Горбачев… — Она наклонилась над столом, поискала там, потом, сняв скрепку, разделила две бумажки, одну из них протянула Алексею. — Вот, оформляй.

— Что оформлять?

— Увольнение оформляй. Не видишь, что ли?

— Какое увольнение?! Дайте мой пропуск, я в цех пойду.

— Пропуска ты больше не получишь, и в цех тебе ходить незачем — там всё уже отмечено.

— Да кто… На каком основании?

— По приказу начальника цеха. — Седая женщина подняла второй листок и прочитала: — «За нарушение трудовой дисциплины, попытку дезорганизовать производство и антиобщественное поведение разметчика А. Горбачева уволить с 27 августа 1952 г.».

Алексей вцепился руками в подоконник.

— Где Гаевский?

— Зачем тебе Гаевский? Его сегодня не будет.

Фанерная дверца захлопнулась.

На увольнительном «обходном» листке уже стояли подписи Витковского и мастера. Это они нарочно, чтобы Алексей не мог прийти в цех, рассказать, найти защиту… Вот гады! Ну, погодите…

В несколько прыжков Алексей оказался на втором этаже. Завком начинал работу в девять. В девять председателя завкома не было. «Наверно, пошел по цехам», — сказала секретарша…

В десять его тоже не было. Он пришел только в одиннадцать.

— Я к вам, — бросился к председателю Алексей.

— У меня прием с двенадцати… Ну ладно, заходи. В чем у тебя там дело?

— Меня уволили.

— За что?

— Неправильно уволили! Я ничего не нарушал и не дезорганизовывал… Это всё подстроили!

— Погоди! Давай по порядку: из какого цеха?

— Из механического. Разметчик. Горбачев.

— А, Горбачев… Н-да… Говорили мне про тебя, говорили… Что ж, правильно тебя уволили.

— Как — правильно? За что? Я ж ничего не нарушал!..

— «Молнию» срывал? Ну, не срывал, писал на ней… Факт? Факт. Передовиков опорочивал? Факт. Ну и всякие там темные дела за тобой… А ты хочешь, чтобы мы тебя защищали? Мы защищаем людей, которые честно работают, помогают производству, а не дезорганизуют его.

— Так это все неправда!

— Ты мне байки не рассказывай! «Неправда»… Цехком разобрался, он решение начальника цеха поддерживает, и мы поддержим. Так что на нас не рассчитывай.

— Так что же мне делать?

— Что хочешь… Раньше нужно было думать.

Слова, множество слов душили Алексея. Горячих, гневных и правдивых. Но он смотрел в лицо председателя и видел, что все эти слова ни к чему, их не будут слушать и, даже выслушав, не услышат.

— Все, Горбачев. Разговор окончен.

Алексей вышел.

Против двери завкома профсоюза была дверь заводского комитета комсомола. Алексей поколебался и вошел. Преждевременно располневший молодой человек читал какие-то бумаги и подчеркивал фразы толстым красным карандашом. Услышав стук двери, он поднял голову.

— Слушаю.

Алексей сказал, что он, хотя и не комсомолец, пришел в комитет, чтобы ему помогли.

— Давай, давай, что там у тебя?

Алексей рассказал. Секретарь, поигрывая карандашом, подумал.

— Постой, это не про тебя газета писала?

— Про меня… Только это неправда.

— Как это — неправда? Наша печать неправды не пишет… Ладно, я проверю, поговорю с комсоргом вашего цеха. Только имей в виду: бузотеров мы не поддерживаем! И если окажется правда — пеняй на себя. — Секретарь снова склонился над бумагами.

Грохоча башмаками по лестнице, Алексей выбежал на улицу.

Вот как они устроили всё! Он приготовился доказывать свою правоту, бороться. С ним не собирались бороться, никого не интересовали доказательства. Его просто отбросили в сторону, вышвырнули, он перестал для них существовать…

В общежитии не оказалось никого, кроме тети Даши.

— Ты что так рано? Али захворал?

— Уволили меня, тетя Даша…

— Батюшки! За что?

— Ни за что… С начальником спорил…

— Эка вы, языкатые! Кидаетесь, как кутята, на кого ни попадя, вам же и достается. Кто тебя за язык тянул? Сам небось?

— Сам.

— Ну вот! Нет, чтобы посмирнее. Всё ершитесь, хорохоритесь. А толку что? Что вот теперь делать-то будешь?

— Обжалую! Я докажу!

— Доказывай теперь, попробуй.

Тетя Даша ушла, но через несколько минут вернулась.

— А жаловаться пробовал?

— В завком ходил, в комитет комсомольский. Говорят, мы таких не поддерживаем…

Тетя Даша, скорбно поглядывая на Алексея, долго размышляла.

— А в суд? У нас вон во дворе сосед — его из артели уволили. И тоже всё вот так-то от него отказывались. А он подал в суд, и скрозь суд его обратно на должность поставили. Ещё и деньги заставили выдать за прогулянные дни…

Юридическая консультация находилась на солнечной стороне проспекта. Несмотря на опущенные шторы, в ней было так душно, что юрист, в просторном, как балахон, чесучовом пиджаке, изнывал от жары и поминутно вытирал пот. Приходу Алексея он явно обрадовался: его разморило не только от зноя, но и от скучного романа, который лежал в открытом ящике стола.

— Присаживайтесь, юноша, выкладывайте, что у вас стряслось?

Алексей спросил, можно ли подать в суд о восстановлении, если человека неправильно уволили с работы.

— Разумеется, можно. Речь идет, по-видимому, о предприятии, о заводе? В таком случае необходимо предварительное решение РКК, расценочно-конфликтной комиссии. Она состоит из представителя администрации и профорганизации. Если комиссия не придет к полюбовному соглашению или откажет жалующемуся, тогда появляется основание для судебного разбирательства конфликта.

Алексею представились лица Иванычева и председателя завкома.

— Она откажет.

— Ага!.. А почему вы так уверены? Кого именно уволили? Вас? За что?

Полное, добродушное лицо юриста, его готовность всё объяснить расположили к нему Алексея, он начал рассказывать. Лицо юриста стало скучным.

— Так, так… — Юрист побарабанил пальцами. — Случай не из легких, случай весьма чреватый… Да. Ну, как бы там ни было, процедура остается такой же: РКК, потом — суд.

— Да какая же РКК, если у меня отобрали пропуск, в цех не пускают?!

— Тут уж я затрудняюсь, это — не моя сфера… Как-нибудь добивайтесь.

Алексей поднялся. Юрист, облегченно вздохнув, выдвинул ящик стола, в котором лежал раскрытый роман. Уж лучше скучный роман, чем такие кляузные дела…

Круг замкнулся. Для того чтобы обжаловать, опротестовать увольнение, он должен был проникнуть на завод, в цех, но туда его не допускали, а все, кто должен был вступиться и защитить, сделать этого не хотели или не могли. Подсказать выход мог только один человек — Вадим Васильевич…

Вадим Васильевич не удивился и не обрадовался, увидев сидящего на ступеньках веранды Алексея. Он открыл дверь, впустил Алексея и плотно прикрыл дверь.

— Ну, что у тебя, как дела?

— Уволили.

— То есть… совсем? — спросил Вадим Васильевич и покраснел: вопрос был не слишком умный.

— Совсем. Отобрали пропуск, дали обходной листок.

— А формулировка?

— За нарушение трудовой дисциплины, дезорганизацию производства и антиобщественное поведение.

— М-да, густо…

Вадим Васильевич, то подбирая, то оттопыривая губы гузкой, заходил по комнате.

— М-да… Ты погоди, я умоюсь…

Он умывался не спеша и торопливо взвешивал, прикидывал, потом долго смотрел, как тугая струя дробится на фаянсе в сверкающие капли, урча, уходит в решетку слива. Что ни думай, как ни прикидывай, всё равно худо…

Вернувшись, он снова принялся ходить по комнате.

— Видишь, я тебя предупреждал. Однако чужой опыт впрок не идет, помогает только собственный… Что ж ты намерен делать? Идти на другой завод?

— Зачем? Меня здесь должны восстановить!

— Должны! — хмыкнул Вадим Васильевич. — А если не восстановят? Ты с кем-нибудь говорил?

Алексей рассказал о безрезультатном посещении завкома, комитета комсомола и юриста.

— Вот то-то и оно! Выслушав тебя, любой захочет выслушать другую сторону. Ты — одиночка, а другая сторона — организация. Кому скорее поверят?.. Кто там?

— Я, я, Вадим. — Ксения Петровна вошла в комнату. — О, Алеша! Здравствуй… Вы, по обыкновению, залезли в высокие материи натощак? Сейчас будем обедать…

— Материи не очень высокие. Вышибли этого правдолюбца.

— Как — вышибли?

— А вот так! — Вадим Васильевич щелкнул пальцами, как бы стряхивая пылинку с рукава.

— Господи! Да за что же?.. Сейчас я накрою на стол, и ты мне, Алеша, расскажешь. — Ксения Петровна вышла в соседнюю комнату.

— Посоветуйте, что мне делать, Вадим Васильевич.

— Советы спрашивают, чтобы их не выполнять и чтобы было на кого сваливать вину в случае неудачи… Я ведь тебе советовал плюнуть — не послушался. А что я теперь могу посоветовать? Можно и сейчас отступиться, плюнуть и идти на другой завод. Там примут, люди везде нужны…

— Выходит, признать, что они правы, а я на самом деле хулиган и дезорганизатор? Я же за правду, а не ради себя… Нет, я не отступлюсь!

— Тогда остается одно: превращайся в жалобщика. Пиши жалобы в область, в Киев, в Москву…

— А поможет?

— Не знаю, никогда не жаловался.

— Это — долго. Пока ответят… И потом, они могут переслать мои заявления сюда?

— Насколько я знаю, именно это и произойдет. Всё возвращается на круги своя…

— Так какой толк?

— По всем вероятиям, никакого.

Они помолчали.

— А я всё-таки буду добиваться! — упрямо набычившись, сказал Алексей.

— Извечный спор между лбом и стенкой, между плетью и обухом… Что ж, валяй, упражняйся!

Вадим Васильевич несколько раз прошелся по комнате, поглядывая на Алексея, потом остановился, посопел в кулак.

— Только вот что… Это вопрос деликатный, постарайся понять меня правильно… По некоторым причинам я не могу объяснить тебе, в чём дело… Но у меня есть основания. И очень серьезные!.. Я тебе потом при случае расскажу… М-да… Видишь ли, я думаю… то есть так оно и есть, тут нечего и думать… Понимаешь, некоторое время нам лучше не встречаться, то есть встречаться пореже, чтобы не привлекать внимания… Повторяю, у меня есть очень серьезные основания, о которых ты не подозреваешь…

Алексей поднялся.

— Да нет, разве я тебя гоню? Я вообще говорю…

— Понимаю. Я всё-таки пойду, мне повидать кое-кого надо…

— Постой, пообедаем, тогда и пойдешь.

— Мне не хочется. До свиданья.

Алексей повернулся и встретился взглядом с Ксенией Петровной, стоящей в дверях.

Глаза ее были широко открыты, брови пораженно и гневно сведены.

— Подожди, Алексис! Так же нельзя. Может, тебе деньги нужны? Много у меня нет, а… — Вадим Васильевич сунул руку в карман и достал несколько пятидесятирублевок.

Алексей взглянул на деньги, посмотрел ему в лицо. Вадим Васильевич начал неровно, пятнами краснеть. Вместо руки друга он протягивал банкноты…

— Спасибо, денег мне не нужно… Я пойду. Извините, — сказал Алексей Ксении Петровне и пошел к двери.

— Алеша! Алеша! — закричала она.

Алексей, не оборачиваясь, сбежал с веранды.

— Вадим! — почему-то шепотом сказала Ксения Петровна. — Как ты мог, Вадим? — и прижала руку к полуоткрытому от ужаса рту.

— А что я мог? — закричал Вадим Васильевич. Чем ещё, кроме крика, мог он заглушить стыд? — Что я могу сделать? Что я, должен подставлять свою голову?

Ксения Петровна молча и изумленно, словно впервые увидев, смотрела на него.

Молчание казнило хуже любых слов, брани, крика. Вадим Васильевич выбежал на веранду, яростно захлопнул за собой дверь.

Двор был пуст, Алексей уже ушел. Вадим Васильевич заметался по веранде.

…Алексея сжигали горечь и стыд. Стыдно было смотреть в лицо Вадиму Васильевичу, встретить его ускользающий взгляд, слушать спотыкающуюся речь… Как хорошо Алексей понимал теперь Артура, будущего Овода, когда он обнаружил обман своего отца, друга и духовного наставника и написал ему: «Я верил в вас, как в бога, а вы лгали мне всю жизнь!..»

Вадим Васильевич не лгал ему всю жизнь — он лгал всей своей жизнью: думал и говорил одно, а делал другое. Недостаточно знать много и уметь произносить всякие слова. Надо ещё уметь не бояться идти в драку, не рассчитывая и не прикидывая — побьешь ты или побьют тебя… Ему не нужно было драться самому, его не побили, даже не замахнулись, а он испугался.

Ещё одна утрата…

Утраты! Как стремительно надвинулись они на Алексея, вели друг друга за собой: уехала Наташа, лучший друг оказался врагом, работа — недостижимой, наставник — трусливым болтуном…

Дома его подстерегала ещё одна. Ребята уже переодевались после работы и собирались уходить.

— Тебя комендант спрашивал, — сказал Костя Поляков, когда Алексей вошел.

Алексей хотел было идти отыскивать Якова Лукича, но тот сам открыл дверь.

— Горбачев пришел? Ага… Тебя уволили?

Все ребята удивленно уставились на Алексея.

— Меня восстановят, я добьюсь…

— Когда восстановят, тогда другой разговор будет. А теперь предупреждаю: в трехдневный срок освободить койку. Сегодняшний засчитывается. Так что собирай шмутки и в понедельник уматывай…

— Куда же я пойду?

— Меня не касается. Мне из АХО позвонили, дали команду. Понятно?

— Не имеете права, — сказал Костя, — он же будет добиваться!

— Ты тут права не устанавливай! Мне кого слушать — вас или начальство? Поскольку он теперь на заводе не работает, проживать ему тут не полагается. Понятно?

Яков Лукич ушел, ребята накинулись с расспросами. Алексей коротко рассказал.

— Ты вот что, — подумав, сказал Костя, — ты этого старого хрена не слушай! Живи, и всё. Пока не восстановят. Что он тебя, с милицией будет выгонять?

— Постель заберут.

— Подумаешь! Со мной будешь спать, я не толстый, поместимся… А то куда же ты, на улицу?

Ребята поговорили еще, надавали хороших, но бесполезных советов и ушли. Алексей посидел немного и тоже пошел.

Идти было некуда, но он не мог сидеть в четырех стенах, которые уже тоже становились чужими.