Жёсткая ротация

Бремя серых

25 января 2006 года прошёл конкурс на федеральную частоту и великое множество региональных. Победил Пятый канал (то есть телерадиовещательная компания «Петербург») — это было предрешено. Город Путина будет в обозримом будущем вещать на всю страну — прерогатива, утраченная городом Ленина и Петра при Ельцине.

Произошла утрата, кстати, при презабавных обстоятельствах: пожаловав в 1997 году в Питер, первый президент России созвал Гранина с покойным академиком Лихачёвым, Пиотровского с Гергиевым, Розенбаума с Андреем Петровым и — под телекамеры — провозгласил Петербург «культурной столицей России». И, сразу же по возвращении в Москву, отобрал у культурной столицы федеральную кнопку — и передал её как раз каналу «Культура». Питерское телевидение, впрочем, влачило к этому сроку столь жалкое существование, что потери бойца федеральный отряд не заметил. А всероссийский телезритель — тем более.

Но «были ж схватки боевые? Да, говорят, ещё какие!» В годы перестройки двое людей с говорящими фамилиями — Правдюк и Куркова — принесли Пятому всесоюзную (поначалу) славу. По градам и весям прокатилось многочасовое «Пятое колесо», чугунной поступью Командора (вернее, провокатора, под Командора косящего) прошёл Александр Невзоров, тихой сапой прокрался Сергей Шолохов, фаллическим символом восстал во весь экран Кирилл Набутов — и вытащил за умную еврейскую головку доктора Щеглова; молода и хороша собой была Светлана Сорокина, гомерически смешны — Стоянов с Олейниковым и Собчак с Нарусовой… Иных уж нет, а те далече — всё это постепенно скукожилось до неприлично провинциальных размеров или перебралось в столицу, или и то и другое сразу. Поэтому и позор с «Культурой» культурная столица пережила без психических потрясений. Тем более что Правдюка с Курковой перебросили как раз на «Культуру».

Помимо реального телевидения — в прошлом, в настоящем (о нём дальше) и в легко предсказуемом будущем — существует, разумеется, телевидение идеальное. То, каким Пятому как главному питерскому каналу надлежало стать, чтобы соответствовать культурному коду города. Впрочем, вопрос об идеальном телевидении упирается в проблему идеального Петербурга, точнее даже — в проблему идеальной судьбы для Петербурга, и в зависимости от разного видения этой судьбы подходы, естественно, заметно разнятся.

Сторонники возвращения нашему городу столичного (имперского) статуса хотели бы видеть Пятый имперским каналом: этаким Суперпервым плюс Супервторой и Супер-НТВ с Супер-«Звездой» в придачу. Державное величие, ночное неприличие и «мыльно»-викторинное безразличие посерёдке. И — чтоб лучшие силы! И, понятно, за колоссальные деньги. Сумеречный дозор, триумфально идущий на смену Ночному и Дневному, — белые ночи в Большом доме на Литейном, 4–6… Этого, разумеется, не может быть, потому что не может быть никогда: Москву, вопреки «Дневному дозору», не взорвёшь, а двух телестолиц (да и двух столиц) налогоплательщику не выдержать: Боливар превратится даже не в Росинанта, а в коня вещего Олега.

Автономисты — умонастроение, в городе довольно распространённое, — скорее всего, сами не понимают, чего хотят. Помню, как отклонил приглашение видного представителя данной формации (тогда он ещё работал на Пятом канале) принять участие в передаче, посвящённой внешней политике России. «Смешно и нелепо обсуждать внешнюю политику России на городском канале», — сказал я ему.

Просветители, чересчур буквально воспринимающие идею «культурной столицы России», хотели бы, вернув каналу всероссийскую кнопку, развернуть его в культурную и/или культурно-развлекательную сторону. Но Петербург не культурная столица, а в лучшем случае — музейная. И столица телемыла, но этот статус — со стрельбой и погонями по дворам Петроградской стороны в окрестностях «Ленфильма» — мы вот-вот утратим. Отличительная черта нашего города, на мой взгляд, — не «столичность», и не «культурность», и даже не «автономность» (хотя на неё это как раз похоже), а самодостаточность. Самодостаточность, не подразумевающая, однако же, отдельного от остальной России существования. Здесь в любой области профессиональной деятельности можно дорасти, условно говоря, до звания «чемпион Петербурга» — и вот оно-то как раз и оказывается достаточным (а значит, самодостаточным). Хорошо быть чемпионом страны, ещё лучше — чемпионом мира, но и чемпион Петербурга — это, знаете ли, фигура. Самодостаточность города подразумевает как основополагающий принцип и полную самодостаточность городского телевидения. Вот смотрю Пятый — и ничего мне больше не надо. Вот работаю на Пятом — и ничем ты меня в столицу не переманишь. Так самодостаточны в нашем городе музеи, часть театров, тот же «Ленфильм», Пулковская обсерватория, ряд оборонных предприятий. А вот телевидения такого у нас нет. Нет — и, похоже, не будет.

При мэре Собчаке Пятый был мэрским, а при губернаторе Яковлеве стал — практически теми же силами — губернаторским. Впрочем, во второй половине второго срока Яковлева (который ему не суждено было досидеть до конца) в городе сложилось двоевластие: губернатор работал, а представитель президента (сперва Черкесов, потом Матвиенко) вставлял ему палки в колёса; и Пятый, оставаясь на прогубернаторских позициях, начал проявлять сильно красящий телевидение любого ранга политический плюрализм. Оставаясь, правда, во всех отношениях (кроме недурного кинопоказа и прямых трансляций «Зенита») откровенно убогим.

Новый губернатор В. И. Матвиенко разобралась с Пятым не по-детски. Определив на роль телевизионного Вольтера личного фельдфебеля — выпускницу Института физкультуры Марину Фокину (предыдущий руководитель Пятого Ирина Тёткина как тень следует за вновь и вновь перемещаемым — в вице-премьеры, на Кавказ, в министры — отставным губернатором в роли пресс-секретаря), проведя на канале кадровую чистку по идейно-политическим соображениям, выданным, впрочем, за сугубо профессиональные, и, главное, найдя — в бюджете города и вокруг — немалые деньги на обновление, омоложение и прочие приятные хотя бы на слух вещи. После беспримерной рекламной шумихи (опять-таки за счёт налогоплательщика) обновлённое телевидение стартовало без малого два года назад.

Трудно сказать, кому принадлежит идея вернуть Пятый во всероссийский эфир. Важнее другое: идеи такого рода, будучи разок подброшены (по слову М. С. Горбачёва), живут дальше собственной жизнью — и негамлетовский вопрос «А кому это нужно?» остаётся без ответа. Путину это определённо не нужно, Матвиенко — тем более; петербуржцам (рейтинг Пятого в родном городе 4 %) всё равно; а Россия покупает кота в мешке — старого, серого, облезлого, беззубого, беспородного и мышей (кроме всё новых и новых инвестиций) по вышеозначенным причинам не ловящего… Однако слово произнесено, идея вброшена — и прямо у нас на глазах превращается (сказали бы социологи) в самосбывающийся прогноз. Бабки подкинула «Северсталь» — в добровольно-принудительном порядке выкупившая пакет акций, принадлежавший городу, — а «пилить» их на Пятом определённо умеют. Ничего другого не умеют, а вот бабки «пилить» — за милую душу.

Прежде чем поведать о контенте и кадровом составе обновлённого Пятого, расскажу в этой связи одну историю. В процессе обновления на канале решено было обзавестись наисовременной ньюсрум. Заказали её (и проплатили) якобы в Лондоне, а получили — из Киева! Нет, ничего оранжевого, ничего персонального, только бизнес. Ньюсрум, кстати, оказалась выполнена в кричаще красных тонах и была тут же переименована горожанами в Комнату ужаса.

Никакого ужаса, правда, не воспоследовало — разве что ежедневная и чуть ли не ежечасная демонстрация сериала «Челюсти» с губернатором в титульной роли.

То есть это был, конечно, ужас, но, как в анекдоте, не ужас-ужас! В кроваво-красной гамме (её, кстати, несколько пригасили) на канале восторжествовала беспросветная серость — и сразу, уже в который раз, выяснилось: это Бремя Белых нести тяжело, а Бремя Серых (как говорить правду, по Булгакову, хотя как раз правдой здесь и не пахнет) — легко и приятно. Городской канал на «троечку» с твёрдым, как штык, рейтингом в 4 % и умением лизать по самые гланды власть имущих — это, в конце концов, норма. В том понимании норма, которое вложил в это слово Владимир Сорокин, но тем не менее.

Обновлённый Пятый — телевидение выражение областное (тем нелепее идея транслировать его на Москву и регионы), озабоченное единственно тем, чтобы во всех смыслах угодить своему губернатору. Еженедельную политическую программу принялся вести выписанный с районного (!) московского телевидения аксакал Игорь Фесуненко; еженедельное обозрение новостей культуры — малограмотный и косноязычный журналист Илья Стогофф; околотворческие реликты — превратившиеся именно в реликты ещё на период «Пятого колеса» — вновь извлёк на поверхность из культурного слоя переквалифицировавшийся из школьных учителей в учителя жизни Лев Лурье; утреннее вещание, целиком и полностью посвящённое рекламе дурного кофе, парадоксальным образом наводит зрителя на классическую мысль: «Утром выпил — день свободен»; на канале завели своего рода «Будку гласности» — некий уличный микрофон, к которому под видом случайных прохожих подпускают одних и тех же прикормленных политологов местного розлива; кинопоказ так и остался неплохим; а вот матчи «Зенита», кроме домашних, начали показывать в записи — и уже после демонстрации в прямом эфире по другим каналам.

«Зенит» у нас, впрочем, по-прежнему любят. Пятый канал — нет. Правда, и всеобщее возмущение обновлённым обликом канала, спровоцированное завышенными ожиданиями в связи с беспримерной рекламной артподготовкой, постепенно сошло на нет; интеллигентные петербуржцы — обитатели культурной столицы! — довольно быстро сообразили: если тебе не нравится канал, можно просто-напросто переключиться с Пятого на любой другой…

Эта возможность вот-вот появится и у всероссийского зрителя.

2006

Война мышей и лягушек

Телесюжет недели — двойной (с интервалом в тридцать пять лет) юбилей нобелевских лауреатов по литературе — Михаила Шолохова и Иосифа Бродского. Телесюжет получился мультимедийным — с подключением радио, Сети и печатных СМИ, — но тон задали, безусловно, метровые каналы. Кроме разве что Пятого, невозмутимо гнавшего в прайм-тайм два старых сериала подряд — «Нож в облаках» и «На острие ножа», — сами названия которых, впрочем, поневоле ассоциировались с боевыми действиями, развернувшимися по преимуществу на Первом и на «Культуре». Правда, и боевые действия носили своеобразный характер; очередная литературная война мышей и лягушек разворачивалась следующим образом: мыши поносили Шолохова, тогда как лягушки славили Бродского. И победителя было предугадать нетрудно.

Показали (деваться некуда!) — как бы в пользу Шолохова — «Тихий Дон» и «Поднятую целину». Но, с другой стороны, показали Якова Гордина, Александра Кушнера, Владимира Уфлянда, Людмилу Штерн — и Григорий Мелехов со своей Аксиньей против них не фурычат! Деду Щукарю — по самоопределению, с переду костистому, с заду говнистому, — мастерски противопоставили отощавшего на старости в отсутствие туркменбашистских пельменей Евгения Рейна. Показали (в «Прогулках с Бродским») Венецию — и растёрли ею станицу Вешенскую в степную пыль. Почему-то постеснялись показать главное питерское ноу-хау нынешней весны: кабинет Бродского в Музее Ахматовой! Трудно сказать, подселение это или символическое подзахоронение — но в традиции города коммуналок и ужасающей тесноты на кладбищах вполне вписывается и то и другое.

Мыши атаковали Шолохова (в телефильмах «Писатель и вождь. Шолохов и Сталин. Шолохов и Хрущёв», «Чёрное солнце Михаила Шолохова» и «Загадки Шолохова») сразу по трём направлениям: во-первых, «Тихий Дон» написал не он (а кто? Пушкин? — В. Т.); во-вторых, всё написанное самим Шолоховым постыдно бездарно и служит укреплению сталинизма с хрущевизмом и примкнувшим к ним путинизмом; в-третьих, и сам писатель был лизоблюдом и редкой сволочью.

Лягушки славили Бродского главным образом за то, что он не брезговал брать их на руки и, наоборот, брезговал отрывать им лапки и головы. Здравствующий нобелевский лауреат по литературе Александр Солженицын, успевший заранее оспорить авторство «Тихого Дона» и наличие у Бродского поэтического дара, в пылу борьбы хранил трагический нейтралитет, потому что сегодняшним мнением патриарха отечественной словесности на сей раз просто-напросто позабыли поинтересоваться. Оно и не мудрено: и мыши, и лягушки не могут простить Солженицыну откровенно антисемитских «Двухсот лет вместе». Думаю, Александр Исаевич, разобиженный демонстративным невниманием в день двойного юбилея, тут же величаво возьмётся за третий том!

Мыши показали, как выступает Шолохов на Съезде писателей, клеймя Синявского и Даниэля, а лягушки — как, сидя за столиком в кафе, читает стихи Бродский. Но этот раунд закончился, по-моему, вничью: один выступает, а другой декламирует одинаково вдохновенно! В обоих случаях чувствуется сильный дар риторического по преимуществу происхождения и недюжинное остроумие на прочной национальной основе.

Конечно, телезритель ждал, когда же мыши с лягушками сойдутся в честном бою, но этого так и не произошло: на экране, как у ещё одного изрядно подзабытого классика, erste Kolonne marschierte в том же направлении, что и zweite, так что столкнуться лоб в лоб им было трудно.

И всё же такое столкновение приключилось, однако осталось за кадром, хотя и не укрылось от беспристрастного взгляда вашего телеобозревателя: глупые питерские лягушки ничтоже сумняшеся решили выдвинуть на нобелевскую премию по литературе одну из своих рядов — поэтическую соперницу Бродского, — тогда как осмотрительные московские мыши, не желая смешить Стокгольм, ответили им: «Перетопчетесь!» Однако лягушки не сдались и, подкатившись к Чубайсу, развели РАО «ЕЭС» на общенациональную премию «Поэт» (50 тысяч долларов), которую нашей страдалице, умнице и красавице присудят буквально на днях — в хорошо взвешенном жюри на каждую мышь приходится по пять лягушек, и каждая умеет сбивать молоко в сметану…

После чего лягушку-поэта ещё раз (и ещё не раз!) покажут по ящику. Вместо Шолохова? Нет, вместо Бродского!

А кого покажут вместо Шолохова? Литературных наследников у него нет и не предвидится, да и литературных друзей не осталось: сплошные недоброжелатели, а то и просто враги. А вот у Бродского врагов нет — но при таких друзьях, как у него, надобность во врагах отпадает.

2005

Всё утопить

Есть анекдот про успешную реформу в психиатрической лечебнице. «Нам построили бассейн, — похваляются пациенты. — Теперь мы круглыми сутками плаваем, ныряем, прыгаем с трамплина и с вышки. Но это ещё не всё! Если мы будем хорошо себя вести, в бассейн пустят воду…»

К преображению Пятого канала эта жестокая шутка имеет отношение двоякое. Во-первых, нам несколько месяцев подряд внушали, будто бассейн строится и вот-вот будет построен, и предлагали возликовать (читай: начать вести себя хорошо) заранее. Причём происходило это в стилистике и, скорее всего, по смете масштабной выборной кампании — губернаторской как минимум. И опять-таки это были хорошо знакомые петербуржцам выборы без выборов: какие-то дяденьки и тётеньки в сугубо келейной суматохе решали свои проблемы, поощряли верных, карали и отлучали неверных или не совсем верных, пристраивали на освобождающиеся места родных человечков, пилили бюджетные (то есть наши с вами) деньги, производили рокировочки, местами переходящие в загогулины, портили внешний и виртуальный облик города назойливой саморекламой, ожидая от нас лишь одного — чтобы мы поддержали их, проголосовав рейтингом. Впрочем, воды в бассейне не было, экран оставался тёмен, нам в очередной раз навязывали кота в мешке, и мы терпеливо ждали открытия канала, символически приуроченного ко Дню дурака. Или ко Дню городского сумасшедшего?

Во-вторых, когда Пятый наконец стартовал, моментально выяснилось, что воду не пустили и в тот бассейн, в котором бултыхаются сами телевизионщики. Похоже, и воздух тоже: выпученные глаза, пунцовые щёки, судорожно разинутый рот — всё это классические признаки асфиксии, меж тем большинство, как их прославляла заранее внешняя реклама, новых лиц города выглядит в эфире Пятого именно так, да и сама телекартинка решена в стилистике «Этюда в багровых тонах» или «Рассказа о семи повешенных».

Воду не пустили, а кувыркаться в эфире по восемнадцать часов в сутки велели — вот они и кувыркаются. Плавают, ныряют, прыгают с трамплина и с вышки. Изображая, как заповедано кураторами и идеологами канала, социальный оптимизм. В наших условиях целиком и полностью оборачивающийся самым неутешительным диагнозом. Впрочем, они не сумасшедшие — они только прикидываются; прикидываются жизнерадостными сумасшедшими. И жизнерадостность, в отличие от сумасшествия, у них неподдельная: бассейн пуст, но из чёрной кассы бежит живительный ручеёк.

Руководители и кураторы Пятого не скрывают амбиций: подлинно петербургский, а значит, и подлинно культурный канал после модернизации должен не только завоевать сердца жителей города и области, но и — скорее рано, чем поздно, — вернуться во всероссийский эфир. Дело, понятно, за политической волей, а уж о качестве мы позаботимся!

Концепция обновлённого канала заключается, наряду с прочим, в резком омоложении аудитории; ведь уже долгие годы «Питер» смотрят почти исключительно пенсионеры, а главной «фишкой» канала является размещённый в правом нижнем углу экрана градусник. По задумке Пятый должен стать развлекательным и интеллигентным, острым и честным, сугубо городским и имеющим федеральное звучание, творчески и коммерчески успешным, политически ни от кого не зависящим проектом… Именно ради этого руководство канала без колебаний поменяло на переправе большинство программ и телеперсон — и лишь в самый последний момент не решилось расстаться с пресловутым градусником.

Есть, правда, и конспирологическая точка зрения на метаморфозу Пятого. Её в разговоре с автором этих строк изложил единственный, пожалуй, петербургский телекорифей всероссийского масштаба. На его взгляд, проводится двухходовая комбинация по недружественному поглощению канала: сперва нынешнее руководство сознательно и последовательно разваливает Пятый, проводя предпродажную подготовку со знаком минус, а уж потом как лист перед травой над зданием на Чапыгина, 6, встаёт настоящий хозяин, он же стратегический инвестор. Многое мешало поверить в это — и прежде всего тот факт, что разваливать на Пятом в общем-то уже нечего. Следовало, как минимум, дождаться начала обновлённого вещания.

И мы его дождались… Новые лица канала оказались как на подбор страшненькими; итоги всенародного кастинга (допустим для смеха, действительно честного, а не в кругу родных и близких) бросили в полынью экрана целый выводок гадких утят, которым если и суждено превратиться в прекрасных лебедей, то явно не в этой жизни.

Волнуясь в прямом эфире, они забывают включить звук, а уж когда включают… Нет, я понимаю, что картавость, шепелявость и прочие дефекты речи можно будет смикшировать, обратившись к логопеду… Что при активном запасе в несколько сотен слов рано или поздно научишься произносить их правильно… Что определённой корректировке поддаётся даже вестибулярный аппарат… Не понимаю я другого: откуда они взялись на экране и что там делают?

Ведут новостные выпуски? Кстати, по субботам и воскресеньям никаких «Новостей» в Питере не предлагается и не предполагается. Участвуют в кулинарных и юмористических (с закадровым смехом) передачах? Ассистируют извлечённому из платяного шкафа перестроечной поры Игорю Фесуненко в еженедельной итоговой политической программе? Комментируют старые фильмы (1 апреля показали «Красную жару» и «9 1/2 недель»)? Впотьмах обжимаются в шоу «Любовь слепа»? Ну разве что впотьмах… Изображают «культурную жизнь культурной столицы» под началом у не плачущего, а теперь уже и не пьющего мачо Стогоффа? Подманивают к экрану молодёжную аудиторию? Ну-ну…

«Христос своими грехами искупил наши крёстные муки», — оговаривается на Пасху корреспондент Пятого. Это, конечно, прикол, но у Мэла Гибсона вышло круче. Не говоря уж о Мартине Скорсезе… Страшно, истинно сатанински шевелит ушами Сергей Шелин, которому, как известно, лучше жевать, чем говорить, — и веди он юмористическую передачу, ему цены бы не было. Но он ведёт политическую — и цену свою (вполне, впрочем, традиционную) прекрасно знает… Фесуненко работал в Москве (и продолжает! Не бросать же ради сомнительной питерской авантюры насиженное, пусть и незавидное место) даже не на дециметровом канале, а на районном. В петербургском эфире он выглядит старым узбекским хлопководом, у которого в столичной суете отняли пудовую дыню. Дыни жалко, но у чужих людей принято улыбаться — вот он и улыбается…

День на Пятом начинается передачей «Утро в большом городе», которую честнее было бы назвать так: «Утром выпил — день свободен». Нет, я понимаю, что молодые ведущие не пьют с утра ничего, кроме растворимого кофе самых дурных сортов, который они заодно и рекламируют, — но казённый оптимизм, с которым им предписано держаться (да так, чтобы это выглядело неформально!), оборачивается беспричинным весельем крепко выпивших или хорошо обдолбанных идиотов. Тем более что радоваться в Питере с утра абсолютно нечему — разве что пробкам на дорогах, по-прежнему разорванной линии метро и многократному повышению тарифов на доказываемые услуги. А уж гости утренней студии… Да у них на лбу написано, что привезли их на Чапыгина, 6, если не из вытрезвителя, то вместо.

Новости на протяжении всего (буднего) дня подаются с обескураживающей аполитичностью и вроде бы объективностью. Смысл этой объективности понятен: до выборов как минимум четыре года и не известно, не отменят ли их вообще, — так почему бы, пока суд да дело, не поиграть в беспристрастность? Как будто это горе-телевидение способно просуществовать четыре года! У Фесуненко воскресным вечером — четвертьчасовой сюжет о предполагаемом открытии в Тбилиси памятника Анатолию Собчаку. Попробовал бы он показать такое в спальном районе Москвы — живо лишился бы лужковской надбавки к пенсии!

Реалити-шоу «Любовь слепа» — худшее в своём роде из идущих по всем семнадцати принимаемым в Питере каналам. «Всё за улыбку» — худшая юмористическая программа. «Неделя в большом городе» — худшее обозрение новостей культуры. «Сейчас» и «Главное» — худшие политические программы. Пятый непоправимо и безнадёжно проигрывает не только метровым каналам, с которыми вознамерился было потягаться, но и дециметровым, но даже региональным «окнам» на тех же дециметровых. Это именно что районное телевидение — причём из самого бедного и глухого района во всей депрессивно-дотационной области…

Смотреть на Пятом можно разве что «Футбол в зените» — здесь оптимизм пока приходится впору, но благодарить за это следует не канал, а «Зенит». И о «Зените» — как о единственном своём достижении — говорят во всех передачах Пятого независимо от профиля и специфики. Так, может, вместо Марины Фокиной руководство каналом нужно доверить Петржеле?

Нет, впрочем, худа без добра. Прослышав о том, что реформаторы Пятого собираются убрать с экрана градусник, таковым поспешили обзавестись на канале «СТО» — и теперь сравнение двух градусников (и третьего, за окном) явно не в пользу старо-нового, сиречь обновлённого… Вопреки декларируемому оптимизму, он явно висит в тени.

Первым фильмом, показанным обновлённым Пятым при открытии в День дурака, оказались «Маленькие трагедии». В одной из которых, как вы помните, речь идёт о корабле, скользящем по морской глади, экипаж и пассажиры которого, да и груз в некотором роде напоминают сегодняшних обитателей здания на Чапыгина, 6 (включая в этот список чумных председателей, «проклятых жидов, почтенных Соломонов», одержимых социальным оптимизмом Мефистофелей, русалок, Альберов и Сальери):

Услышав такой перечень, Фауст с отвращением произносит: «Всё утопить». Впрочем, возобладай на испанском трехмачтовике тот же дух социального оптимизма, что и на Пятом канале, этот не подлежащий отмене или обжалованию приговор был бы воспринят с энтузиазмом: «Мы хорошо себя ведём — и за это в наш бассейн наконец пустили воду!»

2004

Зиждители

В одном из выпусков телепередачи «К барьеру!» сошлись (в сугубо платоническом смысле) единокровная сестра петербургской демократии (отец у них общий, а матери всё же, хочется верить, разные) Ксюша Собчак и косоротый депутат Мосгордумы, обвинивший нашу общую маленькую любимицу, как одну из ведущих реалити-шоу «Дом», в «сутенёрстве» и «сводничестве» и подавший соответствующую жалобу в прокуратуру. С логикой у депутата не очень, с юридической подготовкой (кажется, кандидат наук) — тем более: обвинять следовало бы не Ксюшу, а создателей шоу, да и по другой формулировке той же статьи УК, а именно — за «притонодержательство». То, что участники шоу строят не дом (и даже не дом-2), а именно притон, ясно и ежу. Ясно, правда, и другое: подобное доносительство столь же отвратительно и ничуть не менее пошло, чем само строительство «Дома», да и всех прочих «домов» на нашем ТВ. Речь у нас пойдёт, однако же, о другом.

Отвергая предъявленные ей обвинения, достойная дочь знаменитого демагога из Бухары и сенатора от Тывы заявила буквально следующее: «Я пришла на передачу работать! Я пришла созидать!» — и вот об этом-то созидании мы и поговорим. Не конкретно о Ксюше Собчак (перед созиданием «Дома» закончившей зачем-то за счёт налогоплательщика МГИМО), а о телевизионных созидателях как таковых. Хотя вообще-то «созидатель» — слово не только устаревшее, но и стилистически неточное. Крепче — всё с тем же церковнославянским акцентом — было бы «зиждитель». Хотя акцент у наших созидателей — они же зиждители, — как правило, совершенно иной.

Созидают они почему-то исключительно ниже пояса. Хотя как раз автор книги «Вопрос ниже пояса» Дмитрий Циликин на телевидении не удержался. Возможно, именно потому, что говорил с голубого экрана не о наболевшем, а о культуре. Зато другие — настоящие — зиждители гарцуют в ящике годами из вечера в вечер или, как наш питерский Поц Моисеевич, из ночи в ночь. Один держит сеть борделей по всей Москве, другой — магазины «Интим», третий — педофил, четвёртый — вуайерист, пятый, шестой и седьмой — «люди лунного света», обучающие технике супружеского секса унылых гетеросексуалов; все получают свою копейку за правильную экспертную оценку порнографической видеопродукции Пряника, изобретя ради этого термин «жёсткая эротика», и борются друг с дружкой за звание главного сексолога страны. Звание, правда, пока не учреждённое, но его вот-вот — простите мне этот скоромный каламбур — введут. Потому что если есть в стране главный кардиолог и главный эпидемиолог, как же обойтись без главного сексолога?

Славные люди — и (мы, в отличие от московского депутата, не кровожадны) совершенно не обязательно показывать их по ящику в передачах типа «Из зала суда». Но уж в других-то передачах их нельзя показывать и подавно! Пусть занимаются созиданием у себя в «Он-клиниках» и «Интимах», не говоря уж о более привычных для зиждителей данного типа общественных уборных. Пусть проводят экспертную оценку не видеофильмов, а медикаментов — начиная с того, на котором подорвался наш бывший мэр.

Но ведь и передачи из зала суда ничуть не лучше! В роли зиждителей здесь выступают бездарные московские адвокаты (и один питерский), регулярно проигрывающие в настоящем суде все дела, хоть и обдирающие клиентов как липку — ладно бы одного Ходорковского, но и, допустим, несчастных жертв «Норд-Оста»; в своей откровенной профессиональной беспомощности с экрана политиканствующие, «басманное» и «мещанское» правосудие обличающие, генпрокурору чуть ли не физической расправой грозящие падвы-резники и труновы-астаховы, потому что властей они не боятся (и правильно делают!), а с бандитами всегда можно договориться. Наряду с сексологическим просвещением, мы получаем с голубого экрана по полной программе юридическое, но хрен редьки не слаще или, чтобы подчеркнуть созидательный (в телевизионном смысле) характер обсуждаемой темы, оба луя в одну цену.

Третий луй — телесозидание в области высоких искусств. «Алло, это прачечная?» — «Херачечная! Это Министерство культуры!» Старый похабник Ерофеев на «Культуре» и молодой Убогофф на Пятом. Таня и Дуня на НТВ (хотя «Школу пустословия» — дунь и плюнь! — вроде бы закрывают). Шелудивый Швыдкой в шоколаде! Дарья Донцова с Татьяной Устиновой на СТС! Стихи Иосифа Бродского в исполнении Сергея Юрского и Михаила Козакова! (Плюс телеинтервью Козакова: «Бродский запрещал мне читать свои стихи» — и правильно делал!) Подсохший, как сопля, превратившаяся в козявку, Михаил Задорнов с жалобой на цензурные гонения на одном канале — и он же ещё в соку и всё с той же жалобой на другом! И Жириновский — он то поёт, то пляшет, то требует узаконить многожёнство и разрешить ношение оружия — он созидает!

Почему-то считается, будто политическая аналитика у нас на телевидении в последние годы напрочь отсутствует. Но это, поверьте, не так: созидание и здесь идёт полным ходом. У Лужкова есть Пушков, у Путина — Познер, у Матвиенко — Фесуненко. Впрочем, у Путина есть ещё Леонтьев, есть тот же Соловьев со своей пуговицей Дантеса и вот-вот появится иновещание во главе с двадцатипятилетней зиждительницей Симонян. Видимо, со всегдашним успехом будем готовить оранжевую революцию в Турции, с тем чтобы реализовать давнюю мечту петербургских фундаменталистов. Да и тот же Жирик… Одним словом, на телевидении, как в «греческом зале», есть всё. И — как опять-таки в турецкой гостинице — по системе «всё включено». Ну, и схвачено, разумеется, тоже всё.

И ведь спроси у них — у питерского проктоаналитика или у московского сифилитика, у горе-адвоката и политренегата, у юмориста и замминистра, у актёра и сутенёра, у провокатора и у резонёра, — зачем они пришли на телевидение и почему не уходят, все как один ответят подобно Ксюше Собчак, что пришли созидать. А почему не уходят? А потому что с телевидения вообще не уходят, во всяком случае добровольно. Там интересно, там весело, там в режиме нон-стоп строят дом, неизменно оборачивающийся Содомом.

2005

Мания мессианства

Переключая ночные каналы, то и дело натыкаюсь на университетского однокашника. Отчаянно жестикулируя и вдохновенно гримасничая, он несёт одержимым бессонницей какую-то ахинею.

Поначалу я думал, что передача юмористическая, а мой приятель кого-то из осатаневших в прайм-тайм сатириков (если не всех сразу) пародирует, чтобы не сказать высмеивает. Но пару раз прислушался.

Нет, написавший в молодости несколько превосходных рассказов и местами забавные «Легенды Невского проспекта» Михаил Веллер серьёзен, предельно серьёзен. Потому-то так и кривляется, что очень, ну просто очень волнуется. Он ведь учит людей. Учит главному. Он проповедует.

Проповедует в основном банальщину — лошади едят овёс, Волга впадает в Каспийское море, чай надо пить горячим, а водку — холодной, — но с таким пылом, что абракадаброй звучат в его плюющихся устах даже эти прописные истины.

Стульев не ломает (бережёт, должно быть, студийное имущество), но Александра Македонского великим человеком титулует постоянно. И что солнце русской поэзии закатилось, истерически выкликает тоже. И что дважды два четыре, обещает в следующей передаче окончательно доказать.

И, наткнувшись после Веллера на соседнем канале (а подчас и на том же) на жуликовато-бесноватого пожилого левантийца, именующего себя Министром Любви России, поневоле принимаешь его за неглупого или, самое меньшее, вменяемого собеседника.

Правда, этот морок через минуту-другую рассеивается: один учит жизни правильной, другой — половой; обоим следовало бы основательно почистить фонтан, разумеется предварительно заткнув. Но не могут.

Проповедовать можно разное (строго говоря, что угодно), но заканчивается это всегда одинаково: благодарные слушатели миссионера съедают. Не потому, что вкусный, а исключительно ради того, чтобы он наконец замолчал. В древней Иудее каннибализм не практиковался, и пророков там просто побивали камнями.

Побивали — в смысле забивали насмерть. Да и как иначе? Вот приходит, допустим, Иеремия в город Энск. Дерьмо, говорит, городишко, и люди дерьмо, одно хорошо: скоро вам всем кабздец. Приходит в другой город — и говорит то же самое. В третий — та же история. В четвёртый, в пятый, в шестой… Пока не побьют камнями. Не просто побьют (бьют-то его в каждом), а типа забьют насмерть. Иеремия, впрочем, обижался на Господа: хочу, мол, льстить людям, а Ты заставляешь меня говорить им сплошные гадости. Но Иеремия — исключение из общего библейского правила.

Сегодня проповедуют в основном хорошее: пей чай горячим, держи болт стоячим — и будешь счастлив. Не надо никого догонять — ни Америку, ни Португалию, — нам и так хорошо — заповедал недавно Егор Гайдар. Вот только бы с евреями разобраться или лучше сразу разъехаться — согласился с ним Солженицын. И с Путиным — поддакнул из Лондона Березовский… Важно, что всё это подаётся не как частные мнения частных людей, но именно и только как проповедь — с маниакальной жестикуляцией по Михаилу Веллеру и виртуальной эякуляцией по Льву Щеглову. Как последняя истина в высшей инстанции. Как самая последняя в наивысшей.

Как самая последняя и вместе с тем самая безопасная. Вот начал на старости лет нести чушь Лев Толстой — и его чуть было не отлучили от церкви (в конце концов была принята более мягкая формула: «отрешили»), а кто отрешит — хотя бы от телеэкрана — Эдуарда Радзинского? Кому из наших горе-проповедников что-нибудь — и за что — грозит?

Однажды, в доме творчества «Переделкино», я услышал под окном знакомый тогда всем россиянам визгливый голос с причмокиванием и, выглянув, понял, что, метко уронив с подоконника цельнометаллическую пишущую машинку «Олимпия», смогу в библейском смысле побить автора гайдаровской реформы, — но ведь не уронил же! И никто, что также весьма характерно, ни раньше, ни позже не уронил! Главная беда наших пророков любого калибра, качества и окраса вовсе не болтливость, а безнаказанность и как следствие безответственность (Похоже, эту статью внимательно изучил полковник Квачков. — Здесь и далее примечания автора к настоящему изданию).

Один шестидесятилетний Эдичка отдувается за весь писательский (да и политический) цех.

Нет, я, понятно, не за аресты; да и не проповедуют наши пророки ничего, за что их можно было бы арестовать при любом режиме, кроме сталинского (а при Сталине можно было арестовать ни за что). Я за то, чтобы работающих с акробатической сеткой — и даже в таких условиях не отрываясь от земли ни на пядь — проповедников проводить по единственно достойному их ведомству: юмористическому. Сравнивать Березовского с Веллером, Солженицына (увы) — со Щегловым, Григория Явлинского — с Евгением Петросяном или, скорее, с Кларой Новиковой, и так далее. Помня при этом, что каждый из фигурантов данной статьи в своём прямом деле неплох или был неплох, пока не сбился на безопасное мессианство, которое если и отличается от безопасного секса, то явно не в лучшую сторону. Примерно как автор регулярной телепередачи «Всё о жизни» от Министра Любви России…

2004

Мимо «МиМ»

О том, что телефильм «Мастер и Маргарита» провалился, не написал только ленивый. Самый знаменитый отечественный роман XX века в телеверсии Владимира Бортко понравился разве что литературному многостаночнику Дмитрию Быкову, у которого при раблезианском аппетите столь же колоссальные проблемы со вкусом, и — вполне предсказуемо — главной булгаковедке страны, члену Президентского совета при Ельцине и, если не ошибаюсь, Общественной палаты при Путине Мариэтте Чудаковой. Никого не ввёл в заблуждение и сумасшедший рейтинг премьерного телепоказа — на уровне «Аншлага», «Кривого зеркала» и Пугачёвой с Галкиным: что-что, а зомбировать Второй канал умеет ничуть не хуже Первого, Который Всегда Первый. К тому же показанный в прайм-тайм фильм смотрели всё-таки в основном урывками: кто первые две серии, а потом уж сразу десятую, кто третью с четвёртой, кто ещё как. Потому что смотреть его было скучно.

Перечислены уже и основные «проколы» и «ляпы»: сановные театральные старцы в ролях сорокалетнего прокуратора и самого Воланда — вопреки смыслу образа, но по вполне понятным биологическим соображениям — трясутся на экране за собственную жизнь, а вовсе не распоряжаются чужими, и власть их — от кесаря и от дьявола — выглядит поэтому откровенной бутафорией. Не смешон, но смехотворен плюшевый Кот Бегемот. Невесть откуда взялся Берия в исполнении Валентина Гафта.

Плоха и вторична Москва тридцатых — но и Иерусалим тридцатых (первого века) ничуть не лучше. Внешне похожий на Михаила Булгакова артист Галибин в роли Мастера почему-то говорит голосом Сергея Безрукова. Отсутствуют спецэффекты — а те, что наличествуют, буквально вопиют о том, что пятимиллионный (в долларах) бюджет хорошо «попилен» на сторону. Телефильм в целом театрален и кажется непомерно затянутым телеспектаклем, в котором актёры — талантливые и не очень — механически воспроизводят булгаковский текст (романа всё-таки, а не пьесы), теряя по дороге всю его прелесть и очарование. Список достоинств телевизионной Маргариты исчерпывается хорошей фигурой второй свежести. Абдулов играет подвыпившего бомжа, а Филиппенко и вовсе играть нечего. И так далее.

Добавлю несколько личных наблюдений. В заставке каждой серии центурион Крысобой (В сетевой публикации данной статьи Крысобой был назван Зверобоем. В читательской почте (85 возмущённых писем и 20 восхищённых) на эту описку указали двое) умерщвляет распятого Безрукова копьём Лонгина — и тут же с креста скатывается отрубленная голова Берлиоза.

Бал у Сатаны распадается на две части: вторая целиком и полностью слизана с тайной оргии из фильма Стэнли Кубрика «Широко закрытые глаза» (умники со Второго показали этот фильм ночью по окончании одной из серий «МиМ»), тогда как первая воспроизводит стилистику не новорусской даже, а обкомовской баньки с податливыми комсомолками и раздухарившимися коммунистическими начальниками. Отсутствует искромётность, отсутствует фантасмагоричность, отсутствует сумасшедший темп, на котором держится, не впадая в лоскутность, яркий во всей своей пошлости роман Булгакова.

На котором, кстати, здесь самое время задержаться. Начав, пожалуй, с забавного вывода, сделанного либеральным (потому что он получает деньги у олигархов) и верноподданным (потому что защиту от фашистов он ищет единственно у Путина) публицистом Леонидом Радзиховским. Дебютировав как булгаковед по свежим следам телесериала, Радзиховский констатировал: «МиМ» — это «Сатанинские стихи» по-русски!

Ну что не по-еврейски, это как раз понятно. Как истинный русский писатель Михаил Афанасьевич «малый народ», мягко говоря, недолюбливал. Наш земляк Михаил Золотоносов (феноменальный специалист по анальному юмору, причём, похоже, наследственный, — золотоносов, как и золотарей, не след путать с ювелирами, которых встарь именовали золотых дел мастерами), совсем недавно — уже на правах телекритика — введший в обиход аббревиатуру ГВН (Главная Весть Недели), именно на примере Булгакова и его романа разработал теорию CPA (Субкультуры Русского Антисемитизма) и прямо обвинил писателя в черносотенстве.

В двадцатые-тридцатые годы прошлого века евреев во власти, в силовых структурах и в идеологической обслуге режима (включая литературу и кинематограф) было процентов семьдесят-восемьдесят. Впоследствии Сталин их отовсюду (кроме литературы и искусства) вычистил — и Булгаков любил Сталина, в частности, и за это. Погляди, Лена, — говорил он своей Маргарите, разворачивая свежий номер «Правды» году где-нибудь в 1937-м, — и этот жидок оказался врагом народа! И этот! И даже этот! А я ведь так и знал! Я всё знал заранее! Соответствующие записи раскопала и — поначалу вполголоса, на коллегии специалистов, — обнародовала, ужаснувшись, но не смутившись, как раз Чудакова.

Еврейским писателям (а других считай что не было) жилось при Сталине не только хорошо, но и богато. Очень богато. А Булгаков (как Александр Семёнович Кушнер, по слову Довлатова) тоже любил конвертируемую валюту. Червонцы — и чтобы они не превращались в осенние листья. Облигации ТОРГСИНа (торговля с иностранцами; поэтому-то «иностранцем» оказался и Воланд). Но ему почти ничего, вопреки украинскому происхождению (и поговорке «где пройдёт хохол, жиду искать нечего»), не доставалось: жиды всегда и всюду шли первыми! Жиды и полужидки. Приехав из Одессы, а то и вовсе из Жмеринки, они захватили литературную Москву, оставив киевского врача практически на бобах. У меня кривое ружьё, — жаловался Маргарите Мастер. — Я целюсь, я стреляю — и промахиваюсь! И все призы достаются другим. Ну, этим…

Тут Булгаков решил сделать ход конём, написав атеистический роман об Иисусе Христе! Про еврея Христа — чтобы евреям во власти понравилось, но атеистический — чтобы им понравилось тем более! И написал! И назвал «Понтий Пилат»! А как отреагировали евреи? Формулировку отказа находим в тексте «МиМ» — в отповеди Берлиоза Ивану Бездомному: ты написал, что Христос не был Богом, а на самом деле никакого Христа просто-напросто не было!

Этот отказ погубил Мастера. Ну, погубить, положим, не погубил, но изрядно озлобил. И он решил написать — уже без надежды на публикацию, «в стол» — памфлет против литературных евреев. Затеял, сказали бы сегодня, виртуальный погром. В отместку за устроенную ему профессиональную обструкцию, но тем не менее. «Не расстреливал несчастных по темницам», греха на душу не брал (да и возможности не имел), а «расстрелять пархатых на страницах» — самое милое дело!

Милое, но (как опять-таки сказали бы сегодня) не релевантное. Оно конечно, Пилат жестоко отмстил иудеям за Сергея Безрукова, пообещал отмстить — и отмстил! Но где взять в Москве Пилата? Где-где — в Кремле! Троцкого уже выгнал, Каменева с Зиновьевым гнобит, за остальных не сегодня-завтра возьмётся — и мало, хочется верить, не покажется никому! Кроме самого Мастера, которого кремлёвский Воланд распознал, оценил (а значит, втайне и полюбил) — и вот-вот осыплет скромными, но заслуженными щедротами. Сталин, конечно, дьявол, но такой, который творит добро. Он лучше Бога — их Бога! На него, родимого, вся надежда.

Ну и, понятно, любовь. Большое чувство. К генеральше. Но Воланд поймёт: кровь, говорит он, значит очень многое. Королевская кровь? Ну да в художественной прозе нельзя обойтись без гипербол.

Таковы три пласта романа (следует признать, мастерски сплавленные воедино): изумительно стилизованный протороман «Понтий Пилат» в традиции Жюля Ренана, Леонида Андреева, Анатоля Франса и (не будем забывать) Ивана Бездомного; невыносимо слащавая любовная линия, но тут и впрямь любовь, а значит, медицина бессильна; и виртуальный разгром литературно-артистической Москвы, трактовать который как ужасающе серьёзный еврейский погром или как фантастически смешной «капустник» — дело выбора, определяемого вкусом и, не в последнюю очередь, пресловутым голосом крови. Заговорившим, например, в том же Радзиховском — вот ему и примерещились в безобидном «МиМ» «Сатанинские стихи» и полковник Квачков с кошачьей головой Чубайса во рту.

Литературное отмщение «в стол» психологические проблемы решило, а финансовые не решило. И Булгаков вознамерился воспеть Воланда ещё раз — уже в открытую и без каких бы то ни было аллегорий. И написал пьесу «Батум» — о юности Сталина, но Сталину она не понравилась, и он распорядился снять «Батум» с постановки. После чего Мастеру (исповедовал он применительно к собственному творчеству принцип «один раз — не пидарас» или нет, в данном случае не имеет значения) оставалось только лечь и умереть. И он лёг и умер. А Маргарита дожила до «оттепели» и пробила, пусть и в усечённом виде, публикацию «МиМ» в журнале «Москва». Ну а всё остальное вы знаете.

По недоразумению воспринятый в шестидесятые годы прошлого века как антисоветский (и воспринимавшийся так ещё четверть века) роман — великолепный и чудовищный, ослепительно-пошлый, бесконечно циничный и вместе с тем бесконечно наивный, гордо-заискивающий и трусливо-мстительный, прославляющий абсолютную тиранию как единственное снадобье против всеобщей несправедливости с выраженно левантийским лицом — массовый читатель заглатывает, как «солянку мясную сборную» в дешёвой забегаловке, — горячо! остро! вкусно!.. А потом, когда начинает подташнивать, ломает себе голову: что же это я за гадость съел?

Съел — и ладно. Горячо было, остро, вкусно — вот и хорошо. А желудок-то у тебя лужёный. Особенно смолоду. Вот почему «МиМ» превратился прежде всего в юношеское чтение — и вот-вот превратится в подростковое.

А телефильм Бортко не горяч, а чуть тёпл. Не остёр, а пресен. Не вкусен, а в лучшем случае не противен.

Плюс из просроченных продуктов (см. выше) сварганен. Плюс подан и сервирован с такой пышностью, словно речь идёт о черепаховом супе в Виндзоре при дворе Елизаветы Великой. Плюс про него известно, что он влетел в пять миллионов долларов.

Как влетел, так и вылетит. В желудке, сказал бы всё тот же специалист по анальному юмору, не задержится. И был бы прав.

2005

Не пей вина, Гертруда! После водки

Летней порой отдыхают не только телепроизводители, но и телеобозреватели. И отдыхают они, естественно, у голубого экрана. В моём случае это оказался гостиничный «Филипс», принимающий двадцать один канал. Дело было в Коктебеле, за окном плескались белые стринги в Чёрном море, мадера в пластмассовых стаканчиках, стихи Максимилиана Волошина и прочее софт порно. Мой ящик вещал по-киевски, по-московски, по CNN-овски и почему-то по-тель-авивски. Не было только Пятого — ни тебе «Утром выпил — день свободен», ни «Школы для дураков», ни «Сейчас о Главной» и «Главной за неделю», ни остального чапыгинского, чересчур чапыгинского эксклюзива, от которого я таким образом отдыхал тоже. Да и он — в лице Льва Фесуненковича Убогоффа — от меня.

Страшно сказать, но саму губернатора мне в «краю коньяков», отдающих портвейном, за неполные семнадцать суток показали только однажды, да и то — из Калининграда. Причём не то простодушные, не то, наоборот, коварные политтехнологи с поразительной бестактностью вложили в уста Валентине Ивановне вопрос о палёной водке, отвечая на который президент мягко пожурил петербургскую резидентуру, да и всю региональную номенклатуру, в результате чего уже вроде бы решённый вопрос о вице-премьерстве госпожи дегустатора в очередной раз подзавис. Впрочем, президент наш подобен дельфийскому оракулу, речения его темны и туманны, а попытки отыскать в них признаки высшей государственной мудрости подобны поискам чёрной кошки в тёмной комнате и остаются безуспешными главным образом по той же причине.

Изюминкой коктебельского телепакета оказался канал «Эхо», он же RTTv, то есть «независимое телевидение» от господина Гусинского, вещающее хоть в основном из Москвы, но исключительно на заграницу. Вещающее в трёх режимах: старые сериалы и ток-шоу, свежие новости и хронически «говорящие головы». Плюс, разумеется, реклама — и, вопреки ей, общее ощущение катастрофического недофинансирования. Зато Максим Ноткин (задающий вопросы своему бывшему начальнику и главному терминатору неподцензурных СМИ Евгению Киселёву); зато Андрей Клеймёнов; зато, страшно сказать, посыпавший лысую голову нафталином пополам с детским тальком Матвей Ганапольский!.. Полное дежавю, а вернее, дежавю и абзац (тоже полный) в одном флаконе: «то самое» НТВ, только сдувшееся, если не вовсе сдохшее, — и, как снулая рыба, как раз с «говорящей головы» и загнившее. Апофеоз новостного вещания — пятиминутный репортаж с дня рождения Михаила Ходорковского.

Праздник этот отмечали у тюремной стены. Человек сорок-пятьдесят стариков и старух (правозащитники Людмила Алексеева и Сергей Адамович Ковалёв плюс клака) пьют, поют и пляшут, а дирижирует всей честной компанией Гарри Каспаров — он тут хоть и младший, но всё равно за главного. Поют революционную в сложившихся обстоятельствах песню: «К сожаленью, день рожденья только раз в году». А лет этих, напомню, по приговору суда осталось ещё не то семь, не то восемь. Если, конечно, Каспаров не загрузит апельсины бочками, как братья Карамазовы, и не употребит их на дело оранжевой революции, но это как раз вряд ли.

Украинское телевидение пока плюралистичнее — и двухдневную драку депутатов Рады показали все каналы. В зале заседаний однопалатного парламента остающиеся в конституционном меньшинстве коммунисты двое суток били капиталистов, не давая им проголосовать за вступление в ВТО. И, в конце концов прорвавшись в президиум, выдернули из председательского кресла ихнего Грызлова (зовут его Литвином, и он ни рыба ни мясо — социалист). Зюгановцам бы освоить такую тактику! Или хотя бы рогозинцам! Причём не дожидаясь сурковской отмашки и не надеясь на сечинскую.

Украинское телевидение необычайно красит мова — мягкая, певучая, по-хорошему приземлённая и в самой своей приземлённости чрезвычайно возвышенная. Вот попробуйте произнести по-русски: «Пиво любит банку» — выйдет ерунда. А скажите, вернее, выдохните: Пыво кохает баньку! — с нарастающим логическим ударением на все три слова — и получится превосходная реклама баночного пива. Бессмысленная, конечно, да и фактически неверная — потому что на самом деле пыво кохает не баньку, а как раз баньку, да ещё тараньку и барабульку, — но на редкость душевная.

Хотя, с другой стороны, пиво без водки — деньги на ветер. А водка у нас, по авторитетному свидетельству Валентины Ивановны Матвиенко, палёная. И это, увы, возвращает вашего обозревателя с небес на землю, из Коктебеля в Петербург, к родным осинам, шалманам и, не в последнюю очередь, баранам. «Ревенон а нон мутон» (Вернёмся к нашим баранам — фр.), — говорю я, хищно приглядываясь к пятой кнопке, что в переводе со старофранцузского означает: «Иду на вы!» И фронтовые сто грамм для храбрости. Плюс послеотпускные двести.

2005

Непоротое телевидение

Над НТВ в очередной раз сгустились тучи. Отставка Бориса Йордана с обоих постов (в «Газпром-Медиа» и на самом телеканале) чревата очередной зачисткой многострадального НТВ-юрта. Зачисткой, как и в прошлые разы, многопрофильной: одни уйдут сами, других «уйдёт» новое начальство, третьи придут на канал, четвёртые туда, не исключено, вернутся, пятые, шестые, седьмые и так далее (абсолютное большинство) «перестроятся на марше», а кто-то, хочется верить, исхитрится, шевеля обрубком эзопова языка, и продолжит гнуть прежнюю линию. Какую именно? Вот в этом-то и имеет смысл разобраться.

Аббревиатуру НТВ как только не расшифровывали! Я бы предложил свою версию: Непоротое Телевидение. Одно-два поколения непоротых дворян — и получаются декабристы. Так в новой истории. А в новейшей — поколения, по свидетельству одного из нынешних руководителей и безусловного «лица» НТВ Леонида Парфёнова, сменяются куда чаще, чем прежде. Раз в десять лет, утверждает он, — а на мой взгляд, так ещё быстрее. Правда, декабристов не получается, дворян — если отвлечься от шутовских титулов, мода на которые, кстати, уже миновала, — тоже. Видно, что-то не так — или с людьми, или с поркой. Я, пожалуй, склоняюсь ко второй версии. Потому что то же НТВ, разумеется, не является Непоротым Телевидением — так оно себя всего-навсего позиционирует. С самого начала позиционирует — с ветхозаветных раннеельцинских времён, когда существовало оно всего по несколько часов в день на питерской кнопке, и мог, например, в программу «Времечко» позвонить с ехидным вопросом кто угодно, а президент России потом возмущался: это, мол, Хасбулатов звонит, я узнал его голос…

И когда клали людей Гусинского «мордой в снег» за якобы инициированный союзником и патроном тогдашнего НТВ Лужковым «чёрный вторник». И когда киселёвские «Итоги» влияли на политическую жизнь в стране (и когда в стране и впрямь была политическая жизнь!), а сам Киселёв, презрительно прищурившись, глядел в заставке на кремлёвские стены и входил в двадцатку самых влиятельных политиков (!) России, а его начальника Малашенко и вовсе прочили то в премьер-министры, то в руководители президентской администрации…

И шли по НТВ отличные фильмы, и сидел развалясь на кушетке Артемий Троицкий, а в ночи на субботу и воскресенье гнали мягкое порно, не говоря уж о скандальном «Последнем искушении Христа»…

Декларируя и демонстрируя непоротость, канал годами поддерживал вечно опального Явлинского, с тем чтобы лишь в самый последний миг вильнуть в нужную сторону и «проголосовать сердцем» за Ельцина — и получить за правильный выбор всё обещанное и даже чуточку сверх того.

НТВ было первым частным метровым каналом и формально остаётся таковым до сих пор. Частное телевидение означало, наряду с прочим, колоссальные зарплаты, гонорары, кредиты и прочие бытовые блага (сейчас всё подравнялось — да как бы и вовсе не переменилось в противоположную сторону). Сюда было чем заманивать — и сюда переманили на тот момент действительно лучших. Не непоротых дворян (откуда им было взяться — и испоротым, и дворянам?), но людей, с профессиональным и личным энтузиазмом променявших привычный короткий и строгий поводок на длинный и мягкий — на такой длинный и такой мягкий, что о его наличии можно было практически не вспоминать. Хотя забывать о нём тоже, разумеется, не следовало.

У классического — Киселёвского — НТВ было два грехопадения (если не считать осени 1993 года, но тогда, похоже, выбор и впрямь был сделан сердцем): в 1995–1996 — когда оно по команде Гусинского безоговорочно и бесстыдно поддержало ползущего, пусть и приплясывая, на второй срок Ельцина (испоротые демонстрировали тогда худшие образцы агитпропа; была создана виртуальная реальность, в которой, и только в которой, и мог одержать победу недействующий президент, — и лишь «Куклы» Шендеровича имели пусть и опосредованное отношение к действительности, да и то поневоле, потому что вынуждены были её пародировать), и в 1999–2000 — когда канал вступил в борьбу с идущим во власть Путиным и сделал это опять-таки по манию Гусинского, чего-то там недополучившего и недоподелившего.

Частное телевидение (пользующееся, однако же, льготным тарифом, наряду и наравне с государственными каналами) превратилось, по сути дела, в оппозиционную партию — в единственную оппозиционную партию, принадлежащую одному человеку и — скорее слепо, чем зряче, — выполняющую его волю!.. Выиграть они не могли, поражения признать не захотели — и со всей неизбежностью последовала зачистка, получившая известность как спор хозяйствующих субъектов.

Подробности и перипетии этой зачистки, сплошь и рядом душераздирающие, ещё слишком свежи в памяти; подлинные мотивы и логика поведения важнейших фигурантов, напротив, остаются во многом непроясненными; остановимся поэтому на итогах.

Из звёзд первой величины канал покинули Киселёв, Сорокина и Шендерович; не без колебаний решили остаться — и выросли в начальство — Миткова и Парфёнов. ТВ-6, а затем и ТВС трясло и продолжает трясти как снаружи, так, по-видимому, и изнутри; у ушедшей с Евгением Киселёвым команды не столько упало качество (хотя имеет место и это), сколько перестали все эти люди и программы попадать в тон обществу — не только пропутинскому большинству, но и интеллектуальному меньшинству.

Имитировать непоротость им, конечно, легче, чем «оппортунистам», а вот что касается значимости… Киселёва прежде всего интересует собственная — и своей программы — значимость, но приход Путина к власти и три года его правления означают (я уже не раз писал об этом) вовсе не конец демократии или там свободы слова — не было у нас ни демократии, ни свободы слова, — а конец политики как таковой. И какая же может быть значимость у политических журналистов и программ в отсутствие политики?

На НТВ получилось по-другому. Американский гражданин Йордан, пришедший к руководству каналом при более чем сомнительных обстоятельствах, начал строить по-настоящему непоротое телевидение — в частности, вероятно, и потому, что плетью в Америке орудуют не руководители любого ранга (как до сих пор у нас), а исключительно ковбои.

Программа Леонида Парфёнова «Намедни» в обновлённом виде, придя на смену «Итогам», отразила и ярко запечатлела вышеупомянутую смерть политики, причём сделано это оказалось в ироническом, но вместе с тем оптимистическом ключе: смерть политики в гуще жизни! Новостные программы НТВ как минимум не уступают своим аналогам на ТВС, превосходя все остальные каналы. Йордану помогли (или он помог себе сам) с сериалами и играми, Миткова обновила имидж, — одним словом, НТВ стало (или стало выглядеть) настолько настоящим, настолько насущным и, не в последнюю очередь, настолько непоротым, насколько это в нынешних условиях в нашей стране возможно. Парадоксально, но факт.

Остальное вы знаете. А чего не знаете, скоро увидите по ящику. Если вам — да и мне самому — не расхочется его включать.

2006

Нос. Три шага в цензурном бреду

Средь бела дня позвонили незнакомым и чрезвычайно взволнованным девичьим голосом. Театральный режиссёр и актриса театра и кино Светлана Свирко сообщила, что её новый спектакль не то вот-вот закроют, не то уже закрыли, и попросила непременно посмотреть представление, которое может оказаться последним, нынче же вечером. Дело происходило в июле, и на вечер у меня определённо были другие планы.

— А зачем я должен его посмотреть?

— Чтобы объяснить мне, за что его закрывают.

— А что это за спектакль?

— «Нос», по Гоголю.

— Так у вас, наверное, Нос похож на Путина. За это и закрывают.

— Нет, что вы!

Благородство, как известно, обязывает. Перед походом в театр я просмотрел прессу. Вот что писали о спектакле в петербургской версии журнала «Time Out»:

«НОС»

Режиссёр: Светлана Свирко.

В ролях: Игорь Бессчастнов, Татьяна Калашникова, Вячеслав Карпов.

Гоголевская история о человеке, потерявшем нос, бродила по Театру сатиры два года. Пока не совпали обстоятельства и пространственно-временные ориентиры всех членов творческой группы. Теперь режиссёр и инсценировщик Светлана Свирко готова представить свою версию «Носа». Живя в такой стране, как Россия, творческому человеку трудно не писать о её порядках и гражданах. Где ещё, как не здесь, бесшабашная свобода волшебным образом соединяется с жёсткими ограничениями, а логика плавно перетекает в абсурд? Почва плодородная. Свирко (у которой уже был опыт общения с абсурдом — спектакль «Случай No» по Хармсу) затеяла сатирический памфлет о стране, которая «вечно наступает на грабли». Гоголевское «зеркало, на которое нечего пенять», начистили затем, чтобы отражать в нём современные рожи. Ответов на злободневные вопросы спектакль, может, и не даст, но показать облик нынешней России собирается.

Особенность постановки в том, что сатирическое здесь не сводится к простому высмеиванию и обличению. Гоголь, по словам Свирко, «обладал гениальной способностью обращать сатиру в поэзию». Вот и спектакль должен стать поэтическим и красивым. Способствовать этому призваны близкая к цирковой сценография Дарьи Мухиной, музыка Алексея Кузнецова, оригинальный вокал (хормейстер — Ольга Тихомирова) и неповторимая пластика, придуманная специально для каждого персонажа Валерием Звёздочкиным. Заглянем правде в свирепые глаза, ведь «Нос» определённо обещает быть смешным и острым.

Светлана Свирко и впрямь оказалась молодой женщиной, а небольшой зал Театра сатиры на Васильевском был переполнен. Публика по ходу спектакля смеялась, а по его окончании аплодировала долго и гулко. И, разумеется, Нос был похож на Путина! Один из трёх Носов, задействованных в спектакле, если быть точным, — но как раз тот, парадный портрет которого торжественно спускали на сцену с колосников под музыку Глиэра, представляющую собой подлинный гимн Петербурга. Ну и естественные аллюзии на самодержавную власть, взятничающее чиновничество и мелкотравчатое пресмыкательство перед городовым. И вообще, Нос у Гоголя это, как принято считать, не совсем нос и даже совсем не нос. А главреж Театра сатиры человек, мягко говоря, пожилой — и лишней головной боли ему не нужно.

Так или примерно так я сказал Светлане, когда она позвонила мне поблагодарить за помощь. Помощь, как пояснила она, действенную: обнаружив меня в зале, её начальство переполошилось, а по окончании спектакля заверило режиссёра в том, что «Нос» из репертуара ни в коем случае исключён не будет, более того, откроет афишу сразу же по окончании летнего отпуска. Я поневоле удивился собственному могуществу, но за режиссёра порадовался. И счёл всю эту историю исчерпанной. Режиссёр Свирко обратилась ко мне, человеку нетеатральному, не исключено, потому, что у меня «лёгкая рука». Во всяком случае, так считается. За некоторое время до истории с «Носом» я первым написал о прокатном запрете кинофильма Ильи Хржановского «4» (по сценарию Владимира Сорокина) — и фильм в прокат всё-таки выпустили. Правда, не после (и не вследствие) моей статьи, а в результате его триумфального шествия по европейским кинофестивалям, но тем не менее.

История с этим фильмом, снятым отчасти на государственные деньги, отчасти на спонсорские, тоже получилась прелюбопытной. Официальная претензия к режиссёру заключалась в том, что фильм вышел на сорок минут длиннее оговорённого в предварительных условиях. Вот эти сорок минут Хржановскому и предложили вырезать. Уделив особое внимание злоупотреблению натурализмом в форме пьяного старушечьего стриптиза и сквернословием. Ну и кое-чему другому тоже… На мой взгляд, дело заключалось как раз в другом. А именно вот в чём: в одной из начальных сцен фильма персонаж, выдающий себя за сотрудника кремлёвской охраны (а на деле являющийся оптовым торговцем мясом), отвечая на вопросы случайных собутыльников, утверждает, что президент у нас — нет, не пьёт, а вот супруга его… «Но он же не настоящий сотрудник! Он же всё выдумывает!» — возмущался в баре петербургского Дома кино молодой режиссёр.

— А вот представьте себе, — со старческой мудростью возразил ему я, — что именно этот фрагмент прокручивают Путину. Или Сечину. Или хотя бы Суркову. Кто прокручивает? Министр культуры в борьбе со Швыдким. Сам Швыдкой в борьбе с Голутвой. Кто угодно. Вот, мол, какое кино снимают у нас на народные денежки! Поэтому вам и говорят: уберите лишние сорок минут. А на деле надо убрать всего две…

Но молодые люди из хороших кинематографических семейств (Илья сын знаменитого аниматора) бывают и максималистами. И бывает, их максимализм торжествует. Как и произошло в случае с фильмом «4». А вот судьба спектакля «Нос» сложилась печальнее.

В начале ноября мне позвонили с REN-ТВ и попросили принять участие в съёмках сюжета, посвящённого полному и окончательному запрету «Носа», увы, уже — вопреки июльским заверениям — состоявшемуся. В сюжете мне отводилась роль комментатора, рассуждающего о цензуре вообще и о самоцензуре в частности. Благо, опыт советских десятилетий подсказывает, что самоцензура, или, как её ещё называют, внутренняя редактура, куда страшнее. «Лишь бы о нас плохо не подумали!» — и каждый начальничек, сидя на своём шестке, отрубает любимой собачке малюсенький кусочек хвоста. «А раз так, то пропади оно всё пропадом!» — думает селекционер — и выращивает собаку бесхвостой. И тогда ей — по малюсенькому такому кусочку — начинают отрубать лапки.

Обо всём этом я и сказал в сюжете REN-ТВ. Упомянув, наряду со спектаклем «Нос», и фильм «4» как единственный по сей день известный мне пример вмешательства цензора (внешнего или внутреннего) в творчество современных художников. И подчеркнув решающую роль в этом вопросе нашего собственного страха — внутреннего редактора, не выдавленного по капле раба.

Вы будете смеяться, но сюжет в эфир не выпустили. Не только мой монолог, но и сюжет про запрет спектакля «Нос» вообще.

Так что в следующий раз, когда меня пригласят поговорить на аналогичную тему, я расскажу не о двух случаях самоцензуры, а о трёх.

2005

Осеннее построение телевидения

В обывательском представлении пресловутая борьба за рейтинг сводится к конкуренции одних аналитических программ с другими, игр с играми, «мыла» с «мылом», кинокартин с кинокартинами и так далее. То есть к конкуренции контента. И по осени каждый уважающий себя канал должен предложить нечто новое. А если старое — то непременно высококачественное или хорошо забытое. А главное, чтобы было лучше, чем у ближайшего соседа. У соседа по рейтингу и по целевой аудитории. И точь-в-точь в то же время. Всё это взятое вместе называется контрпрограммированием.

Это и так, и не так. Потому что качество контента волнует руководство каналов лишь во вторую очередь. Даже в третью, если вспомнить, что решающим фактором благополучного существования канала является приток рекламы, а реклама нынче приходит на канал (или уходит оттуда) лишь по тайной отмашке властей. Но в первую очередь (или, с учётом вышесказанного, во вторую) канал обязан предъявить по осени грамотно выстроенную сетку вещания. Или, на профессиональном сленге, — линейку. Здесь зарыта собака, здесь ключ от квартиры, где деньги лежат, здесь сокровища Аладдина и доблести телевизионного паладина.

Само по себе слово «линейка» наводит на милые сердцу воспоминания. Лето, пионерлагерь, торжественное построение на поляне, звонкий горн, подъём флага… Вот вышел на линейку Первый отряд, вот Второй. Чем они отличаются друг от друга, так сразу и не поймёшь, — и борются они в развесёлой лагерной жизни по всем направлениям и фронтам лишь промеж собою и называют это, понятно, контрпрограммированием. И это ведь не просто безупречно воспитанные подростки (по ночам они, правда, шалят и крутят у себя в палате порнушку, но им можно, им это прощают), а будущие вожатые, будущие инструктора, будущие воспитатели и, чем чёрт не шутит, лауреаты и депутаты — одним словом, кадровый резерв Партии. А Партия у нас как была, так и остаётся одна.

Вот Третий отряд, некогда созданный как экспериментальный, но и теперь слывущий самым ярким, самым талантливым и вместе с тем самым хулиганистым. Не зря же тут то и дело меняют воспитателей — и самые озорные давным-давно присмирели. А яркие и талантливые разбрелись кто куда. Тем более что улучшенное питание и дополнительный муз- и спортинвентарь — главные фишки былого эксперимента — перестали быть эксклюзивом Третьего: начальство признало этот разрыв нецелесообразным и подравняло условия с особым упором на Первый и на Второй.

Вот Четвёртый. Здесь собраны футболисты, хоккеисты и прочие теннисисты. Настолько увлечённые мячом, шайбой и мячиком, что гоняют их круглыми сутками. Впрочем, круглосуточная жизнь кипит с недавних пор во всём лагере — и остаётся загадкой, когда эти пионеры спят. Взять хотя бы того гадкого мальчика лет шестидесяти, который сильно после полуночи принимается нести унылую похабщину и несёт её до рассвета.

Вот Пятый отряд. Его, впрочем, на торжественное построение до поры до времени не пускают, и соревнуется он исключительно с самим собой. Неизменно рапортуя по инстанции, что всё у него тип-топ. Здесь заикаются утром, писают в постель ночью и, давясь, едят под одеялом варёную сгущёнку в тихий час. Но у Пятого могучая воспитательница — единственная в своём роде — и спортивного вида вожатая, так что своих задохликов они никому в обиду не дадут. Ни обритого налысо толстяка, ни похожего на жука местного умника, ни раз и навсегда расшибшего себе голову о штангу бразильских ворот переростка… Разве что переведут куда-нибудь с повышением саму воспитательницу или поймают за руку вожатую — но поди поймай, поди догони выпускницу Института физкультуры!

В Шестом и Седьмом музицируют. Музицируют как умеют. Но отряды эти пользуются бешеной популярностью, и попасть туда — особенно на все три смены (это называется горячей или жёсткой ротацией) — можно только за очень большие деньги. Конкурируют они тоже исключительно друг с дружкой.

А вот Восьмому и Девятому подобное самоограничение чуждо. Здесь играют — в салочки, в жмурки, в бутылочку, — строят «Содом» и «Содом-2», именуют вожатых — зажатыми (спать, спать по палатам пионерам и зажатым!), хотя те, наоборот, взять хоть дочь петербургского мэра, предельно раскованны; смотрят кино, устраивают завалинку на ситкоме и невинно кокетничают с прекрасной няней. На торжественное построение их пускают, но они ленятся — кто снять крест, кто надеть трусы. У Десятого нынче большие неприятности. Здесь собрались очкарики, и привыкли они вести вольготную жизнь под крылом у еврейской воспитательницы, которую все в отряде называют Мамой. И вдруг Мама вышла замуж — да не за иностранного бизнесмена, как объявила заранее, а за туземного мордоворота-купца! Причём есть подозрение, что купец он только согласно легенде, а по основной профессии, как у нас с некоторых пор водится, силовик. Впрочем, еврейским мамам не привыкать брать в ежовые рукавицы и скручивать в бараний рог силовиков — не только отставных, но и действующих! Даже песня на эту тему сочинена: «За что ж вы Клима Ворошилова?» — и так далее.

Есть ещё отряды с Одиннадцатого по Восемнадцатый — но там собралась такая мелюзга, что на линейку её выводят, а говорить о ней всё равно нечего. Пусть сперва подрастут!

В нынешнем сезоне лагерь ожидают большие перемены. Начиная с Начальника. То есть Начальник как раз останется прежним, а вот сам лагерь, по слухам, объединится с другим, соседним. Скорее формально, но всё же объединится. И белорусские пацаны, привыкшие к чистоте в лагере и вообще к чисто лагерной дисциплине, покажут нашим избалованным городским подросткам кузькину мать. Такое вот ожидает нас всех контрпрограммирование.

В Первом и во Втором по этому поводу уже ликуют, в Десятом негодуют, в Третьем присматриваются, в Пятом наступил тихий час, а остальным — и на белорусов, и на самого Начальника забить болт! Хотя и забивание болта может оказаться началом исправительно-трудового воспитания.

В нашем лагере стартует новый сезон. Просим всех — или почти всех — на линейку!

2005

Проверка на швыдкость

«Школа злословия» перешла на НТВ с канала «Культура» — или, как его, с оглядкой на куратора неизящных искусств Михаила Швыдкого, именуют, с Культурки — и, несомненно, в значительной мере сохраняет ауру, колорит и приоритеты места происхождения.

Критики передачи утверждают, будто, перебравшись с канала на канал, она потеряла формат, но это не так.

Потеряно другое: общаясь на «Культуре» с людьми яркими, но не сановными, соведущие не стеснялись говорить им гадости в глаза и особенно за глаза. Теперь же, наедине с «генералами от…» (от политики, от искусства, от спорта) — а ведь других персонажей метровому каналу не надо, — Авдотья с Татьяной не то чтобы оробели, но начали проявлять разумную осмотрительность. То есть вместо гадостей принялись говорить замаскированные под гадости комплименты. Тогда как собственно гадости — а без них этих дам в передаче, да и самой передачи просто не было бы — отныне адресованы третьим лицам. Известным, но, разумеется, не сановным.

Зачем, например, как в рецензируемом выпуске за 26 марта, в разговоре с пианистом Николаем Петровым поминать генерала Макашова? А поминая, называть его исключительно тварью? И отвлекаться от твари только затем, чтобы упрекнуть всё отечественное искусство в неинтеллигентности и, главное, невоспитанности?

И кстати уж об интеллигентности. И знающий четыре иностранных языка Петров, и обе соведущие путались в падежах, видах и временах, жарко дискутировали на тему о том, входит ли Новый Завет в Священное Писание, где именно в Каноне расположены Десять Заповедей и включена ли в Декалог максима «Подставь другую щёку», а внучка советского графа, некогда получившего именно по щеке от Осипа Мандельштама, даже употребила мудрёное слово контаминация. Правда, невпопад.

Говорить комплименты под видом гадостей занятие непростое, в чём-то даже, да простят меня обе дамы, перверзное. Законопослушного при любой власти и активно угодливого в ельцинскую пору Петрова «Школа злословия» превратила чуть ли не в диссидента, поставив ему в вину один-единственный грех: пианист, оказывается, приобрёл до кучи квартиру генсека (и руководителя КГБ) Андропова. До кучи — потому что жить в ней не стал. «Разве вы, жертва режима и ярый противник советской власти, любите КГБ?» — кокетничая, вопрошали дамы. Но бравый клавишник вывернулся: советскую власть он не любит, а КГБ с ФСБ — вы будете смеяться, — таки да, любит! Потому что люди там, как и всюду, бывают разные. И одного кагэбэшника — правда, отставного (вот только в отставку они не уходят) — Петров любит особенно. И, как говаривал уже не любимый ветреным виртуозом Ельцин, вы этого человека знаете!

Петров вошёл в раж, принявшись, по своему обыкновению, нести по кочкам попсу. Попсу в ящике. И можно понять почему. Ему бы хотелось, чтобы по телевизору звучала серьёзная фортепьянная музыка — и только она. И надо полагать, в исполнении одного-единственного пианиста. Но это справедливое требование имеет в устах Петрова прозрачную субъективную мотивацию, что злоязычницам следовало бы, по логике жанра, подчеркнуть. Или хотя бы сформулировать как гипотезу — с тем, чтобы тут же её возмущённо отбросить. Однако у них хватило осторожности промолчать. Оттоптались взамен на двух художниках — Глазунове и Шилове. Но где имение, а где наводнение? При чём тут Шилов?.. Впрочем, гость передачи и соведущие разошлись вполне довольные сами собой и друг другом. Культурка — она и есть культурка, Чайковского ты исполняешь или Флярковского.

Та же культурка и то же самодовольство — причём ещё менее обоснованное — сквозят в питерской передаче, которая так и называется: «Культурный слой». Семидесятилетние уроды вспоминают о том, как кружили головы и разбивали сердца, пятидесятилетние бездари — о том, как ходили в литературный кружок Дворца пионеров; похожий на жука ведущий с важным видом изрекает косноязычные банальности; все пьют маленький двойной, ходят в «Сайгон», читают «Звезду», поют Хвоста, дружат или спят с Довлатовым. Гадостей здесь не говорят, но само по себе зрелище вызывает гадливость, как КВН, в котором сборная морга схлестнулась бы с командой лепрозория — и в результате победила дружба. Жаль, Швыдкой не смотрит Пятый канал — ему бы понравилось.

2005

Сладкая парочка

Истинные звёзды сегодняшнего телевидения — Ксения Собчак и Владимир Жириновский. Самая завидная невеста страны (Первый канал) — и вечный муж обездоленных и оскорблённых. Большеротая уродка, слывущая писаной красавицей, — и старый еврей, перед каждыми выборами истерически радеющий за русский народ. Папина дочь, в которой больше, правда, от мамы, — и отец собственного заместителя по парламентской фракции. Ксения Анатольевна, по горькому слову Виктора Шендеровича, компрометирует саму идею демократии в нашей стране как её зримый, чересчур зримый плод, тогда как Владимир Вольфович компрометирует буквально всё, о чём говорит и даже умалчивает. Однозначно! Ксения ненавидит Анастасию Волочкову (о чём на НТВ снят целый сериал), а Вольфович грозится, придя к власти, повесить Дмитрия Рогозина. К власти он, правда, придёт не раньше, чем мисс Собчак станет примой Большого театра, хотя, конечно, чем чёрт не шутит. Я и про власть, и про Большой.

Ксения телешоу ведёт, Вольфович шоу всякий раз устраивает. Хотя, пожалуй, уже не всякий, а через раз.

Бывает, его приглашают в «серьёзные» аналитические программы (скажем, к Пушкову в «Постскриптум» или в «Вести недели») — и он ведёт себя соответственно аналитиком. Аналитику плеваться ни в оппонента, ни в публику не положено — вот он и не плюётся. Рассуждает о президентских выборах — и предлагает себя в зиц-президенты 2008–2012: между Путиным и Путиным. Даже четыре года ему не нужны: так, месячишко-другой в Кремле перекантоваться — и хватит. Рогозина повесить и в физиономию Бушу лишний раз плюнуть. Хотя в 2008-м президентом в Америке будет уже не Буш. Ксения, напротив, уже с трудом сдерживает слюну. И всё равно депутат — от той же рогозинской «Родины» — выходит с совместного с нею эфира («Неделя» на REN-ТВ) как оплёванный. Она на него ещё и в суд подаст — за клевету! Клевета, вообще говоря, не дело частного обвинения, но у неё и в суде всё схвачено! Хорошо бы их с Жириновским поженить и отправить с дипломатической миссией на родину Рабиндраната Тагора!

Характерно, что оба в телеэфире уже запели. Жириновский давно, Собчак недавно. Кто из них составит конкуренцию Верке Сердючке, сказать пока трудно. Шансы опять-таки есть у обоих.

Отдельный вопрос, почему телезвездами стали именно эти двое. Причём именно сейчас — когда нет выборов ни в России, ни в Петербурге, а телевидение борется с антисемитизмом и порнографией. Неужели не понятно, что сладкая парочка, вкупе и порознь (хотя вкупе они вроде бы на экране ещё не мелькали), низкопробна и попросту непристойна, а с точки зрения даже не слишком оголтелого юдофоба, более чем виктимна? У нас что, сатириков мало — хоть бы и в губернаторах? Или размалёванных девиц в подтанцовке? Некому соврать народу, кроме Жириновского? Некому схамить с экрана, кроме как рослой молодой хабалке в «юбочке из плюша» с не то украденными, не то, наоборот, подаренными брильянтами на 600 000 у. е.?

А знаете, наверное, таки да, некому. Политики коротки и неказисты, как жизнь эстрадного артиста. Красавицы заняты по основному назначению на самых дальних подступах к вожделенному ТВ. А главное, и те и другие не нравятся одному-единственному человеку, угодить которому, вещая по двадцать, а то и по двадцать четыре часа в сутки, стремится метровое и мечтает дециметровое телевидение.

А Ксения Собчак ему нравится?!!

А Владимир Жириновский?!!

Или как истинный разведчик, определяя их в круглосуточный эфир, он проводит непостижную уму многоходовую спецоперацию? Истинная цель которой — в выработке у населения рвотного рефлекса на телесигнал и, может быть, даже на невключенный ящик?

Но если так, как он собирается баллотироваться на третий срок?

Ах да, я забыл, третий срок он пропустит. Тогда всё и впрямь становится на свои места.

2005

Стилистические разногласия как политическое кредо

«У меня с советской властью разногласия прежде всего стилистические» — так формулировал своё кредо знаменитый политический диссидент. И отсидел за эти разногласия в лагере, и вынужденно эмигрировал во Францию. И в памятном октябре 1993-го оказался одним из немногих интеллектуалов, безоговорочно осудивших расстрел парламента, проведённый под предлогом «спасения демократии». Покоробивший его, не исключено, прежде всего эстетически: ельцинский путч был не только и не столько антиконституционен, сколько главным образом некрасив. Низок и некрасив — этика и эстетика неизменно гуляют рука об руку.

О стилистических разногласиях с властью — сперва ельцинской, потом путинской (да и Киселевской — на НТВ) — ведёт речь и знаменитый тележурналист, только что отлучённый от всероссийского экрана. С той только разницей, что разногласия Андрея Синявского представляли собой вызов, тогда как разногласия Леонида Парфёнова несомненно являются ответом (в терминологии Тойнби). Причём ответом пассивным, ответом в существенной мере эскапистским. Можно протестовать против войны, а можно уклоняться от призыва в армию. Парфёнов избрал вторую тактику, но сделал это столь демонстративно и не в последнюю очередь блистательно, что его ответ начал с какого-то момента восприниматься как вызов.

Вызов власти бросили на самом деле другие. (Мы абстрагируемся сейчас от серьёзности и мотивов этого вызова.) И, не будучи в состоянии обрушиться на режим — не говоря уж о том, чтобы обрушить режим, — частью которого являются и являлись, сосредоточили огонь на его «вторичных половых признаках», — допустим, на гимне. Текст которого плох для них тем, что он якобы сталинский, тоталитарный и так далее. Тогда как для Парфёнова он наверняка плох ужасающим качеством виршей.

Бросающие вызов изобличают власть в зловещих делах и планах, но это не срабатывает. А почему не срабатывает — потому ли, что не соответствует действительности, или потому, что мы не хотим им верить, — это уж вопрос отдельный. Отвечающий на вызов власти Парфёнов задаёт вопрос: если ты такая великая и ужасная, то как это проявляется стилистически? Если был (поверим исследователю) стиль Сталин, то где стиль Путин? А ведь если стиль это человек, то отсутствие стиля означает отсутствие человека! Последнее положение не формулируется, но подразумевается.

И не только это. В отсутствие стиля Путин поневоле ставшая после закрытия «Итогов» в какой-то мере и политической программа «Намедни» последовательно формировала в еженедельных выпусках модус поведения (политического хотя бы в силу декларированной аполитичности в том числе), который можно и должно, конечно, назвать стилем Парфенов, но который в силу вышеизложенного неизбежно стал и стилем анти-Путин. Заставив, в частности, вспомнить о том, что цинизм, как минимум, не хуже лицемерия, а гедонизм не означает всеядности. К тому же Парфенов не столько перенял у Путина, сколько параллельно с ним открыл золотое правило успеха: чем меньше публику мы любим, тем легче нравимся мы ей. Власть восприняла стилистическую насмешку как политическую опасность и пресекла её со всегдашней неуклюжестью.

Власть почуяла и пресекла, а «свободолюбивые» правые… Если бы наши правые не были такими, каковы они есть, — они кинулись бы сейчас к Парфёнову на поклон (а вовсе не к экс-премьеру Касьянову) и сделали его лидером — а главное, лицом — обновляемой или вновь создаваемой партии.

Потому что ответ сегодня эффективнее вызова, уклонение от призыва важнее антимилитаристских маршей, борьба за права человека начинается с себя самого и на себе же заканчивается. Потому что Парфенов во всех этих отношениях преуспел больше всех, потому что он создал стиль — а стиль это единственное, чего нет и никогда не появится у (прошу прощения за каламбур) «Единства».

Но наши правые так не поступят — они ведь такие чудаки, что и на конкурсе чудаков заняли бы второе место. А почему не первое? Потому что чудаки. И Парфёнова они отпустят (читай: выпихнут) на государственное телевидение. И он пойдёт. Да и что ему остаётся?

Потому что и на срочной службе в армии человек со стилем не пропадёт.

2004

Столик на сатирика

Одна из июльских передач «Культурной революции» была посвящена Михаилу Жванецкому. Тема дискуссии формулировалась так: Является ли Жванецкий единственным ныне здравствующим сатириком? (или, может быть, есть и другие?) Меж тем недавно отпраздновавший собственное семидесятилетие в ходе изнурительного телемарафона на всех центральных каналах единственный сатирик Земли Русской вот-вот прибудет в наш город и выступит в ресторане. Рекламные растяжки на улицах призывают просвещённую публику заранее заказывать столики на бесстрашного обличителя в ресторане «Палкинъ». Кухня ожидается русская и французская — на ваш выбор. Самые отчаянные, откушав и отсмеявшись, смогут поиграть в казино.

Дискуссию вёл, как всегда, Швыдкой — министр, ставший собственным замом, что само по себе сильно смахивает на шутку юмора. В роли защитника Жванецкого выступал прилетевший погостить из Нью-Йорка композитор Журбин, тогда как на роль адвоката дьявола был приглашён писатель и публицист Дмитрий Быков. Он и рискнул сделать крамольное заявление: Жванецкий вообще не сатирик, потому что сатира всегда направлена против власти и опасна в первую очередь для своего автора. А Жванецкому никогда ничего не грозило, кроме мелких разборок с не в меру ретивым фининспектором.

Строго говоря, это не совсем так. Сатирик может быть и придворным — своего монарха он славит, а клеймит чужого. Но это действительно редкое и счастливое исключение. Сатириков привязывают к позорному столбу, как Дефо, объявляют сумасшедшими, как Свифта, бьют палками, как Вольтера, сажают в тюрьму, как Синявского с Даниэлем, приговаривают к бессудной казни, как Рушди. Иногда они, как Брехт от Гитлера или кинорежиссёр Мур от Буша, удирают за рубеж — и высмеивают прогнивший режим уже оттуда. Да и вообще сатира далеко не всегда бывает политической.

Отличает её и превращает в то, чем она является, — значительность (а значит, и потенциальная опасность) объекта. Ни на тёщу, ни на торговца раками (большими, но вчера) сатиру не пишут. На непосредственного начальника — да, пожалуй. Но чаще всего — на Первое Лицо. На Господа Бога (или на ту или иную конфессию). На целый народ (желательно на собственный). На, страшно сказать, всё человечество, уличая его в мыслимых и немыслимых пороках.

Причём классическую сатиру (в отличие от зубоскальства, переходящего в злопыхательство) характеризует наличие у сатирика чёткого положительного идеала, лишь в противопоставлении которому и подлежит осмеянию высмеиваемый предмет. Жванецкого тут, по слову Ахматовой, сказанному не о нём, не стояло.

Кто же такой Жванецкий? Автор-исполнитель (поначалу только автор) эстрадных миниатюр — и никак не более. Конферансье. Правда, столь талантливый — этого не отнимешь, — что его конферанс из прокладки между музыкальными номерами (у слова «прокладка», если кто забыл, имеется и такое значение) превращается в самостоятельный номер, затмевает остальные номера и в конце концов отменяет их. Обещая зрителю и слушателю острое удовольствие — утробный смех. А если вы, заказав столик в ресторане и закусывая «Вдову Клико» маринованным грибочком, пропустите какую-нибудь хохму мимо ушей, Жванецкий нетерпеливо сделает вам ручкой: в этом месте нужно смеяться!

В советское время у эстрадных миниатюр Жванецкого был привкус запрещённого плода. То есть никто их, понятно, не запрещал, но на всякий случай несколько попридерживал. Тогда было много такого: не запрещённого, но придержанного — от «полочных» кинокартин до рижских шпрот, которые выкидывали в продажу только в конце месяца или, чаще, выдавали в праздничном продуктовом наборе.

В наши дни власть над умами захватило телевидение. А власть над телевидением — едва ли не наравне с Аллой Пугачевой и Региной Дубовицкой — захватил Жванецкий. На пару, впрочем, с Задорновым — и особой разницы между этими «сатириками» не просматривается. Но миниатюры Жванецкого издали многотомным собранием сочинений. Читать их невозможно — но публика расхватала. Как расхватывает она всё, что на регулярной основе показывают по ящику. Как валом валит она на спродюсированный Первым каналом и бесстыдно рекламируемый аж в программе «Время» вурдалачий «Ночной дозор». Как пьёт пиво, в которое отечественные производители подмешивают ингредиент, вызывающий органическое привыкание.

Единственный сатирик Земли Русской…

Самое забавное в том, что никто из участников дискуссии, пылких апологетов и робких хулителей Жванецкого, не назвал имени ныне здравствующего писателя, которого по праву можно охарактеризовать именно так. Звучали имена Войновича, Шендеровича, Аксёнова, покойного Горина — все, но только не это.

Меж тем единственным ныне здравствующим отечественным сатириком можно и нужно назвать Александра Исаевича Солженицына. Чем больше неточностей, передержек, подтасовок, прямых ошибок (взять хотя бы якобы имевшее место убийство Сталиным Кирова и Горького) обнаруживают исследователи в «Архипелаге ГУЛАГ», тем очевиднее становится его сатирическая сущность, да и бесспорная гениальность самой сатиры. А многие главы романа «В круге первом»! А «Ленин в Цюрихе»! Больше того, недавно изданное и вызвавшее бурные нарекания затронутой стороны двухтомное сочинение «Двести лет вместе» также представляет собой не историческое исследование, а сатирический памфлет.

Разумеется, памфлет неудачный, по меньшей мере далеко не такой удачный, как «ГУЛАГ». Но показательна и причина писательской неудачи: сочиняя сатиру на взрывоопасную тему, Солженицын чересчур «зажался». Подобно импульсивному шахматисту, который сидит, подложив под зад руки, чтобы сгоряча не схватиться не за ту «деревяшку», сатирик Солженицын в юдофобской сатире переосторожничал — и она оказалась лишена прежде присущего ему блеска. А сатира, лишённая блеска, это даже не полсатиры… Но тем не менее… В Девятом корпусе тоже перемены: отправили в отставку Рабиновича, назначили Абрамовича — это как, историческое исследование или сатира?

Сатирик Солженицын изобличил первые лица страны и само государственное устройство. Изобличил с оглядкой на чёткий положительный идеал патриархальной (пусть и выдуманной им лично) Руси. Сочиняя в СССР и публикуя на Западе сатиры, он рисковал жизнью. И эти сатиры, в отличие от подлинно исторических сочинений, не вызвавших особой реакции, перевернули мир!

Так кто там у нас, вы говорите, единственный сатирик? Жванецкий?

Вот и закажите на него столик в дорогом ресторане. А если нет денег, то тоже не беда: льготы на бесплатное телевидение у нас пока никто не отнял.

2004

Телевизионный фон эффективной политики

В телепередаче «К барьеру!» сошлись два знаменитых политтехнолога — Белковский и Павловский, — при всей антагонистичности сливающиеся в общественном сознании, как десятилетие назад — Гусинский и Березовский.

Внешние различия (тоже, впрочем, не слишком броские) лишь подчёркивают внутреннее сходство теледуэлянтов: двуединство граничит с симбиозом; вопрос, кто первый сказал «Э!» — Бобчинский или Добчинский, — стоит с гоголевской остротой, и, ответив на него: «Первым сказал „Э!“ господин Белкопавловский», мы не рискуем ошибиться.

Белкопавловский то и дело ищет нос майора Ковалёва, поминает «брата Пушкина», манипулирует мёртвыми душами избирателей и претендует на роль ревизора едва ли не в каждом кремлёвском спектакле: запугивает купцов и почтмейстера, берёт взаймы без отдачи, флиртует с аудиторией, норовит недоплатить коллективному Осипу… О деньгах и о Гоголе много говорилось и в обсуждаемой телепередаче: Павловский наседал, Белковский проседал под тяжестью золотых гирь от господина Паниковского, имя которого помянуто в данном контексте тоже не всуе.

Само по себе слово «политтехнолог» — как автодефиниция — Белкопавловскому, однако, не нравится. Никаких — по определению сомнительных — технологий! Его единственное ноу-хау — державный ум. Павловский числит себя политконсультантом, а Белковский предпочитает говорить об экспертном сообществе, в котором ему отведена роль философа и даже где-то писателя. Да ведь и впрямь политтехнология как профессия сродни игре в напёрсток: главное, вовремя перепрятать шарик и убедить публику в том, что он находился там с самого начала. И разумеется, при случае тебе может потребоваться силовая поддержка.

Амплуа философа и писателя Белковского — истину царям с улыбкой говорить. И об олигархах, и вообще. Прислушаются — хорошо (для страны), а если им не надо, то и нам не надо. Во всяком случае, таков его публичный образ.

Миссия политконсультанта Павловского сложнее и в каком-то смысле трагичнее. Он взял на себя труд объяснять широкой публике и более того — одухотворять! — любые решения высшей власти, в том числе и заведомо ошибочные, чтобы не сказать хуже.

Грубо говоря, Белковский подсказывает хозяину Лабрадора: «Что-то собачка беспокоится, не время ли вывести её на прогулку?» Его советом пренебрегают, и тут вступается Павловский: «Какая замечательная собачка! Видит, что на улице дождик, что хозяин вернулся усталый, что по телевизору интересная передача… Позвольте, а где у вас тряпочка?»

Но всё-таки господин Белкопавловский прежде всего политтехнолог. Эффективный политтехнолог. И недавно сразился с самим собой на президентских выборах в Украине, чему, собственно говоря, и была посвящена передача «К барьеру!».

Белковский, работая на Ющенко и, прежде всего, на Тимошенко, выиграл; Павловский наоборот. Но как посмел патриот и державник Белковский выступить против интересов России? А вот так и посмел: он советовал вывести собачку на прогулку, но его не послушались. Тогда как Павловский винит во всём заоконный ливень, устроенный злобными метеоинсургентами из США, с пониманием относится к усталости трудящегося по двадцать четыре часа в сутки хозяина и уверяет, будто паркет после протирки тряпкой засверкает ещё ярче… На самом деле лукавят или недодумывают оба: их украинский поединок закончился вничью, причём со счётом 0:0, однако в дело вмешались непредвиденные обстоятельства.

Расклад голосов на украинских выборах был 50:50. Плюс взаимоуничтожающийся административный ресурс и пренебрежимо малое влияние политтехнологий. Победу Ющенко обеспечил Беслан! В нынешней Украине царит культ семьи и, прежде всего, культ детства — и трагические последствия бездарного (если не просто преступного) штурма школы буквально заставили колеблющихся на тот момент украинцев шарахнуться в противоположную от России сторону. Шарахнулись, понятно, не все, а процентов пять — но этого как раз и хватило. Выбрали не Ющенко, а анти-Путина — и не потому, что Путин агитировал за Януковича, а потому, что Путин допустил Беслан. Всё это зафиксировано украинскими социологами и осознаётся украинской общественностью — и невдомёк только господину Белкопавловскому. Политконсультанту, философу и писателю.

2005

Шарашка и зона

Зимняя олимпиада сериалов, на наших глазах развернувшаяся на метровых телеканалах, принесла сенсационную победу «Зоне» (НТВ), не только завоевавшей «золото» живого зрительского внимания, но и установившей «рекорд», причём двойной сразу: сначала её запретили «по просьбам трудящихся», а потом — как раз под Туринское столпотворение — триумфально вернули в ночной эфир.

Примечательно это и потому, что «Зону» смотрит мужская половозрелая и полная сил аудитория, тяготеющая к силовому единоборству и зимним видам спорта, а вовсе не к мыльной опере. А тут — надо же! — серьёзные дядьки подсели на «мыло». И категорически требуют продолжения, хотя другие серьёзные дядьки уже выразили готовность прислушаться к «просьбам трудящихся».

Такого на нашем телевидении ещё не было — да и не только на телевидении. Партия жизни имеет один процент, Партия автолюбителей не покатила, Партия любителей пива и вовсе сгинула в мутной пене дней — а вот не учредить ли к ближайшим выборам Партию зоны? Тем более что и с кандидатурой председателя партии затруднений вроде бы не возникнет.

Деликатность триумфа «Зоны» усугубляется и тем, что в числе (заслуженно или нет) побеждённых оказалось долгожданное солженицынско-панфиловское детище «В круге первом», вызвавшее при премьерном показе — как чуть ли не всё, связанное с именем великого старца, — лишь почтительно-сдержанную зевоту. Непритязательная (без громких имён и явно на медные деньги снятая) «Зона» переиграла знаменитую «Шарашку» по всем статьям, кроме разве что 58-й! К чему бы это? А главное, почему?

Некогда прославленный «Новый мир» (в котором до сих пор печатается и сам нобелевский лауреат) уже лет пятнадцать едва ли не в каждом номере ставит вопрос в одной-единственной плоскости: достаточно ли мы хороши, чтобы суметь возвыситься в глубину и углубиться в высоту равнобожественного солженицынского дерзания? Это, конечно же, превосходно обоснованное сомнение, однако критику поневоле приходится действовать на свой страх и риск.

Немногие узники ГУЛАГа дожили до наших дней, скажет кто-нибудь, — а Зона пропустила и пропускает через себя миллионы. И попадают в Зону (за редчайшими исключениями) всё-таки не из дипкорпуса, не из высшего офицерского состава и не с университетской кафедры — и философских диспутов в застенке, соответственно, не ведут. Не ведут, не вели и прислушиваться к ним не станут, даже «откинувшись», — пусть и озвучены эти споры подлинной dream-team отечественного кино. Да и про Сталина — хоть так, хоть сяк, хоть наперекосяк — всем давно остозвездило. Трудно им там, на шарашке, — поверим на слово, — а кому легко?

Это, однако же, полправды, а может, и четверть правды. Потому что, с одной стороны, роману Солженицына (и всему его творчеству в целом) присущи, не скажу недостатки, но особенности, сводящие возможность успешной экранизации — даже в условиях мобилизации лучших сил и средств — к исчезающее малой величине. А с другой, как раз «Зона» во всей своей непритязательности — и, строго говоря, не свободная от натяжек и передержек — эти особенности солженицынского письма (скрупулёзно, слишком скрупулёзно воссозданные Глебом Панфиловым) более чем контрастно высвечивает.

О проблеме «Круга-99» уже написано. То есть о том, что в основу экранизации (в отличие от театральной инсценировки Любимова) положена полная версия романа, опубликованная позднее «журнальной» (то есть предназначенной для публикации в «Новом мире» Твардовского, напечатанной, однако, не там, а на Западе и широко разошедшейся по советской стране в самиздате). Сюжет романа строится на телефонном звонке Иннокентия Володина — поступке однозначно благородном в «журнальной» версии и чудовищно двусмысленном в «полной» (а значит, и в экранизации), где преуспевающий советский дипломат сообщает американцам о том, что русские вот-вот похитят у них секрет атомной бомбы! То есть встаёт на путь государственной измены.

Мысль о том, что такому государству, как СССР, не изменить нельзя, чрезвычайно дорога Солженицыну. Сравни, скажем, «Архипелаг ГУЛАГ», том третий. Но пример в данном случае выбран, мягко говоря, не самый удачный. Потому что именно ядерный паритет предотвратил мировую войну во второй половине прошлого века. И — да, без кражи американских военных секретов это не обошлось (и супруги Розенберг были казнены за это на электрическом стуле). И создание советской атомной бомбы — в шарашках и полушарашках — курировал лично Берия. Но нет никаких сомнений в том, что, обладай американцы ядерным оружием в одностороннем порядке, они его — против нас с вами — и применили бы. И стёрли бы трехсотмиллионное население нашей тогдашней страны в порошок, заодно избавив его и от ужасов «преступного режима».

Солженицын когда-то думал иначе. Он и в Америку-то так рвался, будучи уверен в том, что советские танки не сегодня-завтра прокатятся по всей Европе и раздавят героического борца с режимом многопудовыми гусеницами в заранее облюбованной им Норвегии, потому что «Дракон не выбрасывает из пасти дважды» (из книги мемуаров «Угодило зёрнышко меж двух жерновов»). Да и роман «В круге первом» не только написан, но и прочитан тридцать с лишним лет назад. А вот телефильм по нему мы смотрим (а в большинстве своём и не смотрим) сегодня! И тот, кто всё-таки смотрит, поневоле приходит к непредусмотренным создателями сериала выводам. Да, таких изменников, как Володин, надо выявлять и обезвреживать! И — да, в деле обезвреживания надо пользоваться новейшими достижениями науки и техники. И если вольнонаёмные учёные ленятся или терзаются нравственными сомнениями, то — да, надо создавать шарашки, надо шантажировать интеллигентных специалистов этапом и зоной. И — да, чтобы не либеральничали директора и генералы, сажать, а лучше сразу расстреливать надо в случае малейшего сбоя даже генералов. И — да, никто, кроме Сталина, на такое не решится. А если так, то выбирая между уничтожением нашей страны в пламени Хиросимы и таким чудовищем, как Сталин, — мы голосуем за Сталина!

Конечно, до логического конца эту цепочку рассуждений доводят немногие. А вот ощущение, что тебе вешают лапшу на уши и гонят туфту, возникает едва ли не у каждого. И только под воздействием неоспоримого солженицынского величия трансформируется (по принципу замещения) в почтительную скуку. И сериал не смотрят — или смотрят бездумно (как привыкли смотреть мыльные оперы) — и слава богу, что дело обстоит именно так. Потому что — исходя из вышесказанного — перед нами апологетика сталинизма и Сталина.

Это, разумеется, изъян, причём изъян пагубный, однако ещё существеннее вскользь упомянутые нами ранее особенности солженицынского письма. В творчестве писателя на равных уживаются два начала — сатирическое и соцреалистическое. В первую очередь, он, конечно, сатирик — и блистательнее всего выступает в жанре памфлета: антисоветского («Архипелаг…»), антиленинского («Ленин в Цюрихе») и антисемитского («Двести лет вместе»; последний пример, впрочем, наименее показателен, так как здесь — особенно в томе первом — писатель явно осторожничал). Сатирические, чисто памфлетные страницы великолепны и в «Круге…» — это ряд вставных новелл и вся линия, связанная со Сталиным.

Но Солженицын и соцреалист: он укрупняет и идеализирует положительные персонажи (начиная, естественно, с alter ego), он «лакирует» их и всё с ними связанное, он выдаёт единичное за типическое, точь-в-точь как Горький — в пресловутой «Матери» (которую, кстати, экранизировал тот же Панфилов), он создаёт свой аналог «Кубанских казаков», не уступающий первоисточнику ни художественной убедительностью, ни жизненной достоверностью. И Панфилов идёт за ним след в след. И снимает «Кубанских казаков» в тюремной части сериала. И снимает чаплинского «Диктатора» в кремлёвской части сериала. Превосходно снимает и то, и другое. Но столкновение антисоветской сатиры со стопроцентно советской «лакировкой действительности» приводит к взаимоуничтожению. И над обуглившимися километрами киноплёнки в воздухе вырастает карикатурный «гриб».

В романе, строго говоря, дело обстоит точно так же — но роман прочитан давным-давно, а сериал профессионально отсмотрен сегодня. Снять по «Кругу…» сильное кино можно, наверное, и сейчас — но только «вольно переведя» его на язык современных реалий и проблем. Тогда как Панфилов «перевёл» его не буквально, а буквалистски — правда, не «с листа», а по памяти, — по впечатлениям от первого прочтения тридцатилетней давности (по впечатлениям, напомню, от «журнальной» редакции).

И в заключение, опять «Зона». Что же есть в ней такое, чего так отчаянно не хватает панфиловскому телефильму и роману, по которому он снят? Есть человеческая неоднозначность подавляющего большинства персонажей: в одно мгновенье героев, в другое — мерзавцев, в третье — героев и мерзавцев одновременно; есть достоверность предлагаемых обстоятельств (поверх сюжетных и специфически «мыльных» натяжек); есть, наконец, подкупивший как минимум мужское население страны лейтмотив не двуединства даже, а полной гомогенности Воли и Зоны: люди живут и умирают и здесь и там, причём живут и умирают по одним и тем же правилам — по труднопереносимым (а кому легко?) правилам, ни к юридическим законам, ни к воровским «понятиям», ни уж подавно к библейским заповедям не сводящимся.

Любопытно и горько — хотя в каком-то смысле отрадно, — что и этот актуализированный создателями «Зоны» лейтмотив впервые прозвучал в творчестве Солженицына.

2006

Эксцесс исполнителя

Вышедшая несколько месяцев назад книга Виктора Шендеровича «Здесь было НТВ» (идеалистическая и в какой-то мере героическая версия общеизвестных событий, проанализированных, в частности, и в нашей статье «Непоротое телевидение») держится в списке бестселлеров и то и дело допечатывается. Сейчас она, конечно, пойдёт ещё бойче, а Шендерович, похоже, засядет за новую. И называться она будет «Здесь было ТВС»…

О Бурбонах, на иноземных штыках вернувшихся во Францию после падения Наполеона, с разочарованием говорили: они никому не простили и ничему не научились. Виктор Шендерович в этом смысле самый «бурбонистый» из классической когорты НТВ (а затем и ТВС). Просто поразительно, как этот остроумный (а значит, и умный; остроумных дураков не бывает), талантливый и обаятельный человек раз за разом оказывается не в состоянии ухватить суть происходящего и, несомненно, искренне негодует, столкнувшись с очередными лишениями. Или «лишениями»? Нет, всё-таки обойдёмся без кавычек: отлучение от эфира для человека, подсевшего на телеиглу, это и впрямь несчастье; а если это не так, пусть меня поправят лучшие питерские журналисты, как раз в эти дни изгоняемые с городского и «оконного» телевидения.

«Кто нас обидит, тот трёх дней не проживёт», — отчеканил кремлёвский мечтатель. Но на самом деле он, пожалуй, имел в виду кое-что другое: тараканов истребить нельзя, но можно зато сильно осложнить им условия существования. Вот и усложняет: и в Лондоне, и в Чечне, и с орденом за заслуги четвёртой степени на груди (потому что мэр Москвы большего якобы не заслуживает), и на голубом экране.

Шендерович начинал со сценариев к «Куклам». Не ко всем; писал он эти сценарии то ли через неделю, то ли через две; но с самого начала смотреть можно (и нужно!) было только «Куклы» по сценариям Шендеровича. И смотрели — если не всей страной, то всей образованщиной, это уж точно.

«Куклы» Шендеровича (перелицовки классических сюжетов, чаще всего рифмованные) были, строго говоря, не слишком оригинальны. Ещё в начале перестройки гремел спектакль «Сосо, или Чёрный человек» по пьесе в стихах напрочь забытого нынче Виктора Коркия: «Все говорят: нет правды на земле, но правды нет и выше — здесь, в Кремле!»; нечто похожее сочинял (правда, бездарно) и даже показывал по ящику Константин Боровой; да и жив был ещё — и шевелил эзоповым языком — учитель и первооткрыватель Шендеровича Григорий Горин.

Но Шендерович не просто острил — он дерзил. Дерзил и «жадною толпой стоящим у трона», и самому царю-батюшке Борису Николаевичу. Дерзил по манию владельца НТВ Гусинского (который не решил ещё тогда, кого он будет поддерживать на президентских выборах 1996 года), дерзил на деньги Гусинского, но сам этого, похоже, не понимал. Стилистика тогдашнего царствования дозволяла вакансию придворного шута — и такой шут у Ельцина одно время был, и звали его пресс-секретарь Вячеслав Костиков, — но главный шут, в каковые моментально выбился Шендерович, получал жалованье не в кремлёвской бухгалтерии.

То есть, разумеется, всё-таки в кремлёвской (потому что от Кремля кормился Гусинский), но через такое количество посредников, что об этом можно было при сильном желании забыть.

И Шендерович забыл. А остальное НТВ (по свистку Гусинского) сделало зрячий выбор сердцем. Обернувшийся почему-то правильным. Проголосовало — и не проиграло. И обличитель, не прекращая дерзить, оказался в команде победителей. То есть команда, в которой он числился, объективно играя против неё, одержала победу. Выглядело это, конечно, несколько кощунственно — но стилистика царствования дозволяла. И Шендерович начал собственную «паразитическую» программу «Итого», пародирующую (и, естественно, в какой-то мере отменяющую) становящиеся всё более холуйскими киселёвские «Итоги».

А потом Гусинский (а с ним и НТВ) сделал выбор неправильный. Сделал ставку на Примакова с Лужковым (и с Яковлевым, посланным нынче в Министерство на три буквы — ЖКХ). И выдвинул на остриё атаки — или контратаки — сперва Киселёва, а потом, когда тот против Доренко не потянул, всё того же Шендеровича. И наш герой самозабвенно принялся мочить в сортире будущего президента страны, именуя его, наряду с прочим, крошкой Цахесом… Три дня он после этого прожил (на голубом экране), прожил три года, прожил даже четыре, а вот на пятый его «скушали».

И я убеждён в том, что именно из-за Шендеровича скушали заодно и последнее прибежище негодяя — канал ТВС.

Киселёва сломили, а значит, могли и простить (хотя, по Оруэллу, ослушника сперва ломают, а потом всё-таки уничтожают); простодушный — или заигравшийся — Шендерович остановиться уже не мог, и программа «Бесплатный сыр» дышала прежней непримиримостью и беспощадностью. По существу, это был эксцесс исполнителя — человек, вошедший в раж, принимается крушить всё вокруг. Но эксцессом исполнителя стала и расправа над ТВС ради устранения одного-единственного Шендеровича. Впрочем, этот — властей — эксцесс опять-таки вполне в стилистике нынешнего царствования.

«У меня с властью расхождения чисто стилистические», — сказал когда-то Андрей Синявский. Что не помешало ему отсидеть за эти разногласия семь лет в тюрьме. Стилистические расхождения с властью сегодня ненаказуемы; наказуема борьба с нею; правда, и борьба эта кажется в нынешних условиях прежде всего стилистически безвкусной.

Лозунг эпохи: если тебя насилуют, расслабься и попробуй получить удовольствие (так, кстати, ведёт себя и само государство во внешней политике: США насилуют, а мы — пока безуспешно — получаем удовольствие). Это лозунг № 1, но есть и № 2: не хочешь, чтобы тебя насиловали, не подставляйся.

Программа «Бесплатный сыр» оказалась в первую очередь безвкусной, а во вторую — логически вытекающую из первой — бездарной; бездарным, а главное, нежизнеспособным был и весь проект ТВС; его даже не жалко — жалко всех нас, не в первый и, боюсь, не в последний раз подпавших под главный лозунг эпохи. Я имею в виду, конечно, лозунг № 1.

А жалко ли Шендеровича?

Не думаю. Человек стал за годы дерзкого шутовства при Ельцине и безнадёжной борьбы против Путина богат и знаменит. Заслуженно знаменит: он и впрямь чертовски одарён. Пишет книги, разъезжает с концертами, по его пьесам ставят спектакли. Его зовут баллотироваться в Государственную думу — правда, от партии покойного Юшенкова. Бороться ему теперь надо с двумя Михаилами (Жванецким и Задорновым), а вовсе не с Владимиром Владимировичем, но ведь и с самого начала его конкурентами были именно они, а не Владимир Владимирович. Вот только тогда они не считали его конкурентом. А теперь их не считает конкурентами сам Шендерович — и, наверное, тоже правильно.

А с властью бороться не надо, хотя бы ради того, чтобы не подпасть под очередной эксцесс исполнителя. Она сама себя сборет. Иначе в нашей стране не бывает.

2003