Жезл Эхнатона

Дело в том, что хотя наш музей не из самых богатых и знаменитых, но некоторые экспонаты довольно ценные, и в свое время чиновники из министерства настояли на том, чтобы у нас поставили современную охранную систему.

Так вот, пока все остальные потешались над выступлением Алисы, эта женщина аккуратно фиксировала всю эту систему.

Интересно, что у нее на уме?

Я на мгновение отвлеклась на Алису и ее потрясающее выступление, а когда снова повернулась к той подозрительной особе, она словно сквозь землю провалилась.

Ну, может, она мне просто привиделась?

Я снова прислушалась к выступлению Алисы.

– Древний Египет вообще внес очень большой вклад в культуру. Египтяне придумали папиросы, операции на сердце и кубик Рубика… также они первыми начали разводить с целью продажи и импортозамещения слонов, одногорбых верблюдов и сиамских кошек… а фараон Тутанхамон, о котором вы все наверняка слышали, вошел в историю как изобретатель хамона.

– Нет, все, я это больше не могу слушать! – трагическим голосом проговорила Варвара Тихоновна. – Я пойду к Азадовскому и потребую, чтобы он положил этому конец!

Она вылетела в коридор, кипя от возмущения.

Я тоже вышла вслед за ней, но, когда хотела вернуться на свое рабочее место, увидела странную сцену.

Неподалеку от зала стояла та самая подозрительная женщина, которая до того снимала окна и двери, и вполголоса разговаривала с мужчиной-всезнайкой.

Странно. На экскурсии они держались далеко друг от друга, как будто совсем не знакомы.

На этот раз он не смеялся, а разговаривал очень серьезным и деловым тоном.

Заметив меня, эти двое тут же замолчали и скрылись в соседнем коридоре. Я побежала было за ними, но вовремя сообразила придержать коней. После вчерашнего очень мне не понравились эти съемки охранной сигнализации и тихий разговор.

Порадовавшись, что на мне сегодня кроссовки, я прокралась коридором и увидела, как эти двое просочились через служебный выход из музея. Замок этот тип открыл без труда. Понятненько…

Я бросилась назад, в холл, и приникла к окну, из которого видна была парковка перед музеем. Там же, на площадке, собирались обычно группы экскурсантов. И можете себе представить, эти двое подошли и спокойно сели в машину – белую «Хонду» за номером 430 ОГО.

Машина издевательски мигнула задними фонарями и уехала. На всякий случай я записала в телефоне номер «Хонды» и пошла к кабинету директора, где разразился самый настоящий скандал.

Варвара Тихоновна была вне себя, лицо ее пылало, седые волосики буквально стояли дыбом, глаза грозно сверкали из-под очков. Да, нашу старушку божий одуванчик было не узнать, никогда ее такой не видела. Да что я, Роза Витальевна, которая проработала с ней много лет, и то вытаращила глаза.

Дверь из приемной в кабинет директора была распахнута, но из-за столпившихся сотрудников было плохо видно, так что пришлось мне встать на стул.

Посмотреть было на что. Наша старушенция наскакивала на Азадовского, размахивая перед его лицом сухонькими твердыми кулачками, и кричала в полный голос. Оказалось, она вполне даже может разговаривать громко.

– Вы за это ответите! – бесновалась она. – Я этого так не оставлю! Я не позволю позорить музей, это святое место, и превращать его в посмешище! И вы не смеете зачеркивать все, что долго создавал такой ученый! Это позор, просто позор!

Надо сказать, Азадовский тоже никогда не видел нашу старушку в таком состоянии, поэтому он не забеспокоился, нет, а малость оторопел. К тому же не успел выяснить, что вообще случилось. Не удосужился послушать, что там на экскурсии выдает его протеже.

– Может мне кто-нибудь объяснить, что случилось? – наконец заговорил он. – В музее пожар? Потоп?

– Типун вам на язык! – выскочила тут Роза Витальевна и потянула Варвару за рукав. – Не волнуйтесь так, у вас сердце…

– В музее нашествие клинических идиотов… – пробормотала я, и оказалось, что слишком громко, потому что все повернулись ко мне, в том числе и Азадовский.

Тут очень кстати появилась заплаканная Алиса, и Азадовский устремился к ней, отпихнув Варвару Тихоновну, сообразив уже, что что-то не так. И, разумеется, решил сорвать злость на мне.

– Карасева! – грозно начал он. – Я же предупреждал, чтобы ты подготовила Алису Дмитриевну, я же предупреждал, что в противном случае…

– Да при чем тут она? – снова заговорила Варвара Тихоновна, к которой пришло второе дыхание. – Вашей протеже ничего не поможет, она даже заучить ничего не может. По бумажке прочитать! Вы вообще соображаете, кого привели? Какой позор! Как будто у нас не музей, а театр абсурда! Имейте в виду, я этого так не оставлю! Я обращусь в Комитет по культуре, в Смольный, наконец!

– Да кто вас там будет слушать… – по инерции огрызнулся Азадовский, но прикусил язык.

– Вот именно! – пообещала Варвара. – Меня, может, и не станут слушать, но других очень даже послушают!

И то верно, даже Азадовскому было известно, что у старухи имеются связи. Не служебные, а личные. С одним высокопоставленным музейщиком она когда-то училась в Академии художеств, с другим – работала, так что если что – сумеет поднять бучу. И никакие чиновники не помогут, да и не станут они за Азадовского заступаться, кому он нужен-то…

– Виданное ли дело! – Варвара Тихоновна вошла в раж. – Устраивать в музей международного класса собственных любовниц!

– Любовниц? – очухалась заплаканная Алиса. – Да вы что вообще – с ума тут все посходили? Чтобы я… с этим…

И такое откровенное отвращение появилось у нее на лице, что я простила ей и глупость, и жуткий пиджак с лацканами из непонятного меха…

– Так… – Азадовский решил, что пора прекращать это безобразие. – Значит, сейчас все быстренько расходимся по своим местам, а с обеда музей закрывается, и начинаем распаковывать экспонаты и готовиться к выставке. Все за работу, нечего прохлаждаться! Варвара Тихоновна, учту ваши пожелания, а пока идите к себе, отдохните, водички выпейте или вон капелек сердечных вам Роза Витальевна даст. Карасева, может быть, ты все же слезешь со стула? Что за детство, в самом деле, ты бы еще на люстре покачалась…

Тут он вообще-то был прав, так что я молча ушла в свой закуток. И застала там очень сердитую Алису.

– Надо же такое сказать! – возмущалась она. – Про любовницу! Это черт знает что!

– Не обращай внимания, – посоветовала я, – ну, не получится у тебя экскурсоводом быть, найдешь что-нибудь еще…

– Да, а что я папе скажу? – плаксиво спросила она. – Это же он договаривался…

– А ты скажи, что Азадовский к тебе приставал! – оживилась я. – В случае чего – мы все подтвердим, как он тебя лапал!

Я вспомнила, как Азадовский хамил мне, грозил уволить Розу Витальевну, как занял кабинет Филаретыча, когда того еще не похоронили, – и решила не церемониться.

– Ладно… – Алиса слабо улыбнулась и ушла, мне даже жалко стало эту дурочку.

Ну да, с таким папой она не пропадет. У меня вот никакого не было – и то ничего. Да и с такой мамашей тоже жизнь была не сахар…

И вот, кстати, о бабушке.

И я снова ударилась в воспоминания.

* * *

Значит, где-то в конце мая, когда как раз закончились занятия в школе, раздался в квартире звонок. И на пороге появилась статная дама, вся в черном, от которой так сильно пахло духами, что даже до моего больного носа дошло.

На голове у дамы была самая настоящая шляпка с вуалью, как в старой детской книжке с историей про то, как дама сдавала в багаж диван, чемодан, саквояж и еще там много всего. Так вот у той самой дамы с собачкой была точно такая же шляпка. И вуаль такая же.

Увидев меня, дама простонала «Боже мой!», выронила сумку и прижала руки к обширной груди.

– А вы кто? – спросила я, вспомнив, что в школе учили дверь никому не открывать, особенно незнакомым людям, а если уж открыла, то сразу же звать родителей.

Ну, мою мать никогда не дозовешься, у нее из комнаты дурным голосом орал телевизор, так что я подняла сумку и подала ее посетительнице, решив, что она ошиблась дверью и сама уйдет, что ей тут делать-то…

Но дама не ушла, она вздохнула и просочилась в прихожую.

– Ты, наверное, Аманда? – спросила она, и я поняла, что не так-то просто будет от нее избавиться. На мелкую чиновницу или обычную проверяющую она никак не была похожа, так что я решила все же вызвать мать.

Звуковые сигналы до нее бы не дошли, поэтому я просто распахнула дверь в комнату. Прихожая у нас маленькая, так что из нее хорошо видна была комната, заваленная разным хламом, вечно разобранный диван с серыми простынями и мать в ночной рубашке, кутающаяся в полинялый халат.

Очевидно, через вуаль даме было плохо видно или она не поверила своим глазам. Так или иначе, она сняла шляпу, и я увидела ее лицо. Гладкая такая физиономия, косметики много, волосы аккуратно уложены светлыми локонами.

– Кто там еще? – По лицу матери я поняла, что она даму узнала, и я на всякий случай приготовилась поспешно ретироваться. Как уже не раз говорила, никогда не угадаешь ее реакцию: может подальше послать, может чем-нибудь тяжелым запустить, будет скандал, и мне же потом достанется.

Вообще, побывав в нашей квартире и увидев такое чучело, как моя мать, любой нормальный человек испытывает только одно желание: как можно быстрее уйти. И никогда не возвращаться. По крайней мере, по собственной воле.

Это я раньше понятия не имела, как должны выглядеть нормальные люди, а теперь, проучившись в школе год, видела и нарядных мам, забирающих своих детей, и папаш, подъезжающих на дорогих машинах, нетерпеливо сигналя, и квохчущих бабушек, несущих портфели своих хулиганов. Другая жизнь… Однако я не завидовала, наверно, уж уродилась с таким характером.

– Здравствуй, Лена, – сказала дама твердым голосом и сняла пальто, пыталась пристроить его на вешалку, но передумала и держала в руках. Под пальто у нее оказался черный костюм, даже на мой неопытный взгляд, дорогой и отлично сидевший.

Теперь я понимаю, что мать просто растерялась тогда, в противном случае ни за что бы не стала разговаривать с бабушкой. Сработал элемент внезапности.

Потом бабушка сказала, что не смогла дозвониться, и решила идти наугад. Это верно, городской стационарный телефон давно уже был отключен у нас за неуплату, а мобильный мать вечно забывала зарядить и вообще теряла в квартире.

Гостья (которую никто не приглашал) замешкалась в прихожей в раздумьях, куда пройти. И то верно: не к мамаше же в комнату, где и сесть негде. А на кухне у нас всегда такое творится… лучше туда вообще не заглядывать.

– Где твоя комната? – спросила она и шагнула ко мне.

Комнатушка была крошечная, метров восемь, там едва помещался старый письменный стол, наверное, еще из материного детства, и подростковый диванчик, куда вместо одной сломанной ножки были подложены два тома химического словаря (откуда он взялся в нашем доме, меня не спрашивайте). Еще полка с учебниками, опять-таки полку отдал кто-то из соседей. Не могу сказать, что у меня был порядок, но все же почище, чем в остальной квартире.

Дама села на диван и внимательным взглядом обвела комнату, потом меня. Я выдержала ее взгляд спокойно, как уже говорила, меня мало что волновало тогда, привыкла ни на что не реагировать, не замечать ни плохое, ни хорошее.

Внезапно гладкое лицо ее сморщилось, как у латексной игрушки, она заморгала глазами и прижала к ним кружевной платочек тоже черного цвета. Я слегка удивилась – в жизни не видала черных носовых платков. Да я вообще никаких не видела, а поскольку вопрос этот стоял у меня на повестке дня (говорила уже, что из носу текло почти непрерывно), то дома я обходилась кое-как, а в школе в подол не посморкаешься, так что я таскала салфетки из столовой и вообще была этим вопросом сильно озабочена. Так что черный платок рассматривала с интересом. Красивый такой, с кружевами и вышивкой, даже жалко, что эта тетя сейчас замажет его косметикой, которая потечет от слез.

– Боже мой! – невнятно простонала дама из-под платка. – Какой ужас! Какой кошмар!

Я зря волновалась: она и не думала плакать, так, только притворялась. Не могу сказать, что у меня в то время был какой-то жизненный опыт, но эту женщину я поняла сразу.

– А вы вообще кто? – спросила я не слишком вежливо.

Впрочем, чего стесняться: она явилась незваной, никто ее не приглашал.

– Я? – Она замешкалась с ответом, и потом я поняла почему.

– Это – ведьма! – послышалось от двери. – Это – злая ведьма, не слушай ее, дочка!

Наконец-то явилась мать. Все это время она, очевидно, искала в своих завалах халат поприличнее: не такой старый и не такой вылинявший. Нашла что-то невообразимое: яркое кимоно в змеях и ящерицах, к тому же мало ей размера на три.

Сами понимаете, если полдня в кровати проводить, фигура станет соответствующая, вес приличный.

И после ее слов я внутренне собралась, потому что почувствовала, что в жизни моей грядут перемены.

Поймите меня правильно, ребенок семи лет и вообще-то плохо соображает, по крайней мере, в житейских вопросах, а я и вовсе не знала многих общеизвестных вещей. И не ждала от жизни ничего хорошего, понимала уже, что неоткуда этому хорошему взяться. Но дико скучно и противно было жить с матерью с тех пор, как я видела в школе другую жизнь. А появление этой, как мать сказала, ведьмы сулило все же что-то новенькое.

– Елена! – Дама отбросила платок и заговорила твердо: – Давай поговорим серьезно, как взрослые люди, без взаимных оскорблений. Я сама к тебе пришла, а могла ведь этого и не делать. Но Петр Артурович умер… – Тут дама сделала выразительную паузу в ожидании соболезнований, но не дождалась.

Я понятия не имела, кто такой Петр Артурович, а мать… ну, про нее я уже говорила. И даже странно, что в тот раз она не стала орать и ругаться. То есть она вроде бы и рот открыла, но бабушка (придется ее так называть, что ж поделаешь) ловко перехватила инициативу. Говорила я уже, что она актриса? К тому времени она уже не снималась и не играла в театре, но мастерство, как говорится, не пропьешь, так что тут бабушка сделала мать в одни ворота.

Она заговорила – горячо, темпераментно, с выражением, вскакивая с места, прижимая руки к сердцу и поднимая их вверх, играла и глазами, то опуская их, то возводя к потолку, то вообще прикрывая все тем же черным платочком.

Речь плавная, четкая, голос хорошо поставлен. Как потом говорил Михаил Филаретович, это у них, актеров, никогда не проходит, старуха какая-нибудь на смертном одре вдруг очнется и монолог леди Макбет прочитает, а голос молодой, звучный…

В общем, я отключилась минут через пять, просто занялась своими делами. Не то рисовала, не то читала.

Но кое-что, впрочем, отложилось в моей памяти, опять-таки потом, когда мы с бабушкой уже отдыхали в пансионате, я волей-неволей слушала ее разговоры с приятельницами и постепенно уяснила для себя всю картину.

Муж бабушки, по аналогии можно, конечно, называть его моим дедом, но я не стану, поскольку никогда в жизни его не видела, так вот, он умер.

Сын их, мой папаша, оказался полным козлом и придурком (тут моя мать, как ни странно, была права, когда обзывала его вовсе уж неприличными словами). Этот сын, Артурчик (это у них в семье традиция была такая – чередовать имена Артур и Петр), был, как уже говорилось, ужасным лентяем и пофигистом.

И в один прекрасный момент слинял не то на Бали, не то в Таиланд, а может, вообще в Индию. Очень ему там понравилось: полеживай себе на солнышке, балуйся легкими наркотиками, делай вид, что думаешь о смысле жизни. Деньги на все эти удовольствия родители все же присылали, пока могли. Потом сынуля перестал подавать весточки, даже денег не просил, очевидно, окончательно ушел в астрал или в нирвану, понятия не имею, куда конкретно.

И перед смертью до папы-режиссера, очевидно, дошло, кого он вырастил. И он вспомнил, что когда-то давно ему говорили, что у сына есть ребенок. И взял со своей жены слово, что она этого ребенка непременно найдет и ему поможет. Должно быть, решил перед смертью совесть свою облегчить. Удобная, кстати, позиция. Беспроигрышная. Свалил, в общем, все на другого и спокойно умер. А как уж там дальше на том свете будет, никому неведомо.

Да, бабуля моя, конечно, была не промах, во всяком случае, несмотря на возраст, соображала она гораздо быстрее моей матери. Впрочем, это нетрудно.

Короче, бабуля сразу сообразила, что с матерью она никогда не договорится и что долго в нашей квартире находиться опасно для здоровья.

Поэтому она с ходу предложила, что возьмет меня на два летних месяца в пансионат. Как видно, посчитала, что со мной одной как-нибудь она управится, тем более там, на людях.

Мать она просто заболтала, я видела, как она мотала головой и терла виски. Потом, очевидно, мать прикинула, что, в противном случае, я буду торчать в квартире все лето, иначе нужно куда-то идти, писать заявления, добиваться путевки в лагерь или санаторий, водить меня по врачам, покупать одежду…

Короче, она согласилась, только велела забирать меня прямо сейчас, в чем есть. А у меня было из одежды только то, что на мне – все то же «школьное» платье, как сейчас вспоминаю, изрядно поношенное, из всего остального я выросла.

Рассмотрев такой ужас, бабуля не стала охать и рвать на себе волосы, она вздохнула, поджала губы и велела мне собираться. Это не заняло много времени, я хотела было взять с собой пару книжек, но побоялась, что мать передумает и не отдаст меня бабушке.

Моего согласия, кстати, никто не спрашивал, но мне хотелось хоть ненадолго уехать из нашей ужасной квартиры.

Мы поехали на такси, и я с интересом смотрела по сторонам, потому что редко бывала в центре, и красивые здания изредка видела только по телевизору. Возили нас, конечно, в школе на экскурсии, но не часто, к тому же мать никогда меня не пускала, потому что нужно было платить какие-то деньги.

И дом, куда меня привезли, был очень красивый, а уж квартира меня просто поразила. Три огромные комнаты, набитые изумительной мебелью, картинами, вазами, была даже одна статуя.

Но если вы думаете, что мне разрешили свободно бродить по комнатам и трогать все это музейное великолепие, то вы глубоко ошибаетесь.

Первой, кого я увидела, была злобная старуха в синем рабочем халате с тряпкой в руке.

– Вот, – сказала Алюня (в такси она успела строго сказать, чтобы я не смела называть ее бабушкой, а звала только Алюней, так ее, дескать, муж называл, да и сын тоже). Вспомнив, что мужа уже нет, да и сына, скорее всего, тоже, она снова поднесла к сухим глазам черный платочек и повторила наказ.

Мне было по барабану, как ее называть.

Старуха в халате была домработницей, звали ее Настей. Она тут же схватила меня цепкой рукой и потащила куда-то в дебри квартиры. Оказалось, в ванную.

Там она долго мыла мне голову, причем не шампунем, а мылом, которое щипало глаза, терла тело жесткой мочалкой, стригла ногти, при этом беспрерывно шипя, что вот взяли на свою голову приблудыша, что хозяйка – святая женщина, раз решилась на такое, потому что неясно еще, откуда я вообще взялась и точно ли это Артур ребенка сделал этой (тут она не стеснялась называть мою мать неприличным словом), и что не раз говорила она хозяйке ничего не делать и забыть, да разве она послушает умного совета…

Наконец мучения закончились, меня вытерли полотенцем, напоминающим по ощущению наждачную бумагу, и обрядили в такой же синий рабочий халат, правда, чистый. Потом Настя накормила меня гречневой кашей, выдав к чаю две дешевенькие карамельки, и постелила раскладушку на кухне.

В квартире было три огромных комнаты: спальня Алюни, гостиная и бывший кабинет режиссера, куда вообще никто не ходил, только Настя убирала. Но поскольку комнаты были буквально уставлены разными ценными вещами, старуха стерегла их от меня почище кавказской овчарки. Уж не знаю, чего она опасалась: что я украду статую нимфы, которая была с меня ростом? Или картину размера примерно метр на полтора, на которой был пейзаж – три сосенки и покосившаяся избушка?

Или, может быть, портрет Алюни, что висел в гостиной над роялем? И главное – когда я смогла бы это сделать, если рано утром старуха разбудила меня, напоила жидким чаем с черствым бубликом и потащила на вещевой рынок. Правильно угадали, в ту его часть, где торговали подержанной одеждой.

Там она долго таскала меня от одного прилавка к другому, придирчиво перебирая разложенные шмотки, гоняла продавцов, неистово торговалась с ними буквально за каждый рубль, заставляла меня по десять раз примерять одинаковые, казалось бы, свитера и джинсы, при этом все время шипела, плевалась, шепотом костерила меня, вертела и даже щипала жесткими пальцами едва не до синяков.

Наконец, она удовлетворенно вздохнула и сложила все купленное в рюкзачок, который смуглая продавщица с золотым зубом отдала ей бесплатно, в качестве бонуса.

Мы пришли домой, где Алюня как раз пила утренний кофе. Стол на кухне был буквально уставлен разными вкусностями. Я не выдержала и цапнула сладкую булочку без спроса, за что тут же схлопотала подзатыльник от старухи.

Я, как вы уже догадались, была в детстве, конечно, не подарком, но и не чудовищем, так что такого отношения явно не заслуживала. Ужасно хотелось сделать этой бабе Насте какую-нибудь гадость, но я боялась, что тогда вернут к матери и мы не поедем отдыхать.

Как оказалось, я правильно поступила, потому что на следующий день мы поехали в пансионат, и я до сих пор считаю, что пансионат – был самой большой моей удачей в детстве.

Весь день старуха хлопотала по хозяйству, выстирала всю вновь купленную мою одежду, выгладила, пришила недостающие пуговицы.

Пыталась приспособить гладить и меня, но я тут же сожгла майку и вымазала чем-то черным утюг, за что получила новую порцию тумаков, и долго еще бабка проходилась по поводу неумех, которые ни на что не годны и никому не будут нужны, когда вырастут.

Как будто в детстве я была кому-то нужна, видела бы она мою мать – так сообразила бы, что она ничему путному ребенка научить не может.

На следующее утро снова старуха разбудила меня ни свет ни заря и после умывания приступила ко мне с расческой. Долго драла мои несчастные отросшие волосы, так что я орала в голос, и наконец заплела две тощенькие косички, стянув их так туго, что глаза у меня вместо круглых стали чуть раскосыми.

На шум явилась заспанная Алюня и уселась пить кофе. В этот раз меня накормили разными вкусностями, хотя Настя и ворчала, что нечего дорогие продукты на этого приблудыша переводить, все равно ничего хорошего из этого не выйдет и не впрок пойдет.

Наконец приехало такси, водитель отнес вниз два тяжеленных чемодана Алюни, свой рюкзачок я, естественно, несла сама.

И мы поехали в пансионат.

* * *

Отвлек меня от воспоминаний громкий голос Азадовского, он распекал кого-то в нашей комнате.

Я быстро разложила бумаги и сделала вид, что углублена в работу. Сейчас начнет орать, чтобы я шла разбирать экспонаты выставки. Вообще-то надо идти. Но, прежде всего, нужно выяснить кое-что.

Азадовский ушел, я достала телефон и позвонила Вадику.

– А, это ты? – Долго никто не брал трубку, наконец послышался его недовольный голос: – Чего тебе?

Нет, ну как вам это нравится, а? Будить меня в шесть утра – это можно, а ответить вежливо – это никак! Но я знала, что когда Семечкин работает, то очень не любит, чтобы его отвлекали.

– Вадичка, – запела я, – ты мне очень нужен. Просто жить без тебя не могу!

– Ну ладно, – подобрел он, – говори уж.

– Я тебе номер машины пришлю, а ты мне скажешь, кому она принадлежит и все данные на хозяина – кто такой, где живет и так далее, ладно?

– Господи! – завопил Вадька. – И из-за такой ерунды ты отрываешь человека от серьезной работы!

– Семечкин! – мгновенно завелась я. – Вот когда в следующий раз позвонишь мне ночью, я тебе эти слова припомню!

– Ладно уж… – Он быстро пошел на попятный. – Жди!

– То-то же, – сказала я в пикающую трубку, послала ему номер машины той подозрительной парочки и по зову Варвары Тихоновны отправилась в складское помещение музея, где были сложены прибывшие ящики с экспонатами выставки.

Просто даже удивительно, сколько сил, оказывается, оставалось у нашего божьего одуванчика! Вот не зря ученые утверждают, что резервы человеческого организма до конца не изучены и могут быть практически неисчерпаемы.

Варвара Тихоновна носилась от одного ящика к другому, что-то записывала, проверяла, коршуном бросалась на нашего столяра Федю, чтобы открывал осторожнее, и на заглянувшего на склад Азадовского просто цыкнула, чтобы не путался под ногами. Тот предпочел тихонько ретироваться, чтобы не потерять остатки авторитета (как будто он у него вообще был).

В это время у меня в телефоне прорезался Вадик Семечкин. Не помню, говорила я или нет, что Вадька – почти единственный мой близкий приятель, во всяком случае, знакомы мы со школы, так что для него у меня в телефоне отдельная мелодия – старая песня «Люблю я макароны». Вадик вообще ужасный обжора и обожает итальянскую кухню – пиццу, пасту… А звонит потому, что лень ему сообщение набирать, пальцы-то толстые, неудобно.

– Слушаю тебя внимательно! – вполголоса пробормотала я в трубку. – Выяснил?

– Выяснил… – усмехнулся он, – значит, докладываю… Белая «Хонда» за номером четыреста тридцать ОГО принадлежит Пятаковой Марии Владимировне, одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года рождения…

Значит, не его машина, а той бабы, что снимала охранную систему на телефон. Только, значит, ей всего тридцать семь лет? А по виду все пятьдесят. Что-то тут не то.

– Ну? – спросила я, потому что Вадька сосредоточенно замолчал. – Дальше что?

В трубке слышалось чавканье – опять что-то лопает.

– Дальше по номеру ее мобильного телефона я выяснил, что это не она. То есть машина принадлежит ей, но Мария Владимировна находится в данный момент в Московской области. Там есть какой-то коттеджный поселок… ну, это неважно. Зато я узнал, что бывший муж этой самой гражданки Пятаковой – Пятаков Андрей Васильевич, живет в нашем городе и машины не имеет. А имеет мобильный телефон, который находится сейчас… то есть примерно сорок минут назад телефон этот находился возле твоего музея.

– Это он! – едва не завопила я. – Надо же, ездит на машине бывшей жены и думает, что его никак не раскроют!

– Ты будешь дальше слушать или я могу вернуться к собственной работе? – рассердился Семечкин.

– Я вся внимание!

– Значит, насчет Пятакова. Такой сомнительный типчик, мутный даже. Я тут поискал… в общем, один раз сидел он за кражу с отягчающими обстоятельствами, но это было давно, потом еще пару раз проходил свидетелем по делу, потом вроде бы задерживали, но не то обвинения не предъявляли, не то оправдали… в общем, дело темное, никаких особо сведений нет.

Все ясно, этот Пятаков – ворюга, хочет обокрасть музей. Причем не просто так, а ему нужны экспонаты выставки. Потому что если бы он просто хотел ограбить музей, то сделал бы это раньше, когда у нас еще сигнализации новой не было. А раз, несмотря на сложности, он собирается это сделать в ближайшее время – значит, ему нужно что-то с выставки. И я точно знаю что – жезл Эхнатона. Именно об этом хотел предупредить Михаил Филаретович. Но вот откуда он-то узнал…

В трубке хрюкнули.

– Вадик, ты гений! – опомнилась я.

– Я знаю, – скромно ответил он. – Что-нибудь еще?

– Да… – Я наскоро прикинула свои возможности, получалось, что мне нужна помощь. – Мне бы какого-нибудь толкового человечка заполучить хотя бы на время…

Если вы думаете, что я повредилась в уме, обращаясь к Вадику с такой необычной просьбой, то ничего подобного. Семечкин – человек непростой. Он – компьютерный гений, это я знаю точно. Но по своей лени и обжорству он не хочет устраиваться ни в какую приличную фирму. Там ведь надо появляться в офисе, перед начальством отчитываться, а это Вадьке как нож острый.

Так что он предпочитает работать дома, просто брать заказы. И с кем только он ни работал, правда, старается не влезать в криминал. Знакомых у него множество, и нужного человека он найдет.

– Амашка, – строго сказал Вадик, – ты куда-то не туда свернула. Это связано со смертью Филаретыча?

Вот с виду полный тюфяк, а соображает быстро. Или просто очень хорошо меня знает. И про то, кем был для меня Филаретыч, тоже знает.

– Ладно, – сказал Вадик, не дождавшись ответа, – есть у меня один человек, попрошу его помочь. Он мне должен, так что… в общем, это наши дела…

Через пятнадцать минут от него пришло сообщение: меня будут ждать через сорок минут на набережной канала Грибоедова возле кафе «Сапожок».

«А как я его узнаю?» – отстучала я.

«Он сам тебя узнает, – ответил Вадька, и я поняла, что он послал тому человеку мою фотографию. И наверняка ведь из вредности выбрал самую плохую! – А тебе он передаст привет от Люцифера…»

Время поджимало, так что я быстро смоталась к себе за курткой, удачно не столкнувшись с Азадовским, который вышел черед парадный вход с каменным выражением лица.

– Сказал, что в Комитет по культуре вызывают, – скривилась ему вслед Роза Витальевна, – как будто никто не знает, что он в ресторане обедает. Зачем врать-то, я не понимаю…

– Мне тоже уйти надо, прикройте меня, если что! – попросила я.

– Иди уж… – вздохнула Роза. – Твое дело молодое, не сидеть же всю жизнь в этом музее. Я вот просидела, а что толку? Еще когда Михаил Филаретович был жив…

И так она это сказала, что я поняла, что она всю жизнь была в своего начальника влюблена. Ну, надо же, да ей лет шестьдесят небось. Хотя справедливости ради, нужно заметить, что так было не всегда, ведь она говорила, что они лет сорок знакомы. А мы с ним – чуть меньше двадцати. Когда меня в первый раз привезли в пансионат, мне было восемь лет. А сейчас двадцать семь…

* * *

Здание пансионата было большое, а мне тогда показалось огромным. Широкие ступени вели к дубовым двойным дверям, по бокам возвышались колонны.

«Сталинский ампир», как объяснил мне позже Михаил Филаретович. Окна большие и занавеси на них странные, рюшами, которые не отдергивались, а поднимались наверх, если потянуть за шнур. Я таких раньше не видела.

Стояло здание в большом парке, с одной стороны было шоссе, которое вело к морю, а с другой – лес. Но это я узнала потом. А тогда, по приезде, мы прошли в холл, и Алюня долго разбиралась по поводу меня с администратором. Разговор шел на повышенных тонах.

Пансионат был для творческих работников, им, по выражению артиста Утесова из старого культового фильма, нужна «абсолютная тишина», а тут дети будут бегать, кричать и хулиганить. Не положено, в общем.

В конце концов, Алюня сменила тактику и стала бить на жалость к маленькой сиротке, то есть ко мне. И даже пустила слезу. Говорила я уже, что мастерство не пропьешь…

В результате нам дали двухместный номер, после чего Алюня сочла свой долг выполненным и благополучно забыла о моем существовании на два месяца.

Что ж, вы поняли, наверно, что я была не из тех детей, которые капризничают, ноют, канючат и непрерывно требуют к себе внимания. А имея такую мать, я вообще научилась быть как можно незаметнее. Не трогают меня – да и слава богу.

Творческие работники были в основном людьми немолодыми, детей, как я уже говорила, не было совсем, даже обслуживающему персоналу запрещалось приводить своих детей в пансионат. Так что я была предоставлена самой себе и, если честно, невыносимо скучала. Алюня проводила свои дни в беседах с многочисленными приятельницами, ходила на какие-то процедуры. На море она не бывала – говорила, что холодная вода ей не на пользу, она привыкла к другому.

Пансионат, когда-то шикарный, теперь был устаревший. Творческие работники ездили туда по привычке или путевки оплачивали их организации. Алюня точно ничего не платила, даже за меня.

Когда-то помпезное здание выглядело вблизи довольно обшарпанным, ковры на площадках лестниц поизносились, деревянные резные перила кое-где были заменены на самые простые пластиковые, двери давно пора было покрасить, в номерах из кранов вода текла либо постоянно, либо не текла вовсе.

Отдыхающие все время жаловались, и это составляло постоянную тему их разговоров. Номера неудобные, нет бассейна и всевозможных спа-процедур, питание оставляет желать лучшего и так далее. И еще вспоминания. О том, как хорошо было лет двадцать или тридцать назад, как их все любили и прекрасно принимали везде и всюду. Сами понимаете, как весело было слушать эти разговоры восьмилетнему ребенку.

Я слонялась по территории, из служебных помещений меня гоняли, а библиотекарша, возмущенно сверкая очками, заявила, что детских книг у нее отродясь не бывало. Пришлось довольствоваться старыми журналами, что валялись в холле. Там не было ничего интересного.

Единственный, кто проявил ко мне интерес, была медсестра, которая поймала нас в столовой и спросила Алюню, что у ребенка с носом. Алюня пожала плечами, тогда медсестра увела меня к себе в кабинет, промыла нос огромным шприцем, закапала какое-то лекарство и велела приходить два раза в день. Через неделю все прошло, и медсестра тоже потеряла ко мне интерес.

На террасе между колоннами стояли столики с мраморными столешницами и садовые стулья. Некоторые столики были в клеточку, то есть на них можно было играть в шахматы, фигуры выдавала под расписку администратор.

И вот как-то раз, когда я, как обычно, стояла на террасе и сосредоточенно отковыривала с дальней колонны и так уже сильно прореженную и облезлую штукатурку, меня поманил к себе Михаил Филаретович.

Тогда я еще не знала, что это он, просто заметила пожилого, как мне казалось, мужчину в светлом летнем пиджаке, который расставлял фигуры на столике в клетку.

Я подошла, и он стал мне называть фигуры и показывать, как ходит каждая. С этого момента и началось наше знакомство. С этого момента пансионат вошел в мою жизнь и стал для меня если не всем, то очень многим.

Алюня возила меня туда семь раз, то есть в общей сложности я провела там четырнадцать месяцев. И если честно, то охотно променяла бы всю среднюю школу на эти месяцы.

* * *

Я шла по набережной канала Грибоедова, поочередно глядя то по сторонам (чтобы не пропустить Вадимова знакомца), то под ноги, чтобы не навернуться на льду. Потому что тротуар был покрыт сплошной ледяной коркой, к тому же подтаявшей, так что ничего не стоило поскользнуться и что-нибудь себе сломать. Вон девчонка ковыляет на костылях, ногу на весу держит. У нас в доме одна женщина руку сломала – навернулась прямо у подъезда, так врач в травмпункте еще и обругал: вечно, сказал, вы, бабы, одежду бережете, руки подставляете, чтобы в грязь не вляпаться. Плюхнулась бы на задницу, пальто, конечно, ни одна химчистка не примет, зато конечности целы.

Ну, сидит она теперь дома, скучает. Муж даже на улицу одну не выпускает, чтобы снова она не навернулась, только по выходным ее под ручку водит. Делать, говорит, совершенно нечего, поскольку рука-то правая полностью в гипсе. Ну и надумала она хоть в парикмахерскую сходить. Добралась кое-как пешком, салон близко. Как увидели ее мастера – так хохот не сдержали. Входит она в зал, а в соседнем кресле девица сидит с левой ногой в гипсе, а через кресло от нее – еще одна женщина постарше, с правой ногой… Мастера ржут – вывеску, что ли, поменять, что салон теперь для инвалидов…

Так что мне таких подарочков не надо, меня водить на прогулки некому, да еще за Алюней присматривать нужно. Однако где же этот тип, кого Вадим мне сосватал, что-то его не видно…

Вдруг подбежала красивая серебристо-серая собака и ткнулась носом мне в колени.

– Привет! – сказала я удивленно и пригляделась к этой собаке. Она показалась мне знакомой.

– Рей, не приставай к девушке! – послышался рядом строгий мужской голос.

Я подняла голову – и увидела высокого мужчину лет примерно под сорок, с седыми висками. И тут я вспомнила и его, и собаку.

Это их я встретила несколько дней назад возле дома, где жил Михаил Филаретович. Тогда еще хозяин нес своего пса на руках, потому что он не оправился от наркоза. А мне в полутьме подворотни померещилось, что навстречу идет человек с собачьей головой, похожий на египетское божество…

Ну да, это ведь было неподалеку отсюда! Вот он, дом Филаретыча, в соседнем квартале.

– Здравствуйте, – сказала я хозяину Рея, – ну как, он выздоровел? Чувствует себя хорошо?

– А, это ведь вас я встретил, когда вез Рея от ветеринара! – Мужчина улыбнулся. – Надо же, как тесен мир!

– И правда…

Я уже хотела пройти мимо, как вдруг он добавил:

– Кстати, вам привет от Люцифера.

Опаньки!

Я уставилась на него во все глаза:

– Так это вас я должна была здесь встретить?

– Выходит, меня.

– Вы – тот самый супермен, о котором говорил Вадик?

– Ну, насчет супермена – это преувеличение, но да, Вадим просил меня вам помочь. А я ему многим обязан, так что постараюсь вас проконсультировать. Если смогу, конечно. Пойдемте, где-нибудь посидим, поговорим…

Я огляделась по сторонам.

– Ну, вон, видите, это самое кафе «Башмачок», там нам никто не помешает… – он указал на неприметное заведение неподалеку.

– А как же Рей? – Я сочувственно взглянула на собаку. – С ним нас вряд ли пустят, а оставлять его на улице жалко…

– Пустят, пустят! Он очень воспитанный пес, умеет себя вести, и вообще его тут хорошо знают.

Мы перешли дорогу и вошли в кафе.

Дверной колокольчик негромко звякнул.

Кафе было совсем маленькое, в нем едва поместились четыре столика. За стойкой стояла симпатичная, немного полноватая блондинка. Она приветливо улыбнулась моему спутнику, как старому знакомому, и помахала рукой Рею.

Мы сели за угловой столик, Рей улегся у ног хозяина и тихонько зевнул.

– Игорь, тебе как обычно? – осведомилась блондинка. Выходит, здесь не только Рея хорошо знают.

– Да, двойной эспрессо.

– А девушке твоей?

Мужчина вопросительно взглянул на меня.

Я слегка поморщилась от слов «девушке твоей», но не стала заедаться и попросила большую чашку капучино.

Официантка быстро сварила нам кофе и принесла, добавив к каждой чашке сдобную домашнюю печенинку.

Рей открыл глаза и с интересом взглянул на печенье.

– Можно ему дать? – спросила я Игоря.

– Ну, ладно… нехорошо, конечно, вредно для зубов, но иначе он будет клянчить.

Я отдала свое печенье Рею, он его мгновенно сглотнул, благодарно взглянул на меня и снова положил голову на лапы.

– Итак, – начал Игорь, – чем я могу вам помочь?

Я покосилась на официантку, но Игорь успокоил меня:

– Света не слушает то, что ее не касается!

Я перевела дыхание и рассказала, что работаю в музее, что к нам привезли ценные древнеегипетские артефакты для открывающейся выставки и что я заметила на экскурсии весьма подозрительную парочку. А также что Вадик пробил номер их машины и узнал о них много интересного.

– Да, об этом он мне сам рассказал, – кивнул Игорь.

Я продолжила свой рассказ, но не стала рассказывать о подозрительной смерти Михаила Филаретовича, о его посмертном послании и о встрече с Бруно Мартиновичем.

Я сама толком в этом не разобралась, и вообще, незачем все выкладывать малознакомому человеку. Хоть Вадик его хорошо характеризует, я-то его впервые вижу…

– Итак, что вы обо всем этом думаете? – спросил Игорь, когда я замолчала.

Я удивленно взглянула на него: он буквально перехватил у меня эту реплику. Это я хотела спросить, что он думает об этой истории. Но раз он меня опередил…

– Что я думаю? Что эти двое – профессиональные воры, и они замыслили обокрасть наш музей. Скорее всего, украсть что-то из египетских артефактов. Потому что если бы они хотели выкрасть что-то из постоянной экспозиции, то сделали бы это раньше, пока сигнализацию новую не поставили. Раньше это было гораздо проще, сигнализация была барахло, ее отключить ничего не стоило, мне охранник говорил.

– Ну и почему вы обратились ко мне, точнее – к Вадиму, а не пошли с этим в полицию?

Тут я едва не задохнулась от возмущения.

Хорошенького помощника прислал мне Вадим! Хочет отделаться от меня, отфутболить в полицию!

– А что, неясно? Кто меня станет слушать в полиции? У меня же нет никаких улик, никаких серьезных доказательств! Подумаешь, двое экскурсантов показались мне подозрительными! Да меня никто и слушать не станет! А если я скажу, что у них темное прошлое и сомнительная репутация, меня спросят, откуда я это знаю. И я ничего не смогу ответить, чтобы не подставить Вадика!

Я перевела дыхание, немного успокоилась и продолжила:

– Допустим, меня даже выслушают и заведут дело. Но пока примут решение, пока подготовят все необходимые документы – поезд уйдет! Эта парочка уже ограбит музей!

– А вы думаете, они это сделают совсем скоро?

– Да, конечно! Если бы я планировала такое ограбление – я бы провернула все прямо сегодня, ночью. Потому что сегодня все еще находится на музейном складе, а завтра все экспонаты уже разместят в залах. А там и сигнализация гораздо лучше, и охрана начеку. Нет, я уверена, они запланировали операцию на сегодняшнюю ночь…

Я замолчала, перехватив на себе внимательный взгляд Игоря.

И поняла этот взгляд.

Он ведь просто заставил меня проговорить свои мысли по поводу ситуации – и я все логично и понятно сформулировала. Мне самой все стало гораздо яснее.

Вот что значит – профессионал! Он меня просто подтолкнул своими вопросами в нужную сторону…

Да, но этого мало! Мне нужна его помощь, а не только умный и проницательный взгляд! И кстати, меня преследует мысль, что я уже его где-то видела. То есть чем-то этот человек мне знаком. Спросить? Да не к месту сейчас задавать личные вопросы, сейчас о деле думать надо.

– Ну, так как – вы мне поможете?

– Я вам уже сказал, что многим обязан Вадиму, и обещал ему, что помогу. Но это зависит от того, что вы понимаете под помощью. Вот конкретно – что вы хотите сделать? Обращаться к полиции вы не хотите, я уже понял. А тогда что?

– Я хочу им помешать. Хочу сохранить музейные экспонаты.

– Допустим. Тогда еще один вопрос. Как вы думаете, они хотят похитить все или какой-то конкретный экспонат?

– Ну, не думаю, что все. Это им пришлось бы вывозить целый грузовик. Да еще понадобится бригада грузчиков. Думаю, они охотятся за одним конкретным артефактом…

Произнеся эти слова, я уже знала, какой артефакт имею в виду. Тот самый, который Михаил Филаретович упомянул в своем зашифрованном послании. Жезл фараона Эхнатона. И рассказ Бруно Мартиновича это подтвердил. Кстати, как он там, надо будет его в театре проведать.

Но как объяснить Игорю, что я знаю про жезл, если он спросит?

Не спросил.

– Очень хорошо. Тогда первое, что стоило бы сделать, – это спрятать тот артефакт, о котором вы говорите.

– Спрятать? Но это трудно! Придется вынести его из музея, пронести через охрану, мимо камер наблюдения… а если меня с ним остановят – меня же арестуют и посадят за кражу!

– Спрятать – это не обязательно вынести. Можно спрятать прямо в музее. Сейчас этот экспонат еще в упаковке?

– В ящике.

– Ну, так просто поменяйте его местами с другим ящиком такого же размера.

Тут я подумала, что даже не обязательно менять ящики местами. На каждом ящике укреплена металлическая табличка с инвентарным номером. Достаточно поменять местами эти таблички, чтобы ввести воров в заблуждение.

– Спасибо, это идея! – оживилась я.

– Пожалуйста.

– Но это полдела… допустим, они украдут ящик, поймут, что в нем не то, за чем они охотились, и тогда завтра же повторят попытку. Причем обязательно проверят, что украли, так что второй раз тот же самый трюк не пройдет.

– Совершенно верно. Значит, первым делом нужно спрятать их главную цель, а потом – сделать так, чтобы второй попытки у них уже не получилось.

– И как вы это себе представляете?

– Есть у меня один план…

Игорь задумчиво смотрел перед собой.

– Ладно, – сказал он наконец, – пока мы с вами разделимся, вы вернетесь в музей и спрячете артефакт, я подготовлю операцию, а вечером мы снова встретимся. Да, и вот еще… – он что-то достал из кармана, – прикрепите вот это на тот ящик, который будет играть роль приманки.

Он протянул мне две завернутые в фольгу пластинки жевательной резинки.

– Жвачка? – удивилась я.

– С виду – да, а на самом деле это «жучки», миниатюрные радиомаячки. Они помогут нам следить за перемещением приманки.

– А два зачем?

– На всякий случай.

С этими словами он уткнулся в свой телефон, тем самым давая понять, что аудиенция закончена.

А меня снова пронзило ощущение, что где-то я этого человека уже видела. Но у него был такой занятой вид, что я опять не решилась задать личный вопрос.

Я допила кофе, потрепала Рея по загривку и тихонько шепнула ему, что он гораздо симпатичнее хозяина. Вот просто очень милый!

Рей смутился, а я ушла из кафе и вернулась в музей.

Утренний скандал к этому времени рассосался, наверное, потому что Азадовского не было.

Все свободные сотрудники копошились на складе, разбирая ящики с экспонатами.

Я первым делом нашла ящик под номером 14697 – согласно накладной, в нем находился ритуальный жезл фараона Эхнатона.

Потом я осмотрела остальные ящики.

Два или три из них были приблизительно такого же размера. Я нашла их в накладной. В одном из них находился терракотовый макет погребальной ладьи периода шестнадцатой династии, в другом – нефритовая статуэтка богини Бастет с кошачьей головой.

Тоже жалко! Не хочется жертвовать такими ценными и древними реликвиями!

Зато третий ящик… в нем, согласно той же накладной, находились сопроводительные документы, подготовленные для нас владельцами экспонатов.

Никакой исторической и художественной ценности они не представляют, и если пропадут – мы запросто сможем получить еще один комплект. Ну, задержим на день-другой открытие выставки, а это не смертельно.

В общем, решено…

Я оглянулась, убедилась, что все заняты своими делами и никто за мной не следит. Достала из сумки пилочку для ногтей, без труда отвинтила таблички с номером от ящика с ритуальным жезлом и с сопроводительными документами и поменяла их местами.

Перед тем, как заново привинтить к ящикам таблички, я подложила под одну из них пластинку жевательной резинки, которую дал мне Игорь. Пластинку, в которой был спрятан «жучок».

Все, первая часть операции, которая зависела от меня, сделана. Теперь дело за Игорем…

А пока можно отдохнуть, ночь сегодня будет долгой!

Я вышла из музея через служебный выход (со склада он ближе) и направилась к остановке…

И тут боковым зрением заметила что-то знакомое.

Я замедлила шаги, незаметно огляделась и увидела припаркованную неподалеку машину.

Это была та самая машина, на которой уехала из музея та криминальная парочка, которая замыслила кражу.

В салоне сидел один человек – мужчина. Он то поглядывал по сторонам, то смотрел в свой телефон.

Я юркнула в ближайшую подворотню, достала телефон и набрала номер Игоря.

– Он уже здесь! – прошептала в трубку.

– Мы же договаривались созвониться в одиннадцать! – проговорил он недовольно.

– Говорю же вам – он уже здесь! – повторила я громче.

– Кто – он и где – здесь?

– Мужчина из шайки, которая планирует ограбление, сидит в той самой машине около музея. Этот, как его… Пятаков!

– Так… значит, он наблюдает за окрестностями… что ж, это очень удачно. Подходящая возможность. Постарайтесь незаметно установить на его машину «жучок».

– «Жучок»? Какой еще «жучок»?

– Ну, тот, что я дал вам в кафе. В виде жевательной резинки. У вас ведь их два, не так ли?

– Ну да…

Тут я просто физически уловила, как сквозь чрезвычайное терпение в его голосе сквозит сарказм. Дескать, вот уж бестолковая девица, небось, «жучки» потеряла. Ну ладно, выскажу все Вадьке при случае!

Я снова выглянула из подворотни.

Машина стояла на прежнем месте, но мужчина вышел из нее, огляделся по сторонам и двинулся в сторону музея.

Я немножко выждала, а как только он скрылся за углом, подошла к его машине, остановилась возле нее с независимым видом, достала пластинку жевательной резинки, размяла ее и прилепила снизу к крылу машины. Вроде бы незаметно.

До одиннадцати была еще куча времени, и я поехала домой, то есть в ту квартиру, где живу сейчас с Алюней. Разумеется, временно, не думайте, что эти трехкомнатные хоромы будут когда-нибудь моими. Но это неинтересно.

В маршрутке я думала, до чего же квартира теперь отличается от той, в которую меня привела Алюня без малого двадцать лет назад. Тогда она была просто забита всевозможными красивыми и ценными вещами, теперь же, если честно, остались одни стены и кое-какая старая мебель. Но об этом потом.

А пока я снова вспомнила пансионат. В тот первый год общались мы преимущественно с Михаилом Филаретовичем, он научил меня играть в шахматы, уговорил библиотекаршу пошарить по шкафам и найти кое-что для меня подходящее: «Мифы Древней Греции» с картинками, «Оливера Твиста» опять-таки с картинками, хоть и черно-белыми.

Были еще сказки Льва Толстого для детей, которые я с негодованием отвергла (в школе хватило уже «Филипка»).

Михаил Филаретович выслушал меня тогда очень внимательно и согласился, присовокупив, что сказки эти Толстой писал в конце жизни, когда на большой роман сил, видно, уже не хватало.

Он тут же спохватился, что говорил о вещах, мне непонятных, и перевел разговор на шахматы.

О моей жизни вне пансионата он никогда не расспрашивал, но, видно, знал всю подноготную, еще бы, Алюня трепала об этом направо и налево. И все ее жалели и хвалили, что она такая добрая, заботливая и совестливая: не бросила бедную сиротку, взяла, как она сама говорила, под свое крыло.

Как у нее получалось, что я сирота при живых родителях, я не понимаю.

Так прошли два летних месяца, потом Алюня завезла меня прямо к матери и даже из такси не вышла, не убедилась даже, попал ли ребенок в квартиру или остался на лестнице ждать мать. Впрочем, она была дома, никуда не делась.

Та самая соседка, что забеспокоилась в свое время по поводу Добрыни (совершенно, кстати, безосновательно), рассказала мне, что летом привязался к матери какой-то восточный человек – не мирный работящий таджик, а черный, смуглый, усатый, сверкающий глазами, абрек какой-то.

Так вот этот абрек приехал как-то на микроавтобусе с друзьями, и все трое долго носили в квартиру бесконечные тюки и коробки. И поскольку моя мать на вопрос забеспокоившейся соседки, кто эти люди и где ребенок, ответила, как всегда, хамской тирадой, через день явился к ней по проторенной дорожке участковый.

Абрека с его кунаками не было дома, но участковый опытным взглядом оценил ситуацию и дал матери пару дней, чтобы выгнала квартирантов, иначе потом он вернется с полицией. И мало всем не покажется: не за терроризм привлекут – так за наркотики.

Мать, как ни странно, вняла этому предупреждению: как я уже говорила, в экстренных ситуациях она могла вести себя довольно адекватно, и вечером встретила вернувшихся квартирантов плохими новостями. Абрек сообразил, что дело серьезное, быстро собрал свои мешки и пакеты и удалился, напоследок аккуратно подбив матери глаз.

Долго еще у меня в комнате стоял сладкий непонятный запах… Они использовали ее как склад.

После этого случая мать, запуганная участковым, притихла, даже ко мне не цеплялась. Снова до полудня она валялась в постели, покрытой серыми застиранными простынями, и до одурения смотрела телевизор, так что мне с трудом удалось втолковать ей, что через неделю мне в школу и нужно купить все необходимое.

Она тихо огрызалась, но все же превозмогла себя, запудрила синяк под глазом, и мы пошли в какую-то благотворительную организацию за одеждой. Но там мать застыдили: дескать, девочка одета не так уж плохо, вещи хоть и не новые, но качественные (вот, оказывается, отчего баба Настя так долго возилась на вещевом рынке), и у вас она одна, а вон очередь стоит из многодетных, мал мала меньше у них…

Матери только сейчас пришло в голову оглядеть собственную дочь, и она заметила, что я окрепла, загорела и одета аккуратно. Естественно, она разозлилась и начала орать.

И если те, в благотворительной организации, на нее внимания не обратили, они и не такое видали, просто крикнули охранника и выставили нас за дверь, то мне досталось по полной. После чего пришлось все-таки идти в секонд-хенд, где мать купила такое же платье, как в прошлом году, только на два размера больше. Вот откуда они берут такое уродство, хотелось бы знать…

В школе было все по-прежнему, училка стала не то чтобы лучше относиться, но даже не гнобила за неряшливость, возможно, я и правда стала аккуратнее. Вадька Семечкин за лето вырос на целую голову, и его пересадили ко мне на последнюю парту.

Мы заключили с ним соглашение: я сказала, что не боюсь ни тараканов, ни пауков, ни мышей, и завизжу, только если он подложит мне в парту живую крысу. Крыс Вадька сам боялся, поэтому согласился сосуществовать мирно.

Я давала ему списывать русский, потому что писал он с ошибками, зато лучше соображал в математике. Впрочем, в начальной школе это нетрудно. У меня же с грамотностью всегда был полный порядок, потому что много читала.

После зимних каникул я увидела как-то у него карманные шахматы. Оказалось, мать записала его в шахматный кружок. Он пыхтел над какой-то задачей, которая мне стала ясна с первого взгляда.

Когда я взялась за фигуры, он зашипел, чтобы не трогала, а потом вылупился на меня и рот раскрыл, до того удивился. Он-то думал, что я в лучшем случае умею только переставлять фигуры, а тут… Мужской шовинизм, это у них с самого детства.

Все это происходило на уроке, и училка написала нам замечания и отобрала шахматы. Вадька был парень незлой и независтливый, поэтому поделился открытием с ребятами из кружка. Его подняли на смех – да чтобы девчонка девяти лет…

Короче, он уговорил меня прийти к ним. Не знаю, то ли уроки Михаила Филаретовича были так хороши, то ли я и правда способная, но когда я обыграла всех в кружке, даже одного шестиклассника, руководитель их воспылал ко мне страстью. Прежде всего он возмутился, что я не признаю никакой системы, надавал мне учебников, сказал, что выпустит на чемпионат школы, а потом – района, а потом, летом, я поеду в специальный шахматный лагерь на две смены, только надо очень много работать… и так далее. Он мне не понравился – какой-то слишком быстрый, юркий, все время бегал и размахивал руками. Говорил много, брызгая слюной, и все обещал потом славу и златые горы.

Я не верила уже тогда, а сейчас понимаю, что я интересовала его только как средство выдвинуться, из обычного неудачника, ведущего шахматный кружок в дворовой школе, он хотел превратиться в тренера, который вырастил шахматного гения.

Если бы он и правда хотел для ребенка хорошего, он бы отвел меня хотя бы в кружок при Дворце творчества юных, а там уж развили бы талант. И была бы я сейчас чемпионкой… ну, не мира, конечно, а уж страны-то точно…

Но говорила уже, что я – ошибка природы, генетический сбой, спутанная хромосома… И ничего хорошего произрасти из этого не может по определению.

Тогда мне просто стало скучно, и я напрочь отказалась ходить в кружок, вернула все учебники, а когда услышала про летний шахматный лагерь, то пришла в неистовство. Я не хотела ни в какой лагерь, я хотела в пансионат.

Руководитель долго еще меня убеждал, водил к завучу, требовал, чтобы вызвали моих родителей, уж очень не хотелось ему расставаться со своей мечтой. Завуч только махнула рукой насчет родителей, а потом выгнала меня из кабинета и кое-что сказала шахматисту вполголоса. Дверь я закрыла неплотно и слышала последние слова, чтобы он занимался своим прямым делом, то есть учил детей шахматам, а этого ребенка оставил в покое. Вообще, неглупая была тетка, наша завуч, как я сейчас понимаю…

Тут я снова очнулась от воспоминаний и поняла, что проехала свою остановку. Да, вроде бы рано еще для такой рассеянности. Я ведь не Алюня…

* * *

Алюня, кстати, цвела пышным махровым цветом, совсем как ее хризантемы на халате (это было давно, сейчас халат видал виды). Она заказала в ресторане кучу еды, так всегда бывает в первую неделю после пенсии, съела половину и, оставив на столе посуду, отправилась к себе петь романсы.

Голос у нее звучный, иногда только соскакивает на козлетон – все же возраст дает о себе знать. Причем, что интересно, после вкусной еды Алюня поет романсы исключительно оптимистические, а когда ее деньги кончаются и мы переходим на более скромное питание (с моих заработков не разбежишься), то романсы становятся грустными, вроде тех же хризантем, отцветших в осеннем саду.

Я пошла к спальне и прислушалась.

– Я брошу все! Уйду с твоей доро-оги! – разливалась Алюня. – Пойми, поверь, забудь и все прости!

Так, это надолго. Я без зазрения совести съела все, что осталось от заказанной из ресторана еды. Алюня утром напрочь забывает, что было накануне, главное – коробочки выбросить.

* * *

Без четверти одиннадцать я подошла к служебному входу в музей.

Улица была темна и пустынна. Мне стало здорово неуютно – в темноте знакомое здание музея казалось мрачным и зловещим. И я больше не чувствовала уверенности в своих силах.

Что я здесь делаю? Зачем вообще я ввязалась в эту опасную криминальную историю? И Игорь… обнадежил, обещал помочь мне, и где он? И вообще, что я про него знаю? Вадька его рекомендовал, но толком ведь ничего не сказал. Развел какую-то секретность – мол, все, что надо, тебе скажут, а больше тебе и знать не положено. Тоже мне, тайны мадридского двора! (Это Михаил Филаретович так говорил.)

Небось этот Игорь про меня все у Вадьки выспросил, а мне не то что документ какой-то предъявить – так даже фамилию не сказал! Вот какая у него фамилия? Обязательно спрошу! Хотя что мне это даст…

Неподалеку от входа я остановилась, огляделась по сторонам и достала телефон, чтобы позвонить Игорю. Но не успела набрать его номер, как совсем рядом со мной кто-то довольно точно просвистел первые такты из «Танца троллей» Грига.

Я вздрогнула и оглянулась.

Рядом с тротуаром были припаркованы на ночь несколько машин. И у одной из них, возле которой я как раз в это время стояла, вдруг опустилось стекло.

В первый момент я испуганно отшатнулась, но затем вгляделась в темноту салона – и увидела там знакомое лицо.

Это был он, мой таинственный знакомый.

– Садитесь! – проговорил он тихо.

Я села рядом с ним на пассажирское сиденье, откинулась на спинку и перевела дыхание.

– Вот еще что! – проговорил он озабоченно. – Выключите свой телефон.

– Но я уже выключила звук…

– Все равно, лучше совсем выключить его. При современном уровне развития электроники лучше не рисковать.

А сам-то… Но я подчинилась.

– Вы здесь уже давно? – прошептала я после небольшой паузы.

– Минут сорок.

– И что, пока никого не видели?

– Пока – никого. И ваш ящик пока на прежнем месте. – Он показал мне электронный планшет, на экране которого была выведена карта ближних окрестностей музея. В самой середине здания ярко светилась зеленая точка – там находился установленный мной «жучок».

– Но гости еще не приходили…

Мы замолчали, вглядываясь в темноту.

Так прошло полчаса… Я пошевелилась и тихонько спросила, как же он оставил Рея. Сам говорил, что тот еще щенок, хоть и огромного размера, и очень не любит быть один.

– Интересуетесь, не женат ли я… – хмыкнул Игорь.

Да больно надо! У него явно мания величия.

– Чего нет, того нет, – сказал он, как мне показалось, грустно. – А Рей и правда дома один ночью не останется, будет плакать в голос. Можете себе представить – пес боится темноты!

– Он же еще маленький, – вступилась я.

– Пришлось отвезти его к маме, хотя она нещадно его балует, с ней он будет спокоен.

Ах вот оно что…

Прошло еще полчаса. Где-то вдалеке пробило полночь.

Я поежилась и проговорила:

– Может, я все же ошиблась, и они запланировали ограбление не на сегодняшнюю ночь?

– Это тоже возможно, – спокойно ответил Игорь. – А может, они просто выжидают. В таких операциях самое главное – терпение, умение ждать. Кстати, у меня есть термос с кофе, хотите?

Я кивнула, и он налил мне в пластмассовый стаканчик крепкого горячего кофе. Совсем близко я увидела его руку. Было у меня и раньше впечатление, что он мне знаком, а теперь я точно знала, что видела эти руки. Только они были женские, то есть гораздо меньше. Тонкие подвижные пальцы, ногти коротко обстрижены и без маникюра…

– Скажите, Игорь, а ваша фамилия Сорока? – неожиданно для себя спросила я.

Стаканчик в его руке дрогнул, капли кофе вылились на сиденье.

– Ну да, – с досадой ответил он, – а то ты не знала!

Даже на «ты» стал называть, до того рассердился.

– Откуда я могла знать? – удивилась я. – Вы мне не сказали…

– Ну да, не люблю свою фамилию! – вконец рассердился он. – В школе сколько дразнили!

Да ладно, мне из-за имени тоже доставалось. Ам-ам – кусь-кусь!

– Хорошая фамилия! – с искренним чувством сказала я. – И птица хорошая, красивая.

Сорока! Так вот почему мне казалось, что я где-то его видела, что мы общались, но я не помню где. Как я уже говорила, память у меня избирательная. Но Сорока…

* * *

На следующий год мы с Алюней снова поехали в пансионат. Перед этим повторилась та же история с одеждой. Баба Настя так же потащила меня на вещевой рынок и точно так же торговалась там до хрипоты насчет подержанных вещей. Кроссовки же купила дешевые, но новые.

Мыться я ей в руки не далась, сама проскочила в ванную, а плетение кос пришлось вытерпеть. И так же баба Настя ворчала на меня, шипела и щипалась, только не называла приблудышем. Просто никак не называла.

В пансионате нам выделили тот же номер без разговоров, а на следующий день я выяснила, что Михаил Филаретович приедет только через месяц. Он ведь, в отличие от других обитателей, много работал, много ездил, прошлым летом только осел в пансионате, чтобы дописать книгу.

Узнав такую новость, я приуныла – сама себе не говорила, что соскучилась, и хотела рассказать ему про шахматы, знала твердо, что не погонит он меня, выслушает внимательно.

И тут подошла ко мне женщина – невысокая, худенькая, немолодая, конечно, но быстрая в движениях, приветливая, очень просто одетая. Я сразу отличила ее от остальных обитателей пансионата.

Нина Ивановна Сорока. Только по имени ее никто не звал, а все по фамилии – Сорока, Сорока.

Она работала гримером на «Ленфильме», приехала отдохнуть на три недели. Да только разве ей дали отдохнуть…

У нее были буквально золотые руки, это признавали даже капризные старые актрисы. То и дело они обращались к ней: макияж навести, морщины завуалировать, что-то сделать с волосами.

Сорока умела все. И, видя, что я брожу неприкаянно между столиков для шахмат, занялась мною.

Для начала она собственноручно очень удачно меня подстригла, велела отучаться смотреть исподлобья и щурить глаза. И улыбаться почаще, и не морщить лоб, и не грызть ногти.

И как-то так получалось, что она убедила меня это все не делать. Просто гипноз какой-то…

Она перебрала мою одежду, одобрила все купленное бабой Настей – добротные вещи, почти не ношенные, и где-то пришила разноцветные пуговицы, где-то обрезала рукава, где-то укоротила юбку, а на дырке в свитере, которую проглядела-таки старуха-домработница, вышила красивый цветок. Еще связала мне яркий длинный шарф на осень. Вот, не поверите, но до сих пор где-то он лежит, не могу выбросить.

Сорока… Надо же, Игорь, оказывается, ее сын.

«Не мир тесен, а слой тонок», – говорил в таких случаях Михаил Филаретович.

– Пей… пейте кофе, остыл, наверно, – пробормотал Игорь.

А я осознала, что смотрю на него и улыбаюсь, как полная дура. Что он обо мне подумает? А все равно.

Кофе остыл, но все равно мне стало легче. И не успела я допить его, как Игорь тихо проговорил:

– Ну, вот и гости пожаловали!

Я завертела головой, но ничего не заметила. Тогда Игорь повернул ко мне планшет, и я увидела, что на краю экрана появился второй зеленый огонек. Он медленно двигался, приближаясь к музею.

– Это тот маячок, который вы установили на их машину. Значит, они приехали на дело на той же самой машине, на которой ездили до сих пор… легкомысленно!

– А вот и они…

Действительно, из-за угла появилась темная машина с погашенными фарами. Машина медленно проехала мимо нас. При этом она на мгновение оказалась в призрачном свете уличного фонаря, и я успела разглядеть ее номер.

Номер был не тот, который пробил для меня Вадим… Но машина-то была та же самая!

– Они поменяли номера! – прошептала я, повернувшись к Игорю.

Он быстро и проницательно взглянул на меня. Я ведь не сказала ему, что знаю номер этой машины.

– Ну что ж, все же подстраховались… хотя, конечно, надежнее было бы поменять машину. Но нам так только лучше – мы можем за ними следить, не приближаясь.

Машина злоумышленников остановилась перед музеем.

Передняя дверца беззвучно открылась, из нее выскользнула невысокая гибкая фигура в темном облегающем костюме, с рюкзаком за спиной. По характерным пластичным движениям я узнала женщину, которую видела на экскурсии. Ту, которая снимала на телефон камеры наблюдения, а потом разговаривала с мужчиной-всезнайкой. Ничего так двигается, видно, что тренированная. Так что насчет пятидесяти лет я явно преувеличила.

А вот и мужчина вышел следом за ней.

Они подошли почему-то не к служебному входу музея, который был совсем близко, а к стене. Остановившись там, мужчина достал из рюкзака какой-то странный предмет. Приглядевшись, я поняла, что это небольшой арбалет. Он поднял его, направив на стену чуть выше окна второго этажа и выстрелил.

Короткая стрелка, сверкнув в темноте, вонзилась в стену над окном, и тут я увидела, что за ней протянулась тонкая блестящая нить.

Женщина ухватилась за эту нить и ловко, как обезьяна, полезла по стене. Ну, сильна баба!

Должно быть, нить была очень прочной, и стрела из арбалета глубоко вонзилась в стену, поэтому женщина не сорвалась, она уверенно поднялась по стене и встала на карниз.

Я следила за ней с невольным восхищением.

Всегда приятно смотреть на профессионала, даже если его работа лежит за гранью закона!

Стоя на карнизе и одной рукой придерживаясь за нить, она другой рукой достала из рюкзака какой-то небольшой круглый предмет, прижала его к стеклу, повернула…

В окне образовалось большое круглое отверстие.

Женщина запустила в него руку, и через секунду окно открылось.

Темная фигура скользнула внутрь, после этого окно снова беззвучно закрылось.

Напарник акробатки вернулся в свою машину.

Мы с Игорем переглянулись.

– У нас же на окнах установлена сигнализация! – проговорила я разочарованно.

– Они ее отключили или испортили. Видимо, для этого ее напарник и приезжал днем, когда вы заметили ее машину.

– И что нам теперь делать?

– Теперь мы можем только ждать, – прошептал он. – Ну и следить за приборами…

Мы дружно уставились на планшет.

Зеленый огонек внутри музея светился пока на прежнем месте.

Прошло несколько минут… и вот он едва заметно дрогнул и пришел в движение.

– Рыбка клюнула! – прошептал Игорь.

Огонек пересек здание, приблизился к окну…

И вот окно снова открылось.

В темном проеме появилась знакомая фигура, махнула рукой.

Ее напарник тут же вышел из машины, в руках у него был какой-то темный предмет. Он присоединил к этому предмету блестящую нить, по которой поднималась женщина, и так же махнул рукой.

Женщина ухватилась за нить возле окна, что-то с ней сделала, и тут же на подоконнике появился деревянный ящик.

Я узнала его – это был один из ящиков, в которых привезли экспонаты для выставки.

Женщина поколдовала над ящиком, видимо, соединила его с той нитью, по которой поднялась, затем снова махнула напарнику.

Тот нажал какую-то кнопку на том предмете, который принес из машины. Раздалось негромкое жужжание, и музейный ящик плавно поплыл вниз.

А, все ясно – он принес миниатюрную лебедку.

Через полминуты ящик опустился на тротуар, мужчина поднял его и отнес в машину.

– Что мы будем делать дальше? – шепотом спросила я Игоря.

– Проследим за ними и узнаем, кому они отдадут этот ящик. Что-то мне подсказывает, что они не работают самостоятельно, а выполняют чей-то заказ.

Машина грабителей плавно тронулась с места и помчалась по безлюдным улицам ночного города. Игорь немного выждал и поехал следом за ними.

Улицы были пустынны, и если бы мы ехали прямо за машиной злоумышленников, они бы нас моментально вычислили. Но я, к счастью, поставила на их машину «жучок», так что мы не боялись упустить их и ехали на почтительном расстоянии, только время от времени приближаясь, чтобы увидеть впереди задние огни их машины.

Так мы минут двадцать ехали по улицам и переулкам городского центра и наконец оказались в том районе, который издавна называется Коломной. Район этот, который нам знаком как Петербург Достоевского, ограничен Фонтанкой, Крюковым каналом, Мойкой и Пряжкой.

Вдруг зеленый огонек на планшете остановился.

– Похоже, они приехали к заказчикам! – вполголоса проговорил Игорь, глядя на мерцающий зеленый огонек. Мы были совсем недалеко от этой точки.

Игорь сбросил скорость, выехал из-за угла и тоже становился.

Я прочитала на здании, около которого мы стояли, название улицы: «Улица Панаева».

Это название показалось мне знакомым. Где-то я совсем недавно слышала его…

Вглядевшись в темноту, мы увидели впереди, в квартале от нас, знакомую машину. Она стояла с погашенными фарами перед дверью, над которой висела выключенная на ночь вывеска.

Вглядевшись, я все же смогла прочесть надпись на этой вывеске.

«Химчистка «Белый Лотос».

Вот почему мне знакомо название улицы!

Это то самое заведение, которое по моей просьбе нашел Вадик Семечкин. Заведение, где установлен тот загадочный телефон, по которому Михаилу Филаретовичу звонили в момент его смерти.

Телефон, по которому я сама позвонила…

Я вспомнила, как несчастная дурочка Алиса после звонка с этого номера потеряла сознание. Вспомнила странный, бесполый, гипнотический голос в трубке, вспомнила непонятные слова на незнакомом языке, которые он произносил, – и невольно снова почувствовала подступающую дурноту и головокружение.

– Вот они и приехали к заказчикам! – проговорил Игорь.

Его голос, удивительно громко прозвучавший в машине, словно разбудил меня, я смогла справиться с дурнотой и попыталась думать связно и логично.

Похитители привезли в эту химчистку украденный из музея ящик. Значит, здесь находятся их заказчики, те, кто стоит за всеми последними событиями. Те, по чьей вине погиб Михаил Филаретович… Кто же они такие?

– Сейчас кто-то будет очень разочарован! – проговорил Игорь насмешливо.

Ну да, ведь я подменила табличку на ящиках, и вместо ритуального жезла фараона криминальная парочка украла комплект документов… это явно не то, чего ждали их заказчики…

Внутри химчистки загорелся яркий свет, послышались громкие раздраженные голоса. Затем дверь распахнулась, на улицу выбежали двое – та самая криминальная парочка, за которой мы следили. Вид у них был потрепанный – похоже, их выпроводили тумаками.

Вслед за ними на тротуар вылетел пустой ящик с оторванной крышкой.

Мужчина подобрал его, огляделся по сторонам, положил ящик в багажник своей машины и сел в кабину. Женщина, оглянувшись на дверь химчистки, присоединилась к нему.

Несколько минут они сидели в темном салоне, видимо, обсуждая свою неудачу, потом машина тронулась.

Скоро мы поняли, что они возвращаются к музею.

– Кажется, они хотят предпринять еще одну попытку! – сообразила я. – Ну до чего упорные! И что мы теперь будем делать? Еще раз поменять таблички я не смогу…

– Мы их остановим.

Игорь включил радиоприемник своей машины, покрутил ручки настройки и вдруг заговорил незнакомым, грубым и решительным голосом человека, обладающего властью:

– Код шестнадцать дробь семь! Всем свободным нарядам в районе таких-то улиц! Немедленно задержать белую «Хонду» номер такой-то. Машина числится в угоне, кроме того, имеется оперативная информация, что в ней находятся фигуранты резонансного дела об ограблении банка «Промкредит»…

Он тут же выключил приемник, а я удивленно спросила:

– Что это было?

– Я подключился к полицейской частоте и дал наводку на наших друзей. Теперь их непременно остановят, и им будет уже не до ограбления…

– А при чем здесь ограбление банка?

– Это недавнее дело, до сих пор нераскрытое. Полиция из-за него на ушах стоит, так что наших друзей долго продержат, чтобы убедиться, что они ни при чем…

Мы продолжали ехать в прежнем направлении и вскоре, выехав из-за угла, увидели впереди знакомую «Хонду».

Перед ней стояли две полицейские машины. Из одной донесся усиленный мегафоном голос:

– Водитель и пассажир, выйдите из машины! Немедленно выйдите из машины с поднятыми руками!

Дверцы «Хонды» открылись, и криминальная парочка с унылым видом выбралась наружу.

Из полицейских машин тут же высыпали люди и скрутили злополучных грабителей.

– Класс! – Я восхищенно посмотрела на Игоря.

– Ну вот, на какое-то время они обезврежены, – проговорил Игорь удовлетворенно. – По крайней мере, вы сможете спокойно открыть выставку. А сейчас и вам, и мне нужно хоть немного выспаться. Хотя мне еще предстоит выслушать обиды, накопившиеся у Рея, и вывести его на вечернюю прогулку. Мама не может с ним гулять, у нее сил не хватает его удержать.

– Она здорова? – Я непритворно испугалась.

– Здорова… – он чуть помедлил перед тем, как это сказать, – но Рей такой сильный… Послушайте, вы что, знакомы с моей матерью?

– Ну… в некотором роде, – призналась я. – Передайте ей привет от Аманды из пансионата, ладно?

– Ладно, – сухо сказал он. – Куда вас отвезти?

Я назвала ему адрес своей квартиры – точнее, той квартиры, где я в данное время жила с Алюней.

Игорь высадил меня перед самым подъездом и спросил, не нужно ли проводить меня до дверей квартиры.

– Время все же позднее!

– Вот именно, в такое позднее время все злоумышленники давно спят. А вас ждет Рей… И мама…

Мы распрощались, и я вошла в подъезд, обдумывая сегодняшние приключения.

Кто бы мог подумать, что работа в небольшом, мало кому известном музее может обернуться такими необычайными событиями! Но, кажется, Игорь прав – злоумышленники обезврежены, хотя бы на время, и можно заняться подготовкой к выставке.

Кстати, об Игоре…

Симпатичный человек, а живет один… Хотя мама же есть…

Не успев додумать эту мысль, я подошла к двери своей – точнее, нашей с Алюней – квартиры.

И удивленно застыла на пороге.

Из-за двери квартиры доносились какие-то странные звуки.

Господи, что там еще удумала эта старушенция?

Кстати, она терпеть не может, когда ее так называют. Где, говорит, ты тут видишь старуху? Один раз поскандалила сильно, так что я уж помалкиваю – себе дороже обойдется.

Я взглянула на часы. На них была половина третьего ночи. Алюня в такое время всегда видит десятый сон!

Правда, по утрам она часто говорит, что почти не спала, что всю ночь мучилась от бессонницы, но я отлично знаю, что это выдумки. Она засыпает в одиннадцать и спит как младенец до девяти, а то и до десяти утра. Со сном и аппетитом у нее всегда был полный порядок.

Короче, я переполошилась, торопливо нашла ключи, трясущимися руками открыла дверь и влетела в прихожую.

Звуки стали громче, теперь я расслышала заунывное пение вроде средневековых храмовых песнопений. Что-то подобное я слышала то ли во сне, то ли в беспамятстве…

Доносились эти звуки из кухни, и оттуда же в прихожую сочился неровный, колеблющийся свет.

Не раздеваясь, я бросилась на кухню… и передо мной предстало удивительное зрелище.

Алюня сидела за кухонным столом.

Она была облачена в один из своих любимых шелковых халатов (расписанный все теми же лиловыми хризантемами), волосы ее были распущены по плечам. Перед ней горели две черные свечи в старинных подсвечниках (где она, интересно, раскопала эти подсвечники? Вроде бы ее «последняя любовь» унесла… то есть унес из дома все, хоть сколько-нибудь ценное. Разве что не посчитал эти подсвечники заслуживающими внимания. Или просто не заметил. (Эта печальная история у вас еще впереди.)

Так вот, перед Алюней горели две свечи, и их неровный, трепещущий, призрачный свет придавал ее лицу какое-то странное и пугающее выражение. При этом она беззвучно шевелила губами, как будто что-то шептала. Честно говоря, Алюня была сейчас похожа на ведьму из «Макбета» или на злую колдунью из какой-нибудь страшной сказки. Это впечатление еще усиливалось оттого, что перед ней были разложены на столе старые, потрепанные карты Таро.

А музыка, спросите вы?

Да, действительно, была и музыка.

Из лежащего на столе плеера доносились те самые заунывные средневековые (или еще более древние) песнопения, которые я услышала еще на лестничной площадке.

– Алюня! – воскликнула я, застыв на пороге кухни и созерцая эту фантастическую картину. – Что здесь происходит?

Она никак не отреагировала на мои слова.

Тогда я метнулась к столу и выключила музыку – ведь была глубокая ночь…

Наступившая тишина, кажется, немного отрезвила Алюню. Или, точнее, пробудила ее. Она вздрогнула, повернулась ко мне и удивленно проговорила:

– Это ты, Аманда? А я и не услышала, как ты пришла! Это неприлично – так внезапно подкрадываться!

– Конечно, не услышала! Ведь у тебя здесь музыка играла на полную громкость!

– Музыкальное сопровождение очень важно! – авторитетным тоном произнесла она. – Надеюсь, ты не будешь с этим спорить? Даже на «Оскаре» вручают отдельный приз за музыкальное сопровождение!

– Но в три часа ночи включать музыку нельзя, ведь соседи хотят выспаться. Надеюсь, с этим и ты не будешь спорить.

– Три часа? Не может быть! – Алюня взглянула на свои крохотные золотые часики. – Надо же, как незаметно летит время! Честно говоря, я не думала, что так поздно. Сначала я ждала тебя, чтобы рассказать тебе свои новости… очень важные новости… а потом… потом я как-то забылась… увлеклась… кстати, почему, собственно, ты так поздно вернулась? Это, в конце концов, неприлично! И в доме нечего есть, так, знаешь ли, дружочек, мы далеко не уйдем…

Последнюю фразу она произнесла другим тоном. Ясно, опять вспомнила фразу из какой-то пьесы.

Я слушала ее вполуха, а сама думала о том, что дела плохи. Алюню нельзя оставлять одну. Вот, свечи зажгла… этак она пожар устроит! Сожжет всю квартиру. Собственно, мне все равно, квартира не моя, но вот внизу недавно поселился противный такой мужик. Сделал ремонт и неоднократно меня предупреждал, чтобы следила за бабкой, не то будут неприятности.

А если еще и Алюня что-нибудь себе повредит? То есть самого плохого я не боюсь, поскольку твердо убеждена, что такие, как Алюня, в огне не горят и в воде не тонут, но все же не хотелось бы возиться с ее переломанными или обожженными конечностями.

Видимо, придется что-то придумать. А что можно придумать? На сиделку у меня денег нет…

До сих пор я не слишком волновалась, оставляя ее одну – Алюня давно не выходит из дома, общий газовый кран я перекрываю, уходя… конечно, она может открыть дверь незнакомым людям, но в нашем случае это не смертельно – красть у нас нечего после того, что устроил ее… ее последняя любовь, как Алюня выражалась.

А она все говорила, говорила:

– Так почему ты так поздно пришла? Я ждала тебя, чтобы рассказать о своих новостях. Это просто удивительно! Ко мне приходили такие интересные люди…

Вот тут я начала слушать.

Значит, она все же запустила в квартиру каких-то мошенников!

– Какие люди? – спросила я настороженно.

– Очень, очень влиятельные люди! Они работают на телеканале, который занимается всевозможными мистическими и паранормальными явлениями…

– Какими? – переспросила я, подумав, что ослышалась.

– Мистическими и паранормальными! – отчеканила Алюня. – Ты что, плохо слышишь?

– Да нормально я слышу! – отмахнулась я. – Просто… ты никогда не интересовалась мистикой.

– Все когда-нибудь должно случиться впервые! – строго заявила Алюня. – Может быть, я наконец прониклась, может быть, дозрела до этого только сейчас.

Ах вот откуда эти свечи и карты Таро…

– Ну и чего же хотели от тебя эти… паранормальные люди? Если, конечно, это не секрет.

Алюня подозрительно взглянула на меня, но не заметила в моих глазах иронии или сарказма и проговорила с гордостью:

– Они предложили мне вести передачу, посвященную тайнам великих цивилизаций древности! Ассирийской, вавилонской, но в первую очередь – египетской!

Она сделала внушительную паузу, чтобы я смогла оценить грандиозность ожидающих ее перспектив, и добавила:

– Даже название придумали – «Перекресток сфинкса».

– Скунста, – пробормотала я, вспомнив замечательную экскурсию Алисы.

– Что? – подозрительно переспросила Алюня.

– Да нет, ничего, это мысли вслух. Так что, ты будешь ведущей этой передачи?

– Да, представь себе! Но главное даже не это! Главное – что наша передача будет решать важнейшую просветительскую, образовательную задачу…

– Ага, мистику – в массы! – фыркнула я.

– А что? Ты зря смеешься! Между прочим, это хороший слоган. Нужно запомнить. Мистику – в массы… думаю, им это понравится! Хотя на самом деле все гораздо сложнее и интереснее. Мы будем рассказывать людям о древних цивилизациях, об их великих тайнах… вот ты, например, знаешь, что раньше нас на земле жили люди, которые гораздо больше, чем мы, знали о загадках природы?

– Атланты, что ли? – фыркнула я.

– Не только атланты!

Нет, точно, Алюню опасно оставлять одну! Нужно как-то решать этот вопрос… но как? На сиделку денег нет. Есть еще какие-то социальные работники…

– А зачем вот это все? – Я обвела рукой свечи, карты на столе.

– Я проникаюсь материалом! Хочу войти в резонанс с темой будущей передачи.

– А карты зачем?

– Карты? Чтобы узнать, будет ли эта передача успешной.

– Ты, значит, веришь в гадания?

– А что ты думаешь? Гадания – это древний способ подключаться к разуму Вселенной, к общему информационному полю, черпать из него информацию…

– Алюня, и что обещали тебе эти люди?

– Обещали связаться со мной.

– Когда?

– В ближайшее время.

В общем, понятно, что это были какие-то мошенники, но вот что им было на самом деле нужно? Денег у Алюни нет, уж я-то знаю. Она получает пенсию, которой хватает только на еду, и то недели на две. Сейчас там уже мало осталось.

– Алюня, знаешь что? Давай-ка ложиться спать, а то уж очень поздно. Мне уже скоро вставать.

– Ну, сама же так поздно пришла! – Алюня все же оставила за собой последнее слово.

* * *

Я думала, что после всех треволнений сегодняшней ночи не смогу заснуть – однако едва голова моя коснулась подушки, я тут же провалилась в сон.

И снова мне снился странный, фантастический сон. В этом сне звучала тягучая гипнотическая музыка, странные древние песнопения, и меня окружали огромные, пугающие фигуры – люди с головами животных – шакала и львицы, кошки и барана, змеи и крокодила. Еще среди них была женщина с коровьими рогами и человек с птичьей головой.

Эти чудовища, эти древние химеры сгрудились вокруг меня, они смотрели на меня пристально, с угрозой. А потом один из них – тот, у которого была голова шакала, – проговорил громким, повелительным голосом:

– Ты смотришь – но не видишь.

И тут же подхватил второй монстр – с головой крокодила:

– Ты слушаешь – но не слышишь.

И тут же третья – женщина с кошачьей головой – присоединилась к ним:

– Узнай главное! Главное! Главное!

И вдруг ее перебило создание с головой птицы, оно прокричало хриплым, насмешливым голосом:

– Ор-решков! Р-роберт хор-роший! Дай Робер-рту ор-решков!

От этого крика я проснулась – и увидела, что уже светает и мне пора на работу.

* * *

Вечером в опочивальню фараона вошла молодая женщина, с головой укрытая белым покрывалом.

– Кто ты? – спросил властитель.

– Я – служанка твоей матери, государь! Моя госпожа просит позволения посетить тебя.

– Она знает, что мое время всегда принадлежит ей. Пусть же придет, ни в чем не сомневаясь.

Тут же в опочивальню фараона вошла красивая смуглая женщина с величественной осанкой, с венцом в виде золотой змеи, обвивающей голову.

Она склонилась перед фараоном и хотела было опуститься на колени, но властелин остановил ее:

– Ты дала мне жизнь, разве я позволю тебе склоняться перед собой? Сядь рядом со мной, поговорим!

Царица опустилась рядом с сыном на ложе из слоновой кости, провела рукой по его волосам.

– Сын мой, – проговорила, немного выждав. – До меня дошли странные и пугающие слухи.

– Какие же?

– Мне сказали, что ты в гневе выгнал мудрого Пинтериса, верховного жреца Птаха…

Фараон промолчал, и мать продолжила:

– Больше того, мне сказали, что ты не намерен больше давать деньги на храмы.

– Это так, – ответил сын недовольно.

– Но это невозможно! – воскликнула царица испуганно. – Твой отец, мой божественный супруг, всегда был щедр к жрецам!

– И что в результате? Он оставил мне пустую казну! У меня нет денег для армии, и ее приходится сокращать! Скоро у нас совсем не останется войск, и соседи разграбят нашу страну!

– Боги этого не допустят! Если, конечно, ты не отвратишь их от себя своими поступками. Ты должен поддерживать дружбу с жрецами, и тогда милость богов будет на твоей стороне…

– Дружбу с жрецами? – повысил фараон голос. – Можно ли это назвать дружбой? Они только высасывают кровь из страны и государства, как крысы, расхищают наше богатство! Если в твоих амбарах завелись крысы – истреби их, иначе тебе грозит нищета! Жрецы как крысы снуют повсюду. Они все слышат и все видят, и все обращают к своей пользе! Храмы богаты, и они все требуют и требуют денег! Они жиреют – а страна нищает!

– Сын мой, сын мой, не говори так! Если ты поссоришься с жрецами – боги отвернутся от тебя!

Вдовствующая царица закрыла лицо руками, плечи ее задрожали.

– Я боюсь за тебя! Я боюсь за твою жизнь! Ты – это самое дорогое, что у меня есть! Ссориться с жрецами – это ссориться с богами! Обещай мне, что ты не станешь этого делать!

– Ох, мама, мама! – Молодой властитель обнял мать, погладил ее по спине. – Ты знаешь, как дороги мне твои советы, но еще дороже твоя любовь. Но я не могу оставить все как есть! При таком положении дел, как сейчас, у меня скоро ничего не останется!

– Вот как? – Царица отняла руки от лица, повернулась к сыну. Глаза ее были сухи, они пылали.

– Если ты не слышишь мои слова, пойдем со мной, я покажу тебе величие богов и силу жрецов!

– Куда?

– Это совсем недалеко, в моей части дворца.

– Ладно, пойдем.

Фараон встал и хлопнул в ладоши.

Тотчас в покой вбежали четверо смуглых воинов из южного племени меджаев. Меджаи, сильные и выносливые, издавна играли в Египте роль охранников и полицейских. Кроме прочего, их достоинством было то, что меджаи не имели родни в городах и при дворе, а значит, они были неподкупны.

После коронации молодой фараон заменил свою личную охрану меджаями.

– Вы, трое, идите со мной! – приказал фараон. – А ты беги в караульную комнату и приведи еще пятерых. Догоните нас по пути.

– Зачем тебе охрана в собственном дворце? – удивленно и недовольно проговорила царица.

– Ты же сама только что говорила, что мне грозит серьезная опасность.

– От богов, а не от людей! А от гнева богов тебя не защитит никакая охрана!

– Ладно, посмотрим. Веди меня, куда ты хотела.

Царица с тяжелым вздохом покинула опочивальню, пошла по длинному пустому коридору. Фараон шел рядом с ней, два безмолвных меджая шагали по сторонам от властителей, третий замыкал шествие.

Вскоре их нагнали еще несколько охранников.

Группа миновала два или три пышно отделанных зала, свернула в новый коридор, на мгновение задержалась перед высокими дверями из драгоценного ливанского дерева.

За этими дверями находились личные покои вдовствующей царицы.

Царица выступила вперед и проговорила:

– Именем Изиды, великой и бессмертной!

Из-за двери донесся ответ:

– Именем Осириса, умирающего, чтобы жить! – и двери тут же беззвучно распахнулись.

По обе стороны их выстроились десять рослых девушек в белых одеяниях – служанки и телохранительницы царицы.

Меджаи, сопровождающие фараона, подтянулись, проверили свои мечи.

– Идем! – проговорила царица.

Они прошли еще несколько залов и оказались перед мраморной лестницей, ведущей вниз, в подземные этажи дворца.

Фараон и его спутники спустились по этой лестнице и оказались в огромном помещении, стены которого были украшены изображениями богов. Гор и Анубис, Птах и Бастет, Сехмет и Хатор, Тот и Хаши – и другие, чьи имена не упомнишь.

Освещали этот зал десятки факелов, в центре его возвышался мраморный алтарь.

– Что это за зал? – спросил фараон у матери, невольно понизив голос.

– Это дворцовое святилище, где твой отец и многие фараоны до него общались с богами.

– С жрецами, ты хотела сказать?

– Нет, с самими богами.

– Для этого мы и пришли сюда?

Царица не успела ответить, потому что в ночной тишине гулко и протяжно прозвучал удар гонга.

И тут же святилище заполнили громкие заунывные голоса.

Свет факелов неожиданно ослабел, как будто кто-то притушил их, на святилище опустилась таинственная полутьма, и в этой полутьме по стенам поплыли странные тени.

Вот эти тени сгустились, уплотнились, и из них соткались огромные фигуры с человеческими телами и головами животных. Здесь был и Анубис с головой шакала, и Бастет с кошачьей головой, и Хатор с коровьими рогами, и мудрый Тот с головой ибиса, и гневная Сехмет с головой свирепой львицы, и мстительный Себек с головой крокодила, и многие, многие другие, знакомые молодому фараону по сказками кормилицы и изображениям в храмах…

Звероголовые божества кружили перед ним, протягивали к нему руки, пели страшными заунывными голосами – и в их пении фараон различал угрозу.

– Если ты отвернешься от нас, – пели боги, – мы тоже отвернемся от тебя, мы оставим тебя один на один с иссушающим ветром пустыни, с голодом и болезнями, армиями врагов и полчищами саранчи… мы обрушим на тебя свой гнев…

И тут в воздухе возникли ужасные картины – тучи саранчи, пожирающие посевы, и песчаные бури, поглощающие торговые караваны и целые поселки, и пересохшие колодцы, и тень, неуловимо и неостановимо наползающая на солнце, и лица людей, обезображенные проказой и другими незнакомыми болезнями…

Фараон шагнул вперед, чтобы отогнать эти странные и пугающие тени, – но сам воздух не пропускал его, он уплотнился, превратился в прозрачную, но плотную завесу.

Фараон схватился за голову.

Он хотел закрыть глаза, чтобы не видеть этого страшного танца, хотел заткнуть уши, чтобы не слышать эти грозные голоса, – но они звучали все громче и громче…

Вдруг рядом с ним появился министр – имени его фараон никак не мог вспомнить.

Он что-то говорил фараону, но голоса богов звучали так громко, так назойливо, что его слова не удавалось разобрать.

Тогда министр попытался знаками донести свои слова до фараона – он показал на золотой жезл в руках властителя и взмахнул рукой…

Фараон понял его, он высоко поднял жезл и взмахнул им…

И в то же мгновение полупрозрачный занавес, отделявший богов от фараона, упал на пол, и тут же факелы по стенам запылали ярче, и в их свете властитель увидел на месте богов обычных людей в искусно сделанных звериных масках. Люди эти перепугались и бросились врассыпную, при этом один из них уронил маску крокодила – и фараон узнал в нем сирийского актера, который часто плясал и пел на дворцовых праздниках, иногда в женской одежде.

А еще фараон увидел в углу святилища сутулого бритоголового человека, склонившегося над хитрым устройством из нескольких светильников и круга с прорезями, который отбрасывал на стены страшные и странные картины.

– Схватить всех! – крикнул фараон, и меджаи, его верная стража, разбежались по сторонам, чтобы схватить всех участников этого страшного и отвратительного спектакля.

Тех было слишком много, большинство разбежались по коридорам дворца, но нескольких меджаи успели поймать, а самое главное – они поймали и привели к ногам фараона того человека, который создавал страшные, колдовские картины.

И фараон узнал его.

Это был тот старый жрец, который совсем недавно пугал фараона гневом богов и призывал его смириться перед жрецами.

– Так вот как ты общаешься с богами! – прогремел голос фараона. – Жалкий фигляр! Ты нанял придворных актеров, чтобы напугать меня? Ты позаимствовал детскую игрушку из котомки бродячего фокусника? Ты просчитался, старик!

Жрец, который в первый момент испугался и растерянно оглядывался по сторонам, собрал свою волю в кулак, выпрямился и проговорил с неожиданной решимостью:

– Пусть сегодня ты переиграл меня, фараон, но мощь жрецов непоколебима! Мы тысячи лет правили Египтом! Мы, а не фараоны! И так будет впредь, во веки веков!

– Да, только ты этого не увидишь! – оборвал его фараон. – В темницу его! Завтра же я решу его судьбу! Завтра же выберу достойную его смерть! Всем остальным всыпать палок – не меньше сотни каждому, и после этого отослать на каменоломни!

Только теперь подала голос вдовствующая царица.

– Сын мой, – проговорила она жалобно. – Пощади святого человека! Окажи ему свою милость! Не позорь его старость!

– Мать, не проси за него! – оборвал ее фараон. – Ты сама привела меня сюда, ты видела, как он беззастенчиво пытался обмануть меня. Я не верю, что ты что-то знала об его обмане…

– Нет, сын мой, я ничего об этом не знала! – В голосе царицы прозвучал страх. – Я не посмела бы обмануть тебя…

– Ну, так и не проси за него, чтобы не заставить меня сомневаться! – С этими словами фараон резко развернулся и зашагал прочь, в свою часть дворца.

Когда он уже покинул покои царицы, в коридоре перед ним возник невысокий человек с лицом, словно выжженным безжалостным солнцем юга.

Двое меджаев бросились к незнакомцу, занесли над ним мечи, но тот только взмахнул рукой, и могучие телохранители застыли, словно обратившись в статуи.

Фараон испуганно попятился.

– Кто ты? – воскликнул он, глядя на смуглого человека. – Тебя подослали жрецы, чтобы убить меня?

– Не бойся, владыка! – ответил тот и протянул руки ладонями вверх, показывая, что он безоружен. – Я не убийца и не посланник жрецов. Наоборот, я пришел, чтобы помочь тебе победить их. И первым делом я хочу передать тебе дар древних людей.

С этими словами он протянул фараону небольшой жезл, похожий на ритуальный жезл самого фараона.

– Возьми его, и ты не пожалеешь.

Фараон хотел что-то возразить – но незнакомец уже исчез без следа, словно растворился в полутьме дворцового коридора.

Фараон подумал было, что странная встреча ему привиделась – но в руках у него был непривычно тяжелый жезл.

Наконец, удивленный и растерянный, фараон вернулся в свою опочивальню. Охранники-меджаи остались у дверей.

Фараон хотел было лечь и хоть немного поспать после треволнений минувшей ночи.

Но когда он уже хотел опуститься на ложе, жезл, оставленный на полу неподалеку от ложа, засветился и странно зазвенел.

Фараон удивленно оглянулся. От жезла исходил луч света, который падал на царское ложе. И в том месте, где луч касался постели, ему померещилось какое-то движение под шелковым покрывалом.

Фараон отскочил в сторону и хлопнул в ладоши.

Тут же в опочивальню вбежали стражники-меджаи. Один из них сдернул покрывало с ложа – и фараон увидел затаившегося под ним черного паука с красным пятном на спине.

– Что это за тварь? – спросил фараон, с омерзением разглядывая паука, который забился в угол кровати и поводил по сторонам черными жвалами.

– Этот паук нередко встречается в наших краях, – ответил охранник, – у нас его называют черным паломником, или, иначе, вестником смерти, потому что укус его смертелен. Однако в этих местах, в окрестностях столицы, я никогда его не встречал и даже не слышал о нем. Будь осторожен, владыка.

– Откуда же он взялся? – проговорил фараон и наконец приказал: – Убей его!

Меджай с гортанным криком опустил на него меч, и паук превратился в черно-красную кляксу.

Тут же в опочивальню привели служанку, которая незадолго до прихода фараона наводила в ней порядок и стелила постель.

– Здесь нашли паука, которого называют вестником смерти, – проговорил фараон, сверля ее взглядом. – Ты что-нибудь знаешь об этом, девушка?

– Нет, бессмертный! – воскликнула прислужница, и лицо ее побелело от страха.

– А мне сдается, что ты что-то знаешь!

– Позволь мне поговорить с ней, повелитель, – предложил один из меджаев. – Я умею заставлять людей говорить, она выложит мне все, что знает.

Фараон еще не успел ничего сказать, как вдруг служанка что-то положила в рот и тут же упала на пол и забилась в мучительных судорогах, и вскоре вытянулась бездыханной.

– Ее кто-то подослал, – проговорил меджай, – и она предпочла умереть, лишь бы не выдать его имя.

– Ничего, мы его все равно узнаем!

* * *

Вы не поверите, но эти, в музее, понятия не имели, что у нас была кража. Варвара Тихоновна позвонила, что выйдет с обеда, что-то у нее там случилось в квартире, а остальные сотрудники списали некоторый беспорядок на вчерашнюю суматоху. Только Азадовский разорался из-за пропавшего ящика с документами и требовал срочно все восстановить. Я старалась не попадаться ему на глаза и размышляла.

Вот что мне теперь делать? Соваться в «Белый лотос» с наскоку нельзя, это я точно знаю, опасные там люди обитают.

Тут я вспомнила про Бруно Мартиновича. Как он поживает? Мы с ним расстались позавчера, я обещала с ним связаться. И попугая проведать хочется.

– Карасева! – рявкнул подкравшийся незаметно Азадовский. – Ты что отлыниваешь? Тебе особое приглашение нужно? Из-за тебя все сроки срываются!

Ага, из-за меня. Ему лишь бы на кого-нибудь свалить. Знал бы он, что, если бы не я, сейчас в музее работала бы полиция, всех допрашивали, и неизвестно, открылась бы выставка вообще. Так что теперь не будет международного скандала. И все благодаря мне.

Тут я малость опомнилась – нашла, чем гордиться, ведь история с жезлом Эхнатона еще не закончена. Нужно быть начеку и выяснить наконец, чем этот жезл так интересен очень многим людям.

Поэтому я посмотрела на Азадовского, застенчиво опустив ресницы, и сказала кротким голосом:

– Иду, Арсений Палыч!

Вот вы не поверите, но он вылупился на меня, как будто это не я, а валаамова ослица заговорила! (И не спрашивайте меня, кто такая эта ослица, это Михаил Филаретович так говорил.)

– Идите работать! – сухо сказал Азадовский и ушел.

Так, за этими хлопотами, незаметно пролетело время до обеда. Хоть работы было много, все наши дамы все же потянулись на обед, а я воспользовалась этим, выскочила из музея и бросилась в соседний переулок – туда, где находился театр.

Вспомнив свой сон, по дороге я заскочила в круглосуточный магазин и купила упаковку орешков – угостить Роберта.

На этот раз я застала Бруно Мартиновича на месте, вахтер и звонить ему не стал, узнал меня.

Бруно Мартинович мастерил из фольги и стекляшек старинный рыцарский орден. Попугай сидел, печально нахохлившись, у себя в клетке и чрезвычайно оживился при моем появлении.

– Пр-ривет! – заорал он пиратским прокуренным голосом. – Пр-ринесла ор-решков?!

– Принесла, принесла! – успокоила я его и принялась поспешно вскрывать упаковку.

– Роберт, как ты себя ведешь? – пожурил попугая хозяин. – Выклянчивать подачки – это неприлично… не забывай о воспитании!

Зануда все-таки этот Бруно! Или устал от неприятностей, вот и вяжется к попугаю?

– Да ладно, он же всего лишь птица! Не требуйте от него невозможного. Как вы сами, Бруно Мартинович?

– Спасибо, хорошо. Хотите чаю? Я уже поставил чайник. Как чувствовал, что вы придете.

– Спасибо, с удовольствием. У меня как раз обеденный перерыв, так что чай будет не лишним.

Он извлек из резного шкафчика две очень красивые чашки, разлил чай. Даже печенье у него нашлось.

Я сделала глоток и заговорила:

– Как вы? Не было никаких проблем?

– Какие проблемы, – вздохнул он, – когда сижу здесь, как в клетке, на улицу выйти боюсь, по телефону ответить опасаюсь. С Робертом только и разговариваю!

– С такой умной птицей и поговорить приятно! – Я почесала попугая за шейку.

– Хор-рошая! – тут же сказал он и легонько клюнул меня в руку, а я незаметно посмотрела на часы и поняла, что нужно поторопиться.

– Позавчера мы с вами так и не закончили разговор. Вы не успели рассказать, почему жезл Эхнатона так важен.

– Чтобы вы поняли это, я расскажу вам одну историю…

– Из жизни Эхнатона? – поддразнила я его.

– Нет, из моей собственной жизни.

– Слушаю внимательно!

– Больше двадцати лет назад наш театр ездил на гастроли в Англию. Я воспользовался этим и заранее связался с Великим магистром одной из масонских лож, который жил в своем поместье неподалеку от Лондона. Поместье это называется Блэкуотер…

– Так это был лорд Блэкуотер! – воскликнула я. – Тот самый, чья коллекция сейчас прибыла в наш музей!..

Бруно Мартинович выразительно взглянул на меня – мол, слушай и не перебивай.

– Я приехал в это поместье. Это был просторный викторианский особняк, в котором хранилось множество старинных и древних артефактов, значительная часть – египетские древности. Кстати, удивительная коллекция, не уступающая Британскому музею.

За изысканным ланчем лорд расспросил меня о положении масонов в нашей стране, о том, сколько их осталось, чем занимаются существующие ложи.

После ланча лорд Блэкуотер провел меня по своему особняку, показал свою коллекцию, а под конец привел в небольшую комнату, которая была заперта тщательно, как банковский сейф.

Прежде чем открыть ее, он значительно взглянул на меня и сказал:

– Сейчас вы увидите, возможно, самый удивительный, самый невероятный артефакт в человеческой истории. Запомните этот момент навсегда.

Он открыл дверь и пропустил меня в хранилище.

Это была небольшая, практически пустая комната. В ней находилась единственная витрина, в которой на черном бархате лежал ритуальный египетский жезл с изящно закругленным в форме вопросительного знака навершием.

Лорд Блэкуотер как-то странно взглянул на меня, как будто чего-то ожидая. Я приблизился к витрине, чтобы лучше разглядеть жезл, и тут со мной что-то произошло…

Бруно Мартинович замолчал, как будто собираясь с силами, как будто ему не хватало воздуха, и наконец продолжил:

– Еще на середине комнаты я почувствовал что-то странное. Мне показалось, что воздух в помещении задрожал, знаете, как дрожит воздух над шоссе в жаркий день. Я сделал еще несколько шагов… воздух уплотнился, в какой-то момент мне показалось, что я оказался внутри прозрачной капсулы, внутри огромного мыльного пузыря. Как у мыльного пузыря, стенки этой воздушной капсулы блестели и переливались всеми цветами радуги.

Я, однако, еще раз шагнул вперед, протянул руку к жезлу…

И тут случилось нечто невероятное.

Я по-прежнему находился внутри радужной капсулы, но за пределами этого воздушного кокона больше не было полутемной комнаты английского замка – там был совершенно другой мир.

Вот именно – это был другой, незнакомый мир, который я видел с высоты птичьего полета.

Бруно Мартинович ненадолго замолчал, словно подбирая слова для того, что пытался рассказать, но подходящих слов не было в русском языке, в человеческом языке.

– Понимаете, – продолжил он наконец, – там было все совсем не такое, как в нашем мире. Я мог бы сказать, что увидел лиловые луга и сиреневое море – но это были не луга и не море в нашем понимании. Знаете, есть такие замечательные стихи: «…у кого зеленая могила, красное дыханье, гибкий смех». Так вот, эти стихи больше всего подходят для того, что я видел из своей капсулы.

То, что я мысленно назвал сиреневым морем, было не морем в нашем понимании. Оно… это очень трудно объяснить тому, кто не видел. Оно смеялось, и смех его был сиреневым…

Не знаю, как это объяснить. А то, что я назвал лиловыми лугами, оно кололось и топорщилось… это были одновременно луга и непрерывно двигающиеся, плывущие и тающие лиловые льдины.

А потом моя капсула снизилась, и я увидел тех, кто населял этот удивительный, непостижимый мир.

Они тоже были яркими, разноцветными, и они непрерывно меняли форму. Они были то круглыми, то продолговатыми, а иногда и вовсе становились двумерными, плоскими, как газетный лист. И каким-то непостижимым способом я понял, что эти метаморфозы, это изменение формы – их язык, их речь, что при помощи этих удивительных метаморфоз они разговаривают друг с другом, а иногда эти переменчивые формы превращались в музыку…

Время шло, и скоро я начал понимать речь этих созданий, научился наслаждаться их музыкой.

Я в изумлении и восторге наблюдал за этой яркой и изменчивой жизнью, а потом, спустя какое-то время, моя капсула приблизилась к одному из этих невероятных созданий, и я не удержался, протянул руку, чтобы дотронуться до него…

И в то же мгновение все кончилось.

Я снова стоял в самой маленькой комнате английского замка, передо мной в витрине лежал жезл.

Я изумленно огляделся.

Мне казалось, что я провел в том блистающем мире много, много времени – может быть, несколько дней, а то и месяцев, но часы утверждали, что прошло меньше минуты.

Лорд Блэкуотер с интересом и симпатией смотрел на меня.

Наконец он проговорил:

– Я вижу по вашим глазам, что с вами кое-что произошло. Вы сумели увидеть… это случается далеко не со всеми. Я привожу в эту комнату всех, кто приезжает от других масонских лож, но почти никто из них не смог проникнуть в мир жезла. Вы смогли. Значит, вы одарены той редкой, уникальной способностью, которая позволяет проникнуть за пределы нашего мира, нашей жизни.

Вы знаете, друг мой, что задача масонов – сделать жизнь в нашем мире лучше, сделать лучше самого человека. Но теперь, после того, что вы увидели, вы будете знать еще две вещи.

Во-первых, есть другой мир, лучше, справедливее и прекраснее нашего. И во-вторых, жители того мира пытаются помочь нам, пытаются донести до нас свое послание…

* * *

Я забыла про время, а просто слушала его рассказ, до того было интересно. Волшебный мир, странные существа… фантастический роман какой-то! Но все дело в том, как Рейхель его описывал. Сразу было ясно, что он видел все это своими глазами. Стало быть, так оно и было на самом деле…

А Бруно Мартинович все пересказывал мне слова лорда Блэкуотера:

– Наверняка вы знаете, что целью масонов с момента возникновения самой первой ложи было сохранение и передача людям будущего великого, непостижимого знания, которое дошло до наших времен от могущественных цивилизаций древности.

Но теперь вы узнали главное: от кого те древние цивилизации получили свое тайное знание. Вы видели тех, кто принес им это знание многие тысячи лет назад. Мы привыкли называть их атлантами. Пусть это красивое имя останется за ними. Но Платон считал, что атланты жили на неком острове, погибшем во время стихийной катастрофы, во время землетрясения или извержения вулкана. Мы же теперь узнали, что атланты жили и по-прежнему живут на другом конце Вселенной, в тысячах световых лет от нас.

Тысячи лет назад они побывали на нашей планете, передали нашим далеким предкам малую часть своих знаний. Ту малую часть, которую наши предки способны были если не понять, то принять без вреда и опасности для себя.

Он сделал паузу и добавил:

– И еще атланты передали нашим предкам удивительный артефакт. Вот этот самый жезл, который вы видите перед собой.

Я тогда не удержался и спросил лорда:

– Что же представляет собой этот жезл?

– А вы не поняли? Только приблизившись к этому артефакту, вы увидели атлантов, увидели мир. Держа жезл в руках, можно вступить с ними в контакт. То есть этот жезл – средство коммуникации, средство связи с нашими старшими братьями по разуму.

Сегодня вы поняли еще кое-что.

Далеко не все могут увидеть тот мир, из которого пришли к нам атланты. Это не случайность. Жезл устроен так, что воспользоваться им могут только те, кто по своему развитию, по своим моральным качествам достойны такого контакта. Всех прочих жезл отсекает, не допускает, не позволяет им даже увидеть тот прекрасный мир… выражаясь более привычным нам техническим языком, в этом жезле установлен предохранитель. Как во многих потенциально опасных устройствах предусмотрена так называемая «защита от дурака», так в этом жезле установлена защита от злого, непорядочного разума… Поэтому нужно держать жезл в тайном месте и тщательно его охранять, потому что найдутся люди, которые захотят его похитить и использовать его силу в своих личных интересах. А такого допустить ни в коем случае нельзя. Он, лорд, уверен, что, пока он жив, жезл не покинет это безопасное место, но вот когда его не станет…