Жезл Эхнатона

Договорить она не успела, на ее лице проступило сначала удивление и растерянность, потом глаза ее округлились и стали бессмысленными, потом она побледнела, негромко охнула, сползла на пол и вытянулась, не подавая признаков жизни.

Лицо ее было белым как мел, она дышала, но тяжело, хрипло и неровно, с перебоями.

Мой план сработал.

Дело в том, что я продиктовала ей, разумеется, вовсе не телефон музея, а тот номер телефона, по которому перед смертью разговаривал Михаил Филаретович.

Тот самый злополучный номер, по которому позднее я позвонила – и услышала в трубке бесполый голос, который произносил странные, гипнотические заклинания на непонятном языке, заклинания, от которых мне стало так плохо, что я едва не потеряла сознание, и избежала этого только благодаря счастливому стечению обстоятельств, и еще благодаря тому, что была готова к подвоху.

А когда на звонок с этого номера ответила бедная дурочка Алиса – она всерьез отключилась, и ее едва привели в сознание…

Даже сейчас, только вспомнив тот гипнотический голос, я почувствовала дурноту.

Вот и на злодейскую брюнетку этот голос подействовал, как хороший удар по голове.

Но долго ли она пролежит без сознания – неизвестно, так что мне нельзя терять время, нужно скорее освободиться, пока обстоятельства благоприятствуют…

Я снова вспомнила уроки и наставления того отставного каскадера Михалыча.

Среди прочего, он рассказывал мне, как можно освободиться, если у тебя связаны руки. К счастью, все его рассказы намертво запечатлелись в моей памяти, хоть я и говорила, что память у меня избирательная, но все, что случилось в пансионате, помню в подробностях.

Я сложила пальцы правой руки щепотью, потом сплела их в сложную фигуру, немного напоминающую обычную фигу, повернула запястье, так что хрустнул сустав…

Было очень больно, но мне удалось высвободить большой палец, а потом и всю руку.

Теперь, когда правая рука была свободна, дело пошло значительно лучше, и через минуту я полностью освободилась от веревок и на руках, и на ногах.

Я растерла онемевшие руки, выбралась наконец из осточертевшего кресла и шагнула было к дверям, но потом спохватилась, вернулась, наклонилась над бесчувственным телом брюнетки.

Собрав веревки, которыми недавно была связана я сама, я перевернула брюнетку на живот, свела ее руки за спиной и крепко связала их, а потом привязала к ногам, согнув их в коленях.

Этот способ мне показал тот же Михалыч, и он утверждал, что развязаться в таком положении без посторонней помощи практически невозможно. Кажется, такой способ связывания профессионалы называют «лодочкой».

Потом я добавила последний штрих – засунула в рот брюнетке скомканный носовой платок. Теперь она, когда очнется, и на помощь позвать не сможет.

Тут я заметила у нее за поясом пистолет, которым она мне угрожала, и забрала его.

Обращаться с оружием я не умею, но можно использовать этот пистолет как психологическое оружие. Кроме того, важно, что его не будет у брюнетки.

Закончив все эти дела, я выскользнула в коридор и тихонько, крадучись пошла по нему.

Сейчас мне нужно было найти Алюню – не могла же я оставить ее в этом гадюшнике! Хотя, кажется, ей здесь нравится… Ей здесь внушили сознание собственной значимости.

Если она не захочет уйти своими ногами, станет сопротивляться – я ее просто обездвижу и потащу за собой волоком, как мешок. Лопнуло мое терпение!

Нашла я ее легко: проходя мимо неплотно прикрытой двери, я услышала из-за нее до боли знакомый Алюнин голос. Алюня декламировала с жуткими драматическими подвываниями:

– Хоровод пошел, пошел!

Принесли? Кидай в котел!..

Я тихонько приоткрыла дверь и заглянула.

В небольшой комнате сидела, уныло подперев щеку кулаком, та тощая мымра, которая оглушила меня, подкравшись сзади, а потом увела Алюню.

Сама Алюня стояла перед ней в театральной позе, со злобным выражением лица, и декламировала:

– Жаба, посреди камней

Гнившая пятнадцать дней,

Горсти трав и нечистот —

В колдовской котел пойдет!

Алюня прервалась, перевела дыхание и пояснила:

– Как вы понимаете, это монолог ведьмы из «Макбета». Козинцев после «Гамлета» и «Короля Лира» хотел снять и эту трагедию и пригласил меня на эту роль, но заболел, и планы не осуществились. Но он меня очень, очень высоко ценил! Так что вы должны понимать, какая для вас удача получить меня в качестве ведущей!

Ну, надо же, Козинцев ее приглашал! Этак она скоро скажет, что ее Эйзенштейн хотел в «Броненосце «Потемкине» снимать, в роли коляски!

Мымра тяжело вздохнула и откровенно посмотрела на часы.

Алюня заметила этот взгляд и фыркнула:

– Ну, когда же наконец начнется съемка? Милочка, мое время стоит дорого, я не могу его терять из-за ваших неувязок с персоналом!

Все ясно: Алюня вошла в раж. Интонации появились, как раньше, в моем детстве, когда она отчитывала нерадивую горничную в пансионате или пеняла администратору за шум после одиннадцати вечера.

Мне ли не помнить… Какие скандалы закатывала! Вроде бы и негромко говорит, но голос так хорошо поставлен – на всей территории слышно было.

Тут Алюня бросила взгляд на дверь и заметила меня. Она уже приоткрыла рот, чтобы что-то сказать, но я сделала большие глаза и поднесла палец к губам – мол, молчи!

Вы не поверите, но до нее дошло, и Алюня радостно воскликнула:

– А хотите, я прочту вам монолог Катерины из «Грозы»? Это тоже моя большая творческая удача! Товстоногов хотел поставить этот спектакль, пригласив меня на главную роль, но потом его творческие планы неожиданно поменялись…

– Не надо! – подала голос измученная мымра, но Алюня не вняла ее просьбе и начала:

– Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь…

Мымра едва слышно застонала, а Алюня еще повысила голос:

– Вот так бы и разбежалась, подняла руки и полетела…

Она вскочила со стула, широко развела руки в стороны, едва не заехав мымре в глаз, и замахала ими быстро и интенсивно, что твой умирающий лебедь.

Ее декламация очень помогла, потому что заглушила звук моих шагов, а главное – отвлекла эту тощую мымру.

Под монолог Катерины я подобралась к ней почти вплотную и ударила по голове рукояткой пистолета. При этом я почувствовала мстительное удовлетворение – око за око, зуб за зуб! Как она ударила меня сзади, так и я ее!

Мымра издала странный звук, как будто тихонько тявкнула, и повалилась на пол.

– Ну вот, зачем ты так? – недовольно проговорила Алюня. – Она меня так хорошо слушала! Знаешь, как всякому актеру не хватает внимательного зрителя?

– Алюня, не болтай ерунды! – прикрикнула я на нее. – Нужно скорее отсюда уходить! Даже убегать, пока нас снова не схватили!

– Уходить? – Алюня расстроилась. – А как же съемки? Я так их ждала! Я так готовилась!

– Какие съемки! – рявкнула я. – Уходим немедленно!

Она хотела еще что-то сказать, но я схватила ее за локоть и выволокла в коридор.

Мы вышли на рецепцию, где прежняя румяная девица в упоении разговаривала по телефону:

– Виталик мне так прямо и сказал: «Жениться на ней? Да я лучше удавлюсь! Я лучше съем свой паспорт!»

Увидев нас с Алюней, девица отстранилась от телефонной трубки и удивленно открыла рот:

– А вы куда? Вернитесь! Вернитесь немедленно! Мне не велели вас выпускать!

Тут же она добавила в трубку:

– Это я не тебе, это я клиентам…

– Рот закрой – кишки простудишь! – огрызнулась я, хватая Алюнино пальто, болтавшееся на вешалке возле двери.

Девица же с неожиданным проворством выскочила из-за стойки и встала у входной двери, раскинув руки.

– Не пущу!

Я так разозлилась, что позабыла все уроки Михалыча, и, не примериваясь, ткнула ее кулаком в солнечное сплетение. Девица выкатила и без того круглые глаза и молча осела на пол, а я выскочила прочь, волоча за собой на буксире вяло упирающуюся Алюню, и с грохотом захлопнула за собой дверь.

К счастью, мы почти сразу поймали машину.

Алюня вальяжно раскинулась на заднем сиденье и довольным голосом проговорила:

– Ты видишь, меня еще не забыли! И я еще вполне на уровне! Есть еще порох в пороховницах!

На этих словах водитель с удивлением оглянулся на Алюню. Видимо, слово «порох» показалось ему подозрительным.

Возле подъезда мы встретили того самого соседа, но прежде, чем он открыл рот, я так на него вызверилась, что мужика как ветром сдуло.

Дома я догадалась посмотреть на часы и поняла, что рабочий день давно закончился. Да, устроит мне завтра Азадовский…

И если вы думаете, что Алюня после всех приключений ушла к себе и легла, то вы глубоко ошибаетесь.

– Я есть хочу! – заявила неугомонная старушенция, сунувшись в холодильник. – Я потратила много энергии. И почему это у нас всегда холодильник пустой?

– По кочану, – буркнула я, – потому что я работаю вообще-то.

Моего ответа она предпочла не услышать. Пришлось срочно заказать пиццу.

Слопав большую часть, Алюня наконец удалилась к себе. А я еще долго возилась на кухне, пытаясь разобрать завалы немытой посуды, кастрюль с остатками пригорелой еды и вообще посторонних вещей, которые невесть как оказались тут.

Да, вот уж при бабе Насте была везде идеальная чистота, квартиру она содержала в полном порядке.

Последний раз я ее видела… ой, лет семь уже прошло.

Она позвонила мне на мобильный, хотя никогда раньше так не делала. Я и не узнала сначала хриплый чужой голос. А потом удивилась – никогда я ей свой номер не давала, да мы почти не общались, встречались раз в год, когда я ночевала у них перед поездкой в пансионат.

По-прежнему баба Настя придирчиво осматривала меня на предмет чистоты, по-прежнему таскала на вещевой рынок, чтобы купить недостающую одежду или обувь, только не называла больше приблудышем и пускала без присмотра гулять по квартире, не опасаясь, что я что-то сопру.

– Тут такое дело… – начала она и замолчала.

– Что-то с Алюней случилось? – Я не то чтобы встревожилась, но как иначе можно объяснить звонок домработницы.

– Случилось… – там вздохнули. – Слушай-ка, Аманда, ты приходи поговорить.

– Она болеет, что ли? – Мне ужасно не хотелось никуда тащиться. В конце концов, мы с Алюней не так чтобы близки…

Дальше выяснилось, что просто так зайти к Алюне не получится. Потому что могут и не пустить. Короче, мы договорились встретиться в садике, что возле их дома.

Увидев бабу Настю со стороны, я поразилась, до чего она старая. Дело было ранней весной, на ней надето было темное пальто и выгоревший малиновый берет.

Я присела к ней на лавочку и выяснила удивительные вещи.

На шестьдесят втором году жизни Алюня собралась замуж. Подцепила своего, с позволения сказать, жениха она в каком-то санатории, где в очередной раз проходила омолаживающие процедуры. Как потом выяснилось, он нарочно там подвизался на какой-то мелкой неприметной должности, чтобы ловить богатых старух. Дело житейское, ничего интересного.

Алюня, конечно, по нынешним меркам была дама небогатая, однако и этот ее хмырь тоже был далеко не высшего качества. Но приятным бонусом для него была квартира, набитая антиквариатом и картинами.

Сейчас я могу только поразиться здравым суждениям бабы Насти, которая вычислила женишка с первого взгляда. И конечно, по старой памяти высказала потом все Алюне.

Та отмахнулась, и вновь поселившийся в квартире хозяин понял, что ничего хорошего от бабы Насти не дождется, и стал ее всячески порочить. И одновременно требовал от Алюни материальных доказательств ее любви, как то: дорогой и модной одежды, часов, машины.

Денег, как уже говорилось, у Алюни особых не было, все накопления покойного мужа давно канули в Лету, так что продавали вещи, что для домработницы было как острый нож.

– Тащит и тащит, – говорила она, – почитай, каждый день чего-то недосчитываюсь. Которую вещь ей покажет, она разрешит, а которую и сам унесет, она и не помнит уже, что там у нее в шкафах стоит…

– А отчего вы с этим ко мне-то? Я-то что могу? – Я пожала плечами. – Сами говорили – приблудыш незаконный, взяли из милости…

Не удержалась тогда, за что себя и корила впоследствии.

– Ты на него очень похожа, – сказала старуха после продолжительного молчания. – На Артура, сына ее. Одно лицо просто.

– И что мне с того? – фыркнула я. – В жизни его не видела. А вы с ней хоть говорили по-хорошему?

– Куда там! Пробовала, она и слышать ничего не хочет! Это, кричит, моя последняя и самая большая любовь. Всей моей жизни любовь, ни у кого такой нет! В общем, совсем ополоумела, улестил ее этот подлец, охмурил, задурил голову… Хотя не в голове тут дело! – с сердцем добавила она.

– Да, по вашим словам получается, что капитально у нее крышу снесло…

– Я чего боюсь-то… – баба Настя оглянулась и понизила голос, – как бы он не уговорил ее квартиру на себя переписать. Как оформят они женитьбу-то, так он и… Так ты вот что, ты обратись к этому… ты же с ним дружишь, а у него связи. Там, в квартире, Артур все еще прописан, так пусть узнают, может быть, можно с ним связаться как-то… вдруг он жив…

Тут я уразумела, что она говорит про Михаила Филаретовича, и удивилась, откуда она знает, что мы с ним видимся.

Ах да, я же работаю в музее. Ужасно не хотелось во все это влезать. Говорила уже, что никакой близости у нас с Алюней не было, да за все эти годы мы ни разу толком не разговаривали. Так что никаких обязательств у меня перед ней нет. Но неудобно было бабу Настю откровенно посылать подальше.

Я пробормотала, что попробую, и поскорее ушла. В конце концов, пускай сами разбираются. Знаю точно, что, если Алюня квартиры лишится, я ее к себе жить не возьму, пускай хоть под мостом ночует.

И я выбросила бы все это из головы, если бы буквально через неделю Михаил Филаретович не спросил меня, как поживает моя бабушка.

Поскольку раньше он никогда об этом не спрашивал, я насторожилась и скупо сообщила ему о встрече с бабой Настей в скверике. Он ответил, что представлял себе нечто подобное.

Оказалось, что Михаил Филаретович когда-то был близко знаком с мужем-режиссером. Тот в свое время был достаточно серьезным коллекционером и прислушивался к советам профессионала. И Михаил Филаретович лично проводил экспертизу некоторых картин, в том числе той самой, большой, где нарисованы три сосенки и избушка. Оказалось, это Шишкин. Ну да, только без медведей.

Так вот, некоторое время назад ему позвонил знакомый антиквар, который сообщил, что ему принесли ту самую картину. Принес совершенно незнакомый мужчина сомнительного вида.

То есть не то чтобы было у него что-то с одеждой и манерами, но антиквар наметанным взглядом сразу определил, что этот тип совершеннейший профан, а возможно, даже и жулик. И антиквар осторожно поинтересовался у эксперта, не краденая ли картина. Михаил Филаретович обещал выяснить.

Выслушав все, изложенное мне бабой Настей, он подумал немножко и сказал, что обратится к нужным людям, которые могут выяснить все насчет моего… Тут он заметил, что мне неприятно это словосочетание «мой отец», и поправился – насчет сына Алюни.

Так же антиквар продиктовал ему фамилию и номер паспорта того проходимца, который пытался продать картину. Видно, женишку было невтерпеж, никак не мог он Алюню уговорить самой с ним пойти, вот и засветился. Так что попутно и про него кое-что выяснить можно. Только это дело небыстрое.

Я позвонила в квартиру Алюни, чтобы успокоить бабу Настю, но нарвалась на молодой нагловатый женский голос, который сообщил с какой-то мстительной интонацией, что старуху-домработницу уволили за воровство.

Вот так, значит, все-таки избавились от старухи. Уж хоть и были у нее многочисленные недостатки, но была баба Настя патологически честна, какое уж тут воровство…

Я подумала, что теперь меня оставят в покое, и выбросила эту историю из головы.

Месяца через полтора позвонила мне незнакомая женщина и сообщила, что баба Настя умерла. И оставила мне свою комнату в коммунальной квартире. Жила она рядом с домом Алюни – десять минут пешком.

Комната хорошая, сказала соседка, документы все у нее, так чтобы я приходила, не мешкая. И адрес продиктовала.

Я оторопело глядела на дисплей телефона. Вот так номер! Старая ведьма оставила мне комнату. Мне, жалкому приблудышу, не имеющему к ней ни малейшего отношения. Да мы и общались-то с ней раз в год, и то больше она ругалась да шипела, волосы драла – до сих пор вспомнить больно!

Я тут же устыдилась своих мыслей и назавтра же отправилась по адресу.

Комната и правда была хорошая – большая, светлая, потолки высокие. Конечно, требовала ремонта, но везде была абсолютная чистота (узнаю бабу Настю). Я спросила соседку, отчего она умерла. Мне ответили просто: от старости. Все формальности уже выполнены, она денег оставила достаточно и распорядилась по-умному.

Я оглядела комнату. Неужели у меня появилось свое собственное жилье? И можно будет переехать сюда хоть завтра…

Не получилось.

Потому что компетентным людям, к которым обратился Михаил Филаретович, удалось отыскать Алюниного сына. Ну да, того самого Артурчика, который в свое время уехал в какую-то далекую восточную страну, чтобы постигать там смысл жизни. Или просто балдеть в тени под пальмой и ни фига не делать. И пропал там, так что думали, что его и в живых нет.

Оказалось, есть. Живой и очень неплохо выглядит. И найти его оказалось очень легко, он нигде и не прятался, жил в Москве, и даже какой-то пост там занимал чиновничий мелкий. А в Питер к родителям и глаз не казал, на похороны отца не приехал. А откуда ему было знать, он о себе вестей никаких не подавал. И ими не интересовался.

Уж на что я всякого повидала и ничего от этой семейки не ждала – так и то в шоке была. Это же надо такую сволочь вырастить! Ну ладно я, но мать-то родную хоть раз в пять лет проведать можно!

Да, от такого типа точно ничего путного произрасти не может. Говорила же, что я – досадная ошибка природы, больной ген, кривая хромосома.

В общем, его нашли, сообщили обо всем, и он, можете себе представить, приехал. И как раз позвонила Алюня, рыдая и крича, что она выбросится из окна. И ведь не кому-нибудь, а мне позвонила. Вспомнила родную кровиночку в трудную минуту.

Ужасно хотелось послать ее подальше, но я вспомнила бабу Настю и помчалась к Алюне.

И вот там, у нее, мы и встретились.

Я пришла раньше и успела перехватить в дверях ту самую нагловатую девицу, которая отвечала мне по телефону. Девица тащила чемодан и сумку и попыталась проскочить мимо, крича, что бабушке плохо и чтобы я скорее бежала к ней.

Не на ту напала. Окинув девицу быстрым взглядом, я мигом увидела на ее руке золотые Алюнины часики. Может, и не бог весть что, но все же денег стоят, поэтому я не стала ахать и охать, а ловким приемом (привет от Михалыча) аккуратно заломила девице руку и препроводила обратно в квартиру.

Она пробовала орать, но я убедила ее, что это ничего не даст и что чем быстрее она изложит мне ситуацию, тем быстрее я ее отпущу. И обойдемся без полиции. Она согласилась, отдала часы и еще парочку вещей: серебряное чайное ситечко и эмалевую пудреницу с треснувшим зеркальцем. Больше, по ее словам, в квартире не осталось ничего ценного, все увел ушлый женишок.

Кое-что он продавал по согласию с Алюней, по выражению горничной, она совершенно поплыла и вела себя так, что смотреть противно было. А сегодня утром отвез Алюню не то в салон красоты, не то в спа, а сам вернулся, быстренько загрузил машину оставшимися вещами и был таков.

Как потом выяснилось, жениться на Алюне он и не собирался, поскольку был женат. И хоть в паспорте не было об этом отметки, все же побоялся привлекать внимание официальных органов.

В общем, выпотрошил Алюню, как рыбку на заливное, получил неплохой куш, да и слинял в неизвестном направлении. Дело, как я уже говорила, вполне себе житейское.

Тогда я только собралась отпустить горничную на волю, как в двери заскрежетал ключ, и на пороге появился мой… в общем, Артурчик.

Я сразу его узнала – он здорово похож был на портрет папы-режиссера, что висел в гостиной. То есть раньше висел, женишок и его успел куда-то пристроить.

Вот как, значит, и ключ от квартиры сохранил, а поинтересоваться, как мать живет, не удосужился.

Вот, я думаю – врали они все, что он пофигист и бездельник, или он так удачно водил всех за нос? Такой лощеный, одет хорошо – ну, в Москве все такие.

Пока он пялился на меня, горничная испарилась.

– Ты кто? – наконец спросил он.

– А не догадался? – в таком же духе ответила я.

Разумеется, он давно забыл о моем существовании, но тут что-то забрезжило у него во взгляде. И вы не поверите, но прежде всего он отправился в гостиную и в кабинет отца на предмет проверки ценных вещей.

Вышел он оттуда мрачнее тучи, хотя не могу сказать, что и раньше смотрел приветливо.

– Это что такое?

Вместо ответа я развернулась на пятках и отправилась в спальню Алюни, откуда не слышно было больше рыданий, очевидно, Алюня подустала.

Вид у нее был ужасный, причем без всякой игры. Она даже не всхлипывала, только непрерывно икала. Вся кровать была засыпана сухими лепестками из разорванных саше, Алюня посыпала ими голову вместо хрестоматийного пепла.

Увидев на пороге меня, то есть зрителя, она снова зарыдала, но без должного драйва, уж я-то знаю, видела ее в лучшие годы.

– Девочка моя! – заговорила Алюня. – Мне так плохо!

О как! Впервые в жизни меня так назвала. Но я не стала злорадствовать, а решила, что пора мне уходить. Сыночек ее явился, так пускай с ней и возится. А я тут никто и звать никак. Как-нибудь без меня обойдутся.

Мы столкнулись с ним на пороге. Алюня увидела его, ахнула и прижала руки к сердцу, после чего грохнулась в обморок. Хорошо, что на кровать, мягко падать было.

«Скорая» забрала ее в больницу, сказали, что микроинсульт. Выписали через неделю, за это время сыночек переписал квартиру на себя, о чем и сообщил мне по телефону. Я послала его подальше открытым текстом. Но позвонили из больницы, сказали, что бабушка просит прийти. Бабушка? Никогда Алюня так себя не называла.

Но когда я ее увидела, то все поняла, да и врач сказал, что деменция наступает полным ходом. Может, и раньше начиналась, а теперь от стресса понеслась вперед семимильными шагами.

Алюня сидела на кровати, глядя в ручное зеркало, и с непередаваемым выражением читала из Пушкина:

– Свет мой, зеркальце, скажи и всю правду расскажи, я ль на свете всех милее… – и так далее.

Голос был громкий и звучный.

– Давно она так? – спросила я соседку по палате – измученную женщину, голова которой была повязана полотенцем.

– Почитай, третий день уже… – простонала она. – На ночь укол ей делают, так хоть поспать можно. Или еще романсы поет…

– Не говори-ите мне о нем! – взревела Алюня и выдала полный тест романса, очевидно, инсульт на память не повлиял.

Через два дня ее выписали. И этот урод, который по чистому капризу природы оказался моим отцом, сказал, что я могу жить в квартире и присматривать за Алюней. Самое умное было бы снова послать его подальше, но я вспомнила пансионат и бабу Настю с ее комнатой, и согласилась. Выторговала только, чтобы присылал этот тип какие-то деньги на содержание матери. Присылает мало и нерегулярно.

Комнату бабы Насти я сдала, деньги перевожу матери на оплату квартиры и насущные нужды. Как она там живет, я понятия не имею, мне с Алюней забот хватает.

Забыла сказать, та самая картина Шишкина уцелела то ли случайно, то ли благодаря стараниям знакомого антиквара. Но все равно ее пришлось потом продать, потому что Алюнина «последняя большая любовь» наделала долгов и нахватала кредитов на ее имя.

Вот так вот. И нечего тратить время на воспоминания, ничего хорошего не вспомнить. Давно пора спать.

* * *

И я заснула мгновенно, словно провалилась в яркий, цветной, необычный сон.

Я оказалась в большом светлом помещении с колоннами, где толпились нарядно одетые люди. Между ними сновали официанты с подносами, на которых стояли бокалы с шампанским и тарелки с бутербродами.

Ага, а ведь это – торжественный прием, и не где-нибудь, а в нашем музее…

Как только я поняла, что нахожусь в музее, люди вокруг меня изменились. Теперь это были мои знакомые – сотрудники музея, но не только. Среди них я узнала частного детектива Сороку (с собакой), Вадика Семечкина (он был одет в смокинг, что выглядело ужасно смешно, а на лацкане этого смокинга, там, где обычно прикалывают цветок, сидел хамелеон Люцифер).

Тут же обнаружилась Алюня, она вырядилась в невероятно пышное платье из золотой парчи, но на голове у нее почему-то была ковбойская шляпа.

Я двинулась к ней через толпу, чтобы спросить, как она оказалась на этом приеме – но тут на середину зала вышел Азадовский. На нем был древнеегипетский наряд – полосатая юбка и широкое ожерелье из драгоценных камней, на голове – тщательно уложенный парик, к подбородку приклеена черная бородка.

Как это бывает во сне, я ничуть не удивилась его странному наряду, как будто это было в порядке вещей.

В руке у Азадовского был бокал.

Он постучал по этому бокалу ногтем, чтобы привлечь внимание.

Все присутствующие замолчали, повернувшись к нему. Азадовский еще немного выждал и заговорил.

Однако я ничего не поняла, потому что говорил он на непонятном языке – египетском, что ли?

Все остальные, однако, слушали его очень внимательно – видимо, понимали каждое слово.

Тут я заметила, что теперь все в зале одеты как древние египтяне – и музейные сотрудники, и Сорока, и Вадик…

И только одна я – в обычном, современном платье.

Тут мне стало очень неловко – как же так, я нарушаю дресс-код, это неприлично…

Я хотела тихонько улизнуть, но тут Азадовский повысил голос и повернулся ко мне. И все остальные тоже посмотрели на меня.

Я покраснела и растерянно застыла.

А бокал в руке Азадовского внезапно превратился в жезл с изгибом на конце – ритуальный жезл Эхнатона…

Все дружно захлопали этому фокусу и при этом, слава богу, забыли про меня.

И только было я перевела дыхание – рядом с Азадовским невесть откуда возник карлик с собачьей головой. Он подскочил, выхватил из рук Азадовского жезл и бросился бежать.

И тут все снова повернулись ко мне и закричали в один голос:

– Держи его! Что ты стоишь? Догоняй его!

И я действительно бросилась за карликом, как будто это была моя священная обязанность.

Теперь вокруг не было ни души. Карлик с непостижимой прытью убегал по каким-то узким полутемным коридорам, я, что было сил, неслась за ним.

Бежать было тяжело, как будто вокруг меня был не воздух, а какая-то тяжелая, плотная жидкость. Я хотела было остановиться, прекратить это бессмысленное преследование, но тут же у меня в ушах зазвучали десятки голосов:

– Держи его! Догоняй! Верни жезл!

И я бежала дальше по бесконечным коридорам…

Сначала это были коридоры музея – рассохшийся паркет на полу, тусклая краска стен, неяркие светильники и двери, двери, двери с номерами комнат и названиями отделов…

Но потом коридоры удивительным, необъяснимым образом изменились.

Теперь под ногами у нас были плиты из полированного гранита, мраморные стены украшали рельефы с изображениями богов и фараонов, по стенам пылали масляные светильники.

Коридор, по которому я бежала вслед за карликом, оборвался, вылившись в огромный круглый зал.

По сторонам этого зала возвышался лес колонн, в центре находился большой круглый бассейн, а в центре этого бассейна плавал огромный белый цветок величиной с автомобильное колесо.

Несмотря на удивительные размеры этого цветка, я тут же поняла, что это – белый лотос.

И вот, подбежав к бассейну, карлик с собачьей головой прыгнул в него, подплыл к цветку и непостижимым образом скрылся в чаше из белоснежных лепестков.

Мне некогда было раздумывать.

Я прыгнула вслед за карликом в бассейн, проплыла несколько метров и влезла в цветок, как в лодку…

И тотчас провалилась в темный тоннель, заскользила по нему все быстрее и быстрее…

* * *

Наконец, мой полет закончился. Я упала на пол, но ничуть не ушиблась – ведь это был сон!

Теперь я была в обычной офисной комнате. Столы с компьютерами, стеллаж с документами…

На стене рядом со стеллажом висела картина – заросший тиной пруд и на нем – белые лотосы…

Ну, повсюду здесь эти лотосы!

Я завертела головой: что это за место и как отсюда выбраться?

Вдруг открылась дверь (а я ее и не заметила), и в комнату вошла женщина в строгом деловом костюме.

Я отчего-то испугалась ее – но женщина меня не заметила, она прошла мимо меня, как мимо пустого места… ну да, это ведь сон! Во сне чего не бывает!

Она подошла к картине, сняла ее со стены.

В детективных фильмах под картиной обычно прячут сейфы. Здесь под картиной тоже была маленькая панель с цифрами, вроде кнопочного табло домофона. Женщина уверенно набрала на этом табло четыре цифры – 4579. Раздался щелчок, и тут же стеллаж с документами отъехал в сторону, как дверь купе. За ним оказался темный проем.

Женщина повесила картину на место, уверенно шагнула в этот проем и исчезла.

Я хотела было последовать за ней, но стеллаж уже вернулся на прежнее место.

Тогда я сняла картину со стены.

Под ней, как и прежде, было цифровое табло.

Но я, как назло, забыла, какие цифры нажимала на нем женщина…

Вот незадача!

И тут на стене под табло вспыхнула светящаяся надпись.

Четыре цифры – 4579.

Ну да, вот этот код!

Я нажала нужные кнопки – и стеллаж отъехал в сторону.

Я шагнула в проем…

И оказалась в еще одном огромном зале, освещенном коптящими факелами.

В этом зале, как и в том, первом, должно быть, проходил какой-то прием, вокруг меня толпились люди…

Нет, не люди. Скорее, какие-то уродливые создания, монстры. Или если люди – какие-то очень странные. Одни были с головами животных – собак, кошек, львов, волков, оленей, другие – вовсе без голов. У некоторых вместо головы были каменные шары, у других – головы огромных рогатых жуков или скорпионов.

И все они негромко переговаривались на непонятном языке и словно чего-то ждали.

И тут посреди зала появился тот самый карлик, за которым я гналась, карлик с собачьей головой.

В руках у него был жезл, тот самый ритуальный жезл Эхнатона.

Он гордо поднял его над головой – и в зале поднялся радостный, победный шум.

Монстры бросились к карлику, подняли его на руках.

Они радостно кричали что-то на своем языке – но теперь, как бывает во сне, я понимала этот язык.

– Справедливость восстановлена! – кричали монстры. – Священный жезл вернулся к нам! Вернулся к древнему народу! Теперь мы займем подобающее место!

Я стояла в этой толпе, не зная, что делать.

Тут где-то далеко – за пределами зала – раздался странный назойливый звон. Я знала, что этот звон почему-то важен для меня, пыталась вспомнить почему, но не могла…

И вдруг один из монстров – существо с головой крокодила – заметил меня. Он повернулся ко мне и закричал:

– Среди нас посторонняя! Среди нас чужая!

Тут же все чудовища бросились ко мне, в меня вцепились десятки рук и принялись трясти, трясти…

И тут я проснулась.

* * *

Утром на площади перед дворцом выстроились ровными рядами отборные полки. Отдельно, ближе к дворцу, стояли отряды смуглых меджаев, личная гвардия фараона.

Вокруг, по сторонам площади, толпились жители Мемфиса – торговцы и разносчики, каменотесы и плотники, пышно одетые финикийцы, ассирийцы с выкрашенными хной густыми бородами, чернокожие нубийцы и жители пустыни, похожие на призраков, закутанные до глаз в темные плащи.

Среди толпы сновали водоносы и разносчики сладких пирожков и орехов, гадатели и карманные воры.

Отдельной группой стояли жрецы в темных одеждах, с бритыми головами.

Они были безмолвны и мрачны, словно ждали дурных новостей.

Вдруг шум на площади затих: это на высоком дворцовом крыльце появился молодой фараон.

Рядом с ним шли жена и мать, их окружали плотным кольцом охранники – меджаи.

– Слава фараону! – выкрикнул зычным голосом глашатай. – Вечной жизни нашему владыке!

И вся площадь опустилась на колени.

Вся – кроме темной стаи жрецов.

– На колени! – воскликнул фараон.

– На колени! – повторил за ним глашатай.

Тогда вперед вышел старый Пентуар.

– Мы, служители богов, не падаем на колени перед смертными, – проговорил он и его негромкий голос разнесся по всей площади, по всему Мемфису. – Мы служим только бессмертным богам.

– Вы служите и мне, – перебил его фараон, – ведь я – воплощенный бог! Я – божественный фараон! Мой отец восседал на царском троне, и отец моего отца, и дед моего деда!

– Ты бог только до тех пор, пока выполняешь волю других богов! Но сейчас боги недовольны тобой!

– Они сами сказали тебе об этом? – насмешливо проговорил фараон.

– Я чувствую их волю, потому что верен ей! А сейчас и ты сам ее узришь!

С этими словами Пентуар запрокинул голову, вытянул худые руки к небу и принялся нараспев читать древнюю молитву.

И с каждым словом этой молитвы небо над площадью темнело, на него набегали густые темные облака. Облака, которых многие годы не видели в Мемфисе.

По площади пробежал вздох ужаса. Люди испуганно следили за темнеющим небом.

Пентуар продолжал свою молитву – и небывалая, зловещая тьма наползала на Мемфис. Клубящиеся облака закрыли полдневный солнечный диск, сквозь них просверкивали огненные зигзаги молний, словно воплощенный гнев богов.

Молодой фараон в растерянности и страхе следил за происходящим в небесах.

На площади воцарилась тишина, в которой особенно громко и явственно звучала молитва Пентуара.

И вдруг в дальнем конце площади раздался громкий выкрик:

– Боги гневаются на фараона!

И тут же другой голос прозвучал на противоположном краю площади:

– Солнце меркнет! Солнце оставляет нас! Еще немного – и наступит вечная ночь!

И еще один голос присоединился к ним:

– Солнце оставляет нас по вине фараона!

И тут же зазвучали десятки голосов:

– Смерть фараону!

Фараон попятился.

Он понял, что жрецы нанесли ему удар, чтобы не позволить лишить их власти. Наверняка они расставили по площади своих людей, чтобы поднять мятеж. Но как им удалось нагнать на небо облака? Еще один фокус, вроде того, что он видел накануне в покоях царицы?

Неужели его короткому царствованию пришел конец? И вместе с ним – конец его жизни?

И что делать?

И тут совсем рядом с ним на дворцовом крыльце появился невысокий человек с лицом, словно выжженным безжалостным солнцем пустыни. Тот самый человек, которого он встретил накануне в дворцовых переходах. Он ничего не сказал, но показал рукой на ритуальный жезл, сжатый в правой руке фараона.

И тут же этот жезл засветился и странно зазвенел.

И фараон понял.

Он вскинул жезл над головой, направив его к скрытому облаками солнцу. И тут же из жезла воздвигся луч ослепительно яркого света, как будто световой столб простерся между землей и небесами, между фараоном и обителью богов.

Фараон стал как бы основанием этого столба, опорой солнца на земле.

Площадь, наполненная людьми, в едином порыве исторгла вопль, в котором соединились страх и надежда.

Столб света расширился, он становился все ярче и ярче, и темные облака начали отступать, уплывать с неба.

Вот середина неба расчистилась – и на нем ослепительно вспыхнул солнечный диск.

Площадь перед дворцом снова озарилась ярким светом, и крик радости исторгся из тысяч глоток.

Кто-то еще раз выкрикнул в толпе: «Смерть фараону!», но его тут же заставили замолчать.

Последние облака растаяли, солнце залило Мемфис ослепительным сиянием.

И тут же в разных концах площади раздались сначала отдельные выкрики: «Слава фараону! Фараон – живой бог, повелитель солнечного света!»

Вскоре эти разрозненные крики слились в единый, мощный крик:

– Слава фараону! Да здравствует богоподобный, богоравный властелин!

И тут же вся огромная толпа, заполнявшая площадь, в едином порыве упала на колени.

И тогда фараон выступил вперед, на самый край дворцового крыльца, и воскликнул на всю площадь:

– Боги отринули жрецов за их воровство и разврат! Изгнать их из Мемфиса! Изгнать в Западную пустыню!

И тут же гвардия фараона, смуглолицые меджаи, бросились к жрецам и тупыми концами копий выгнали их с площади, выгнали из города.

И солнце с небес благосклонно взирало на это изгнание.

* * *

В комнате было светло, возле моей кровати стояла Алюня и трясла меня:

– Проснись наконец! Твой телефон непрерывно звонит! Сделай наконец что-нибудь! Сколько можно! У меня от этого трезвона разболелась голова!

И тут я действительно услышала настойчивый звон своего телефона. Точно такой же, какой я слышала во сне…

Я протянула руку, нажала кнопку и проговорила заспанным голосом:

– Слушаю!

– Ты что, спала? – раздался в трубке озабоченный голос Розы Витальевны.

– Ну да, а что?

– Ты на часы-то смотрела?

Я взглянула на будильник и ахнула. Было уже одиннадцать часов.

– Ох! Проспала!

– Вот тебе и ох! Азадовский тут рвет и мечет, грозится тебя немедленно уволить…

– Ну, пускай увольняет… за такие деньги вряд ли он найдет другую дуру…

– Не надо так говорить! Лучше приезжай скорее, он тебя хочет куда-то послать…

– Я представляю куда!

– Это безобразие! – начала было Алюня. – Где завтрак? Мне, в моем возрасте, нужно здоровое и калорийное питание!

Ого, про возраст вспомнила, это что-то новенькое. Вчера-то о возрасте и не вспоминала… Ох, как надоело все! И Алюнины капризы, и Азадовский, правда, что ли, уволиться?

Тем не менее я быстро собралась и помчалась в музей. Пока не время бросать эту работу.

* * *

И едва я вбежала в холл, наткнулась на Азадовского. Уж такое мое счастье.

Он смерил меня взглядом, затем демонстративно посмотрел на часы и процедил:

– Карасева, вы все-таки решили все же почтить нас своим присутствием?

Снова на «вы» называет, значит, накалился уже до предела.

– Ох… – пропыхтела я, пытаясь отдышаться. – Извините, у меня дома проблемы… моя бабушка… она оставила открытый кран и устроила наводнение… мне пришлось с этим разбираться…

Знаю, что нехорошо врать и нехорошо сваливать на других свои косяки, особенно на тех, кто не может за себя постоять, но ничего другого я придумать не успела. Тем более что Алюня и правда забыла закрыть кран, а что не сегодня – это уже детали.

Впрочем, Азадовского мое объяснение не устроило.

– Это ваши личные проблемы, Карасева, вы можете решать их в свободное время!

– Вы бы объяснили это бабушке… – вздохнула я. – Чтобы она заливала соседей исключительно в нерабочее время…

– Сами разбирайтесь со своей бабушкой! Меня это не касается! А пока, раз уж вы все же вышли на работу, может быть, вы соизволите выполнить мое поручение?

Я предпочла не заметить сарказма в его голосе и ответила, изображая смирение и покорность:

– Слушаю и повинуюсь, Арсений Павлович!

Он поморщился, однако ничего не сказал и протянул мне какой-то документ:

– Вот, поезжайте по этому адресу. Там находится кейтеринговая фирма, которая будет обслуживать презентацию нашей выставки.

У меня, должно быть, вытянулось от удивления лицо, и он снисходительно пояснил:

– Ну, на презентации будут подавать шампанское, бутерброды, прочие закуски…

Тут я вспомнила свой сон. Там тоже была презентация, и тоже подавали шампанское и бутерброды, а чем все кончилось? Это что, выходит, был вещий сон?

– Короче, вы едете или мне послать кого-то еще?

И сказал это таким тоном, что я поняла: если откажусь – могу собирать вещи. И жезл останется без присмотра.

– Еду, Арсений Павлович! – завопила я на весь холл. – Будет сделано, Арсений Павлович!

Роза Витальевна выглянула из-за спины Азадовского и покрутила пальцем у виска.

Потом они ушли, а я еще раз взглянула на бумаги.

Там было написано название фирмы – «Карлик Нос», и адрес – улица Скабичевского, дом семь.

Название у фирмы странное, какое-то непривычное. Кроме того, я снова вспомнила свой сон и карлика, который в моем сне украл ритуальный жезл…

Но это все – мистика, пустое. Хотя вот Алюня, например, утверждает, что гадание и вещие сны помогают в жизни. Посмотрим.

Короче, нужно ехать в эту фирму, чтобы лишний раз не дразнить гусей… в смысле, Азадовского… Вот только чашку кофе выпрошу у Розы и поеду.

Однако когда я заглянула к ней, то застала там того же Азадовского, который за что-то Розу отчитывал. Видно, встал сегодня не с той ноги, вот и цепляется ко всем подряд.

Меньше чем через час голодная и злая я приехала на улицу Скабичевского.

Место показалось мне знакомым.

Дом номер семь оказался на углу. Я заглянула за угол. Улица Скабичевского пересекалась здесь с улицей Панаева. Неудивительно, что я узнала это место – ведь на улице Панаева находилась химчистка «Белый лотос»…

Да вот же она, та самая химчистка!

Она тоже находилась на углу этих двух улиц, только вход в нее был со стороны улицы Панаева. А еще там была подворотня и открытая железная калитка…

Я не удержалась и вошла в эту калитку.

В конце концов, кейтеринговая фирма никуда не денется, и Азадовский подождет.

За калиткой был просторный двор, где находилось несколько гаражей и детская площадка. А еще в этот двор выходили задние двери той самой кейтеринговой фирмы, куда меня послал Азадовский, и злополучной химчистки.

Задние двери «Белого лотоса» были открыты, около них стоял голубой микроавтобус с нарисованным на борту огромным белым цветком и названием фирмы «Белый лотос».

Я машинально отметила, что цветок на автобусе как раз такой, какой я видела во сне – и по виду, и по размеру.

Двое парней в голубой униформе выгружали из микроавтобуса одинаковые пакеты (должно быть, с вычищенной одеждой) и заносили в двери химчистки. Ну да, здесь только приемный пункт, а чистят вещи где-то в другом месте…

Оба парня зашли в химчистку. Возле автобуса никого не было. Я тихонько подошла к нему.

Задняя дверь автобуса была распахнута, я увидела еще несколько пластиковых пакетов с вещами. Взяла один из них – внутри было аккуратно повешенное на плечиках вечернее платье.

Я подняла это платье перед собой, так что оно закрывало меня от посторонних, и вошла в химчистку.

Внутри был длинный полутемный коридор, и я пошла по нему, прикрываясь платьем.

Навстречу мне попалась какая-то озабоченная женщина средних лет, в такой же голубой униформе.

– Куда ты это несешь? – проговорила она раздраженно. – Новенькая, что ли? Вон туда, налево! – и она показала мне на открытую дверь.

Я пробормотала что-то неразборчивое, пошла в указанном направлении.

За дверью была большая комната, где на подвешенной к потолку штанге висели платья и костюмы в пластиковых мешках. Я повесила туда же принесенное платье и огляделась.

Сбоку, на отдельной стойке, висело несколько комплектов голубой униформы с логотипом химчистки – белый лотос на голубом фоне. Ясно, свою униформу они тоже отправляют в чистку…

Я торопливо вытащила один комплект и натянула на себя, поверх своей одежды. Получилось неудобно и некрасиво, но ничего, сойдет. По крайней мере, какая-то маскировка.

Я снова выскользнула в коридор и огляделась.

Мимо прошли те двое парней, которые разгружали микроавтобус. Они шли к выходу, негромко разговаривая, я же направилась в противоположную сторону.

К счастью, навстречу мне никто не попался.

Я дошла до конца коридора и вошла в открытую дверь.

Здесь была обычная офисная комната, пара столов с компьютерами, несколько стульев и металлический стеллаж с документами.

И снова – ни души.

Странно, куда же подевались все работники химчистки посреди рабочего дня? И двери все нараспашку – заходи, кто хочешь, бери, что хочешь… Ну, и порядки у них.

И еще одна странность привлекла мое внимание. Комната, где я оказалась, показалась мне удивительно знакомой.

Но я же здесь никогда прежде не была!

Я шагнула в сторону…

И увидела на стене за стеллажом настенный календарь. На нем был изображен заросший ряской тенистый пруд, а в пруду плавали белые цветы, белые лотосы. Куда же без них-то…

И тут я вспомнила, где я видела эту комнату.

Я видела ее во сне, в сегодняшнем сне, я попала в эту комнату, когда гналась за карликом с собачьей головой, который украл у Азадовского жезл Эхнатона.

Только в том сне на стене висела настоящая большая картина, а здесь – обычный календарь. Ну да, настенный календарь уместнее в помещении химчистки, чем подлинная живопись!

Ну надо же, до чего эта комната похожа на приснившуюся! Просто мистика какая-то!

А что, если снять календарь со стены?

И я его сняла.

А под календарем…

На стене под календарем, как во сне, была панель с цифрами от нуля до девяти.

Я попятилась, не веря своим глазам, и на всякий случай ущипнула себя за руку – может быть, я опять сплю и мне это снится? Ведь не может быть, чтобы наяву с такой точностью повторялся сон!

Было так больно, что слезы выступили на глазах. Значит, не сплю.

Я уставилась на панель с цифрами.

Если все в этой комнате точно такое, как во сне, значит, и шифр такой же? И если я его наберу, откроется потайная дверь?

Я стала судорожно вспоминать, какой шифр набрала женщина в моем сне. Говорила уже, что память у меня весьма избирательна, помню массу ненужных, казалось бы, вещей, а вот нужное из головы выветривается быстро.

Так, первой цифрой, кажется, была четверка, а вот что дальше?

Кажется, потом была восьмерка… еще девятка…

Я попробовала первую комбинацию, которая пришла в голову – 4897.

Ничего.

Попробовала еще один вариант – 4879.

Снова ничего.

Попробовала 4798…

На этот раз внизу табло замигала красная лампочка.

Вот черт, наверное, здесь предусмотрен контроль, если трижды набираешь на табло неверную комбинацию, сработает сигнализация… сейчас завоет сирена или случится еще какая-нибудь неприятность…

Я машинально схватила календарь, чтобы повесить его на место. Хотя какой в этом смысл? Если меня здесь поймают, безразлично, будет ли календарь на стене…

Так же машинально я скользнула взглядом по календарю. И увидела кое-что странное. Более чем странное.

Наверху, над картинкой, где обычно пишут, на какой год рассчитан календарь, вместо текущего года, 2022, было написано какое-то странное число – 4579.

Бред какой-то!

Мне захотелось вслед за выдающимся поэтом воскликнуть: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» Это Михаил Филаретович часто его цитировал, мне давал читать, пытался, в общем, приохотить меня к поэзии.

Скажу сразу, застряла я на школьной программе, а если честно – на Пушкине, из Лермонтова только про парус одинокий помню. Да еще про сосну, которая в пальму влюбилась.

Так что ничего у Михаила Филаретовича не получилось, только цитаты какие-то в голову запали.

Но я отвлеклась, и зря, потому что время дорого, сейчас кто-нибудь войдет, и мало мне не покажется.

Может быть, это какое-то другое летоисчисление, не европейское, не христианское…

И тут у меня мелькнула свежая мысль. Даже не мысль – а неожиданный, инстинктивный порыв.

Я набрала на табло это число – 4579.

И тут же красная лампочка перестала мигать, внутри табло что-то щелкнуло, и, точно так же, как во сне, стеллаж с документами отъехал в сторону, как дверь купе, и за ним открылся темный проем, уходящий в неизвестность.

Я шагнула вперед, как будто бросилась в прорубь.

За спиной у меня раздалось негромкое гудение, и стеллаж встал на прежнее место.

Я осталась в полной, непроглядной темноте.

Так я стояла, наверное, полминуты, пытаясь осознать, где я нахожусь, на каком свете и во сне или наяву.

Во всяком случае, все эти совпадения с недавним сном были слишком удивительными, чтобы быть правдой.

С другой стороны, я ущипнула себя за руку и почувствовала боль – значит, я не сплю…

И где я сейчас нахожусь?

В том сне, по следам которого я сейчас иду, пройдя через потайную дверь, я оказалась в огромном зале, среди удивительных звероголовых созданий. Что, если и сейчас…

Нет, все же у всякой фантазии должны быть какие-то границы!

В любом случае дольше стоять в кромешной темноте не имело смысла.

Я на ощупь нашла свой телефон, включила подсветку и посветила перед собой.

Я находилась в узком коридоре, уходившем в темноту и неизвестность.

Стоять на месте было страшно, и я пошла вперед, освещая путь телефоном.

Вскоре коридор повернул налево, и я увидела впереди неплотно прикрытую дверь, из-под которой пробивался узкий луч света. И оттуда же доносились приглушенные голоса.

Я подошла к этой двери, остановилась, перевела дыхание и осторожно заглянула в щелку.

Я была готова ко всему – даже к тому, что увижу там, за дверью, огромный зал со сводчатыми потолками, освещенный десятками пылающих факелов. Огромный зал, заполненный толпой монстров с головами зверей и невиданных насекомых…

Но нет, до этого все же не дошло, хотя то, что я увидела, тоже было непривычно и удивительно.

За дверью был зал заседаний, как будто перенесенный сюда из советских времен. Просто как в кино показывают – ряды обитых бархатом стульев, сцена с трибуной и длинным столом президиума, только скатерть на столе не красная, а золотистая в черную полоску, и над этим столом – полотнище золотистой ткани, на которой начертано несколько египетских иероглифов, и еще – вполне привычные арабские цифры, складывающиеся в число 4579.

Ну да, это ведь то же самое число, которое было напечатано на календаре с белыми лотосами! То самое число, которое помогло мне открыть потайную дверь!

Еще на сцене была высокая позолоченная тумба, на которой стоял бюст… не основателя марксизма-ленинизма, а бритоголового египтянина с вытянутым лицом и узкой накладной бородкой.

Я так подробно описываю этот зал, потому что он отчетливо отпечатался в моей памяти. Но он вовсе не был пуст, в нем было много людей. Большая часть сидела в зале – здесь были и молодые люди, и старые, и средних лет. Были мужчины и женщины. Одеты они были обычно – костюмы, платья на женщинах, ничего выдающегося. Но во внешности у всех этих людей было что-то неуловимо общее – смуглые гладкие лица, широко расставленные глаза…

Несколько человек сидели в президиуме – две женщины и три мужчины. И еще один человек стоял на трибуне и говорил низким, хрипловатым голосом.

– Вы все знаете, почему сегодня мы собрались в этом зале. У нас появилась надежда на возрождение…

По залу прокатился радостный гул, в котором отчетливо слышалось слово «возрождение».

Оратор переждал этот шум, оглядел зал и продолжил хорошо поставленным голосом:

– Вы знаете, что этот год, четыре тысячи пятьсот семьдесят девятый по нашему древнему летоисчислению – особый, необыкновенный год. По пророчеству нашего великого царя и первосвященника Салитиса, – при этом оратор почтительно взглянул на египетский бюст, – этот год будет годом, когда наш древний, великий народ гиксосов вернет себе утраченную славу и могущество…

По залу снова пробежала волна оживления.

Ага, вот откуда цифры! Оказывается, эти люди живут по другому исчислению. Это было бы смешно, если бы я не знала твердо, что они опасны, очень опасны.

– Тысячи лет назад наши предки правили величайшей державой древности, Египтом. Наши цари, начиная с великого Салитиса, повелевали десятками народов. Правители Ассирии и Вавилона повиновались им, приносили им дань. Сейчас наш народ находится в упадке. Нас осталось мало, мы рассеяны по городам и странам мира, мало кто из нас помнит древний язык, мало кто из нас помнит былое величие гиксосов. Но это изменится!

Оратор сделал выразительную паузу, горделиво оглядев зал и убедившись, что все внимательно слушают его.

– И вот этот год наступил – и мы узнали, что великая святыня, священный жезл появился из небытия! Много лет никто не знал, где он находится – и вот его привезли из Англии… Случайно ли, что это произошло именно сейчас? Нет, не случайно! Это подтверждает справедливость пророчества Салитиса! Жезл вернулся сейчас, чтобы мы обрели наконец долгожданное могущество!

В зале снова поднялся радостный гомон, в котором слышались отдельные выкрики:

– Когда же? Когда же?

– Я понимаю ваше нетерпение! – воскликнул оратор. – И я хочу ответить на этот закономерный вопрос прямо и честно. Совсем скоро! Уже завтра!

Вдруг посреди зала вскочил приземистый мужчина с густой черной бородой и воскликнул:

– Это ложь! Я знаю, что попытка завладеть жезлом была и что она провалилась!

Точно, была, усмехнулась я про себя, и провалилась, потому что я тут подсуетилась. Ну, не одна конечно, с Игорем… кстати, я вдруг поймала себя на мысли, что по нему соскучилась. Опять же собачка такая славная… Но не могу же я просто позвонить и сказать как есть, это неудобно. Еще подумает, что я за ним бегаю.

Тут я спохватилась, что думаю не о том и что так можно что-то важное прозевать, и отогнала посторонние мысли.

– Это была неудачная попытка! – отвечал оратор. – Наши братья попытались использовать посторонних людей, профессиональных воров, которым нет дела до священных интересов нашего народа. И эта попытка действительно была неудачной. Но тогда я сам взялся за дело… известно же, что если хочешь, чтобы дело было сделано, делай его сам!

Он опять сделал выразительную паузу и продолжил:

– Мы провели большую работу… Для начала при помощи древней магии мы устранили директора музея, в который привезен жезл, и поставили на его место человека, которого легко подкупить. И мы подкупили его, так что уже завтра жезл станет нашим!

Вот оно что, подумала я. Эти заговорщики не только убили Михаила Филаретовича, они еще и подкупили Азадовского!

А что, в это я запросто поверю, до чего же противный тип. Не зря он мне так не нравится!

– Уже завтра директор музея передаст нам жезл. Это будет легко сделать во время церемонии открытия выставки, когда в музее будет много посторонних людей.

– Как вы это сделаете? – снова подал голос недоверчивый бородач. – Кражу сразу заметят…

– Наши мастера изготовили точную копию жезла, и новый директор заменит настоящий жезл на эту копию, а подлинный артефакт передаст мне там же, на этой церемонии.

Присутствующие тихо переговаривались.

Оратор снова оглядел зал и наконец произнес:

– Я клянусь своей кровью, древней кровью гиксосов, что древняя святыня будет нашей!

Он извлек из-под трибуны, на которой стоял, длинный серповидный нож, украшенный резьбой, и поднял его над головой:

– Клянусь этим кхопешем, боевым серпом, древним оружием наших предков, клянусь своей кровью!

С этими словами он полоснул серповидным ножом по левой руке. На трибуну закапала кровь. Да, что ни говори, а этот человек умеет использовать театральные эффекты!

– Пройдет совсем немного времени, и мы снова соберемся здесь, чтобы увидеть священный жезл и убедиться в его могуществе!

Оратор поднял руки над головой. В зале зааплодировали, потом присутствующие начали подниматься и направились к той двери, за которой я притаилась.

Я спряталась за дверью, а когда люди, оживленно разговаривая, начали выходить в коридор, смешалась с ними и незамеченной покинула помещение «Белого лотоса».

Только теперь я вспомнила, зачем меня собственно послал сюда Азадовский, и отправилась в соседний дом, в офис кейтеринговой фирмы «Карлик Нос». Форму сняла во дворе и выбросила в урну.

В офисе фирмы я проверила завтрашнее меню, подписала его, взяла копию для Азадовского. На завтрашнее мероприятие нам пообещали прислать несколько ящиков шампанского, легкие закуски, двух официантов и всю необходимую посуду.

Заканчивая разговор, я спросила менеджера фирмы, что они хотели сказать ее названием. «Карлик Нос»… я, конечно, помню сказку Вильгельма Гауфа, но как-то это странно звучит.

– Ну, наверное, те, кто придумал такое название, имели в виду, что наши сотрудники маленькие, незаметные люди, что они заняты только тем, что носят напитки и закуски… кроме того, Карлик Нос был великолепным поваром…

И хоть он улыбнулся своим словам, все равно это прозвучало как-то неубедительно, но не это меня занимало. Все это время я не могла отделаться от мысли, что завтра, во время этой самой презентации, которую мы готовим, Азадовский подменит подлинный жезл на копию и отдаст настоящий артефакт заговорщикам… и неужели это сойдет ему с рук? Тогда получится, что Михаил Филаретович умер напрасно…

* * *

Эти мысли мучили меня всю обратную дорогу, и прежде чем вернуться в музей, я завернула в соседний переулок, вошла через служебный вход в театр и прошла в реквизиторскую.

Бруно Мартинович что-то мастерил за своим рабочим столом, попугай, нахохлившись, сидел у себя в клетке и заметно скучал. При моем появлении он всплеснул крыльями и выкрикнул:

– Вбегает взволнованная Мар-рья Петр-ровна!

– Сам ты Марья Петровна… – отмахнулась я. – Нахватался здесь, в театре, всякого-разного…

Бруно Мартинович оторвался от своей работы и улыбнулся:

– Рад вас видеть. Но по вашему лицу вижу, что Роберт прав – вы действительно взволнованы. Что-то случилось?

И я с порога выложила ему все, что видела и слышала в «Белом лотосе».

– Значит, они считают себя гиксосами? – удивленно протянул Рейхель, когда я закончила свой рассказ.

– Да, если я правильно запомнила это слово…

– Правильно, правильно… гиксосы – это название племен, которые завоевали Древний Египет во времена Среднего Царства. Само их название – гиксосы – по-египетски означает «цари-пастухи». Видимо, среди гиксосов были разные племена семитского происхождения, населявшие в глубокой древности Сирию и Палестину, – амореи, хурриты и хетты. Они владели новым, незнакомым египтянам оружием – серповидными обоюдоострыми мечами или боевыми серпами – они назывались кхопеш…

– Да, тот человек показывал такой меч и упоминал это слово! Таким ножом он порезал себе руку…

– Кроме того, у них были кольчуги, металлические шлемы, новый тип составных луков, а главное – боевые двухколесные колесницы. Все это помогло им разбить египетскую армию и создать собственное царство, просуществовавшее около двухсот лет. Первым царем гиксосов был Салитис…

– Да, он упоминал это имя!

– Но потом египтяне сумели восстановить свое правление, а иноземцев – гиксосов убили или изгнали. Так что, по мнению большинства ученых, от этого народа почти ничего не осталось, кроме небольшого числа статуй и барельефов, а также оружия и способов ведения войны, которые переняли у них египтяне. Со времен царей-пастухов боевые колесницы стали одной из основных ударных сил египетской армии. Кроме того, остались руины их главного храма, который назывался «Храм Белого лотоса»… Какому божеству в нем поклонялись, не удалось выяснить.

– Белого лотоса?! – воскликнула я. – Теперь понятно, почему они так назвали фирму, где устроили свой штаб!

– Да, понятно. Но повторяю – от гиксосов ничего не осталось.

– Но тем не менее те люди, которых я видела в «Белом лотосе», считают себя гиксосами.

– Скорее всего, они заблуждаются. Но это не делает их менее опасными. Вообще, те люди, которые считают, что имеют какие-то преимущества перед остальными за счет своего происхождения, своей национальности или религиозной принадлежности, за счет цвета кожи или классового происхождения, короче, за счет того, к чему не приложили собственный труд и талант – опасные и вредные создания, и их действия всегда оборачиваются большими неприятностями, а то и очень большой кровью…

– Вот именно! И их предводитель заявил, что уже завтра он получит жезл Эхнатона!

– Этого никак нельзя допустить! Жезл – могущественный артефакт, и в руках неумелых, а главное – недобрых людей он может представлять большую опасность…

– Что же нам делать?

– Ну, то, что вы узнали об их планах, уже дает нам некоторые преимущества. Но нужно эти преимущества использовать с умом… кстати, я тут в своей мастерской сделал одну вещицу, которая может вам пригодиться…

С этими словами он протянул мне продолговатый сверток в плотной упаковочной бумаге.

– Что это?

– Дома посмотрите!

Да какое там дома! Нас продержали в музее до самого вечера, так что я опасалась, что Алюня дома помрет с голоду. Она звонила и жаловалась на судьбу, так что я разрешила ей заказать еду из ресторана и сказала, где у меня спрятано немного налички. Не забыть завтра придумать новое место.

Хотя придя вечером домой, я поняла, что перепрятывать нечего. Зато стол ломился от еды, и Алюня была весела, как птичка, и пела жизнеутверждающие романсы: «Я вся горю, не пойму отчего», и в таком роде.

* * *

В тот же день, когда на Мемфис опустились вечерние сумерки, молодой фараон в одиночестве сидел на просторной террасе в своих покоях. Он не велел меджаям никого пускать к себе и раздумывал, как дальше вести огромный корабль государства, как покончить с влиянием жрецов. Ведь они пронизали всю государственную машину, заняли все ключевые посты… Если продолжить сравнение государства с кораблем, то жрецы – это ракушки, облепившие его днище и тормозящие движение корабля…

Опытные мореходы время от времени очищают днище от таких ракушек… значит, и ему следует…

Вдруг он заметил движение в дальнем конце террасы.

Подняв голову, увидел приближающегося человека, закутанного в темный плащ.

– Кто ты? – испуганно вскрикнул фараон. – Как ты сюда проник? Я ведь велел меджаям никого не впускать!

Страшная мысль посетила его: наверное, это наемный убийца, подосланный жрецами…

– Не бойся меня, владыка! – С этими словами человек сбросил плащ, закрывавший его лицо, и фараон увидел смуглое лицо, словно обожженное солнцем пустыни.

Лицо того человека, который только что спас его от спровоцированного жрецами бунта.

– Кто ты? – проговорил фараон почтительно. – Ты – бессмертный бог?

– Нет, я человек, но не житель Египта, и вообще, не житель известных тебе земель…

– Откуда же ты? Из таинственных стран, лежащих к востоку от Месопотамии? Или с одного из островов, что лежат в Океане, западнее Каменных Ворот?

– Нет, владыка. Тебе трудно будет понять мои слова…

Он понизил голос и запрокинул голову, мечтательно глядя на небо, которое усыпали мириады сверкающих, переливающихся звезд, и взволнованно заговорил:

– Видишь ли ты эти звезды, властелин? Они кажутся маленькими, как светляки – но это только потому, что они бесконечно далеки от нас. На самом деле каждая из этих звезд огромна и пламенна, как Солнце, а многие – гораздо больше Солнца… и как Земля греется и цветет в благодатных лучах Солнца, так и другие планеты живут и процветают в лучах других звезд, других солнц…

– Ты говоришь непонятно, – перебил его фараон.

– Тебе трудно понять мои слова, но просто выслушай и поверь. Я вместе со своими братьями прилетел с одной из таких далеких планет. Мы долго летели через бесконечный мрак пространства, чтобы увидеть вашу планету, вашу Землю. Мы увидели ее – и поняли, что она прекрасна, но люди, населяющие ее, еще глупы и неразвиты, как малые дети. Прости мои слова, властитель, но это так и есть. И вот мы решили помочь вам пройти предстоящую трудную дорогу. Мы уже много столетий живем на вашей земле и научили вас орошать поля, возделывать пшеницу и ячмень, строить дома из камня…

– Значит, ты все же бессмертный, всемогущий бог! Ты и твои братья…

– Нет, мы не боги! Хотя и не люди… Сейчас я принял человеческий облик, но сделал так лишь для того, чтобы не испугать тебя, ибо собственный мой вид слишком непривычен для человеческого взора.

– Но ты сказал, что вы живете уже многие сотни лет… значит, вы бессмертны!

– Нет, мы просто победили многие болезни и саму старость. Придет время – и вы тоже будете жить так же долго. Но позволь мне продолжить… С тех пор, как мы прилетели на Землю, многие из моих братьев вернулись на родину, некоторые умерли – да, мы все же смертны, хотя и живем гораздо дольше вас. Сейчас я остался один – и скоро мне тоже придет время покинуть Землю. Но до этого я должен еще кое-что успеть. За прошедшее время мы многому научили вас – но те люди, которым мы вручили свои знания, использовали их к своей пользе. Они прибрали к рукам власть и богатства…

– Это жрецы!

– Да, это жрецы. Так что теперь я пришел к тебе, чтобы помочь справиться с их всевластием. Благодаря моей помощи ты уже пошатнул их власть – но она еще велика. У жрецов много слуг, много сторонников. Повсюду у них есть свои глаза и уши. Ты должен обновить государственную машину, должен поставить на важные посты своих людей… Я скоро покину тебя…

– О прошу, останься!

– Мне придется. Такова воля высшего разума. Но я оставлю тебе тот жезл, который сегодня помог тебе справиться с жрецами. Он еще не раз поможет тебе – и он же поможет в случае крайней необходимости услышать мой голос. Ты молод и полон жизни. В твоих руках огромная власть. Используй эту власть, используй свою силу и молодость, чтобы победить жрецов и привести Египет к процветанию…

* * *

Утром я прихватила с собой вечернее платье, которое купила не так давно, всего пару раз и надела, тщательно наложила макияж и отправилась на работу. Великий день настал.

Сразу было ясно, какую большую роль Азадовский придает будущей презентации. Он даже купил новую дорогущую кофемашину. Надо же, а мы его упрашивали…

Перед началом презентации он собрал всех сотрудников, оглядел и начал отдавать распоряжения – кто за что будет отвечать. При этом меня он старательно обходил взглядом.

Когда уже все получили инструкции, я напомнила о себе:

– А меня вы не забыли?

– Нет, конечно. Вы, Карасева, ездили вчера в кейтеринговую фирму, вот вы сегодня встретите их представителей и проследите, чтобы с этой стороны у нас был полный порядок.

– Я все-таки научный сотрудник, искусствовед! – возмутилась я для вида. На самом деле его распоряжение отлично вписывалось в мои планы. Точнее, в наши с Сорокой. То есть с Игорем.

Ну да, забыла сказать, еще вчера я позвонила Вадику и поинтересовалась насчет Игоря – дескать, не занят ли он, а то мне нужна его помощь.

– Ну, не знаю… – заважничал этот нахал, – в прошлый раз он мне был услугу должен, потому и помог, а теперь уж…

– У меня денег нет! – предупредила я. – Так что ты ему передай, а если он не позвонит – я пойму, своими силами как-нибудь обойдусь.

Игорь перезвонил через пять минут, что я посчитала хорошим знаком.

Сейчас Азадовский не удостоил меня ответом, только выразительным взглядом показал все, что обо мне думает.

Я же в ответ взглянула на него совершенно невинно, чтобы он, не дай бог, не догадался, что я думаю о нем. Ну, погодите, Арсений Павлович, я не я буду, если не сорву все ваши планы!

Как раз в это время подъехала машина из фирмы «Карлик Нос».

Двое рослых парней ловко выгрузили ящики с шампанским и коробки с закусками, перенесли все это в подсобку, которую я им показала, и там же переоделись в униформу официантов.

Тут настал мой час.

– Мальчики, – проговорила я игривым тоном, – вам весь вечер работать, не хотите ли выпить кофейку?

– Я кофе не пью! – заявил один из них. – У меня от кофе бессонница.

– Кофе – это можно! – оживился второй.

Ладно, они сами решили стоящую передо мной дилемму – кем из них пожертвовать…

Я сварила ему чашку эспрессо (заодно опробовала новую кофемашину) и незаметно капнула туда капельку раствора из той ручки, которую дал мне Сорока. Такая, знаете, маленькая ручка, только она не пишет. А если кнопочку нажать – то капелька покажется. И на чашку вполне одной капли хватит. И на вкус совершенно не влияет.

Парень в два глотка выпил кофе и похвалил.

Потом он вместе со своим напарником стал готовить реквизит для сегодняшней презентации. То есть доставать и перетирать бокалы, вытаскивать из ящиков бутылки, раскладывать по тарелочкам бутерброды и остальные закуски…

Я настороженно следила за ним.

Неужели состав не подействовал?

До начала презентации оставалось уже меньше часа.

И тут, наконец, любитель кофе побледнел, смущенно взглянул на меня и тихонько спросил:

– Я извиняюсь, а где у вас туалет?

Я показала ему, и как только он скрылся за дверью, постучала условным стуком в комнату, где прятался Игорь.

– Ну что? – спросил он, выглянув.

– Сидит, – ответила я лаконично. – Это надолго?

– Часа на два гарантированно!

Игорь уже был переодет в униформу официанта.

Немного выждав, он отправился в подсобку и включился в подготовку к мероприятию.

На недоуменный взгляд второго официанта он ответил:

– Меня прислали вместо Василия. Ему что-то поплохело.

Напарник только пожал плечами: в кейтеринговой фирме люди работают только на выезде и мало знают друг друга.

К пяти часам, когда было назначено начало презентации, в главном зале музея было уже людно.

Наш музей, как я уже говорила, не из самых крупных и к такому скоплению посетителей не привык. Но сегодняшнее мероприятие было заметное – как-никак выставка древних и ценных египетских артефактов, некоторые из которых впервые представлены широкой публике. Так что к нам приехало много известных и заметных людей, чиновников из городской администрации, представителей научных и общественных организаций.

Ну и само собой, как мухи на мед, слетелись представители прессы.

А еще… еще среди гостей я увидела Вадика Семечкина.

То есть в том, что он пришел, не было ничего удивительного – я ведь его сама пригласила, но вот как он выглядел…

Вадька был в смокинге!

Вы можете себе представить?

Удивительно, где он его раздобыл? Я вообще не думала, что бывают смокинги такого размера! Потому что бегемоты ведь по музеям не ходят.

Я протиснулась к нему через толпу и тихонько проговорила:

– Вадик, ты просто неотразим! А можно тебя спросить, где ты достал смокинг?

– Где-где, – отмахнулся Вадик. – Напрокат взял!

А я вспомнила свой сон. Там тоже был многолюдный прием, и Семечкин в смокинге…

Не хватало только хамелеона на лацкане.

И что вы думаете? Стоило мне о нем подумать, как я увидела Люцифера. Он высунул голову из-за пазухи.

– Ну ты даешь, Семечкин! – возмутилась я. – Зачем ты Люцифера с собой взял? У нас же все-таки художественный музей, а не зоологический!

– Ему очень хотелось посмотреть выставку, – вздохнул Вадик, – сказал, что ни за что меня не простит, если я его не возьму…

– Если он сбежит – нипочем его тут не найдешь! – предупредила я.

– Чего это он сбежит? – насупился Вадик. – Он мне слово дал, что будет вести себя хорошо.

Я хотела высказать ему все, что думаю о безответственных и доверчивых хозяевах экзотических животных, но тут публика начала дрейфовать к импровизированной сцене, где под плакатом, извещавшим, что в нашем музее открывается выставка, стоял директор и стучал пальцем в микрофон.

* * *

Азадовский убедился, что самые важные гости прибыли, взглянул на часы и объявил церемонию открытой. Рассказал о важности выставки, сообщил, что Древний Египет действительно очень древний (открыл Америку), поблагодарил высокопоставленных гостей за то, что они почтили музей своим присутствием, и подал знак официантам.

Захлопали пробки, полилось шампанское, и оба официанта приступили к выполнению своих обязанностей.

Наступил решающий момент. Я достала из сумочки пудреницу, в которой было миниатюрное переговорное устройство, полученное от Игоря, и тихо проговорила: «Начали!»

Игорь услышал мой сигнал и незаметно переместился к двери в зал с египетской экспозицией. Я же подхватила Вадика под ручку и вывела его в коридор. Очень удачно, что Вадька такой толстый: за ним меня совершенно не было видно.

Здесь была вторая дверь в выставочный зал, которую Игорь заранее открыл.

Мы проскользнули в зал и оказались среди древних саркофагов и статуй. В самом центре зала, на квадратном постаменте, лежал жезл, изогнутый вопросительным знаком. Вокруг него мерцали голубые огоньки электронной сигнализации, которая должна была сработать при малейшем нарушении периметра.

– Мы на месте! – проговорила я в пудреницу.

– Пока все спокойно, – раздался голос Игоря в моем ухе, куда я вставила микрофон. – Но действуйте быстро.

Мы подошли к постаменту с жезлом. Вадик достал из-за пазухи планшет, включил его, запустил программу.

– Ну вот, – проговорил он вскоре, – я отключил сигнализацию. Действуй…

Действительно, голубые огоньки погасли.

Я протянула руки к жезлу, дотронулась до него…

И ничего не почувствовала. От жезла не исходило ожидаемое ощущение древней, безграничной силы, о котором мне говорил Бруно Мартинович. Не посетили меня и видения иного мира.

– Давай быстрее! – поторопил меня Вадик. – Сигнализация отключена только на тридцать секунд!

– Это не тот жезл! – проговорила я, убирая руки. – Азадовский его уже подменил.

– Тогда быстро выходите! – прозвучал голос Игоря. – Сворачиваем операцию!

– Нет, подожди еще немного…

Я повернулась к Вадику.

– Азадовский не выносил жезл отсюда, иначе на камерах было бы видно. Он спрятал его где-то здесь, в этом зале.

Зал был большой, в нем было множество экспонатов. Как здесь найти небольшой предмет?

– Постой-ка… – Вадик подошел вплотную к поддельному жезлу, направил на него свой планшет, что-то сделал на экране, потом отступил и принялся водить своим планшетом по сторонам, как миноискателем.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Ведь этот жезл такой же формы и такого же размера, как настоящий?

– Ну да, иначе его не спутаешь с ним. Эти гиксосы хорошо постарались, что и говорить.

– И тоже металлический.

– Ну да.

– Значит, у него должна быть такая же конфигурация магнитного поля. Я его попытаюсь найти…

– Ну что там у вас? – раздался у меня в ухе тревожный голос Игоря.

– Мы работаем!

– Давайте быстрее!

– Не подгоняй…

Вадик ходил по залу расширяющимися кругами, держа перед собой планшет. Он прошел мимо погребальной ладьи, мимо статуи сидящего писца с папирусным свитком в руках, мимо богини с головой львицы. Он остановился в растерянности.

– Не могу найти… видимо, он все же вынес жезл отсюда. Или просто чувствительности прибора не хватает…

– А ты смотрел вон там, в углу? – Я показала на дальний угол зала, укрытый за гранитной стелой с загадочной надписью.

– Ах да, туда я еще не заходил… – Вадик обогнул стелу, я последовала за ним. В темном углу находился большой расписной саркофаг.

Вадик остановился, еще немного поводил планшетом и уверенно кивнул:

– Это здесь!

Мы с двух сторон ухватили крышку саркофага и с большим трудом сняли ее. Я порадовалась, что этот саркофаг деревянный, а не каменный – так бы мы его не смогли открыть.

Я заглянула внутрь…

И увидела жезл. Золотой жезл, украшенный росписью, изогнутый, как знак вопроса. Ну да – с ним связано столько вопросов…

Я взяла жезл в руки – и тут же почувствовала исходящую от него силу, силу и власть. В какой-то момент мне даже показалось, что я перенеслась в другой мир, мир, полный удивительного, многоцветного сияния, полный того, чему нет названия на нашем языке… ни на одном из человеческих языков. Как там говорил Бруно Мартинович? Зеленая могила, красное дыхание, гибкий смех…

– Ну что, этот настоящий? – озабоченно спросил Вадик.

Я только кивнула – горло у меня перехватило от волнения. Я с трудом сумела вернуться в реальность, в привычный мир…

– Ну, тогда давай скорее…

Я положила жезл на край саркофага, открыла свою сумочку и достала из нее то, что накануне передал мне Бруно Мартинович. То, что он сделал в своей мастерской театрального реквизита.

Это была копия того же жезла, очень искусно выполненная, но разделенная на две части – иначе она не поместилась бы в моей, довольно большой сумке. И так уже Роза Витальевна на нее покосилась – дескать, платье у тебя красивое, новое, сидит хорошо, а сумка к нему совершенно не подходит…

Я торопливо соединила обе части, туго завинтила их и положила собранный жезл на место настоящего, на дно саркофага. Все-таки Бруно Мартинович большой мастер своего дела. Будем надеяться, что Азадовский ничего не заметит.

Мы поставили крышку саркофага на прежнее место.

Теперь оставалась только последняя задача – куда деть настоящий жезл?

Вынести его из зала нельзя – его могут заметить.

Значит, нужно спрятать его где-то здесь… причем так спрятать, чтобы его никто не нашел.

Я огляделась по сторонам.

– Что там у вас? – прозвучал голос Игоря. – Пора заканчивать!

– Мы уже почти закончили!

И тут я увидела статую сидящего писца. На постаменте была табличка с именем – писец Аменемхет, Среднее царство. То есть я, конечно, и прежде видела эту статую, но сейчас я заметила, что свиток в руках писца – полый внутри…

Вот он, идеальный тайник для жезла!

Я подскочила к статуе и засунула жезл внутрь свитка. Со стороны ничего не было видно.

– Все, дело сделано!

Мы выскочили из зала в коридор, закрыли за собой дверь и с независимым видом вернулись на презентацию.

Там пока все было по-прежнему.

* * *

Игорь все время держался поближе к Азадовскому (он не должен был пропустить момент, когда тот подменит жезл и передаст его представителю заговорщиков).

Я тоже прохаживалась среди гостей, незаметно приглядываясь к ним и прислушиваясь к разговорам.

Роза Витальевна надела свое самое нарядное платье, красное, между прочим, и сама раскраснелась от шампанского и от сознания важности момента.

Я подошла к ней и стала тихонько расспрашивать о гостях – кто есть кто. Она ведь всегда всех знает.

– Это – Скарабеева из Комитета по культуре, – шепотом сообщила мне Роза, указав глазами на женщину лет пятидесяти в синем костюме, – рядом с ней – Дубинский, известный меценат и коллекционер… там, возле колонны – Корюшкин из Департамента печати, блондинка, с которой он разговаривает – ведущая радиопрограммы…

Так она перечислила добрую половину присутствующих.

И тут в зале появился невысокий мужчина в хорошо сшитом сером костюме. Он немного прихрамывал и опирался на трость с изогнутым серебряным набалдашником. Лицо его украшала густая борода, однако, внимательно приглядевшись к нему и мысленно убрав бороду, я узнала того оратора, который выступал в тайной комнате, спрятанной в недрах химчистки «Белый лотос». Того самого, которому Азадовский собирался передать египетский жезл.

– А это кто? – шепотом спросила я Розу Витальевну.

– Это? – Она проследила за моим взглядом. – Ах, это – Гуковский… загадочный человек. Никто не знает, кто он такой и чем конкретно занимается, но все в один голос утверждают, что он очень, очень влиятельный персонаж!

– Вот как… – протянула я.

Тут же я перестроила свою траекторию так, чтобы пересечься с Игорем.

Он остановился и предложил мне бокал шампанского. Я взяла бокал и прошептала:

– Видишь человека с черной бородой возле дальнего окна?

– Ну, вижу.

– Это тот самый человек, о котором я говорила. Тот, который подкупил Азадовского.

– Понял! – Игорь внимательно пригляделся к бородачу.

Затем он, ловко лавируя среди людей, подошел к нему вплотную и предложил бокал.

Бородач отказался, Игорь чуть заметно дотронулся до его плеча и пошел дальше. Вскоре у меня в ухе снова зазвучал его голос:

– Порядок, я прицепил ему микрофон!

Надо же, как ловко он это сделал! Вот что хотите говорите, но я точно знаю – Гуковский ничего не заметил. Игорь – настоящий профи!

– Дорогая моя, – сказала, неслышно приблизившись, Роза Витальевна, – я, конечно, понимаю, что ты – женщина молодая, интересная, тебе у нас в музее и пары-то нету, одно старье, да вот еще Азадовский, так кому он нужен-то? Но все-таки официант – это тоже не вариант.

– Да с чего вы взяли? – искренне удивилась я.

– А с того, что ты таким взглядом на него смотришь…

Нет, как вам это нравится? А я еще эту занозу жалела, когда Азадовский ее уволить грозился!

Я издали следила за Азадовским и бородачом, но они не подходили друг к другу. Неужели они отменили операцию? Нет, не может быть! Ведь Азадовский уже подменил жезл, а фальшивый бородач обещал своим соратникам, что принесет его уже сегодня…

Тут Азадовский наконец подошел к двери выставочного зала, привлек общее внимание и объявил об открытии выставки египетских древностей.

Он широко распахнул двери, и все гости устремились в зал.

Азадовский, довольный, что снова оказался в центре внимания, распустил хвост, как павлин, и рассказал о выставке и о своей собственной роли в ее подготовке.

Большая часть зрителей столпилась вокруг жезла, о котором много писали и говорили средства массовой информации.

Сам Азадовский наконец закончил токовать и незаметно ускользнул в сторону. Гости рассматривали жезл, обмениваясь впечатлениями.

Я же внимательно следила за Азадовским и увидела, что он скользнул за гранитную стелу. В тот самый дальний угол зала, где находился расписной саркофаг.

И тут же я заметила, как следом за ним прошел мрачный бородач Гуковский. Если, конечно, это его настоящее имя.

Я снова достала пудреницу и тихонько проговорила:

– Внимание!

– Я за ними слежу! – ответил голос Игоря в моем ухе. – И микрофон, который я прицепил тому бородачу, тоже работает. Если хочешь, подключу тебя к этому микрофону.

– Давай!

Тут же у меня в ухе щелкнуло, и раздался хрипловатый голос, который я слышала в тайной комнате химчистки «Белый лотос».

– Ну что, вы приготовили его?

– Конечно, он здесь… – ответил Азадовский. – Помогите мне снять крышку…

Раздался негромкий скрип, и снова заговорил Азадовский:

– Вот он!

Дальше я услышала только сдавленное дыхание его собеседника. Очевидно, он взял в руки жезл. И я ожидала, что сейчас он зашипит, что это не то, что жезл поддельный, и назовет Азадовского мошенником, а может быть, даже ударит его.

Но ничего не случилось. Значит… значит, этот тип ничего не почувствовал! Значит, на него жезл не действует! Вот тебе и гиксосы, избранный народ!

– Как видите, я выполнил свою часть договора, – напомнил о себе Азадовский. – И хотел бы получить остальные деньги.

– Не беспокойтесь, вы их получите! – отозвался бородач.

– Когда? Вы же обещали расплатиться сразу, как только я передам вам жезл!

– Да не волнуйтесь вы так! Вы что, думали, что я приду на прием с чемоданом денег? Мы живем в двадцать первом веке, и наличными деньгами никто не пользуется! Вот вам номер телефона, вы позвоните по нему, и вам сообщат банковский счет на предъявителя, на который переведена остальная часть денег.

Затем снова раздался негромкий скрип – видимо, они поставили на место крышку от саркофага – и почти сразу из-за стелы, опираясь на трость, вышел Гуковский.

Ага, сообразила я, вот зачем ему понадобилась трость! Она наверняка разборная и полая внутри, и он спрятал в ней жезл!

Минуту спустя из-за стелы с вороватым видом вышел Азадовский и тут же устремился к кому-то из важных гостей.

Я поискала глазами Гуковского – но его и след простыл. Видимо, как только получил жезл, он ушел из музея – больше ему делать здесь было нечего.

Азадовский снова был в центре внимания, а я все думала о том, что только что услышала.

Фальшивый бородач дал ему номер телефона, по которому должны сообщить банковский счет…

Странный способ платежа. Хотя я-то откуда знаю, мне никто денег за воровство предметов искусства не платил.

С другой стороны, телефонный номер с чем-то ассоциировался… с чем-то важным и опасным…

Но после перенесенных волнений, после удачно проведенной операции голова у меня плохо работала, и я отложила эту мысль на потом. Додумаю ее завтра…

Тут ко мне подошел Вадик, а с другой стороны приблизился Игорь с подносом.

– Не хотите ли шампанского? – проговорил он тоном завзятого официанта.

– Шампанского! – радостно проговорила я и взяла с подноса два бокала, один тут же протянув Игорю. – У нас есть повод! Мы молодцы, мы провели все блестяще!

– Ой! – сказал вдруг Вадик, едва не выронив бокал. – Люцифер сбежал!

– Да он прячется, поищи получше, вон за лацканом!

Но наши поиски ни к чему не привели, очевидно, хамелеон был хозяином своего слова, сам дал – сам и взял, когда понадобилось. А тут, конечно, не удержался – столько всего интересного вокруг.

– Говорила я тебе, – зловеще начала я, но Вадька выглядел таким несчастным, что я только рукой махнула.

Минут двадцать мы высматривали хамелеона среди экспонатов, пока наконец мне не показалось, что писец Аменемхет (Среднее царство) весьма игриво мне подмигнул. Я все правильно поняла, не стала обижаться на писца, осторожно сняла с его головы прохиндея Люцифера и отдала его Вадику, который тут же заворковал нежно вместо того, чтобы наказать паршивца. Хотя как можно наказать хамелеона?

* * *

Презентация закончилась, гости разъехались.

Под самый конец появился второй официант – тот, которого я в самом начале вывела из игры при помощи чашки кофе. Он был бледен и смущен, и с виноватым видом стал помогать своему напарнику собирать посуду и наводить порядок.

Игорь к этому времени предусмотрительно переоделся и смешался с толпой.

Наконец порядок был наведен, и старший официант подошел к Розе Витальевне с выжидающим выражением на лице. Она сделала вид, что не понимает, и тогда он прямо сказал, что ждет чаевых.

Роза огляделась по сторонам в поисках Азадовского – своих денег у нее не было, и в любом случае она не собиралась из своего кармана платить официантам.

– Анна, – проговорила она, поймав меня за локоть. – Ты не видела Арсения Павловича?

– Видела, минут двадцать назад. Кажется, он ушел к себе в кабинет.

– Будь добра, позови его. Нужно расплатиться с официантами.

Я кивнула и отправилась в кабинет директора.

Мне все еще трудно было называть его кабинетом Азадовского, ведь там столько времени работал Михаил Филаретович…

Я подошла к двери кабинета и постучала.

Мне никто не ответил.

Я постучала громче – и снова никакого результата…

Неужели он уже ушел, никого не предупредив? За деньгами побежал, Иуда?

Я на всякий случай подергала ручку двери… и она поддалась.

Дверь не была заперта.

Я толкнула ее, приоткрыла дверь и заглянула в кабинет:

– Арсений Павлович, вы здесь?

За столом его не было.

Странно… неужели он все же ушел – и оставил свой кабинет открытым? Это на него нисколько не похоже…

Я еще раз удивленно оглядела кабинет…

И вдруг заметила ботинок, валяющийся сбоку от стола.

Коричневый мужской ботинок, красивый, дорогой, аккуратно начищенный. Ну да, такие ботинки были на Азадовском во время сегодняшней презентации…

Теперь я вообще ничего не понимала.

Он что, ушел домой босиком? Или переобулся?

Я вошла в кабинет, подошла к столу, чтобы лучше разглядеть злополучный ботинок…

И тут я увидела Азадовского.

Он лежал на полу по другую сторону стола, в неудобной и неестественной позе. Одна нога была подтянута к животу, другая – вытянута, и вот на этой ноге не было ботинка, только черный носок. Выходит, ботинок свалился с ноги и отлетел в сторону…

Я тупо разглядывала босую ногу и ботинок, и в голове у меня медленно шевелились глупые, неуместные мысли о том, какие ботинки носит Азадовский и какие носки.

Все остальные мысли были как будто отгорожены крепко закрытой дверью – мне на сегодня и без того было слишком много потрясений.

Но все же эта дверь наконец распахнулась, и я решилась взглянуть на лицо Азадовского.

Лицо было перекошено, как будто он увидел что-то ужасное, на губах выступила пена…

А рядом с ним на полу валялся телефон.

Это мне что-то напомнило…

Ах, ну да – так же, в такой же позе домработница нашла мертвого Михаила Филаретовича. И тоже рядом с ним валялась телефонная трубка.

А чуть позже Алиса, протеже Азадовского, потеряла сознание, позвонив по загадочному номеру, который, как выяснилось, принадлежал «Белому лотосу»…

Я и сама позвонила по этому номеру и только чудом не пострадала… даже сейчас, только вспомнив тот голос, я почувствовала тошноту и головокружение…

И тут же я вспомнила подслушанный разговор Азадовского с Гуковским, человеком из «Белого лотоса».

Тот дал Азадовскому номер телефона, по которому должны были продиктовать номер банковского счета на предъявителя…

Как бы не так! Он наверняка дал Арсению Павловичу тот самый номер, по которому гипнотический голос произносил странные и страшные заклинания, заклинания, которые убили Михаила Филаретовича и лишили сознания Алису. Значит, жадность одолела Азадовского, не смог дождаться конца приема, вот и позвонил. А оттуда ему – слова разные непонятные, от которых человек запросто помереть может.

И вот теперь вопрос: Азадовский жив или уже умер?

Я не могла заставить себя прикоснуться к нему, чтобы проверить пульс. Вот не могла – и все!

В это время в дверях кабинета послышался встревоженный голос:

– Кто здесь?

Я обернулась. На пороге стояла Роза Витальевна.

– Анна, это ты? – проговорила она удивленно. – Что ты здесь делаешь? А где Арсений Павлович? Ты его не нашла? Там эти официанты нервничают…

– Роза Витальевна! – проговорила я, с трудом овладев голосом. – Посмотрите…

– На что? – Она двинулась ко мне, удивленная и встревоженная.

Я отступила в сторону, чтобы она могла увидеть Азадовского.

– Ох! – Роза попятилась, повернулась ко мне: – Что это с ним?

– Понятия не имею! Я вошла, а он лежит… не знаю даже, жив он или умер… я боюсь до него дотронуться!

Роза не побоялась. Она наклонилась, приложила пальцы к шее Азадовского, недолго послушала и кивнула:

– Пульс есть, хотя слабый… сердце, наверное… переволновался из-за презентации, он ведь только недавно стал директором… нужно срочно вызвать «Скорую»…

Она снова наклонилась, подняла телефон…

Но я коршуном набросилась на нее и выбила телефон из руки:

– Только не по этому!

Роза удивленно покосилась на меня:

– Ты думаешь? Ну, может, ты и права…

Она достала из сумочки свой мобильный телефон и вызвала «Скорую помощь».

* * *

В потайной комнате позади химчистки «Белый лотос», точнее, в зале заседаний, напоминающем актовый зал советских времен, собралось несколько десятков человек.

Все они были одеты как на праздник, и у всех было праздничное выражение лица, точнее, выражение предчувствия праздника – какое бывает у детей перед самым Новым годом, когда они ждут подарков и угощений.

Собравшиеся перешептывались и поглядывали на входную дверь.

Наконец эта дверь открылась, и в зал вошел, опираясь на резную трость, невысокий смуглый мужчина с широким лицом. На этот раз он был без бороды.

Его смуглое лицо сияло.

Он поднялся на трибуну и обвел присутствующих взглядом.

Все затихли.

Гуковский (будем называть его этим именем) откашлялся и проговорил:

– Братья! Соплеменники! Радостный день настал! Мы обрели бесценный артефакт, могущественную реликвию! Мы наконец обрели жезл!

По залу пробежал радостный гул.

– Сейчас вы узрите его!

Гуковский поднял свою трость и выверенным жестом циркового фокусника отвернул ее ручку – и достал из полости золотистый жезл, изогнутый, как вопросительный знак.

Радостный шум в зале усилился.

Гуковский поднял жезл над головой, чтобы все присутствующие могли разглядеть его, полюбоваться им, и проговорил своим хорошо поставленным голосом:

– Вековая мечта нашего древнего народа наконец осуществилась! Священный жезл отныне в наших руках! Он вернет нам былую славу и могущество!

Сделав выразительную паузу, Гуковский продолжил:

– Сейчас, братья, все вы почувствуете исходящую от этого жезла силу, древнюю силу и могущество… почувствуете через него связь с божеством… узрите исходящее от жезла сияние…

Он замолчал, держа жезл над головой и словно к чему-то прислушиваясь. И все присутствующие замерли в напряженном ожидании, в предвкушении чуда.

Молчание длилось, и длилось, и длилось… и ровным счетом ничего не происходило.

Прошло несколько минут – и в зале началось удивленное перешептывание. Наконец, в одном из задних рядов раздался растерянный голос:

– Когда же? Я ничего не чувствую…

– И я ничего не чувствую… и я…

Гуковский и сам выглядел смущенным. Он опустил жезл, оглядел зал и неуверенно проговорил:

– Возможно, сейчас неподходящий момент… неподходящее расположение созвездий…

Вдруг один из людей, сидевших в президиуме, мужчина с густыми темными бровями и тяжелым квадратным подбородком, привстал, протянул руку властным жестом и забрал у Гуковского жезл. Внимательно приглядевшись к нему, он зацепил ногтем небольшой выступ на поверхности жезла, осторожно потянул…

И, словно шелуху с луковицы, сорвал с жезла тонкий слой золотой фольги.

Под ним была простая алюминиевая трубка.

Из зала донесся разочарованный возглас:

– Подделка!

И тут же его подхватили десятки голосов:

– Подделка! Подделка! Подделка!

Член президиума исподлобья взглянул на Гуковского, переглянулся со своими соседями и веско, негромко проговорил:

– Наш брат разочаровал нас… очень разочаровал! Мы поверили ему, положились на него, но он не оправдал наше доверие…

Гуковский побледнел, вытянул перед собой руки, словно защищаясь:

– Я исправлю свою ошибку…

– Эту ошибку трудно исправить!

Гуковский попятился, но двое других членов президиума схватили его за локти. Бровастый мужчина подошел к нему вплотную, склонился к его уху и что-то начал говорить.

Лицо Гуковского побледнело, по нему пробежала судорога, глаза вылезли из орбит…

На губах его выступила пена, и Гуковский бездыханным упал на пол.

Бровастый мужчина выпрямился, повернулся к залу и проговорил:

– Боги забрали душу нашего брата!

Ответом ему было гнетущее молчание, после чего собравшиеся начали понемногу расходиться.

* * *

Прошло еще несколько дней – и снова на площади перед дворцом собрались все жители Мемфиса. Как и прошлый раз, середину площади занимали отборные полки, ближе к ступеням дворца выстроились смуглые меджаи, а дальше кипело бурное людское море – простолюдины и знатные горожане, ремесленники и крестьяне из ближних деревень, приезжие купцы и шустрые разносчики.

Только жрецов не было сегодня на площади. Напуганные новостями, они заперлись в своих домах и храмах.

На высоком дворцовом крыльце появился невысокий кряжистый человек с бритой головой – Глас Фараона, дворцовый глашатай.

Шум на площади затих.

Глас Фараона огляделся и выкрикнул своим могучим, зычным голосом, долетавшим до самых отдаленных концов площади:

– Слушайте, люди Египта! С вами будет говорить фараон, да продлятся дни его вечно!

На площади стало еще тише – казалось, даже птицы в ветвях замолкли, даже ветер стих.

Фараон вышел на дворцовое крыльцо и заговорил.

Его слова и так были хорошо слышны, но он время от времени замолкал, и глашатай повторял его слова.

– Египтяне! Мне было видение. Я встретил живого бога. Единственного и неповторимого. Бог этот – Солнце, Атон, светило, дарующее нам день и ночь, весну и лето, разливы Нила и обильные урожаи. Египтяне! Прежде мы молились многим богам – Гору и Анубису, Птаху и Сету, Тоту и Бастет. Эти боги – чудовища со звериными головами. Что они давали нам?

Фараон замолчал, словно ожидая, что толпа ответит ему – но площадь удивленно молчала. Жителям Мемфиса и чужеземцам никогда не доводилось слушать ничего подобного.

Не дождавшись ответа, фараон повторил свой вопрос:

– Что давали нам эти чудовищные боги? Ничего! Они только требовали от нас жертв и даров! А кому они давали все? – Фараон опять обвел площадь взглядом в ожидании ответа, и опять ответа не последовало.

– Они давали все жрецам! Храмы были богаче дворца фараона, их сокровищницы ломились! Жрецы богатели, но всего им было мало! Они запускали свои жадные щупальца в казну государства и в карман каждого египтянина, они отнимали последнюю драхму у жалкого батрака, у нищего, у вдовы и сироты!

На этот раз по площади пробежал шум, как ветер по траве: слова фараона почти каждого задели за живое.

– Но сегодня с этим будет покончено! – провозгласил фараон, и глашатай повторил его слова.

– Я прогнал жрецов из дворца. Но этого мало – они сотни лет правили в этом городе, и повсюду у них имеются глаза и уши. Если выполоть сорные травы – они вырастут снова, потому что в земле останутся их семена. Чтобы раз и навсегда покончить с властью жрецов, мало прогнать их из дворца. Я принял решение и выполню его: я построю новый город, новую столицу Египта, построю его на пустом, чистом месте, где нет семян этой сорной травы. Я построю новый город, и в нем будет только один храм: храм единого, всемогущего бога, храм Солнца – Атона! И с нынешнего дня я принимаю новое имя. Отныне меня следует называть Эхнатон – Угодный Атону!

И глашатай, Глас Фараона, прокричал так, чтобы голос его слышал каждый человек на площади:

– С нынешнего дня Его Величество фараона следует называть Эхнатон! Каждый, кто назовет его прежним именем, будет наказан двадцатью ударами палок!

В дальнем конце площади, среди купцов и мастеровых, стоял невысокий худощавый мужчина. Лицо его было дочерна выжжено безжалостным солнцем пустыни.

Он слушал глашатая, повторявшего слова фараона, и видения будущего возникали в его голове.

Фараон выстроит новую столицу на пустом и чистом месте, создаст храмы единому богу – богу Солнца Атону, но жрецы не уступят без боя свою власть…

Они и сейчас запускают руки в сокровищницу фараона, ставят своих учеников во главе храмов Атона. А едва фараон умрет – а земные люди живут недолго, – жрецы вернутся в коридоры дворца, они снова возьмут бразды правления в свои руки…

Нет, придется еще долго, очень долго ждать, пока человечество повзрослеет, станет достаточно зрелым, чтобы принять дары высшей цивилизации.

Но у них будет жезл – и значит, люди с далекой планеты смогут следить за взрослением человечества…

* * *

На следующий день я пришла на работу позже. После вчерашней презентации я могла себе это позволить.

И прямо в холле я встретила Розу Витальевну.

Она была бледна и растерянна. Тут же подтянулись сотрудники.

– Я из больницы, куда увезли Арсения Павловича, – ответила Роза на наш невысказанный вопрос.

– Ну и как он? – поинтересовалась Варвара Тихоновна.

– Ужасно! – честно ответила Роза. – Жить будет, по словам врачей, никакой опасности для жизни больше нет, но чем такая жизнь… никого не узнает, собственного имени не помнит, не говоря уже о месте работы… Когда его спрашивают, какой сейчас год, говорит – четыре тысячи пятьсот семьдесят девятый… в общем, безнадежен.

Вокруг Розы уже собралась половина сотрудниц музея. Роза оглядела всех и припечатала:

– В общем, девочки, будет у нас новый директор!

Все разошлись по своим рабочим местам переваривать новости. А я поднялась в зал, где были выставлены египетские экспонаты.

Меня словно призывал туда какой-то неслышный, но могущественный голос.

Войдя в зал и убедившись, что там нет ни души, я подошла к статуе писца Аменемхета.

Писец смотрел на меня благосклонно.

Я протянула руку к свитку в его руках и вытащила из него жезл.

И тут же ощутила исходящее от него тепло. Тепло и силу.

Прежде я уже держала этот жезл в руках – но тогда я была не одна и озабочена происходящим. Теперь же я смогла сосредоточиться на своих ощущениях…

И со мной произошло что-то удивительное.

Воздух вокруг меня задрожал, как в жаркий день над раскаленным асфальтом, заискрился, а потом…

Казалось, в следующую секунду я покинула не только этот музейный зал, не только наш город, но и саму нашу планету, больше того – я покинула собственное тело. Моя душа, моя сущность перенеслась в другой, необыкновенный и прекрасный мир. У меня не было слов, чтобы описать этот мир – он искрился, цвел, переливался всеми цветами радуги… да что там – радуга! В ней всего семь цветов, а этот мир сиял сотнями, тысячами удивительных цветов и оттенков, для которых не было подходящих слов в человеческом языке!

И это цветение, эта радость, это сияние окутали меня, как облако, а потом пронизали меня, стали мной… я слилась с этим чудесным миром, стала его частицей… я понимала, что он говорит мне, и отвечала ему на том же языке…

А потом… прошло много, очень много времени – и сияющий мир осторожно, бережно отпустил меня, отстранился.

Я вернулась в наш мир, на нашу планету, в наш город. Я снова стала собой, я стояла посреди музейного зала с жезлом в руках…

Я взглянула на часы – и с изумлением поняла, что прошло меньше минуты с тех пор, как я взяла жезл в руки. А мне показалось, что я прожила целую жизнь.

Мне было мучительно жаль расставаться с тем чудесным миром – но в то же время я понимала, что должна жить своей собственной жизнью, а тот мир… что ж, теперь я знаю, что он есть – и это придаст мне терпения, сил и надежды.

А еще я поняла, что за прошедшую минуту стала другим человеком – сильнее, мудрее, решительнее, чем прежде.

И это я – жалкая ошибка природы, человек, который по всем законам не должен был появиться на свет, это я – генетический сбой, кривая, изломанная хромосома, гнилая веточка от гнилого же, насквозь прогнившего дерева!

Значит, все-таки есть что-то такое во мне, раз этот чудесный мир принял меня. Меня, а не тех людей, которые хотят с помощью жезла достичь власти или денег. Или небывалого могущества. Ничего этого жезл им не даст, уж я-то знаю точно. Но все равно его нужно от них охранять.

Мне было жаль расставаться с жезлом – но я поняла, что это необходимо. И пока вложила его на прежнее место – в каменный свиток в руках египетского жреца.

* * *

Я вернулась на свое рабочее место. Там меня снова встретила Роза Витальевна. Она с удивлением посмотрела на меня и спросила:

– У тебя что, новая косметика? Ты очень хорошо выглядишь. Где купила?

– Да нет, просто выспалась.

– Не хочешь, значит, говорить… тут тебе, кстати, адвокат какой-то звонил.

– Адвокат? Какой еще адвокат?

– Я записала фамилию… подожди секунду…

И в это самое время телефон на ее столе снова зазвонил.

Она сняла трубку, послушала и протянула трубку мне, округлив глаза и прошептав:

– Это его секретарь!

Я пожала плечами и взяла трубку.

– Аманда Артуровна? – произнес незнакомый женский голос.

Мне хотелось отречься от ненавистного имени, но вдруг это что-то важное? И я честно ответила:

– Да, это я.

– Вас беспокоит помощник адвоката Амонова. Арам Арменович настоятельно просит вас приехать в его кабинет по такому-то адресу.

– А по какому вопросу?

– К сожалению, ничего не могу сказать вам по телефону. Арам Арменович сообщит вам все лично. И паспорт, пожалуйста, возьмите.

Незнакомка еще раз повторила адрес адвоката и повесила трубку.

– Ну, кто это? – Роза сгорала от любопытства. – Адвокат? По какому вопросу?

– Да понятия не имею! – отмахнулась я. – И вообще, мне уйти нужно!

– Ладно уж, пользуйся, что начальства пока над нами нет!

* * *

Дом, в котором находилась контора адвоката Амонова, не внушал доверия. Это было так называемое точечное здание советских времен – пятнадцатиэтажная башня квадратного сечения, с двумя подъездами. Стены здания облупились, двери подъездов были покрыты выразительными надписями, и около них тусовались молодые люди явно криминальной наружности.

Меня они, однако, пропустили без слов.

Я вошла в подъезд, поднялась на второй этаж и нашла-таки дверь, на которой висела табличка «Адвокат Амонов А. А.».

Не успела я нажать на кнопку звонка, как дверь распахнулась.

Я оказалась в небольшой приемной, где за столом сидела кудрявая брюнетка, похожая на дрессированного пуделя.

– Аманда Артуровна? – осведомилась брюнетка простуженным голосом.

– Да, это я, – созналась я, мысленно отметив, что к адвокату Амонову не стоит очередь клиентов.

– Проходите, Арам Арменович ждет вас!

Я вошла в кабинет.

За большим черным столом, казалось, высеченным из глыбы гранита, сидел маленький лысый человек. Я подумала, что он, должно быть, только что приехал с какого-то тропического курорта – до того обгорелое у него было лицо. Прямо как печеная картофелина.

Одет он был в хороший светло-серый костюм, но костюм этот на нем сидел как-то неловко, словно был с чужого плеча. Кажется, он был ему велик, и голова адвоката торчала из воротника, как голова черепахи из панциря.

Адвокат вежливо поздоровался со мной и предложил сесть.

– Позвольте ваш паспорт, – проговорил он затем. – Простите, таков порядок…

Я без слов протянула ему паспорт, однако он даже не взглянул на него.

– Аманда Артуровна, – начал он торжественно, что звучало смешно при его нелепом внешнем виде. – Я должен сообщить вам, что вы являетесь основным наследником покойного Михаила Филаретовича Вишневского.

– Что-о? – Я не удержалась от вопроса, и адвокат посмотрел на меня укоризненно – имей, мол, терпение, сейчас все узнаешь.

Дальше он начал зачитывать завещание: я такой-то, завещаю свое имущество, как то…

Слова доносились до меня будто в тумане: та самая квартира со всем содержимым, машина, авторские права на книги… в общем, все, что у него было, Михаил Филаретович завещал мне.

– Но почему? – в полном изумлении пролепетала я.

– А этого уж я не знаю. Он не обязан был объяснять.

Если бы это было вчера, до того, как я, можно сказать, пообщалась с жезлом, я бы так и сидела, хлопая глазами. Вот уж чего не ожидала! Но теперь до меня вдруг начало что-то доходить. Всплыли воспоминания: вот мы сидим с Михаилом Филаретовичем на террасе в тени, он задумчиво переставляет шахматные фигуры, и вот, наконец, впервые я у него выиграла, причем точно знаю, что он не поддавался. И как же я обрадовалась, и он тоже и протянул даже руку, чтобы погладить меня по голове, но сделал усилие и отвел руку.

Тогда я просто не обратила внимания, а теперь вот вспомнила.

Или когда мы ждем ужина на лавочке перед столовой, и разговариваем о книжках, и я сказала, что придумала продолжение, и Михаил Филаретович внимательно слушает эти бредни! И теперь я точно знаю, что он вовсе не притворялся, ему и правда интересно было со мной разговаривать. Со мной – десятилетним ребенком, да еще таким неблагополучным!

* * *

Я сидела, погрузившись в воспоминания, но меня прервали. Адвокат выдержал небольшую паузу и продолжил совсем другим голосом – глубоким и властным:

– Есть еще один вопрос, который мы с вами должны решить.

Я удивленно взглянула на него: что он еще от меня хочет?

И тут что-то случилось то ли с ним, то ли с моими глазами.

Только что передо мной сидел смешной маленький лысый человечек, но вдруг воздух вокруг него задрожал, как в жаркий день над шоссе, и покрылся цветными радужными пятнами.

Я невольно вспомнила, как взяла в руки жезл. Тогда тоже воздух так дрожал и искрился.

А маленький адвокат на моих глазах удивительно переменился. То есть сам он остался прежним, но вместо пошловатого и неловко сидящего костюма на нем теперь было удивительное древнее одеяние – широкий воротник из эмали и золота, расписной нагрудник и короткий яркий плащ. И это, казалось бы, чересчур пестрое одеяние неожиданно придало ему величественный и властный вид.

Передо мной был не мелкий адвокат, а древний жрец, служитель давно забытого божества.

Но и сквозь этот облик, сквозь этот древний и величественный образ вдруг проступило еще что-то…

Сквозь обличье древнего жреца на мгновение проступило другое, непостижимое создание – яркое, многоцветное, непрерывно меняющее форму. Оно было то круглым, то продолговатым, то плоским, как книжная страница…

И вдруг я поняла, что изменения формы, превращения – язык этого существа, что при помощи этих метаморфоз оно говорит со мной… И самое удивительное – я понимала его язык, понимала, что это создание хочет мне сказать.

– Тот жезл, который ты держала в своих руках, – это артефакт другого мира – далекого, удивительного мира. Этот артефакт попал в твой мир давно, тысячи лет назад. Тогда жители Земли были еще не готовы понять и принять его. Не готовы они и сейчас. Но жезл самим своим присутствием в вашем мире воздействует на него, понемногу делает ваш мир лучше, совершеннее. Для нас важно, чтобы жезл оставался в вашем мире – но при этом не попал в дурные, неумелые руки. От этого могут случиться большие неприятности. До сих пор жезл находился в безопасности, его хранили преданные служители. Но сейчас последний из династии хранителей умер, а его наследником стал случайный человек. Жезл едва не попал к дурным людям. К счастью, это удалось предотвратить – и ты приложила к этому руку…

– Что же делать теперь? – едва выговорила я непослушными губами.