Жила-была коммунистическая партия

Михаил Горбачев вошел в мировую историю как человек, положивший конец холодной войне и сделавший возможным объединение Германии и снос Берлинской стены. С его именем связано также прекращение войны и вывод советских войск из Афганистана, распад социалистического лагеря и Варшавского военно-политического договора. Уже одного этого перечня более чем достаточно, для того чтобы считать М. Горбачева одной из наиболее ярких политических фигур последней четверти двадцатого столетия. Но если прибавить к этому крушение коммунистического режима и прекращение существования Советского Союза, первым и последним президентом которого он был, то станет понятно, почему и сегодня (спустя четыре года после его отрешения от власти) в мировой прессе продолжают обсуждаться вопросы: мог ли Горбачев сохранить власть в 1991 году и может ли он снова вернуться в политическую жизнь в качестве Президента России?

Если сравнивать М. Горбачева с его предшественниками на посту Генерального секретаря ЦК КПСС, такими, как Брежнев, Черненко или Андропов, то его превосходство очевидно. Единственное, в чем он уступал им – в осознании того, какой необъятной властью обладает Генеральный секретарь ЦК КПСС. Именно поэтому, а может быть в силу особенностей своего характера, он так и не научился этой властью пользоваться. Но справедливости ради нужно сказать, что этот недостаток Горбачева вполне компенсировался его женой – Раисой Максимовной, которая прекрасно знала цену власти и пользовалась ею в полном объеме.

Популярность Горбачева среди населения в Советском Союзе и во всем мире росла стремительно. Поначалу новый Генеральный секретарь говорил примерно то же, что и его предшественники: о необходимости идти ленинским путем к построению коммунизма, об опасности империализма и т. д. и т. п. Новым было то, как он это говорил! Мы впервые услышали выступления, не читаемые по бумажке, а произносимые свободно и без видимого напряжения.

Контраст со всеми предшественниками и собственным окружением Горбачева был столь велик, что поначалу для роста его популярности не имело значения, что он говорит. А затем появились и неизвестные ранее понятия и слова: "перестройка", "ускорение", "человеческий фактор", "новое мышление". Все скорее почувствовали, чем поняли, – грядут перемены.

Перед Горбачевым, когда он достиг вершины власти, сразу же возникла необходимость тяжелого выбора: страна находилась в длительной и глубокой стагнации (застое), затронувшей все стороны жизни общества, но особенно тяжело поразившей экономику. Экономика продолжала еще функционировать только потому, что страна получала нефтедоллары, а также потому, что население, которое ничего не могло купить из-за отсутствия товаров, относило большую часть получаемых денег в сберкассы, откуда они тут же изымались государством и бездарно тратились на поддержание военной мощи, войну в Афганистане, помощь другим компартиям, поддержку националистических режимов и т. д.

В этих условиях были только две возможности: первая – продолжать прежнюю политику, закручивая гайки, и усиливать репрессии, как это попытался сделать Андропов, или вторая – пойти по пути реформирования экономики и общества в целом, не очень представляя, чем все это может закончиться.

Горбачев выбрал второе, т. е. сделал исторический выбор в пользу реформ, в пользу создания другого общества, чем то в котором мы жили. Этот выбор определил все остальное. Очевидно, что если бы в апреле 1985 года в борьбе за кресло генсека победил один из его соперников – ленинградский секретарь романов или московский секретарь Гришин, – то выбор был бы иным, со всеми вытекающими отсюда последствиями, и прежде всего с катастрофическим ростом научного, технического и производственного отставания нашей страны от развитых стран.

Те, кто сегодня проклинает Горбачева и обвиняет его во всех смертных грехах, так и не поняли главного: он сделал правильный исторический выбор в пользу перемен, в пользу реформ. Другое дело, как он действовал потом и осуществлял эти реформы.

Попытки реформирования экономики предпринимались в Советском Союзе и раньше, но безуспешно. Наиболее серьезная попытка либерализации плановой экономики была предпринята в начале 70-х годов (реформы Косыгина-Либермана), но, встретив сопротивление партийной номенклатуры, реформы были вскоре свернуты.

Это еще раз показало невозможность постепенного реформирования (либерализации) экономической и политической системы при сохранении абсолютного господства партии в политической сфере, а государства в сфере экономики. Сама жизнь показала, что в нашей стране китайский (дэнсяопиновский) вариант экономических реформ – с развитием частного предпринимательства в ограниченной сфере – просто не проходит. Поэтому те, кто сегодня сетует, что мы пошли по другому пути, расписывая достоинства китайских реформ, с сохранением однопартийной системы и руководящей роли компартии, – просто выдают желаемое за действительное.

К моменту избрания Горбачева генсеком необходимость перемен ощущалась всеми. Речи и действия Горбачева поначалу вызывали практически единодушную поддержку и восхищение. Общие цели перестройки и нового мышления, провозглашенные Горбачевым: ускорение социально-экономического развития, совершенствование и модернизация хозяйственного механизма, гласность, построение правового государства и развитие демократических начал в жизни общества – отвечали ожиданиям общества и были поддержаны большинством населения и даже частью партийно-советской номенклатуры.

Название известного фильма "Так жить нельзя!" лучше всего выражало настроение общества, уставшего и от лжи, и от афганской войны, и от маразма правящей геронтократии. Характерно, что и сам Горбачев, ухе после отставки, отвечая на вопросы журналистов, почему он начал перестройку, сумел дать только одно объяснение: так дальше жить было невозможно.

Но как только от провозглашения общих целей перестройки Горбачев переходил к конкретным действиям, тут же обнаруживалось, что его начинания не получают единодушной поддержки, а, наоборот, встречают сильнейшее сопротивление аппарата. Да и сами начинания не отличались ни продуманностью, ни здравым смыслом. И борьба с алкоголизмом, и попытки реформирования экономики (ускорение, обернувшееся громадным ростом бюджетного дефицита; введение госприемки продукции на предприятиях, приведшее к массовому ее возврату на переделку, росту цен и увеличению дефицита товаров в магазинах; меры по совершенствованию хозяйственного механизма, вызвавшие его перебои, и т. д.) – все, что ни предпринимал Горбачев, почему-то давало обратный результат, подрывало доверие к перестройке в глазах населения.

Справедливости ради надо сказать, что дело тут не только в отсутствии у инициаторов перестройки сколько-нибудь продуманного и ясного плана реформ. Немалую роль в искажении и неудачах реформаторских начинаний Горбачева сыграло традиционное российское отношение к реформам и реформаторам. Реформы Александра I ("дней Александровых прекрасное начало"), как известно, завершились военными поселениями;

реформы Александра II – народовольческим террором и убийством царя; реформы Столыпина – его убийством и революцией, погубившей Россию. Печальные уроки, но тем более их надо было учитывать, начиная реформы.

Существуют диаметрально противоположные оценки не только самих реформ Горбачева, но и темпа их проведения. Радикал-демократы обвиняли и до сих пор обвиняют Горбачева в нерешительности, медлительности, склонности к компромиссам. По их мнению, изменения происходили слишком медленно. Коммунистические фундаменталисты типа Лигачева и даже умеренные – типа Рыжкова, напротив, считали, что он слишком спешит, слишком много свободы и прав дал советским людям, не готовым к этому и неспособным правильно ими распорядиться.

В действительности же ошибаются и те и другие. Истина состоит в том, что уже начиная с 1989 года ход реформ не контролировался ни Горбачевым, ни партаппаратом, ни тем более госаппаратом. Стоило приоткрыть шлюзы, ослабить давление, как накапливавшееся десятилетиями недовольство существующим строем обрушилось на головы реформаторов и дальнейший процесс пошел уже помимо их воли. Конечно, еще была возможность его удержать способом, который применили китайские власти в том же 1989 году на площади Тяньаньмэнь. Но к чести Горбачева, он не пошел по этому пути, а предпочел продолжать реформаторский курс, подвергаемый критике со всех сторон. Как написала в открытом письме Горбачеву известная правозащитница Виктория Чаликова: "Если бы Вы были Сталиным или Гитлером, толпы бы целовали Ваши портреты, обожали бы Вас. А Вас все ругают, даже малые дети знают про Ваши слабости и ошибки".

История каждого человека – это не только перечень его достижений и успехов, но и груз его заблуждений и ошибок.

После всего происшедшего с нами за шесть лет перестройки, когда Горбачев находился у власти, и особенно после его падения, желающих подсчитать его ошибки и выдвинуть против него обвинения более чем достаточно. Но если говорить сегодня об ошибках и заблуждениях Горбачева, то отнюдь не в целях его обвинения, а для урока на будущее, так как процесс модернизации страны и изменения строя, начавшийся при нем, далеко не завершен.

Является фактом то, что у Горбачева не было достаточно продуманной концепции реформ. Однако в тех условиях глубочайшей стагнации и кризиса, в которых он начинал, такой концепции и не могло быть. Будучи прагматиком, Горбачев осознал необходимость изменения существующего порядка вещей, и этого для начала было более чем достаточно.

Освободиться от догматического мышления и его носителей – соратников Брежнева, сделать страну более открытой миру и выдвинуть лозунг обновления социализма, очищения его от накопившихся деформаций – в тот момент это и была концепция перестройки, для осуществления которой, казалось, понадобятся многие годы. Сам термин "перестройка" своей неопределенностью и ожиданием нового, ориентацией на процесс изменений, а не на результаты как нельзя лучше соответствовал характеру и целям Горбачева. Ведь "перестройка" – это не модернизация, не реконструкция, не обновление, не реформы, не преобразования, а одновременно и то, и другое, и третье. Этот термин непереводим на другие языки, да и в русском не имеет синонима, который бы в полной мере отражал его смысл. Поскольку Горбачеву в момент выдвижения идеи перестройки и в голову не приходило, что может встать вопрос об отказе от социализма, от советского строя и господства КПСС, то именно перестройка как улучшение существующего, с элементами нового, лучше всего отвечала запросам дня и ожиданиям народа, униженной) материально и морально, испытывавшего непреходящее чувство стыда за то, кто и как правит страной.

Представим себе на минуту, что, придя к власти в 1985 году, Горбачев стал бы говорить об общечеловеческих ценностях (т. е. либерально-демократических ценностях западного мира, всегда отвергавшихся коммунистической идеологией как буржуазные) или об отказе от идеи мировой социалистической революции я даже о принятии теории конвергенции двух систем как фундаменте общего развития цивилизации, т. е. все то, о чем он стал говорить в 1990 и 1991 годах. Его судьба была бы решена без промедления.

Но, к счастью, Горбачев не был самоубийцей. Он был прагматиком и выдвигал только те идеи, которые усвоил сам и которые было способно усвоить его окружение.

Анализируя взгляды Горбачева в первые годы пребывания его у власти, необходимо отмести как совершенно несостоятельные предположения о том, что, во-первых, вся концепция перестройки и методы ее осуществления были разработаны задолго до Горбачева в недрах КГБ и предложены ему в целях спасения партноменклатуры и строя посредством косметических реформ (эту версию выдвинул известный в прошлом диссидент В. Буковский); что, во-вторых, перестройка – это результат деятельности западных спецслужб, а Горбачев – предатель и платный агент (эта версия принадлежит наиболее тупоголовым фундаменталистам от марксизма типа Макашова, Алксниса, Ампилова и т. д.); и что, наконец, в-третьих, у Горбачева якобы был ясный и продуманный на длительную перспективу план реформ, но обстоятельства вынуждали его до поры до времени этот план не раскрывать. В действительности все обстояло проще и сложнее: начиная реформы, Горбачев был убежденным сторонником коммунистической идеи и хотел лишь очистить ее от наслоений и искажений, возникших со времени Сталина. Иначе говоря, перестройка Горбачева вначале была ответом на накопившиеся внутренние и внешние изменения, которые объективно требовали модернизации системы, приспособления ее к изменившимся условиям – и ничего более! Еще в 1987 году в докладе, посвященном 70-летию Октябрьской революции, и в многочисленных интервью и выступлениях он постоянно говорит о верности идеалам социализма в достаточно традиционных выражениях. Пока еще в его речах нет даже упоминания о гуманном социализме или "социализме с человеческим лицом". Приведу отрывок из того, что он говорил в мае 1987 года: "В буржуазной прессе идущий у нас процесс демократизации толкуется превратно. Видно, кому-то очень хочется убедить своих читателей и слушателей в том, будто в Советском Союзе вознамерились наконец-то приблизиться к той демократии, которая на Западе. Дело обстоит, я бы сказал, совсем наоборот. Мы развиваем изначальную суть ленинских принципов советского социалистического демократизма с учетом накопленного политического и культурного потенциала советского общества и народа. Социалистическая демократия – и наша цель, и наше условие, и мощное средство перестройки" (Правда. 1987. 20 мая).

Но чем больше Горбачев клялся в верности марксистским догматам, тем больше становился разрыв между словами и делами, разрыв между целями перестройки и очевидной несостоятельностью догматического марксизма в современных условиях. Об атмосфере, царившей в этот период в советском обществе, очень точно написал в одной из своих статей Джордж Сорос: "Никто не уверен, какая часть системы перестраивается и какая еще действует: бюрократы не смеют сказать ни "да" ни "нет", поэтому почти все возможно и почти ничего не происходит".

Все это было похоже на сон. С мертвой точки советскую историю Горбачев сдвинул с помощью политических реформ: развитие гласности, альтернативные демократические выборы нового парламента, но самое главное – идея идеологического и политического плюрализма, выдвинутая им на фоне господствовавшего в стране идеологически одноцветного догматического мышления. Эта идея и была тем рычагом, с помощью которого Горбачев и его сподвижники перевернули коммунистический мир.

Поначалу страна с недоверием восприняла эту идею, и слово "плюрализм" с трудом входило в нашу жизнь. Но когда стало очевидно, что это означает официальное разрешение со стороны всемогущей власти на свободное выражение собственного мнения, то плотину прорвало и на поверхность политической жизни выплеснулось такое многообразие мнений, которое очень скоро вышло за социалистические рамки.

С этого момента Горбачев и его окружение, быстро менявшие свои взгляды в пользу социал-демократических, а затем и либерально-демократических идей, уже никогда не поспевали за демократизацией общества, за изменением общественного мнения. Тогда-то ими и было потеряно управление процессами перестройки: джинн был выпущен из бутылки.

Значит ли это, что я считаю допущение Горбачевым гласности и политического плюрализма преждевременным и ошибочным? Отнюдь нет! Ошибка состояла в другом: начиная с 1987 года происходит постоянное увеличение разрыва между политическими изменениями общества и отсутствием сколько-нибудь заметных изменений к лучшему в экономике. Все экономические начинания Горбачева: идея ускорения экономического развития, опережающее развитие машиностроения, госприемка, усиление самостоятельности госпредприятий и роли трудовых коллективов и т. д. все это вполне укладывалось в рамки административно-командной системы и перерабатывалось ею, не приводя к сколько-нибудь заметным позитивным результатам в силу инерции системы и сопротивления реформам со стороны большинства представителей партгосноменклатуры ("аппаратчиков", по обиходному выражению).

Более того, в результате разрушения или ослабления вертикальных структур отраслевого управления в 1987-1988 годах экономическая ситуация резко ухудшалось. Горбачев и его экономические советники так и не поняли, что в рамках административно-командной системы большая свобода производителей не гарантирует лучших производственных результатов, лучшего распределения ресурсов. Не поняли они и того, что для более плавного перехода экономической системы в новое качество необходимо сначала создать принципиально новые производственные ячейки, способные работать в режиме рыночной экономики, а затем уже разрушать административно-командную систему управления и распределения, которая была стержнем советской экономики.

Между тем у Горбачева была альтернатива – теория рыночного социализма, успешно развившаяся в начале 60-х годов, а затем разгромленная и отвергнутая как антисоциалистическая при Брежневе. Эта теория вполне могла стать основой концепции экономического реформирования страны. При ее последовательном проведении возникла бы возможность целенаправленного создания смешанной экономики, возникновения и развития различных форм собственности, проведения земельной реформы, создания новой социальной структуры общества, на базе которой можно было бы затем осуществить постепенный демонтаж административно-командной системы. Но что теперь говорить об этом: все произошло, как произошло.

Горбачев в 1993-1995 годах любил рассказывать в разных аудиториях такой анекдот: американский президент должен выбрать одну из 100 машин, но заранее известно, что среди них одна неисправная; французский президент должен выбрать одну из ста женщин, но известно, что среди них есть больная СПИДом; Горбачев советский президент, должен сделать выбор одного из ста советников-экономистов, хотя известно, что только один из них умный и дельный. С советниками-экономистами Горбачеву действительно не очень везло, но ведь выбор всегда делал он сам. И как мне кажется, главная причина неудач экономических начинаний Горбачева состояла в том, что ни он сам, ни тем более его окружение не были готовы проводить действительно кардинальные изменения в экономике, а стремились лишь подремонтировать систему, которая в принципе изжила себя и реформированию не подлежала.

Показательнее всего в этом отношении история со знаменитой экономической программой Шаталина – Явлинского "500 дней". У меня в архиве хранится копия соглашения, подписанного в августе 1990 года Горбачевым и Ельциным о разработке и реализации этой программы. Здесь не место для развернутой ее оценки, но несомненно, что она давала шанс на улучшение дел в экономике. Немаловажно и то, что это было первое соглашение, подписанное руководителями Союза и новой России, которое открывало перед ними возможность не конфронтации, а сотрудничества.

Как использовал этот шанс Горбачев? Под давлением правых он в одностороннем порядке, без каких-либо объяснений отказался от этой программы и поддержал уже в октябре того же года экономическую программу, предложенную правительством Рыжкова и не содержавшую ни одной оригинальной или эффективной идеи. Тем самым Горбачев окончательно испортил отношения с Ельциным, усилил подозрительность и недоверие руководителей других республик и объективно способствовал ухудшению экономического положения страны. К тому же на совещании "большой семерки" в Лондоне и в Международном валютном фонде программа оздоровления экономики, подготовленная Абалкиным-Рыжковым, была отвергнута и страна не получила столь необходимых ей кредитов. Это был последний шанс Горбачева изменить к лучшему положение дел в экономике, но он им не воспользовался.

Вообще 1990 год был для Горбачева годом упущенных возможностей. Когда в июле собрался XXVIII съезд КПСС, лидеры демократической оппозиции в партии (так называемая "демплатформа" в КПСС) предложили руководству партии разделить ее на две самостоятельные партии: ортодоксально-коммунистическую и социал-демократическую. Если бы это произошло, у КПСС появился бы шанс сохраниться в политической жизни хотя бы в качестве оппозиционной партии, а Горбачев наконец-то смог бы сложить с себя обязанности генсека и стать настоящим Президентом страны.

Но, увы, этого не случилось. В марте 1995 года Горбачев, отвечая на вопрос журналиста о том, что, может быть, в свое время надо было пойти на разделение КПСС, дает следующее объяснение, почему этого не случилось: "А вот давайте посмотрим, обратим свой взор в сегодняшний день. До сих пор огромно влияние коммунистической партии. А тогда, в то время, когда еще не состоялись, а лишь заявляли о себе новые партии, когда еще разделение властей формировалось, когда президентская власть только становилась на ноги и у нее не было опорных механизмов на местах, пойти на то, чтобы через колено ломать партию… Мы схлопотали бы больше неприятностей, чем выиграли очков" (Огонек. 1995. № 11. С. 43).

Лукавит Михаил Сергеевич! Напомню, что к этому моменту Съезд народных депутатов СССР уже отменил шестую статью Конституции о руководящей роли партии и ввел в политическую жизнь принцип многопартийности. XXVIII съезд КПСС в общем-то спокойно воспринял утрату партией своей руководящей роли и необходимость отныне работать в режиме многопартийности. И здравый смысл подсказывал, что лучше иметь в качестве политических соперников бывших товарищей по партии, оформившихся в самостоятельную партию, чем сотрудничать с новыми партиями и движениями, в основном антикоммунистической направленности.

Уверен, что партию не пришлось бы ни уговаривать, ни ломать через колено. В этом лучше всего убеждает то, что произошло после съезда, – массовый уход из партии демократически и реформаторски настроенных членов партии. Вот уж воистину: побоялись поступиться частью – потеряли все! Думаю, что решающую роль в этой истории сыграла боязнь Горбачева потерять пост генсека. Существовала реальная опасность того, что ни одна из партий, образовавшихся в результате раздела КПСС, не захочет иметь в своих рядах Горбачева: коммунисты-догматики ненавидели его за перестройку и вызванные ею неприятности; сторонники демократического крыла не доверяли и не могли простить ему двойственности, непоследовательности и готовности в любой момент пойти на поводу у реакционной части партаппарата.

На смелый шаг отказа от поста генсека и выхода из партии у Горбачева просто не хватило характера. Он так и не смог разорвать пуповину, связывающую его с партаппаратом, в недрах которого он вырос как политический деятель и варился всю свою жизнь. Он даже не решался помыслить об этом.

Для полноты картины нужно попытаться ответить на вопрос, кем считал себя сам М. Горбачев. Спасителем прогнившей системы или её разрушителем, а может быть, мессией-реформатором, который пришел нам дать свободу? Характерно, что сам Горбачев в своих многочисленных книгах и выступлениях предпочитает на эту тему не говорить и определений себе не давать.

Вообще-то, применительно к Горбачеву, это один из самых трудных вопросов, если вспомнить, какой необъятной властью он обладал и, кажется, сам все сделал для того, чтобы ее утратить. Ведь если бы он ограничился риторикой о необходимости перемен, ничего по существу не меняя, то инерции системы на его жизнь хватило бы. Когда он пришел к власти после распадавшихся на глазах от старости и болезней Брежнева, Андропова, Черненко – молодой, энергичный, излучающий обаяние и уверенность, все решили, что этот надолго! Если бы кто-то в 1985 году смог нарисовать картину ухода Горбачева из власти, как все это в действительности произошло в 1991 году, никто бы в это просто не поверил. Тогда подобный сюжет выглядел бы как ненаучная фантастика. Как же сильно изменились все мы, и всего за шесть лет! В этом и кроется самая большая загадка как личности Горбачева, так и того, что произошло с нами (часто помимо нашей воли) за эти годы.

За короткий период пребывания в должности генсека КПСС и Президента СССР взгляды Горбачева претерпели такую огромную эволюцию, что в это трудно поверить. Как я уже писал, вначале Горбачев исповедовал вполне традиционные догматические взгляды на социализм, затем он пришел к выводу о необходимости обновления социализма, об отказе от казарменного социализма и построении "социализма с человеческим лицом", а в конце своей политической деятельности по существу отказался от марксизма-ленинизма и утратил веру в возможность существования эффективной системы социализма.

И так по всем вопросам. Вплоть до 1989 года он утверждал ценности и преимущества социалистической демократии, а затем вдруг осознал, что не может быть особой демократии ни при социализме, ни при капитализме, что демократия одна для всех, и провел первые в истории страны альтернативные демократические выборы, раскрепостившие ее.

Начиная перестройку, Горбачев роль главного инструмента преобразований общества отводил коммунистической партии. Он ни минуты не сомневался ни в ее руководящей роли, ни в способности осуществить программу реформ. Затем он столкнулся со всевозрастающим сопротивлением партноменклатуры и осознал необходимость реформирования самой партии. Под напором массового демократического движения, требовавшего отмены шестой статьи Конституции, Горбачев на февральско-мартовском Пленуме ЦК КПСС в 1990 году, оставшись практически в одиночестве, сумел убедить и заставить пленум проголосовать за отмену шестой статьи Конституции и тем самым осуществил глубочайшее изменение политического строя страны – отказ от однопартийной системы и переход к многопартийной системе.

Таким образом, в условиях начатой по его инициативе демократизации общества Горбачев сам вынужден был постоянно менять свои взгляды и совершать в себе идеологический поворот к общечеловеческим ценностям, к признанию прав человека и идеи правового государства, к отказу от марксистско-ленинских догм и фразеологии, которые были с детства вмонтированы в сознание каждого из нас (и Горбачев здесь не исключение) и освобождение от которых происходило очень болезненно, требовало воли и мужества.

Эволюцию взглядов Горбачева легко проследить ретроспективно, оценивая и анализируя все, что произошло с ним и с нами за эти годы. Но в реальной жизни все происходило не так однозначно и прямолинейно: – Горбачев так часто менял свои взгляды, так часто вступал в альянс с самыми реакционными силами, что порой казалось: а не фарисейство ли все это, не мимикрия, продиктованная сиюминутными интересами сохранения власти?

В спорах на заседаниях Межрегиональной депутатской группы, когда я пытался отстаивать и разъяснять позиции Горбачева (естественно так, как я их воспринимал), главный аргумент моих оппонентов состоял в том, что Горбачеву нельзя верить ни в чем, что это человек с двойным и даже тройным дном. А на следующий день своими действиями Горбачев либо начисто опровергал это мнение, либо стопроцентно подтверждал его.

В своих мемуарах Е. Лигачев сокрушается: "Упустили мы Горбачева, просмотрели. Вижу в этом главную свою ошибку!" Все мы в каком-то смысле упустили Горбачева: в чем-то не поняли; в какой-то момент не поддержали, когда он нуждался в нашей помощи; в каких-то ситуациях не проявили твердости и решимости в отстаивании своих взглядов, с которыми он был не согласен, – и тем самым чаще всего оставляли его один на один с лигачевыми, полозковыми, чебриковыми, соломенцевыми и другими, цену которым он знал лучше нас всех. Как знал и то, что они способны на все, когда речь идет об их интересах, положении, привилегиях.

Отсюда и нерешительность, и противоречия, и уступки, и откаты назад, и многословие, то есть все то, что нас порой так раздражало в Горбачеве и так мешало разглядеть его истинное лицо.

Попробуем вспомнить, чем так привлек всех нас Горбачев в начале своей деятельности. Чем он достиг популярности и уважения в глазах мирового общественного мнения, завоевал дружбу и доверие Рейгана, Буша, Тэтчер, Коля и других выдающихся политических деятелей разных стран?

Свой авторитет Горбачев завоевал самыми простыми вещами: став генсеком, он отказался от образа "выдающегося деятеля партии и государства", "верного продолжателя дела Ленина" и т. д., который полагался ему по должности, а предстал перед нами и миром нормальным, живым человеком, с непосредственными реакциями, способным спорить и понимать своих собеседников, умеющим разговаривать с ними не как с акулами империализма и идеологическими врагами, а как с партнерами и достойными людьми. Это настолько было непохоже на обычный стиль поведения советских руководителей, что поначалу вызывало не только удивление, но и недоверие.

Пройдя все круги советской партноменклатуры и вкусив всех "прелестей" жизни ответственного партработника, Горбачев как-то ухитрился сохранить душевность, природный демократизм, обаяние и другие нормальные человеческие качества, не слишком искаженные совершенно специфической атмосферой жизни советских партийных деятелей, которых Эрнст Неизвестный очень образно определил как "людоедов в пиджаках, варящихся в собственной лжи". Конечно, не следует упрощать: Горбачев в полной мере усвоил аппаратные правила жизни, был мастером политической интриги, хитростью превзошел своих сотоварищей по Политбюро (иначе ему бы не удалось одного за другим отправить их на пенсию, а в апреле 1989 года он сумел за один прием отправить в отставку свыше трети ЦК – более ста человек).

И все же, и все же!!! На фоне своих предшественников и других политических деятелей той поры Горбачев выделялся, как белая ворона. Не отсюда ли истоки той звериной ненависти, которую вызывает Горбачев у деятелей бывшего партаппарата и ветеранов партии?

Но как бы ни оценивать те или иные взгляды или поступки Горбачева, никогда не надо забывать, что именно он – практически в одиночку, встречая сопротивление и непонимание как у себя дома, так и в других странах, – положил конец холодной войне и противостоянию двух систем. Тем самым человечество, хотя бы на время, избавлено от призрака ядерной катастрофы.

Для руководителя сверхдержавы, а именно ею был Советский Союз в момент прихода Горбачева к власти, жизненно важным был вопрос, на кого опереться при проведении реформ. Ретроспективно, с учетом всего случившегося с Горбачевым, совершенно очевидно, как узок был круг людей, на которых он мог опереться, которым он мог доверять. Кроме Александра Яковлева и Эдуарда Шеварднадзе, в руководстве компартии не было никого, кто искренне разделял бы идеи Горбачева или помогал ему их формулировать.

Остальные следовали за ним либо из благодарности за продвижение по службе (как Анатолий Лукьянов, который из заурядного чиновника – начальника канцелярии Верховного Совета – с помощью Горбачева стал сначала секретарем ЦК, а затем и членом Политбюро, или как Дмитрий Язов, который из заштатного генерала вдруг стал министром обороны и маршалом), либо из страха потерять место и должность, соединенного с обычным (утвердившимся со времен Сталина) чувством безоговорочного подчинения и почитания генсека.

Я помню, сколько разговоров вызвало назначение Язова министром обороны и как негативно это воспринималось не только среди военных, но и в интеллигентских кругах. Оправданием такому назначению служило одно: все понимали, что Горбачев хотел иметь на посту министра обороны своего человека. Такими же "своими" людьми (т. е. людьми, выдвинувшимися и сделавшими карьеру исключительно благодаря Горбачеву) были практически все участники заговора против него и путча в августе 1991 года: Крючков и Янаев, Павлов и Болдин, Пуго и Плеханов.

Около Горбачева был также очень узкий круг ученых и помощников, которым он доверял: Примаков и Шахназаров, Черняев и Аганбегян, Абалкин и Алексеев. Вот практически и весь перечень его советников и доверенных лиц. Маловато для первого лица такой громадной страны, как Советский Союз.

К тому же в самом начале Горбачев допустил две серьезнейшие кадровые ошибки, и можно предположить, что он сделал это сознательно, в виде уступки консервативному крылу партии. Я имею в виду выдвижение Е. Лигачева в качестве второго лица в партии, а фактически в качестве ее главного администратора, выполняющего основной объем оперативной работы, а также назначение В. Медведева, достаточно бесцветного и малозначительного человека, на пост главного идеолога партии.

Если и предположить, что в 1985-1987 годах Горбачев не мог избавиться от Лигачева, который олицетворял ортодоксальную часть партаппарата, т. е. его абсолютное большинство, то впоследствии таких возможностей у него было множество. Достаточно вспомнить доклад парламентской комиссии по тбилисским событиям, в котором Е. Лигачев был назван одним из главных виновников происшедшего. Но в отставку отправился не Лигачев, а Чебриков. Создается впечатление, что Лигачев был нужен Горбачеву в качестве пугала против растущей активности демократического крыла в партии. Можно предположить и другое: Горбачев так запугал себя и других зловещей фигурой не поступающегося догматическими принципами Лигачева, что и подумать не мог о его отставке. В любом случае оба предположения не делают чести Горбачеву. Но, как и в других ситуациях, у него была альтернатива: место Лигачева вполне мог занять Ельцин, лидер демократического крыла партии, а роль идеолога партии в период реформ по праву должна была принадлежать Александру Яковлеву, который в действительности и был идеологом перестройки

Выдвигая на ключевые посты в партии и государстве бесцветных и традиционалистски (или просто реакционно) настроенных людей, Горбачев тем самым создавал дополнительные помехи собственным начинаниям, подрывал веру в перестройку у самых широких слоев населения.

Для лидера любой страны формирование команды – первый и важнейший вопрос, от которого зависит успех или неуспех пребывания во главе государства. В сложившихся западных демократиях команда готовится внутри партии и задолго до выборов. Первое лицо, конечно, оказывает влияние на ее состав, но не оно, а партийные интересы являются определяющими в формировании команды. У Горбачева была другая ситуация: аппарат партии не столько помогал, сколько противостоял ему. К тому же к обычной атмосфере интриг вокруг первого лица добавлялись специфически советские, установившиеся со времен Сталина, – наушничество, подсиживание, стукачество, искажение информации соответствующими спецслужбами и т. д.

Однажды, уже в сентябре 1991 года, когда я был введен в состав Президентского совета при Горбачеве, я спросил у него, почему он не попытался опереться на новых лиц, пришедших в политику благодаря его реформам, т. е. на представителей демократической оппозиции и прогрессивно мыслящих ученых, которые могли бы противостоять старой партийной номенклатуре, служить противовесом ей. 0твет поразил меня своей однозначностью: "Как я мог это сделать, если на каждого из вас практически ежедневно от КГБ и других служб поступали компрометирующие материалы?"

Это, кстати, едва ли не главная проблема и нашего нынешнего Президента, руководители личной охраны которого взяли на себя труд поставлять ему тщательно подтасованную информацию и высосанный из пальца компромат практически на всех действующих в российской политике лиц, тем самым постоянно поддерживая у него чувство недоверия и нравственной изоляции.

Жить долго в таких условиях и пример Горбачева лучшее подтверждение тому – просто нельзя. Нравственная изоляция ослабляет самого сильного политического деятеля, загоняет его в тупик, делает неспособным к решительным действиям в кризисных ситуациях, делает его заложником ближайшего окружения. Варясь в атмосфере интриг и наветов, такой руководитель утрачивает способность правильно оценивать степень кризисности ситуации и принимать адекватные ей меры. Это как раз то, что роднит столь разных политических деятелей, как Горбачев и Ельцин, во всем остальном антагонистов, и что досталось им по наследству от советского строя, для ниспровержения которого оба они так много сделали.

В карьере любого политического деятеля есть два важных момента, в которых наиболее полно проявляется его личность, – момент вхождения во власть и момент ухода из нее. Если вначале происходит испытание славой, успехом, победой, одержанной над противниками и соперниками, то уход из власти носит, как правило, кризисный характер, связан с неудачами и поражениями.

Достойно уйти из власти гораздо, труднее, чем добиться успеха и завоевать ее.

Для политических деятелей, действующих в условиях западной демократии, момент ухода определен традициями и законом и можно продлить бремя власти, лишь победив на очередных выборах. В Советском Союзе было иначе: Генеральный секретарь компартии получал власть пожизненно, до момента смерти, если, конечно, не происходило непредвиденное, как с Хрущевым, которого отстранили от власти. Напомню, однако, что это был единственный случай в истории Советского Союза, – все остальные генсеки, от Ленина до Черненко включительно, скончались, пребывая в своей должности.

А это значит, что Горбачев рассчитывал оставаться в своей должности долго, если не всегда. При такой ментальности потерпеть крушение вместе с крушением системы, запретом партии и распадом страны, которую он возглавлял, означало катастрофу, конец света в точном смысле этого слова. Сохранить лицо в этих обстоятельствах и достойно уйти из власти было практически невозможно, но Горбачев сумел это сделать.

Может быть, будущие биографы и историки наиболее высоко из всей деятельности Горбачева на посту последнего генсека КПСС и первого Президента СССР оценят именно то, как он ушел из власти.

В его руках оставалось достаточно много средств, чтобы попытаться переиграть участников Беловежского соглашения, и прежде всего результаты общенародного референдума 17 марта 1991 года, высказавшегося за сохранение Советского Союза… Но тогда гражданская война со всеми ее ужасами была бы неизбежной. Я думаю, что это был главный мотив действий Горбачева в тот исторический момент, – он предпочел сдать власть, не цепляться за нее, чтобы не довести дело до гражданской войны.

К этому моменту Горбачев уже не определял ход развития событий, а лишь догонял их, полностью поглощенный тактикой удержания власти, вследствие чего многие из его потенциальных сторонников и последователей превратились в его политических противников. Но и в этих условиях было множество противников распада Советского Союза, на которых он мог опереться

В борьбе за сохранение Союза и одновременно своего президентского поста. Счастье для всех нас, что он не пошел по этому пути. Как точно написал впоследствии Один из журналистов: "Тот, кто радуется распаду Советского Союза, не имеет сердца, а тот, кто мечтает о его восстановлении, не имеет мозгов!"

В принципе Горбачев должен был бы благодарить судьбу за столь раннее отстранение его от власти. К концу 1991 года он из популярного и любимого лидера страны превратился в мишень для критики и ненависти со всех сторон. Казалось, все ополчились против него: коммунистические фундаменталисты, которые не могли ему простить распада компартии и того, как легко он смирился (по их мнению) с запретом КПСС; радикал-демократы, которые, напротив, не могли ему простить нерешительности и уступок партноменклатуре, что (по их мнению) постоянно ставило под удар политику реформ; и даже умеренные демократы (центристы), которые отказали ему в поддержке из-за сохранявшегося альянса с партноменклатурой, из-за неспособности выйти из роли партийного генсека и стать настоящим Президентом страны. Но самое главное – Горбачев к этому времени потерял доверие и поддержку широких народных масс, разглядевших пустоту многословных речей и переставших понимать логику и цели действий Горбачева.

Все это означало только одно: вопрос об уходе Горбачева – это лишь вопрос времени. Чем дольше бы Он оставался у власти, тем катастрофичнее для страны и для него лично был бы конец его политической карьеры. В этом заключается ответ на вопрос, может ли Горбачев вернуться к власти. Это исключено, потому что у него нет опоры ни в существующих сегодня в России политических структурах, ни в широких народных массах.

Последующие поколения россиян оценят вклад Горбачева в развитие и модернизацию страны, освобождение ее от пут марксистско-ленинского догматизма и Пробуждение к жизни и действию демократического потенциала страны. Многое из того, что произошло с нами затем, произошло вопреки воле и намерениям Горбачева, который никогда не стремился уничтожить Систему, вознесшую его на вершину власти, и тем не менее сделал это. Вернее, дал тот первый толчок, который повлек за собой лавину политических, экономических и социальных изменений. Он был первым, кто начал реформы в стране, и никому уже не понадобится делать то, что сделал он, и испить чашу испытаний, предназначенную судьбой для него. Будем же благодарны ему за это! Бывшие соратники Горбачева, такие, как Лукьянов, Лигачев или Рыжков, обвиняют его в том, что он предал свою партию, которая была каркасом государственной системы, каркасом СССР. Разрушив партию, говорят они, Горбачев разрушил не только коммунистический строй, но и СССР. Горбачев, по их мнению, сыграл роль Герострата: уничтожил, сжег святыню и оплот коммунизма! Обвинения эти по меньшей мере наивны (о недобросовестности и необъективности обвинителей я уже не говорю!).

Те, кто сегодня проклинает Горбачева, а это в основном люди старшего поколения, сами, не сознавая того, проклинают свою прошлую рабскую, нищую жизнь, с постоянным страхом, доносами, партийными собраниями и разбирательством личных дел, т. е. со всей той унизительной и мелочной суетой, в которой промелькнула их несостоявшаяся жизнь – жизнь не одного поколения советских людей. Раньше им льстили, называя особой породой людей – новой человеческой общностью, теперь о них презрительно говорят "совки". И, как в древности израильтяне, которых, избавляя от рабства, Моисей вывел из Египта в пустыню, они сегодня проклинают своего избавителя и требуют вернуться в такое спокойное и такое рабское существование, которое они по незнанию своему считали настоящей жизнью.

Отвечая на эти обвинения, достаточно поставить вопрос: разве Горбачев стремился разрушить партию, которую он возглавлял, или преследовал цель довести коммунистическую систему до краха? Ответ очевиден. Конечно нет. Напротив, он, как и все его предшественники, считал свой пост пожизненным и вовсе не собирался его оставлять. Он не собирался никого предавать и никогда не ставил задачу демонтировать существующий строй. Максимум, к чему он действительно стремился, – спасти, сохранить систему, облагородив и подремонтировав ее.

Красноречивее всего свидетельствует об этом то, о чем в первую очередь сказал Горбачев, возвратившись в Москву из Фороса 23 августа 1991 года. Он стал говорить о своей верности идеям социализма и твердом намерении продолжить усилия по реформированию существующего строя в целях его сохранения. Реакция всей прессы на это была однозначной: Горбачев так и не понял, что он вернулся в другую страну, которую уже невозможно повести за собой, провозглашая лозунги о "социализме с человеческим лицом", гуманном социализме и т. д.

То, что Горбачев этого не понял, было его личной трагедией. Однако у него хватило чутья и воли достойно уйти с политической арены. Как известно, Горбачев не принимал решения ни о роспуске партии, ни о своем выходе из партии. После известного указа Б. Ельцина о роспуске организационных структур КПСС он сложил с себя обязанности Генерального секретаря и предложил ЦК самораспуститься, а республиканским и местным парторганизациям определиться самим, что делать дальше. После Беловежских соглашений Горбачев добровольно сложил с себя обязанности Президента СССР. Это были невероятно трудные, но мужественные и правильные решения, потому что любая попытка удержать власть в той ситуации была смертельно опасной не только лично для него, но прежде всего для страны.

В школьных учебниках по истории описание деяний того или иного исторического лица часто напоминает бухгалтерские книги, в которых методично фиксируются их достижения и неудачи: победил там-то, не понял того-то, допустил ошибку в том-то и т. д. и т. п. Все это действительно существует в жизни и деяниях таких людей, но всегда есть и другое – тайна человеческой личности, сумевшей подняться над другими и своими поступками изменить ход истории. Это особенно верно, когда речь идет о реформаторах, которых и в нашей собственной истории, и в истории человечества не так уж и много.

Для нашей страны, не привыкшей к преемственности власти, к тому, что приход во власть нового руководителя страны – это не результат переворота или смерти предшественника, а нормальная государственная процедура, предусмотренная существующими правилами, важное значение имеет еще один урок, данный нам всем Горбачевым. Этот урок состоит в том, что после ухода из власти, после окончания властных полномочий бывший президент страны продолжает свою (в том числе и политическую) жизнь. Не следует забывать о том, что он живет среди нас, и будем с уважением относиться к тому, что он сделал, не возводя его человеческие слабости и допущенные им ошибки в разряд преступлений.

И будем всегда помнить старинную восточную мудрость: "Не проклинайте прошлого царя!"