Житие сестер обители Тёсс

Кристина Эбнер МОНАХИНИ ИЗ ЭНГЕЛЬТАЛЯ КНИЖИЦА О НЕПОСИЛЬНОМ БРЕМЕНИ БЛАГОДАТИ

Здесь начинаю я книжицу, в ней же найдешь о начале монастыря Энгельталь, об изобилии благодати[273], каковую Бог сотворил в нем сперва и потом, и о многих исторгающихся из Него добродетелях, которые так же мало можно умерить, как море изливающейся из Него силы. Никому не достичь великой святости из своего благочестия. Бог призвал их всех по Своему свободному произволению. Он властен в том, чтобы друзьям Своим творить благо, ибо только Ему ведома всякая вещь. Вот почему с одним поступает Он по-хорошему, а с другим нет. Нашему человеческому разуменью сего не понять, не впадая в ошибку.

Ну и захотелось мне написать кое-что о непосильном бремени благодати. Но ума-то у меня, к сожалению, маловато, да и не сильна я в письме. И лишь благодаря послушанию вынуждена пристраститься к этим вещам.

В то самое время, когда венгерский король выдавал свою святую дочь Элизабет за ландграфа Людвига Гессенского, он отправил ее с великими почестями в Нюрнберг, где должна была состояться свадьба. В дорогу он дал ей лютнистку по имени Альхайт, чтобы та, если ребенок вздумал бы плакать, утешала его игрою на струнах. Эта женщина говорила, что Элизабет была лет семи от роду[274].

Когда же свадьба состоялась и святое дитя было с нее увезено, то лютнистка не захотела следовать дальше за ним, ибо решила отныне предать всю свою жизнь любезному Богу, и начала проводить жизнь, полную глубокого раскаяния и любви к Богу[275]. Она поселилась в Нюрнберге, в одном из домов, и стала как бы светильником, тогда как прежде была повсюду известна из-за своего грешного ремесла. А в городе была небольшая община бегинок, и в ней проповедовали о том, сколь великую награду наш Господь дарует за чистоту и добровольное послушание. И вот, эти бегинки отправились к госпоже Альхайт, упомянутой лютнистке, и молили ее с немалой настойчивостью принять их к себе и стать их наставницей[276], чтобы им оттого была награда с небес, ибо у них-де нет средств, чтобы основать монастырь. Сия священная просьба была ею тут же уважена, и они поспешили к себе в дом и положили, каждая по отдельности, к ее ногам всё, что у них было[277].

А начало [совместной] их жизни было такое. Их предстательница имела о них столь великое и неустанное попечение, словно все они были ей чадами, и не запрещала им ничего из того, отчего их сердце воспламенялось бы к Богу. Жизнь же их была столь святой, нрав столь богобоязнен и кроток, слова столь сладостны и правдивы, а все дела столь совершенны, что все, кто бы их ни увидел, оттого исправлялись. Потому слава о них распространилась по всему краю и по всем окрестным краям. Отовсюду стекались к ним власть предержащие и получали от них благословение, а равно паломники, отправлявшиеся в дальние страны. Да и благочестивые жены к ним приходили, дабы они их наставили в исповеди и любви к Богу. Относились же они к приходу церкви Святого Лаврентия и находились в послушании у приходского священника как своего законного пастыря. Сии избрали себе субприорессу с пламенеющим сердцем, кузину брата Оттона из Швабаха[278], бывшую среди них как бы светильником. Ей было около тридцати лет, не больше того. Они вычитывали положенные часы, как могли и умели, а исполнив вечернюю молитву, шли к своей наставнице и вопрошали ее, как им проводить следующий день. Так они и проводили его по доброй воле. Когда сии сидели за трапезой, наставница восседала во главе стола. Несколько подкрепившись, она принималась читать им за столом по-немецки. Порою случалось, что иные из них, лишившись чувств, лежали на полу, вроде покойниц; да они и впрямь были мертвыми в Бозе. Такой-то благодати сподоблялись они при работе, на молитве, когда благоговейно внимали Божию слову. Лишь одна никогда не была в восхищении. Когда люди прослышали об их святой жизни, они им стали давать всё, в чем бы они ни нуждались, при том, что этих людей не просили о том. А особенно королева Богемии, госпожа Кунигунта[279], сделала им много хорошего и послала те драгоценности, которые еще хранятся у нас. Они взяли к себе одного брата, его звали Херманном. Сей прислуживал им, словно был их нанятым батраком. И если святому собранию хотели что-нибудь подать в дальних краях, то он им это приносил на своих ногах.

К тому времени, когда они прожили в Нюрнберге несколько лет, не знаю уж сколько, случилось по промыслу Божию так, что Папа отлучил от Церкви императора Фридриха[280]. Тогда наставница сказала собранию: «Здесь мы больше остаться не сможем. Я отправлюсь к господину фон Кюнигштайну[281], чтобы он нас приютил на некоторое время. Вы же меж тем читайте те пятнадцать псалмов, что начинаются со слова “Deus”[282], покуда я не вернусь». Вскоре господин исполнил их просьбу и пожаловал им мызу, где бы они могли до времени оставаться. Там Бог подверг их испытанию, подобно тому, как золото испытуют в огне. Им пришлось заниматься тяжелым трудом, жать себе рожь, стирать, готовить еду и исполнять все прочие дела по хозяйству. Они делали всё с великим благоговением, пребывая в терпении. Воздвигли капеллу в честь святого Лаврентия. А когда жили на мызе четвертый год, наступила великая тьма[283].

Как-то раз у них на дворе насмерть убился ребенок. Это был внук господина фон Кюнигштайна, его звали Ульрих. Жёны принесли ребенка домой и пеклись о нем, покуда он не скончался. Это ввергло господина фон Кюнигштайна в великое горе, ибо у него не было наследников, кроме одной только дочери. После наступившей вслед за тем Пасхи он сказал их наставнице: «Переселяйтесь-ка в Швайнах, и пускай у вас там будет жилье. Я же дам вам капеллу, поле и лес, чтобы вы смогли кормиться от них»[284]. Простерев горе свои руки, он пожертвовал сие Духу Святому и нашей возлюбленной Деве Марии.

В это время явились семь аббатов из серого Ордена[285] и умоляли сию святую общину, чтобы они примкнули к их Ордену, а они за то дадут им много богатств. Но основатель сказал, что он им сего не позволит, и ему хочется, чтобы сии оставались в [обычных] женских одеждах.

В Фильзеке[286] проживал богатый священник по имени Ульшальк. Долгие годы сей оставался великим грешником, да и не скрывал этого. Прослышав же об их святой жизни, он начал просить, чтобы они его взяли к себе. Он-де хочет быть их капелланом и предстательствовать без всякого лицемерия за них [перед Богом]. Сей стал столь святым мужем, что о нем слагались песни, и наш Господь явил на нем Свои великие чудеса, особенно при кончине. Тогда он провел сорок дней без еды и питья. Этот самый священник построил им церковь, которая стоит до сих пор, хотя и не успел завершить ее сводов. Он же устроил в ней два алтаря: один — в честь нашей Владычицы, а другой — в честь святого Иоанна Крестителя. Они и сегодня еще существуют. Ибо одному крестьянину случилось видение, будто на том самом месте стоит хлебопекарная печь, а перед ней стоит муж, а на муже том ряса, и он питает весь край. Ну, тогда тот священник устроил алтарь также Иоанну Евангелисту. О том, как появился сей третий алтарь, я и хочу вам поведать.

В Шёнберге, в замке[287], проживал один знатный человек, и был он столь болен, что уже никто не надеялся, что сей останется жив. И вот как-то ночью ему явился Господь наш, облеченный великим сиянием, оно было ярче сияния солнца. Жене же его показалось, что замок охвачен огнем, и она побежала к супругу. А когда явилась к нему, то отчетливо услыхала ответ, который тот давал нашему Господу, но слов Господа не слыхала. Супруг говорил: «Господи, охотно исполню сие!» Лишь только пришел он в себя, хозяйка спросила, с кем это он разговаривал. Он же ответил: «Сам Господь наш явился ко мне. Он велел воздвигнуть в Энгельтале алтарь рабе Его Екатерине да передать бегинкам в собственность лес около Эсбаха и в придачу подворье в Тойфенбахе[288]. “И вот тебе знамение: Мне угодно вернуть тебе здравие, так что ты на сей раз не умрешь”». Тогда он обратился к жене: «Дорогая супруга, не важно, день ли сейчас или ночь, пошли для меня за братом проповедником Кунратом из Айштета[289], он у них теперь настоятелем, я ему расскажу о сем деле». И случилось вот что: едва проповедник явился к господину из Шёнберга, тот передал, что ему возвестил наш Господь, и сказал: «Господин, мое сердце исполнено благоволения к вам! У меня нет наследников, и я хочу вам отдать всё, что имеется у меня». Проповедник ответил: «Нет, господин, не поступайте так! У вас есть бедные родственники, они в этом нуждаются тоже». Сей высокородный господин не захотел умолчать о том деле и сделал так, чтобы о нем стало известно повсюду, и на освящение алтаря пришло очень много народа. Сего господина звали Браун фон Химмельдорф, Колеры[290] — его потомки. Основатель же из Кюнигштайна повелел провозгласить и объявить всем, что монастырь должен именоваться Энгельталь, а не по деревне Швайнах.

В это же время жил некий человек, посвятивший себя ратному делу, он был тевтонцем. Звали сего господина Конрадом фон Лауффенхольтц. И был сей маршалом Пруссии, человеком, исполненным мудрости и высокопочитаемым в германском Ордене[291]. Узнав о святости монастыря Энгельталь и вняв громкой молве, ходившей о нем, он так воспылал в своем сердце божественной любовью, что сказал своим ратоборцам: «До меня дошел слух, что мой друг фон Кюнигштайн основал монастырь и что люди, живущие в нем, сплошь святые. Кроме того, там моя племянница, и Бог являет на ней немалые чудеса! И вот сердце мое изнывает денно и нощно в великом томлении, и хочется мне оставить всю мою славу и вступить в оное святое собрание, дабы ночью и днем пребывать в сокровенном, среди вас мне не удается сего». Тогда к нему приступили со слезными просьбами, и было сделано всё, чтобы его удержать, но это не возымело успеха, он присоединился к святому собранию. Братья проповедники и конвент приняли его с такой честью, что говорят, это напоминало Пальмовое воскресенье и почести, которые оказали нашему Господу[292]. Все прямо-таки сияли от радости, что столь уважаемый человек примкнул к их общине, и решили отвести его на высокое собрание капитула[293], но он не захотел.

Сей блаженный муж фон Лауффенхольтц вел такую праведную жизнь, весь его облик дышал такой святостью, он был такого совершенного нрава и так сладостно вещал о Боге, что возвышенных и ученых братьев проповедников брало удивление, как столь необразованный человек умел настолько премудро рассуждать о Боге. Когда он отправлялся к владетельным особам или в города, то посредством него многие вполне исправлялись и начинали более усердно благотворить монастырю. Жизнь его была очень строга, он служил с великим усердием Богу и был как бы светом в сердцах у многих людей. Господь же творил с ним великие дела, которых я, к сожалению, не знаю, ибо то было еще в прежние времена.

Как-то раз он решил пойти к мессе и проходил мимо пивоварни. А там стоял некий брат, по имени Генрих-пивовар. Как раз смолили бочки, и Генрих сказал: «Дорогой отец эконом, и я бы охотно отправился к мессе, но должен оставаться при деле». Тогда эконом увидал, что пивовара облек со всех сторон божественный свет, и он был прекрасней, чем солнце, а пивовар, в великой благодати, стоял посреди оного света. И уразумел Лауффенхольтц, что такое случилось благодаря послушанию.

Ему было не по себе оттого, что женщин [в Энгельтале] называли монашками[294]. Но тут к нему обратился божественный голос: «Не огорчайся! Монашки — что солнышки».

Обо всём, что Бог ни делал бы для него, он рассказывал своей племяннице Альхайт из Трохау[295]. А когда был уже при смерти, то послал за ней и сообщил о том. Она пошла в кухню и повелела одной сестре из мирянок, бывшей сиделкой при нем, подать ему мяса, ибо ему было весьма скверно. Это возмутило сестру, и та сказала: «Что с ним сделалось? Он не вкушал ни куска мяса уже многие годы», хотя и сделала, как ей приказали, впрочем, дерзко и с громкими криками. И тогда наш Господь сказал племяннице: «Я жестоко отомщу сему человеку, ибо она так обошлась со святым». Племянница же отвечала: «Да не будет так, любезный Господи, не бей ее». Он сказал: «Нет, не отступлю от Моего праведного гнева». Но она усердно умоляла Его, говоря: «Дражайший Господи, не делай сего, пока я остаюсь в живом теле!» Случилось же так, что, когда как-то в полдень возвестили в било[296] о кончине племянницы, та самая сестра из мирянок находилась в каменной трапезной. И вдруг она увидала, что трапезная полна чертей, и она отдана им во власть за то, что так немилосердно обошлась с добрым человеком. Ведь племянница еще прежде нередко ей говорила, что кара Господня падет на нее. У сестры начались искушения: то она хотела покончить с собой, то едва не умерла от тяжелой болезни. И в таких искушениях она жила вплоть до своей смерти.

Ну а тот добрый брат принял святую кончину. Место же его захоронения утаили по причине великой славы, которой он пользовался.

Был у нас [еще] один добрый брат, звали его Конрадом-виноделом. Как-то раз после трапезы он отправился в поле и принялся [там] возвещать о Боге. Сей вышел из себя так, что пребывал в ликовании[297] до следующего дня.

В то самое время, когда они изучали церковное пение, основатель монастыря попросил наставницу жен, чтобы та отвела их в Райхнек[298]. И вот, когда жены пели мессу в одной из капелл — это случилось на Троицу, — то и основатель [монастыря] пел всю мессу вместе с ними, хотя грамоте никогда не учился и не разумел, как читаются буквы. Едва сие чудо свершилось на нем, он тотчас же весьма воспламенился верой, так что сказал: «Ах, Ульрих! Если бы даже мне было суждено прожить долгую жизнь, то и тогда я не прекратил бы творить чудеса для этой святой общины»[299].

[Это случилось] в первый Адвент, когда жены воспели то, что положено по уставу. Их первую регентшу звали Хайльрат, и сия была нечеловечески хороша собой. А как она пела, так это было выше всяких похвал! К тому же пению училась она с особенным рвением, да и весьма любила нашего Господа. В четвертое воскресенье Адвента жены пели мессу, и вот, едва дошли до пятого респонсория «Virgo Israel»[300][301], до стиха «In caritate perpetua»[302], Хайльрат воспела очень внятно и не по-человечески красиво, так что иным даже показалось, что она поет ангельским голосом. А в стихе сказано вот что: «Любовью вечною Я возлюбил тебя и потому привлек к Себе Моим милосердием»[303]. Сей стих Господь наш изрек устами пророка, обращаясь к роду людскому. И из-за великого благоговения святой конвент лишился своих чувств. Жены рухнули на пол, наподобие мертвецов, и лежали так, покуда не возвратились в себя. Тогда они допели мессу до конца в великом благоговении.

В это время случилось, что в сию местность забрели братья проповедники из Регенсбурга. Жены объявили им, что хотят принять на себя послушание им. Тогда их наставница отказалась от должности, и они, по совету проповедников, избрали себе приорессу с пламенеющим сердцем, эту сестру звали Димут фон Гайленхузен[304]. Сия собралась в дорогу и вместе с одною сестрой и братом из мирян отправилась в Рим. А при папском дворе был некий брат проповедник. Как только сей узрел ее ревность [по Бозе] и святость, так тот же час довел до сведения Папы то, чего она так страстно желала. И сделал всё лучше, чем она могла бы сама. Папа подтвердил им привилегии и принял от них письменное обращение[305]. Сия святая община вела поистине суровую жизнь. Упражняясь в покаянии, они хлестали себя терновником и пучками из розог. Наставники Ордена, восседавшие вместе с ними в капитуле, говорили: «Нам можно отправляться из здешних мест в остальные монастыри по причине великой святости, нами здесь обнаруженной».

Их первая наставница, которую звали Альхайт-лютнисткой, поведала своему конвенту о великой благодати, которую с ней сотворил наш Господь: она-де была восхищена к Иордану и видела всё, что случилось при крещении Господа.

А одну из сестер звали Лёйгарт фом Перг[306]. Она была удивительно святым человеком и всякий день в часы, определенные для молитвословий, благоговейно обращалась ко Святой Троице. Уже лежа на смертном одре, она была исполнена великого благоговения и однажды сказала сестрам: «Любезные сестры, хочу вам поведать: мне явилась Святая Троица в образе трех прекрасных мужей. Они так походили друг на друга, что если одного из них потеряешь [из виду], то уже невозможно узнать, кто это был. Но я узнала их сразу, — она указала пальцем, где стоял каждый из них, — они подали мне сладостное утешение». И с тем почила во благодати.

Имя другой же сестры было Альхайт фон Рот[307]. Сия была вдовицей и привела за собой в монастырь маленькую дочку, которую звали Ирмелин. Вот с этим-то ребенком Господь наш и начал тотчас творить величайшие чудеса. Как-то раз, когда ей было двенадцать лет, она сидела за трапезой с другими детьми, а наставница детей отошла. И тогда все дети начали друг с другом болтать, она же повалилась на пол и лишилась чувств. Когда она пришла в себя вновь, ее начали спрашивать, что с ней приключилось. Она отвечала: «Увы, дети, вам следует молчать за столом. Я видела престрашного черта, он записывал все ваши слова. Поэтому я и лишилась всех чувств».

Когда сия была на молитве, то пылко возгоралась, и тогда начинало казаться, что она не в себе. Если же кто-нибудь с ней заговаривал или отвлекал от молитвы, она восклицала: «Ах, дети, вы мешаете мне вкусить великой благодати!»

Она служила зерцалом [для многих] в продолжение всей своей жизни. Жизнь же ее была куда как строга. Когда настало время и в монастырь, как было заведено, явился епископ и собирался венчать[308], ей дали тело нашего Господа. В тот же день, едва пришла она ко столу, пожаловал в трапезную и Господь со Своими ангелами. Он встал перед ней и милостиво с нею заговорил, так что все, стоявшие подле стола и слышавшие ее ответы, весьма дивились тому, ибо слов нашего Господа не слыхали.

Находясь средь людей, она в веселье возводила очи горе, краснела и говорила: «Ах, когда же наступит время, чтобы нам сподобиться вечной жизни и радости?» А потом, став вдруг печальной, она уже не смеялась. И так делала она постоянно. Будучи спрошена сестрами, что подразумевает под этим, она отвечала: «Когда я нахожусь средь людей и бываю веселой, то начинаю помышлять о неисчислимых радостях в небесах, которые нас ожидают, и тогда не могу удержаться от вздохов, как вы, наверное, по мне замечаете».

Она цвела, как небесная роза, всяческими добродетелями и пламенела, подобно факелу, в Божией любви. Ее слава пред Богом и людьми была велика. Когда сия блаженная сестра была при кончине, святой человек, Ульшальк, стоя на молитве, увидел, что лазарет полон белых голубок. И его взяло удивление, откуда все эти голуби. Меж тем ударили в било по ней. И тогда Ульшальк уразумел, что причина сему — святое ее житие. И он стоял возле нее, покуда она не преставилась.

У нее имелась сестра, которую звали Кунгунд, ее жизнь была чрезвычайно строга. Когда ее члены оказались недвижимы, то надо было над нею стоять и ее бичевать. Будучи здравой и исполняя должность субприорессы, она так любила праведность, что не могла терпеть ничего, что было бы против Бога и Ордена. Потому-то ей и пришлось весьма пострадать из-за слов — слов жестоких и несправедливых. Ее друзья потом говорили, что если ей приходилось выслушать их, то она безо всякой злобы посмеивалась и говорила: «У меня перед сердцем словно стена. Но если так обращаются с кем-то другим, то мне сие причиняет большую боль, чем если бы так поступали со мной».

Когда, по причине болезни, она была уже при смерти и лежала в особых покоях, ей как-то раз принесли от конвента заливную рыбу. Съев ее, она захотела отведать еще. И тут, по Божией благодати, ее миска наполнилась превосходными рыбами, так что она могла полностью утихомирить желание. За это она возблагодарила Бога и с радостью покушала рыбки.

Когда пришло время и Бог пожелал положить ее страданьям предел, она сказала: «Увы, как мне больно!» И тогда ей ответил громкий божественный голос: «“Увы” — доброе слово, “увы” — сладкое слово, “увы” — благодатное слово». Тут стало ей вовсе скверно, и она попросила нашего Господа. Едва явился священник и хотел ей дать нашего Господа (при этом собрался весь конвент), она громогласно возгласила, а лицо ее озарилось: «Господи, Он Сам был здесь, явил Свой благостный лик, доставил мне великую радость и даровал изрядное утешение. Но я хочу принять Его священного тела». После сего последовала ее святая кончина.

Сии две сестры имели святую родительницу. Та вела жизнь, праведную сверх всякой меры, соблюдая устав Ордена столь строго, насколько сие в человеческих силах. Она прилежно посещала хор, усердно хранила молчание от трапезы даже до окончания вечерней молитвы, предавалась самобичеванию и жила тридцать лет без всякого мяса. Когда наступило время и наш Господь решил ее прибрать, то Он поведал ей о предстоящей кончине, но медлил с нею еще несколько недель. Она же говорила, томясь по Царству Небесному: «Как же долго приходится ждать!» И вот, когда время пришло и стало осуществляться ее христианское право, она уселась в кровати, и душа из нее вышла. После кончины она возвратилась и сообщила, что была тридцать дней разделена с Богом: «За то, что терпела, когда меня называли женой, и поскольку огорчалась, когда мои родственники говорили, что на то-де была моя воля, чтобы меня прославляли. А так я прямиком взошла бы к самим небесам». Отрыв ее гроб, дабы к ней подложить еще одного мертвеца, обнаружили ключ, источавший елей. Сие все видели ясно, кто собрался вокруг гроба.

И еще одна пришла к нам по имени Райхильт из Геммерсхайма[309], вместе со своим супругом, ставшим конверзом[310]. Она же сделалась весьма святым человеком. У нее было обыкновение читать «Confìteor»[311][312] всякую ночь напролет. А незадолго до смерти, когда она читала перед алтарем это исповедание, Сам наш Господь ответил ей: «Misereatur»[313][314]. Когда она вскоре должна была уже умереть, увидала другая сестра, что над лазаретом разверзлись небеса и оттуда спускаются три огонька в том месте, где она возлежала.

И еще была одна сестра, которую звали Альхайт фон Трохау[315]. С детских лет у нее был пророческий дух. Пребывая в миру, она сказала своей матери: «Случится так, что мой батюшка и самая красивая из сестер заболеют проказой». А однажды сказала: «Мой батюшка находится в Регенсбурге. Он проиграл всё, что имел, и велел ничего об этом тебе не говорить». Такие-то вещи ребенок говорил множество раз. О нем стала распространяться молва, и люди говаривали, что она-де пророчица.

Едва явившись в наш монастырь, она была как-то ночью восхищена и пришла в место, куда сходятся некрещеные ребятишки. А ребятишки от нее побежали и начали ее поносить. Она их спросила: «Почему вы от меня убегаете?» Они же ей отвечали: «Мы поступаем так потому, что очутились здесь из-за первородного греха, и нам больше никогда не видать очей Божьих. Но ты еще можешь сего избежать, ибо мы тебе сообщаем, что ты была неправильно крещена»[316]. Затем, через несколько дней, она лежала после заутрени перед алтарем в хоре и, будучи вновь в восхищении, предстала перед судом нашего Господа, совсем так, как о том говорится в Евангелии. Благие ангелы шли по правую сторону, а худые — по левую[317]. Ну, она и бросилась к избранным. А Господь-то наш сказал тогда ангелам: «Позовите-ка Альхайт, ей не подобает стоять одесную Меня, ее неправильно окрестили». А она возьми да скажи им: «У вас никогда не случалось скорбей из-за Бога, а у меня чрез Него они часто бывали. Не уйду от моего Господа только из-за того, что вам этого хочется». Ангелы и сказали нашему Господу: «Господи, она нас попрекнула, что у нас, мол, никогда не случалось скорбей по Твоему попущению, и не желает оттуда уходить лишь из-за того, что нам этого хочется». Тогда позвал наш Господь Марию Магдалину и говорит ей: «Скажи Альхайт, чтобы она не стояла одесную Меня». А она и Марии Магдалине сказала: «В Евангелии говорится, что Господь изгнал из тебя семь бесов[318], а я за собою не помню, чтобы когда-нибудь сотворила хотя бы один смертный грех». Тогда Господь послал святого Павла. Сему сказала она, что он был гонителем христианства[319] и что она не хочет по его воле отходить от своего Господа. Отправлял Он к ней и Петра. Этого она укорила, что он трижды отрекся от нашего Господа[320], она же так не делала никогда. И вот отправил Господь Иоанна Крестителя. Она его спросила: «Кто ты?» Он же ответил: «Креститель я, Иоанн». А она сказала ему: «Крестивший других, проклянешь ли меня? И меня окрести». Она пала ниц перед ним и обхватила его. Иоанн сорвал с нее рубашку и вылил на нее ковшик воды. Сие отчетливо видели все, кто пришел тогда в хор, что там разлита вода. И вот она поведала обо всём приорессе. И вместе они написали одному приору в Регенсбург, чтобы тот с кем-нибудь вступил в диспут[321], как следует поступить с этой сестрой. И вот, пришли в обитель братья проповедники и сказали: они, мол, читали, что крещение благодатью[322] бывает, но с ней надлежит поступить, как того требует христианская вера. Братья проповедники послали за ее матерью и спросили ее, как сестра была крещена. Родительница же сказала: «Я знаю лишь, что она была крещена очень спешно. Но здесь со мной жена, крестившая ее своими руками». Тогда спросили жену, как она сие сделала. Та отвечала: «Я всё сделала правильно, окрестив ее во имя доброго господина святого Николая». Братья проповедники взяли сестру и окрестили ее, а сами стали ей крестными. Одним же из них был брат Генрих из Аббаха[323].

Немного спустя наш Господь послал ей изрядную благодать. На Страстной седмице она была в восхищении вплоть до Великой субботы и видела всё, что приключилось с Господом нашим. Она убедилась сама, что Его бичевали, привязавши к колонне, и что из Него при третьем ударе брызнула кровь. И Он сказал ей, вися на кресте: «Возлюбленная, вот что Я претерпел ради тебя. А что терпишь ты ради Меня?»

Когда она была юной и не совсем еще выросла, наш Господь сказал ей: «Хочу наделить тебя величавым обликом, и сделаешься ты приорессой, величайшей из тех, что когда-либо были в этой обители, а равно самой блаженной из них[324]. Но Я не смогу продолжать с тобой Моей игры[325], как мог бы, если бы ты приорессой не стала». Она же сказала: «Нет, Господи, не хочу лишиться Твоей благодати!» И тогда Господь наш изрек: «Да будет тебе знамением то, что ты больше не вырастешь и что Я с тобой сотворю великие чудеса».

Она была весьма досаждаема дьяволом. Он советовал ей оставить обитель, и тогда она станет самой богатой и счастливой средь всех в своем роде. А как-то раз он явился ей в образе одной из сестер и, вызвав из хора, сказал, что она-де должна послужить кое в чем некоторым женам. Но едва она вышла из храма, как дьявол исчез. Через некоторое время она была на молитве, и он сказал ей: «Ну, довольно, довольно молиться! Когда состаришься, ничего другого делать не сможешь». Но она отвечала: «Что же, тогда у меня всё впереди».

Дьявол явился к ней ночью и хотел прочитать ей некое послание. Но тут явился ангел ее, выхватил у него это послание, стер дланью то, что в нем было начертано, и бросил его пред постелью, сказав: «Прекрасная возлюбленная, я пришел тебе на подмогу. Если бы ты услышала это послание, то тебе было бы невозможно обрести снова чистое сердце». А утром послание обнаружили. В нем всё было вытерто ангельской дланью.

Когда ей предстояло принять на себя обет послушания[326], приоресса воспротивилась этому, ибо ее отец был из числа прокаженных. Она же так опечалилась, что поспешила к распятью — его показывают и сегодня — и рыдала так горько, что ступни у нашего Господа сделались мокрыми. Тогда Он снял руку с креста, поднял Альхайт и сказал: «Подымайся, Я Сам тебе помогу принять обет послушания». А вскоре произошло вот что: Прайтенштайнер обвинил приорессу в том, что она его предала, и той пришлось нежданно-негаданно отбыть в Регенсбург, к «Святому Кресту»[327], и там задержаться. Тогда избрали новую приорессу, и та позволила ей принять обет послушания.

Однажды обезглавили одного благородного человека, который для одной из сестер был дороже всех прочих людей. Об этом было никому не известно. Альхайт отправилась к ней и сказала, что за него нужно молить Бога и что он лишен своего тела. А произошло сие далеко от обители.

Одного брата проповедника звали Конратом Айштетским[328]. Сей долгое время был духовником нашего монастыря и питал к Альхайт великую приязнь из-за ее святости. Ей была дарована благодать: когда тот читал мессу, было ли это далеко или близко, она видела в его руках тело нашего Господа. Если же он делал что-нибудь наперекор Богу, она сие открывала ему, когда он к ней приходил. И вот однажды случилось, что он явился, дабы собирать милостыню в податном округе монастыря[329]. Она подошла к нему с просьбой дать ей тела нашего Господа, а было как раз то самое время, когда конвент не должен был его принимать. Брат Конрат сказал ей: «Не могу этого сделать, но должен отправляться за милостыней. Я и так задержался». Она же ответила: «Ну, идите и увидите сами, сколько получите». Он бродил очень долго, но получил не больше, чем три раза по полпфеннига. Тут он уразумел, почему так получилось, и просил ее, чтобы она простила ему. Господь же наш сказал ей: «Я погасил огонь между тобою и им, и огню этому никогда больше не разгореться!» С этих-то она больше никогда не видала в его руках тела нашего Господа, да и больше не знала, что делает он, когда его не было рядом.

Жил один брат проповедник, и был он влюблен в одну женщину[330]. Сия же ему в своей любви отказала, и притом в самых презрительных выражениях. Он пожаловался на это нашему Господу, пока держал Его в своих руках. Находясь в хоре, Альхайт услышала это и сказала той самой сестре: «Будь терпелива! На тебя падут великие беды, я слышала, как священник пенял на тебя нашему Господу, пока Он был у него в руках».

Однажды она была восхищена в Вифанию, в тот день, когда Он воскресил из мертвых Лазаря[331]. Она сидела рядом с ними за столом и видела все блюда, которые они вкушали. А тут Андрей и говорит: «Дайте-ка этой прекрасной поклоннице посидеть подле нашего Господа». Так оно и случилось.

По благодати временами случалось, что она могла толковать сложные книги, и вовсе не хуже, чем какой-нибудь изрядно обученный поп. Когда же время сие миновало, то она уже не могла этого делать, ибо была неучена.

Альхайт была весьма утонченной особой. Из-за чрезмерной любви нередко бывало, что она многое делала, не владея при этом телесными чувствами. Как-то раз она зашла в храм, собираясь отыскать там одну из сестер, но увидала ковчежец, в котором находилось тело нашего Господа, и стала подпрыгивать, петь, бросилась навстречу ему от захлестнувшей ее радости. Если она выполняла какую-либо работу, то все ясно видели, что она трудится, лишившись всех своих чувств, ибо чувства ее были в Боге. Когда вечером, уже после трапезы, она отправлялась в сад и слышала от какой-нибудь из сестер сладостное слово о Господе, то, выйдя из себя самой, начинала скакать от дерева к дереву и прижимать каждое к сердцу. А если ее спрашивали, что она при этом имеет в виду, то она говорила: «Для меня, воистину, всякое дерево словно Господь наш Иисус Христос». Затем, направляясь в спальню, она всегда говорила: «Ах, милостивый Господи, Иисусе Христе, давай же взойдем друг с другом на гору».

Как-то случилось, что она читала стихи за оба хора. А приоресса сказала: «Ты поступаешь словно гусыня. Пой в своем хоре и оставь другой хор в покое!» Она же стала размахивать руками, думая, что она и есть гусыня, пока приоресса не сказала: «Ты не гусыня». И только тогда она оставила свое озорство.

Однажды должны были взвешивать мак, а она залезла в мерную чашу. Когда же брат велел ей выбираться наружу, она отвечала: «Не хочу вылезать, ибо вижу рядом Господа моего Иисуса Христа. Хочешь — полезай ко мне? Он такой милый, тебе, как и мне, будет на Него приятно взглянуть». Брат немного помедлил и снова сказал: «Мне нужна мерная чаша!» Она же в ответ: «Конрад, оставь-ка свой гнев, я не вылезу, покуда Он здесь у меня. Хочешь, залезай к нам вовнутрь. Я знаю точно: будь тебе так же хорошо, как мне, ты ни за что бы не вылез!» Вдруг брат воспламенился любовью, так что, разразившись плачем и воплями, бросился через ворота наружу, она же оставалась во благодати довольно долгое время, а потом уже вылезла.

У нее были брат и невестка, у которой нередко случались выкидыши. Альхайт послала за ними обоими и сказала ему: «Брат, посмотри, разве тебе не известно, что на тебе Божий гнев? Ты же знаешь, что переспал со своей тещей. Вот почему все твои дети умирают еще до рождения. Посему покайся и стань духовным лицом, и она тоже пусть станет, или пребывающий на вас гнев Божий умножится». Они прислушались к ее совету. Брат стал тевтонцем, а невестка ушла в нашу обитель. И часто случалось, что нашим Господом ей открывались как благодеяния, так и пороки людей.

Когда наступило время и ее святая жизнь приближалась к концу, она вызвала некоторых сестер и сообщила им о предстоящей ей смерти. А они ее вопрошали: «Дорогая Альхайт, что ты имеешь в виду, когда говоришь, что должна с нами проститься, пока служат мессу в день святого Петра, и когда говоришь: “Если переживу день святого Петра, то в этом году не помру?”» А она им в ответ: «Сегодня миновало как раз тридцать лет с того самого дня, когда наш Господь сказал мне: “Возведу тебя на Масленичную гору и увенчаю великою славой. Во время, когда поет жаворонок, воспоешь пред Моей Святой Троицей”. И я спросила Его: “Любезный Господи, а когда поет жаворонок?” Он же ответил: “В день святого Петра, Kathedra”[332][333]. Вот почему я считала всегда свою жизнь по этому дню, ибо тогда ей наступит конец».

Была еще другая сестра, которая не поверила, что Альхайт предстоит вскоре скончаться. Альхайт пошла к ней и сказала: «Готовься, ибо умрешь раньше меня». Так оно и случилось.

Сия святая сестра почила в пятницу в полдень, накануне дня святого Петра, как во всеуслышание много раз сама говорила: «Возликуй, душе моя, возликуй, в следующее воскресенье быть тебе в вечной радости!» Когда она возлежала мертвой, то была краше и милей, чем когда-либо раньше.

Когда возвестили в било о кончине этой жены, некий голос сказал одной престарелой особе: «Сестра, ныне сидящая на соломе, достойна того, чтобы без промедления взойти к небесам». Едва взошла она в лазарет, так тотчас увидела сестру, сидящую на соломе, ее звали Рицей из Элленбаха[334]. Сия преставилась на четвертый день после сей святой Альхайт. Когда она уже почила, Господь наш сказал господину Фридриху, старому капеллану:[335] «Не подобает оставлять большого служения из-за служения малого», имея в виду, что негоже пропускать постную мессу ради «Requiem etemam»[336][337] или приостанавливать ее из-за святой Рицы.

Была одна жена, ее звали Альхайт из Херспрука[338]. В нашу общину она пришла вместе с супругом. Его звали Генрихом, и он дал конвенту изрядную сумму для возведения построек. Она служила сестрам в великой любви, и когда ей давали какое-нибудь поручение, то всё собрание радовалось. Когда ей настало время помирать, то она во всеуслышание объявила и сказала конвенту: «Любезные жены, хочу открыть вам, что в то время, когда я еще жила в Нюрнберге, упрашивал меня мой супруг, чтобы я ушла в сей монастырь, а я не желала этого сделать. Немного спустя явился мне святой Доминик в соборе Святого Себальда[339], но я и ему отказала. Затем мне явилась Мария, Мать милосердия, и молила о том же. Она торжественно обещала посетить меня вместе с Сыном своим в час моей смерти. Милые жены, оставайтесь при мне, дабы не пропустить как-нибудь, когда Он придет и будет со мною». Так оно и случилось. Оба пришли к ней и явили Свои пресветлые лики, сказав, что она — одна из избранных, что Они сотворят с ней особую милость и явятся к ней, покамест она не преставилась, еще один раз. Она поведала сестрам об этом, показала им, где Оба стояли, и открыла, во что Они были одеты. Потом она сказала женам: «Милые сестры, не пропустите Их, когда Они будут здесь снова». Произошло же всё так: накануне Пальмового воскресенья справляли день нашей Владычицы[340], наш Господь прошел среди храма, когда пели «Те Deum laudamus»[341][342], стих «Et laudamus nomen tuum in seculum»[343], и оставался внутри до тех пор, пока не закончили петь. Пред Ним преклонился целый конвент, но Он был незрим; и только Шенкин, приоресса, одна Его видела, каким Он был в тридцать лет. После «Те Deum laudamus» Он вышел из хора и направился к болящей сестре, как ей обещал. И вот, она воскликнула громким голосом: «Господь наш пришел и Его любезная Матерь Мария!» Тут все жены попадали ниц перед Ним и просили ее, чтобы она молилась [Ему] за конвент. Ну, вскоре вышла она из себя и принялась нежно беседовать с Господом нашим. Слова, коими она обращалась ко Господу, сестры слышали очень отчетливо, а Его слов не слышали вовсе. Когда же она снова возвратилась в себя, они спросили ее, помолилась ли она за конвент. И она отвечала: «Он осенил вас всех крестным знамением». На том и случилась ее блаженная кончина.

Проживала у нас одна сестра по имени Кунигунта Айштетская[344], и была она внучкой основательницы монастыря. Как-то после заутрени, когда начинало светать, она вышла из хора и тут услыхала, как капеллан читал мессу. Встав около двери на том самом месте, где каменная лестница уходила внутрь храма, она посмотрела туда, где теперь находится кухня, а тогда там стояла огромная, прекрасная липа. Все свои листья она преобразила в утренние звезды. Внизу сии были больше и краше, и так продолжалось до середины. Вверху же они изменялись, и чем выше, тем меньше и меньше становились они. Где начиналась вершина, там они сходили на нет, подобно луне, которая убывает. И все висели в своей собственной силе. Если одна из них исчезала, то на ее месте являлась другая. А когда взошло природное солнце, оно пролило свой свет на те звезды, и началось такое сверканье, что сие человеку невозможно представить. Ну, оставила она капелланову мессу и пошла под дерево. А там увидала двух птиц, сидящих на нижних ветвях. Величиною были сии словно французские голуби, да и своим внешним видом весьма походили на них. Они были чисты и прозрачны, будто сделаны из стекла для зеркал, и напоминали драгоценные камни, в которые можно смотреться. Сие видение продолжалось, пока другой раз не пробили к первому часу. Звезды исчезли, и дерево получило обратно свои природные листья. Сестра пошла к первому часу, но не могла забыть того великолепного зрелища. Едва началась тихая месса[345], ее вдруг спросил некий голос: «Хотела бы знать, что значит оное видение?» Сестра отвечала: «Да, и даже весьма». — «Оно означает, что в самом начале в этой обители проживали святейшие и наиболее благодатные люди, каких только можно сыскать. В предведении нашему Господу открыта всякая вещь: когда сей монастырь достигнет Божией благодатью своей середины, то благодать приуменьшится, но отнюдь не исчезнет. Пока сия обитель стоит, Господь наш всегда будет иметь в ней кого-нибудь, на ком пожелает явить особую благодать. Кому Он ее захочет подать, тех здесь Сам соберет. И чтобы ты поверила Моим словесам, да будет тебе знаменьем вот что: две птицы, коих ты видела, означают, что два весьма святых человека, проживающих ныне в обители, вскоре покинут вас». Прошло немного времени. Едва месса закончилась, она собралась отправиться туда, где трудилась, ей сообщили, что вот-вот умрет Альхайт из Ингельштата[346]. Да и келейница ее, тоже святой человек, почила вскоре после нее.

Ну, а теперь я вам хочу поведать об этой святой Альхайт из Ингельштата, а равно о том, каково было ее житие. Прежде чем прийти к нам, она была бегинкой. Предписанное Орденом правило, а особо молчание, она соблюдала так строго во всём, что никогда не прерывала его ни в одном месте, где надлежало молчать. Когда стояла в хоре, хорошо было заметно, что, если не кланялась, она постоянно твердила лишь: «Иисусе Христе, Иисусе Христе». Находясь средь людей, она была с ними так добра и проявляла столько заботы о них, что те, кто был рядом, благодаря ей исправлялись. Наш Господь промыслил о ней, чтобы ее обвинили, что она-де из числа прокаженных, и изгнали из монастыря. Тогда он сказал ей: «Не печалься, что тебя удалили от людей! Я Сам стану Супругом твоим». И сие Им было исполнено. Жизнь, в которой она подвизалась, была настолько святой, что едва ли такую можно было сыскать у кого-нибудь из людей. Она не вкушала ничего, кроме отвара из гороха, всякий день подвергала себя бичеванию и бодрствовала целую ночь напролет вплоть до заутрени. Если же у нее спрашивали, отчего она бодрствует до заутрени, а не после нее, она говорила: «Оттого, что до заутрени у Него нет никого, кто бы Ему послужил, а после нее у Него таких много». И вот, когда она прожила много лет в столь святой жизни ради нашего Господа, Он явился ей Сам, поведав, что желает забрать ее в вечную радость. У нее с детства была близкая подруга по имени Мехтхильта Крумпзитин. Сей тоже явился Господь наш в ту ночь и сказал: «Желаю забрать к Себе подругу твою». Встретившись утром, обе рассказали друг другу о том, что услышали. Тогда Альхайт сказала Мехтхильте: «По всему видать, что у тебя чистая душа, ибо Он с тобою беседовал точно так же, как и со мной».

Однажды ночью они вместе читали заутреню, и читали так благоговейно, что ни разу не подняли глаз. Вдруг Альхайт обернулась и очень внимательно посмотрела на Мехтхильту. Сие показалось той странным, а утром она спросила ее: «Отчего ты так пристально смотрела на меня ночью?» Альхайт отвечала: «Я отчетливо ощутила присутствие нашего Господа, и мне показалось, что Он благоволит тебе больше, чем мне. Вот отчего я не могла удержаться, чтобы так пристально посмотреть на тебя».

Когда сия Альхайт находилась уже на смертном одре, она сказала: «Я возлежу, словно в прохладной росе». Она изрекала нежнейшие и весьма сладостные словеса, и все сердца, что собрались подле нее, ими воспламенились. Тогда она в тайне от всех призвала свою подругу детства и с великим благоговением благодарила ее «за службу, которую ты мне когда-либо оказывала, и за то, что ты мной, когда я страдала, никогда не гнушалась, а также за то, что поддерживала меня с такою любовью. А теперь скажи мне, чего ты желаешь от Бога, ибо Он даровал мне, что чего бы я у Него ни попросила при смерти, то Он исполнит». Та отвечала: «Не хочу ничего, кроме того, чтобы ты Его попросила, чтобы сделаться мне совершенной». Альхайт сказала: «Открою тебе, что ты почишь не здесь, но будешь выбрана приорессой в Аурахе[347], и там же тебя погребут».

Ну, а теперь мне хочется рассказать вам об этой самой Мехтхильте Крумпзитин. Будучи на четырнадцатом году жизни, она как-то раз простерлась пред алтарем и так раззадорила чувства, что у нее через уста, нос и уши хлынула кровь. И она сказала, что впредь никогда не будет стремиться к Богу меньше, чем к работе. Сие она доказала [на деле]: сидя целый день за прялкой, она напрядала совсем не много, но, соснув ночью часок-другой, поднималась и проводила всё время в размышлениях о нашем Господе. Сия была праведным человеком, а потому немало страдала. На протяжении всей своей жизни она была подобна светильнику, и, когда стала нашей приорессой, даже внешние люди были покорены ее житием и испытывали великую любовь к тому делу, которому она себя посвятила. Его же она исполняла с великим усердием.

Когда настало время и наш Господь пожелал совершить Свое дело, как то Им и прежде было открыто, Мехтхильта была избрана [приорессой] в Аурах. Прибыв туда, она никак не могла утишить в своем сердце великого благоговения. Как-то раз ночью, стоя перед своей постелью на молитве, она вышла из себя. За ней три раза заходила одна сестра из мирянок, управлявшая странноприимным домом, с просьбой спуститься к гостям. Но та не помнила этого мира из-за божественной благодати. Тогда сестра сошла вниз и сказала о приорессе: «Она покраснела ниже глаз, наподобие розы. Наверное, выпила вина». Приоресса же узнала в духе о сказанном, утром послала за своей сестрою по плоти и сказала ей: «Выслушайте правду, которую я поведаю о себе. Когда я на молитве и немного не в себе, исполняйте мои обязанности вместо меня. Недавно из-за меня впала в соблазн одна сестра из мирянок. Она говорила скверно обо мне. Запомните нынешний день! В этот же день через год она оставит сей Орден и никогда больше в него не вернется».

Когда, будучи поборницей своего Ордена и всяческой праведности, сия жена достойно завершала свой земной путь, ей явился Господь наш и торжественно клялся, что возьмет ее из этой юдоли в вечную радость. Она же послала за своими сестрами по плоти и сообщила об этом. Те горько расплакались и просили ее умолить нашего Господа, чтобы Он оставил ее здесь подольше. Она, однако, им возразила: «Не желаю этого делать. Мое сердце так тоскует по Нему, что я не могу больше без Него обходиться». Вскоре после сего настал час кончины. Приобщившись Святых Тайн перед смертью, она сказала своим сестрам: «У меня ничего не болит, и если бы я не запрещала себе ради людей, то пошла бы, куда захотела. Затворите комнату, я покажу вам». Она встала и прошлась так же легко, как это некогда делала.

Когда ее святая душа собиралась отделиться от тела, одна из сестер увидела в духе, что душа благодарит все члены и каждый по отдельности за то, что он так верно служил Богу.

В деревне Энтенберг[348] был некий ребенок, возвещавший многое из того, что имеет свершиться в будущем. Проживал же он у одной бегинки. Сей говорил: «Тетя, я видел отверстые небеса и как туда только что вознеслась приоресса из Аураха». Та же возразила: «Нет, ты, наверное, ошибся». Но ребенок сказал: «Выйди и посмотри!» Так тетка и сделала и узнала: в это самое время та умерла, как и говорил ребенок.

Одну сестру звали Ирмгартой Айхштетской. Она была исполненным любви человеком и имела добродетель, состоявшую в том, что охотно изучала всё, относящееся к божественной службе. Пред кончиной она слегла и лежала уже второй год, у нее пошли дыры [по коже], и из них сочилась кровь. Находившиеся при ней жены, движимые состраданьем, убеждали ее молить Бога о том, чтобы Он ее освободил от таких болей. Она же говорила: «Неужто вы не можете вытерпеть то, что могу вытерпеть я? Не хочу просить Его о том, чтобы Он забрал у меня сии боли. При всех этих болях в мое сердце ни разу не закрадывалось нетерпения». И, сказав это, она как-то по-доброму засмеялась. Однажды ей сказала некая жена: «Воистину, ты терпелива: вот, одна сестра видела, как ты лежала в спальне, облеченная светом». Она же воскликнула: «Неужели сестра не могла промолчать! Я скрывала, что сподобилась великой благодати, ибо узрела Святую Троицу в образе трех Лиц. Сии преобразились в единое Лицо. Видела и Владычицу нашу Марию, как она держала у себя на коленях Господа нашего. Оба сказали, что обойдутся со мной так же милостиво, как и с другими. И я уразумела сие так: Он хочет поступить со мной так же милостиво, как с прочими святыми девами. Сего мне вполне достаточно». После этого она почила в Бозе, а потом явилась и сказала, что вскоре взошла к небесам. А то, что ей предстояло претерпеть, она предсказала задолго, говоря: «Я еще буду лежать, подобно агнцу».

Одну сестру звали Гедраутой фон Хаппург[349], она была весьма набожна, строго держалась правила Ордена и была праведным человеком. Как-то ее попросила одна из подруг детства, чтобы она поговорила с ней по окончании вечерней молитвы. Но сия отвечала: «Найдется ли такой человек, ради которого я прервала бы молчание после вечерней молитвы?»

Если она не молилась, то вдохновенно рассуждала о Боге. Если была с мирскими попами либо среди незнакомцев, то беседовала с ними о Боге столь сладкоречиво, что те начинали рыдать.

В тот год, когда померла, она всякую ночь поднималась и пела зычным голосом. Если сестры спрашивали у нее, отчего она поет во сне, она отвечала: «У меня ликует душа, ибо к ней приближается вечная радость». Когда приблизилась смерть, она послала за женами и сказала: «Милые детки, нынче я узрела во сне, что ко мне явился некий юноша удивительной красоты и сказал, что меня вызвал к своему двору некий Король и мне пора собираться в дорогу. Я ему возразила: “Прошло много лет, как я оставила двор и разучилась правилам вежества, да и нет у меня красивых нарядов”. Он отвечал: “Не заботься об этом, тот Король, к чьему двору тебя пригласили, сможет тебя хорошо обучить и даст тебе прекрасные платья”. Благодаря этому сну я уразумела, что должна умереть. Уложите же меня в лазарет». Когда она туда шла, то по дороге увидела яблоню, та удивительно красиво цвела. Гедраута сказала: «Дайте мне немного постоять под деревом». Вдруг она принялась горько рыдать и сказала: «Ты была еще недавно сухой, а теперь столь прекрасно цветешь. Я же так долго в монахинях, а всё никак не исправлюсь!» Затем она приобщилась Святых Тайн и упокоилась с миром.

Одну сестру звали Альхайт из Гриндлаха[350]. Сия была некоторое время перед смертью больна, а когда умерла, то явилась одной надежной жене. Та спросила, как с ней обстоят дела. Альхайт отвечала: «Ныне я в Царстве Небесном, и сквозь меня светит Святая Троица, наподобие солнца. Я стала подобна некоему образу, проглядывающему через кристалл. Так сияет во мне Божество. Сию благодать я заработала тем, что мое сердце было во всякое время с Богом».

Одну сестру звали Хедвигой Регенсбургской, она была весьма и весьма престарелой. Сия хотела избежать [пения в] хоре, ибо ничего в нем не смыслила. Тогда ей сказал некий голос: «Ступай в хор, здесь снаружи ты разумеешь так же мало, как и внутри». Тогда она возымела столь большую любовь к хору, что стала его ревностно посещать, как бы больна ни была. А однажды меж двумя звонами, когда созывали к заутрене, ей явился Господь наш, каким Он был в тридцать лет. А она сказала Ему: «Возлюбленный Господи, мне теперь нужно читать заутреню».

Однажды во время коллаций[351] она стояла в хоре, конвент между тем сходился к вечерней молитве. И тут все заметили, что ее сердце светится сквозь одеяние, наподобие солнца, как бы через стекло.

Когда Хедвига была еще бегинкой в миру, король Конрад дал своим ратникам власть над женами в духовном чине[352]. Она находилась в нужде и опасности, бежала, ибо опасалась за свою честь, а в сердце у нее запечатлелись такие слова:

Эти самые слова так пришлись ей по сердцу, что впредь она напевала их снова и снова, если хотела порадовать себя, вспоминая о том, как оными словами Бог утешал ее в скорби.

Прежде чем скончаться, сия Хедвига хворала, однако в болезни была весьма терпелива. И вот случилось, что как-то в день Сретения, когда конвент был на процессии[354], ей явилась Владычица наша Мария — вместе со своим возлюбленным Сыном, сия участвовала в ходе вместе с общиной. Затем она приблизилась к постели Хедвиги и прорекла: «Готовься, скоро отыдешь в вечную радость. Там Мы, я и мой Сын, воздадим тебе за всё, что ты выстрадала за Нас». Через несколько дней после этого она умерла. Но, прежде чем упокоиться с миром, поведала об этом одной женщине, бывшей у нее келейницей.

А одну сестру звали Димут Нюрнбергской. Сия была тою самой, что жила среди первых сестер и никогда не была в восхищении[355]. За всю жизнь Бог так и не сподобил ее особенной благодати. И, однако, она была святым человеком, как в жизни, так и в том, что касалось орденского устава: в бдении, посте, в молчании и молитве. Когда она должна была уже вот-вот умереть, то повторяла нам снова и снова, как следует угождать Богу. Сия испытывала столь великое томление по телу нашего Господа, что, когда его проносили чрез лазарет и собирались дать какой-нибудь другой жене, она не могла удержаться и громким голосом вопила: «Увы, дайте же его и мне!»

После своей кончины она явилась одной из жен в свете и без всякого серого цвета, ровно так, как ходила прежде в орденском облачении[356]. Та принялась ее уговаривать, чтобы она ей поведала, что с нею случилось в последний час. Димут сказала: «Со мною всё благополучно, и слава Богу, что я когда-то родилась человеком. Бог даровал мне при кончине три сугубых благодатных дара[357]. На меня снизошел Святой Дух в образе великого пламени, и я подумала, что комната вот-вот загорится. Посему я сказала некоторым сестрам, — и Димут назвала их: — “Не погасите ли его?” Второй же дар был таким. Когда я маялась по телу нашего Господа, явился святой Мартин в образе епископа. Он был в роскошном епископском облачении и преподал мне в последний мой час тело Господне. А третий дар заключался в том, что моя душа беспрепятственно и безо всякой заминки взошла из моих уст к небесам, и весь мой путь был увешан горящими лампадами, как о том написано в легенде о святом Бенедикте»[358]. Вопрошавшая сестра раньше об этом ничего не слыхала. Она спросила, следует ли ей молчать об услышанном. Но Димут отвечала: «Ты должна об этом рассказать. Я для того и вернулась, чтобы возвеличилась слава нашего Господа». И пока вечером по ней пели вечерню[359], той сестре явилось в духовном видении, что наш Господь указывает на Димут ангелам и святым со словами: «Посмотрите, на земле у Меня было еще одно сердце, которое воистину любило Меня».

Другую сестру звали Бертой Макерин Нюрнбергской. Она болела уже задолго до смерти, и болезнь ее сопровождалась многими болями, хотя расслабленной она не была. Когда ее предупреждали о близкой кончине, она всегда говорила: «Я не умру ни за что, если только не придет царь Давид и не извлечет звуками арфы мою душу наружу». По наступлении времени, когда Бог восхотел положить ее страданьям конец, она после вечерни послала за приорессой, чтобы та поскорей приказала ее соборовать. Но все жены были против этого и говорили: «У тебя нет никаких признаков скорой кончины, ты нередко чувствовала себя много хуже». Берта, однако, не хотела оставить того, что затеяла, и ее пришлось соборовать, она же сказала племяннице: «Оставайся сегодня со мною и не ложись спать». Так та и сделала и сидела подле нее, а Берта с нею беседовала, и притом очень разумно (с нею такое бывало время от времени), особенно же о том, как ей довелось пострадать. Когда наступила полночь, она воскликнула: «Благо мне, что я некогда родилась человеком! Я слышу самое сладостное бряцание струн, какое едва ли когда-нибудь доводилось услышать хотя бы одному человеку. Я умираю, молитесь обо мне!» Спустя немного времени, когда конвент читал заупокойную[360], она преставилась.

Некую сестру звали Гует из Дитенхофена[361]. Она пришла к нам вместе со своею сестрой из «Святого Креста» в Регенсбурге[362]. Сия была очень набожным человеком. А незадолго до ее кончины перед нею в образе малого Дитятки играл наш Господь и обещал поступить с ней по Своей милости. Вскоре после этого она умерла.

Другую сестру звали Альхайт Ортлибин Нюрнбергской. Однажды ночью она забрела в спальне не туда, ибо огонь был погашен. И тут ей явился Господь наш в великом сиянии и Сам отвел ее в келью. Он беседовал с ней весьма милостиво и хотел сделать ей много добра. И тогда она спросила Его: «Господин, кто же ты?» А Он ей в ответ: «Меня зовут Rex regum et dominus dominancium; Я — Царь царей и Господь господствующих».

Пребывая в послушании, она испытала много скорбей и из-за этого стала очень больной, хотя, хворая, болей не испытывала. И вот, когда Бог захотел прибрать ее к Себе, ей явился святой Иоанн Креститель и сказал: «Сообщаю тебе о Господе нашем Иисусе Христе, что Он даровал тебе обетование вечной жизни. Сей воздаст тебе за всё то, чем ты Ему некогда послужила. Твоя матерь, твои брат и сестра дожидаются тебя с великим нетерпением». На том и почила она блаженной кончиной.

Они привели с собой двоих ребятишек из Нюрнберга[363], где их подобрали. Им не было еще и десяти лет. Одного ребенка звали Альхайт. [Впоследствии] она служила долгое время регентшей и стала человеком, украшенным всяческими добродетелями. Кроме того, сия ухаживала за всеми больными на их больничных ложах. И чем больше они были перемазаны нечистотами, тем более охотно она им прислуживала. Когда она умерла, одной сестре явилось в духовном видении[364], что над ее гробом стоит наш Господь, каким Он был в тридцать лет, и говорит: «Внемлите, здесь лежит возлюбленная [Моя]».

А другую звали Ейт. Перед кончиной она была отделена от людей. Ей-то как раз и прислуживала упомянутая выше Альхайт, пока и сама не обессилела от болезни. Когда прекратилось сие верное служение, Ейт ослепла и не имела больше никакого плотского утешения. И тогда перед нею стали играть и всячески ее ублажать сверх всякой меры прекрасные дети. Ученые же люди полагали, что то были ангелы и они-де утешали ее, ибо у сей была отнята всякая радость.

А одну сестру звали Мехтхильдой фон Найтштайн, она прибыла к нам из двора графа фон Хирцберг[365] и стала усердной служительницей Божией. Сия проводила всякий день в молитве и плаче, прося Бога о том, чтобы Он даровал ей благую кончину. И Бог ее просьбу уважил, послав ей блаженный конец. После смерти она возвратилась и поведала, что Бог-де даровал ей безмерную награду за то, что она оставалась верной нашей общине, а особо за то, что ей довелось претерпеть в должности приорессы.

У нее была племянница, которую звали Софией фон Найтштайн. Она умерла прежде своей тетки, на двадцать четвертом году жизни, будучи человеком в самом расцвете сил. Когда сия лежала на смертном одре, то оказалась в восхищении. Вернувшись в себя, она изрекла: «Я была на том свете, увидела и услышала столько, что, проживи я еще пятьсот лет, не сумела бы поведать всего, что узнала». И тогда воспела она некое песнопение, которого никто не разумел, кроме последнего слова, а слово это было «Мария». Потом она сказала: «Мне открылось, что я — одна из спасенных, а раньше не знала об этом». На другой день она умерла, а испуская последний вздох, воспела слова: «Salve regina[366], славься, Царица», и пропела их сладостным голосом. Будучи мертвой, сия явилась одной из сестер, достойных доверия. Она сказала той, что когда затянула «Salve regina», то явилась Владычица наша Мария в фиолетовой мантии, а вместе с нею святая Агнесса[367] и множество дев. Едва наша Владычица подняла край своей мантии в направлении недругов, все они бросились прочь. Сию благодать София стяжала благодаря Псалтири, которую прочла стоя в течение дня, хотя при этом три раза падала на пол, поскольку несла в себе смерть. На восьмой день после того она умерла, в день Владычицы нашей Марии.

Одну сестру из мирянок звали Ейт из Унцельховена[368]. Долгое время сия была у нас экономкой. Ее стараниями конвент имел беспечальное житие — уж очень усердной была она во внешних делах. У нее часто бывало искушение уйти из Ордена. Однажды конвент принимал тело нашего Господа. Она же не принимала его, но решила обойти весь монастырь и вдруг увидала, что над крышей хора парит огненное колесо. Она подумала: «А не от Бога ли это видение? Дай-ка я зайду в хор и всё там разузнаю». И вот, едва она вошла внутрь, как тотчас увидела, что с неба в потир нисходит труба, и по этой трубе в него спускается святость[369]. А еще она увидала, что облатка в ладони священника стала малым Дитятей. Священник же преподает Его женам, и по отношению каждой из них Дитя ведет себя так, какова она в жизни: с одними нежно и мило, а с другими не так.

А одну сестру звали Райхгарт. Сия была родной сестрой основательницы монастыря и пришла в нашу общину [несколько позже]. Она была черной монашенкой[370] и была сведуща в высоких искусствах. Придя к нам в монастырь, она предалась с великим усердием храмовой службе и усердно ходила тридцать лет в хор, не пропустив ни единого дня. Тридцать лет она обходилась без мяса, редко ходила в баню, усердно постилась, бодрствовала всякую ночь после заутрени и, по причине великого благоговения, читала не больше трех «Ave Maria». Первую «Ave Maria» читала за нашу обитель и за всех добрых людей, вторую «Ave Maria» — за всех согрешивших, а третью «Ave Maria» — за души в чистилище. Всю свою жизнь она была праведным человеком, но наш Господь никогда не творил с нею особенной благодати вплоть до того времени, когда ее житие приблизилось к завершению. Как-то раз после заутрени лежала она распростертая в хоре пред алтарем. Тут явилась ей наша Владычица, за руку она вела своего Сына Иисуса Христа — Дитя лет десяти от роду. Сей сказал ей: «Восстань, возлюбленная Райхгарт!» И вот, когда она подымалась, наш Господь взял ее за подбородок и изрек: «Время настало, готовься. Твои брат и сестра дожидаются тебя с великим нетерпением. Ты приглашена к вечной трапезе, Я воздам тебе за всё, чем ты Мне послужила». На том самом месте она и почила и сподобилась блаженной кончины. Через несколько дней она возвратилась и поведала, что взошла к небесам не без препятствий. Ее чистилище было на зеленом лугу.

Одну из сестер звали Анной из Вайтерсторфа[371]. Сия была ревностной служительницей Божией, усердно подвизалась на разных поприщах, прилежно трудясь на всяком из них. Она была лекаршей, претерпела из-за этого немало невзгод, но сии страдания были безвинны и вовсе не заслужены ею. Когда страдания миновали, она сказала себе, что ни за что больше не станет занимать видных должностей. Так она говорила в великой печали, бывшей у нее из-за этих связанных со службой несчастий. Через некоторое время, незадолго до Рождества, епископ Николай Регенсбургский[372] уведомил нас, что на праздник пожалует к нам в монастырь. Как она обрадовалась, когда мы получили это известие, прочие жены сему весьма удивлялись. Она же встала и этак обернулась. А потом, после Пасхи, в день святого Иоанна[373] преставилась. Когда перед смертью ее по христианскому обычаю причащали, она сверх всякой меры просветлела и без конца повторяла: «Мне вовсе не плохо. Подле меня есть некто, кому хуже, чем мне». Затем она послала за сестрой Агнессой фон Прайтенштайн, позже ставшей приорессой[374], и сказала ей: «Желаю поведать тебе, что Господь сотворил со мной по Своей милости». Та спросила ее: «Скажи мне, отчего ты так возвеселилась, узнав, что к нам приедет епископ?» Анна ответила: «Меня охватила великая радость, ибо я услышала пение ангелов и слышу его по сей день». И сказала: «То, что я всегда аккуратно подымалась к заутрене Владычицы нашей, случалось оттого, что она мне при этом являлась и прижимала меня к самому сердцу». А еще сказала: «То, что я охотно оставалась в старой капелле и ночью, и днем, случалось оттого, что мне в ней являлась наша Владычица вместе с Сыном своим Иисусом Христом и творили мне великую благодать. То же, что со мною был милостив святой Лёйпрехт[375], случилось оттого, что я увидела, как он стоял в церкви на своей гробнице». (Сия гробница была наполовину закопана в пол, а наполовину возвышалась над полом. Тем же образом он явился и капеллану.) Имея на себе погребальное облачение, он сказал Анне: «Погляди, в этом облачении я был безвинно убит. Запомни, сия гробница — моя». [Еще же сказала она:] «Когда епископ Николай Регенсбургский хотел преподать нам нашего Господа, я увидала, что перед ним входили в врата, ведущие в хор, три Господина прекраснейших видом. И хотя они входили все вместе, из них получился, однако, один Господин». Только тогда дошло до нее, что это была Пресвятая Троица. И едва епископ благословил тело нашего Господа, она узрела, что облатка вдруг превратилась в Дитя. А когда он давал Его женщинам, Дитя по отношению к каждой вело себя так, какой та была в своей жизни, с одними Дитя было очень приветливо, с другими же нет. «Я слышала, как ангелы без умолку поют респонсорий “Summe trinitati”[376] и дивно распевают на три голоса “Kyrie eleison”[377][378]. Сие песнопение звучало столь восхитительно, что внимать ему было выше человеческих сил». А затем она сказала: «Позовите ко мне кого-нибудь, у кого долгая память»[379]. И сказала: «Знайте же, милые жены, что я всякий день слышала пение ангелов, начиная с Рождества и поныне, — то бишь до следующего за Пасхой дня святого Иоанна Евангелиста[380], в который она и преставилась, — и что если я бывала в беспамятстве или оцепенении, когда вы ко мне обращались, так это случалось из-за того, что я тщательно вслушивалась в то, что они пели. Господь наш и Его матерь Мария поступали со мной по своей милости и в капелле, и в келье. Когда мне приказали трудиться в погребе, я была очень удручена. Но в келье мне явился Господь наш с пятью ранами, каким Он был во время крестных страданий, и сказал мне: “Гляди, возлюбленная, вот что Я претерпел ради тебя, а что Ты терпишь ради Меня? Будешь в этом послушна, а больше ни в чем”. Я было подумала, Он имеет в виду, что у меня-де не будет других послушаний, Он же намекал мне на смерть. Когда я отправилась на мессу Моосбуржца, ибо там получали великое отпущение грехов[381], наш Господь явился мне таким, каким Он был в тридцать лет».

Когда Анна лежала при смерти и, как нам казалось, не замечала ничего из того, что есть в этом мире, она была удивительно хороша собой. Мы спросили ее: «Каким был Сей, Иисус из Назарета, когда ты Его видела?» И она Его описала. По ее словам, Он был могучим и величественным Господином[382]. Когда настали последние мгновения жизни, вид у нее сделался ужасным. И одной из сестер, стоявшей в это время на молитве, некий голос сказал: «Пойди к сестре, она лежит в великом борении». Едва та к ней пришла, она умерла.

После кончины она явилась той же сестре и поведала ей, что между нею и Богом имеется еще кое-что, но она в этом покуда не принесла покаяния. Потому ей и приходится лицезреть лукавого духа. Он там заставил ее поплатиться за то, в чем она вовремя не раскаялась.

Одну сестру звали Элс фон Зессенхам[383]. Сия родилась высоко в горах и имела супругом своим одного из служащих баварского герцога. Супруг потерял свое тело, она же явилась в наше собрание и стала доброй женщиной. Когда сия пробыла в обители уже достаточно времени, наш Господь спросил у нее: «Элспет, зачем ты ушла на чужбину?» Та отвечала: «Господи, ради Тебя». Он спросил другой раз: «Элспет, зачем ты ушла на чужбину?» Та отвечала: «Господи, чтобы быть и стать к Тебе ближе». Он же сказал: «Ты нигде не будешь Мне ближе, чем в этом конвенте».

Как-то раз она узрела в видении, что пришла в какое-то дивное место, а там была некая прекрасная Дева. И вот явился Господь наш Иисус Христос в образе милого Дитяти и, не преставая, играл с этою Девой. Элс захотелось увидеть, улыбнется ли Ребенок и ей. Она прямо-таки воспылала горячим желанием, а Он ей так и не улыбнулся. После такого видения ее сердце погрузилось в печаль и пребывало в печали денно и нощно. Ей стало казаться, что Он-де ею пренебрег оттого, что она была вдовая и что Он не хочет с ней поступать по Своей милости. Тогда-то Он явился ей в другой раз и сказал: «Разве не может Дитя, прежде чем дарует тебе благодать, приласкаться к Своей Матери и с ней поиграть?» И лишь тогда ее покинула скорбь.

Перед смертью она сильно болела. Тут некий голос сказал ей: «Чего тебе хочется больше: умереть ли постом в день нашей Владычицы или же в Великий пяток?»[384] Она отвечала: «По мне, так лучше помереть в Великий пяток». Так оно и случилось. За четыре дня до кончины ей явился Господь наш. Он милостиво беседовал с ней и поведал, что хочет, чтобы она позабыла всё то, что некогда претерпела. И вот в Страстную пятницу она умерла.

А одну сестру звали Альхайт. Сия проживала на нашем подворье, была бегинкой и была добрым человеком. Обычно она слушала мессу с великим благоговением, и ей было открыто грядущее. Перед смертью она ослепла и не хотела больше ходить на собрание общины[385]. Но голос сказал ей: «Не оставляй сего из-за зрения, ходи туда».

Когда пришло время и Господь восхотел положить ее жизни конец, она лежала в великом благоговении и пела слова:

Эти слова она неустанно пела пред смертью, а особенно в тот день, когда умерла, и за день до того. И она их пела столь долго, что можно было успеть прочитать семь псалмов[387].

Одну сестру звали Кристиной из Корнбурга[388]. Сия была усердной служительницей Господа нашего Иисуса Христа и испытанным другом конвента. Она прилежно посещала хор, ревностно подвизалась во всём, относящемся к хору, а равно в учении, молчании и всех установлениях Ордена. Она была праведным человеком и немало страдала из-за некоторых вещей, хотя имела здоровое, крепкое тело и служила Богу с великим усердием. Прежде она изучала некое утонченное искусство и благодатью Божией сподобилась того, что во время застольных бесед толковала большие и сложные книги[389].

Когда пришло время и Господь наш захотел прекратить ее скорби, Кристину поразила тяжкая хворь. Она приготовилась, ибо думала, что скоро наступит конец. Болезнь, однако, длилась два года. Всё это время она лежала в великих телесных страданиях и в великой же радости, божественном ликовании, как какой-нибудь человек в опьянении. Она ведь и впрямь была опьянена тем кипрским вином[390], что подают в стране ангелов. И сие проявляла она в бурном неистовстве, часто поднимаясь как днем, так и ночью и громким голосом с великою сладостью напевая имя Иисуса Христа. В это время, на Рождество, ей явилась наша Владычица вместе со своим возлюбленным Сыном и с немалой любовью утешала ее, говоря, что вознаградит ее великой радостью за все те страдания, которые ей довелось претерпеть. А немного спустя, в Богоявление[391], на нее снизошел небесный свет, который видела не только она, но и прочие сестры, они же — свидетели этому. Она была во внутреннем восхищении и еще раз узрела Владычицу нашу с ее Чадом во славе и как три Царя ей приносят дары[392]. Затем, когда было освящение нашего храма, после рождества Владычицы нашей[393], она приняла в час первый нашего Господа и, придя в себя, изрекла: «Увы, если бы болезнь позволила мне рассказать вам о тех чудесах, каковые сотворил со мной Бог, которые я увидела и услышала, то об этом толковали бы целых тридцать обителей». Во время мессы Всем святым[394], ночью, ей явился святой Иоанн Креститель, ибо среди всех угодников сей был у нее самым любимым. Он пришел в столь ярком сиянии, что осветились комнаты, и обратился к ней со словами утешения: «Скоро я снова вернусь с великой радостью и награжу тебя за все те труды, которыми ты мне послужила». Она же сказала: «Увы, увы, отчего ты оставлял меня так долго в страдании? Я от тебя этого не ждала». Сию радость она не могла утаить и воскликнула пронзительным голосом, так что проснулись все спавшие в лазарете. Позже, когда пели мессу святому Мартину[395], явилась святая дева Агнесса в великом сиянии и со многими девами и сказала ей: «Радуйся, время настало, Бог позволит забыть тебе то, что тебе довелось выстрадать». Ибо среди прочих дев сия дева была у нее наиболее любимой.

Пятнадцать лет ее мучило искушение. Ей часто казалось, что она из числа тех, кто погиб. В канун Благовещения[396], лишь встала она на молитву, на ум ей пришли такие слова: «Всякий, кто о чем-либо просил нашу Владычицу и говорит, что она отказала в просьбе ему, воистину лжец. Она никогда не отказывала ни одному человеку, если только ее молили с надлежащим усердием». Еще же ей запали такие слова: «Благо всем тем, кто доверился Богу». И она тотчас столь полно доверилась Богу, что с тех пор крепость Божия у нее умножалась всё больше и больше в сравнении с тем, что было доселе. Перед кончиной сия рассказала: с нею-де нередко случалось, что, приняв нашего Господа либо стоя на молитве, она так насыщалась изобилующей благодатью, что становилась подобна бочонку, полному сладкого пития.

Когда пришло время расставаться с сим миром, некоторые из сестер увидели в духе, что ее душа благодарит все члены тела за то, что они старательно служили Богу. Тогда явился Господь наш Иисус Христос и Его любезная Матерь со всем небесным воинством. Она же сказала: «Господи, желаю только с Тобой!» С тем и отправилась она в вечную радость, без всякой скорби и безо всякой помехи. Это открылось после ее кончины некоторым особам.

Одну сестру звали Петерс из Биркензее. Сия долгое время была приорессой[397] и в послушании претерпела немало скорбей. Перед смертью она три дня просидела в келье. И тут явился наш Господь в образе Дитятки. Он был несказанно прекрасен и играл перед нею. Она спросила Его: «Милое дитя, есть ли мать у тебя?» Тот ответил: «Да». Она спросила опять: «Есть ли отец у тебя?» Тот ответил: «Да, мой отец был всегда». И тогда она сказала: «Так вот Ты Кто, Иисус Христос». Он ответил: «А ты — чадо вечного Царства!» После этого она почила праведной смертью.

Другую сестру звали Утой Регенсбургской. Сия исполняла многие должности и посредством того претерпела немало скорбей. Свои обязанности она выполняла с немалым прилежанием. Перед кончиной ее посетили тяжелые хвори, однако и в них она пребывала в неизменном благоговении, так что даже слышала, как ангелы воспевают церковную службу. Тогда она испытала непомерную радость и разразилась ликованием. И все бывшие рядом видели это. Когда же сия принимала нашего Господа, то делала это с такой великой любовью, что всем, кто при этом присутствовал, послужило оное к исправлению.

После кончины ее наш Господь сказал о ней одной из сестер: «Сия следовала за Мной в меру своих сил в подлинном послушании. Так как она никогда не могла делать большего по причине болезни, Я с ней никогда не разделялся».

Одну из сестер звали Димут Эбнер Нюрнбергской. Шел уже шестьдесят шестой год, как она находилась в обители, усердно служа Богу, особенно же сугубой молитвой, и с юных лет занимая в обители самые важные должности. Она была еще совсем молодой, когда ей явился на Пасху Господь наш. При Нем находилась Мария Магдалина, и она слышала и видела всё, что случилось между ними обоими[398]. Впоследствии она рассказала, что много лет назад Господь наш сотворил ей великую радость Своим воскресением.

Когда ей было лет тридцать, наш Господь открыл ей, что охотно поручил бы ее святому Иоанну Евангелисту и святому Мартину, добавив: «Если бы у Меня был кто-нибудь, милый Мне и любезный, то Я бы тому поручил Мою Матерь[399] и поручил бы тебя». Сия стяжала изрядное утешение от Иоанна Евангелиста. Она поручила его всем своим присным, так что те много послужили ему, как и святому Мартину.

Также она получала великую отраду от ангелов и говорила, что запросто узнает своего ангела среди тысяч других. Как-то раз, в день Всех ангелов[400], она услыхала, что ангелы поют респонсорий «Те sanctum dominum»[401]. Дойдя до стиха «Херувимы»[402], они принялись его распевать на три голоса, и стих зазвучал так сладостно, что слушать его не хватало человеческих сил.

У нее было обыкновение всякий день возносить пару молитв святому Гервазию. И тогда ей явился его брат Протасий[403] и сказал ей: «Почему бы тебе немного не помолиться и мне? Я столь же высоко в небесах, как и он. Молись-ка и мне». С тех пор она стала молиться также Протасию.

Еще же сия восхищалась в земной парадиз[404] и нередко говаривала, что знает-де, как там всё устроено, не хуже, чем в [нашей] обители. Она повстречала Илию и Еноха. Они с ней беседовали и показывали ей чудеса, бывшие там. Еще она видела такие деревья, которые имели с одной стороны зрелые плоды, а с другой — только цветки. На некоторых деревах были плоды, еще не созревшие полностью. Те же плоды, что опали довольно давно, были так свежи, словно опали только сейчас. Она видела в раю одну из сестер, умерших в нашей обители. И она спросила у той: «Ты разве еще не на небесах?» Та отвечала: «Нет, почему же, я там». — «Что тогда ты делаешь здесь?» — «Меня послал сюда Бог, ради твоего утешения». — «Ах, вот оно что! Ну, тогда расскажи мне что-нибудь о Его красоте». Та отвечала: «Не вопрошай меня о Его красоте, спроси лучше о Его милосердии. Если бы все листья, каковые когда-либо выросли, и все травы, каковые когда-либо вырастут, — если бы столько было учителей из Парижа, то они и тогда бы не могли полностью изъяснить и вполне описать милосердие, которое обретается в Боге, а особенно милосердие, каковое Он обнаруживает при кончине людей... Но я попробую указать на подобие, чтобы поведать тебе о красоте нашего Господа, хотя это подобие и Его красота имеют общего столько же, как белое с черным. Представь себе храм из чистого, кованого золота. Его озаряют сто солнц, и каждое в семь раз краше и ярче, чем оно есть и освещает золото ныне. Да, блеск был бы великий, но и он не был бы похож на малую толику той красоты, какая обретается в Боге».

Она всякий день созерцала страсти нашего Господа. Когда сие созерцание причиняло сугубую боль, ей приходило на память то или иное [связанное с Его страданьями] чудо, и она размышляла о том, сколь велика в небесах радость святых благодаря Его ранам. Она восхищалась и в небеса, где созерцала нашего Господа, восседавшего в славе и великом достоинстве. Видела раны Его на руках и ногах, а также ту рану, что была у Него на боку. Раны озаряли всех и изливали свет как в Пресвятую Троицу, так и на всё небесное воинство. И хотя в небесах не было радости большей, чем о Его ранах, великой радости там всё же было достаточно. И тогда наш Господь сказал ей: «Поразмысли-ка, Димут, по силам ли будет тебе вынести вид Мой? Сейчас ты видишь Меня как бы через какую завесу, потом же, когда Ты узришь Меня в зерцале Моего Божества <...>»[405].

В другой раз, во время благоговейной молитвы, она была вновь восхищена в небеса и узрела нашего Господа, осиянного светом: от Него без перерыва исторгалися искры[406]. Видом своим они были больше и краше естественных звезд, особенно три, сиявшие ярче других и отбрасывавшие свет вспять в Божество. И Он позволил ей уразуметь, что сии светы суть души. Он посылал их из Своего Божества в тела человеков. Три же особые суть человеки, посредством которых Он восхотел совершить особенные чудеса: «От сего взгляда назад должна возрастать их тоска по Мне больше, нежели у прочих людей. Одна из сих душ — у тебя».

Перед кончиной ее истязала мучительная болезнь. И тогда узрела она нашего Господа, распятого на кресте, Он сказал ей: «Уподобься в страдании Мне, насколько сумеешь».

Однажды, за семь недель до кончины, сия была в восхищении, и думали, что она вот-вот помрет. Придя в себя, она сказала дочери своего брата: «Не приводи ко мне больше людей и не принуждай меня есть больше того, сколько мне нужно». Впредь она питала себя скудной пищей лишь ради поддержания тела и говорила: «Мне известно то, что должно произойти через двадцать лет, и особенно то, что после меня погибнет много людей»[407]. Так оно и случилось.

Она часто произносила такие слова: «Я имею Бога в таком изобилии, что если бы целый мир имел Бога в таком же количестве, то он Его имел бы в достатке. Великое чудо, что Бог живет во мне целиком! И удивительно то, что сердце во мне не расторгнется!»

Тогда же ее умоляли, чтобы она поведала что-нибудь о дарах благодати[408], в каковой пребывает. Она же сказала: «Я была вознесена в небеса и видела истечение Божества[409], коим Сие истекает в ангелов и в святых. Об этом невозможно поведать — ни для меня, ни для кого из людей». А потом сказала: «Если бы болезнь позволила мне говорить, то я поведала бы вам о Царстве Небесном немало чудесного». В день же Всех святых[410] сказала: «Со мною было немало святых и целое воинство ангелов». Ее спросили, узнала ли она кого-нибудь из святых. Она сказала: «Да, некоторых из них».

А вот что видела одна из сестер: перед своей кончиной сия лежала в небесном свете. Она сподобилась блаженной кончины в девятый день после дня Всех святых.

Одна сестра долгое время просила нашего Господа об одном деле, а именно, чтобы Он ей дал знак того, что Димут взошла к небесам, и [умоляла Его], чтобы Он исполнил ее просьбу. А вот что случилось в ту самую неделю и в тот самый день, когда Димут умерла. Сия явилась одной из сестер, и та спросила ее, как обстоят с ней дела. И она отвечала: «Со мною всё благополучно. Я наслаждаюсь Божеством столь полно, душа же моя так веселится и так радуется с Богом, что да славится Он, ибо никогда не избавлял меня от страданий, которые меня посещали. Моя болезнь просветлила меня, и моя слабость укрепила навеки». И сказала той самой сестре: «Да воздастся тебе благом за то, что ты мне служила! Если бы весь этот мир состоял из червонного золота и ты могла бы им наслаждаться столько, сколько хотела, то ты не пожелала бы его вместо награды, которую Господь наш даст тебе за твою службу».

Одну сестру звали Анной Фортлин Нюрнбергской[411]. Сия была верной служительницей Божией и имела больную сестру, за которой ходила с немалым терпением. Она исполняла с великим усердием самые тяжкие должности, к тому же была возлюбленной [Богом] страдалицей, носила на себе власяницы и часто проливала кровь ради любви к нашему Господу.

Если кто-нибудь несет на себе Божие бремя, то Он тому его с удовольствием делает сладким и легким[412]. Так случилось и с этой доброй женой. Когда ей исполнилось всего четырнадцать лет, ей явился Господь наш, каким Он был по воскресении в Пасху. Сей дар милосердия Божия Он сообщил таким образом, что вплоть до ее смерти не прошло ни одной Пасхи, чтобы Он не посылал ей каждый раз какой-нибудь особенной благодати.

В ночь праздника Всех ангелов[413], когда пели заутреню, узрела она в духовном видении вот что. Едва воспели антифон «Factum est silencium»[414][415], явилось великое множество ангелов в белых облачениях. Они стояли подле собравшихся сестер и тянули столь сладкую песнь, что слушать ее было выше человеческих сил.

А однажды, во время вечерней молитвы, пришел к ней Господь наш, каковым Он был в тридцать лет, и явил чудесный Свой лик, из-за этого ей было невыразимо сладко на сердце.

Немного спустя, в Христову ночь после заутрени, она простерлась пред алтарем и узрела, как на жестком сене лежит милый Младенчик. Его нежное тельце было изъязвлено, и на нем виднелись алые раны. И вновь была она как-то раз на молитве и опять увидала Его в нежном младенчестве. Он уже был одет в платьице и мило играл перед нею. От любви ее сердце так распалилось, что она подумала в себе: «Если бы я заполучила Тебя, то съела бы от горячей любви!» А Ребеночек этак упрямо взглянул на нее и ответил на мысли, сказав: «Так Я не дам Себя съесть!» И отверз ее сокровенное разумение и дал ей понять, что сказанным намекает на святость причастия.

Как-то раз она пребывала в хоре, в своем сокровенном, и тут явился ей Он, каким был по славном Своем воскресении. На третий же день после этого ей явились три Господа. Их облекало единое небесное облачение, так что получалось одно только Лицо, указующее посредством сего на Свою досточтимую тройственность. Он влил в нее поток божественной сладости[416], и сия оставалась тридцать дней в ее сердце.

Когда ей исполнилось пятьдесят лет, ее выбрали приорессой. И ей вновь явился Господь наш, ибо Сей не покидает того, кого любит, и изрек слова, изобилующие благодатью: «Хочу оставаться с тобой во всех твоих бедах, и хочу защищать тебя ото всех твоих недругов, и хочу увенчать тебя славой». Тогда же ее посетили печали из-за должности, исполняемой ею. Будучи как-то раз на молитве, она сказала нашему Господу: «Ах, Господи, Ты мне обещал столько благ, а я ныне — в страдании и скорби!» И тут сказал наш Господь: «Я не оставлял тебя ни на миг, но был неизменно с тобою». Она же возвела очи горе и устремила свой взор на Него. Он был в том благолепии, в каком был тридцати лет. Ступив три шага вперед, Он произнес: «Следуй по Моим стопам».

И снова, тому назад несколько лет, она увидала как-то на Пасху, как сияет природное солнце. А в облаках узрела нашего Господа. Сей держал знамя в руке, и Мария Магдалина стояла перед Ним на коленях, а вокруг Него играло солнце.

Когда она слегла по причине болезни и оставалось всего шесть дней до кончины, она принялась читать самые красивые стихи из Псалтири. А когда сказали, что ей будет из-за этого скверно, она отвечала: «Я не перестану читать, мне вовсе не плохо».

Однажды сия была на молитве и во время тихой мессы[417] посвятила свое страдание нашему Господу. Тот явился ей в образе юноши и сказал: «Пойди в лазарет, Я приду к тебе и всё твое устрою ко благу». Когда она пришла в лазарет, ее там настигла болезнь, которая продлилась шесть дней. Перед кончиной ей дали тело нашего Господа, и тогда Он явился ей вновь, каким был сразу по воскресении.

Прежде чем душа ее отделилась от тела, одна доверенная сестра услыхала, что вот как бы некое великое множество приступило к сладостному бряцанию на струнах. И той было дано уразуметь, что это Акакий[418] и его воинство желают присутствовать при кончине. Сия сестра не могла удержаться, чтобы, простерев руки, не воскликнуть: «Ах, Господи, какое же веселье в доме Твоем!» Анна же сподобилась блаженной кончины.

Некоего брата звали Готфридом. Ему стало известно, что один из его внуков примкнет к нашей общине: «Сей человек удостоится того, чтобы принять венец мученика». Перед своей смертью он поведал об этом деле конвенту. И впоследствии случилось, что спустя многие годы после его кончины община приняла-таки одного из его внуков. Внука сего звали брат Рюдигер. Это был человек, воистину украшенный многими добродетелями. И все видевшие, как он живет, были возведены посредством того к наилучшему и воздавали ему должное в том, что он был подлинным воином. Когда сей жил у нас уже восьмой год, принялся некий злокозненный человек бороться с обителью из-за наследства. Он сказал Рюдигеру, тот-де должен передать приорессе, чтобы она ему возвратила добро: «Если же она не сделает этого, приходи ко мне без оружия». Сей поведал обо всём приорессе, и та велела ему, во имя истинного послушания, делать то, что положено, а о том, чтобы идти к нему, даже не помышлять. В такое-то послушание он и предал себя добровольно, а недолгое время спустя тот забил его до смерти, когда он в воскресенье собирался отправиться к мессе. Гроб, в котором он лежал, с тех пор благоухал подобно ларцу с пряностями[419]. О том свидетельствуют многие люди, светские и духовные.

Одну сестру звали Элсбет фон Клингенбург[420], она была внучкой основателя монастыря. Сия усердно молилась и особенно много читала Псалтирь. Перед ее кончиной, недель эдак за восемнадцать, ею овладела тяжелая хворь. И брат Конрат Фюссенский, проповедник[421], сказал, что она должна предать свою волю в волю Божью. Она же ответила: «Я бы скорей пожелала терпеть боли даже до Судного дня, чем пойти против воли Господней». Когда пришло время и она должна была проститься с сим миром, одна верная женщина увидала, что явился и встал рядом с ней святой Иоанн. А другая сестра видела в духе, что тот явился вкупе с двенадцатью, читал Евангелие «In principio»[422][423], сказав: «Я поведаю тебе о Господе нашем Иисусе Христе, Он дал тебе обетование вечной жизни». Засим семь сестер услыхали сладчайшее бряцание струн в облаках, оно сошло на нее. С тем она и почила.

У нее имелась сестра, и звали ее Элсбет фон Вальдек[424]. Вот кто с младых лет, воистину, был несчастнейшим человеком! Хотя она и была благочестивой сестрой и весьма почитала священные дни. Когда в великом злосчастии она дожила до дня своей смерти и ей воспели «Requiem»[425][426], некоторые сестры услышали, что месса заглушается песнопением ангелов. А одна сестра молилась о ее душе. И ей отвечал наш Господь, сказав: «Я буду к сей милостив. Она была Мне подобна вот в чем: у Меня никогда на земле не было спокойного дня, так же было и с ней».

Одну сестру звали Элсбет Ортлибин[427]. Она была субприорессой и во всяком деле своем оставалась человеком духовным и преданным Ордену. Перед смертью своей она рассказала о том, что длилось целых три года: при чтении Евангелия наш Господь ей открывал Свои тайны и грядущие вещи.

Ей была любезна наша Владычица. И вот как-то случилось, что in octava assumpcionis[428][429] при пении секвенции «Salve mater salvatoris»[430] она увидала, что наша Владычица парит над поющими мессу и покрывает их своим омофором. Когда же воспели стих «Salve mater pietatis et totius»[431][432], явился великий божественный свет и осенил нашу Владычицу. Тогда ей дано было уразуметь, что сие — Божество и что Владычица наша восприняла Его больше, чем какое-либо иное творение. Сия жена сподобилась блаженной кончины.

Одну из сестер звали Кунигундой из Вильзека, и она приходилась дочерью капеллану Ульшальку[433]. На протяжении целых восьмидесяти лет сия была преданной служительницей Божией и праведной женой. Ее почитал даже сам Папа. Конвент охотно выбрал бы ее приорессой. Сестры жаловались и говорили: «Жаль, что Бог тебе не даровал здравия, ты была бы нам очень полезна на этом посту». А она отвечала: «Я предпочла бы болеть до конца моих дней, нежели стать приорессой». Наш Господь внял этому желанию и попускал ей быть неизменно больной. У нее была святая подруга, служившая ей с великой любовью. Когда же сия померла, ее поручили одной девице, и та была с ней довольно строга. Однажды эта особа оставила ее без еды, так что силы ее покинули вовсе. И тут явились два ангела в образе прекраснейших отроков. Они были в прозрачно-белых одеждах. У одного вокруг шеи была перекинута скатерть, он держал большое красивое блюдо с рыбами и румяную булку, а другой нес кувшинчик с добрым вином. Сей помог ей подняться и накрыл стол. Затем оба ее уложили обратно и исчезли. Тут пришла девица и весьма грубо сказала: «Поднимайтесь и ешьте». Та же ей отвечала: «Я съела достаточно». Но девица ей не поверила. На соседней постели лежала сестра из мирянок, по имени Элизабет. Она сказала: «Оставь ее в покое, она уже поела», ибо та всё видела и слышала очень отчетливо. Ну, девица от нее и отстала.

Сия упомянутая выше Элиза была самым послушным человеком из всех, кто когда-либо являлся в обитель. Сколь бы тяжелым ни было для нее какое-то дело, которое ей приказали исполнить, она выполняла его беспрекословно.

Как-то раз, после рождественской заутрени, она была в трапезной на молитве. Тут стал вокруг нее бегать совсем маленький Мальчик. Она спросила: «Милое дитятко, есть ли у тебя мать?» Он отвечал: «Да». «А есть ли отец у тебя?» Он отвечал: «Да, и Мой Отец вечен». Она сказала: «Так Ты — Господь наш Иисус Христос». И тогда Он исчез[434].

Другой раз сия стояла в капелле. И тут явился Господь наш, имея в руке зеленый венец. Она просила отдать ей этот венец, Он же сказал: «Теперь Я тебе его не отдам, но отдам тебе его позже».

У нас заведено, что на Пасху, после заутрени, многие сестры совершают в крестовом ходе[435] молитву. Она склонилась в той нише, где изображен вершимый нашим Господом суд, и, будучи восхищена, узрела Господа нашего. Он, в славе, восседает на троне, подле Него — двенадцать апостолов, а ниже Него — целый мир. От Его лика исходит сияние, и до такой степени яркое, как будто сияет тысяча солнц. Над Ним — отверстое небо, а немного спустя явилось великое множество ангелов и святых. Когда она вернулась в себя, то узрела, что крестовый ход полон детишек. Они бегали и хлопали в ладоши от радости из-за того, что воскрес наш Господь, говоря: «Дайте и нам! Дайте и нам!» Ей пришло в голову, что то были души, они обращались к женам, читавшим Псалтирь. Три дня после этого сия слышала пение ангелов.

Однажды на нее была в изобилии излита божественная благодать. Когда она собиралась лечь спать, то была повалена на пол, подобно человеку, чья жизнь вот-вот завершится. Она долгое время лежала, так что жены уже стали думать, что она умирает. А ей явился святой Мартин в образе епископа[436] и изрек: «Мою мессу нельзя прерывать».

Как-то раз перед смертью она вновь оставалась в капелле, и тут ей явился Господь наш, каким был в десять лет. В руке у Него находился венец, и Он надевал его на главу каждой из жен, бывших в капелле, а затем снимал. Наконец, Он надел венец на нее и не снял. И тогда она уразумела, что Он желает забрать ее из этого мира. За шесть дней до ее кончины одна сестра услышала сладчайшее бряцание струн, какового она прежде никогда не слыхала. Бряцание доносилось из окошка, у которого она лежала после вечерней молитвы, и продолжалось долгое время, до глубокой ночи. Затем оно послышалось рядом с домом капеллана и там тоже долго не умолкало. А через десять недель скончался капеллан, господин Фридрих.

Оный святой капеллан был во всех своих деяниях человеком Божьим. Если он пребывал средь людей, то был столь исполнен любовью, что всех брало удивление. Если же стоял на молитве, то пламенел и так был горяч, что сие превосходило всякую меру. Сей был украшен всяческими добродетелями. С приближением времени, когда наш Господь захотел вознаградить его за труды, он поблагодарил Его с великим усердьем такими словами: «Господи, будь ко мне милостив и вспомни о том, что с младых лет мне было по сердцу всё, что Ты промышляешь». Тогда к нему с великой жалобой приступил его друг-капеллан, господин Генрих, сказав: «Возлюбленный отче и верный мне брат! Благодарю вас за преданность, которую вы проявляли ко мне. Простите, если вам приходилось по моей вине огорчаться». Тогда господин Фридрих сказал: «Я никогда из-за вас не был в печали. Если порой вы со мной и бывали строги, то я это вполне заслужил, ибо видел, что Бог к вам более благосклонен и что вы от меня это скрываете». — «Сие я делал не потому, что вас не любил». — «Боюсь, не вызывало ли у вас неприязни то, как я живу». Брат Генрих[437] сказал: «На это я никогда не сетовал, но благодаря вам всегда направлялся к лучшему». Оба рассказывали, что прожили бок о бок сорок лег и что ни разу не легли спать, имея между собою вражду либо затаив друг на друга обиду.

Ночью накануне того, как он отошел, узрела одна испытанная сестра в духовном видении, что явилась Жена, и была она столь удивительной красоты, что подобную ей едва ли кто-нибудь видел. С собою сия привела великое множество благолепного вида. Жена остановилась в том месте, где [впоследствии] был погребен господин Фридрих. И сестра уразумела, что это была Владычица наша, высокочтимая Матерь нашего Господа, вместе с воинством неба.

В ту ночь, когда ему надлежало преставиться, та же сестра увидала над ним нашего Господа и нашу Владычицу вместе с воинством неба, как видела прежде. А другая сестра узрела в духовном видении, что явились святые, неся в руке небольшой сноп[438]. И той было дано уразуметь, сколь великим было служение, каковым служил он святым и за которое ему предстояло принять вечное воздаяние.

Трем человекам открылось, что он взошел в вечную радость без всякой помехи.

Одну из сестер звали Элсбет Майрин из Нюрнберга. На протяжении всей своей жизни сия была чистым человеком. Она нередко говаривала, что никогда не испытывала никакого влечения к миру и желала от нашего Господа, чтобы, если Он решит дать ей какое-то благо, это случилось при ее преставлении. И вот как-то раз ей стало столь скверно, что думали, что она умирает. Она же сказала: «Наш Господь был [только что] здесь и дал мне обетование вечной жизни». Когда сия должна была умереть, явился Господь наш с распростертыми дланями, а с Ним наша Владычица, а при той письмо (где имелась большая молитва, которая начиналась со слов «Ave Maria» и которую сестра читала перед самой кончиной), и святой Евангелист Иоанн, а также великое множество ангелов и святых. На том сия и преставилась.

После кончины она явилась одной из сестер. У нее было зеленое облачение с богатой отделкой, глава же венчалась прекрасной короной. Она имела застежку, набранную из благородных каменьев, которая прикрывала всё сердце и, в прозрачной своей чистоте, походила на зеркало. На ней можно было увидеть каждое из служений, коим она когда-либо служила нашему Господу.

Одну сестру из мирянок звали Агнес из Энтенберга[439]. [Сия была] дивным человеком и верной служительницей нашего Господа. Однажды ее спросили, творил ли ей когда-нибудь Господь наш особую благодать. Она отвечала: «Об этом не хочу говорить. Скажу лишь, что время от времени, даже до четырнадцати дней и ночей, я стяжала от Бога столь великую сладость, что в сердце ко мне проникала лишь малая толика суетных помыслов. Тогда-то я замечала, что оная сладость мне становилась помехой во сне и за трапезой».

Еще мне хочется вам рассказать про Эльзен Регенсбургскую. Недалеко от нее я стояла на Троицу. Когда воспели «Veni creator»[440][441], я узрела, что к ней на главу сошел Святой Дух в образе голубя, а над нею повисло огненное колесо.

Когда оная сестра Агнес должна была вот-вот умереть, две сестры услышали в воздухе сладостное бряцание струн, какому едва ли когда-нибудь доводилось внимать. С тем она и почила, и кончина ее была праведной[442].

Одну сестру звали Герхус Крумпзитин Нюрнбергской. С младых дней сия постоянно болела, была весьма благочестива и претерпела множество искушений. Когда наш Господь восхотел положить ее страданиям конец (а случилось это в рождественский Сочельник), она сказала: «Здесь был наш Господь. Он сотворил со мной благо, отнял у меня все мои скорби и обещал, что нынче же я воспою в небесах “Gloria in excelsis”»[443][444]. Сие случилось во время рождественской мессы, когда она умерла.

Одну сестру из мирянок звали Осанна. Сия пришла к нам уже в преклонных годах и была добрым человеком. Когда она лежала на смертном одре, то рассказывала, что слышала пение ангелов, оно было столь дивным, что слушать его не хватало никаких человеческих сил, что рядом с ней стояли Господь наш и наша Владычица и даровали ей обетование вечной жизни. К ней также приходил святой Мартин в епископском облачении и подал ей тело нашего Господа. На том она и сподобилась блаженной кончины.

Прежде упомянутая сестра Кунигунта Айхштетская (та, что видела дерево)[445] как-то раз пребывала в печали. Она пошла к нашему Господу, дабы излить Ему свою скорбь. Он же ей ответил, сказав: «Мужайся, Я сделаю так, что ты забудешь о горе своем благодаря Мне». Однажды ей явилась наша Владычица, а на руках у нее был Младенец. Кунигунта спросила Младенца: «Милое чадо, как тебе имя?» Он отвечал: «Иисус Сладенький»[446]. Ей же захотелось взять Младенца из рук Его Матери, но Он не захотел идти к ней и ухватился за материнскую шею. Тогда она спросила Его: «Миленький Господик, а что Ты мне тогда дашь?» Он сказал: «Чтобы быть тебе чадом Царства Небесного».

Лежа на смертном одре, сия изрекла: «Ах, каких прекрасных ребятишек я вижу!» Сестры спросили ее: «Как думаешь, кто это?» Она отвечала: «Это души, и они ждут мою душу». Потом она узрела святого Доминика и святого Петра. А затем ей явилась Пресвятая Троица в славе. И она сказала: «Меня хочет забрать к Себе Пресвятая Троица» — и принялась читать «Salve regina»[447]. На слове «Jesum» душа изошла из нее[448].

Одну сестру звали Элсбет из Райхнека[449]. Сия была человеком, дивно украшенным всякими добродетелями, и верной служительницей нашего Господа. Когда она лежала при смерти за день до того, как преставиться, ей стало так худо, что все поняли, что ей недолго осталось. А она громким голосом воспела стих «Trinitati lux perhenni»[450][451]. После этого ночью она почила блаженной кончиной.

Одну сестру звали Берхт. Сия была из Нюрнберга и была преуспевшим в послушании человеком. Как бы глубоко ни погружалась в молитву, она из нее выходила, если нужно было сотворить послушание. На молитве она горела, как факел, и нельзя было припомнить ни единого дня, когда бы она не рыдала. Почти всякий день сия предавалась покаянному деланию[452], если только могла подняться с постели. В день, когда читают Евангелие, как наша Владычица обрела своего Сына[453], Он явился ей, каким был двенадцати лет, имея на Себе зеленое одеяние и зеленый венец. А на восьмой день после того Он явился ей, каким был при рождении. Сие видение так воспламенило ее, что она долгое время, денно и нощно, была в ликовании.

Она была хлебопеком, и многие жены нередко видели, что после того, как конвент отобедал, она собирала [оставшегося после трапезы] хлеба больше, чем давала женам[454].

Как-то раз, в пасхальную ночь, ей было так скверно, что думали, что она умирает. Она же встала и воспела: «Христос воскресе». То же случилось еще один раз. И тогда божественный голос сказал ей: «Встань и дай конвенту хлебов!» Она так и сделала, поднялась и сделалась здравой. Сия почила блаженной кончиной. Аминь.

Адельхайд Лангманн ОТКРОВЕНИЯ

In nomine patris et filii et spiritus sancti[455] хочу я начать сию речь о некой монахине: как Господь являл на ней с юности чудеса и как Святый Дух почивал на ней с ее детских лет. Что приличествовало и что подобало, в божественном или в духовном, того отроковица придерживалась и все-таки оставалась радостной перед людьми, хотя и без всякой распущенности. Когда ходила вместе с матерью к проповеди, то, что бы ни слышала, заключала крепко-накрепко в ларце своего сердца. Когда же возвращалась домой и оставалась одна, размышляла над проповеданным, и особенно над страстями Господа нашего — их она созерцала весьма охотно, где б ни была. На сие в скором времени обратили внимание люди, бывшие подле отроковицы и ходившие за ней, и нередко говорили ее родительнице: «Быть сему дитяти в монастырской обители».

Так обстояли дела, когда отроковице исполнилось тринадцать годков и родственники обручили ее одному юноше. А тот смертельно заболел. И вот, когда оба должны были сочетаться браком и она уже воссела на свадебном троне[456], юноша слег и оставался в постели всякий день. Так он болел всё сильней и сильней, пока на следующий год не скончался.

После этого родственники решили ее снова посватать. Но Господь наш сказал одному человеку: «Хотя бы ее отдали тридцати [женихам], все они перемрут, а ей быть Моею!» И просила она добрых людей, да молят они Бога о знамении: в чем состоит Его дражайшая воля? Один благой человек просил о ней в пылу благоговейного воздыхания, чтобы, если будет на то Божия воля, ей уйти в монастырь. И наш Господь изрек: «Да, такова Моя воля. Хочу иметь ее там, где она останется со Мною наедине». Тогда тот человек Его и спросил: «Господи, где же сия будет едина с Тобою?» А Господь наш сказал: «Там, где она не принадлежит никому».

Немного спустя, в день апостолов Филиппа и Иакова[457], тот человек просил о ней сих от двенадцати, говоря: «Возлюбленные святые, ныне прошу вас, чтобы вы помолились пред Господом нашим об оной особе: не будет ли Его воли на то, чтобы ей уйти в монастырь?» И святые сказали: «Подлинно, такова Его воля, чтобы она последовала за нами, святыми, и чтобы, как мы, отреклась от собственной воли». А человек стал выспрашивать дальше: «Господи, что за это Ты даруешь ей?» И Господь наш ответил: «За всякое деяние пожалую ей Царство Небесное».

Сия молодая вдовица привыкла к тому, чтобы всякий день подвизаться в семи строгих упражнениях, насколько ей позволяли заботы и дневные дела.

Однажды на Рождество, когда в день Христов сия приняла нашего Господа и держала Его у себя во устах, Господь наш так крепко прилепился ей к нёбу, что она никак не могла Его проглотить. Пригубила воды, ей это не помогло. Тогда она подумала про себя: «Милостивый Господи, что я сотворила против Твоей благостыни?» И вот из уст ее к ней заговорил сам Господь: «Ничего против Меня ты не сделала, но должна Мне клятвенно обещать, что уйдешь в монастырь Энгельталь, и тогда проглотишь Меня». Она же сказала: «Господи, я не сделаю этого, ибо слишком слаба и не сумею вынести жизни, полной лишений». Господь наш ответил: «Тогда не проглотишь Меня». Она размыслила в себе: надо бы рассказать об этом священнику, не поможет ли он. Но на ее помышления наш Господь отвечал и сказал: «Ни священнослужитель, ни один человек из собравшихся в храме не поможет тебе Меня проглотить без сего обещания». Тогда ей пришло в голову пообещать Ему это, а священник потом пусть разрешит ее от обета как принесенного по принуждению. И опять на ее помыслы Господь отвечал и сказал: «Так Я не хочу, а хочу, чтобы ты Мне поклялась и хоть умерла, но исполнила клятву свою». Ну, она и решилась: «Господи, клянусь Тебе в этом, если даже мне предстоит умереть», и тотчас проглотила Его. Она изрекла: «Нынче, Господи, я вручила Тебе волю мою и мое юное тело. Буду ли блаженна в обители сей?» Он отвечал: «Да, ибо Я никогда не оставлю тебя и избавлю тебя от всяких напастей, выпавших на долю тебе, сотворю тебе благо, как и всем, возлюбленным Мною, и ни за что не отступлю от тебя». С этих-то пор наш Господь отнял у нее всё преходящее, и ей было воистину радостно уйти в монастырь. Лишь горевала она от всего сердца о присных своих, что их придется оставить.

А потом, за четырнадцать дней до Пасхи, оная жена опять принимала нашего Господа. Она препоручила Ему всех своих родственников и сказала: «Ныне, Господи, поручаю Тебе всех моих присных, не желаю больше печься об их плоти и благе». Господь наш изрек: «И Я сделаю так, чтобы ты позабыла о них. Держись Моей Матери и всех Моих святых, дабы им стать твоими заступниками передо Мной». После этого уже никто из ее родственников более не докучал ей своими заботами, ибо все хотели бы видеть, что она остается в миру. [Но] случилось так, что они дважды подступали к ней, намереваясь вопреки воле кому-то ее обручить. Она же всякий раз уходила и скрывалась с их глаз, так что ни один из них ее не увидел. Тогда они забрали себе всё добро, принадлежавшее ей.

Направляясь в нашу обитель, сия жена проезжала мимо одной церкви. Она попросила, чтобы ее ненадолго впустили в дом Божий, а когда вошла, то пала ниц пред распятием и молила нашего Господа, чтобы Он даровал ей облегченье от тягот, ибо ей было тяжело на душе. Когда же она посмотрела наверх, то вот перед ней висел наш Господь на кресте с кровоточивыми ранами, и Он ей сказал: «Взгляни, сколько Я претерпел ради тебя, а ты не можешь хотя бы немного потерпеть ради Меня? Но ныне подам тебе утешение». И она двинулась дальше, в обитель, где и оставалась некоторое время, а Господь наш никак не посылал ей утешения. Диавол же истязал ее едва ли не всякую ночь, и притом самыми разнообразными пытками. То приволочет мертвечину и сунет ей в руки, то вручит ей топор и дубину, словно бы для того, чтобы она порешила себя, а то мычит целую ночь напролет, подобно быку, и она по причине мычанья не находит покоя. Как-то ночью, явившись, диавол уселся к ней на постель, будто был ее нянькой. Она спросила его: «Моя ли ты нянька?» А тот промолчал. И она его тотчас узнала, подняла руку и осенила себя крестным знамением. Он же над ней насмехался. Сия невзгода продолжалась один год в миру и один год в обители.

В первый День отпущения[458], уже после того, как пришла в монастырь, сия вкусила нашего Господа. Тогда Господь наш отпустил ей все прегрешения и изрек: «Тебе надлежит зеленеть, подобно деревьям, и подобает приносить плоды, как и зелень». Она же не уразумела сих слов, а спросить у Него убоялась. А Он даровал ей тридцать тысяч душ из чистилища, и столько же грешников, чтобы сии обратились, и столько же праведников, дабы сии укрепились. У нее имелся некий изъян, из-за него она сильно страдала. И она спросила: «Ах, Господи, что замыслил Ты, допуская такое страдание?» Господь же наш ей отвечал и сказал: «Если бы Я не послал тебе это страдание, ты искала бы общения и радости у людей. А раз тебе стыдно пред ними и приходится оставаться при Мне, ты уразумеешь, что нет среди них никакой верности». Впрочем, наш Господь обещал отнять у нее это страдание.

Как-то раз она страстно пожелала узнать, что подразумевал наш Господь, изрекая сии словеса: «Тебе надлежит зеленеть, подобно деревьям, и подобает приносить плоды, как и зелень». Тогда ей явился наш Господь и сказал: «Как не уразумеешь сего? Ты должна зеленеть добродетелями, подобно деревьям, и должна приносить плоды, как и зелень. Если деревья цветут, то сперва пробиваются листья, под листвой же — цветки. Когда лепестки цветов опадут, останется плод. Так должно быть и с тобой, ибо Я Сам желаю тебя надломить. Многие люди должны исправиться посредством тебя. Ты — чадо Мое, ты — сестра Моя, ты — невеста Моя. Я — твой Отец, ибо сотворил тебя. Я — твой Брат, ибо стал человеком. Я — Супруг [твой], ибо ты избрана Мною».

Однажды, когда в этом же монастыре совершали миропомазание над одним ребенком[459], сия жена разрыдалась при пении «Veni creator»[460][461], припомнив страдание, какое ей довелось претерпеть, когда и ее мазали миром. В тот раз наш Господь явился ей и сказал: «Нынче — свадьба с этим ребенком, ныне желаю сыграть свадьбу с тобою». А теперь сестра спросила: «Была ли здесь свадьба, когда меня мазали миром?» Наш Господь отвечал: «Я Сам был здесь[462], Матерь Моя, Мои двенадцать апостолов, Мои мученики, Мои исповедники и одиннадцать тысяч девиц. Сие случилось в этот же день, многие святые и ангелы усердно молили Меня о тебе, чтобы Я сотворил тебе благо. Они говорили, что ты их-де сюда пригласила». Тогда жена сказала: «Сие подлинно так, я посетила все церкви, куда могла только дойти, и пригласила их сюда всех». И сказала [еще]: «Был ли Ты в тот день так же милостив?» Наш Господь отвечал: «Воистину, о чем бы ты ни попросила Меня, то для тебя Я исполнил. И кто бы ни молил Меня за тебя, то Я сотворил». Она спросила: «Господи, была ли при том спасена хотя бы одна душа?» Он отвечал: «Целых тридцать тысяч душ были освобождены из оков, и столько же грешников обращены, и столько же праведников укреплены. Если бы ты у Меня попросила все души в чистилище, то Я бы все отдал тебе. Впрочем, столько ты не могла бы у меня попросить. Я помог тебе облачиться в твое орденское одеяние, во всё целиком. И вот тебе знак: никто [из жен] не сумел тебе подсобить, когда ты облачалась, им пришлось всё предоставить тебе. Так ли было сие?» Она отвечала: «Да, Господи, всем это известно». Господь наш сказал: «За тобою следовал Я и Матерь Моя, и Мы прошли вместе с тобой через хор ко всем женам. Я ликовал, ибо ты стала достойной Меня». Она вопрошала дальше нашего Господа, сохранится ль от зла и этот ребенок. И он отвечал: «Путь его будет извилист, и всё же он преуспеет во благе».

Как-то раз, в день Святой Троицы, когда пели «Agnus dei»[463][464] сия сестра молила весьма усердно нашего Господа, чтобы Он к ней пришел. Господь наш явился и произнес: «Мир да пребудет с тобою. Я, Отец Небесного Царства, люблю тебя», Сын изрек: «Я люблю тебя тоже», Святой Дух: «Я, истинное Божество, люблю тебя». И молила она нашего Господа, да облачит Он ее в одеяние. Он отвечал: «Исполню сие» — и облек ее в белое платье, красное и зеленое, и произнес: «Вот Я тебя облачил». А она говорит: «Господи, что означает белое платье?» Он в ответ: «Оно означает подлинную чистоту, что Я очистил тебя от всех твоих прегрешений. Красное платье означает пламенеющую любовь, каковую ты питаешь ко Мне. Зеленое платье означает Мое Божество, что Я пребываю с тобою. Вот Я возложил на тебя корону, в ней пять тысяч ящичков, а в ящичках небольшие каменья». Она спросила: «Откуда сие?» Он отвечал: «Твои благие дела, они заполнят оные ящички». И молила она Его о душах в чистилище. Он даровал ей пятнадцать тысяч душ из чистилища, и столько же грешников, чтобы им обратиться, и столько же праведников, дабы им укрепиться, и сказал: «Если бы людям стало известно, сколь возвышен сей день, то они служили бы Мне много усердней, чем служат ныне». Сестре было так хорошо подле нашего Господа, что она изрекла: «Господи, позволь мне быть вечно с Тобой[465], мне не нужно другого Царства Небесного». Он же сказал: «Мир да пребудет с тобою» — и отошел от нее.

Однажды, когда по окончании мессы оная сестра созерцала страсти нашего Господа и дошла до тех пор, когда Он висел на кресте, ей было сказано: «Мир да пребудет вовеки с тобою». Она же сказала: «Кто ты, так говорящий со мной?» Он отвечал: «Я — истинный Бог и человек, каким восстал в день Пасхи и взошел на небеса в день Вознесения». Сестра горестно разрыдалась и изрекла: «Ах, возлюбленный Господи, нынче я слышу, многие говорят, что лукавый обольщает людей. И если мне придется из-за этого утратить награду, то я бы желала, чтобы Ты не сотворил меня вовсе». Тогда изрек наш Господь: «Клянусь тебе Моей божественной властью, что Я — твой Бог и Господь твой». Она подумала про себя: «О, хоть бы ты сказал правду!»[466] Он поклялся ей еще один раз, а она размышляла в себе: «О Господи, если бы Ты позволил увидеть Себя, то я бы и вправду поверила». Тотчас Господь наш явился, встав перед нею. Он выглядел как Ветхий денми. Лик Его был прекрасен, исполнен блаженства, однако же гневен. Едва она узрела Его, Он тотчас вошел в ее сердце и произнес: «Веруешь ли еще, что это Я?» И она отвечала: «Да, Господи, воистину верую в это». Тогда Он сказал: «Клянусь тебе Истиной, каковой являюсь Я Сам, что не сотворю тебе блага, кроме как Божия блага, и не дам тебе благодати, кроме как благодати божественной. Верь Мне. Мир да пребудет с тобою!» И скрылся из виду. Она же неизменно верила в то, что Он творил с нею благого.

Как-то раз, в день assumptio[467] нашей Владычицы[468], она принимала нашего Господа. И даровал ей Господь наш сто тысяч душ, и столько же грешников, и столько же добрых людей, чтобы они укрепились. А она пожелала, чтобы сие также случилось и с другим человеком. Так и вышло оно. Сие произошло с человеком, жившим больше чем в четырех милях оттуда. Он пришел и всё ей поведал[469].

Когда сия сестра должна была принести обет[470], наш Господь велел ей исповедаться за всю предыдущую жизнь, ибо пожелал дать ей нового ангела. И она обещала сие Господу нашему. А ночью перед самым утром, когда собиралась принести обет, ей явилось множество бесов. Они привезли телегу и сказали: «Ну что? Поехали с нами! Отправишься прямиком в ад. Не видать тебе Царства Небесного». Она же ответила: «Прочь, лукавые твари! Верю возлюбленному Господу моему Иисусу Христу, Он не оставит меня». Бесы загалдели, и притом весьма громко, подняв такой шум, что ей от него сделалось дурно. Она не могла произнести ни единого слова и уж было подумала, что вот-вот помрет из-за этой напасти. У нее даже не было сил поднять руку и осенить себя крестным знамением. И тогда она сотворила крест во рту языком. Про себя же подумала: «Если бы я сумела позвать, то принялась бы кричать, дабы сюда сошлись люди». А потом ей подумалось так: «Ах, Господи, воистину нет! Коль скоро Ты от меня этого хочешь, я готова терпеть даже до смерти, но только чтобы Ты меня не оставил в этой напасти». Тотчас ее оставили чувства. Тут стали к ней подступать ангелы, всё ближе да ближе. Некоторые бряцали на струнах, большинство же играло на духовых инструментах. Святые ангелы прогнали всех бесов и находились повсюду в крестовом ходе за окнами и были светлы яко солнце. Дудели в свирели, и звук был столь сладостным, какого сия в жизни прежде никогда и не слыхивала. Она пошла в дом капитула, а там, на месте приорессы, восседал некий господин, на котором было весьма нарядное платье. Оно было прекрасней всего, что только можно представить себе. Его цвет напоминал цвет пасхальника в мае. На одеждах сверкали бесчисленные звезды из золота, а его лик сиял наподобие солнца. Она преклонила колена пред ним, и тот от нее принял обет. Когда же она принесла обет послушания, он обнял ее своими руками, накрыл своим одеянием и, весьма благостно прижав к самому сердцу, сказал: «Смелей, милое чадо мое, не бойся, я тебя никогда не оставлю». И она в нем признала любезного господина святого Доминика[471]. В этот же день она приняла нашего Господа и принесла обет. А Господь наш простил ей все прегрешения, да так, чтобы никогда за них больше не взыскивать, и изрек: «Никогда не разлучусь с тобой, ни здесь, ни там». Она же сказала: «Ах, Господи, я очень слаба, как мне выполнять правила Ордена?» А Он ей в ответ: «Исполняй обет радостно. Чего не сумеешь сама, то смогу Я. Никогда не оставлю тебя ни в какой нужде тела или души». Она попросила у Него душ и напомнила о Его обещании[472]. И Он ей дал двадцать пять тысяч душ, и столько же грешников, и столько же добрых людей, дабы сии укрепились. Еще же Он дал ей нового ангела, со властью поручив ее этому ангелу. Тот сказал, что охотно будет за нею присматривать. Наш Господь так же властно поручил ей ангела и сказал, чтобы она молилась ему, что это-де ангел с княжеским титулом. Она спросила Его, почему Он дал ей нового ангела. Господь наш сказал: «Ныне ты достигла возвышенной жизни, отчего Я и дал тебе высокого ангела, ибо ты нуждаешься в таковом. Король имеет более высокого ангела, нежели герцог. Чем выше человек, тем выше и ангел его».

Однажды в субботу в начале Адвента — время приближалось к вечерне — сия сестра горько расплакалась и стала умолять нашего Господа, чтобы, как Он некогда склонился к ней с неба, так милостиво снизошел к ней теперь. И Господь наш явился ей и изрек: «Мир да пребудет с тобою!» Он поведал ей весьма многое, так что она не могла удержать того в голове, и сказал: «Впишу имя твое в книгу жизни[473], дабы ему никогда не стереться оттуда. Посему крепись». Она спросила: «Господи, что такое книга жизни?» А Он отвечал: «Мое божественное сердце, вот что такое книга жизни. И кто бы ни был вписан в него, никогда из него не будет изъят». Весь тот Адвент Господь не оставлял сестру без особой отрады.

В воскресенье пред Рождеством, когда конвент сидел за вечернею трапезой, начало смеркаться, и нужно было зажигать огни. Тогда сия сестра подумала про себя: «Ах, Господи, так обычно делают на свадьбу: когда темнеет, возжигают свечи. А кто же нынче невеста?» И подумала дальше: «Сделал бы Ты ради Своей благостыни, чтобы я ею была»! Тут перед ней зажгли свечку, и ее осенило: «Благо мне! Невеста-то — я». И вот к ней подошел наш Господь и наделил ее таким благом, что она едва сумела подняться из-за стола, и ее пришлось отводить в келью. Она же разразилась громким смехом и принялась беседовать с Господом нашим. Ей было с Ним хорошо, и сие продолжалось до утрени. Он стал ее благодетелем, одарив такой радостью, что она позабыла обо всех невзгодах, когда-либо случавшихся с нею. Она вконец обессилела и не могла произнести ни единого слова.

Позже на Рождество, когда сия принимала нашего Господа, ей показалось, что Господь ее осчастливил не так, как делал то прежде, и горестно разрыдалась. И на следующий день она во время обедни расплакалась и сказала: «Господи, я стану рыдать до тех пор, пока Ты ко мне не придешь». И вот при пении «Sanctus»[474][475] явился Господь наш и изрек сверх всякой меры любовно и благостно: «Привет тебе от всевышнего Агнца». Тогда она подумала про себя: «Ах, Господи, узнаю по словам Твоим, кто Ты, говорящий со мною. Но кто вышний Агнец?» Он отвечал: «Аз есмь вышний Агнец. Я Сам приветствовал тебя от Себя. Отчего ты рыдаешь, горячо любимая Мною? Чего хочешь ты, того желаю и Я. Твои горючие слезы привлекли Меня к тебе из Царства Небесного. Я пришел и хочу забрать твои слезы с Собой в Небесное Царство. Покажу их небесному Отцу Моему и Моей Матери и всем святым, чтобы они тем сильнее любили тебя и споспешествовали тебе во всём том благе, что Я творю тебе. Я тебе часто посылаю страдания, дабы мог восславить тебя в небесах».

Затем, в день Невинно убиенных младенцев[476], по окончании обедни, наш Господь явился оной сестре и соделал ей великое благо. Она же просила Его за своих кровных родственников. Он ей обещал, что ни один из них не будет от Него отделён навсегда. И о ком бы из родственников либо присных она Его ни спросила, Он ей говорил наперед, что станется с ним. Он даровал ей четыре тысячи душ, и столько же грешников, и столько же праведников, дабы сии укрепились.

Позже, в день Трех царей[477] во время мессы, она возжелала от всего своего сердца нашего Господа. При пении «Agnus dei» Господь наш пришел, сотворил с нею благо и оставался при ней, покуда не зазвонили к трапезе. Тогда она сказала: «Господи, дай мне Свое благословение, я должна отправляться к столу». — «Останься здесь, Я даю тебе разрешение». Она же сказала: «Мне известно сие хорошо, но я опасаюсь злобы людей». Он отвечал: «Не пребудешь здесь — не дам тебе блага и останешься без благословения». И она весьма охотно осталась. Господь наш изрек: «Поскольку ты хотела от Меня отделиться, чтобы избежать раздраженья людей, но всё же осталась на месте, Я дам тебе столь великое благо, как если бы ты прочла для Меня шестьдесят раз Псалтирь. Ныне возьму тебя в жены, дабы никогда впредь не разлучаться с тобою, и явлю тебе всякую верность, какую один из любящих являет другому. Нынче женюсь на тебе, чтобы неизменно быть при тебе и делать всё то, что ты пожелаешь. Поручу тебя Моей Матери и святым[478], пускай и они сотворят с тобой благо». Тут к ней обратилась любезная наша Владычица: «Радуйся, милое чадо мое, я сотворю тебе благо». Сестра отвечала: «Ах, любезная Госпожа, не поступай со мной так, как поступает злая свекровь со своею невесткой». Владычица же наша сказала: «Не буду с тобой поступать как злая свекровь со своею невесткой, а буду заботиться о тебе, как любящая мать о дитяти. И ежели Сын мой на тебя осерчает, то я Его [с тобой] примирю». Наш Господь произнес: «Проси у Меня, чего только желаешь, и Я дам тебе это». Сестра же ответила: «Ты, Господи, знаешь: когда какой-нибудь властелин живет в замке и празднует свадьбу, у него имеется право освободить всех заключенных. А Ты — Владыка над всеми владыками, будь же милостив ко всем заключенным». Господь наш сказал: «Проси у Меня, чего тебе хочется. Если даже попросишь все души, что обитают в чистилище, Я отдам их тебе». Она отвечала: «Дай мне, Господи, Сам, молодые невесты не любят упрашивать. Им даруют, а они то принимают». Он произнес: «Возьми себе шестьдесят тысяч душ, и столько же грешников, коих Я хочу обратить, и столько же праведников, коих хочу укрепить».

И вот сия сестра вышла из себя вовсе, так что не знала, что делает. Тогда ей явился святой Николай, облаченный в одеяния епископа, и дал ей тело нашего Господа. Вернувшись в себя, она отчетливо помнила, что некий епископ подал ей нашего Господа, но он был ей незнаком. Господь же наш ей сказал: «То был святой Николай, и случилось сие ради твоего укрепления. Всякий жених дает обручальное колечко, вот и Я связал тебя с Моим телом брачным союзом».

А потом, в канун Сретения[479], во время вечерни, оная сестра подумала про себя: «Ах, возлюбленный Господи, забери же меня к Себе!» Однако Ей стало скорбно на сердце, и она подумала, что скоро помрет, и сказала: «Господи, оставь меня здесь ненадолго, дабы мне заслужить больше в награду». Сестры повели ее за алтарь. И когда она посмотрела наверх, то хор оказался весь залит светом, и наш Господь сказал ей: «Если бы ты не оставила мыслей о смерти, то Я увел бы тебя за Собой в Царство Небесное». Она же ответила: «Господи, будь на то Твоя воля, Ты мог бы мне его дать». Сестры увели ее из хора в келью и уложили в постель. Когда сия отдохнула, они принесли ей питие. Она сказала: «С тех пор, как я ушла в монастырь, я никогда не пила неразбавленного вина». Сестры отвечали: «Это не чистое вино, оно смешано согласно нашему правилу». Они пригубили вина вместе с нею, но пришли в изумление: «Мы несли вино, разбавленное водой, а это крепко, как французское вино»[480].

А в самый день Сретения, когда отправились к трапезе, ее пришлось уводить из-за стола. Она пролежала весь день до вечерни, ничего не ведая ни о себе, ни о мире. Начало смеркаться, и сия снова явилась к столу, но ее опять пришлось уводить. Когда ее вывели в переднюю, она воскликнула громким голосом: «Господи Боже, смилуйся надо мной!» — и из уст ее вырвалось огненное пламя. Ее отвели в келью. И здесь ей явился Господь наш, исполненный благодати. Она же сказала: «Господи, где я нынче была? Мне, несомненно, известно, что я была в восхищении, хотя не знаю куда». Господь наш сказал: «Твоя душа была восхищена в Царство Небесное, Я опекал ее и показал Моей Матери. А она показала ее всему небесному воинству, и ты всем весьма приглянулась». Она спросила: «Господи, отчего Ты не дал мне о том знать?» Наш Господь отвечал: «Ты еще сего недостойна. Но скоро станешь достойной».

Раз как-то в школе сия приняла нашего Господа. А по окончании трапезы сидела за счетной доской, и вот всё исчезло пред ней. Тогда явился Господь наш и учился вместо нее и наделил ее Своими благами. На следующее утро наставница спросила ее: «Где была ты вчера?» Она отвечала: «Я училась здесь». Наставница же спросила: «Ты или Господь наш?» И тогда она усердно просила наставницу, чтобы та умолчала сие. А в мастерстве вычисления она стала делать всё больше успехов.

Anno domini MCCCXXX[481], в день Святой Троицы[482] сия сестра взяла нашего Господа, а когда приняла Его, то ей показалось, что вокруг нее пылает огонь, и она промолвила: «Господи, соедини Себя со мною и меня с Собою, да будет меж нами единство вовеки и да не явится между нами никакого деления». Господь наш сказал: «Сколь мало могу Я разделиться с Отцом Моим, столь же мало могу разделиться с тобою. Я послал тебе Духа Святаго, как послал Его Моим апостолам». И она узрела в огненных языках Духа Святого. Он даровал ей тридцать тысяч душ из чистилища, столько же обращенных грешников, столько же укрепленных праведников и сказал: «Отчего ты не признаешь Меня? Или стыдишься Меня? Можешь не стыдиться. Я здесь ради твоего блага и твоей вящей пользы. Исповедую тебя пред Моим небесным Отцом и Моими святыми. Никогда и ни за что не отрекусь от тебя. Ты же должна никого не любить помимо Меня. Герцог — будь у него бедная возлюбленная и выбери она себе никчемного, скверного парня — мог бы, несомненно, сказать: “Я тебе не чета”». А вечером Господь наш наделил ее столь обильной благодатью, что она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой.

На следующий день во время обедни сия сестра вновь захотела нашего Господа. Тогда наш Господь явился при пении «Sanctus». И она просила Его, чтобы Он даровал ей такое житье, да будет она совсем близко к Нему. Господь наш изрек: «Я вновь дал тебе одеянье невинности, какое тебе уже было дано при крещении. Ты так мне мила, как едва ли какой-нибудь другой человек в земном мире. Я, Отец, люблю тебя, а также Сын, изошедший из Моего сердца, но все-таки, словно никогда не исходил из него, пребывающий вечно во Мне, и Дух Святый, излившийся из Нас Обоих и всё же вечно в Нас Двоих обитающий»[483]. Она спросила: «Ах, Господи, Ты давеча говорил, что даровал мне Духа Святого, как даровал Его Твоим апостолам, но они знали все языки и всякую вещь, я же не разумею сего». Наш Господь отвечал: «Твоя душа приняла Меня так, как это случилось и с ними, и способна на всё, на что были способны они. Будь это нужно, как было нужно в тот раз, то Я дал бы тебе, чтобы твоя душа излила сие в твое тело. Но это не нужно. И если бы Меня умоляло все небесное воинство, чтобы Я отнял у тебя благодать, то Я никогда не забрал бы ее у тебя, так ты мила Мне. Тебе нужно было бы обойтись со Мной весьма скверно, чтобы лишиться ее». Она сказала: «Любезный Господи, ради любви, которую Ты явил мне вчера, позволь увидеть Тебя». Он отвечал: «Взгляни в собственное сердце твое». Она посмотрела в сердце свое и узрела душу свою, восседающую напротив нашего Господа. Ее душа изрекла: «Ах, Господи, оставайся навеки со мной и позволь телу творить святые дела, дабы Ты никогда не разделялся со мной». Господь наш сказал: «Исполню сие. Сколь мало я отделяюсь от небесного Отца Моего, столь же мало отделюсь от тебя». Душа склонилась к нашему Господу, и Он обнял ее Своею рукою. После того, как она так долго лежала, Он велел ей подняться. Душа сказала: «Господи, запиши имя Твое в мое сердце, чтобы оно из него никогда не было стерто». Он отвечал: «Исполню сие», поднял десницу Свою и начертал имя «Jesus» в сердце ее. Четыре буквы были золотыми, а «E» была алой. Она сказала: «Господи, запиши теперь мое имя в сердце Твое». Он ответил: «Исполню сие». То был Отец и Сын и Святый Дух, и какая была радость и благодать, того никто не сумеет изречь. Господь наш сказал: «Проси Меня о чем пожелаешь, и Я тебе сделаю это». И она Его просила о многом. Он отвечал: «Сие будет исполнено ради тебя». Она узрела Его с пятью ранами да с острыми мечами, каковым будет Он восседать на Страшном Суде. Сей изрек: «Переноси страдания охотно ради Меня. Погляди, что Я претерпел ради тебя».

А после этого, в день Святой Троицы, сия лежала в лазарете, и Он побуждал ее уйти из него. Она ответила: «Ах, Господи, Тебе ведь ведомо, что Я совсем больна, и мне кажется, что душа моя вот-вот покинет меня». Он же сказал: «Посмотри, Я тебя укреплю». И сказал: «Люди уходят в лазарет и начинают говорить, а ты выйди из него, и Я сотворю тебе благо[484]. Получи благословение. Приоресса стоит подле алтаря». Сия возвела очи. И вот приоресса стояла у алтаря. Она получила благословение покинуть лазарет и отправилась в трапезную. Господь же наш даровал ей благо сверх всякой меры.

Как-то раз зелень была ужасна на вкус, и она не могла ее есть. Наш Господь подсел к ней за стол и сказал: «Возлюбленная Моя, отведай зелени ради Меня». Она отвечала: «Ах, Господи, я скорее расплачусь, чем вкушу от нее». Он сказал: «Ну же, поешь. За это Я дам тебе пять тысяч душ из чистилища». Тогда она съела полную миску и даже захотела еще, настолько вкусной показалась ей зелень.

Однажды, в день Иоанна по Пасхе[485], сия сестра горько рыдала, тоскуя по радостям Царства Небесного. И тут узрела она в боку у нашего Господа растворенную рану, полную крови. Она уразумела, что сие — от [великой] любви, и Он желает ей внять, дабы отсюда забрать.

Спустя семь дней сестра захворала и в болезни приняла нашего Господа. Когда она его взяла, наш Господь сказал ей: «Если желаешь умереть теперь, то Я обещаю вознести тебя до небес. Но ради вящей награды, которую ты можешь заслужить, тебе придется еще потерпеть». Она сказала: «Господи, так дай же мне подольше пожить и заслужить больше в награду». Поскольку сестра вручила волю свою в Божью волю, она полностью вышла из себя самой и не разумела ничего, что относится к дольнему миру. И сие продолжалось так долго, сколько пели обедню и конвент принимал нашего Господа. А потом она вернулась в себя[486] и сказала: «Возлюбленный Господи, я чувствую несомненно, что Ты даровал мне великую благодать, но я не знаю какую». Наш Господь отвечал: «Ты хотела быть вместе с конвентом. Я принял душу твою в руку Мою, пронес ее меж сестер, взял от каждой из них то, что Мне в ней было больше по нраву, и передал твоей душе, дабы она была тем лучше наряжена и тем больше понравилась Мне». Сестра же подумала в себе: «Ах, Господи, мне было бы жалко, если бы у меня что-нибудь отняли и передали другому». Но наш Господь отвечал: «Некоторые просили Меня за тебя и предоставили сие охотно. А некоторые тебя опечалили и не возместили тебе. Ты сама молила за сестер, и Я умножил в тебе благодать, принятую от друзей Моих. Облачив ею душу твою, Я провел ее сквозь девять ангельских чинов». Сестра спросила: «Ах, возлюбленный Господи, была ли я им по нраву?» Господь наш отвечал: «Ты снискала у них благоволение, и все восхваляли тебя».

Однажды конвент принимал нашего Господа, и оная сестра весьма настойчиво молила Его, чтобы Он позволил Себя узреть. Сию мольбу наш Господь не пожелал исполнять. В другой день, когда пели обедню нашей Владычице, она подумала в себе, что Он с ней так мало считается, что не хочет удовлетворить ее просьбу. Но едва воспели секвенцию[487], она отчасти вышла из себя[488]. При чтении же Евангелия ей явился Господь наш на алтаре в образе Младенца. Сей спрыгнул с алтаря, бросился ко всем Своим друзьям и принялся к ним ласкаться. Когда священник начал префацию[489], Младенец снова забрался на алтарь, а когда поднял дары, Он преобразился в гостию. Но когда тот захотел принять ее во уста, гостия снова превратилась в Младенца, Который начал упираться руками и ногами. Когда же священник все-таки съел Его, то сердце у него просияло, наподобие солнца, а в сердце том играл Младенец. Когда священник давал благословение, то Младенец снова выбежал к сестре. Теперь Он подрос, Ему было, пожалуй, уже года четыре. Он обнял сестру, стал ее целовать, бросился к алтарю, потом бегом вернулся обратно, опять обнял ее и облобызал. Но она отвернулась и принялась защищаться от Его поцелуев, думая про себя: «Может статься, Ты вовсе не наш Господь». Но Тот показал ей Свои руки да ноги, Свой бок и сказал: «Поверь, это Я». Она отвечала: «Господи, прости меня и дай мне Свое благословение». Он поднял десницу Свою, осенил ее крестным знамением, произнес: «Мир да пребудет с тобой» — и пропал.

Anno domini MCCCXXXI[490], в день Пасхи, сия сестра приняла нашего Господа. И наш Господь простил ей все ее прегрешения, даровав ей тридцать тысяч душ из чистилища, столько же грешников, чтобы они обратились, и столько же праведников, дабы они укрепились, и сказал ей: «Ныне принимаю тебя в общину всех друзей Моих, в коей прежде ты не была. Отныне всякий раз, когда вспомнят о добрых людях, то вот между ними и ты». С этого самого дня даже до Троицы не проходило и дня, когда бы Господь наш не оказывал ей особого блага.

Однажды Господь наш обещал оной сестре, что сыграет с ней свадьбу. Накануне дня святого Петра Проповедника[491] во время обедни подумалось ей, что Бог так промыслил о нас, что сотворил ради нас всякую вещь нам на пользу и благо. Тут при чтении Евангелия она услышала голос: «Желаю прийти к тебе». Она спросила: «Кто ты?» Он отвечал: «Я Тот, Кто висел на кресте. Хочешь ли на небеса или желаешь здесь оставаться?» Она сказала: «Я хочу того, чего хочешь Ты». Он продолжал: «Здесь Моя Матерь, Екатерина, Маргарита, Мои двенадцать апостолов, двадцать четыре старца, мученики, пять тысяч дев и девять ангельских чинов, от каждого хора по девяти тысяч ангелов. Сие случилось год назад, в день Трех царей, когда Я взял тебя в жены. Я провел тебя сквозь девять ангельских чинов, но когда приблизился к Петру, он принес жалобу, что ты-де ему не взываешь. Ему должна ты молиться. И Я спросил всех, бывших там, как ты понравилась им. Они отвечали, что ты им очень по нраву. Спрашивал Я и Матерь Мою. Та тоже сказала: “Она мне очень по нраву, я тоже сотворю благо ей”. Тогда Я спросил у Отца Моего в небесах, как ты Ему нравишься. И небесный Отец отвечал: “Она весьма Мне по нраву, без Меня Ты не удержишь ее, Я Тебе помогу”. Святой Дух сказал: “Без Меня ей не прийти к совершенству, Я усовершу ее”». И наш Господь произнес: «Моя возлюбленная, Моя нежная, Моя верная, проси у Меня, чего только захочешь, и Я тебе сие предоставлю. Проси у Меня, ибо Я приду не только к тебе, дабы одну тебя сделать блаженной, Я приду для того, чтобы и прочие люди были приведены ко блаженству. Все, о ком ты попросишь Меня, из них ни один не разлучится со Мною. Если они тотчас не обратятся от своих прегрешений, то Я всё же их сохраню и спасу в их последние дни. Никто из твоих родственников не разлучится со Мной, и впредь из них у Меня всегда будет [хотя бы] один, с кем Я сотворю жилище Себе[492]. Я никогда не отделюсь от тебя и впредь сотворю тебе еще большее благо, нежели прежде. Ты должна беречься от праздных слов, ибо твои слова должны быть истинны. Сие следует из того, что тебе больше дано благодати, чем какому-либо другому. Дарую тебе шестьдесят тысяч душ из чистилища, ввергнутых в скорбь, столько же грешников, чтобы они обратились, — ни единый из них не был бы обращен, не будь угодно Моей промыслительной мудрости, чтобы Я привлек к Себе на земле еще одного человека, через которого мог бы творить чудеса[493], — и столько же праведников, дабы они укрепились. До того как сотворить мир, Я предопределил для тебя сию благодать». И сказал Он нашей любезной Владычице: «Любезная Мати Моя, позволь поручить ее тебе. Люби ее с тою же преданностью, с какою любишь Меня». А Владычица наша в ответ: «Сделаю охотно сие, любезное Чадо мое. Сотворю ей благо и буду верна ей». Наш Господь обратился к ангелу Гавриилу: «Приблизься ко Мне, Гавриил, ты возвестил обо Мне Моей Матери, принес ей обо Мне великую весть. Ныне Я тебе поручаю сию, дабы ты возносил молитвы ее пред Моими очами». И ангел святой Гавриил оказал ей великое благо. Наш Господь поднял десницу Свою, осенил ее Своим божественным благословением и изрек: «Да будешь благословенна отныне и во веки веков».

После сего, когда видение миновало, ее оставили чувства. Тут узрела она вокруг себя множество змей и ужей и испугалась сверх всякой меры. К ней приблизился наш Господь в образе Младенца. Все ужи и змеи тотчас пропали. А Господь наш сказал: «Сему Я попустил случиться с тобою, дабы ты уразумела: сколь бы великой благодати ни был удостоен человек, ему надлежит всегда следить за тем, чтобы диавол как-нибудь не примешался в нее. Ты [впрочем] можешь оного не опасаться».

В самый же день святого Петра Проповедника сия сестра принялась размышлять, покуда пели обедню, о делах любви, каковые Господь наш сотворил на земле. Тогда ей было сказано: «Желаю начертать имя Мое в твоем сердце, чтобы ему никогда из него не стереться. Имя Мое звучит “Целитель” и “Разрешитель”. Хочу глубоко погрузиться в сердце твое и хочу совершенно заполнить его Собою Самим, хочу запереть его посредством любви и хочу проживать в нем вовеки. Желаю также вписать тебя в Мое сердце, дабы ты вечно в нем оставалась. Исповедую тебя в небесах пред Матерью Моею и всеми святыми и никогда не отрекусь от тебя».

Однажды в день святого Доминика[494] оной сестрой овладело страдание, и она подумала про себя: «Ах, святой господин Доминик, пускай всегда в твои дни, несмотря ни на что, меня посещает такое страдание. Я томлюсь по тебе в твоем Ордене». И ей было сказано: «Доминик молился днесь о тебе. Я ему заповедовал, чтобы он не посылал тебе слишком тяжких страданий». Она подумала: «Ах, Господи, это же Ты, который всё посылает?» Но ей было сказано: «Чему удивляешься? Поскольку Доминик учредил этот Орден, он и сделался ходатаем за него. Он им остается поныне и просит для всякого человека то, что, как он во Мне познаёт, тому будет во благо».

Как-то раз на солнцеворот[495], во время обедни, ей явился наш Господь и изрек: «Возлюбленная Моя, уста твои слаще сота медового. Молоко и мед текут под твоим языком[496]. Моя желанная, Моя нежная, супруга Моя, сестрица Моя и чадо Мое, всё, что связано с тобой[497], покоилось в помышлениях Моей всё провидящей мудрости уже до того, как Я сотворил этот мир. Когда был основан сей монастырь, Я предопределил в нем троих человек. До сего дня они были Моими и останутся ими. Вот ты — человек, который находится в Моей божественной власти. И сие Я доказал тебе тем, что властно исторг тебя из мира, вселил в сей монастырь, а ныне окормляю тебя благостной силой как самую любимую Мной и никогда не оставлю тебя Моей божественной мощью, покуда не станешь ты совершенной. Имеется здесь у Меня еще один человек, сей подчинен Моей божественной мудрости. Зовут ее Эрлинт. Сие уразумеешь ты по тому, что она относится мудро ко всему, чего требует Орден. И еще у Меня здесь есть человек, подвластный Моей божественной благости. Это — Кристина Эбнерин»[498].

После сего, в день святой Марии Магдалины[499], сия сестра созерцала после обедни страсти нашего Господа. Когда же дошла до того, как Господь наш висел на кресте, то взмолилась Ему, чтобы Он ей явился — ради святой Марии Магдалины и ради одного человека, который еще живет в этом мире. И вот наш Господь пришел и сказал: «Ради тех, кем ты Меня заклинала, дарую тебе тридцать тысяч душ из чистилища, столько же грешников, чтобы они обратились, и столько же праведников, чтобы они укрепились». Тут сестра услыхала, как зазвонили к столу, и сказала: «Увы, Господи, что же мне делать?» Он отвечал: «Ступай, окажи послушание. Я последую за тобою туда». Она отправилась к трапезе. Едва чтица начала [свое чтение], явились Сам наш Господь, с Ним наша Владычица и Мария Магдалина. Он начал с низших сестер в правом хоре, прошел туда и сюда, остановился перед этой сестрой, произнес: «Возлюбленная Моя», и сел от нее по правую руку. Она же, склонившись к Нему на грудь, прильнула к сердцу Его[500] [и так оставалась], пока конвент не поднялся из-за трапезы. Потом она встала тоже, и ее отвели в келью. Здесь наш Господь оказал ей благо сверх всякой меры, остался при ней и открыл ей многие тайны. Она же ощутила себя вполне удаленной от прочих людей.

Однажды сия сестра была огорчена одним из своих родственников. Она подумала: «Все люди поступают со мной вероломно, вот и Господь наш мне будет неверен». И рыдала она от часа девятого до вечерни. А во время вечерни явился наш Господь и сказал: «Возлюбленная Моя, Моя нежная, Моя верная, любезная супруга Моя и Мое милое чадо, что смущает тебя? Отчего ты рыдаешь?» Она отвечала: «Ах, возлюбленный Господи, вот все люди вероломны со мной, и я опасалась, как бы и Ты не оказался неверным». Тогда Господь наш изрек: «Ободрись, не откажу тебе никогда в Моей божественной верности. Скорее, нежели оставлю тебя, положившуюся на Меня в столь великой отверженности, Я позволю прейти небесам и земле и сотворю новый мир. Ежели что-то печалит тебя, прииди ко мне, и Я утешу тебя». Ей снова подумалось: «Увы, Господи, у меня нет никого, кто мне пришел бы на помощь, и вот человек погибает». Господь наш сказал: «Погляди, раньше, чем оставлю тебя, Сам — если сие будет уместно — явлюсь к тебе и сотворю тебе всякое благо, какое один человек творит для другого».

Потом, в день asumpcio нашей Владычицы[501], сия сестра принимала нашего Господа вместе с конвентом, и, когда Его приняла, Господь наш изрек: «Возлюбленная Моя, ублажай себя, дабы тем лучше служить Мне, и не пекись о еде и одежде. Если ты будешь вкушать даже золото, то Я тебе его дам, сколько потребуется. Произведу плоды на земле всякого рода ради тебя, лишь бы была у тебя, вместе с другими людьми, пища получше. Я велел произрастать всем плодам ради друзей Моих, а если бы велел им расти ради врагов Моих, то их бы выросло мало». Она сказала: «Ах, Господи, Твои враги часто нуждаются в них больше друзей Твоих». Наш Господь отвечал: «Я все-таки не хочу ввергать их здесь и там в преисподнюю». Она же спросила: «Господи, возлюбленный Господи, ради всей той любви, какую я питаю к Тебе, как Ты любишь меня?» И отвечал наш Господь: «Ты Мне милей, чем какой-нибудь другой человек на земле, исключая лишь одного. А с нынешнего дня и весь год ты у Меня, вообще, самый любимый человек на земле. Есть, конечно, здесь в мире люди, которые служили Мне больше и, умри они, получили бы большее воздаяние. Но Мое божественное сердце склоняется больше к тебе, чем к кому-либо другому»[502]. Она спросила: «Ах, Господи, чем я заслужила такое?» Он отвечал: «Ничем иным, как великой любовью, каковую твое сердце питает ко Мне». И Он ей запретил кому-либо сие говорить, исключая разве что одного человека, коему Он разрешил говорить. Она спросила Его, кто же тот человек, который так Ему люб. Этого Он не хотел на сей раз говорить, а даровал ей тридцать тысяч душ из чистилища, столько же праведников, чтобы они укрепились, и столько же грешников, дабы они обратились. Она сказала: «Господи, меня удивляет, что Ты так охотно даруешь по тридцати». Наш Господь отвечал: «Я был предан за тридцать сребреников». Весь этот день она оставалась во благодати, и между двумя обеднями нашей Владычице наш Господь соделал ей великое благо.

На престольные праздники наш Господь неизменно оказывал ей великую благодать. В один такой день Он ей подарил пять тысяч душ, столько же праведников и столько же грешников и конвенту дал тоже пять тысяч душ, столько же праведников и столько же грешников. И людям, жившим за монастырскими стенами, но пришедшим на праздник, наш Господь даровал пять тысяч душ, столько же праведников и столько же грешников.

В это самое время [в обитель] пришел один возвышенный наставник в Писании из Ордена проповедников[503]. И наш Господь повелел ей открыть этому наставнику всё, что с ней приключилось. Она так и сделала. Тот поразмыслил, рассмотрел все ее дела и нашел, что всё было правильно, и укрепил ее в этом. И тот же самый учитель велел ей, чтобы она то стала записывать.

В октаву престольного праздника конвент принимал нашего Господа, и когда сия сестра вкусила Его, то Он ей сказал: «Духовно Ты приняла Меня не меньше, чем Моя Матерь, принявшая Меня своим телом». И сказал ей: «Сядь, Моя милая, Я обойдусь с тобой ласково». И сказал: «Возлюбленная Моя, Моя нежная, Моя прекрасная, сладостная Моя и любезная, под языком у тебя покоится мед»[504]. И тогда душа ее изрекла: «Господи, небеса для меня слишком ничтожны, царство земное слишком мало, утешение ангелов почитаю я за ничто, человеческой радости мне вовсе не надо. Господи, если Ты хотя бы немного любишь и ценишь меня, тогда приди Сам и не присылай ко мне никакого посланника». И когда она сие изрекла, то уж больше не могла ни говорить, ни делать чего-либо другого и полностью вышла из себя самой. Сие продолжалось почти до вечерни. И тогда она вновь вернулась в себя[505].

На следующий день во время проповеди к ней явился Господь наш и сказал: «Я тоже желаю тебе проповедовать» — и продолжал: «Уста твои благоухают розами, а твое тело фиалками. Ты всецело прекрасна, и нет ни в чем у тебя недостачи. И потому ты прекрасна, что не испытываешь ни в чем недостатка. Ты пленила Меня, наподобие девы, которая затворила в девичьей юного барина и которая знает, что если ее присные об этом узнают, то они убьют и ее, и его. И когда дева ему говорит: “Что вас принудило явиться сюда?”, то барин ей отвечает: “Ваша краса, юная дева. А вас что заставило впустить меня внутрь?” Та отвечает: “Великая любовь, которую питаю я к вам...” Погляди, так и Меня понуждает во всякое время божественная любовь и склонность к тебе. Ты Мне вот как мила: если бы Я Моими страстями и смертью никого не спас помимо тебя, то Я бы никогда не раскаялся, что претерпел их... И вот сия дева сама носила ключи при себе. Никого не выпускала и не впускала, кто мог бы нанести ей урон и изгнать юного барина... Смотри, так и ты пленила Меня в горнице своего сердца. Когда ты явишься, Я буду готов. Твоя совесть носит ключ [при себе]. Тщательно остерегайся, дабы тебе не впустить ничего в свое сердце, чем бы ты Меня изгнала». И сказала душа: «Господи, небеса для меня слишком ничтожны, царство земное слишком мало, утешение ангелов почитаю я за ничто, человеческой радости мне также не надо. Господи, если Ты хотя бы немного любишь и ценишь меня, тогда приди Сам, не присылай ко мне никакого посланника и облобызай меня лобзанием уст Твоих»[506]. Сказав сие, она поникла и опустилась на пол, как то случалось и прежде. А потом, когда вернулась в себя, наш Господь сказал ей: «Ради подтверждения сей благодати пойди к наставнику и спроси его, не была ли та проповедь обо Мне и тебе». Она вопрошает учителя, о чем тот проповедовал. И сей сказал ей: «О Господе нашем и о тебе».

Затем, на следующий день, после обедни сия сестра пошла к одному человеку и дала ему золотое колечко, а потом отправилась и встала на молитву. И вот ей снова явился Господь наш со столь обильной благодатью, что все ее чувства внутри и извне исполнились ею. Он изрек: «Возлюбленная Моя, Мое божественное сердце открыто навстречу тебе с великой любовью. Возьми сама, чего пожелаешь. Сколь бы ты у Меня ни просила, Я дарую тебе в тысячу крат... Как ты дерзаешь куда-либо пойти без Моего позволения или отдаться чему бы то ни было?» Она отвечала: «О Господи, я сожалею». Он же сказал: «Об этом и стоит жалеть. Как ты осмелилась без Моей воли на то обращаться куда-либо на сторону?» Она отвечала: «О Господи, он ведь дорог Тебе». Наш Господь отвечал: «И что ж из того? Я не оставлю тебе никого на земле, кроме Меня одного». Она подумала про себя: «Он должен подтвердить мне благодать, которую Ты мне сообщаешь». Господь наш ответил: «Воистину, если ему приходится подтверждать Мою благодать, то Я и Сам могу ее удостоверить[507] тебе. Я — прекраснейший и благороднейший, Я — самый любящий и самый богатый. Мне служит всё в Царстве Небесном и царстве земном. Чего нет у тебя, то Я смогу тебе дать. И если что-то смущает тебя, то Я сумею сие отвести. Во Мне нет никакого изъяна и нет ни в чем недостачи». Она же сказала: «Господи, нет ничего, чего бы мне в Тебе не хватало». И тогда говорит наш любезный Господь: «Возлюбленная Моя, пригнись ко Мне на Мое возлюбленное сердце и упокойся на нем, как святой Иоанн». И вот сия припала к Нему справа на грудь напротив самого сердца[508], и подумалось ей, что за всю ее жизнь ей не было с Богом так хорошо, как на сей раз. И она вовсе исторглась из себя самой и была не властна уже над собой. А Господь наш велел тому наставнику, чтобы он подал ей в таинстве нашего Господа. И тот уехал прочь своею дорогой[509].

Как-то раз сия сестра находилась во благодати от обедни до вечерни. Некоторое время была она столь слаба, что не могла ни говорить, ни двинуться, а немного спустя почувствовала в себе столько силы, что ей показалась, она может вырвать стожар из земли. Тогда она вопрошает нашего Господа, откуда явилась оная сила. Наш Господь отвечал: «Если Я вытягиваю душу твою изо всех твоих членов в Мое Божество, ты становишься слабой, когда же вливаю в тебя Мое Божество, ты становишься сильной».

Потом, через четырнадцать дней, наставник в Писании возвратился обратно и подал ей нашего Господа — ей и четырем другим женам. Будучи младшей, сия должна была пойти одна и подумала про себя: «Ах, Господи, несовершенный я человек, поэтому мне придется отправляться одной. Будь я добрым человеком, не пошла бы одна»[510]. Однако ей дано было уразуметь, что из-за великой любви и желания, испытываемых ею к нашему Господу, она идет совсем не одна. Впрочем, сия не обратила внимания, есть ли при ней еще кто-нибудь. Приняв нашего Господа, она спросила: «Господи, кто шел вместе со мной?» Наш Господь отвечал: «С тобою были Петр и Павел». Тогда же Господь наш дал ей, а также наставнику сто тысяч душ из чистилища, столько же праведников, дабы они укрепились, и столько же грешников, чтобы они обратились. А потом она вовсе изошла из себя самой, так что даже не ведала, что творил с нею Бог. Когда же возвратилась в себя, то сказала: «Увы, Господи, сдается мне, что я самая недостойная из всех, кто ныне Тебя принимал, ибо даже не знаю, какое благо Ты мне сотворил». Господь наш поднял десницу Свою и вписал ее имя в Свое сердце, в Свои руки, в ноги Свои и сказал: «Вот, посмотри, как Я тебя возлюбил».

В этот же день монастырский совет поставил ее тетку на некую должность. А вечером, когда сестра сидела за трапезой, к ней явился Господь наш в образе юноши восемнадцати лет. Сей привел за руку Матерь Свою и сказал: «Не скорби, тетке твоей дали должность». Она сказала: «Увы, Господи, кто же теперь станет заботиться обо мне? Кроме нее у меня нет никого на земле». Тогда Господь наш сказал: «Посему Я не оставлю тебя, а дам тебе Мою Матерь, да печется во всём о тебе, что заботит тебя. Слова, что стоят в “Paternoster”: “Да славится имя Твое”, должны исполниться на тебе. Имя Мое да прославится на тебе, и да не запятнаешь его ничем недостойным, ни словом, ни делом. Царство да снизойдет в душу твою и совершится во всём. Единая воля да будет между Мной и тобой и теми, кто в небесах».

После этого она однажды сказала, что в обитель никогда не приходил ни один человек, чтобы Бог прежде не сообщил ей о нем. И никто не умирал в монастыре, чтобы ей наперед об этом не знать. А после кончины [той или иной сестры] ей сообщалось, как обстоят дела с ее душой и чем той можно помочь. Нередко она сие говорила, но чаще не говорила сего, но опускала по причине людской молвы.

На другой день весь конвент пошел к алтарю. И когда она приняла нашего Господа, Он сказал ей: «Ныне Я дам тебе в покровительницы Матерь Мою, чтобы впредь она пеклась о тебе во всём, что заботит тебя. Сия сестра подумала: «Увы, Господи, как мне держать себя с ней, ибо у меня такое благоговение к ней». И сказал наш Господь: «Хочешь Екатерину[511] или ее?» Она отвечала: «Господи, поелику Ты творишь сие в Своем милосердии, то желаю Матерь Твою». Тогда наш Господь произнес: «Моя милая Матушка, вот Я тебе вручаю ее и умоляю тебя, чтобы ты сотворила ей благо и хранила ей верность, и она будет послушна тебе». Наша Госпожа изрекла: «Немедленно принимаюсь за дело и окажу ей всякую верность», встала перед Богом Отцом и сказала: «О Господи, напоминаю Тебе о любви, каковую Ты мне оказал, когда даровал мне Твоего единородного Сына. Ради этой любви умоляю Тебя, чтобы Ты ныне мне дал что-нибудь для сего человека». Тогда Бог Отец говорит: «Помогу тебе Моей божественной властью, чтобы сия мощно противостояла всем искушениям». И, подняв три пальца, Он произнес: «Заверяю тебя, что она никогда не разлучится со Мной». Тогда Владычица наша, представ перед Богом Сыном, сказала: «Господи, напоминаю Тебе о любви, в каковой Ты сорок недель пролежал под моим девическим сердцем, чтобы Ты ныне мне дал что-нибудь для сего человека по Твоему милосердию». Он отвечает: «Сие сотворю, помогу ей Моей божественной мудростью, чтобы она мудро совершала все благие дела согласно Моей наилюбезнейшей воле, и дам ей величайшее воздаяние за то, что она во всякий день размышляла над Моими страстями и созерцала их, словно в подлинном благоговении стоя при Мне под крестом». Наша Владычица предстала перед Духом Святым и сказала: «Господи, Ты — совершитель всех благих дел, Ты и меня усовершил во всяком добром деянии. Ныне даруй мне для сего человека что-нибудь от Твоей благостыни». Тогда Святой Дух говорит: «Никогда не отступлю от нее Моей благостыней, доколе не будет сия совершеннейшим человеком». Тогда Владычица наша встала перед святым Иоанном Евангелистом, сказав: «Возлюбленный Иоанне, даруй мне ныне что-нибудь для этой сестры, ибо она весьма любит тебя». Тот говорит: «Сделаю охотно сие и помогу тебе печься о ней». Она же в ответ: «Я сама позабочусь о ней, а ты ей дай что-нибудь». Тот обещал, что будет молить за нее нашего Господа. Наша Владычица стала молить святого Иоанна Крестителя, чтобы и он ей дал что-нибудь. И тот обещал молиться о ней нашему Господу. Владычица наша попросила святого Доминика и святого апостола Петра, чтобы и они ей что-нибудь дали. Тогда святой Петр говорит: «Владычица, скажи-ка ей, пусть она молится мне, как молится Иоанну Евангелисту». И они ей обещали, что также будут молиться за эту сестру нашему Господу. Наша Владычица попросила всех ангелов и всех святых, чтобы и сии ей что-нибудь дали, «и пусть она насладится всем тем, за что вы всякий день благодарите Пресвятую Троицу». И они все вместе сказали: «Ни за что от этого не отступим и станем молить Пресвятую Троицу за нее до тех пор, пока она не сделается совершенной». Сия сестра принялась размышлять в сердце своем: «Ах, Господи, сколь великая благодать — сия благодать. Если бы меня опечалили сильней в тысячу раз, то Ты заставил бы меня об этом забыть». Наш Господь заповедовал ей, чтобы она не слишком-то рассыпалась в благодарностях, а прочитала три раза «Те Deum laudamus»[512][513] с тремя коленопреклонениями. Он дал ей тридцать тысяч из чистилища и столько же праведников, чтобы они укрепились, и столько же грешников, дабы те обратились.

В день Одиннадцати тысяч дев[514] в сию обитель приняли одну вдову, и сестра молилась за нее нашему Господу. Господь наш сказал: «Она задержится у вас разве что твоими молитвами, станет добрым человеком и останется здесь». Одиннадцать тысяч девиц, они также пришли на свой праздник. Господь наш сказал, что дарует всё этой жене[515], о чем бы та ни просила Его, преклонивши колена. Когда прозвонили к столу — а очередь была как раз за сестрой служить на этой неделе, — она спросила: «Увы, возлюбленный Господи, как прислуживать мне, ибо я совершенно больна?» Тогда сказал наш Господь: «Ступай, Я помогу тебе прислуживать». Она пошла и служила, а Он ей старательно помогал при служении.

А немного спустя, когда начался Адвент, об этой сестре принялась заботиться наша Владычица и всякий день посылала ей особую благодать, как и Сам наш Господь. Когда же в ночь Рождества священник возгласил во время праздничной мессы «Gloria in excelsis»[516][517], то явилась наша Владычица с обнаженным Младенцем на руках. Она ходила вокруг, от одной сестры к другой. На иных взирала особенно пристально, показывая им Чадо свое, а двум женам дала Его даже на руки. И всякий раз, когда имя нашего Господа упоминалось в «Gloria in excelsis», она клала глубокие поклоны. Когда же наша Владычица приблизилась к этой сестре, имевшей [подле себя] двух подруг, то той подумалось, что наша Владычица не окажет достаточно милости тем, что ей особо близки, и прорекла: «Госпожа Небесного Царства, умоляю тебя, да не заставишь моих подруг поплатиться за меня и будешь к ним столь же любезна, как и ко мне». И наша Владычица уверяла, что будет к ним не менее милостива. И вот Владычица наша присела перед этой сестрой (а той показалось, что у нее отворилось сердце), взяла свое Чадо и положила Его в отворенное сердце. Затем сердце ее затворилось, наша Владычица осенила его крестным знамением и обратилась [к Младенцу]: «Оставайся в этом сердце навеки». Тогда Господь наш сделал сестре сверх всякой меры хорошо и сказал: «Услышь, как воспевает осанну возлюбленный Мною народ, каковой Я собрал для Себя со всех сторон мира», и сказал: «Хочу дать им кое-что ради тебя, да не упрекают Меня, что Я-де ради друзей Моих ничего для них не творю», и сказал: «Дарую им три дара ради тебя. Вот первый — что сей монастырь не сожжется дотла, другой — что вы никогда не разбредетесь по миру, и третий — ни одна из этой общины никогда не разлучится со Мной, разве что лишится спасения из-за тяжких грехов». Во время другой мессы Господь наш явился ей в виде Ребенка восьми лет от роду, и на Него не обратили внимания. Во время третьей мессы Он пришел в образе величественного короля и был безмерно прекрасен. Сестра была в замешательстве, и Он вскоре исчез. Она же подумала: «Увы, было истиной то, что увидела я, или меня попутал лукавый?» И была весьма опечалена. Когда же приняла нашего Господа, то Он спросил у нее: «Отчего не веруешь [Мне]? Считаешь возможным, чтобы лукавый смог отворить тебе сердце или чтобы Я попустил ему обмануть тебя или другого человека в столь торжественный день, да еще во время обедни? О, как же тяжело вам уверовать, и сколь медлительны вы на веру! Что нынче Я явился на мессу в образе младенца и Меня славили сестры, сие означает, что Мне и в детстве воздавалась великая честь. Что на другую мессу явился в виде отрока восьми лет и на Меня не обратили внимания, сие означает, что, когда Я прожил на земле восемь лет, на Меня не взирали и не почитали Меня. А что на третьей мессе ты увидала Меня в зрелых годах, сие означает, что Я пожил на земле и вошел в Мои дни, но Меня умертвили». Наш Господь даровал ей тридцать тысяч душ из чистилища, столько же праведников, дабы они укрепились, и столько же грешников, чтобы они обратились, пообещал дать столько же в день святого Иоанна Евангелиста[518] и сказал: «Не Я изменюсь в тебя, но ты изменишься в Меня»[519]. И вот оная особа вошла в такую благодать, что даже не ведала, какое благо соделал с ней Бог, и сидела словно покойница.

Потом, во время обедни в день святого Стефана[520] Господь наш пришел к этой сестре и сказал: «Сию благодать Я приуготовил тебе еще до того, как сотворил этот мир. Когда Я вливал душу твою в твое тело, а случилось сие в день Трех царей, твоя душа воззрела вспять в Мое Божество, и Я ей сказал: “Любимая Моя! Посему ты должна неизменно иметь от Меня больше, чем какой-нибудь другой человек. А не имей ты Меня, то не могла бы и жить». И она оставалась во благодати весь день даже до вечерней молитвы. А после молитвы явился наш Господь, и сказал Бог Отец: «Хочу дать тебе Моего единородного Сына. А что ты хочешь Мне дать?» Сестра отвечала: «Господи, мою душу и тело». Господь наш сказал: «Сие и так было Моим». Она спросила: «Ах, Господи, что же мне еще Тебе дать?» Господь наш в ответ: «Отдай мне всех тех, кого когда-то любила, чтобы твое стремление не обращалось ни на кого, кроме Меня одного». Она сказала: «Господи, охотно исполню сие». Отец сказал: «Тогда и Я дам тебе Моего единородного Сына». Бог Сын сказал: «Я дам тебе Духа Свята». Святой Дух сказал: «А Я тебе дам все добродетели и укреплю в тебе их». И ей показалось, что душа ее принялась читать «Те Deum laudamus». Она вовсе вышла из себя самой, так что не могла говорить и произнесла:[521] «Господи, как отблагодарить мне Тебя за сию великую благодать?» Господь наш изрек: «Скажи Моей Матушке, пускай она благодарит Меня за тебя». Сестра говорит: «Возлюбленная моя Госпожа, возблагодари своего единородного Сына»[522]. Ну, наша Владычица встала и преклонила колена пред Господом нашим с такими словами: «Любезное Чадо мое, пусть будет Тебе благодарностью то, что я носила Тебя сорок недель под моим девическим сердцем, что родила Тебя в этот мир в чистом девичестве, что растила Тебя любовно и нежно и отвела Тебя во Египет, что никогда Тебя не покидала в невзгодах, что следовала за Тобой до подножья креста, что переносила с Тобою все страсти и что после того жила еще несколько лет на земле. Вот, любезное Чадо мое, пусть Тебе нынче сие будет хвалой вместо [хвалы] этого человека». Тогда говорит наш Господь: «Ты изрядно поблагодарила Меня». А сестре сказал Господь наш: «Возлюбленная Моя, отчего ты любишь Меня?» Она отвечала: «Господи, оттого что Ты верен, оттого что прекрасен, оттого что богат, оттого что милостив, оттого что умеешь наполнить всякое сердце и оттого что Ты милосерден».

Однажды в воскресенье, дней за восемь до масленицы, сия сестра начала размышлять о заповеди, которую наш Господь дал Своим ученикам. Тогда Господь наш явился со Своими двенадцатью апостолами и сказал сестре: «Посмотри, вот Я пришел с моими учениками и твоим обручником[523] святым Иоанном Евангелистом». Она же сказала: «Ах, Господи, почему ты дал Мне его в женихи? Сие Ты делаешь из враждебности мне, ибо Сам не хочешь меня». Тогда сказал наш Господь: «Знаю, что ты его любишь, потому и говорю тебе так любовно о нем». Она же сказала: «Господи, желаю пригласить Тебя к себе», а когда изрекла, то раскаялась. Тогда сказал наш Господь: «Приду [к тебе], да не раскаешься в этом», и назвал день annuncciacio[524] нашей Владычицы[525] во время поста. Она же сказала: «Господи, никак не могу ждать этого дня. Для меня сие слишком долго». Наш Господь говорит: «Тогда прими Белое воскресенье[526] или спустя восемь дней после него». Она отвечала: «Господи, приглашаю Тебя, Матерь Твою, святого Иоанна Евангелиста со всеми апостолами, святого Иоанна Крестителя со всеми патриархами и пророками, моего господина святого Доминика со всеми исповедниками, всех святых и всех ангелов, а также царя Давида с арфой». Сестра подумала про себя: «Господи, как мне [всем] вам воздать честь?» Господь наш сказал: «Прочти Моей божественной власти тысячу <...> с антифоном “Те Deum patrem ingenitum”[527][528], и Моей божественной мудрости тысячу “Paternoster”, и Моей божественной благостыне тысячу “Veni sancte spiritus”[529][530], и Моему телу тридцать “Beati immaculati”[531][532], и Моей Матери тысячу “Ave Maria”, и ангелам десять “Те Deum laudamus”, и всем святым тысячу “Gloria patri”[533][534], и всем верным душам тысячу “Requiem aeternam”[535][536]. Прими на себя три покаянных упражнения, всякий раз с тремя “Miserere”[537][538] и одной чесалкой для льна[539] — да так, чтобы брызнула кровь, — и возрыдай сладостным плачем». Сестра всё сделала так, как ей заповедал Господь наш.

В канун дня kathedra[540][541] святого Петра во время обедни к сестре пришел Господь наш, наша Владычица и святой Петр, один от двенадцати. Господь наш сказал святому Петру: «Петре, повелеваю тебе, когда сия явится, отворить ей небеса — к первому часу или в другое время, когда бы она ни пришла». Святой Петр отвечал: «Господи, охотно исполню сие», сестре же сказал: «Сотвори предо мной исповедь, и я дам тебе отпущенье грехов». А сестра говорит: «Ах, любезный господин святой Петр, подожди [с исповедью] до завтра, а отпущение грехов дай мне сейчас». Ну, тот ей и дал отпущение, дал тела нашего Господа и дал благословение Benedictio dei[542]. Сестра обратилась к нашей Владычице: «Любезная моя Госпожа, в чем меня обвиняет твой Сын?» Владычица наша в ответ: «Дорогая моя, а в чем упрекал Он меня?[543] И всё же никогда не оставлял в скорбях и в заботах». Сестра сказала: «Ах, Владычица Царства Небесного, не говори так о себе! Я же человек весьма грешный». Тогда отвечала наша Владычица: «Да и мне не помешает, если я маленько смирюсь».

На другой день сестра сидела перед распятием. Тут пришел святой Петр, апостол. Она ему исповедалась, тот дал ей отпущение грехов, один «Miserere» покаяния ради и показал ей ключ от небес. Ключ был серебряным, с крестом позади на кольце. Петр сказал: «Приходи в любое время, когда пожелаешь, в час первый, третий, шестой или девятый, я тебя пропущу».

А затем, в следующее воскресенье, был день святого Матфея[544]. И сестра подумала, что Господь наш дал ей на этот день обещание, и горько расплакалась по нашему Господу. Но душа в ее теле, однако же, радовалась. И вот ее плач и мольба были услышаны. И сказал Бог Отец: «Мужайся, освобожу тебя из темницы плоти твоей, восприму тебя в Мою божественную благодать и отведу тебя в Царство, уготованное Мной для тебя от сотворения мира». А Бог Сын сказал: «Я дарую тебе Себя Самого, ибо ничем не могу оказать тебе большей любви, нежели Собою Самим. Здесь подам тебе для вкушения Мое человечество, а там Мое Божество и Мое человечество во веки веков. Сам явлюсь в час кончины твоей, приму твою душу в руце Мои, каковые распростер на кресте, обращаясь к тебе, проведу тебя сквозь девять ангельских чинов, посажу тебя к возлюбленным Мною и увенчаю тебя всяческим благом, какое тебе когда-либо давал. Чем более благ, в сравнении с другими людьми, Я давал тебе в этом мире, тем большую награду дам тебе в вечном веселье. Там будешь коронована также чистотой твоего сердца». И сказал: «Прижму душу твою в Мое Божество, да уподобишься Мне, насколько возможно». И распростер Господь руце Свои, обнял душу ее обеими дланями и вдавил ее Себе глубоко в божественное сердце. При этом ей было так хорошо, что даже показалось, что лучше не может и быть. Он сказал ей: «Желаю быть вечно твоим и желаю быть в услужении всем, о ком попросишь Меня. Хочу помогать душам в чистилище и быть у тебя на посылках»[545], и сказал: «Будь милостива». Ей было также подано тело нашего Господа, и всё, что с нею случалось в прочее время, когда она принимала нашего Господа, свершилось с ней в этот день. Господь наш сказал: «Пошлю благодать также конвенту. Всем сестрам прощу все их прегрешения, тебе же дарую еще большую благодать. Дам тридцать тысяч душ из чистилища, столько же праведников, дабы они укрепились, и столько же грешников, чтобы они обратились». И сказал Святой Дух: «Желаю так усовершить тебя Моей божественной благостыней, что впредь не будешь испытывать недостатка ни в чем». А Владычица наша сказала: «Буду молить о тебе Святую Троицу все дни напролет, пока Она не даст тебе того, что обещала, останусь при тебе во всякое время и стану служить тебе лучше, нежели нанятая тебя ради служанка». Тогда святой Петр говорит прочим апостолам: «Я старший [средь вас], и я ваш ходатай», и сказал, обращаясь к сестре: «Мы станем день за днем молить о тебе нашего Господа, пока Он не исполнит того, что тебе обещал». Святой Иоанн Креститель говорит пророкам и патриархам: «Хочу молвить слово», и обратился к сестре: «Все мы станем молить за тебя нашего Господа, пока Он не совершит того, что тебе обещал». Тут сестра говорит Давиду-царю: «Давид, возлюбленный царь, что дашь мне?» Тот отвечал: «Стану бряцать для тебя на струнах арфы моей, покуда душа не исторгнется из тебя, как я бряцал для иных человеков, пока душа не оставила их». И все святые сказали, что станут молить за нее Бога, дабы Он сделал ей то, что обещал. И сказали все ангелы: «Нынче начнем славословить нашего Господа, ибо Он милостиво поступает с тобой», и приступили, воспев «Gloria in excelsis Deo» тем образом, как поют в октаву [Рождества], и «Те Deum laudamus».

Однажды, то был канун праздника святого Иоанна Евангелиста[546], сия сестра восхотела нашего Господа. И вот Господь наш пришел. Но она была в тот раз не совсем подготовлена, и все-таки Он даровал ей немало любви и благодати. Она же попросила Его зайти как-нибудь в другой раз, поскольку хотела послужить святому Иоанну. Так Господь наш и сделал и явился в другое время, сказав: «В День отпущения, когда Я омывал Моим ученикам ноги и подошел к Петру, ему было мало, чтобы Я омыл ему ноги[547]. Так Я и тебе говорю: Возлюбленная Моя, тебе требуется, чтобы Я омыл тебя всю целиком. Первое — очи твои, чтобы они взирали лишь на Меня, уши твои, чтобы они слушали Мое наставление и наставление Моих учителей, а ты соблюдала его, нос твой, чтобы он ощущал всю лживость этого мира, ибо нет ни в ком верности, кроме как у Меня одного. Твое сердце должно принадлежать только Мне и кроме Меня никого не иметь. Твой язык должен изрекать истину, ибо недаром случается, что языки вырывают у тех, кто не говорит истины. Твои уста должны восхвалять Меня во всякое время. Твои руки должны творить Мои дела. Твои стопы должны ходить Моими путями. Ты должна охотно приближаться ко Мне. Вся сила членов твоих должна истощиться в служении Мне. Я выкупил вам Моей смертью Царство Небесное, вы должны служить Мне. Я поступил подобно мужу, что положил жизнь свою за друга[548] и ради блага [его] и сказал ему так: “Отдам за тебя добро либо жизнь мою”. Я отдал жизнь Мою за вас и мертв ради вас, а вы должны отдать ваши силы ради Царства Небесного. Кто служит Мне, тем Я даю Царство Небесное, и если бы Мне служил весь этот мир, то Я дал бы его целому миру».

В день святого Иоанна[549] сия жена возжелала от всего сердца нашего Господа и сказала: «Увы, возлюбленный [мой], вот у меня нет никого, кроме Тебя, а Ты не хочешь ко мне», и возрыдала, и стала приносить горькие жалобы. Тогда явился Господь наш и спросил: «По кому плачешь ты?» Она ответила: «Господи, по Тебе». Тут наш Господь говорит: «Я здесь как истинный Бог, каким восстал на Пасху из мертвых» — и изрек немало слов утешения, но из-за сугубой радости она их не запомнила.

В день annuncciacio Владычицы нашей[550] оной сестре дали тело нашего Господа. Когда она Его приняла, то была из себя самой столь полно изъята, что не осознавала себя, и сие продолжалось вплоть до полудня. Затем она снова возвратилась в себя[551]. Во всех членах своих она была настолько наполнена Богом, что подумала про себя, что умрет, если получит хотя бы немного еще от Него. Тут наш Господь говорит: «Хочу сказать тебе, что Я вытянул душу твою изо всех твоих членов и всех твоих сил, восхитил ее и втянул в дикое Божество и в пустыню Моего Божества. Я тебя напитал Моим вечным плодом». Тогда она говорит: «Господи, что есть вечный Твой плод?» Он же в ответ: «Сей есть единородный Мой Сын, пропитавший тебя Своей вечной любовью, дабы тебе познать Истину». С этого самого дня и даже до Пасхи она была столь исполнена любовью, что ей постоянно казалось, что ее душа должна от любви вот-вот изойти из нее. Когда же на Пасху она приняла нашего Господа, Господь наш сказал: «Изыди в свое человечество, ибо не можешь всегда оставаться в Моем Божестве». И показал ей Господь наш карбункул и, подняв его к солнцу, сказал: «Посмотри, карбункул нигде не сияет так ярко, как сверкает на солнце, и если в нем есть какой-то изъян, то на солнце он виден лучше всего. Погляди, вот так и с тобой, и со всеми любезными друзьями Моими. Я свечу на них ярким светом Моего Божества, и нет почти никакого изъяна, что видится в нем. Вы пламенеете и сияете, как карбункул на солнце». И показал Он ей сад, в нем произрастали всякого рода плоды и особого рода цветы — из тех, что открываются солнцу. «Взгляни на цветок, что открылся солнцу навстречу, когда оно в него светит. Может статься, что на цветке сидит червячок и свет не проникнет вовнутрь. Вот так и небольшие пороки мешают друзьям Моим, так что они вынуждены нередко оставаться без Моей благодати».

После этого, от Пасхи до Троицы, она была в такой благодати и в такой божественной любви, что ела ль, пила ли, почивала она, бодрствовала ли, оставалась одна или посреди людей, с ней было без конца и без края, словно душа ее желает исторгнуться из нее из-за подлинной Божьей любви. На Троицу она вернулась в себя, и когда снова ощутила себя и свои члены, то лежала как мертвая, и все жены в обители думали, что она должна умереть. Так она прохворала весь год и не была здорова ни единого дня. Два года лежала, будучи искушаема наваждением, и не проходило и дня без того, чтобы ей не хотелось, чтобы ее умертвили, только бы избавиться от сего наваждения. Два года не ведала божественной радости. Едва же Господь наш возлюбленный Бог творил с нею какое-то благо, она тотчас исторгалась из себя самой и ничего не ведала о себе. А затем сие страдание продолжалось еще года три, но время от времени она уже получала от Бога некое утешение, ибо Он не желал ее вовсе оставить в оном страдании. Нередко, однако, оно бывало столь велико, что она плакала и, думая про себя, говорила: «Господи, Иисусе Христе, что же будет со мною? Лучше претерпеть смерть, нежели сие искушение». Сие длилось целых пять лет, и она лежала в безмерном страдании. Как-то раз постом во время обедни стояла она пред распятием, и страдание было отнято у нее, да еще с такой благодатью, о какой она не сумела поведать вплоть до своей кончины. Однажды она прилегла и заснула. И вот прозвучал некий голос и сказал ей: «Кто имеет какое-нибудь искушение, тот встань пред распятием и прочти псалом “Deus deus meus respice”[552][553] и антифон “Christus factus est pro nobis obediens usque ad mortem, mortem autem crucis”;[554][555] и пускай семь раз изречет с семью же метаниями — пять раз пяти ранам нашего Господа, один раз Его главе и один раз всем Его членам — такие слова:

Сие тверди каждый день и освободишься от всяких скорбей». Почитав сию молитву несколько дней, она вышла изо всех своих мук.

В некой деревне жил один человек крестьянского рода, и звали его Герман Торгаш. У него целых десять лет длилось искушение, он хотел убить себя самого. Два раза ему представлялась оказия, и он пытался ею воспользоваться, но приходили люди и спасали его. И вот сей явился в обитель, послал за сестрой, поведал ей с громкими жалобами и стенаниями о такой напасти и просил ее, чтобы она молила за него Бога, дабы Тот избавил его от нее. И она ему присоветовала возносить пять «Paternoster» и пять «Ave Maria» пяти ранам Господа нашего, один «Paternoster» Его голове да один всем Его членам. Тот муж сказал: «Госпожа, мое страдание зачастую столь велико, что я не могу помолиться». А она в ответ: «Прореките лишь имя Иисуса Христа». Тогда муж говорит: «Мое страдание нередко настолько великое, что я не могу говорить». Она отвечает: «Тогда только вспомните имя возлюбленного Господа нашего Иисуса Христа и удерживайте его в своем сердце». Муж ей сказал: «Любезная госпожа, я всё охотно исполню, что вы мне велите и что вы уже повелели, и стану молить нашего Господа, чтобы Он избавил меня от страдания. Знаю, Он является вам, молитесь и вы Ему обо мне». Она прежде никогда не видала этого мужа и никогда о нем ничего не слыхала, но попросила Бога с подлинным усердием, чтобы Он у него отъял сию скорбь. Немного спустя муж возвращается к ней, благодарит Бога, ее и глаголет: «Да воздастся Богу во веки веков благодарность, честь и хвала! Он явил на мне Свое милосердие и внял вашей мольбе обо мне. Я избавлен от моего искушения, стану же молить Бога о вас вплоть до самой кончины — и горячей, чем о моей матери». Впоследствии он являлся к монастырю всякий год и весьма благодарил ее. Она велела ему, чтобы он о том никому не рассказывал. Но он рассказал своей супруге, своим детям и стал весьма добрым человеком.

В Нюрнберге жил некий муж, звали его Марквард Токлер[557]. Он явился к обители, к этой сестре и упрашивал ее, чтобы она молила Бога о нем, и спросил, какую жизнь ему подобает вести, дабы снискать милость Божью. Он открыл ей, что пребывает в великом искушении. Она его прежде никогда не видела и ничего о нем не слыхала, но заповедала ему впредь следовать Богу и ей в Ордене святого Августина[558]. Он вступил в этот Орден, но, едва первый год подошел к концу, опять явился в обитель, и она спросила его, оставило ли его искушение. Он сказал: «Нет, я от него не избавился, оно подступает ко мне даже чаще, чем прежде». Она спросила его, какое же у него искушение. Он отвечал: «Оно длится у меня уже девять лет, но я никогда не исповедовался в нем и никогда не говорил о нем ни одному человеку. И мне кажется, будет неправильно открыть его вам». Тотчас Господь наш явил ей Свое милосердие и Свою благодать, и она, познав всю его муку, сказала: «Увы вам, несчастный вы человек, неужели вам хочется, чтобы над вашим телом и вашей душой царствовал дьявол?» И сказала: «Вы обретаетесь в искушении, и я знаю наверное, что вы хотите сами себя умертвить». Он тотчас признался, что сие правда, и, горестно возрыдав, просил ее, чтобы она молила о нем нашего Господа, и сказал: «Если и впредь я буду терпеть такую напасть, то либо лишусь своего разума, либо исполню сие». Она же научила его той самой молитве, о которой написано прежде, и усердно молилась о нем нашему Господу, чтобы Он избавил его от страданий. Тот уехал в Париж, ибо был туда послан. А потом, спустя несколько лет, вернулся обратно и поведал ей, что избавился от страдания и что впредь до самой кончины будет молить о ней нашего Господа. Он стал прекрасным учителем Святого Писания.

Однажды наш Господь обошелся с сестрой весьма милостиво и любовно. Он сказал ей: «Отведу Мою любимую в сад услаждений, покажу ей плод любви, сплету венец из белых лилий — иначе сказать, из Моей божественной и человеческой чистоты, — увенчаю Мою любимую им и водружу на нее корону из многообразных плодов. Сие означает: Я желаю уделить тебе часть с патриархами и пророками, апостолами и мучениками, исповедниками и девами». Она также узрела пасхальные ирисы[559]. Сии начали едва распускаться и были покуда бутонами. И вот, обращаясь к ней, Господь наш Иисус Христос произнес: «Смотри, возлюбленная, сие означает, что никто в дольнем мире не может себе уяснить, что есть вечная жизнь. Здесь вам лишь было дано различать, но там вы будете лицезреть Меня вечно. Возлюбленная, что повелишь Мне сделать с тобою? Твое сердце — Мое, хочу быть в твоем сердце. Я избрал Себе твое сердце, и если бы так же избрал Себе сердца всех людей, то сотворил бы им такое же благо, как и тебе. Что велишь Мне сделать с сердцем твоим? Желаю оставаться в твоем сердце навеки. Мое сердце — твое, Я тебе его дарую. Проси у Меня, чего только захочешь. Твоя душа — Моя, твое тело — Мое. Посему пусть тебя не заботит, как Я поступаю с тобой. Что тебе не во благо, то сделал бы Я неохотно — еще неохотней, чем ты могла бы от Меня ожидать. Я могу соблюдать тебя лучше, чем ты сама можешь себя соблюсти. Если тебя что-то смущает либо приводит в смятение, то встань пред крестом и расскажи Мне о том, что мешает тебе. И Я отыму сие у тебя».

В день assumptio нашей Владычицы она приняла нашего Господа, и Господь наш Иисус Христос обошелся с ней весьма милостиво. Он обратился к ней со словами любви: «Моя возлюбленная, сахарно-сладкая и сладко-медовая, Моя нежная, Моя чистая, ты — Моя, а Я — твой. Мы едины и останемся во веки едиными. Чадо Мое, испей из дланей Моих, Моих стоп и Моего бока — из сладостного источника, истекшего кровию и водой, когда Я умирал на кресте». Тогда сия особа пришла в особую благодать, бывшую сверх всякой меры, и у нее были отъяты все внешние дела и все вещи.

У нее с самого детства имелась подружка, бывшая святым человеком, которую звали Кристиной из Кюренбурга[560]. Сия была ей очень мила, и она ей рассказывала, какие блага творил с нею Господь наш во все дни ее жизни. Как-то раз она ей сказала: «Милая Кристина, расскажи и ты мне что-нибудь о Господе нашем, какое благо Он тебе делает». Та отвечала: «Ничего тебе не скажу». И как бы она ее ни упрашивала, та ничего не хотела сказать. И вот сестра весьма опечалилась и молила нашего Господа, чтобы Он ей открыл по секрету всё, что сотворил с ее подругой. А за три дня до Рождества, когда она сидела в своей келье, в келью (притом, что дверь оставалась закрытой) вошел ангел. Сей был столь прекрасен и светел, что келья вся озарилась — светлее, чем сиянием солнца. Тогда ее сердце исполнилось благодатью и сладостью, и ей показалось, что это был наш Господь. Она уже хотела окликнуть его, словно то был Сам Бог. Но ангел сказал: «Я — не Бог. Господь наш Иисус Христос прислал меня к тебе, чтобы я открыл тебе всё тайное и сокровенное, что у Него было с твоею товаркой Кристиной из Кюренбурга». И он поведал ей всё, что той, начиная с ее младых лет, сотворил Бог в Своей благостыне. А когда он ей всё открыл, то она его больше не видела. На третий день по Рождестве сия отправилась к своей подружке и просила ее еще раз, чтобы та ей сказала, что доброго сотворил с нею Бог. Но та не пожелала ей ничего говорить. Тогда она сказала: «Коль ты мне ничего не хочешь сказать, то я тебе открою сама». И принялась рассказывать ей всё, о чем только знала, как ей открыл ангел. Когда же закончила, та ей сказала: «Воистину, тебе всё известно не хуже, чем мне, а я между тем никому не говорила об этом. Ради всего святого, чем ты заклинала меня, признайся, кто сказал тебе это? Ибо ни один человек до сих пор об этом не знал. Откуда же тебе известно сие?» Ну, сестра ей всё рассказала, как разузнала от ангела, как написано прежде. Тогда ее подруга возрыдала от благоговения и сказала: «Сие — чудеса Божии! Он не утаивает их от друзей Своих. О, как подробно Он рассказал тебе, что делал со мною на протяжении целых семидесяти лет! И поскольку Он Сам сие от тебя не скрывает, то и я ничего не буду скрывать от тебя и впредь стану тебе рассказывать всё вплоть до самой кончины». Оная Кристина была подлинным зерцалом всяческой святости в нашей обители до самой кончины своей.

Проверьте и заметьте, какие чудеса творит Бог со Своими друзьями в Царстве Небесном и в царстве земном. Даже тех, что не служили Ему с самого детства, Он всё же не обделяет Своею любовью... Сия узрела в духе некое древо, бывшее настолько прекрасным, что оставалось выше ее разумения и она не могла его описать. По всей высоте и по всей ширине оно было столь славно украшено, что ничего прекрасней нельзя было и пожелать. Все ветви этого дерева были из чистого золота. На ветвях рядом с золотом пламенели огненно-алые языки. Огонь полыхал, но не причинял дереву никакого вреда. Листья на дереве были такого зеленого цвета, что зеленее не может и быть, фрукты на дереве были зрелыми: зелеными или красными. А там, где сучья расходились друг с другом, можно было увидеть сквозь крону секвенцию, начертанную золотыми буквами:

Господь наш Иисус Христос восседал на дереве том и был наполовину внутри, а наполовину снаружи. Дерево обнимало Его, словно Он произрастал из него. На Нем было прекраснейшее одеяние с небесным убранством, и сестра не умела его описать. Господь наш слегка распростер Свои длани и явился ей исполненным радости. Его радость она не могла сравнить с чем бы то ни было. Ясно было одно — это был Он, жаждущий возвести душу в Царство Небесное. Его лик сиял наподобие солнца. Узрев возлюбленного Господа своего Иисуса Христа, она не находила ни жестов, ни слов. Ей, впрочем, было достаточно неизменного, чистого созерцания упомянутой радости. Господь же наш обратил к ней сладостные словеса: «Возлюбленная Моя». Сии словеса доставили ей такое наслаждение и были столь сладостны, что впоследствии она не могла их забыть. Когда она вернулась в себя, сие явление было ей истолковано, и Господь наш Иисус Христос сказал ей: «Древо, каковое ты видела, означает Отца Небесного Царства, а то, что в дереве этом ты узрела Меня, означает, что Я пребываю в Отце Царства Небесного, а Он пребывает во Мне. Огонь же, охвативший, как видела ты, все ветви оного древа, означает Духа Святаго, сущего в Нас. А как сие может быть, того не умеет ни уразуметь, ни постичь ни единый разум, обретающийся на земле. Однако в вечной радости вы сие, Мои избранные, узрите. Ну, а здесь вам остается в это уверовать в простоте и не слишком ломать себе голову». Ей была истолкована также упомянутая выше секвенция: начертанная золотыми буквами там, где расходятся сучья, она означает, что все, кто принадлежит вечной жизни, начертаны во Святой Троице и никогда не будут из нее стерты. Зрелые плоды, висящие на дереве том, означают любовь, каковую Он сообщает возлюбленным, коим открывает тайны Своего Божества и Своего человечества. Плоды были красными и зелеными. Сие означает, что оным людям Он посылает и невзгоды, и сладость, ибо, кому дарует Свою благодать, того не оставит без скорби. Господь наш изрек: «Я готов прийти на помощь всем грешникам, каковые ко Мне обратятся». Она отвечала: «Ах, милостивый, ах, возлюбленный Господи, обрати нас к Себе, бедных грешников, и подумай о том, что нас ради Ты сделался человеком».

Однажды сия была обходчицей[563] и, когда должна была подниматься к заутрене, ей стало так тяжело, что она не смогла. Тогда ей сказал наш Господь: «Подымайся, Я тебе помогу». Она тотчас же поднялась, и ее сердце наполнилось божественной любовью. А когда она совершала обход, Он шел рядом с ней через весь дормиторий, [подходя] к каждой келье[564]. От Него источалось такое сияние и такое сверкание, что она даже не понимала, что делает — вот как пронзил ее этот свет. А утром к ней подошла одна из сестер, Элсбет Ортлибин[565], бывшая субприорессой. Сестра ей сказала: «Скажи, кто сегодня тебе помогал при обходе?» Она же не хотела той ничего говорить. Но та ей сказала: «Хоть ты и не желаешь мне отвечать, но видела я: с тобою шествовал Господь наш Иисус Христос, и от Него исходило такое сияние и такое сверкание, что в келье моей от Его света всё было светлей и видней, чем когда в ясный день солнце сияет ярче всего».

Как-то раз в монастырь пришла нянька, которая взрастила ее. Жены отправились к ней спросить ее о дитяти и говорили: «Скажи-ка нам, милая Кунигунда, случалось ли с тобой что-то особенное, когда ты за нею присматривала?» Та сказала: «Да, однажды сидела я около колыбели, облокотилась на нее и вздремнула над ней. И вот явилась жена удивительной красоты, какую когда-либо видели очи мои, и было на ней голубое одеяние. Сие одеяние было очень пространным. Если бы кто расправил его, то укрыл бы им целый мир. Она сказала мне: «Кунигунда, ты спишь?» И разбудила меня. Я ответила: «О нет, Госпожа». И она меня трижды спросила, сплю ли я. А я отвечала ей всякий раз отрицанием. Тогда она говорит: «Пускай сие дитя поручат тебе, поступай с ним со всей добротой. Я сама тебя награжу, и да будет известно тебе: сия станет добрым человеком и обратит многих грешников к покаянию». Ну, а я говорю: «Госпожа, кто же вы?» Она в ответ: «Аз есмь Мать милосердия». И едва она сие изрекла, так тотчас пропала, однако сердце мое было исполнено благодати, и я ходила за ребенком с еще большей любовью, нежели прежде. А однажды ночью над колыбелью воссиял свет, и гораздо ярче, чем сияние солнца. Он был настолько ярок, что его нельзя было вынести. Ну, я хвать колыбельку с ребенком и выбежала из светелки. Все же, бывшие в доме, мне говорили: «Кунигунда, что делаешь ты? Что случилось с тобой?» Я отвечала: «С небес сошел свет и хотел забрать у меня мое чадо. Свет был столь ярок, что я от него совершенно ослепла».

В день святого Алексия[566] сей особе было сказано Богом: все, кто отравляется во Аахен к Владычице нашей[567] и взыскует ее благодати, а равно благодати Чада ее в истинной христианской вере и в праведном устремлении, — ни единый из них не будет отлучен от Бога ни ныне, ни впредь. Также те люди, кто не совершает паломничества во Аахен, но стремится туда лишь в молитве и в благих помышлениях, кто туда бы отправился, если бы только сумел или отважился, особенно лица духовного сана, не берущие на себя смелость поехать, — все они до последнего сподобятся великой награды, и тем большей, если, не видя святыни воочию, направят на нее чувства и пожелания, намереваясь претерпеть все тяготы и опасности, относящиеся к путешествию, но вместо этого отправляясь во Аахен в молитве, исполнившись благоговения. Тогда сей особе захотелось узнать: сколько следует ежедневно молиться, если едешь во Аахен? И ей было сказано Богом: такой человек не может ничего опускать из обычной молитвы, но сверх того обязан ежедневно читать тысячу «Ave Maria». «Он не должен во время, каковое потребно ему для поездки туда и обратно, вкушать мяса, а должен совершать чистую и глубокую исповедь, принимать тело Господне и беречься от нестроений и свар». Господь наш сказал: «Духовные лица, заметь себе хорошенько, теряют награду вследствие раздражения. Если даже они Мне усердно служили, но пускаются в путь во гневе и нетерпении и, несмотря на сие, хотят получить сугубое воздаяние, то вот они наполовину утратили то, чего добились такими трудами».

Однажды сестра призналась: когда она пришла в монастырь, то хлестала себя пучками можжевельника, избивая себя часто и долго, пока не обломала о себя два подобных пучка. Когда от можжевельника ничего не осталось, она принялась стегать себя чертополохом, чьи семена колючи подобно иголкам, и хлестала ими себя целый год, покуда чертополох весь не растрепался и не обмяк. Затем взялась за чесалку для льна и так рьяно лупила ею себя, что из-под нее брызгала кровь. Этим она занималась столь долго, что сделалась совершенно больной и хворала потом, почитай, целый год. А как выздоровела, то взялась за ежовую шкуру. Временами она полосовала ею себя, да так, что не могла сего более вынести. Она говорила, что прожила в обители XX лет и не провела ни единого дня без страданий — по своей ли вине или по вине своих близких. Сия носила на себе власяницу, пока не получила некий недуг, так что она должна была ее снять. Когда же она совлекла с себя власяницу, то страдание всё равно продолжалось еще долгие годы. Во дни своей юности она обматывала себя волосяными веревками и цепями из стали. Пока оставалась в миру и для нее готовили ложе, то, собираясь возлечь на него, она брала доску, клала ее на ложе под простыни и сама укладывалась на нее, а когда утром вставала, то вытаскивала доску из-под простынь и прятала ее, чтобы никто не увидел.

Anno domini MCCCXXXVI[568] проживал некий судия в замке Цум Хоенштайн[569], и звали его Эберхард Стрелок. У него была супруга, и он сам был настолько порочен, что стоило удивляться, как человек может жить в стольких грехах. Ибо он был слугою мира сего и в сердце своем совершенно забыл Господа нашего Иисуса Христа, разве что хранил христианскую веру и весьма благоволил к добрым людям, когда слышал рассказы о них. И вот он явился к отшельнику по имени Симон и просил его, чтобы тот молил Бога о нем, дабы ему обратиться от своих прегрешений. Затворник ответил ему: «Ступайте в обитель, именуемую Энгельталь. В ней по милости Божией проживает жена, — и назвал эту сестру, — молитвами сей вы обратитесь от всех ваших грехов. Господь наш Иисус Христос питает к ней такую любовь, что ни в чем не может ей отказать». Судья поскакал в сей монастырь и послал за сестрой. Когда ее вызвали, она не ведала, что это за человек, ибо прежде никогда не видала его. Она сказала: «Не желаю идти, ибо не знаю, кто сей». Он приезжал к обители дважды и всякий раз посылал за нею в полном отчаянии от того, почему она не хочет прийти. И вот сей пришел в третий раз, послал за приорессой и настойчиво просил ее замолвить за него словечко перед этой сестрой, он-де не уедет оттуда, пока она не появится. Приоресса и прочие жены усердно просили ее, чтобы она вышла к нему. И сестра вышла во славу Божию. Она приняла его и спросила, чего ему надобно от нее и зачем он за ней посылал. Он отвечал: «Затворник рассказал мне о вас, его зовут Симон». Она же сказала: «Не знаю, кто сей» — и спросила его: молится ли он и творит ли дневные молитвы? Тот отвечал: «Зачем вы мне говорите о молитвах в течение дня? Я едва читаю за день пять “Paternoster”, а то три или даже один». Сестра спросила: «Всегда ли вы соблюдаете пост?» Он отвечал: «Нет, по мне, пятница ничем не отличается от других дней» — и добавил: «Мне скоро исполнится XL лет, а я еще ни разу не принимал тела нашего Господа. И я вас нижайше прошу ради Бога, чтобы вы просили Его за меня, да обратит Он меня от всех моих прегрешений, и научили меня наконец, как мне молиться и как поступать, дабы снискать благоволение Божие». Она сказала: «Вам следует хранить ваши очи ото всех неподобающих взоров, а если что-либо узрите, что против нашего Господа, обращайте сие в вашем сердце ко благу. Еще же вам нужно воздерживаться от каждого слова, суетного и гнилого. Где бы вы ни услышали подобные речи, не участвуйте в них ни единым словом.

Если же не сумеете сего избежать и вам придется вмешаться, то говорите так, чтобы недобрая речь утихла и не была приумножена, и берегитесь всякого неподобающего согласия с ней. Если вам станет известно, что где-то люди живут не по Богу, не ходите к ним ни за что. Но если вам будет нужно туда, то берегитесь греха и несите в сердце Господа нашего Иисуса Христа и вполне доверьтесь Ему: Сей отвратит вас от всех ваших грехов и поможет вам стать благим человеком». Она обучила его пяти «Paternoster» пяти ранам нашего Господа, особому прошению к каждому «Paternoster» и сказала ему: «Если вы не сможете больше молиться, то препоручите себя сими молитвами пяти ранам нашего Господа». Также она его научила молитве «Ave Maria» к нашей Владычице и особому прошению к этой молитве и сказала ему: «Препоручите себя сей молитвой нашей Владычице, и если не сумеете помногу молиться, то читайте хотя бы ее». Тогда он, горестно разрыдавшись, сказал: «У меня есть супруга, которая сильно больна. Когда она умрет, я сделаю то, что вы мне повелите». А четыре недели спустя жена умерла. Он возвратился и сказал ей, что его супруга скончалась, и спросил ее, как ему теперь быть. Она же в ответ: «Владычицу Царства Небесного, Божию Матерь, вот кого следует вам выбрать в супруги себе. Молитесь ей настойчиво и поститесь в ее честь по субботам. Если удовлетворитесь Девой Небесной, то я сие охотно приму. Если же не сможете отказать себе в том, чтобы выбрать другую, то откройте мне прежде, как ее звать. Я хорошо знаю, кто та, кому суждено стать вашей [супругой]. С той, что предназначена вам, вы сохранитесь в подлинной чистоте». Сия имела в виду Владычицу нашу Марию. Он же подумал, что она подразумевает светскую даму или девицу, и это было ему очень по нраву. Ибо скажи сия ему сразу, зная несомненно, об этом, то он не сумел бы поверить. Она спросила его: исправился ли он как-нибудь? Он отвечал: «Да, когда я был у вас и беседовал с вами, Бог даровал мне подлинное раскаяние во всех моих злодеяниях. Я могу оплакивать мои грехи, могу исповедоваться, поститься, бодрствовать, молиться и совершать всё, что касается Бога». Затем он спросил, как нужно молиться за душу супруги. Она велела ему прочитать XXX тысяч «Ave Maria». Их все он не осилил за четыре недели, но об этом рассказал ей уже после, когда вернулся к обители. Сему она подивилась в сердце своем, а потом пришла в божественную благодать. И Господь наш Иисус Христос сказал ей: «Судию из Хоенштайна отдам тебе, Эберхарда, да обратится сей от всех своих прегрешений. Скажи ему, пусть отправляется в обитель Кайсхайм[570] и станет монахом. Супружество между Моей Матерью и им подтверждаю тебе. Другой супруги ему не видать. Скажи ему сие, когда он вновь явится сюда». Она подумала про себя: «Увы, Господи, как мне ему об этом сказать? Он, может быть, сего ни за что не исполнит». И ей стало скорбно — такой скорби она не испытывала никогда во все дни [своей жизни]. Немного спустя, в канун circumcisio domini[571][572], он возвратился и рассказал ей об одной девице. Та была весьма хороша собой и могла ему принести немало достатка. Да и все его близкие советовали ему взять ее в жены. Но это зависело теперь ни от кого иного, как только от Бога и от нее. Пусть лишь она ему скажет, что сия девица та самая. Однако она сказала ему: «Нет, она не ваша»[573], и сообщила, что ему передал Господь наш. Услышав, что должен сделаться монахом, он застыл в скорби, замолчал и не проронил ни единого слова за всё время, пока можно было произнести пятьдесят «Ave Maria». А потом он сказал: «Госпожа, моли Бога даровать мне Свою божественную благодать, иначе сему не бывать» — и тотчас уехал. Она отправилась в хор на молитву и просила Бога с усердием, да сжалится Он над сим мужем и сделает из него человека в соответствии со Своей любезнейшей волей. Тут Господь наш Иисус Христос сказал ей: «Посредством мужа сего Я дам тебе увидать, люблю ли тебя». В это время уже хотели запирать хор. Она вышла из хора, но сердце ее взывало всю ночь напролет к нашему Господу, чтобы Он был милостив к оному мужу. Утром, по окончании мессы, она спросила судью, как тот поживает. Судья отвечал: «Простившись с вами вчера, я был настолько печален, что должен был сразу же лечь, но бодрствовал и не мог заснуть. Когда же лежал, то услышал гул, словно летом, как будто надвигается буря. Тогда я возвел очи горе и подумал: «Наверное, наша Владычица желает прийти, дабы утешить меня». Тут узрел я сизый туман, он окутал меня целиком и наполнил собой мою комнату. Вдруг с неба простерся некий луч. Пронзивши мне темя, он прорвался глубоко в самое сердце и был из-за божественной любви столь горячим и жгучим, что мне показалось, что я вот-вот сгорю заживо. Я скинул с себя одеяло. Войдя мне в самое сердце, луч разделился и вошел во все мои члены. Когда я почувствовал жар в моих членах, то принялся всё сильнее смеяться и плакать. Слуги, лежавшие в комнате возле меня, вскочили и спрашивали, что случилось со мной. Но я им ничего не мог объяснить. Смех и плач у меня становились всё громче. Все, бывшие на подворье, проснулись и бодрствовали всю ночь вместе со мной. Я же полностью забыл обо всякой мирской суете и до сих пор никак не вернусь в этот мир. Ничего иного я не желал, как только того, чтобы тотчас уйти в монастырь. Проси нашего Господа, чтобы монахи Кайсхайма меня взяли к себе». Божественная благодать росла и ширилась в нем. Сидел ли он за трапезой среди многих людей, стоял ли у всех на виду в церкви среди прихожан, его посещал Бог Своей благодатью, и он не мог удержаться: разражался то громким смехом, то плачем, так что все люди дивились и говорили: «Коль скоро ликует сей муж, сущий в стольких скорбях, то не миновать того же и нам». Затем, в день Тела Христова[574], он пришел в монастырь и принял тело нашего Господа, каковое раньше никогда не вкушал, — принял же с немалым благоговением, так что всем, лицезревшим сие, оное послужило к назиданию. Бог наделил его столь великой благодатью, что, кто бы ни слышал о том, все удивлялись и славили Бога. Впоследствии его приняли в обитель Кайсхайм, в серый Орден[575]. С великой радостью послал он в Энгельталь известие о том, что его приняли, и просил: «Молите нашего Господа, да умножит Он во мне Свою благодать, когда я стану монахом. Если Бог пошлет мне Свою благодать, то я буду молить за вас Его больше, чем за всякого другого человека, живущего на земле». После сего, в [день] asumpcio Marie[576][577], он облачился в орденское одеяние. И просила сестра нашего Господа, чтобы Он его утвердил в праведной жизни, моля об этом с подлинным усердием, ибо испытывала немалое сострадание к нему, и думая так: «Ах, Господи, если уйдет сей из Ордена, то станет соблазном и поруганием по всей этой земле». Тогда же, на Рождество, она просила нашего Господа, чтобы Тот его укрепил в его доброй жизни. Дабы Божия слава явилась на нем, за это готова она была отказаться от всякого блага, каковое Господь наш творил ей духовно. Немного спустя, в день Трех царей, бывший по Рождестве[578], случилось с ним вот что. Когда он стоял в храме своего монастыря, к нему приблизилась некая прекрасная Госпожа в одеяниях цвета небес, подала ему три маленьких хлеба, едва достигавших размером величины мускатных орехов, и велела их съесть. Съев их, почувствовал он, словно ему влили в уста сладчайшее питие, каковое когда-либо посылалось с небес и каковое проникло ему во все его члены, так что они наполнились божественной сладостью и божественной благодатью. Благодать сохранялась в нем больше XII лет, так что он всякий раз бывал ею залит и пропитан, как только вставал на молитву. Нередко среди людей он бывал исполнен такой благодати, что вынужден был удаляться от них. Наш возлюбленный Господь Иисус Христос являл ему Свою любовь и творил с ним Свои чудеса. Да славится Он за сие во веки веков. Слава — Его, и Он ее сообщает, кому пожелает.

Раз как-то ночью, когда она почивала в келье своей, пришли лукавые духи, и было их бесчисленно много. Они приподняли ее, обступили, делая вид, словно готовы ее растерзать, разом все закричали и завопили зычными голосами: «Непутевая, ты отняла у нас того, кто нам попался душою и телом. Раз мы не можем сами тебе отомстить, сделаем так, что тебя оклевещут в этой обители». Она же сотворила крестное знамение пред собой и сказала: «Убирайтесь прочь, лукавые твари! Верую, что Бог меня защитит от вас и вашей клеветы на меня». После сего она заболела, жены ею гнушались, оскорбляли ее и творили ей многое зло — состоящие с нею в родстве, да и все остальные. Они уличали ее, что она-де страдает болезнью, какой у нее вовсе и не было. И вот как-то раз (это случилось в то время, когда она лежала в скорбях) она отправилась в храм под распятие, ибо перед ним обычно молилась, если обреталась в сильном смятении. Среди прочих словес, обращенных ею к нашему Господу, изрекла она и такие: «Господи, что я сделала им, всем этим женам, что они меня так гнобят и бесчестят?» Господь же наш спросил у нее: «Скажи Мне, а что Я сделал тем, что подвергли Меня страданиям и пыткам? Я их сотворил, создал их по подобию Себе... Вспомни о том, какие скорби они Мне причинили. Мужайся, сделаю так, чтобы ты забыла обо всех твоих бедах посредством Меня Самого».

Однажды во время Адвента она была столь полна божественной благодати и сладости, что едва дошла с помощью других сестер до своей кельи. Когда же те ее уложили, она пришла в восхищение[579], и ее охватила такая тоска по любезному возлюбленному Иисусу Христу, словно сердце ее собиралось вот-вот разорваться от подлинной страсти к Нему. И вот, пока она так лежала в тоске по Возлюбленному своему, пред ней предстали две девы. Она их сразу узнала, одну из них звали Spes[580], другую же Karitas[581]. Сии обратились к ней: «Госпожа, что с тобой приключилось? Ты так слаба и больна, о чем ты тоскуешь?» Она отвечала: «Испытываю тоску по Тому, Кто — Владыка над всеми владыками и Кто — Бог над всеми богами, по любезному и единственному любимому мной Иисусу Христу. Если Сей не будет моим, я умру. Боюсь, Он ко мне не придет и не захочет [взять] меня в жены, ибо я немало гневила Его во все дни моей жизни. У меня много пороков. Ни минуты, ни часа я не изнуряла себя в Его восхвалении. И все-таки мое сердце и моя душа вожделеют Его и взывают к Нему. Все чувства мои омрачились, ибо я опасаюсь, что Он не хочет ко мне. Посему ныне мне предстоит умереть от тоски по Нему». Девы стояли пред нею, и та, что звали Karitas, прорекла: «Нет, госпожа, не печалься так сильно! Поразмысли о том, сколь Он изобилен, насколько возвышен, насколько Он благороден, настолько исполнен любви. Любовь заставила Его спуститься с небес, принять естество человека и жить IX месяцев в девичьей утробе. Любовь понудила Его родиться из непорочной плоти Девы Марии. Бог, всегда бывший незримым, стал видим. Бог, недоступный познанию, позволил запеленать Себя в небольшие пеленки. Неведомый Бог позволил Себя уложить в ясли возле скота. Бог, Его же восхваляют и почитают все ангелы, принялся плакать, будучи малым дитятей. Бог, у Него же в услуженье тьмы и тьмы ангелов, принимал то, что для него делала юная Дева. Бог, питающий всё, что живет на земле, был питаем Своей Матерью. Бог, бесстрастный в Своем Божестве, стал по любви открыт для страданий в Своем человечестве. Бог, Какового во всей полноте не способны восславить ни небеса, ни земля, позволил обрезать Себя и именовать Себя Иисусом. Из любви Он позволил принести Себя в жертву во храме[582]. Тот, Кого боится всё, наделенное жизнью, бежал от врагов во Египет и был нищ из любви. Из любви Он терпел жажду и голод. Из любви не мог позволить Себе спокойного дня на земле. Из любви сжалился над всеми грешниками и простил им все прегрешения. Из любви больных делал здравыми, мертвецов же живыми и творил разнообразные чудесные знамения. Нередко Он уставал от проповедей, бдения и молитв. Из любви смиренно въехал на осле в Иерусалим. Из любви позволил продать себя за тридцать пфеннигов. Из подлинной любви Своего смиренного сердца подал ученикам в Великий четверг Свое священное тело, хотя и знал наперед обо всём том позоре, который Ему нанесут. В страхе Он покрылся кровавым потом. Любовь заставила Его отдать Себя по свободной воле на мученичество. Любовь принудила Его к тому, что Он позволил Себя схватить, предал Себя в руки врагов и позволил мучить Себя, Сам же пребывал в таком страхе и ужасе, что такого никто не может даже помыслить себе. Он позволил, чтобы Его отвели и поставили перед судьями, позволил бить Себя у колонны, позволил увенчать Себя терновым венцом. Он был приговорен к смерти и понес крест на спине. Из любви позволил прибить Себя ко святому кресту, был напоен уксусом, желчью. На святом кресте умер из любви в горьких мучениях. А когда был уже мертв, то был проткнут в бок, и из него вытекла вода и кровь. Сию Он дарует всем, кто Его любит. Возлюби же Его и веруй в Него, и ты узришь Его!»

Наслушавшись вдоволь, как говорят о ее любезном Возлюбленном, она обрела силу и сумела подняться. Каждая из девиц приступила к ней со своей стороны, и обе повели ее с силой. На одну из них склонилась ее голова. И ей явилось в видении, что ее провели через весь этот мир, всё же множество этого мира узрело сие в изумлении и восклицало: «Все дивитесь, что сии прошли мимо нас! Кого взыскуют они и куда собираются? Они, видать по всему, ищут Творца всех творений!» Поскольку путь был долог и труден, она утратила силы и в изнеможении опустилась. Девы, ведшие ее, встали перед ней и сказали: «Нет, милая госпожа, вставай и мужайся! Подумай о силе нашего Господа, к Которому мы желаем тебя отвести. Он настолько силен, что всё живущее в Царстве Небесном и в царстве земном от Него имеет силу, способность и жизнь. Он настолько могуществен, что никто не способен противостоять Его власти. За короткое время Он сотворил небо и землю. Он настолько мудр, что мудрость Его определила премудро место для всех из вещей. Он настолько благ, что из-за благости склоняется ко многим из тех, что пребывают в великих грехах. Он настолько богат, что всё сущее на небесах и земле принадлежит Ему одному. Посему мужайся и подымайся! В Господе нет недостатков. К Нему-то мы и хотим тебя отвести, дабы ты узрела Его, Возлюбленного своего». И вот сия ощутила силы и встала. Они же повели ее дальше к месту, где живет Сам Господь. Но она вновь обессилела и сказала: «Боюсь, что вы не желаете мне открыть правды, ибо путь сей долог и узок». Девы ответили ей: «Мужайся, мы правды от тебя не скрываем. Обретешь в Нем благодати и сладости больше в тысячу раз, чем мы о том умеем поведать. Подумай о красоте, обретающейся в лике Его. Его лик в тысячу раз прекраснее солнца. Как молнии устремляются с неба, так лучи красоты исторгаются из лика Его. Его красота превышает красоту всякого из людей. Его красота превосходит красоту всех святых. Его красота затмевает красоту любого из ангелов. Всё, что прекрасно на небе и на земле, ничто перед той красотой, что обретается в Нем. Радостью, высшей всех радостей, наслаждаются те, кто на Него вечно взирает». Когда она услышала, как рассказывают о Его красоте, ее силы окрепли. В веселье она приблизилась к месту, где проживал ее Господь и Возлюбленный. Все врата для них были открыты. Радуясь, они вошли в город. Он был настолько велик, что было не видно, где он завершается. Все его улицы были из чистого золота. Он был также высок, и крыш над ним не было видно. Город был весь осиян солнечным светом. Сей составлял его крышу. В городе она увидела ложе, обитое бархатом зеленого цвета. Девы уложили ее на него. Лежа на нем, узрела она, как приближается ее Господин. О, сколь прекрасен Он был! Сколько бы ни слышала я[583] о Его красоте, Он был в тысячу раз прекрасней. Его лик озарялся сиянием, и это сияние превосходило собой всякий свет, осиявший собой оный город. Он подошел ко мне. Его красота просветила мне сердце и прошла сквозь все мои члены. За ним шло вослед всё, что имелось в Царстве Небесном и в царстве земном, небесная Матерь Мария шла рядом с Ним ближе прочих. И те, что служили Ему усерднейшим образом, следовали в ближайшем Его окружении. Чем больше какой-нибудь человек служил Ему [в этой жизни], тем ближе он к Нему следовал. Все, кто на земле жил в христианской вере, следовали также за Ним. Как человек Его любил и служил Ему, в такой близости он за Ним следовал. Те, что на земле были неверующими, следовали тоже за Ним, ибо Он и их все-таки сотворил, но они были от Него столь далеко, что Он их не видел, да и они Его не могли видеть. Однако, уверуй они, Он бы и их принял в Своем милосердии... Господь приблизился к ложу. Во всей чудной Своей красоте Он встал на колена пред ложем, и лик Его обратился к лицу моему. Я продолжала смотреть на Него. Он был настолько прекрасен, что я не могла сего вынести. Мне стало казаться, что душа моя вот-вот растает от неподдельной любви. Он прорек: «Возлюбленная Моя». С этими словами, сладостно истекшими из Его уст, Он втянул мою несчастную грешную душу в Свое Божество. Мне нечего больше сказать об этом видении, кроме того, что оно, как я знаю наверное, началось после вечерней молитвы и продлилось до следующего дня, когда завершилась обедня. Когда я вновь вернулась в себя, то даже не могла прочесть «Ave Maria» из-за непомерной любви в моем сердце. Тот дивный, чудный лик, что я узрела, — он сиял сокровенным образом в душе у меня четыре недели или дольше того.

«Ах, возлюбленный Господи, помогай мне, чтобы душа моя могла прославлять Тебя вечно — в вечной радости, наивысшей хвалой. Да возблагодарю Тебя ныне и присно за всё то добро, какое Ты мне, несчастной, недостойной и наименьшей из всех, когда-либо творил, и теперь творишь всякий день, и однажды даруешь в вечной радости по Твоему милосердию, дабы и там я благодарила Тебя постоянно длящимся славословием за всё то добро, какое Ты, Святая Троица, даровал Своим избранным».

А после этого в Рождество она узрела нашего Господа в виде Младенца. Он явился ей ровно в той величине и том образе, каким был рожден нашей Владычицей. От ступней и до плеч Он был с пядь в высоту, не больше того. Возлежал на лоне ее, был так сладок и мил, что милее не может и быть. И вот, когда она на Него так смотрела и размышляла в себе, о чем бы с Ним побеседовать да о чем попросить, Его не стало вдруг видно. Она же подумала в скорбном сердце своем, что Сей мог бы ей исполнить всё то, о чем она Его ни попросит, если даже она не видит Его, точно так же, как если бы она Его видела.

В это же самое время, когда она возлежала в постели, ей явилась наша Владычица, сладостная Царица Мария, принесла ей Младенца в руках и передала ей Его на руки, в постель. Младенец был несказанно хорош. Он сосал у нее из грудей, оставаясь при ней, пока не зазвонили к заутрене. Она же стяжала от этого настолько великую радость, что о том было бы слишком долго рассказывать. И как порой она смеялась от благодати и сладости, так иногда рыдала от любви и благодати: «Ах, Боже живый, кто бы мог сие заслужить, если бы Ты сего не давал по свободной любви!»

Тогда ею овладело желание — да так, что ей из-за этого даже сделалось нехорошо, — чтобы Господь наш обнял ее Своими божественными дланями и прижал к Себе Самому. Такое желание не оставляло ее более года, без того, впрочем, чтобы сие с нею случилось. Она часто рыдала и умоляла Бога с подлинным тщанием. И как-то ночью после заутрени отправилась в хор и проплакала столько, что ей показалось, что у нее нет больше слез, чтобы рыдать. Затем отправилась в келью, улеглась и тотчас уснула. И вот привиделось ей, что она снова в хоре, а перед алтарем стоят три Господина. На них были одинаковые облачения, и каждый был похож на другого — да так, что сильнее друг на друга они не могли походить... Но вот из трех Господ сделался один Господин, и был он настолько прекрасным, что красивей не мог бы и быть. Его лик сиял наподобие ясного солнца. Из тела его прорывался сквозь облачение блеск и лучащийся свет. Сестра стояла в хоре сзади и размышляла в себе, приблизится ль он, чтобы к нему со всей учтивостью обратиться, да о чем бы его расспросить. Тотчас сей к ней подошел и встал перед ней. Она же спросила: «Скажи мне, возлюбленный Господи, что есть наибольшая святыня здесь, на земле?» Тот отвечал: «Мое священное тело, в каковое всякий день претворяется хлеб» — и прибавил: «Любезная, любимая Мной». И, распростерев Свои длани, обнял ее и прижал к Своему Божию сердцу, так что ей показалось, что она вот-вот запечатлеется в Нем, как в воске печать. И дольше, нежели четыре недели, Он оставался в ее сердце таким, каким она Его видела.

Как-то ночью привиделось ей, что наш Господь стоит в хоре в образе юноши восемнадцати лет. Она пошла туда, где Он стоял, и пала на шею Ему, а Он ей позволил испить из раны у Него на боку. После этого она пробудилась и, исполнившись Божией любовью, благодарила с прилежанием Бога.

Однажды постом сия два раза хворала. От одной болезни она в скором времени исцелилась. Также и другая болезнь была у нее отнята в Великую пятницу. И хотя сестра чувствовала себя еще слабой, на Пасху, едва забрезжило утро, Господь наш велел ей подняться и полностью исцелил от болезни. Она поведала это одной из родственниц, взрастившей ее. Та была очень обрадована и возблагодарила нашего Господа.

Жену, взрастившую ее, звали Элсбет. Сия была дочерью ее тетки и была столь предана ей, словно была ее матерью, и пеклась о ней до семнадцати лет. Потом, заболев, она с великим благоговением причастилась святых тайн. Когда же собралась помирать — сие случилось около полуночи, — то узрела, что на нее низошел божественный свет, а с ним Господь наш Иисус Христос с распростертыми дланями, каким висел на кресте. Этим ей было дано уразуметь, что она возлюбила страсти нашего Господа. Узрела она и нашу Владычицу, а также святого ангела Гавриила. У того имелось послание, в коем была начертана «Ave Maria». Оным ей давалось понять, что она возлюбила Благовещение нашего Господа. На том она и скончалась блаженною смертью, а вскоре явилась сестре и помимо прочих вещей, о которых та вопрошала, сказала: «Бог столь милосерд! Как Он милостиво обошелся со мной, когда я была при смерти! Знай я прежде об этом, ни за что бы так не боялась, когда помирала».

День нашей Владычицы во время поста как-то раз выпал на Великую пятницу, и его отмечали в канун Пальмового воскресенья[584]. После заутрени она узрела в духовном видении десять жен. Сии были из ее конвента, все преставились в том же году. Она узрела их попарно. Каждые две были удостоены равной награды, какую им предстояло стяжать перед Богом в вечном веселье. А одной из них была ее родственница. Сию она приметила прежде всех прочих. На той было самое нарядное платье, какое она когда-либо видела. Был также покров, он весь горел золотом, бывшим на нем. Под покровом узрела она одеяние как бы из зеленого бархата с оторочкой из золота, однако оно было прекрасней в тысячу раз. Сия была в туфлях, обложенных благородными камнями. На голове у нее была надета корона, на удивление красивая и изящная. Покров впереди был застегнут на пряжку, да такую широкую, что она простиралась от плеча до плеча, полностью покрывая всё сердце от шеи до лона и в середине сияя так ясно, как чистое зеркало. Его обрамляли две полосы, усаженные пестрым, драгоценным каменьем. Увидев дивный наряд, сестра подумала про себя, кто бы это мог быть, и спросила: «Кто сия дева?» Та отвечала: «Это я, Элсбет». Она спросила: «Ах, дорогая, открой мне, взошла ли ты в Царство Небесное?» Та ответила: «Нет». Ей, впрочем, дано было уразуметь, что они, все десять, туда отправятся вместе. Прекрасные туфли, которые были надеты на той, означали, что [при жизни] сия поспешала во храм. Ей было дано также понять, что зеленое одеяние знаменует смирение, каковое та имела в себе. Золотой покров означал, что, хотя сия исполняла свою должность и с неохотой, но в преданности и в послушании. Корона, надетая на ней, означала, что по своему естеству она была чистою девой. Пряжка, что носила сия впереди, со множеством благородных камней знаменовала собой важность орденских обетов, возложенных на нее, и все добрые дела, какие она когда-либо сделала. В зерцале пряжки можно было узреть сплошную чистоту ее сердца и всё то страдание, которое она перенесла втайне либо у всех на виду.

Благодатью Божьей сия особа была втянута в божественную любовь и сладость, да так, что не могла сего ни уразуметь, ни помыслить. Ее духовное ведение отворилось, и ей вдруг стало понятно, что ей открыл Господь наш Иисус Христос, когда говорил: «Прииди, Моя возлюбленная, Моя желанная, Моя нежная, облобызай раны десницы Моей, извлеки из них Мое божественное милосердие. Потому-то и был изранен Я на кресте, чтобы Мне быть к вам милостивым и милосердным, ибо тот, кому проткнуты руки, ничего не может держать при себе. Вечно буду тебе даровать от Моего милосердия и нежности. Прииди, возлюбленная Моя, облобызай Мою шуйцу и извлеки из ран Мое послушание, каковое Я оказал небесному Отцу Моему даже до смерти, а также послушание, каковое Мне оказали все друзья Мои в жизни духовной и в жизни мирской от сотворения мира и еще сотворят до Судного дня, дабы Я тебе передал его полностью и совсем, словно ты сама оказала мне в подлинной любви послушание. Приди, Моя верная, облобызай Мою правую стопу, извлеки из ран божественную верность и позабудь вместе со Мной всю неверность, какую когда-либо испытала ты от людей, и страдание, каковое выпало на долю тебе из-за твоего самого любимого друга, коего Я забрал у тебя. Крепись, ибо Я вечно стану пещись о тебе здесь и там и позабочусь обо всём, что будет потребно плоти твоей и душе. Приди, Моя чистая, облобызай Мою левую стопу и извлеки из нее божественную чистоту Моего Божества и Моего человечества, а равно всю ту чистоту, каковой когда-либо сподобились Матерь Моя и святые, все ангелы и все человеки в сем мире от начала его и даже до последнего дня, чтобы Я тебе ее даровал в подлинной любви, словно ты и прежде обреталась в сей чистоте, как и они, дабы она стала твоей, ныне и во веки веков. И извлеки из Моей левой стопы, чтобы Я тебя защитил от злых духов, дабы они тебе не могли причинить никакого вреда, ни душе, ни телу, ни теперь и никогда впредь. Приди и облобызай рану у Меня на боку и вытяни из нее переизбыток сытости и наслаждения Моим Божеством и Моим человечеством». Тут наш Господь Иисус Христос излился через край в Своей милости и даровал сестре десять тысяч грешников, дабы сии обратились от своих прегрешений, десять тысяч благочестивых людей, чтобы сии укрепились в добродетельной жизни, и десять тысяч душ, дабы сии были изведены из чистилища.

Когда от Рождества Христова насчитывали тысяча триста XLIIII год, в пятницу после assumptio Владычицы нашей, все, бывшие в хоре, мирские и духовные лица, отправились к предкам[585] и шли со крестами. Сие было предписано по причине великого, всеобщего отлучения, лежавшего на святом христианстве[586]. Еще было предсказано, что наступит некая тьма, столь великая и тяжелая, что исчахнет всякий плод полевой[587]. Люди постились три пятницы кряду, ограничив себя водою и хлебом. Сие предписали везде по приходам. В эти же самые пятницы ходили со святынями и крестами. Мы[588] также ходили с крестами и святыней в нашей обители к предкам и пели по обыкновению Богу, святым, а возвратившись в хор, воспели антифон во славу нашей Владычицы «Beata dei genetrix Maria»[589][590]. Тут разверзлися небеса, и вот Божья Матерь Мария стояла перед Богом Сыном и говорила: «Господь мой и Сын мой, умоляю Тебя, чтобы Ты подумал о том, что Ты дал меня на радость грешникам на земле и что я носила Тебя, родила, вскормила и все-таки осталась пречистою девой, и чтобы Ты вспомнил обо всех благодеяниях, когда-либо оказанных мною Тебе, и смилостивился над народом». Святой Иоанн Креститель со всеми святыми патриархами и пророками стояли пред Святой Троицей и восклицали: «Господи, Властелин над всем миром, смилуйся над народом». Святой Иоанн Евангелист и святой Петр со всеми святыми апостолами встали перед Богом и возопили: «Господи, Властелин над всем миром, смилуйся над народом». Святой Стефан со всеми святыми мучениками стояли пред Святой Троицей и взывали: «Господи, Властитель над миром, смилуйся над народом». Святой Доминик и святой Августин со всеми святыми исповедниками стояли пред Святой Троицей и кричали: «Господи, Властитель над миром, смилуйся над народом». Святая Катарина и святая Урсула со всеми святыми девами стояли пред Богом и восклицали: «Господи, Властитель над миром, смилуйся над народом». Небесные ангелы и святые вопили все вместе: «Господи, Властитель над миром, смилуйся над народом». Наш любезный Возлюбленный и Супруг, Господь наш Иисус Христос встал пред Своим небесным Отцом и, явив Ему пять Своих ран, которые принял за нас и которые светятся таким ярким сиянием, что об этом никто не умеет поведать, сказал: «Возлюбленный Отче, смилуйся над народом. Я выкупил его не серебром и не золотом, но искупил его всею той кровью, какая была во всём Моем человеческом естестве». Тогда небесный Отец отвечал Ему сладостно: «Смилостивлюсь над ними и дарую им добрые годы» — и заповедовал ангелам, управлявшим небесами и небесною твердью[591], чтобы те привели их в надлежащее движение, дабы наступила не тьма, но пришли благополучные годы, и спросил Бога Сына: «Что желаешь им дать?» Тот отвечал: «Пребывавшим в благоговении, не сотворившим смертных грехов и молившимся Мне, подам Я вечную жизнь». И сказал Бог Отец Духу Святому: «Ну, а Ты что желаешь им даровать?» Дух Святый молвил: «Тем, что еще пребывают в смертных грехах, Я хочу даровать осознание своих прегрешений в последний их час и подлинное раскаянье в них, дабы они предстали передо Мной». — Вам, что слушают сие либо читают, следует также знать, под ними подразумевались все те, что ходили с крестами, людие духовного либо светского звания.

Также ей дано было знать: поскольку мир молился обыкновенно не слишком усердно, пришли сии голодные годы, так что скорбь охватила живущих — скорбь о самих себе и о своих присных. Еще же ей открыл Бог, что во время отлучения людей больше заботила тьма, иначе Бог сделал бы так, чтобы оно уже давно прекратилось. А так оно длится многие годы. Сие произошло с нею духовно, а не телесно, ибо она признавалась, что телесными очами не часто созерцала [духовные] вещи.

Однажды один священник читал мессу, его звали Бертольд из Моосбурга[592]. И когда тот принимал нашего Господа, она узрела телесными очами, что Господь наш стоял у алтаря в его образе (самого же священника не было видно) и подавал конвенту благословение. Она едва смогла удержаться, чтобы не возопить громким голосом.

Однажды приоресса попросила сестру, чтобы она вышла с ней из обители, ибо конвент обретался в великой нужде. Она же направила свои помыслы к Господу, [чтобы узнать,] какова Его воля. И вот как-то раз поутру, исполняя молитву, она узрела нашу Владычицу восседающей подле нее. Та была прекрасна и достойна всякого восхищения и придерживала нашего Господа, сидящего у нее на коленях. Тот был Дитятей, пожалуй, лет трех, на Нем был венчик из роз, белых и красных. Узрев сидящими нашего Господа и нашу Владычицу, она подумала про себя: сие является знаком того, что тебе следует остаться в этой обители. Конвент пребывал в такой нужде, что все сестры стремились уйти из него. А она препятствовала сему всякий раз, когда слышала, что кто-то собирается уходить. Из-за этого она впала в немалую скорбь и помышляла в себе: «Ах, Господи, если с женами случится какое-то зло, то я буду об этом всегда сожалеть». Ибо так она говорила из доверия, каковое питала к Богу.

Когда однажды сия лежала в страдании (то было в воскресенье во время обедни), ей явился Господь наш Иисус Христос в возрасте XXX лет и уверил ее, что у них не будет беды ни в обители, ни на подсобном дворе, «поелику остались вы здесь». Сему она премного возрадовалась и поведала о том, что услышала, своим добрым друзьям. Нужда же была настолько большой, что им угрожали поджечь монастырь и угнать скот. Однако никакого ущерба ни в обители, ни на подсобном дворе не случилось, как ей это предсказал наш возлюбленный Господь Иисус Христос.

В день святого Людовика[593] сия была удручена из-за клеветы, возведенной на конвент, коему принадлежала. Тогда воспели мессу, начав с «Gaudeamus»[594][595]. И была она восхищена в божественное единение с Господом нашим Иисусом Христом. Он позволил ей познать Себя как солнце и изрек: «Аз есмь солнце, воссиявшее над всеми горами да долами. Так являюсь Я в сердцах всех людей, и от Меня ничто не сокрыто. Мне известны все помыслы, худые и добрые. Не печалься из-за конвента. Я никогда не позволю ему разойтись. Проживавшие в нем и не ушедшие из него по любви — на них Я утвержу любовь Мою. И оставшиеся в нем, несмотря на боязнь, — Я у них отыму злой страх перед смертью и дарую им вечную любовь. Знай, что всякий выход из духовных обителей причиняет вред людям духовного звания. Когда они возвращаются вспять, то, что они видели или слышали за монастырскими стенами, еще долго их занимает. Мирские забавы и выход за стены обители наносят равный урон. Кто оставил их ради Меня — эй! — сколь обильно Я дарую им духовные сокровища Моего Божества. Здесь на земле и там наверху они Мной насладятся!» И Он сказал ей: «Ныне предоставлю тебе всё, о чем ты попросишь Меня, и так будет впредь до самой кончины. О чем бы ты Меня ни попросила с усердием, то Я тебе дарую. Все, кто просил тебя молиться о них, из их числа никто не разлучится со Мной. И к кому ты обратишься со словом, Я дарую всем Моей любовью воспламенение, и большее, нежели прежде. Родившиеся в роде твоем, из них никто не разлучится со Мной». Он воззвал к ангелам из числа херувимов да серафимов и призвал девять ангельских хоров: «Пекитесь о подруге Моей, чтобы все ее помыслы во всякое время обращались только ко Мне, дабы сердце ее уже здесь, в дольнем мире, почувствовало, как вы воспламенены любовью ко Мне»[596].

Однажды в день святого Фомы-проповедника[597], когда она встала, святой Фома стоял перед ложем ее. Его лик был прекрасен и лучился блаженством. Наплечник[598] и одеяние были белее, чем снег. Капюшон был сверх всякой меры красив, и спереди на сердце у него была изображена Святая Троица. Сия была так прекрасна, что полностью освещала светом всю келью. Господин мой[599] святой Фома изрек: «Когда я ходил по земле, то носил Святую Троицу во всякое время в сердце моем. Когда состарился, то велел нарисовать и вышить Ее на наплечнике. Когда мне оказывали честь, то я всякий раз обращал ее к Святой Троице». Но тут как раз зазвонили к первому часу. И она направилась в хор.

У нее была родственница, та была весьма светской особой, красивой, молодой и к тому же вдовой. Сия послала к сестре, чтобы она молила за нее нашего Господа, как ей следует устроять свою жизнь. И сестра молилась нашему Господу дольше, чем четыре недели. Тут изрек наш Господь: «Коль скоро она отречется от мира сего ради Меня и станет духовным лицом, Я отпущу ей ее прегрешения и сделаю из нее доброго человека. А если не сделает этого, Я сокращу дни ее жизни, ввергнув ее в тяжкую скорбь, и она немало раскается. Сие напиши ей от нашего любезного Господа». Тогда сия дама сказала: «Не желаю становиться монашкой, а хочу взять себе мужа. Сие неправда, наш Господь не станет обрывать мою жизнь» — и выбрала богатого мужа. Вскоре, через четыре недели, она заболела. Тогда дама послала за своими родственниками и сказала им: «Знаю наверное: мне уже больше не выздороветь и я должна умереть. Если бы я последовала за Богом, то Он не сократил бы дней моей жизни». И умерла она от той самой хвори и была ввергнута в скорби чистилища и в раскаяние.

В день Всех святых[600] сестра была отведена в духе в чистилище и узрела в нем души во многообразном страдании. Затем была она отведена к душам, уже завершившим раскаяние во всех тех делах, что сотворили [при жизни], хотя еще не удостоились лицезрения Божия. Тут она заприметила нескольких жен из своей обители, которые, как полагали, должны бы давно быть на небе, но еще не были там. Среди них она различила и душу своей матери. О ней также думали, что она уже давно пребывает в Царстве Небесном. Сестра увидела там еще великое множество душ. Если бы за них прочитали хотя бы раз «Ave Maria», «Paternoster» или «Miserere mei»[601], то они давно были бы на небесах. У них не было мук, кроме той, что они не могли лицезреть Бога. Оттого-то им и было столь скверно, и все они восклицали: «Господи, смилуйся над нами и повели кому-нибудь нам помочь. О нас говорят, что мы уже в небесах, и потому нам никто не поможет». Еще же они все восклицали: «Господи, всемогущий Боже, ввергни сего человека в страдание, каким здесь подвержены мы, пока он находится с нами, чтобы он тем охотней молился за нас». Тотчас и ей было дано то же страдание. Она начала сохнуть от жажды и уже было подумала, что вот-вот от этой самой жажды погибнет. Но у нее была жажда не по плотскому питию, жажда была по Самому Богу, по радостям Царства Небесного, по «Ave Maria». И принялась она восклицать вместе с другими: «Господи, смилуйся над нами и заповедуй нашим присным, чтобы они нам помогли!» Еще же она громко кричала: «Вы, милые други, даже все те, кому я никогда не делала ничего доброго, смилуйтесь надо мной и помогите мне избавиться от страданий!» Если за какую-либо душу в чистилище хотя бы раз читали «Ave Maria», то от того вместе с ней получали пользу и прочие души, и все из-за этого радовались, подобно какому-нибудь человеку, каковой испытывает сильную жажду, а ему дают глоточек воды. Возвратившись в себя, она помогла некоторым душам, которых узнала, а особенно двум. Она молилась за них охотней, нежели прежде, ибо в полной мере познала их муки, и благодарила нашего Господа, что Он не позволил ей ввергнуться в большое чистилище[602].

У сестры была подруга детства, которую звали Юттой Пфинцинг[603] и каковую она очень любила. Сия стала приорессой на IX день после дня святого Михаила, в день святого папы Marci[604][605]. И вот, когда та совершала коленопреклонение, ее постигло искушение, словно ею овладел диавол: она принялась озорничать, не могла ничего ни сказать, ни показать жестом. Сестра отдала бы всё в мире за то, чтобы сия напасть от нее отступила. Все люди, видевшие ее, полагали, что она вовсе лишилась рассудка. Весь конвент был из-за этого весьма опечален, а особенно оная сестра. И она стала молиться о приорессе с сугубым усердием. А в день Всех святых узрела в духе, как диавол влечет ее за руку. Диавол был высок и велик и тащил ее, да так властно, словно вовсе и не собирался отпускать от себя. Когда сестра увидала, что он тянет за собой приорессу, то сказала: «Ты, лукавый дух, Богом живым повелеваю тебе, оставайся на месте». Но тот свирепствовал и упрямился, словно желал ее увести. А сестра изрекла: «Повелеваю тебе Отцом и Сыном и Духом Святым и Страшным Судом, чтобы ты оставался на месте и не уводил ее отсюда. Ты, проказник, исполненный злобы, — сия была служительницей Божией с дней ее детства, что тебе до нее?» Тогда он закричал, а сестре стало страшно и скорбно. После службы о здравии приорессы она сказала: «Прочь, убирайся своею дорогой! Повелеваю Богом тебе». И она просила нашего Господа с немалым усердием, чтобы Он отнял у приорессы сие искушение. Господь наш сказал: «Дарую ее тебе из сей муки, чтобы впредь вплоть до кончины она больше не впадала в сие искушение». Сестра тотчас отправилась к приорессе и спросила ее, как та себя чувствует. Она отвечала: «Я чувствую себя хорошо. Сегодняшней ночью после заутрени страдание было отнято у меня». А в это время сестра как раз молилась Богу о ней. Приоресса благодарила ее и Бога с очами, полными слез, — и было за что, ибо та избавила ее от великой напасти.

В день святого Матфея[606] конвент принимал тело нашего Господа, и когда она приняла Господа нашего, Он сделал ей хорошо сверх всякой меры. Она удивилась, отчего Господь творит с ней такое благо, ибо вовсе не заслужила его. Тогда Бог ответил ей так: «Чему удивляешься ты? Августин пребывал в великих грехах, Я же его обратил и сделал из него испытанного наставника в Священном Писании и великого святого. И Мария Египетская была публичной грешницей, а Я из нее сделал великую святую». После сего она вышла из себя вовсе, не зная, какие блага творит с нею Бог. Когда она вновь возвратилась в себя, ее душа изрекла, имея в виду Господа нашего Иисуса Христа: «Сей воззрел на меня очами Своего милосердия, и очи Его исполнены любви».

Напоминаю Тебе, Святая Троица, обо всех тех воплях и восклицаниях, коими взывали и обращались к Тебе древние отцы Ветхого Завета еще до того, как Ты вочеловечился на земле, и обо всех стенаниях и воздыханиях, каковые все люди направляли к Тебе от сотворения мира и еще будут к Тебе направлять даже до Судного дня — в любви и в страдании, в печали и в радости, — а равно о том, как они устремлялись к Тебе, взыскуя Твоей любви и Твоего милосердия. И умоляю Тебя, о Господи, чтобы Ты принял все эти вопли и все голоса, словно они изошли из моих уст. Ибо, если сумела бы я заключить в себе те голоса, что возносят к Тебе все страждущие сердца от сотворения мира и будут впредь возносить вплоть до последнего дня на небе и на земле, то все бы они изошли из моих уст. Посему я умоляю Тебя, чтобы Ты воспринял все голоса, словно они изведены из уст моих, и услышал меня — Ты, Бог богатый, Ты, Бог всемогущий, Ты, Бог бессмертный, Ты, Бог милостивый, Ты, Бог верный, Ты, Бог милосердный, — и чтобы Ты вошел в мое сердце, и наполнил меня всей Твоею любовью и всей Твоей благодатью[607], и отнял у меня все мои недостатки, и помог мне достичь святой, праведной жизни, дабы я в ней была обретена в мои последние дни.

Напоминаю, Господи, Тебе о совете, каковой Ты держал в вечном Твоем Божестве, Ты, вечный Отче Царства Небесного, с вечным Сыном Твоим и Твоим Духом Святым, как бы избавить человеческий род от вечной погибели, и [напоминаю,] как дал Ты Свое отеческое соизволение на то, чтобы единородный Твой Сын стал человеком, и как Ты, Господи, вечный Сыне, выказал Свое божественное согласие на сие, и как Ты, Святый Душе, явил Твою божественную благостыню, а также как Ты избрал для сего из числа всех людей Деву Марию и как послал Твоего ангела, чтобы тот принес ей благое известие. И прошу Тебя, Господи, обрати ко мне Твое отеческое благоволение и даруй мне Твоего единородного Сына, дабы Он был моей вечной отрадой и моей вечной наградой как здесь, так и там, в вечности, дабы Ты, вечный Сыне, находился подле меня по Твоей божественной воле и был моим вечным супругом, чтобы Ты, Господи, и я никогда больше не расставались друг с другом ни здесь, ни там, в вечности, и чтобы Ты, Господи, Душе Святый, меня воспламенял огнем Твоей любви, да надломится сердце мое в мои последние дни более из-за любви, нежели из-за смертного страха.

Напоминаю Тебе, что ангел вошел сквозь затворенные двери к Деве Марии, и умоляю Тебя, чтобы Ты затворил мое сердце от всякого зла и направил все мои помыслы к Твоей наивысшей хвале.

Напоминаю Тебе, что пресвятая Дева Мария была в великом благоговении погружена в молитву свою, и умоляю Тебя, чтобы Ты даровал мне совершенное благоговение и божественную любовь во всякой молитве моей, как и во всей моей жизни.

Напоминаю Тебе, Владыка, о том, что ангел обрел ее совершенной во всяческой святости и что Ты освятил ее так, что не было ничего, чего бы Тебе в ней не хватало, ибо она была исполнена всяческой благодати, и умоляю Тебя, чтобы ты и меня усовершил во всяческом совершенстве и исполнил всяческой благодатью, дабы Тебе и во мне ни в чем не испытывать недостатка и обрести меня готовой во всякое время, когда бы Ты ни явился.

Напоминаю, Владыка, Тебе о любви, каковую Ты испытывал к ней, когда ее приветствовал ангел, словно она была мужней женою, и возвестил ей, что она должна стать Твоей Матерью, она же сказала: «Како будет сие, когда я мужа не знаю?»[608] Господи, напоминаю Тебе, что в свои юные годы она была испытательницей Твоих скрытых тайн, ибо хотела знать истину. Молю Тебя, Господи, чтобы Ты и мне позволил узнать во всех божественных вещах подлинную истину безо лжи, чтобы мне стать вполне причастной Твоей благодати и чтобы, в соответствии с Твоей любезнейшей волей, я не стремилась понравиться никому, как только Тебе одному.

Напоминаю, Владыка, Тебе, что ангел, ликуя, изрек: «Не бойся, Мария, ибо ты обрела благодать у Бога. Дух Святой найдет на Тя, и сила Всевышнего осенит Тя»[609]. Молю, Владыка, Тебя, чтобы Ты даровал мне вожделенный страх и божественное устремление служить Тебе вечно в подлинной истине, в неподдельной любви, с неизменным усердием и чтобы Ты, Владыка, Душе Святый, обитель во мне сотворил и помог мне исполнить все добродетели и благие дела, в соответствии с Твоей любезнейшей волей и Твоей высшей хвалой, чтобы в оном была бы я обретена в мои последние дни.

Напоминаю, Господи, о смиренном, умильном, нежном ответе, каковой дала она, чистая Дева: «Се, смиренная раба Господня, да будет мне по глаголу твоему»[610]. О Господи, умоляю Тебя дать мне всё совершенное смирение, дабы я, во всей полноте Твоей благодати, оставалась милостивой и смиренной.

Напоминаю Тебе, Владыка, о том, что при сих словах Девы Ты стал в ее чреве истинным Богом и истинным человеком — столь же могущественным, столь великим и крепким, как Господь в небесах, и всё же малым Дитятей с душою и телом, одновременно и Богом и человеком. Умоляю, Владыка, Тебя именно ради этой любви, чтобы Ты наполнил мне душу, тело и все мои чувства переизбыточествующей милостью Твоего Божества и Твоего человечества, чтобы все мои помышления, все слова и поступки, моя воля, мой нрав были божественны и снискали полное благоволение в очах Твоих.

Напоминаю Тебе, Владыка, о том, что она носила Тебя девять месяцев во чреве своем, напоминаю Тебе обо всей той благодати и сладостности, от каковой Ты ей уделил, когда пребывал в ее чреве, дабы Ты сделал всю мою жизнь угодной Тебе.

Напоминаю Тебе, как Матерь Твоя отправилась проведать святую Элсбет и что святой Иоанн был освящен в ее чреве, и умоляю, Владыка, Тебя, чтобы Ты и меня освятил в полноте [Твоей] истины.

Напоминаю, Владыка, Тебе о любви, с каковой Твоя милая Матерь часто ласкала себя, ибо под своим сердцем носила Тебя, истинного Бога и истинного человека, и что она часто говорила с великою радостью: мой Господь, мой Создатель, мой Бог, моя радость, мое блаженство, отрада моя, когда же придет ко мне тот день и тот час — то время, когда Тебя узрят очи мои? О горячо возлюбленный мною Любимый, помоги мне, чтобы по завершении этих скорбей я узрела Тебя в вечном блаженстве! О мой любезный Господь, помоги мне, чтобы в радости я вечно наслаждалась Тобой, когда выйду из сей юдоли страданий, ради всей любви и заботы, когда-либо проявленной к Тебе Твоей Матерью, всеми ангелами, всеми святыми и всеми людьми на земле, а также той заботы, что будет проявлена вплоть до последнего дня, ради великой Твоей благостыни. Услышь ныне молитву мою.

Напоминаю Тебе, что Ты родился из ее девственной пречистой утробы как истинный Бог и как истинный человек, и умоляю Тебя, чтобы Ты воспринял во мне духовное рождество, от моей души родившись духовно посредством Твоей вечной любви.

Напоминаю Тебе, что она была окружена и осияна небесным светом и всяческой благодатью, и умоляю Тебя, чтобы Ты просветил мое сердце Твоим божественным светом и всякою благодатью.

Напоминаю, Владыка, Тебе обо всех радостях, каковым она стала причастна, Твоя любезная Матерь, когда насладилась Твоим первым взором. Напоминаю Тебе и о тех радостях, каковыми Ты насладился, когда ответил на взгляд ее Твоим человеческим взором, ибо Ты выбрал ее среди всех прочих людей. И умоляю Тебя, Господи, ради Твоего рождества и ради оного взора, чтобы Ты воззрел и посмотрел на меня очами Твоего милосердия, когда душа моя вылетит из моих уст, чтобы Ты втянул ее Своим взором обратно в Твое Божество и водворил ее туда, где она насладится вечной радостью вкупе с Тобой посредством милостивого созерцания, каковым Ты взираешь на Твою Матерь, всех ангелов и на всех святых в Своей вечной радости.

Напоминаю Тебе, Владыка, о том, что Твоя Матерь была первым человеком, который молился Тебе в христианской вере, и умоляю Тебя, чтобы Ты мне навсегда сообщил христианскую веру и христианские дела.

Напоминаю Тебе, что она лобызала Тебя в сладостные уста ради неизбывного примирения Твоего Божества и нашего человечества, и умоляю Тебя, чтобы Ты навсегда в Себе усмирил сущий во мне непокой.

Напоминаю Тебе, что Тебя запеленали в старые, ветхие пелены, и умоляю Тебя, чтобы Ты запеленал Себя в мое несчастное, недостойное сердце и в мою душу.

Напоминаю Тебе, что Ты был положен в ясли рядом со скотом и что животные падали ниц пред Тобой и взывали к Тебе, моему Владыке и Богу, и умоляю Тебя, чтобы Ты отнял у меня всё, что есть во мне скотского, и сообщил мне неизменную верность и постоянное исповедание Тебя.

Напоминаю Тебе, Владыка, о том, что рядом с тем местом кузнец уже ковал свои гвозди, коими Ты был прибит ко кресту, и что удары молота проникали в Твои детские уши, и умоляю Тебя, ради Твоего священного детства, простить мне всё, чем я Тебя прогневила с моих детских дней и даже до настоящего времени.

Напоминаю Тебе, что ангелы возвестили о Твоем рождестве пастырям на полях, чтобы они пришли к Тебе, нашли Тебя и помолились Тебе, и умоляю Тебя о защите и помощи, да помолюсь Тебе в подлинной истине и да не будешь Ты у меня никогда отнят.

Напоминаю Тебе, что Тебя обрезали и Ты пролил Твою детскую кровь, и умоляю Тебя, чтобы Ты омыл меня от всех моих прегрешений.

Напоминаю Тебе, что Ты разрыдался, и умоляю Тебя, чтобы Ты даровал мне исполненный любви сладостный плач обо всех моих прегрешениях.

Напоминаю Тебе, что Тебе дали имя Иисус Исцелитель, и умоляю Тебя, чтобы Ты меня исцелил изнутри и извне, душу и тело, сердце, разуменье и дух, ибо Тебе ведомо всё, чего мне не хватает и что меня омрачает.

Напоминаю Тебе, что Ты открыл многообразными знамениями Свое рождество трем царям, что они пустились в дорогу и искали Тебя со всею любовью своего сердца, и умоляю Тебя, чтобы Ты сообщил мне полную готовность, дабы приход Твой застал меня во всякое время готовой.

Напоминаю Тебе, что Ты руководил ими и вел их посредством звезды, и умоляю Тебя, чтобы Ты вел меня любовью, а не посредством страданья, ибо Тебе ведома немощь моя.

Напоминаю Тебе, что они принесли Тебе миро, ладан и золото, и умоляю Тебя, чтобы Ты мне даровал миро — сокрушение о моих прегрешениях и сострадание Твоим крестным страстям; ладан — истинную, благоговейную молитву и подлинно христианскую веру; золото — божественную любовь и христианские дела.

Напоминаю Тебе, что Ты принял их жертвы, и умоляю Тебя, чтобы Ты воспринял душу мою, когда она изойдет из моих уст, и Сам повел в вечную радость.

Напоминаю Тебе о добрых делах, когда Твоя Матерь давала Тебе свою грудь, питала, поила, поднимала, носила, купала, и умоляю Тебя, чтобы Ты мне простил, если я чрезмерно пеклась о теле моем, снабжая его едой, питием, сном, облачением и всеми удобствами, каковые я предоставляла плоти моей.

Напоминаю Тебе, Владыка, о радости, когда она отнесла Тебя в храм, приняв на руки Тебя, моего Бога и Господа и своего любимого Сына, а также двух птенцов голубиных в подол свой, и что она посвятила Тебя [Богу] во храме, и Тебя взял на руки праведный Симеон и благодаря Тебе снова прозрел, а Ты его просветил внешне и внутренне. И умоляю, Владыка, Тебя, чтобы Ты также просветил мою душу святым Твоим Божеством и святым Твоим человечеством и сообщил мне сокровенные тайны Твоей сладостности, дабы здесь я насладилась Тобой в подлинном милосердии, в подлинной любви и могла лицезреть Тебя там — в вечности, в полноте всяческой радости, наслаждаясь Тобой и восхваляя Тебя без конца и без края.

Напоминаю Тебе, Владыка, о боли, которую испытала Твоя милая Матерь, когда праведный Симеон ей предрек, что от Твоей искупительной смерти пройдет острый меч сквозь ее сердце[611], из-за чего она весьма огорчилась и горько расплакалась, ибо узнала о том, что Тебе предстоит в будущем. И умоляю Тебя, Боже живый, чтобы Ты меня защитил и прикрыл посредством Твоего великого милосердия от грядущих страданий и скорби: как в душе, так и в теле, как в чувствах, так и в разуме, как меня, так и всех моих присных, и сохранил нас от проклятий и непотребных прошений.

Напоминаю Тебе, Владыка, о том, что ради Тебя были убиты невинные младенцы, и умоляю, Владыка, Тебя, чтобы Ты умертвил все мои недостатки — любовью, но не страданием.

Напоминаю, Владыка, Тебе, что ангел открыл во сне Иосифу, что он должен бежать во Египет, и Твоя милая Матерь взяла Тебя, моего Бога и Господа, своего любимого Сына, и отправилась вместе с Иосифом во Египет, и умоляю, Владыка, Тебя, чтобы Ты вспомнил обо всём Твоем милосердии. Ибо Тебе ведомо всё, ведомо также и то, что я, о Господи, убежала к Тебе в сей монастырь в твердой вере, и умоляю Тебя, чтобы Ты мне помог одержать победу над дьяволом, миром и над моей собственной плотью.

Напоминаю Тебе о любезном следовании и содействии, каковое Твоя Матерь оказала Тебе, а равно Иосиф в чужом и дальнем Египте, и умоляю Тебя помочь мне, да живу с моими присными так, чтобы Тебе от того была честь и хвала, а мне — устремленность к Тебе.

Напоминаю, Владыка, Тебе о пристанище на чужбине, его же Ты обрел по пути, и умоляю тебя, чтобы Ты по окончании скорби в сей юдоли страданий даровал мне пристанище вместе с Собой в царстве Твоем.

Напоминаю, Владыка, Тебе, что по прибытии Твоем во Египет низверглись и разрушились идолы, и умоляю, Владыка, Тебя изгнать из меня всех духов зла, да не будет со мною у них каких-либо дел и да не обретут они никоим образом жилища во мне ни здесь, в этой жизни, ни в час моей смерти, по завершении оной.

Напоминаю Тебе, что Ты оставался семь лет во Египте, и умоляю Тебя, чтобы Ты мне простил, если я прогневила Тебя семью главными грехами, а также всеми теми грехами, каковые совершила против Тебя. Ныне сообщи мне семь даров Духа Святаго и вполне очисти меня от моих прегрешений, чтобы мне стать такой чистой, словно меня только что извлекли из крещальной купели: ради сего я приняла бы и телесную смерть.

Напоминаю Тебе, что спустя семь лет Ирод умер, и умоляю Тебя, чтобы Ты положил под ноги мои всех моих супостатов, явных и тайных, дабы они мне никогда не причиняли вреда и дабы их брань не могла навредить ни мне, ни моим присным.

Напоминаю Тебе, что Ты возвратился обратно в Землю Святую и был радостно принят Твоими близкими и друзьями, и умоляю Тебя освятить меня Собою Самим и воспринять меня в покой Твоего вечного милосердия.

Напоминаю Тебе, что она Тебя потеряла, Твоя любезная Матерь, на целых три дня. О Господи, где я Тебя потеряла, там же помоги мне Тебя обрести.

Напоминаю Тебе, что Ты наставлял в храме три дня иудеев, и умоляю Тебя, чтобы Ты и меня научил в этой жизни исполнять всё, что относится к Богу[612], в согласии с Твоей любезнейшей волей, дабы при кончине моей Ты меня наставил подлинному покаянию, обучил чистой исповеди и подал мне Свое тело в качестве пищи, которая пребывала бы неизменно во мне, а также святое миропомазание и все христианские утешения, дабы мое сердце разорвалось скорее от любви к Тебе, нежели от страха пред смертью. Научи меня наслаждаться Тобой после сей жизни и восхвалять Тебя в вечных радостях — в радостях величайших, как Тобой наслаждаются Твои лучшие друзья и восхваляют Тебя без конца и без края.

Напоминаю Тебе, что Твоя любезная Матерь нашла Тебя в храме и ее сердце и душа были обрадованы, и умоляю Тебя, чтобы Ты порадовал меня и сообщил мне всё то, о чем я просила Тебя.

Напоминаю, Владыка, Тебе обо всех благих, священных делах, каковые Ты сотворил в Твоем святом детстве, и умоляю Тебя простить мне все злые деяния, совершённые мною как в детстве, так и во всей моей жизни.

Напоминаю, Владыка, Тебе, что Ты был крещен в Иордане, и умоляю Тебя, чтобы Ты меня окрестил в любви Духа Святаго, дабы я была отвращена ото всех моих прегрешений.

Напоминаю, Владыка, Тебе, что Иоанн возложил на Тебя длани и услышал голос Отца: «Hic est filius meus dilectus in quo mihi bene complacui»[613][614], и при этом узрел Духа Святаго во образе голубином, и умоляю Тебя впустить меня в тайны Твоего Божества, и позволить познать мне Твое божественное милосердие, и помочь мне удержаться во всяческой Твоей благодати, дабы сие было угодно Тебе в Твоем отеческом сердце.

Напоминаю Тебе, что Ты XL дней и XL ночей постился в пустыне, не принимая ни пищи, ни пития, и умоляю Тебя, чтобы Ты сообщил мне [силы] поститься, бодрствовать, молиться, внимать себе и исполнять все божественные дела согласно Твоей любезнейшей воле.

Напоминаю Тебе, что Ты был искушен и испытан злым духом, и умоляю Тебя, чтобы Ты помог мне противостоять всем его искушениям и ухищрениям.

Напоминаю Тебе, что Ты на свадьбе обратил воду в вино, начав прилюдно творить знамения и чудеса, и умоляю Тебя явить мне чудо Твоего милосердия, напоить и сделать меня опьяненной кипрским вином Твоего сладостного Божества.

Напоминаю, Владыка, Тебе, что Марии Магдалине — ради слез ее покаяния и горячего усердия, ибо она омыла ноги Тебе своими слезами и отерла их своими власами, — Ты отпустил все ее прегрешения и привел ее к созерцательной жизни. Умоляю, Владыка, Тебя, ради любви, каковую ей оказало Твое милостивое, любезное сердце и непременно окажет всем тем, кто Тебя любит, чтобы Ты мне отпустил все мои прегрешения и привел меня к созерцательной жизни, приняв меня в зерцало Твоего дивного Божества, чтобы Ты во всякое время и час жил в моей душе и в моем сердце, чтобы ничего не стояло между Тобою и мной, что привело бы сердце мое в замешательство, чтобы я отбросила всё, что противно Тебе, и исполнила всё, что велит Твоя любезная воля.

Напоминаю Тебе, что Ты дал познать язычнице у колодца Иаковля все ее прегрешения, и умоляю Тебя дать мне узнать все мои прегрешения, мои недостатки и даровать мне раскаяние в них.

Напоминаю Тебе, что перед Тобою поставили женщину, изменившую мужу, и что она была обвиняема пред Тобой во грехе, но что Ты, благой Бог, был к ней милосерд, и умоляю Тебя, возлюбленный Господи, чтобы Ты вспоминал о Своем милосердии всякий день, когда меня обвинят пред Тобой. То мир обвиняет меня, что я за ним слишком старательно следую и предаюсь чрезмерному попечению о нем. То тело мое жалуется на меня, что я во всём потакаю ему и иду ему на уступки. То злой дух поносит меня, что я не противлюсь его злым наущениям и его искушениям. О милостивый, сладчайший Господи, ныне я стою пред Тобою, как виновный человек пред судьей, не ведая, будет ли тот к нему милостив или его проклянет. Эй, возлюбленный Господи, вот пред Тобой открыто лежат все мои злобные помыслы, мои худые слова и дела. Я ничего не могу скрыть от Тебя. Любезнейший Господи, ныне предаю я себя в Твое божественное бездонное милосердие и божественное пламя Твоей горящей любви, да растопишь в нем и пожжешь все мои прегрешения. Господи, не ввергни меня в гнев Твой и не прогоняй меня от Себя в Твоей справедливости. Привлеки меня любовью к Себе и исполни меня Твоей благодатью.

Напоминаю, Владыка, Тебе о Твоих благих словесах, о Твоих благих трудах и обо всех Твоих святых помыслах. Они, Господи, ныне возмещают собой все мои прегрешения.

Напоминаю, Владыка, Тебе о Твоей чистой жизни и Твоем святом нраве. Да восполнит это всё то, что я сделала против Тебя.

Напоминаю, Владыка, Тебе, как часто Ты уставал от проповеди, поста, плача, благоговейной молитвы. Принеси ныне в жертву сие Твоему Отцу в небесах за все мои прегрешения и примири Себя нынче совершенно со мной, чтобы между мной и Тобой ничего не лежало.

Напоминаю Тебе обо всех святых знамениях, их же Ты сотворил на земле, когда оживлял мертвецов, слепых делал зрячими, разгибал искривленных и очищал прокаженных. Я умоляю, Владыка, Тебя, чтобы Ты сотворил божественное чудо со мной: со мной, бедной грешницей, и даровал мне совершенную жизнь, да буду застигнута в ней в мои последние дни.

Напоминаю Тебе, Владыка, о том, что Ты прожил на земле XXXIII года, но никогда не имел спокойного дня, и умоляю Тебя, чтобы Ты сделал всю мою жизнь угодной пред Твоими очами.

Напоминаю, Владыка, Тебе, что Ты въехал во Иерусалим на кротком животном, осле, что навстречу Тебе бросилось множество мира сего и воздало Тебе великую честь, так что люди снимали с себя одеяния и расстилали их под Твоими стопами, приносили ветви от пальм и возлагали во славу Тебе, принимали и восхваляли Тебя песнопениями, оказывая Тебе всякую честь, какую только могли. И умоляю, Владыка, Тебя, даруй мне, когда войдешь во Иерусалим сердца моего и души, также способность принять Тебя, дабы Ты обрел меня во всякое время готовой воздать Тебе подлинную славу телом, душой, сердцем, чувствами и разумением.

Напоминаю, Владыка, Тебе, что Ты проповедовал весь день напролет вплоть до ночи и всё это время постился, ибо Тебе никто не подал ни еды, ни питья. И умоляю, Владыка, Тебя, если Ты явишься к душе моей, дабы я напитала подлинной любовью Тебя, да будешь вечно иметь жилище во мне.

Напоминаю, Владыка, Тебе, что Ты был продан за XXX пфеннигов, и умоляю Тебя не попускать мне приобретать блага либо друзей, которые были бы мне милей, нежели Ты, и ради которых я позабыла бы о Тебе.

Напоминаю Тебе, что в священную ночь Тайной вечери Ты наставлял Твоих учеников, проповедовал им и просветления ради обучал их вере в неложную истину. Умоляю Тебя, о Владыка, быть моим верным учителем и наставником в том, как творить Твою волю и соблюдать Твои заповеди.

Напоминаю, Владыка, Тебе о любви, которая наполняла Тебя, и Ты подал нам в оную священную ночь Твое тело, и умоляю Тебя подать мне подлинную, совершенную любовь, чтобы в ней причащаться Твоему священному телу, воспринимая Тебя духовным образом подобно тому, как Тебя телесно и духовно приняла Твоя Матерь, когда Ты был возвещен ей святым ангелом Гавриилом.

Сия сестра просила одного из своих духовных друзей, он же был и избранным другом Господа нашего Иисуса Христа и был приором в Кайсхайме[615], да молится тот за нее нашему Господу. Об этом она его просила часто и с великим усердием. Как-то раз, когда тот служил мессу, то во время и после нее он молил о сестре с немалым усердием. И вот Господь наш Иисус Христос изрек ему в подлинной сладости и любви: «Хочу Мое сердце излить в ее сердце, а ее сердце в сердце Мое. Хочу соединить их друг с другом и хочу Сам сохранить для нее оба [сердца], да не печалится ни о чем. Если Я отойду от нее и сия подумает, что потеряла Меня, то вот Я в душе у нее: покоюсь, почиваю и готовлю обитель — Себе в ней и ей в Себе. Если она взыскует Меня, то обрящет в этой обители. Посему ей надлежит заботиться ни о чем и не заботиться обо всём[616]. Мы объединены и суть нечто единое». — «Господи, а что дашь нам в приданое?» Наш Господь Иисус Христос отвечал: «Дарую все сокровища, которые Я принес с неба на землю от Отца Моего в Моем Божестве и в Моем человечестве». Тогда тот человек вопрошает: «Господи, какое место уготовишь нам подле Себя?» «Хочу, — изрек наш Господь, — уготовить вам лучшее место, а не простые места. Я повязал вас с Собой перевязью Святой Троицы, соединил с Собой в единстве Святой Троицы, сделал вас единодушными в единомыслии Святой Троицы. Вам дается в даянии Святой Троицы. Вы могущественны в могуществе Святой Троицы, мудры в мудрости Святой Троицы, вы возлюблены в любви Святой Троицы, сладостны в сладости Святой Троицы, богаты в богатстве Святой Троицы, благородны в благородстве Святой Троицы. Аминь».

По окончании обедни в день святого Матфея пред алтарем святого Иоанна: «Мое сердце открыто и отворено вам в сей вечер и в утро сие. Вечер — вся эта жизнь на земле. Утро — восхождение вечной жизни. Она не закроется для вас никогда, ни здесь, ни там во веки веков. Я вам из нее дарую всё, что бы ни захотелось вам знать. Возьмите всё сами, что захотите и что пожелаете — для себя или для кого пожелаете и осмелитесь пожелать. Возьмите надежно и скоро, немыслимо много: сколько вам досталось доныне и достанется впредь во времени и во веки веков — столь много, что сие несказанно и сего никто не сумеет представить себе. Вы заключены здесь и там в милосердие Моего сердца навеки, и у вас от него во веки веков ничто не отымется — ни здесь, ни там, и вы от него сможете дать, кому захотите. Аминь». Сие передал сестре наш Господь посредством священника.

[Священник:] «Скажи мне, возлюбленный Господи, как Тебе[617] нравится то, что она мне поручила?» Наш Господь отвечал: «Сие нравится Мне как тому, кто имеет истинную, сердечную, единственную возлюбленную, но замечает в ней неохотно нечто противное себе. Посему Я желаю ее сохранить от всего неугодного [Мне]. Аминь».

Сестра обреталась в великом страдании и просила того самого человека что-нибудь ей написать. И он отписал ей вот что: «Ты дорога твоему Супругу, весьма дорога, и дорога от всего сердца. Он защищает тебя и не хочет отставлять защиты. От твоих страданий Ему — честь, а тебе — награда. Он раздражает тобою диавола. Он не оставит тебя без победы. Он не хочет быть лишенным тебя на брачном ложе даже на час. Он оберегает твое смирение. Он желает, чтобы несчастные вызывали у тебя соучастие. Он заставляет тебя гнаться за Собою и домогаться Себя, дабы ты служила Ему с большим усердием. Именно так, словно не имея стыда, жених привлекает невесту: обнимает, гладит, ласкает ее и прижимает к себе. Посмотри, таково Его устремление. Он украшает тебя и убирает цветами, как угодно Его свободному произволению. Он разыгрывает с тобой любовную игру, и Ему мало этой игры. Всякий час и всякое время Он приберегает Себя для тебя с неизменным усердием и обновленною благодатью, дабы Ему понравиться тебе, а тебе — Ему. Он охлаждает Свою любовь на тебе. С тобою Он забывает обо всех тех страданиях, что выпали на Его долю от прочих людей. Он неистовствует от любви к тебе, желая из-за нее славы и чести пред Своими друзьями и нимало не стыдясь ее перед Своими врагами. Коротко: Он опьянен любовью к Тебе и ведет Себя с тобой подобно дитяти. Посему проси Его и повелевай Им отважно и дерзостно. Чего бы ты ни хотела, того хочет Он, а чего Он тебе не дает по воле твоей, за то даст нечто такое, что намного ценней. Нередко Он вводит словно в некое заблуждение, как бы желая тебя немного от Себя отогнать или отбросить. Ты, однако, не отступай от своего. Верь мне, в том-то и состоит Его намерение, чтобы ты обращалась с Ним еще нежней и любовней. На том и заканчиваю. Но сие для Него и тебя — только начало. Богу слава».

Будучи в восхищении, сестра была приглашена к родам чистой и целомудренной Девы Марии. Ей был послан привет от Матери Чада такими словами: «Приветствуй Его от меня со всею любовью во имя тех благ, каковые мне с моим Чадом были даны без всякого горя небесным Отцом». — «Госпожа, у меня слишком много <...>»[618]. А Владычица наша сказала: «И добавь к сему вот что: [приветствуй] с благом, какое струится ко мне изо всех чистых сердец, и со всем, что струится в меня из Святой Троицы». — «Привет мне был дан, и я его посылаю тебе. Душе было также явлено некое древо с цветами такой красоты, что более красивых никому и не доводилось увидеть. Древо несет на себе столько цветов, сколько может иметься. И на нем обретаются столькие блага, сколько можно сыскать. Сие древо передается одним другому при родах: Матерью — Чаду, Чадом же — Матери вспять в качестве наставления. Оное древо послала мне наша Владычица в дар к Рождеству и повелела мне его переправить тебе. Богу слава».

[Послание приора.] «Родящая сила — сия проистекает из Божия естества, обретаясь в сердце Отцовом, в каковой силе и каковой силой оная Дева Мария зачала вечное Слово от мощи, воздействия и осенения Духа Святаго, из этой же силы взята и поныне берется ее плодовитость — сия сила послана Вам, дабы оплодотворить Ваши помыслы, словеса и деяния. Оную силу Вы должны сообщать всем человекам. Особенно же Вам надлежит погружать в сию силу все погибшие сердца, дабы в сей силе они воскресали, все увядшие сердца, дабы они приободрились, все иссохшие сердца, дабы они зеленели, все цветущие сердца, дабы они вызревали в плод совершенный, и все зеленеющие сердца, дабы они расцветали. Вы должны так воспринять оную силу, чтобы Вам от каждого Лица [Святой Троицы] сообщалась в ней особая добродетель. Сие послано Вам вот с какой целью. Каков до сих пор был ход Вашей жизни, когда одно прегрешение порождало другое, так ныне одна добродетель должна порождать в Вас другую. Из сего должны Вы извлечь познание себя самой (оно таково, чтобы Вам стало известно, что прежде Вы поступали против Бога, сие же знание сумеет Вас возвести к божественному познанию, более глубокому, нежели Вы имели доныне), затем кротость, терпение во всяких превратностях, твердое противостояние, неизменное мужество во всём, что встретится Вам, ревностную, горячую любовь (в каковой исчезнут все Ваши пороки и Вам будет дарована новая жизнь и сладостное собеседование души Вашей с Богом в большей мере, нежели прежде, в каковом собеседовании Вы обретете больше божественной сладости из основания совершенного смирения, чем когда-либо прежде), а равно неизменное усердие, в котором осуществите все эти дела, и сердце, исполненное любви ко всякому человеку. Также Вам следует знать, что деятельная сила есть предшественница силы плодоносящей, и Вы должны себя готовить к тому, чтобы стать пригодной и восприимчивой для радостной силы. Богу слава».

Я[619] не уразумела этого как подобает. И вот явился Господь наш и растолковал сие так: «Я, вечный Отец Царства Небесного, родил Моего единородного Сына. Об этом рождении никто не сумеет поведать, и никто его не сможет уразуметь, ни ангел, ни человек. Посредством Сына Я сделал чреватой и плодоносной всякую вещь. До сих пор не было ни одного такого великого грешника, — если Я отпущу ему прегрешения, то отпущу их столь полно, словно он не совершал когда-либо грехов, если только он совершенно исправится и впредь не станет грешить. Как телесно Меня родила Моя любезная Матерь, так духовно рождает Меня в подлинной любви такой человек. Посредством Меня отведает он Моей божественной благодати и сладости Моего божественного утешения. Сердце, прежде бывшее сокрушенным, будет воздвигнуто, и сердце, бывшее доныне засохшим, станет зеленым. Сердце, некогда прозябавшее в неприязни, обретет любовь, расцветет, и Я приведу его в плод совершенный. Тогда сей человек должен молить Меня о других грешниках, пребывающих во грехах, и должен нести их грехи ради Меня, словно сам пребывает в грехах. Ибо никто не сотворит для Меня более угодного дела, чем если станет молить Меня за [всех] согрешающих. AMEN».

Маргарет Эбнер ОТКРОВЕНИЯ

Ради сладостного имени Господа нашего Иисуса Христа, ради праведного Его жития и Его любезных словес, каковые Он изрек на земле, чтобы нам спастись во веки веков, ради Его священных деяний любви, их же Он столь милосердно для нас сотворил и исполнил в крепкой любви, помышляя о нашем спасении, — да завершит сие с помощью сокровенной благостыни совершеннейшей благодати оный предпринятый труд.

Когда наступил тысяча триста двенадцатый год по рождестве Христовом, Бог явил мне Свою великую отчую верность в день Vedasti и Amandi[620] незадолго до масленицы, даровав тяжелую и прежде неизвестную хворь. Но уже и за год до сего мне слышался постоянно от Бога внутренний зов — чтобы мне вручить себя во всём моем житии Его воле. А как я жила целых двадцать лет до того, не могу написать, ибо не внимала себе, хотя и знала наверное, что Бог меня во всякое время хранит Своею заботой и отеческим попечением.

Болезнь моя начиналась очень чудно. Невыносимо сильная скорбь пронзила мне сердце — да так, что я едва сумела перевести дух, и издалека слышалось, как я задыхаюсь. Потом стрельнуло в глаза, и, пока сие продолжалось, я не могла видеть. Затем вступило в руки, и у меня не получалось пошевелить ими. Боль поразила всё мое тело, лишь слух не оставил меня. Такую-то муку я терпела три года и вовсе не владела собой. А когда вступало мне в голову, то я бурно смеялась либо рыдала четыре дня кряду, а то и дольше того.

В первый год я искала исцеления у людей, но заболевала сильней и сильней, особенно Великим постом. В последние недели [поста] боли мои доходили до крайности. Во время первых постов случалось и так, что я не могла изречь ни единого слова — так у меня был скован язык. Впрочем, поначалу мне было тяжелее всего, изнутри и снаружи, и всё оттого, что я не предалась еще полностью Богу, а домогалась лишь здравия. В обители жила одна блаженная женщина. Я особенно ей доверяла, и она была мне очень мила. Она-то сказала: мне надлежит вручить себя Богу и молиться, когда только сумею, ибо терпеть ради Бога сугубые скорби — всё равно что исполнить здесь, на земле, долгие лета[621]. К тому же меня увещал бег сего мира, ибо я замечала, что те покидают меня, что прежде были со мною. И впрямь, когда мне бывало особенно худо, они покидали меня и говорили, что у них-де нет более сил находиться рядом со мною. И вот подумалось мне, что Бог, и лишь Он, является подлинной верностью, уж Он-то меня никогда не оставит. Я вручила себя в Божию волю и возжелала, чтобы Бог не исцелял меня никогда, если только не сразу душою и телом... Ну, предалась я молитвам, вознося их за [несчастные] души[622], молилась за них, сколько могла, всякий день и во всём имела великое попечение о том, что мне было ближе всего, а особо о здравии[623].

Когда я вошла в следующий год, внутренняя скорбь была у меня отнята. Я хворала не без охоты и вполне могла выносить всякую боль ради Бога и подвизалась в молитве. Как бы мне ни бывало скверно сначала, когда я молилась, мне становилось вольготней.

Так я вступила в год третий, но сама собой не могла сделать ни единого шага, и всякий полагал, что я стала расслабленной. Тогда же у меня объявилась и другая болезнь, которая продолжалась тринадцать недель. Каждое утро, едва начинало светать, до самой ночи я не владела собой и лежала как мертвая, так что не ела и не пила. А потом испытала изрядную ломоту во всех моих членах, и болезнь отошла от меня. Затем целых двадцать недель меня пробивал сильный пот, по разу каждый день и всякую ночь. Пот был настолько обильным, что в это было просто невозможно поверить. С меня его сгребали пригоршнями и доверху наполняли им немалые тазики. Вскоре мне стало лучше, так что я уже сумела пойти, хотя еще и не очень уверенно.

Став ходячей, я всё же оставалась на протяжении тринадцати лет до половины всякого года, а то и дольше, в постели, жестоко страдая. Нередко пребывала в смертельной тоске и полагала, что нахожусь при последнем дыхании. Равно и сестрам, бывшим рядом со мной, часто казалось, что мои очи смежились и я вот-вот отойду, но как только мне становилось полегче и я обретала дар речи, то начинала усердно молиться. Это была простая молитва, вигилия или Псалтирь[624]. Да и усердие мое было простым. Я не была расположена к людям, ни с кем не общалась, не могла терпеть разговоров и не подпускала к себе никого, кроме разве что сестрицы моей[625]. Для меня не было речи любезнее той, в которой говорилось о Боге. Я была очень нетерпелива. Когда до меня доносились сплетни либо грубые словеса, я то и дело разражалась рыданиями, а потом становилась от скорби совершенно разбитой. То, что я не переносила волнения, было, как полагаю, следствием овладевшей мной хвори. Нередко случалось, что из-за такого волнения я страдала целых полгода. И когда лежала в постели, у меня являлось желание с радостью переносить даже большие боли, потому что я была не в состоянии жить по правилам Ордена. А так я предавалась моему Paternoster[626] и углублялась в исполненные любовью деяния нашего Господа. Из-за сего мне становилось совсем хорошо, и я превозмогала ту или иную болезнь.

Когда мне стало лучше настолько, что я сумела пойти, меня посетило усердие и рвение в том, чтобы мой первый выход из лазарета вел прямиком на обедню. Еще же я испытала сущую горечь по причине того, что исполненные любовью дела нашего Господа казались мне недостаточно дивными, что я не размышляла о них, как то пристало, все дни напролет и что мое попечение о них было не слишком усердным. К тому же меня заботило то, что я не могла соединиться[627] с Богом в сокровенном томлении, каковое бы Ему соответствовало, и, по правде сказать, не жила в соответствии с волей Его. Особенно [огорчало меня], что я не обретала к телу Господню любви, каковую должна бы иметь, не алкала и не принимала его, как следует подготовившись. Я укоряла себя, что оное происходит из-за того, что я не вполне освободилась от телесных вещей. Этим я была во всякое время изрядно огорчена и смущена. Я стала воздерживаться от разговоров и общения со всеми людьми в монастыре и за его стенами и не выказывала расположения к ним. Равно к друзьям Господа нашего[628] я не ходила, ибо, казалось мне, никто, кроме Бога, мне не сумеет помочь. Самобичеванием и прочими великими упражнениями занималась я очень умеренно, лишь в ту меру, в какую, в моей тяжелой болезни, мне дозволял по Своей благости Бог. В те самые годы я не могла соблюсти ни одной пятницы, ни одного предписанного дня[629], что мне причиняло особенно большую печаль. Когда приближалось постное время, меня посещала сугубая скорбь, ибо начальствующая надо мной принуждала меня к тому, чтобы я ела. То и дело доставляла я сестрице моей огорчение, ибо серчала на то, что она сие исполняет. Насколько возможно, удалялась я от тех мыслей, которые могли меня огорчить и смутить, мешая как в молитве, так и в прошениях [к Богу][630]. Я себе внимала во всём: еде, питье и во сне. Особенно когда начинала читать Paternoster в память об исполненных любовью трудах Господа нашего, то не спала беззаботно ни одной ночи. Великое желание заставляло меня молиться за души[631]. Они давали мне немалое утешение во всём и открывали мне то, что я желала узнать о себе и о них. В особенности меня охватило великое сочувствие к одному человеку — сей лежал в тяжелой болезни, я за него усердно молилась. О нем мне было открыто Богом и душами, что с ним, в его невзгодах, имеет случиться. Этот человек явился мне в сновидении — как Господь наш взял его за руку и сказал ему, что впредь никогда его не оставит ни здесь, ни там. Тогда же мне было открыто моими любезными душами, что сему человеку ни за что не жить так долго, если бы не мои молитвы о нем. Души поведали мне, что он благополучно вернется из Ломбардии. Когда он стоял под Бургау, мне в сонном видении был произнесен стих: «Adorabunt eum omnes reges, omnes gentes servient ei»[632][633]. Полагая, что он послан мне Богом, я ощущала особую благодать и склонность к тому, чего в прошениях своих желала ему[634].

Я всегда испытывала особую радость в праздник Всех душ[635]. А тут мне выпало особое утешенье от них. Сии послали мне душу одной из сестер нашей обители, и та благодарила меня за всё, что я для них сделала доброго. Я же захотела узнать у душ: споспешествовала ли моя молитва хотя бы одной из них ко благу? В ответ было сказано, что я [уже] помогла многим душам. Они заверили меня в благости Божией, сказав, что Ему весьма угодно мое житие. Однако что Ему всего угодней во мне, так это великое смирение мое... Немало они поведали мне о том, что с ними сотворила благость Бога, особенно в их недавних скорбях. Еще меня посещали многие души, бывшие мне неизвестными, открывали мне свою жизнь и просили меня, чтобы я их помянула.

В то самое время вся земля полнилась смутами, да и в нашей обители царили изрядные нестроения, потому-то мы были весьма усердны в молитве. И вот со мной было, что наша обитель полна несчастных людей, и они мне говорили: «Молитесь за тех, кого Бог в Своей справедливости еще удерживает в заточении, но кого Он хочет освободить по любви. Это всё верующие души». Я обещала им тысячу вигилий, они же пускай помогают мне в том, что касается здравия души и тела. И я принялась за вигилии, хотя из-за военных набегов и нехватки [запасов] в обители должна была всё это оставить и уехать к своей матушке. Там я продолжила читать вигилии дальше. При мне была сестра из мирянок[636], ей причиняло досаду, что я столь усердно читала вигилии. Она очень гневалась и говорила, что мне сие повредит. Как-то раз я узрела, что дом полнится несчастными душами, и они ей говорили: «Раз уж ты нам ничего не хочешь подать, то хоть не препятствуй дару других». Тогда она мне позволила впредь читать и молиться. В миру я была еще более нелюдимой, чем когда находилась в обители. Матушка, братья и сестры гневались на меня, потому что я никого не стремилась увидеть, не хотела ни с кем говорить. Пока оставалась в миру, я, насколько припомню, ни с кем не говорила до трапезы — ни со своей духовной сестрой, ни с кем-то другим. Прежде я была еще хворой, ходить не могла; в миру, однако, пошла. Возвратившись в обитель, я задумала жить согласно Божией воле, по силам. И Бог мне милостиво помогал той или иной тяжелой болезнью, с помощью которой Он готовил меня для Себя.

Раз как-то случилось, что в нашу обитель привезли высокочтимые святыни Империи[637]. Мною овладело непреодолимое стремление посмотреть на них. Но я обуздала его, ибо Бог сказал мне: «В тебе еще сидит малодушие. Ступай к ковчежцу в хоре, там обрящешь Мое священное тело в подлинном виде, каковым оно обретается в Царстве Небесном, а больше нигде». Сказанное я восприняла с такой силой, что впредь всё снова и снова ходила туда с [духовною] жаждой и долгой молитвой, и Бог даровал мне, что я обретала в том немалую радость и благодать. Ничто не удручало меня. Едва я подступала к ковчежцу, всё делалось легче либо отнималось совсем. Зачастую я бывала настолько слаба, что меня приходилось отводить к мессе в хор, где я лобызала ковчежец, исполненная желания и веры, загадывая, чтобы из него истекла в меня сила, и тотчас стяжала от него заметную силу, так что могла управиться с пением мессы. Благодать Господа нашего я часто чувствовала на себе, но не умела сего сразу уразуметь по причине простоты и худости моего жития. Еще я ощущала великую охоту к молитве и радость, а особенно от моего Paternoster. Ночами я нередко не могла заснуть из-за сильного и радостного ожидания молитвы, каковую имела совершить поутру, и ничего не желала от Бога, как только скромной и незатейливой жизни. И хотя я слышала от Божьих друзей, что Бог творит с ними великое, у меня не возникало желания, чтобы кто-либо прознал о благодати и знамениях, которые Он со мною творил.

И вот стояла я пред ковчежцем, а конвент собирался принимать нашего Господа. Тогда мое сердце расширилось, не могу сказать как, думаю, так широко, как весь мир. Принимая Господа, сподобилась я сугубой благодати. Однако меж тем меня посетила горькая мысль, что ни единой жене не досталось благодати большей, нежели мне[638]. Мне стало из-за этого скорбно. А Бог подавал благодать целый день напролет, да еще раз на следующий день. В сонном видении часто являлось, что я нахожусь среди сестер в хоре, чувствую легкость и благодать, и мне казалось, словно Царство Небесное открылось предо мной на земле. Это было столь явно, что не проходило и позже, когда я уже бодрствовала, ибо жизнь моя мне нередко являлась во сне: что я воспринимала во сне, то потом ощущала и в жизни. Еще же заметила я, что если Господь на меня серчает во сне, то со мной потом случается телесное недомогание. Я из-за этого горевала и приходила в немалую скорбь, и оттого наипаче, что не предала Богу [всю] свою волю и не живу для Него в мыслях, словах, делах и всяческой отрешенности[639]. Это-то меня постоянно лишало покоя и не позволяло искать недостатков у прочих людей. Как только я думала, что не могу разобраться с собой, сие водворяло мир между мною и тем, что сотворил Бог. Когда я слышала, как ругают наших служанок: «Вы недостойны прислуживать нам», — это ввергало меня в немалую скорбь. Я рыдала и думала: а Бог никогда не прогонял меня со Своей службы и не говорил никогда, что я недостойна сей службы. Еще не могла я терпеть, когда избивают скотину. И если видела, что ее лупят, то, плача, размышляла в себе, что Бог меня ни разу так не наказывал, несмотря на все мои злодеяния. Так у меня было сочувствие ко всему и неподдельное сострадание всем людям, кого я видела в скорби, какой бы она ни была.

С Божией помощью присматривала я за собой, чтобы не опечалить ни одного человека, не нанести обиды ему, да и сама никем не ввергалась в печаль. Как-то раз я слегла так, что сестрам и самой мне казалось, что я вот-вот помру. Тогда некий голос воззвал ко мне: «Ты пока не умрешь, до тебя умрут многие жены» — и назвал многих из тех, что [ныне] мертвы, и возвестил: «Тебе еще предстоит пострадать здесь, на земле». Так оно и случилось, ибо я и сестрица моя были оставлены безо всякой отрады и помощи нашими друзьями и нашим конвентом на многие годы. «Но когда ты преставишься, то тотчас взойдешь к небесам». Я спросила, как зовут того, кто мне это предрек. Он изрек: «Я — Анания, Азария, Мисаэль»[640].

А у меня была одна сестрица. Бог даровал мне ее ради утешения тела и души, сия была весьма предана мне. Она служила мне с радостью, будучи приставлена Богом, и оберегала меня от всего, что могло бы меня огорчить. Если порой по болезни я платила ей за службу неблагодарностью, она не воздавала за это мне злом. По произволению Божию случилось же так, что она тяжело заболела. Мы обе болели, на пару страдали и обретались в великой печали. Мною овладело из-за моей сестры малодушие. В те ночи я страдала бессонницей от глубокой печали, но имела желание, чтобы у меня сия печаль продолжалась — только бы сестрица моя, хотя бы больная, оставалась со мной до конца моих дней. Наша болезнь, слабость да скорбь продолжались от asumpcio[641] нашей Владычицы до дня святого Матфея[642] следующего года, когда она умерла. Но на Рождество перед этим Господь явил благодать и укрепил меня внешне и внутренне: внешне — ибо ко мне вернулось здоровье, и притом удивительным образом, внутренне — [благодаря] великому знанию, так что мне стало всё казаться ничтожным и остался лишь Бог.

Тогда же мне было во сне, словно я должна принять тело нашего Господа. И вот, когда пила я из чаши, в меня влилась великая сладостность, привкус которой ощущался даже до третьего дня. После вечерней молитвы я преклонила колена пред алтарем. Тогда мне было дано в великой благодати, что мне надлежит пострадать и Бог желает мне в этом помочь. Сие я восприняла со многими слезами, пала ниц перед Ним и предала себя Его благодати во всём, что бы Он со мной ни соделал. Недолго спустя к сестре моей приблизилась смерть. Я поняла и узрела воочию, что она вот-вот должна умереть. Ее смерть я, воистину, охотно бы приняла за нее. Она попросила меня, чтобы я отошла от нее и прочла Paternoster, ведь ей было довольно известно, что при молитве мне то будет легче, что лежало на мне. Итак, я оставила лежать ее одну, отошла от нее в великой печали и принялась за мой Paternoster, предав себя и ее, насколько только могла, в милостивые длани нашего любезного Господа. Потом я возвратилась к ней, и все дни, пока она оставалась живой, испытывала жестокую скорбь. Временами Бог отымал сию скорбь у меня, и мне становилось полегче. Я была при ней неотлучно, пока она не скончалась, потом пошла за ней в хор и читала Псалтирь. Затем прилегла и хотела соснуть. Когда я лежала, сердце мое было пронизано[643] светом, сильным и ярким, со многою благодатью и с немалою радостью. Меня наполняло желание страдать ради Бога. Я поднялась и вновь отправилась в хор и снова читала Псалтирь. Когда же я ее увидала во гробе, то едва могла сие вынести вследствие радости и охоты к тоске и печали. Сие продолжалось до первого часа, а потом ко мне возвратилась обычная скорбь. Я вдруг осознала, что сестрица моя умерла. И это стало причиной всё больше предаваться тоске. Что особо необходимо для тела, того мне впредь не хотелось требовать для себя. Лишь то, что мне подадут, буду я принимать как определенное Богом. Также я не желаю доставлять кому-либо хлопот в связи с тем, что мне есть, или из-за чего-то еще. Сказать по правде, так я и делала с тех самых пор. Что ставили предо мной, только тем я и пользовалась, сколько мне было нужно. И следила за тем, чтобы вкушать сколько потребно, дабы не испытывать угрызений совести из-за того, что слишком много себе отломила. Господь же наш даровал мне чудесную скорбь о сестрице моей вкупе с усердным рыданием. [Впредь] долгое время не проходило ни единого дня, чтобы мной не овладевал сильный плач. Я никогда не могла молиться без слез за нее и обреталась в столь великой печали, что ни на кого не обращала внимания, а на тех, что были мне прежде милы, не могла даже смотреть. Часто наступали такие часы, когда мне начинало казаться, что я не сумею быть больше ни единого мига без сестрицы моей, что вообще не смогу жить без нее. Но сие у меня проходило, и нередко с великою радостью, ибо Бог подавал мне Своей благодатью сугубую радость как изнутри, так и извне, однако я не могла предаваться ей в полную меру. Особенно Бог даровал мне благодать: я не испытывала нетерпения во всей моей скорби, а сия была велика и больше, чем я умею о ней написать. Ни разу я не помышляла в себе: «Господи, почему Ты сделал такое?» — ибо не считала сие страданием человеческим, но считала подлинным даром от Бога, коим Он хочет меня для Себя приготовить.

Ну, а сестренка моя оставалась мне преданной и по смерти, как некогда при жизни, и я получала от нее немалое утешение во сне. Однажды она сказала мне: «К чему неумеренно скорбеть обо мне? Если бы ты могла иметь меня, какова я нынче, то охотно имела бы меня такой! О той, какой я была прежде, ты могла бы давно закончить печалиться». Другой раз я ее узрела опять и спросила, сказав: «Каким образом повелевает Господь наш?» Она же в ответ: «Как полновластный Властелин небес и земли». Я спросила: «Да может ли Он быть Властелином?» И она отвечала, полная желания и радости: «Конечно, воистину может!» Я поняла: она думает, что я вообще не могу сего уразуметь здесь, во времени, и продолжила: «Как, будучи Матерью милосердия, правит любезная наша Владычица?» Сестра отвечала: «Взгляни над собою». Тут я узрела отверстые небеса, и мне был показан трон подле Бога: сей был уготован для меня, и на нем никто не сидел. Сестрица явилась опять, и я спросила ее о человечестве возлюбленного нашего Господа. Она ответила: «Если Пресвятая Троица открывается, в Ней узревается просветленный Человек». Едва она сие изрекла, я ощутила такую силу и мощь, да еще с превеликою благодатью, что умоляла ее: «Если ты изречешь хотя бы единое слово, душа моя не сумеет остаться в теле моем». А вскоре после кончины ее мне было сообщено ею самой, что она взята на небо.

Item[644] я узрела ее в сиянии светлого образа, и она прорекла: «Бог желает присутствовать Сам при кончине твоей со Своими святыми, и я вкупе с Ним». Так я от нее получала столь обильное утешение, что не умею о том написать. Но у меня еще не была отнята скорбь по сестрице моей, ибо в ней имела я то, к чему устремлялась: то были мир, смиренье, любовь, неподдельная истина. Мы всегда жили друг с другом в мире, в единстве и не заботились о делах, привносящих нестроения в нашу обитель. Посему я помышляла о том, куда бы мне удалиться, дабы скрыться от целого мира.

Случилось же так, что в первый год [после смерти сестрицы] явились начальствующие над нами, чтобы поставить новую приорессу. Но мне такое всегда было не по душе. И вот однажды в пятницу ночью я была средь могил, а потом с немалой сладостью отправилась в хор. Благоухание окружало меня и прошло через самое сердце во все мои члены. И имя Иисуса Христа мне было дано с такой силой, что ни на что иное я не могла даже взирать, и было со мной, что я как бы предстою перед Ним[645]. Я обреталась в такой благодати, что не могла от нее уклониться. Тут вошла одна блаженная сестра, звали ее Адельхайд, ее дал мне Бог после моей покойной сестрицы, и она хотела молиться. Я бросилась ей навстречу, подавая ей знаки, поскольку не говорила в тот день[, и вопрошая ими ее], не чувствует ли она какого-нибудь благоухания. А она не смогла сего уразуметь. Я ужаснулась, поняв, что она ничего не ощущает, и ушла прочь от нее, ничего ей не говоря до того дня, когда снова начала говорить. Благоухание я чувствовала в хоре вплоть до третьего дня. Ну, а на то, что случилось в обители, обратила я так мало внимания, словно то произошло в каком-нибудь другом монастыре. И пребывала в печали по сестрице моей.

После этого, в день святого Нарцисса[646], Бог послал к нам в обитель Своего подлинного друга[647] и меня просили подойти к нему. Сие я сделала неохотно, ибо ни к кому вообще не ходила и ни с кем не общалась. Однако, подойдя к нему, выслушала с немалой охотой его истинное наставление. Говорила с ним мало, а с прочими не говорила подавно. Причиной был страх, что я не имею к Богу столь великой любви, как то следует из моих слов. И мне казалось, что другие имеют больше стремления и любви к Нему. Ибо, по правде сказать, я сознаю себя человеком, недостойным благодати и никаких Божьих даров. Умудренный и опытный служитель обратился в благодати Божьей ко мне: «Отдайте мне сестрицу свою». А я ему отвечала: «Хотите ли иметь душу в придачу?» Он отвечал: «К чему мне плоть без души?» Я обрела от его слов благодать. Кончина сестрицы моей перестала быть для меня впредь такою же непереносимой, какой была раньше.

Потом, в праздник Владычицы нашей на Сретение[648] — со дня кончины сестрицы моей прошел ровно год, — охватила меня невыносимая боль в голове и в зубах. Она была столь велика, что я не могла склонить головы на протяжении шести недель, и столь тяжела, что мне казалось, что лучше терпеть каждый день напролет смертные муки. К тому же я была всеми покинута, никого не имела, кто бы сделал для меня что-нибудь ради Бога. Особенно по ночам подле меня не было никого. Я ведь других беспокою не особо охотно. И тогда-то я посадила себя в комнатку к Господу нашему, Иисусу Христу, куда Его, предварительно схватив, отвели.

Бог, впрочем, хранил меня по Своей благостыне, так что, вследствие забвения всеми и болей, я не выказывала малодушия или нетерпения. Что делали мне, то я считала за благо, чего же не делали, от того ради Бога могла вполне воздержаться. Так провела я в сугубой печали почти целый пост. По прошествии Пасхи я стала так здорова, что могла следовать за сестрами в хор и во все другие места. Сие делала я с охотой и с радостью. У меня была также отнята печаль из-за сестрицы моей, так что я в полной мере сумела вручить ее Богу. Я стала отчетливей чувствовать благодать от Бога внешне и внутренне. Особенно когда на мне что-либо лежало, что обременяло меня, я приходила к нашему Господу в хор, вставала пред алтарем, и у меня благодатью Божией сие отымалось. Со мной было как с человеком, который влачил тяжелую ношу, а затем ее сбросил с себя. Еще обременяло меня, и притом очень сильно, если у нашего конвента что-то не ладилось в духовных и телесных делах — если я видела, что что-то творится против правды, против мира или любви, или когда кто-нибудь радуется несчастью другого, либо что-нибудь в этом же роде. Тогда я испытывала величайшую скорбь, и мне становилось столь скверно, что я уходила в слезах прочь, хотя и воспринимала сие не иначе, как дар скорби, посланный мне Богом ради уразумения, что я никогда не жила ради этого самого мира, истины или любви, как должна была жить.

Как раз в это время мне во сне явилось видение:[649] я стою под окном, и с великой силой дует сладостный ветер. От той силы потекли три потока пречистых вод, земля же завалена кучами, и кучи сии суть грехи человеков. И вот воды ринулись на эти самые кучи, потоки были настолько сильны, что прямо-таки брало удивление, как не размылись все кучи. Ибо во множестве оставались такие, что даже не тронулись с места. Однако все те, что лежали в низине, вполне растеклись, и из-под них проросла прекрасная зелень. И мне внутренним образом дано было уразуметь: те, что лежали в низине, были смиренными. Тогда восстала одна из наших блаженных сестер — она нынче у Бога — и обратилась ко мне: «Видишь ли, что Господь твой может быть Властелином?»[650]

Item во время Адвента, когда я лежала ночью на ложе моем, меня охватил чудовищный страх, и я не знала, что делать. Но Бог мне помог, и я заснула в великой благодати и была в благодати, когда просыпалась той ночью. А что со мной было, того не умею сказать, о том ведает Господь мой Иисус Христос. Поднявшись поутру, я ощущала благодать еще долгое время.

Item тогда же со мною было во сне, что некоторым великим Властелином ко мне были направлены достопочтенные послы. И сии вручили мне пространное послание, на котором висели четыре печати из золота[651]. Этими печатями удостоверялось, что мне дана [власть] и что сию [власть] я могу передать кому захочу, на земле и в чистилище. Мне захотелось, чтобы ее имело вместе со мною всё наше сестричество. На это мне было сказано так: «Да сотворят они то, что есть праведная, смиренная любовь до последнего, и подлинный мир, и непреложная истина», и еще многое кроме того, о чем теперь не упомню. И вот как бы все сестры стоят предо мною — стоят и безрассудно глаголют: «Нам сие не по силам!» Едва я проснулась, то сподобилась сугубой благодати; с этой благодатью я потом прожила целый Адвент, да и все праздники.

С тех пор, как померла сестрица моя, у меня появилась привычка соблюдать молчание — с ночи четверга до воскресенья, весь Адвент и со дня, когда опускают «Аллилуйя», даже до Пасхи[652]. Молчание позволяло погружаться в особый покой и преодолевать в безмолвии всё благодатью. Как-то раз во время поста мне была сообщена изрядная радость и могучая благодать служить Богу. Кроме того, я ощутила, что во мне очень умножались дела любви нашего Господа, и возымела хотение, чтобы всё мое тело исполнилось знаками пресвятого креста, сколько их на мне могло уместиться, и чтобы всякий из них был сообщен вкупе со всей Его скорбью и болью во всём моем теле. А еще хотелось, чтобы в теле не осталось ни единого члена, не израненного скорбями Господа моего Иисуса Христа. И меня одолевало большое желание слушать о [Его] знаках любви и деяниях. И я ощущала при этом в своем сокровенном прикосновение благодати.

За восемь дней перед Пасхой случилось, что Господь наш дал мне изрядную сухость, и она никак не оставляла меня. Что бы ни слышала я о страстях нашего Господа, даже когда читались четыре пассиона[653], — всё это звучало во мне совсем глухо. Посему я испытывала непомерную скорбь и часто помышляла в себе: «Никогда мне не быть больше радостной». Частенько я уходила из хора в келью мою: не произойдет ли там чего-нибудь лучшего, но повсюду было всё то же. И тогда мне пришло в голову: а не станет ли лучше, если в День отпущения[654] принять нашего Господа? Так я и сделала. Ну, а на Пасху я была расстроена вовсе, и подумалось мне, что на целой земле нет ни одного человека, чтобы у него не было радости большей, нежели у меня; еще же подумалось, что стоит преклониться перед всеми людьми, ибо нет никого, кто сие святое время не провел бы лучше, чем я. Но едва, приняв нашего Господа, я пошла от алтаря, с меня великой благодатью было снято, что лежало на мне, и притом с неумеренной сладостью. И стяжала я благодать в имени Иисуса Христа и в делах любви нашего Господа[655].

Засим я отправилась к трапезе, но не могла вкушать пищи, имея величайшую радость и непомерную благодать, так что не могла даже молиться. Если мне на глаза попадал какой-нибудь крест, я целовала его настолько часто и искренне, как только могла, и прижимала к сердцу, сколько у меня было сил. Я делала сие усердно, мне даже казалось, что при жизни не смогу от него оторваться — из-за обильной благодати и сверх всякой меры сладостной силы, так пронизавшей мне сердце и все мои члены, что я никуда не могла отойти.

Куда бы ни шла, при себе имела я крест. Кроме того, у меня была одна книжка, а в ней — Господь на кресте. Эту книжку, открытую на том самом месте, я потихоньку положила за пазуху и, когда куда-нибудь шла, прижимала ее к своему сердцу с немалою радостью и неизъяснимою благодатью. Если собиралась соснуть, то брала Господа в книжке и совала себе под лицо. Также носила я Господа у себя на шее. Он спускался мне до самого сердца. А еще воровала[656], когда получалось, большой крест и клала его себе на сердце. Прижатая им, я лежала, пока не засыпала в великой благодати.

У нас было большое распятие в хоре. Меня одолевало горячее желание лобызать его и прижимать к своему сердцу, как и другие кресты. Оно, однако, было слишком высоко и велико для меня. Об этом желании знала только одна из сестер, а больше никто. Но она не хотела прийти мне на помощь, ибо опасалась, что сие будет не по силам для моего человеческого естества. Ну, а возлюбленный Господь наш милостив, благ и не смеет отказывать [нашим] желаниям. Что не удавалось, когда я бодрствовала, то Он милосердно даровал мне как-то раз ночью во сне. Со мною было, будто стою я перед этим образом в желании, снедавшем меня [наяву]. И вот, когда я так стояла пред ним, Господь мой Иисус Христос склонился с креста, дал мне облобызать Свое отворенное сердце и напоил меня кровью, изливавшейся из Него, и я стяжала столь великую, мощную благодать и сладостность, что она еще долго оставалась со мной. Когда я читала мой Paternoster, со мною повторилось всё снова, как то было во сне. Мои Paternoster, как и мои пожелания[657], становились пространней; долгие же молитвы, каковые читала я прежде, становились короче.

У меня было великое хотение и стремление — получить поцелуй вместе с господином моим святым Бернардом[658] и быть объятой дланями Его любви, а еще, чтобы сей [поцелуй] проник мне в самое сердце. И вот как-то ночью это случилось со мной, мне было открыто, что Богу угодно сотворить со мной то, о чем я просила Его. Я сказала: «Хочу и желаю сие получить не иначе, как из всего Твоего страдания целиком». И вот меня объяло, а объятие было настолько сильно, что я его долго потом ощущала, наяву и во сне.

В это самое время, в пасхальные дни, святой Иоанн сделался мне, в моем сокровенном, еще милее, нежели прежде. В ночь, что предшествует дню, когда читают «Maria stabat ad monumentum»[659][660], узрела я любезного Господа моего Иисуса Христа и возлюбленного Его ученика Иоанна. Тот готовился принять благословение от нашего Господа, дабы составить Евангелие. И вот сей спустился — ибо оба парили в хоре над нами — и встал предо мною. Из-за этого мое сердце взволновалось настолько, что я ничего не осмелилась даже сказать. Вкупе со сладостной благодатью, желание и влечение, каковые я день ото дня всё больше испытывала ко кресту и делам любви нашего Господа, подступали к моему сердцу с такой силой, что я часто помышляла в себе: «Живой мне ни за что не вынести этого» — и жаждала [встретить] того человека, который меня наставлял и от которого я впоследствии приняла сугубое утешение. Но в то время мне в нем было отказано[661]. А я неизменно сознавала себя недостойной благодати нашего Господа, сознавала и то, что пользуюсь ею недостойно. Как я уже говорила, сие продолжалось до солнцеворота[662].

Примерно тогда же мне внутренним образом была явлена любящая душа — такой, как ее [обыкновенно] рисуют, — и я спешила, едва выдавалось свободное время, обращаться к ней снова и снова. Я постоянно была очень радостна как внутренне, так и внешне. Раз как-то мне сказали, что явился мой брат. Со мною стало как с человеком, которому сообщили о великом несчастье, ведь я была полна божественным блаженством, радостью и великим изумлением от того, что со мною случилось и меня занимало, да так, что я более ни на что не взирала. Прежде я привыкла к тому, чтобы совершать длинные молитвы. Особо часто я читала Псалтирь. Сие начало у меня убывать: с тех пор я не исполняла долгих молитв и не могла читать подолгу Псалтирь... Преблагое человечество Господа нашего Иисуса Христа да явит на мне свою вечную славу!

После [кончины] сестрицы моей Господь наш даровал мне [другую] блаженную сестру и жену, исполненную добродетели; звали ее Адельхайд. Она стала мне утешительницей во всём, что угнетало душу мою, но и сию Бог по Своему произволению забрал у меня. О ней я имела великую скорбь, как и о сестрице моей, а особенно оттого, что ни к кому не могла пойти и довериться в том, что лежало на мне. Я оплакивала ее с немалой печалью, пролив много слез, и была телом совершенно больна. Как-то ночью, после кончины ее, я лежала и была охвачена ужасом, превеликим и тягостным, и не знала, что делать, и сказала нашему Господу: «Ах, возлюбленный Господи! Что делаешь Ты? Не желаешь никого мне оставить и не отымаешь у меня этого страха?» Тотчас ужас был у меня отнят изрядною благодатью, и тогда уже я не могла ничего убояться. Однако мои жалобы продолжались до кануна дня Всех святых[663].

Не лукавя, скажу, что Бог мне послал в свете истины Своего любимого ангела[664]. Когда мне сказали, что он явился, то я со многими слезами отправилась в хор, а затем подошла к нему. Не по своей охоте я сделала это, а из страдания и скорби по Адельхайд. Едва к нему подошла, из него на меня воссияла обильная благость, а из его словес сокровенная радость подлинной сладости. Они во мне разбудили желание обсудить с ним[665] всё то, что лежало на мне. Бог же столь благ, что не умеет препятствовать праведным и чистым желаниям. И Бог определил так, что он попросил меня, чтобы я на вечерне осталась подле него. Я была этому рада, и было со мной не иначе, как если бы он был мне послан Богом с небес. Когда тем вечером я с ним простилась, божественная благодать возбудила во мне такое желание беседовать с ним, что я едва могла дождаться утра, чтобы пойти к нему снова. В это самое время мне был подан великий дар из милостивого изобилия Божия, а именно сокровенная радость сердца, бывшая [с тех пор] постоянно со мною. Некоторое время я не чувствовала никакой скорби, но только такую [прежде] неизвестную легкость — о какой даже не умею сказать, — что не ощущала собственного тела, и со мною было, словно я вот-вот воспарю. Сие, несомненно, известно моей возлюбленной истине Иисусу Христу.

Еще мне было дано, что с тех самых пор я не находила в себе желания телесной пищи, сколько бы ни воздерживалась от нее. И в ту же пору заметила, что по окончании трапезы, как бы мала она ни была, у меня не появлялось охоты вести разговоров или делать что-то другое, как то случалось доселе. Всякая снедь, если не считать простой монастырской еды, была мне противна. Когда я видела что-либо перед собой, что было приятно для плоти, то мне становилось радостно отказаться от этого ради Возлюбленного моего.

Когда настал день Всех святых[666], пришло время и возлюбленный друг нашего Господа простился со мной и ушел, я стала жить в неизменной радости, и сия была заметна во мне. Я больше не жаловалась и не плакала, поскольку уразумела, что Бог снабдил меня умелым наставником, и спросила одну из жен, окружавших меня, что судят в конвенте о том, что я так легко перенесла уход моего милого друга. Жена отвечала: «Сестры толкуют всё в твою пользу». Вплоть до Рождества[667] во мне царила радость и божественная благодать, да и сам праздник я провела в великой благодати и сладости, сия во мне только множилась и росла. Тогда же ночью мне явилась сестрица моя. Она протянула мне ослепительно белый кубок и изрекла: «Сей прислал тебе писец твой святой Иоанн Евангелист»[668]. И я приняла кубок с немалой радостью, когда же проснулась, то мне в великой благодати было открыто, что то был мой господин святой Иоанн.

Item раз как-то я молилась после заутрени. В хоре не было ни души. По обыкновению, я ощущала страх и, оглянувшись назад, увидела нечто в белом облачении. Я обрадовалась, а потом мне захотелось взглянуть на это опять. Однако сие исчезло, я же испытала немалую радость, так что мой страх совершенно прошел. И долгое время спустя я ощущала особую благодать при взгляде на то самое место.

Моей благородной истине, Иисусу Христу, ведомо, что по Своей благостыне Он подал моему телу настолько великую легкость, что я даже не чувствовала, ношу ль на себе свою плоть. Ибо Он объял меня Своей божественной благодатью, пронзил Своей божественной сладостью и разбудил во мне внутреннее устремление: жить в истине для Него и лишь для Него одного. Но особенно сильно мне хотелось узнать: что есть подлинная любовь к Богу? И я премного просила нашу Владычицу, да поможет она мне просить, чтобы Бог исполнил мое пожелание. Желание же было столь велико, что мне казалось, я отдала бы свою жизнь только за то, чтобы узнать это от Бога. И вот однажды после заутрени, когда я читала мой Paternoster, а желание донимало меня с особенной силой, во мне прозвучал ответ благости Божией, что Бог услышит меня, но так, чтобы все вокруг узнали об этом. По-человечески я ужаснулась, ибо мне было хорошо с сокровенной благодатью Бога, о которой никому не было ведомо, разве что истинному Божию другу. Когда Бог по благостыне Своей мне его задумал послать, я узрела во сне, как он потребовал от меня, чтобы я была ему предана. Я сказала: «Охотно исполню сие, если вы имеете в виду Божию славу». Он ответил, что ни о чем другом не помышляет. Воистину, с тех пор я именно это и видела, ибо узнала, что сей ведет подлинно непорочную жизнь. Я видела неизменно, что он дарован всем людям ради вящего утешения Божия, и всё же желала, чтобы Бог ему дал внутреннего упоения[669], дабы его человеческое житие не было полно треволнений. Тут явилась блаженная сестрица моя, она [ныне] у Бога, и обратилась ко мне: «Не печалься о нем, ибо нет таких людей на земле, что жили бы жизнью апостолов, кроме него».

Когда отложили «Аллилуйя»[670], я начала с величайшей радостью предаваться молчанию и пребывала в сугубой благодати, особенно на масленичной неделе. Во вторник масленицы случилось, что, оставшись одна после заутрени в хоре, я преклонила колена пред алтарем. Тут на меня навалился великий ужас. А в ужасе я была охвачена непомерной благодатью. Да засвидетельствует пречистая истина Иисус Христос сии словеса: меня охватила какая-то сокровенная Божия сила, и у меня было отнято человеческое сердце. Такого, сказать по правде — она же есть Господь мой Иисус Христос, — с тех пор я никогда не испытывала. Мне была дарована непомерная сладостность, и начало казаться, что душа у меня вот-вот расстанется с телом. Сладчайшее имя «Иисус Христос» было мне подано с такой великой страстью Его любви, что я не могла молиться — разве что той бурной речью[671], какая мне таинственным образом сообщилась божественной силою Бога и коей я была неспособна противиться... Я не знаю, что мне об этом писать, разве только что имя «Иисус Христос» возникало в этой речи всё снова и снова. Речь продолжалась до первого часа, и я не могла делать ничего другого. Потом я замолчала. Разговоров прочих людей я могла избегать, но этой речи противиться у меня не было мочи. Ну, а на следующий день я была совершенно разбита, удивляясь каким-то божественным удивлением тому, что со мной приключилось. [Но] я сознавала хорошо, что со мной было. Сие мне явилось из сердца. Порой, когда речь была слишком бурной, я опасалась за свой рассудок. Богом же, сущим со мною, мне было отвечено со сладким весельем: «Я — не похититель разума, Я — просветитель разума»[672]. Тогда я приняла от сокровенной благости Божией великое дарование: свет для уразумения божественной истины. Разум у меня стал более изощренным, нежели прежде[673]. В том, что мной говорилось, я обрела благодать всё лучше облекать в словеса, в том же, что говорили прочие люди, — всё лучше понимать в соответствии с истиной. С тех пор я часто слышала ко мне обращенные речи. На многие из них я отвечала в соответствии с тем, как уразумевала их в истине, нежели в человеческих словесах. Об этом даре и о прочих дарах, каковые мне были даны в ту самую пору, я не могу теперь написать, но напишу о них позже, если они у меня возрастут. Всё это случилось со мною во вторник, когда удар любви, о котором я уже рассказала вначале, поразил меня в самое сердце. В благодати нашего Господа, мощной и недоступной для моего худого человеческого разумения, я пала ниц перед Ним и предала себя Его божественной благостыне. В среду после заутрени я хотела прочитать Paternoster. Однако ко мне вновь пришла речь с великой благодатью. И я повторяла усердно всё снова и снова имя Иисуса Христа. А потом к этой речи примешалась еще одна речь. Так-то прожила я неделю, не в силах прочитать мой Paternoster. Лишь в пятницу я его прочитала с великою благодатью.

Сие случилось в то время, когда я не вела речи [в открытую], но охотно послала бы за Божьим другом, его же мне даровала божественная благодать, ибо я начала понимать, что речь не останется сокрытой во мне. Пришла суббота, я стояла в хоре и собиралась читать заутреню возлюбленной нашей Владычице. Но вот во мне снова явилась речь с сильной благодатью. Пришлось уйти с заутрени, и я отправилась, громко говоря, за алтарь. Одна сестра, которая заботилась обо мне и стала моей близкой подругой, пошла вслед за мной. Она вывела меня из хора и прочитала вместе со мною заутреню. Затем я снова вернулась в хор и захотела начать мой Paternoster. Тут ко мне явилась сладчайшая благодать, и сердце мое разразилось мощною и громкою речью. Я настойчиво твердила всё снова и снова, что Господь Иисус Христос — мой единственный Возлюбленный. В этом виде меня отвели в постель. Речь с такой силой исторгалась из меня весь день и целую ночь, что меня можно было услышать за пределами кельи, в крестовом ходе[674]. Временами она утихала, и я могла разговаривать с людьми. Но благодать, и легкость, и радость, и сладость, и божественное наслаждение ни разу не покидали меня.

В пятницу мне было сообщено внутренним образом, что в среду я должна помереть. Сие премного меня удивило. Да и как такому случиться, если я не обретала в себе естественной хвори, кроме той, что я очень ослабла после того, как у меня случилась сильная благодать вкупе с речью? Тогда-то меня навестил подлинный, Богом мне ниспосланный друг нашего Господа и узрел милостивые дела Божьи на мне. И ему, как испытанному врачевателю, что был мне послан от Бога, я открыла всё, что случилось со мной. Это было во вторник. Ночь провела я спокойно, не чувствовала в себе ничего, кроме милостивой благодати Божьей со многою радостью. Когда забрезжило утро среды, всё было так же. Но едва оно миновало, ко мне явилась речь с немалою силой, а в речи глубокая скорбь, и мои стенания слышались за пределами кельи. Божественная благодать и сладость у меня, впрочем, не были отняты. Меня соборовали. Мне, да и всем бывшим со мною казалось, что для освященного масла наступило самое время, ибо мы думали, что я в смертельной агонии. Со мною было, что я, если на меня посмотреть со стороны, как бы мертва во всех моих членах, но внутри у меня ощущалась божественная благодать и сладостность. Я имела крепкое упование и большое доверие к Богу, но тем не менее все-таки ощущала человеческий страх перед смертью. Я не надеялась жить и только ждала, чтобы милосердный Бог принял мою душу. Продолжая лежать, я чувствовала, что сладостная благодать Божия, сущая внутри у меня, разделяется по внешним членам тела, но вдруг начала себя сознавать и пришла снова в себя с великой благодатию Божьей.

Меж тем подлинный друг нашего Господа, да и весь мой конвент пребывали в немалой печали. Теперь же они радовались за меня, ибо выказали сугубое усердие ради меня перед Богом как пением, так и чтением. [Однако] случилось, что после этого, в пятницу, я опять-таки впала в сильную скорбь по причине великих болей, но и сие было опять-таки отнято у меня сильной божественной радостью. Мне было позволено крепко-накрепко уразуметь, что Господь наш исполняет на всех Своих друзьях то, что изрек Своим ученикам: «Tristitia vestra vertetur etc.»[675][676].

Приступы речи повторялись почти до Пасхи. Я не могла читать моих Paternoster. Когда собиралась читать их либо другие молитвы, где имелись призывы и пожелания, то у меня снова начиналась речь из-за могучей Божией благодати, каковой я не умела противиться. В это же время имя Иисуса Христа столь глубоко запечатлелось во мне, что с тех пор для меня стала приятна и желанна только та молитва, где имелось имя «Иисус Христос» и где упоминались возлюбленные деяния нашего любезного Господа. Тогда же мне было дано уразуметь, что телесный сон мне более не приличествует, а телесная пища меня больше не укрепляет. Как бы мало телесной пищи я ни принимала, она омрачала и обременяла меня. Я заметила в себе, что если съедала что-то особое, что было приятно для тела, то получала особую хворь. А потом меня охватывало великое сожаление из-за того, что я сделала.

Во всё время поста я ни разу не побывала из-за громкой речи на мессе. Речь приходила — особенно тогда, когда я видела то место, где она мне [обыкновенно] сообщалась Богом, и когда слышала, как поют либо читают имя Иисуса Христа. Ну, а если она приходила или приходит, то у меня самой по себе нет сил говорить что-то другое, кроме того, что из меня глаголет мощная благодать нашего Господа в сладостной радости. А что меж тем при мне произносят или что со мной делают, того я не могу ни принять моим сердцем, ни охватить моим разумением, но умею говорить только то, что мне дается. Также не могу прекратить своей речи, пока не будет божественной воли на то. Что это такое, ведает лишь пречистая истина Господь мой Иисус Христос. Мне крепко-накрепко заповедано Богом: «Это Я Сам, Я сие совершаю в тебе» — и обещано сотворить много благого. В это самое время Бог столь несомненно и явно присутствует как в душе, так и в сердце и столь ощутим во всей силе, с какой действует в небе и на земле, словно я сие вижу моими телесными очами, насколько такое возможно для человека. И в это время я обретаюсь в великой радости.

В день нашей Владычицы[677] я отправилась на мессу. Едва воспели «Rorate celi etc.»[678][679], я стяжала особую и великую благодать. Опять пришла речь, и она продолжалась всю мессу. А вскоре после того я уже могла творить мои Paternoster. Они стали даже удлиняться, да и мое желание умножалось. Пред Страстною седмицей на меня навалился ужас, по причине скорбей, какие я претерпела в прошлом году на этой неделе. Нынче же Бог даровал мне в Своем милосердии, чтобы сию седмицу я провела с обильной благодатью и сладостью. И особенно в четверток и пяток имела я изрядную благодать при чтении моих Paternoster, а еще — когда слышала о деяниях любви нашего Господа.

В канун Пасхи явился друг Божий, благодаря которому во мне неизменно умножалась благодать нашего Господа. Поэтому праздник я провела со многой и многой благодатью и сладостностью, особо понедельник по Пасхе. После Пасхи я снова начала мои Paternoster. Они стали у меня мощней и длинней, прежде всего, распространились все прошения мои. Меня охватило немалое желание — вместе со святым Фомой вложить перст в отворенное сердце Господа моего Иисуса Христа;[680] протиснуться в сердце, испить из него, поразиться скорбью Его — да так сильно, как того не испытал ни один из друзей Его, — упокоиться с любезным господином моим святым Иоанном на возлюбленном сердце Иисуса Христа[681] и пить, пить из него.

В это же время мне было во благодати со властью сказано и внушено, что Богу угодно увлечь меня к херувимам да серафимам. С тех пор я никогда не слышала, чтобы называли их имена, а мне при том не испытывать сугубой радости, а также сладостного блаженства и утешения.

На протяжении всего года речь повторялась весьма часто — и чаще всего, когда после заутрени я была одна в хоре. Тогда я испытывала человеческий страх, а в страхе являлась и речь. В речи весь страх проходил. Пока речь продолжалась, бояться я не могла, сколько бы ни продолжалось сие. В то время со мною также часто случалось, и нередко случается ныне, что по ночам меня уловляла столь могучая благодать Бога, что у меня не оставалось никаких внешних сил, да и себя я едва помнила. Внутри же ощущала я великую сладость, несказанную благодать и подлинное присутствие Бога в душе, которое запечатлевается во мне Его сладостным именем «Иисус Христос»[682]. Я столь часто повторяла его, что бывшие подле меня и считавшие утверждали, что я иногда произносила «Иисус Христос» больше тысячи раз. И у меня не было сил перестать, пока на то не было соизволения Божия. Когда сие начинается, я испытываю величайшую легкость и мне даже кажется, что я отложила от себя свое собственное тело и приобщилась той легкости[683], что наступает по окончании сей жизни. Со стороны во мне наблюдаются сильные телесные боли, и находящиеся подле меня полагают, что я собираюсь расстаться с сим миром; я же не могу почувствовать боли из-за непомерной сладостности, благодати и прочих радостей, какие обретаю внутри. Не зная, что думать, я порой помышляю о том, что Бог, может статься, хочет меня вызволить из этого мира. То была бы, по мне, самая желанная смерть, какую я могла бы себе пожелать.

Чистой истиной, Иисусом Христом мне любезно обещано даровать то, чего никогда не видело ни единое око, не слышало ни единое ухо и что не всходило на сердце ни единому человеку[684]. В это время мне было также даровано всюду ходить с великою радостью, куда бы ни надлежало пойти ради Бога. Особую радость я имела при мысли о том, что делаю это только ради возлюбленного моего Иисуса Христа. Особенно когда ходила к столу — ходила с великой радостью, божественным весельем к общей трапезе моего конвента, ибо в монашеской пище я нахожу самый изысканный вкус и изрядную сладость. Мне кажется, что на земле не найти ничего вкуснее ее. Я желаю, чтобы так думали все сестры. Если они жалуются, что пища якобы не хороша или кому-то ее не хватило, то я подобного никогда не испытывала. Сугубое наслаждение испытываю я от елея, потому как мне от него становится лучше[685]. Елей мне больше пристал, и я получаю от него божественное наслаждение, большее, чем от чего-то другого.

В этом году мне было также дано, что когда я что-нибудь слышала о Господе нашем, и особенно если слышала имя Иисуса Христа, то [тотчас] охватывалась и промывалась[686] благодатию Божьей и божественной сладостью, так что потом долгое время сидела и не умела двинуть ни рукой, ни ногой ни произнести хотя бы единого слова.

Великое нестроение христианства не приводило в замешательство совесть мою. Лишь испытывала я острую нехватку тела Господня. Орден наш никогда не подчинялся указам, как делали прочие люди, и нашему конвенту никогда не предписывалось[, как поступать]. Нам было позволено действовать, сообразуясь с совестью нашей[687]. Сие я во всякое время носила у себя в сердце, и если бы мне стало понятно, что я поступаю против Бога, когда принимаю Его или иду на обедню, то скорее согласилась бы умереть, чем так поступить. Сие я предоставила верности нашего Господа и сказала Ему: «Господи, если попустишь, чтобы я делала то, что не должно, то Сам искупи сие за меня». И мне было от Бога в ответ: «Ступай ко Мне, и Я ни здесь, ни там тебя не оставлю. Ибо кто в подлинной любви Меня домогается, тому Я не сумею в подлинной любви в Себе отказать». Глаголю в той истине, какой является Господь мой Иисус Христос: Божия благодать у меня ни разу не умалилась по этой причине. Тогда же в великие праздники, когда я принимала нашего Господа, — на Троицу, и в день Владычицы нашей, в дни Всех святых и моего господина святого Иоанна, но особо весь Адвент и на святой день Рождества, — во все эти праздники мне даровалась великая благодать, непомерная сладость и божественное утешение. Оное приходит порой вместе с привычной мне речью, как о том написала я прежде, а порой и в молчании, как о том рассказано раньше.

Господу моему, Он же есть чистая Истина, ведомо, что с того времени я удерживалась, насколько для меня это возможно по-человечески, в помыслах, в словах и в делах от всего того, что против Бога. И все-таки меня постоянно беспокоит сознание того, что я не живу, как была бы должна, в соответствии с чистою истиной, сущей между мною и Богом. Часто бывают долгие полосы времени, когда ничто не омрачает меня. Тогда я могу принимать с радостью даже неприятные новости. Иногда мне посылается склонность к печали, которая меня сильно тревожит и заставляет рыдать. Если такое случается, то всё же заканчивается бурной радостью, что бывает время от времени до шести раз при чтении моих Paternoster, а в радости приходит божественное утешение. Господь мой Иисус Христос мне посылает сие из подлинной любви ради умножения моего воздаяния. Впрочем, такое часто бывает и помимо молитв.

В Своей благостыне Господь мой Иисус Христос послал мне, что, когда приближается полночь, бодрствование не утомляет меня и никогда не становится причиной для вялости. Больше того, в этом бдении Бог сообщил мне покой, весьма приятный и самый какой ни на есть человеческий, который меня укрепляет внутри и извне. Покой является с легкостью и уходит с веселием. В течение целого дня я чувствую умножение божественной благодати и телесных сил. Если поднимаю свой взор, то различаю белый свет предо мной, и кажется мне, что светает. Но день не наступает, а окно затворено. И все-таки я вижу алтарь, стены в келье, и всё это также глядит на меня. Сие мне дается как подобие того покоя, который Бог обретает в любовной радости в возлюбившей душе, а она в Нем.

А вот еще что мне дается во время молитвы. Когда я о чем-нибудь старательно прошу, что лежит на сердце у меня либо у прочих людей, то, хоть мне это и кажется нужным, я не умею об этом сказать иначе как: «Господи, исполни дражайшую волю Твою». И Господь исполняет мне ту или иную в любви изреченную просьбу. Скажу воистину: Он не отказал мне еще ни в одной и исполняет их в подлинной божественной радости. Если я собираюсь вознести молитву за [несчастные] души[688], то за одну выходит у меня молиться с большим желанием, чем за другие. Временами случалось, что за одну я сначала вообще не могла помолиться, а потом все-таки включала ее в молитвы свои. Причиной того, что за некоторых у меня получалось изрядно молиться, было их непорочное житие. Ну, а причиной того, что за прочих я не могла поначалу молиться, была их столь глубокая погружённость [во грех], что мне удавалось охватывать их моими прошениями разве что только после того, как они были немного очищены милосердием Божиим и общей молитвой. Впрочем, некоторые из них я была вынуждена всё же оставить, ибо не могла за них вовсе молиться. Когда хотела их взять вместе с прочими душами, у меня этого не получалось, как бы я того ни желала... Однажды мне захотелось помолиться за три души, но одну из них мне пришлось оставить, а именно ту, о которой и прежде не получалось молиться. Меня также одолевала ревность о других душах, и я усердно молилась за них. Вскоре же мне было с великим веселием сказано Богом, что они водворены в вечную радость. И с этих пор я не могла о них больше молиться, [но лишь] говорю: «Господи, мне ведомо, что сии обретаются на небе. Они мне сами открыли, что находятся возле Бога». Еще же с сокровенной благодатью и сладостной радостью мне иногда вверяет себя тот или другой человек, чтобы я ему стала пособницей после сей жизни и помогла водвориться в вечную жизнь.

В нашей обители проживала одна сестра из мирянок[689]. Сия была привержена мне в той же благодати[, что и сестрица моя], испытывая немалое доверие ко мне. Случилось же так, что она заболела и исполнилась скорби. Я никогда на нее не взирала — и сие, несомненно, ведомо Господу моему Иисусу Христу — без искренней радости. У меня была привычка, выходя из-за стола, всякий раз прихватывать для нее то, что, как мне казалось, ей было бы приятно получить. Я шла к ней всегда с таким чувством, словно то был Сам Бог. Давая ей то или другое, я ощущала желание, чтобы Бог даровал ей после сего жития вечную жизнь и не попустил оказаться в чистилище. Она лежала долго в ужасном страдании. В день же, когда отошла, мне, к вящему удовлетворению, было открыто за чтением моих Paternoster, что она водворена в вечную радость и что случилось сие по просьбам моим.

Также умерла другая сестра из нашей обители. Я молилась, чтобы и она водворилась в вечную радость. Но мне было сказано: «Дай Мне исполнить на ней Мою справедливость». Немного спустя она мне явилась в ночи. И я спросила ее: как с ней обошлось милосердие Божье? Она отвечала: «Я не сумела узреть милосердия Божия за Его справедливостью». А затем явилась опять и сказала, что теперь дела ее лучше, впрочем, она еще не избавлена от великого утеснения. Я спросила: «Какова главная причина сего?» Она отвечала: «Та, что я шла против Бога». Сия поблагодарила меня за всё, что я для нее сделала доброго.

Однажды ночью мне явилась сестрица моя, она привела с собой некоего господина — величественного и могущественного; ему была вручена над нами великая власть, и он был мне весьма вожделен и как-то сладостно мил. Сестрица обратилась ко мне: «Хотела бы ты такого предстоятеля[690] для себя?» Я отвечала: «Да, несомненно». И тогда господин у меня проникновенно спросил: «Можешь ли любить меня всегда так, как [ныне] любишь меня?» Тут мне было открыто: сей есть Господь мой Иисус Христос. Он имел в виду ту неуемную любовь, какую я питала к святым деяниям Его любви.

В это время брат мой [по плоти] решил привести своего ребенка ко мне в монастырь. У меня сие вызвало скорбь, ибо я боялась забот из-за этого. Его ребенка я нередко видела по ночам, прежде чем он пришел в нашу обитель. Его лик сиял. Это внушило мне радостную уверенность в том, что он станет блаженным. Когда же он явился ко мне в монастырь, то я телесными очами узрела великий свет над ним, когда он лежал в постели и почивал. А вот что случилось перед Адвентом. Началось мое привычное молчание, и Господь мой Иисус Христос сообщал мне Свою обычную благодать, поэтому священное время я проводила в обильной сладости, особенно святой день Рождества. А в день Младенцев[691] мне явилась и речь с приливами благодати нашего Господа.

В день Трех царей[692] ко мне, при чтении моих Paternoster, пришла великая благодать. В присутствии Божием[693] я утратила всякую власть над собой. Меня нужно было выносить из хора. Меня положили в светелке, где я нередко оказываюсь. Она находится около хора. В ней слышно пенье и чтение. Там-то в сугубой благодати я и пролежала весь день. И имя «Иисус Христос» наполняло собою мне душу и сердце[694]. Во всякое время моего жития, во всех моих мыслях, а равно во всём, что я совершала, меня занимали неотступно и сильно любезные деяния любви возлюбленного Господа моего Иисуса Христа. Я говорила о них со сладостным наслаждением и слушала с неизменной охотой, как о них говорят. И кому страсти Господа моего Иисуса Христа были милее всего, тот и мне становился любезней. Ну, а если мне доводилось услышать о совершенной и возвышенной жизни какого-нибудь человека, а затем я узнавала, что сей человек не следует путем страданий нашего Господа, то не испытывала к нему больше никакого доверия.

Когда в день святой Агнессы[695] я собиралась после заутрени читать Paternoster, явился мой любезный Господь Иисус Христос во [всём] Своем сладком присутствии. И я разразилась самой бурной и весьма продолжительной речью. И такое случалось в тот день достаточно часто. Во благодати у меня появилось непреодолимое желание получить священное тело нашего Господа. Мы ожидали духовников. Они пришли только после полудня и все-таки дали мне нашего Господа, поскольку я еще не принимала телесной пищи, удерживаясь от нее великою благодатью. Затем я пролежала весь день, и только ночью при свете [свечей] мне дали поесть.

Item во вторник масленицы осталась я допоздна после вечерни в хоре, молилась перед алтарем и узрела пред моими очами три света. Они были круглы, наподобие дисков. И вот стяжала я превеликую благодать в непомерной радости присутствия Божия. Речь сызнова возвратилась ко мне. Целый пост провела я в сугубой, сладостной благодати и искреннем желании послужить Богу в хоре и во всех прочих местах. Особенно часто, когда я должна была делать поклоны, меня посещало вожделение и стремление к тому, чтобы склоняться к пяти ранам любви единственного возлюбленного моего Иисуса Христа и прижиматься к ним, проникая в них лобызаниями. Я также понуждалась к тому, чтобы ради сладчайшего имени после каждого стиха того или другого псалма повторять: «Иисусе Христе». У меня возникла потребность поговорить о благодати нашего Господа. Но рядом не было никого, потому что друг Его, дарованный мне Его благостыней для вящего утешения, пребывал в Авиньоне[696].

Опять-таки в день Владычицы нашей[697] ко мне подступила болезнь, о каковой я даже не могу рассказать: с величайшей радостью величайший озноб, а после озноба ужасный жар, и в жаре том в меня влилось сладостное имя Иисуса Христа со столь могучей благодатью, что я была вынуждена вновь начать свою речь. Речь всё снова и снова начиналась с имени Иисуса Христа. Истине моей Иисусу Христу, несомненно, известно, что нет ничего в этом мире, что было бы для меня слаще и веселей имени Иисуса Христа. Ибо им я погружаюсь и с любовью внедряюсь в страсти возлюбленного моего Иисуса Христа. Из него ощущаю самое удивительное благоухание, которое воздымается во мне изнутри. В нем обретается сладостная благодать вкупе с великою силой. Особенно когда я читаю мои Paternoster, то обильная, неведомая и превосходящая мое человеческое разумение благодать становится до такой степени сильной, что мне часто начинает казаться, что от ее переизбытка мне ни за что не дотянуть[698] живьем до конца моего молитвословия. И мне становится так хорошо, что я помышляю в себе: «Неужели Царство Небесное — что-то другое? Мое человеческое разумение не способно сего охватить»[699]. И мне сообщается такая большая любовь и такая крепкая вера, а в ней присутствие Бога я ощущаю столь явно, что всё для меня становится в радость. Я вовсе не ужасаюсь, даже если помышляю об аде, ибо и там присутствие Божие может быть отнято у меня в такой же малой мере, как в небесах. Меня обуревает великое веселие в Боге. Болезнь, о которой говорила я ранее, продлилась у меня X дней. С тех пор она часто подступает ко мне, во всяком случае всегда после Пасхи.

Тогда же в ночь на среду я узрела некий свет, он заливал своей ясностью весь наш хор. Я восприняла его в сугубом веселии божественной радости — то была великая благодать, которую должен был стяжать мой конвент в священном таинстве. После заутрени я читала мой Paternoster и узрела кольцо белоснежного цвета. Оное восприняла я в великой радости присутствия Божия.

Некоторое время спустя, то было в Страстную пятницу, я снова читала мой Paternoster с благодатью, великой и сладостной. Сие продолжалось достаточно долго. А затем я опять помолилась, а потом опять помолчала и вдруг почувствовала присутствие Божье, да еще с таким наслаждением, с каким никогда до тех пор не воспринимала его ни в едином деянии божественного милосердия. Когда же после первого часа читала Псалтирь, то понуждалась сладкой радостью имени Иисуса Христа прибавлять ко всякому стиху: «Иисусе Христе». Потом я отправилась вместе с конвентом к столу с водою и хлебом, каковые мы обычно [в это время] едим. Я полностью уразумела прочитанное за столом, не заметив при этом, что не обучена для сего, пока не вышла из-за стола и не покинула чтения.

После сего в святой день Пасхи была у меня великая благодать. Особенно когда я отправилась ко столу, то ощутила от еды такую сладость и столь благородный вкус, что сие заметила одна из сестер, сидевшая подле меня. В молчании, соблюдаемом мною в постное время, а также в течение года, чувствую я себя воистину хорошо, так как обретаю в нем такую благодать и умиротворенность, что ощущаю большую неприязнь ко всем тем, с кем мне приходится говорить. Ведь мне в сокровенном покое так хорошо, что я не могу терпеть внешней речи, особенно после Пасхи. Моей любезнейшей истине, Иисусу Христу, ведомо, что душа и сердце у меня лелеют и любят молчание и пребывание наедине с собой, поскольку, будучи в них, я обретаю в себе самой изрядную благодать.

И вот, говорю в Истине, из Нее же проистекает всякая истина: я осознаю и считаю себя недостойной благодати Господа нашего, и даже еще более недостойной, чем сумела бы об этом поведать. Я постоянно пребываю в подлинно великом страхе пред Господом нашим, потому что живу, не сообразуясь с Его благодатью, не получаю ее в совершенной любви и не пользуюсь ею, как воистину была бы должна. И тогда я замыкаю сие в любезных мне и исполненных силой делах любви Господа моего Иисуса Христа, дабы они восполнили это во мне.

Благодать вкупе с молчанием и речью продолжалась у меня в течение двух лет — упорно и неизменно. На всех путях, неведомых мне, которые передо мною лежали, я ни от кого из людей не получала подмоги, не считая подлинной верности, являемой Господом мне через Его любезного друга, из чьих словес и поступков я постоянно обретала и силу и утешение — да так, что сама нередко удивлялась тому. Но по произволению Божию получилось так, что он был у меня отнят. А причиной тому — скорбное нестроение, в котором обреталось христианство[700]. Более у меня не осталось человеческого утешения. Я оказалась в великой скорби, охватившей всю мою жизнь. К тому же я долго ничего не слыхала о нем, а потому была весьма опечалена. Однажды ночью мне было сказано теми, что пребывают при Боге, что он обретается с ними. По-человечески испытала я скорбь и подумала, что он мертв. И тогда в божественной благодати мне было мощное наитие, что сказанное следует разуметь в смысле подлинной помощи, каковую несчастные души обретают в чистилище благодаря мессам, отслуженным им. Во мне умножалось желание: пусть мне будет дано, чтобы меня изранили и запечатлелись во мне священные страсти нашего Господа, как это случилось с достославным господином святым Франциском, даже до самых подлинных знаков любви, как сие не давалось ни одному из его присных[701].

До третьего поста после этого у меня была великая благодать и немалая охота служить Богу. И тогда мне был дан Богом особенный дар, состоявший вот в чем. Если я собиралась читать что-то такое, в чем были представлены страдания нашего Господа, то в сердце мне проникала настолько сильная боль, что я была вынуждена уходить, не в силах продолжать чтение дальше. В постное время я в себе этого не наблюдала, даже до четырнадцатого дня перед Пасхой. Когда же служили вечерню и начинали гимн «Vexilla regis etc.»[702][703], то его я уже не могла подпевать. Ко мне пришла боль и в сердце печаль, и мне пришлось отойти в мой стул[704] от сестер. Впрочем, я могла читать этот гимн и слышать, как его читают, могла ходить всюду: в хор к проповеди, к чтению в трапезную — и не ощущала ничего особенного. Но когда наступило время по Пасхе и мне очень захотелось поговорить о страстях нашего Господа, то я должна была замолчать, не в силах проронить о них ни единого слова. Тогда мне подумалось: это всё от поста и от могучих деяний любви, что свершаются во времени посредством нашей любви.

Тут занемогла одна из наших сестер и собралась помирать. Сия сильно любила страсти нашего Господа и страдала все дни напролет. Я ходила к ней часто, ибо она мне доверяла. И вот когда я к ней пришла как-то раз, желая побеседовать о Господе нашем, то стяжала великую и самую сладостную благодать в деяниях любви Господа нашего — вести речь, а равно [прорекать] о Боге[705] прочие чудные слова, какие я не могу записать. Меня охватило так крепко, что из-за сущей во мне сладостной благодати у меня стал лучиться яркий свет из очей, и он проливался сквозь все мои члены. Из-за этого я сделалась настолько больной, что едва могла дышать. Хворала я и после кончины сестры — пролежала четыре недели в постели в тяжелой болезни. Мне решили дать мяса. А оно сделалось в устах у меня чем-то нечистым, совсем несъедобным, словно несваренным. Тут мне было сообщено Богом, что нет Его воли, чтобы мне вкушать мяса. И впредь я его всегда оставляла. Свет, о котором я написала, с тех пор мне начал являться часто и изобильно. Иногда же мне сообщался свет, бивший из глаз у меня, наподобие пламени, а то давались и малые светы. Но что это были за светы, то ведомо пресветлому, ясному свету Иисусу Христу, я же испытываю из-за них великую сладость и божественное наслаждение. Когда сестра блаженно оставила мир сей, я снова не могла говорить о страстях нашего Господа, хотя и вполне могла слушать о них, и это продолжалось весь год. В том же году мне было дано испытывать при виде распятия до того сильную боль, что я не могла на него больше взирать. Особенно такое случалось с распятиями, незнакомыми мне, которых я прежде никогда не видала.

Как-то раз мне принесли такое распятие. Из-за него мне стало так скверно и такая боль пронзила мне сердце, что целый день напролет я не могла ничего делать и ничего не могла съесть. Но едва поутру я принялась за мой Paternoster, мне стало радостно, и радость была смешана со сладостной благодатью. Меня охватило любовное томление[706] по [вчерашнему] образу — прижать его к себе и сделать с ним всё что захочется. За это я охотно отдала бы всю жизнь!.. Вот как завершается радостью печаль возлюбленного Господа моего Иисуса Христа, как Он сие исполнил на мне, Своей недостойной служительнице[707].

В том же году нежно мною любимый Иисус Христос подал мне еще много того, в чем обретается сладостное блаженство и о чем Он знает один. Мне часто давалось, что, когда я начинала мой Paternoster, сердце мое уловлялось неведомой мне благодатью, и я не знала, как она явится вовне. Иногда мне давалось, что я не могла молиться и оставалась сидеть в наслаждении божественной радостью от заутрени до первого часа; а то посылалось, что из благодати являлась речь, как о том записано выше. Временами я подымалась и не касалась земли; а изредка подавалось, что я сидела в чудной радости божественного наслаждения и не могла помолиться, могла, однако, размышлять о Боге и говорить что желала. При этом мне было весьма хорошо. Знает, наверное, Тот, из Кого струится всякая благодать, что это за дары благодати[708], но моему человеческому разумению они неизвестны.

Господу моему Иисусу Христу ведомо, что во всей моей жизни я жажду возлюбленной Божией воли. Что из даров Он мне подает, то я охотно беру и неизменно хочу умереть от любовной тоски по Нему. Временами меня одолевает столь сильная любовь и ревность по Богу, что я не могу даже поверить, чтобы Он мог быть так же мил какому-нибудь другому человеку, как мне, исключая разве что любезную нашу Владычицу и Его возлюбленного ученика святого Иоанна, а равно всех тех, кого я справедливости ради должна исключить. А еще моему Господу ведомо, мне тогда посылалось вот что: если я слышала, что страсти нашего Господа упоминаются всуе, то чувствовала горькую скорбь, помышляя в себе, что мы недостойны упоминать о них даже с подлинным благоговением. В противоположность сему мне было дано (и это продолжается даже доныне): если я слышала, что произносится имя Христово, то чувствовала, куда бы ни шла, величайшую радость и желала блаженства тому, от кого его слышала. Мне приходило в голову, что если бы я не была довольна своей жизнью в обители, то должна была бы быть счастливой уже потому, что столь часто в ней слышу, как упоминается имя Иисусово.

После этого, следующим постом, мне было даровано, что если я слышала в проповеди либо при чтении о священных страстях Господа моего или же [слышала,] что их еще как-нибудь поминают, то сие с такой силой стреляло мне в самое сердце, а затем разделялось по всем моим членам, что я, оказавшись уловленной и повязанной как изнутри, так извне, не могла шевельнуться. И это продолжалось порой по полдня. Тогда я не могу вымолвить ни единого слова, и не могу вынести, если до меня кто-то дотрагивается, и охотно остаюсь одна.

Item в то время мне было дано одной ночью, что я на себе увидала пять знаков любви, на ладонях, на стопах и на сердце[709], и стяжала величайшую благодать, когда помышляла о них.

Item после сего я узрела чистейшее, пресветлое тело некоего мужа. Сие лежало передо мной обнаженным. Я сподобилась весьма изобильной благодати и сладости от этого тела, ибо оно сверкало светло и ярко. Мне было наитие, что мы должны его целиком потребить, и появилась немалая надежда на то, что его расчленят и съедят. Сестрица же моя изрекла: «Се грядет тот, кто разделит его», а потом мне было указано, что сие есть нежнейшее тело Господа нашего, ибо вскоре после того мы приняли нашего Господа.

Когда тем же постом вновь воспели гимн «Vexilla regis etc.», то я опять не могла его слышать, и даже в большей мере, нежели прежде. Я долго сидела, соблюдая молчание[710], как писала прежде о нем. Оно неотступно продолжалось недели. Из-за него я тяжело заболела, так что слегла в постель. Я лежала в светелке, где могла слышать пение, чтение, да и всё, что делалось в хоре. Когда настало Пальмовое воскресенье[711], я слышала, как конвент поет во время процессии. После этого ко мне пришло молчание, ставшее [уже] обычным, и оно продолжалось, пока во время мессы вычитывали пассион[712]. Мое сердце и все мои члены пронзила величайшая скорбь и самая острая боль от страдания, происходившего у меня на глазах. Она так скрутила меня, что меня пришлось держать. Потом я разразилась криками, причем голос мой был печальным и плачущим, и изрекала слова: «Увы, увы! Господи мой Иисусе Христе! Увы, увы! Мой сердечно любимый Иисусе Христе!» — и не могла оставить сей речи, пока того не захотел Бог. Что я испытывала — какую любовь, какое стремление и какое томление — в сострадании Господу, сущему передо мной, того я не могу описать. Моя жалоба, исполненная скорби и боли, длилась вплоть до тихой мессы[713]. А после этого я сделалась совершенно разбитой, пролежала целый день до вечерни и ничего не вкушала; всю неделю напролет изнемогала в болезни от скорби и от желания, каковое испытывала к нашему Господу, как и от снедавшего меня томления по Его священному телу. Не в силах дождаться Дня отпущения[714], я приняла Его уже в среду.

В самый День отпущения во время заутрени мною опять овладело живейшее сострадание Господу моему[715] вкупе со всеми болями и со скорбью, о которых я только что говорила. Я ощущала их во все часы, какие читала в тот день. Мною овладела забота о пятнице, чтобы суметь что-то сделать [в сей день], ведь всю ночь напролет до первого часа я пролежала в молчании, но оно покинуло меня с большим облегчением. Я пошла в хор, читала Псалтирь и сумела прослушать всю службу. В те дни у меня была великая скорбь, однако нередко и изобильная благодать. В Пасху мне стало так хорошо, что я принялась за мои Paternoster, пошла в хор, смогла петь и читать. А что мне было дано год назад: что я совсем не могла говорить о блаженных деяниях любви нашего Господа, то у меня умножалось и в сей год до того, что я о них не могла даже слышать, ибо, слыша о них, скручивалась и уловлялась молчанием, как о том написано ранее. Сие продолжалось со мной целый год.

Следующим постом молчание стало во мне вновь укрепляться за две недели до Пасхи. Я сделалась совершенно больной из-за скованного молчания, а также из-за речи, каковую неотступно имела до самой заутрени Дня отпущения. Едва я принялась за заутреню, как в сердце явилась величайшая боль и печаль, и притом настолько горькая, словно я и впрямь находилась в присутствии Возлюбленного и страстно Любимого моего[716] и видела своими глазами Его исполненное болью страдание, и всё происходило у меня на глазах. До этого я за всю свою жизнь не переживала страдания по-настоящему. Моя боль и горькая скорбь были столь велики, что, мне показалось, хуже на земле не бывало ни одному человеку. Не исключаю и саму святую Марию Магдалину. Едва осилив три чтения, я не сумела читать заутреню дальше. Страдание, случившееся у меня на глазах, продолжалось, пока не была пропета заутреня. Меня уложили, мне было столь скверно, что я примирилась со смертью. Во всём этом мире мне не было ничего радостней и вожделенней, чем упокоиться в любви и в скорби по страстям Господа моего.

Я лежала в спальне на ложе своем, ибо не могла слышать пения в светелке при хоре. В слабости я оставалась даже после первого часа. В этот день я не могла читать ни заутрени, ни часов, да и не сумела от скорби произнести ни единого слова, но лишь подала знак, что желала бы принять тело нашего Господа. А потом ко мне явился наш духовник. Я думала, что не вымолвлю даже словечка, однако помощью Божьей смогла исповедаться, и притом безо всяких помех, и вкусила нашего Господа. Благодаря Его благостыне, сие мне было на пользу как изнутри, так извне; так я пролежала день и ночь. В Страстную пятницу, когда я читала заутреню, ко мне снова явилось молчание, связанное и уловленное. Я была сильно огорчена и полагала, что днем ничего не смогу делать. Но благостью и верностью Божией мне сообщилось настолько сильное облегчение, что я поднялась и отправилась в хор. Весь конвент был этому весьма удивлен. Я же читала Псалтирь и слушала службу, а при чтении страстей сподобилась величайшей сладости и благодати, какая обычно со мною случается, когда я вычитываю мои Paternoster. Сие продолжалось, пока не воспели «Sanctus ayos»[717][718]. Я опять уловилась молчанием. Оно длилось до тех пор, покуда сестры не вышли из-за стола. Только тогда я пошла в трапезную, выпила воды и отведала хлеба. Затем у меня возникло изрядное желание — прослушать страсти по-немецки. И я попросила одну жену почитать их мне. Она не хотела этого сделать, но я сказала, что на службе мне стало полегче. И она мне их прочитала. Едва же она начала, я была тотчас связана молчанием, усилившимся до того, что я принялась громко кричать. Прежде такого со мной никогда не случалось.

В сочельник, уже ближе к ночи, я услыхала, как некто клянется священными страстями Господа моего. Со мной опять произошло то же самое, и такое со мной продолжалось весь год. Когда милостивой благостью Божией мне подавались громогласные крики и вопли — они давались, если я слышала, как говорят о священных страстях, — то они мне пронзали самое сердце и распространялись по всем моим членам. А затем я уловлялась молчанием и связывалась им всё крепче и крепче. В этот раз молчание было сильней... Вот так и сижу я подолгу, то больше, то меньше. Потом что-то стреляет мне в сердце выстрелом неведомой силы. Он проникает мне в голову, во все мои члены, мощно переламывает их. Оной силой я принуждаюсь к тому, чтобы громко кричать и взывать. Я не властна сама над собой и не могу оставить сих криков, пока они у меня не забираются Богом. Временами доходит и до того, что из меня брызжет алая кровь, мне становится скверно, да так, что кажется, живой мне не выбраться, хотя для меня было бы великой отрадой отдать свою жизнь в этой любви. Тогда-то мне является Господь мой Иисус Христос, предстает предо мной, даруя помощь. Пройдя, боль оставляет меня весьма радостной, в сладостной благодати. В ней парю я два дня. Стремлюсь в это время оставаться одна. Что мне говорят, я слушаю неохотно. Только то, что мне сообщается изнутри, вызывает радость во мне. Тогда мне обычно приходится лежать до трех дней или дольше того.

В этот год, после Рождества, мне было дано, что я больше не могла, как было то ранее, слышать, как поют или читают о священных страстях возлюбленного Господа моего. Едва я о них слышала, мне становилось ужасно, как уже говорила об этом. Я дожила до поста, а в пост это усилилось. Однажды я отправилась на вечерню — в это время как раз начинали песнопения Страстной седмицы — и принялась ее читать. Мне никто не хотел помочь, так что я вычитывала ее в одиночестве, а потом осталась в скованном молчании от вечерни до тех пор, пока сестры не вышли из-за стола. Тогда-то и разразилась я воплями да громкими криками и издавала их долгое время. Мне стало вовсе скверно, и я пролежала пару недель.

В Пальмовое воскресенье я снова кричала во время заутрени. И кричала так долго, что все сестры из-за меня впали в отчаяние, полагая, что я вот-вот должна умереть, да и сама я думала так. То же случилось со мной в понедельник перед самой заутреней. Случилось по причине того, что священные страдания Господа моего Иисуса Христа предстали воочию перед моим внутренним взором. При этом мне стало так скверно, что я опять стала громко кричать. Сие случается часто со мной из-за простого внутреннего представления даже в то время, когда я не слышу о страстях и ничего о них не читаю, а особенно всеми постами. В среду, пока читали вечерню, сие опять началось у меня вкупе с воплями и громогласными криками. В следующий четверг на заутрене я снова была охвачена сочувствием, изнутри и извне, искренним и великим. И после этого в пятницу страсти так живо предстали передо мной, что я, вычитывая один из часов дня, стала кричать.

Я постоянно оставалась в постели и из-за внутренней боли внешне так ослабела, что не могла терпеть чьего-либо касания. Едва в святую субботу закончилось пение утрени, меня отнесли в светелку, где я обычно нахожусь, и час первый я встретила в великой слабости в ней. Когда в тот день собрались начать службу, я не позволила никому остаться со мной и, велев всем отправиться в хор, осталась одна. Как только начали петь «Gloria in excelsis»[719][720], в меня проникла величайшая сила, полная сладости, а также сокровенная благодать, причем я получила совершенное здравие! Мне было даровано неложной помощью Иисуса Христа: коль скоро я с Ним вместе страдала, я и восстану с Ним в радости. Пришла одна из наших сестер, ревностно заботившаяся обо мне. Она хотела знать, как у меня обстоят дела. Найдя меня в великой радости и в здравии, она очень обрадовалась и удивилась, так как оставила меня в тяжелой болезни. Я подтвердила ей, что полностью выздоровела. А она сказала: «Я наблюдала тебя две недели в тяжкой болезни и не могу поверить, однако вижу сие своими очами» — и попросила меня прогуляться туда и сюда по светелке. Я протянула ей руку, она же сказала: «Вставай без помощи». Я с немалою радостью встала без всякого затруднения, три раза прошлась по светелке и могла пойти всюду, куда бы ни пожелала, но не хотелось вызывать любопытства. В день святой Пасхи я отправилась в хор на заутреню. Все сестры очень обрадовались, и то, что я сделалась здравой, все восприняли как чудо и одно из дел милосердия Господа нашего. Я читала мои Paternoster с великой благодатью и сладостью, приняла нашего Господа и всю эту неделю ходила в хор в особенной радости. И мне было дано, что дневные молитвы[721] о святом кресте, которые я не могу читать ни с кем вместе, а также слова «святой крест», «святой гроб» и прочие, не слишком пространные, я не могла с тех пор слышать без особой печали и изрядного внутреннего содрогания. С тех же пор я не могу подолгу, как прежде, беседовать о Господе нашем. И всё из-за того, что я не умею говорить о святых делах любви, с которыми связано и в которых покоится всё мое веселие и упование. И вот что еще меня угнетает: если я беседую с кем-то, то меня берет опасение, что против меня все сговорились. Сие наполняет мое сердце грустью, и все слова встают у меня комом в горле. Я вся внутренне сжимаюсь от страха. И ведомо истине моей, Иисусу Христу, что с того времени во мне умножается вот что: ни радость, ни печаль не находит в моем сердце пристанища — разве только в ту меру, в какую сие подается мне Богом. Меня неизменно занимают неизвестные вещи, которые мне дарует Бог, а также вещи, которые у меня еще впереди.

В пасхальную седмицу, в четверг, ко мне при вечерней молитве вернулось молчание, о котором я уже много писала. В нем я осталась вплоть до первого часа. Оно увеличивалось во мне от недели к неделе и наступало всё раньше и раньше. К Троице оно удлинилось, да так, что я начинала молчать уже с полудня в четверг и оставалась в нем целую пятницу. В четверг я вкушала пищу лишь утром, а не вечером, на ночь, оставаясь весь день без всякой телесной еды.

После этого накануне праздника святого Лаврентия[722], выпавшего на четверг, молчание повторилось опять. С тех пор стало оно разрастаться до дня святого Михаила[723]. А затем и среда была мне отдана для молчания, так что я оставалась в молчании с вечера вторника и до середины дня в пятницу. В течение этого времени я не владела собой, не принимала ни телесной пищи, ни пития. Через горло мое не просочилось бы даже капли воды. Впрочем, в себе я не ощущала нехватки ни еды, ни питья и не помышляла о них.

А еще я остаюсь охотно одна. Меня раздражает, если я слышу о каких-нибудь внешних делах. И я не могу терпеть, если меня кто-то касается, до головы ли, до рук или ног. Самая большая радость моя — пребывать в крепких узилищах, коими меня никто не связывал и в каковые никто не улавливал, разве что мой Господь и мой Бог Иисус Христос. Ведь в узах мне открывается Господом, что в истинной любви Он изнывает по мне и хочет исполнить иные из моих пожеланий. Когда ко мне подступает молчание, то оно изредка начинается с радости, но завершается плачем. А то приходит в печали, но завершается радостью. Время для меня проходит недолго. То бывает сладостная благодать присутствием Божьим[724], то радости не бывает, и я остаюсь скованной как внутренне, так и внешне. Тогда я оказываю Богу добровольное послушание, а на память мне властно приходят такие слова: «Живу ли я — живу я для Господа, умираю ли — для Господа умираю»[725]. Так дается мне пострадать безо всякой отрады, как и Он перенес всё страдание Свое безо всякой отрады. Сладостной радости я удостаиваюсь [при мысли о том,] что мне надлежит пострадать в страдании и со страданием Господа моего. Вот так на мне укреплялись милосердные и сладостные оковы со вторника до полудня пятницы.

В эти дни я зачастую сильно страдала и ночью, и днем. Меня донимали ужасные боли, мне порою казалось, что я бы скончалась от них, если бы было на то произволение Божье. Но Господь мой Иисус Христос нелжив, милостив, благ, исполнен всяческой благодати и от нее милостиво дарует мне. Он послал мне могучую благодать в лице Своего любезного друга, он же есть верный служитель Истины[726]. Сей явился ко мне, узрел меня лежащей в оковах и весьма удивился, что я лежу без всякой человеческой пищи. Он охотно устроил бы всё по-другому. Но мне было так дано Богом.

Будучи неложным другом, помышлял он о том, чтобы дать мне нашего Господа, если я смогу Его воспринять. Но я испугалась, ибо мои уста и зубы были крепко закрыты: у меня не было сил отворить уста и разжать зубы. Но слова его я приняла с немалой радостью и с доверием Божиим. И подумала: «А не попытаться ли мне?» Был день Всех святых[727]. Он читал мессу. Благодаря благости Божией и святой мессе случилось у меня облегчение. Не иначе как сладостной благодатью, в ней же я была приготовлена к священному таинству. Самой Истине известно, что в случившемся я не без удивления опознала Его божественную силу. По окончании мессы друг Божий дал мне нашего Господа, и я приняла Его столь же легко, как делала это когда-то, хотя из чаши не могла уже пить с тою же легкостью.

Затем, в праздник Всех душ[728] — то была пятница, — я, к вящей радости, пришла снова в себя и отправилась в хор вместе с ним. Он читал мессу и снова подал мне нашего Господа. А в воскресенье друг Божий простился со мной, и крепкие оковы нашего Господа стали на мне [опять] укрепляться, как, впрочем, и скорбь. И лежала я, скованная оковами, как о том написано выше, с полудня понедельника до полудня пятницы. Сие продолжалось со мной до дня святого Николая[729], пришедшегося на четверг. После заутрени, когда стало светать, я ощутила мощное освобождение от всех оков, каковыми была связана в великой и доселе неведомой скорби. В меня проникла сладчайшая божественная благодать с Его подлинной сладостью. И мне было даровано сладостное имя Иисуса Христа с немалою радостью, и в ней я возвратилась в себя. Я отправилась в хор к первому часу и приняла нашего Господа, а целый конвент тем временем пел «Те Deum laudamus»[730][731] по причине подлинной радости о том, что Бог им меня возвратил.

С этих-то пор я принимала нашего Господа всякую неделю по разу. И сие, несомненно, ведомо истине моей Иисусу Христу, что Он по Своей благости мне, самой недостойной из всех, позволяет принимать Его в сокровенном ликовании души, в подлинной и сладостной благодати. Иногда одолевает меня, поскольку я часто Его принимаю, немалый испуг из-за Его величия и моего недостоинства. И тогда я жажду от Него в день [таинства] умножения благодати как неложного знамения, что на то есть Его воля. И в этом, в Своей благостыне, Он не отказывал мне. А иногда, когда я принимала тело Его, Он мне сообщал, что [также] принимает меня[732]. И это при том, что в устах моих Он был самым сладостным, — в такой мере сладок, что я не умею о том написать, ибо не чувствовала вещества [гостии]. Когда я принимаю нашего Господа, то не выбираю себе никаких определенных молитв и никаких пожеланий либо прошений за исключением тех, что мне сообщаются в это самое время. И Он мне чудесным образом подает Своей благодатью, как мне просить и как мне молиться. Господу моему Иисусу Христу, несомненно, известно, что меня во всякое время одолевает сокровенное стремление к священному таинству — чтобы его принимать вместе со всеми, кто, как вижу, его принимает. Меня влечет ко всему, что я могу исполнить в христианской любви. Мое обыкновение — в том, чтобы принимать его всякое воскресенье. Как-то раз я была этого лишена. И тогда меня посетила величайшая скорбь со множеством слез, и плач продолжался весь день. Когда ночью я собиралась ложиться, скорбь настолько усилилась, что мне невольно подумалось: «Я ни за что не переживу сию ночь без нашего Господа». В понедельник, явившись к заутрене в хор, я узнала, что будет священник. И ко мне пришла величайшая радость, которую нельзя описать.

Еще мне дается вот что нашим возлюбленным Господом. Если я хочу принять Его, мне внутренне посылается, покуда не явился священник, благодать с той радостью и тою же жаждой, словно я Его уже принимаю. В этот день мне бывает особо отвратительна всякая телесная трапеза. Да я на нее и не обращаю внимания. Целый день я охотно бываю одна и не желаю ни с кем иметь каких-либо дел. Когда я услышала о горестном положении христианства и мне стало известно, что хотят карать тех, кто стал бы принимать нашего Господа[733], то я пожелала питаться в честь Его до самой кончины лишь водою и хлебом. Это было бы для меня сокровеннейшим удовольствием.

Item, когда я лежу, уловленная и скованная молчанием, а в пятницу снова возвращаюсь в себя, то чувствую все свои человеческие силы в такой мере иссякшими, что помышляю в себе: все люди, живи они хоть совершеннейшей жизнью, не смогут мне посодействовать в том, чтобы мое желание было исполнено до конца — да истощу все мои силы в страдании Господа моего, как и Он все Свои истощил, когда страдал с четверга до субботы. И мне в подлинной радости нередко сообщается Господом нашим: Он стремится сие исполнить со мной в подлинной любви.

По субботам весь год я обреталась в сладости, благодати и в легкости, как раньше мне даровалось [лишь] в святой канун Пасхи.

Item следующим постом я была снова больна той самой болезнью, которую описывала выше и каковую имею по сию пору во время постов. За четырнадцать дней до Пасхи я, как водится, слегла. Сии четырнадцать дней я лежу не в силах вымолвить ни единого слова. И случись так, что мне нужно было бы заговорить[, то я не сумела бы] — уста мои столь плотно затворены, что я не в силах даже молиться. Могу вычитывать только дневные часы и ничего кроме них. Изредка меня одолевает столь великая боль, что начинается речь, о которой писала я прежде, и притом с немалою благодатью. Ее у меня получается выразить с помощью слов, мощных и бурных. Когда это случается, я не чувствую боли. Уходя, речь оставляет меня в великой сладости. Но я закрываюсь и не могу произнести ни единого слова. В это время меня то и дело донимает ужасная скорбь, которую в Своей благостыне мне даровал Бог как подлинное, исполненное любви свидетельство Своих страстей[734]. Это — громкие крики и вопли, бывающие у меня. Едва я слышу, что упоминаются священные страсти моего возлюбленного Господа, то не могу вычитывать даже дневные часы, как их читают в хоре. Мне нужно читать другие антифоны, чем те, что читаются там. При чтении приходится многое изменять, чтобы суметь это вынести и дослушать. Мне показалось, что я не смогу исповедоваться[735]. Но в среду Бог объял меня могучей благодатью, и мне было дано, чтобы я могла и исповедоваться, и молиться. Три следующих дня я не могу вычитать заутрени, но вынуждена читать что-то иное, ибо не умею ни читать, ни слушать заутрени, приходящейся на эту пору. В пятницу во время службы я осталась в светелке одна, и Бог наделил меня великой благодатью и сокровенным желанием — просить и молиться в Его святых делах любви. Особо же Он дал мне желание просить об одной душе, почившей год назад и имевшей во мне великое утешение в своих предсмертных скорбях[736]. Бог сообщил мне, что она в тот же день оказалась в раю, дожидается там воскресенья до Пасхи, а затем отправится в вечную радость. Когда впоследствии я хотела за нее молиться, мне давалось, что я не могла произнести ничего другого, кроме как: «Я, Господи, знаю, что она в вечной радости».

В праздник [Пасхи] мне было дано, что я не могла слышать «Credo in unum»[737][738] и ушла с мессы, когда его запели. То же случилось со мной, когда читалось Евангелие о священных страстях. Еще я не могу выносить, если кто-нибудь называет по имени одного из тех, кто был виновен в страданиях Господа моего. Ибо звучание ненавистных имен причиняет мне большую скорбь, чем всё остальное, за исключением разве что великих страстей Господа моего Иисуса Христа. Из этого праздника я также увлекла с собой уловленное и связанное молчание, длившееся целый год напролет, — оно начиналось всякую неделю во вторник, с вечерни, и продолжалось до первого часа следующего дня, а затем открывалось с вечерни в четверг и длилось до часа первого пятницы.

Так дожила я опять до дня святого Николая[739]. И молчание опять было отнято великой благодатью. В следующие посты мне давалась во вторник после Белого воскресенья[740] самая бурная радость, а в ней меня посещал оглушительный смех, какового я не могла избежать. Из-за смеха я должна была покидать хор и не могла ничего делать. В этой-то радости мне было открыто, что она означает для меня [грядущую] скорбь. Так оно и случилось.

Ночью у меня началось молчание, уловленное и связанное, вместе с тяжелой болезнью и горьким страданием внутри и вовне. Молчание начиналось всякий день после полудня и длилось до утра, прекращаясь после первого часа. Только тогда я читала заутреню. В этот пост я не могла ходить ни на мессу, ни куда-то еще, ибо меня едва могли довести до постели. Там было окно, которое выглядывало на алтарь, и я всякий день видела нашего Господа. Весь пост я пребывала в тяжком страдании. Особенно когда у меня начиналось молчание, о котором написано выше, я совершенно закрывалась внутри и наполнялась лишь тем, что обуревало меня и что мне было неведомо. Потом, во время трапезы, я едва могла вкушать телесную пищу, да и то с немалым трудом. Я чем-то запираюсь внутри, что от меня самой остается сокрытым и о чем я не могу написать. Но Господу моему, несомненно, известно, что, какую бы боль ни переживала телесно, в сердце своем я неизменно чувствую радость о дивных деяниях нашего Господа, в которую никто не может поверить и каковую не может никто ощутить, разве что тот, кто сам ее испытал.

В Своем милосердии Бог даровал мне, что, как бы мало я ни принимала телесной пищи и как бы много ни имела страданий и тягот, за шесть лет я ни на день не прерывала поста, установленного нашим Орденом и христианством. К тому же я больна, да так сильно, что от меня ожидают [исхода] души. Но у меня помощь Божья на то, чтобы это осилить, хоть я и сама не ведаю как. Так для меня прошел весь этот пост. Когда настали последние четырнадцать дней, страдание у меня увеличилось. И дни эти я провела точно так же, как четырнадцать дней в прошлом году перед Пасхой (я писала об этом), с тою лишь разницей, что страдания мои участились. Так всё мое время было заполнено неведомо чем.

Когда настала Пасха, я встретила ее приход с великою радостью о воскресении нашего Господа. Отправилась на заутреню в хор, желая прочитать мой Paternoster. Едва я хотела начать его, как растеряла все прошения и не сумела произнести ни единого слова, а потом собралась было, да так ничего не сказала, но только сидела и молчала.

У меня еще оставалась надежда, что мне станет полегче, если я приму нашего Господа, и я приняла Его до первого часа и сидела в молчании, ведь в присутствии нашего Господа было мне хорошо. На мессе же Бог даровал мне, что я смогла читать молитвы с великой и сладостной благодатью, да притом такие, какие только хотела, за исключением Paternoster. Я испытала величайшую скорбь из-за них, утраченных мной. Смерть была бы мне гораздо милее, ибо я не знала, как мне проводить время ночами и днями. Я разразилась обильными слезами и безудержным плачем. Особенно когда надвигалась ночь и я вспоминала, что не могу читать мои Paternoster, то мной овладевали великое горе и скорбь вместе с усердным рыданием. Впрочем, истине моей Иисусу Христу, несомненно, известно, что я покоряюсь в добровольном послушании всему, что Он творит со мной по Своей любезнейшей воле.

Уразумев, что не сумею вычитывать мои Paternoster, я обратилась к прочим молитвам и прочла пятьдесят «Paternoster»[741] всем Его святым страстям, запечатлела и затворила себя в них. Произнесла пятьдесят «Paternoster» Его воистину святой жизни и поместила в нее все мои неведомые пути...[742] И, несомненно, известно моей живой истине Иисусу Христу: мое усердное желание заключается в том, чтобы посвятить всё мое время, все дни моего жития христианским трудам и жить в истине ради единого Бога. И в этом меня должен наставить сладчайший Учитель, из Его же любящего сердца проистекло всякое искусство и ведение.

С молитвой и в страдании дожила я до воскресенья по Пасхе. Ночью мне было явлено присутствие нашего Господа — с великой сладостью и воистину чудными делами Божией благодати. Вернулась и речь, о которой я раньше нередко писала. Когда же после заутрени явилась я в хор, мне были возвращены мои Paternoster. Но они выходили у меня какими-то смутными и чуждыми мне. Я не припоминала всех увещаний, не ощущала желания, какое у меня было прежде. Так всё оставалось до Вознесения нашего Господа, да и не отступило до Троицы[743]. В это время я была настолько слаба телом, что зачастую думала, что помру. Однако в день Вознесения слабость у меня немного уменьшилась. А потом, уж на Троицу, Paternoster были мне полностью возвращены — с увещаниями, пожеланиями и сладостной благодатью, и я ходила в хор вместе с конвентом. Когда в понедельник по Троице я стояла в хоре и мы воспели «Veni creator»[744][745], мне послышались столь сладостные голоса, певшие на тот же самый мотив, что не умею о том написать. Я прониклась насквозь присутствием Божией благодати, и в ней мне было дано, что то были ангелы Господа нашего. Праздник я провела с великою благодатью.

После же праздника мне было дано связанное молчание, о котором писала я прежде. И как со мною было в прошлом году по вторникам и по четвергам, ровно так со мною стало теперь по четвергам и по пятницам, даже до третьего дня после дня святого Мартина[746]. И тогда мне было сказано Богом в изобилии благодати: «Ты — истины восприемница, Моей сладостной благодати — стяжательница, Моей божественной радости — испытательница и любви Моей — любительница. Я же — Супруг души твоей и жажду им быть ради славы Моей. В тебе имею Мое любезное дело, оно для Меня — сладостная игра[747]. Твоя любовь принуждает Меня, чтобы Я дал Себя обрести, да так, чтобы душе сего было достаточно, а тело сего не захотело терпеть. Твое сладостное желание обретает Меня. Твоя сокровенная жажда заставляет Меня. Твоя горячая любовь связует Меня. Твоя чистая истина держит Меня. Твоя бурная любовь соблюдает Меня. Желаю тебя радостно воспринять и любовно обнять, увлекая в едино-Единое, коим являюсь. Этого не чрезмерно для Моей благостыни. Хочу дать тебе поцелуй любви. Он — для души твоей радование, сладостное, сокровенное касание и любовное совокупление». Item: «Из вышнего Божества проистекает милосердие, из нежного человечества Иисуса Христа проистекает благостыня, а из милостивых деяний Духа Святого проистекает любовь. Любовь дарует мир, от мира же является благодать, от благодати — хотение, от хотения — страстное устремление, от устремления — деяние, от деяния — плод, а от плода — вечная жизнь»[748].

Item. Последующие посты я начинала с намерением каждый день отмечать Страстную пятницу прошениями и воссозданием в памяти всей Его святой жизни. Все дни напролет у меня была радость и присутствие божественной благодати, словно это в действительности и был тот самый день. Я так поступала из-за того, что никак не могла отметить Страстную пятницу, ибо Господу моему, несомненно, известно, что установления христианства я чту и люблю. В воскресенье мною опять-таки овладевало скованное молчание, с обновленной и особенной силой. В прочее время воскресенья у меня проходили легко.

Случилось также, что многие из наших сестер задумали принять вкупе со мной нашего Господа, и было сие в воскресенье. А я была крепко-накрепко скована молчанием. Когда пришло время и они, как думалось мне, Его принимали, мной овладела томительная тоска по телу нашего Господа, ибо и я Его захотела принять. Но тут явилась подмога моя, Иисус Христос, и подал мне освобождающее, радостное облегчение, и я не чувствовала ничего, кроме Его сладостной благодати. Весело поднявшись, я отправилась в хор. Когда пришла, сестры уже Его приняли, но капеллан находился всё еще в хоре и дал мне нашего Господа. Едва я Его приняла, молчание вернулось ко мне с прежнею силой.

Во всё время поста я оставалась связанной и уловленной подлинной благостью Божией. Когда до Пасхи оставалось четырнадцать дней, я снова слегла и провела все дни точно так же, как два предыдущих поста, о которых писала прежде: с речью, связанным молчанием и криками. Я не могла молиться и читать дневные часы [последних] трех дней. Однако на последней неделе во вторник молитва ко мне возвратилась. Я могла молиться, как только хотела. После Пасхи я сильно болела, а в пятницу после нее опять явилось молчание. Оно меня столь крепко сковало, что продолжалось в субботу. Всю неделю на Троицу мне, со сладостной благодатью нашего Господа, было совсем хорошо. После нее молчание вновь укрепилось, и я нередко имела его по целым неделям, исключая разве что воскресенья. Но обычно я имела его по пятницам и субботам. В octava assumptione[749] Владычицы нашей[750] мне стало опять хорошо, я чувствовала великую благодать и сладостность.

В это самое время как-то раз в воскресенье я пожелала принять нашего Господа. Когда задумала начать мои Paternoster, не смогла их читать. И мне явилась речь с самой сильной благодатью. Сестры собрались было навестить меня. Я же затворилась, как обычно делаю это. Но сестры отворили замок и вошли ко мне. Едва речь миновала, пришел капеллан. Он принес мне нашего Господа, дабы я приняла Его, сидя в стуле, и я Его приняла с немалою благодатью.

А еще в этот год мне было даровано вот что. Если мне хотелось сказать и выучить что-нибудь, где имелось упоминание о делах любви нашего Господа, даже если я не успела об этом изречь ни единого слова, то всё мое сердце охватывалось столь сильною болью, что я была вынуждена нагибаться на него, не будучи долгое время в силах ничего вымолвить. И сие случается со мной довольно часто. И вот что еще: если я говорю что-нибудь о Господе нашем, то внутри так затрагиваюсь благодатию Божьей, что мне приходится умолкать, и я не могу проронить ни единого слова. Господу моему, несомненно, известно, что для меня невыносимо выслушивать и произносить какие-то речи и что если я позволю увлечь себя празднословием, то испытаю потом недовольство и немалое сожаление.

В этом же году мой любезный Господь послал мне Своего возлюбленного друга вместе с великой, мощной радостью и особенно обильной благодатью. Ее я испытывала, когда он давал мне священное тело нашего Господа. Он давал мне Его дважды, когда я пребывала в связанном молчании. Своей сладостной благодатью Бог изнутри меня приуготовил к тому, чтобы я приняла Его безо всяких помех и в божественной радости. Дав мне нашего Господа на святого Дионисия[751], друг простился со мной. В этот день я восприняла особо великую благодать. А когда возвратилась в себя, он уходил. Я же пожелала ему, чтобы Бог никогда не разлучался с его душой и его сердцем.

Затем молчание во мне увеличилось. Начиная молчать во вторник, ближе к вечерне, я проводила в молчании всю ночь напролет до первого часа. Так проходила каждая неделя до воскресения, а в конце [молчание продолжалось] до четырнадцати дней. И тогда меня скрутило, да так крепко, что я уж подумала: либо сие оставит меня, либо мне не протянуть четырнадцать дней. Сладчайший и искуснейший вязальщик Иисус Христос связал меня в те дни с такой силой, что у меня распухли руки и на них проступили трупные пятна. В те же четырнадцать дней ко мне вернулась речь. Наступил день святого Мартина[752]. И когда во время заутрени я лежала в постели, речь исчезла в великой радости, ведь всякий Адвент я проводила в обильной и могучей благодати.

В те самые годы, о которых я написала, мои Paternoster день ото дня увеличивались, а прошения мои умножались[753]. Да и благодать нашего Господа и присутствие Божие в них мощно у меня возрастало. Что мне хотелось узнать от Божией верности, на то при чтении Paternoster мне истиной Божией давался ответ. Особо в сомнении, сделать или оставить то или другое и явит ли Он в этом Свою благодать, мне приходит ответ: «Сколь мало может разделиться Мое Божество с Моим человечеством, столь мало Я могу разделиться с тобой в этом или в чем-либо другом». Мне также дается, что, о чем бы я ни захотела молиться, о том молиться у меня не выходит... Чудесным образом подается и то, что у меня возникают такие желания, какие прежде даже не приходили на ум. Но в сладости благодати, которую я чувствую, мне позволено уразуметь, что такова воля Божья. Я испытываю самую сильную, самую сладкую, доселе мне вовсе не ведомую благодать, когда вычитываю мои Paternoster и произношу пожелания, так что не могу о том написать. И ни одно сердце не может этого уразуметь, если только само не испытало сего. Меж тем мне в сердце приходит любовь, да такая, что от одного Paternoster к другому меня наполняет всё более сладкое наслаждение, а прошения моего Paternoster становятся настолько сильны, что при всяком из них я готова от чистого сердца отдать всю мою жизнь ради любви, которую Он нам во всём этом явил.

Но особенно сладостный дар Бог мне сообщил в любви любезнейшего ученика Своего, моего господина святого Иоанна. Едва я дохожу до напоминания о том, как господин мой святой Иоанн покоится на сладком сердце Господа моего Иисуса Христа[754], меня касается столь сладостная благодать, что я толком не могу вымолвить слова. Ну, а когда дохожу до упоминания о сладостном питии, какое сей пил и сосал из сладких грудей Иисуса Христа, то снова не умею вымолвить ни единого слова, сижу в радости и в томлении и охотно бы померла от любви. А если желаю, чтобы сие питие мне было дано вместе с ним, как он его воспринял, то опять умиляюсь, и мне требуется немножечко посидеть. Сие мне было дано в прошлом году, во время Адвента.

Ныне это усилилось. Когда я подхожу к тем же самым увещаниям и пожеланиям, то не могу [также] как следует вымолвить слова. Но они трогают меня глубже, и я сижу дольше. Мне сообщается сладостное, сокровенное наслаждение в Боге и столь мощное постижение истины, что когда открываются самые сокровенные вещи, коих я не желала, да и не могла пожелать, то я постигаю их в обилии благодати. И благодать эту никто не может мне дать, кроме единого Бога. Во мне возжигается пламя подлинно христианской веры, так что мне становятся понятны все вещи, каковые обретаются при Боге и истекают из Бога. Впрочем, вся моя сила и всё, на что я способна, — в Его любезнейшем человечестве, Его подлинном житии, а равно в Его сугубом священном страдании. И всё мое стремление жить и умереть — в этом, а больше нигде.

В моих прошениях я часто чувствую настолько крепкую и мощную благодать, что мне начинает казаться: я не сумею перейти от одного прошения к следующему, оставшись при этом в живых. Сердца моего достигают всею благодатною силой самые сладостные удары и сладчайшие прикосновения. Мне кажется, что из-за Его необузданной любви сердце мое вот-вот разорвется и растечется из-за Его сладостной благодати. И тогда-то Он поступает как опытный и искушенный любовник[755] и отымает у меня необузданность, чтобы слабое человечество могло это вынести. Временами со мною случается, что если я по неведению опасаюсь за мой человеческий разум, то до меня, как и прежде, доносится ответ: «Я — не похититель разума, Я — просветитель разума».

В моих прошениях мне дано знать о верном, неложном проповеднике нашего Господа, для которого я во всякое время желаю, чтобы Бог имел о нем отеческое попечение:[756] «Он есть истинная радость святого Моего Божества и надежный последователь святого Моего человечества — да насладится Мной[757] с херувимами и да созерцает Меня с серафимами». Item: «Я дарую ему Мое нежное человечество против всякой естественной грубости, Мою чистую, ясную жизнь против всех темных помыслов, коих не касалась Моя божественная благодать, и Мою пламенную любовь, коей всколыхнется посредством него всякое сердце, не знающее вероломства. Дарую для укрепления чистую истину, каковая его обучит пути, которым Меня из любви влечет и тянет к нему и на котором ему подобает исполнить Мою вечную славу. Завлеку его в дикое Единое Моего священного Божества, в каковом он себя самого из любви утратит во Мне; погружу его в священное зерцало святого Моего Божества, в каковом он ясно увидит Мою божественную славу, во образ, из какового пречисто истекла душа его; исполню на нем, что начертано: уничиженные да возвысятся[758], ибо Меня влечет и тянет к нему по причине его великого смирения». Item: «В чистой истине обретают Меня, пламенной любовью связуют Меня, усердным желанием принуждают Меня, в подлинной чистоте сохраняют Меня»[759].

Item nota:[760] «Меня томит и одолевает желание быть там, где меня не знает никто, кроме одного только Бога. Если бы на то была Божия воля, то и я охотно положила бы свою волю на это. Но я бы хотела, чтобы этого не знал ни один человек, исключая моего духовника, и чтобы, когда я умру, мне оставаться с нашим конвентом. Ибо Господу моему, несомненно, известно, что я охотно бываю среди сестер до тех пор, пока они мне не мешают. При этом я не помышляю ни о чем ином, как только об отрешенности[761] от всего и о том еще, чтобы Его любезнейшая воля исполнилась на мне ради Его вечной славы. Велико мое желание — пребывать возле Него в вечной радости. Но сей день всё еще не приходит! Будь на то воля Божья и будь в этом слава Его, то я охотно бы умерла». Затем мне снова дается: «Если бы мне предстояло прожить тысячу лет по воле Божией и ради Его вящей славы, я бы охотно исполнила то, что Он в этом мне уготовал».

Как-то раз стояла я перед распятием в хоре, и мне ужасно захотелось, чтобы Он забрал меня к Себе. Но мне было в ответ: «Не могу по твоей усердной молитве оставить того, что задумал сотворить с тобой по [Моей] великой любви».

Item как-то раз в святую ночь Рождества в меня была влита столь мощная, сладостная благодать, что она прошла у меня через все мои члены. И мне было открыто, что сие — то самое время, когда родился Господь наш.

Item другой раз я просила у нашей милой Владычицы, чтобы она мне помогла — дабы на мне запечатлелись пять знаков любви с тем ощущением, с каким они были запечатлены на великом господине святом Франциске[762]. Еще в сей день я молила ее, чтобы она помогла мне узнать, что за божественная радость была [у нее] с ее милым Младенцем. И тогда мне было ею весьма учтиво отвечено: «Ты просишь у меня о диковинном. Я даже не знаю, как мне с тобой поступить». Ответ сей я приняла со сладкой благодатью и немалою радостью.

Я много писала о благодати и благе, каковое сотворил со мной Бог; но что я оставила, и как ради Его любви поступала, и как жила, помышляя лишь о Его благодати, сие хочется мне приписать сокровенной Его благостыне. Ибо, воистину, признаю: я никогда не жила в соответствии с Его божественной благодатью, как по справедливости была бы должна, и в том, что я многого удостоилась, стоит видеть лишь Его великое милосердие. И вот что Он подал мне в Своей благостыне: я могу оставить все вещи, каковые желанны моему телу и могут быть для него вожделенны, в еде ли или в питье, во сне либо в другом удобстве для плоти, и всё ради любви. Я нередко просыпалась от сна, стоило мне только подумать, что больше уж не осталось времени здесь, в этой юдоли печалей. Пробуждало меня и великое желание послужить Богу, пока на то имеется время. Часто меня также подбадривала и Его благостыня: «Подымайся, еще ныне Я дам тебе особую благодать», иногда же: «Вставай, Я дам тебе то, чего не видело око, не слышало ухо и что не всходило на сердце человеку»[763]. Всё сие с любовью сообщается мне сладостным именем Иисуса Христа. И вот что лишило меня удовольствия от еды и питья: великая радость и изрядная сладость, какую я ощущаю от Бога и какую жду от Него в христианской любви — вечно вместе с Ним наслаждаться в Его божественном свете. Всё это позволяет мне уяснить истинная христианская вера. Она сообщается в истинном свете, светящем мне ради распознания истины Божией, влекущем меня в Божью любовь и хранящем меня в Его любезнейшей воле... Вот в чем вся моя сила и всё, на что я только способна: дражайшее человечество Господа нашего Иисуса Христа, Его нелживое житие, Его священные и достойные умиления страсти, отвратившие меня от всяких суетных украшений, сделавшие так, что я не могу их выносить ни у кого из людей. Думаю, что нас ничто не может украсить пред Богом, разве что благой нрав, совершенство добродетели да непорочная жизнь. Но неопрятности в облачении, еде либо питье, сего — моему Господу ведомо — я не могу выносить. Особая же радость и наслаждение у меня оттого, что ради моего возлюбленного Иисуса Христа я оставила все удовольствия, которые может дать этот мир, и прожила целых XXX лет без того, чтобы пригубить вина и принять омовение. В эти самые XXX лет моего тела и моей головы ни разу не касались ни вода, ни щёлок. Благодаря помощи Божией я от этого никогда не испытывала неудобства. Я также воздерживалась от рыбы и мяса. Особенное же удовольствие получала от фруктов разного рода. Но в сугубой радости мне было дано: «Да оставлю сие ради Возлюбленного моего!» Всё, что есть сладкого, — у меня было желание отказаться от этого, ради той сладости, какой я наслаждалась от Бога. А еще было желание лежать [в постели], сообразуясь с правилами нашего Ордена. Случилось же так, что мне по болезни сёстры подложили подушку. Когда после этого я принялась читать мой Paternoster, мной овладела тяжелая скорбь, а в скорби я различила словеса нашего Господа: «Пристало ль супружнице Иисуса Христа возлежать на пере? Будь она при смерти, ей не подобает обретаться на перьях». Тогда я поклялась на любящем сердце Христовом, что ни за что бы не совершила сего, если бы не понуждалась к сему повелением начальствующих надо мной.

Я пожелала от всего сердца, чтобы пречистая истина Господь мой Иисус Христос был совершителем, помощником и наставником всего моего жития. Мне прочитали о том, как долго Господь наш пребывал на земле. Это составило XII тысяч IIII сотни и еще XII дней. Меня посетило сокровенное желание читать всякий день по одному Paternoster подлинной жизни Христовой — за себя и за тех, для кого я хочу, как для себя самой, чтобы нам через посредство Его подлинной жизни простилось всё то, когда мы, по правде сказать, жили, не сообразуясь с нашей христианской и духовною жизнью. И на каждые пятьдесят Paternoster я повторяю молитву «Anima Christi sanctifica me»[764][765], прося у Его священных страстей такой силы, в какой мы сумели бы противостоять всякому злу в помыслах, в словах и делах, желая Его крепкой помощи, с каковой мы жили бы для чистой истины[766], а истина жила в нас. У меня есть также внутреннее желание записывать все прошения[767], какие мне даны — мощно и несомненно — верностью Божией. Прошения же начинаются так: «Молю тебя, всеблагое и желанное человечество Иисуса Христа, от силы Твоих священных страстей, в любви Твоей священной кончины, из мощи святых Твоих таинств, из Твоего священного, сладкого имени, из Твоей чистой и подлинной жизни, даруй нам чистое, неложное, смиренное житие и кончину в любви».

Item долгое время я предавалась любовному размышлению над шестью предметами[768] и почитала их особенным образом, ибо и Бог нам Себя в них сообщил особенным образом. Первый: как Он спустился на землю с небес, в утробу к нашей Владычице и прожил в ней XL недель. Другой: как Он родился естественным способом и тем самым с нами воистину породнился, а затем из любви к нам прожил на земле XXX лет и три года жизнью без лжи. Третий: как любовь Его к нам побудила Его к принятию святого креста и ко всякому делу любви. Четвертый: как Он нам Себя сообщил и как сообщает Себя каждый день в святом Таинстве. Пятый: как Он Себя по Своей божественной охоте давал всем чистым, светлым сердцам и продолжает давать. Шестой — любовь, в ней же Он действовал и всякий день еще действует во всех людях, сообразуясь со Своей благостыней, приязнью и милосердием, и никого не исключает из них, как Он то часто являл и ежедневно являет.

Item у меня есть также обыкновение обращаться, прежде чем я отправляюсь к столу, к телу нашего Господа с такими словами: «Умоляю Тебя, Господи мой, насыть меня дарами Твоей сладостной благодати, укрепи меня Твоей чистой любовью, охвати меня бездонным Твоим милосердием и окружи меня Твоей сплошной истиной, каковая бы в нас сохранила всю Твою благодать, дабы она в нас всегда умножалась и не умалялась никогда до вечной жизни».

Item мне также дарована тремя вещами великая сила и помощь с благодатной верой в непреложную истину Божию. Во-первых, у меня имелись склонность и изрядная приязнь к [несчастным] душам. Это делает меня восприимчивой для Бога и вечной жизни. Я часто хотела, чтобы сие испытали все люди — для того, чтобы [несчастные] души получили тем самым больше помощи от людей, ибо сии положили начало всякому благу, какое со мной сотворил Бог.

Еще же, вся моя жизнь, моя способность и вся моя сила, которая дана мне из любовных прошений и из радостных деяний любви Господа моего Иисуса Христа, [дана] с великими и мощными дарованиями и столь сладостной благодатью, что я сего из-за ее таинственности и величия не могу выразить словом, ни устным, ни письменным, ибо это превосходит мое человеческое разумение. И я хочу от всего сердца, чтобы все люди положили и погрузили в сие свое желание, устремление и всю свою способность[769].

В-третьих, прекрепкая сила досточтимых страстей моего любезного Господа благостно втянула меня в сокровенное наслаждение и в сладкую истому по священному телу нашего Господа, Каковой воспринимается мной со сладостной благодатью, в христианской любви и силе Своего подлинного присутствия.

Item однажды я была ввергнута в великую скорбь моего каждодневного беспокойства. Тогда мне было дано прочитать с великой охотой среди моих прошений пять «Miserere»[770][771] пяти знакам любви и к каждому «Miserere» еще «Anima Christi sanctifica me». Я начала сие так: «Господи, в Твоей вышней любви, Твоем великом и сладостном милосердии, каковым оно некогда истекло из Твоего вечного Божества с небес на землю, вверяю Тебе сохранить в чистоте наши души, в ясности наши сердца, подлинном целомудрии нашу жизнь, а равно незапятнанной истину всех наших желаний и помыслов и всю нашу жизнь. Да подготовит, Иисусе Христе, Твое бездонное милосердие и да понудит Твоя совершенная любовь нас к тому, чтобы нам жить в истине согласно Твоей любезнейшей воле. Умоляю Тебя, Господи мой, чтобы Ты в Твоих священных страстях простил нам всё, что мы сотворили недоброго помыслами и словами, делами и всяким небрежением в жизни. И да сообщится нам из них сила, ею же мы превозможем в возрастании Твоей сердечной любви всякое зло, исходящее от людей. А еще я жажду того, чтобы изнутри силы Твоих пяти святых ран была нам дана чистая истина, дабы ей быть в нас отпечатанной и нам в нее втянутыми, чтобы она жила в нас, а мы в ней». Моему Господу, конечно, известно, что для меня нет ничего желанней и веселей, чем записывать увещания и просьбы моего Paternoster. И это по причине великой благодати, каковую я в нем обрела и почувствовала.

Item подлинный друг Божий, которого дал мне на всю жизнь ради утешения Бог, меня попросил, чтобы я ему писала о том, что посылает мне Бог[772]. Я хотела, чтобы он сам стал писцом, однако так быть не могло. Но он настоял, чтобы я начинала и писала ему, что Бог мне подает. Сие было мне нелегко, я начала без охоты. И когда хотела уже приступать, то испытала ужас и страх. Но я призвала милосердную помощь от Бога и Его возлюбленного писца, моего господина святого Иоанна, чтобы он помогал писать мне из истины, каковой напитался из сладкого сердца Иисуса Христа. Начала я во время Адвента, перед приходом нашего любезного Господа Иисуса Христа, когда Его благодать сообщается мне обильней, чем в течение целого года. Моим стремлением и желанием было осуществить дражайшую волю Бога, и явить Его славу, и быть послушной тому, кто меня об этом попросил во славу Божью. Мой верный помощник Иисус Христос был мне в этом крепкой поддержкой. Сей обещал сотворить со мной всякое благо, сказав, что не хочет, чтобы я Ему в том отказала, а в качестве подтверждения [сказанному] объявил, что в святое время Его Рождества даст мне больше благодати, чем прежде. Истина Иисус Христос исполнил это на мне и даровал великую благодать многими способами, особенно же в Своих святых деяниях любви — с [различными] дарами сладостной благодати[773], из-за случившегося в это время Рождества, и с одной приятнейшей благодатью, истекающей из сладчайшего имени Иисуса Христа.

У меня была благодать, чтобы в день моего господина святого Иоанна[774] снова принять Господа нашего. Так я и сделала, сподобившись великой благодати от присутствия нашего Господа. В праздник Младенцев[775] я также сподобилась перед вечерней самой сладостной благодати и в ней читала мои Paternoster — о которых писала прежде — подлинной жизни Иисуса Христа. Тогда-то у меня появилась привычка повторять при каждом Paternoster:

Едва я собралась произнести «Jhesu, via», меня крепко хватануло благодатью — да еще с такой силой, что ко мне пришла речь с присутствием Божиим, как о том писала я прежде. В нем мне был явлен зримый свет. Сей проник в меня с непомерной сладостностью, излился во все мои члены и охватил меня, да так сильно, что я долго не могла шевельнуться. Если бы в течение дня мне нужно было бы говорить, то я не смогла бы изречь ни единого слова. На ночь мне пришлось улечься без вечерни и вечерней молитвы. Их я прочитала только во время заутрени. Вот так-то неложные обетования нашего Господа были на мне с такой любовью исполнены, что я и впредь предавалась бы Его истине с наслаждением и с вожделением — всем Его дарованиям, как ведомым, так и неведомым, поскольку признаю за Ним истину и приняла сию истину из Него. Мне приносит сладкое утешение, что лишь Он — искусник и пособник во всей моей жизни. И я жажду от живой истины Иисуса Христа, чтобы Он мне помог. Как позволил тут Себя воспринять в присутствии сладкой Своей благодати[778], как сообщил истинное доверие к Себе и в нем снабдил меня любезной христианскою верой — так мне позволил и там насладиться Собою из Его божественной ясности и чтобы тогда божественной истиной была восхвалена вся моя жизнь. Ибо без этой хвалы всякая хвала остается без силы, покуда мы не восприимем истинного удостоверения от вечного Божия слова.

Итак, я понуждаюсь [к писанию] волей, повелением и неложными обетованиями Бога, данными мне. Он хочет умножить во мне Свою благодать тут и там во всей благодати, в которой мне Себя подавал[779]. А я всё откладывала, так как не умела о том написать. Потом, когда уже дошла до середины книжки, меня обуяла величайшая радость о детстве нашего Господа вкупе с самой сладостной благодатью. Да и жажда Его святых дел любви была мне тоже дана, причем с особою силой. Я была милостиво понуждаема Его любовью и Его присутствием <...> об этом поведать. Но в благодати меня охватили робость и страх. И тогда из-за того, что я была в робости, мне был ответ от моего Бога и Господа: «Матерь Моя, она была незапятнанной и чистейшею Девой, и у тебя не будет в том недостатка, ибо всю свою чистоту ты восприняла изо всех Моих страстей». В себе самой я сказала, что нет никого, кто был бы более достойным, чем Его нежная Матерь. И мне было отвечено моим возлюбленным Господом: «Творящий волю Отца Моего, тот Мне Мать и Отец»[780].

У меня есть фигурка Младенца-Господа нашего в колыбели[781]. И я бываю столь сильно понуждаема моим Господом — с сильнейшей сладостью, радостью, любовью, а также Его благостной просьбой, когда мне моим Господом говорится: «Если Меня не будешь сосать, то Я у тебя Себя отыму, и ты пылко восхочешь Меня», — что я беру фигурку из колыбели, возлагаю ее с изрядным весельем и с наслаждением на мое обнаженное сердце и чувствую могучую благодать от присутствия Божия, и меня берет удивление, как это наша любезная возлюбленная Госпожа могла выносить постоянное присутствие Бога. Тогда-то мне дается ответ неложными словами ангела Гавриила: «Spiritus Sanctus supervenit in te...»[782][783] Но мое удовольствие и блаженство — в сосании: в том, что я очищаюсь из Его чистого человечества и возжигаюсь из Него Его жаркой любовью, проливаюсь насквозь Его присутствием и Его сладкою благодатью, что тем самым увлекаюсь в истинное наслаждение Его божественной сущности, вместе со всеми любящими душами, жившими в истине.

С тех пор, как начала писать книжку, я испытываю сильное влечение к детству нашего Господа, особенно к тому, о чем написала, и к Его сладчайшему обрезанию, чтобы мне из него упиваться Его святой кровью, она же изобилует силой и воскипает любовью. Я обретаюсь в столь страстном желании, что охотно отдала бы за то свою жизнь. Это желание донимает меня денно и нощно, так что ночью я часто не могу уснуть из-за подлинно божественного желания и томления, каковое испытываю в хоре по присутствию божественной благодати, подающейся мне.

Тогда же у меня появилась привычка, что когда я собираюсь приняться за чтение моих Paternoster, то крепкой любовью с силой вынуждаюсь к тому, чтобы прижать Его к своему сердцу. Мне сообщается столь мощная благодать и сладость, что я не способна взирать ни на что, кроме Него, и пребываю в сладкой истоме до тех пор, пока не достигну того места, где открываются любезные страсти Господа моего. От детства и до священных страданий моего любезного Господа радость и благодать у меня изменяются, и мне дается, чтобы во всяком страдании предать себя Богу, да еще с такой сильной и любящей радостью, чтобы тотчас оставить при Нем [всю] мою жизнь[784].

У меня имеется большое распятие, и я понуждалась великой любовью и присутствием Божьим к тому, чтобы брать сей самый крест, прижимать к моему обнаженному сердцу и вдавливать его изо всех моих сил, какие только имею. От радости и сладостной благодати, которые посещают меня, я никогда не чувствую боли и надавливаю его с такой силой, что у меня на сердце и на теле проступают смертельные пятна. И тогда мой Господь мне часто нашептывает милостиво и любовно: «Береги себя, позволь быть нам вместе и по-другому. Желаю сего от тебя из страстной любви». Но сокровенная жажда и радость бывают во мне настолько велики и сильны, а распятие так крепко прижато, что если бы я даже хотела, то не сумела бы его от себя оторвать до тех пор, пока присутствие Бога одолевает меня столь сильной и сладкою благодатью. В день, когда я принимаю нашего Господа, мне изнутри, с пылкой христианской любовью сообщается Его подлинное присутствие. Сие присутствие я обретаю в моей душе просто и без посредничества благодаря любви, принудившей мою душу [к принятию нашего Господа]. И мне известно, что я имею в себе живительную силу Бога, Его священную кровь и плоть. В этот день я предоставляю Ему действовать в себе, и Он поступает со мной по любви и по Своему милосердию. Я же испытываю удовольствие, когда воочию представляю себе, как во мне перевоплощается таинство.

Item однажды ночью я лежала [в постели] и, едва зазвонили к заутрене, была уловлена обычным молчанием, так что я думала, что не сумею подняться. И мне было сказано моим возлюбленным Господом: «Подымайся и ступай ко Мне в хор, и Я сотворю тебе такое же благо, какое творил в прежнее время». Я встала с большой радостью, прочитала заутреню и отправилась в хор. Мною овладела огромная радость о младенчестве нашего Господа. Я взяла Его младенческий образ, прижала изо всех моих сил к моему обнаженному сердцу и почувствовала при этом человеческое прикосновение Его уст к нему. Меня пронзил столь великий божественный ужас, что я сидела довольно долгое время, не будучи в силах чего-либо сделать. Ужас был у меня отнят великою радостью и благодатью, и я сумела довести мою молитву до конца. Господу моему, чистой истине, несомненно, известно, что ни при каком даровании, бывшем мне от Бога в прежние времена, я никогда не испытывала столь сильного страха: был ли то воистину Он или то было [всего лишь] великое устремление к Господу моему? И мне было в ответ от верности, не знающей лжи, Господа моего: «Сколь подлинно Я соединился с тобою в Моем священном страдании и в святом Моем таинстве, столь же подлинны Мои дарования, коими Я захотел тебя наделить из приязни к тебе». У меня не хватило мужества сказать о том хотя бы одному человеку, разве что другу нашего Господа, он же был мне дарован Богом. Вскоре после этого ко мне пришла одна из сестер, которая предана мне и записала для меня [всё] это[785]. Сия мне сказала: «Нынешней ночью во сне я дала тебе твоего Младенца. Младенец был живым. Ты весьма охотно приняла Его у меня, положила себе на самое сердце и вздумала Его покормить, чем удивила меня, ибо, будучи скромной, ты совсем не стыдилась». Я услышала с нескрываемой радостью то, что сестра рассказала о сне, и подумала, что он был послан [и передан] мне по Божией воле, и, обретя дерзновение и радость, решилась всё ей открыть и записать, что лежало тяжестью у меня на душе.

В день святого Стефана[786] подал мне мой Господь чудный дар, для меня вожделенный. Из Вены мне был послан прелестный образ. На нем был изображен Иисус в колыбели, Ему прислуживали четыре ангела из золота. Этого Младенца я видела как-то раз ночью во сне, весело и весьма живо играющим в колыбели. Я спросила Его: «Почему Ты не ведешь Себя паинькой, не дашь мне поспать, я ведь достаточно Тебе помолилась?» А Младенец сказал: «Не желаю дать тебе спать, забери Меня к себе». Я взяла Его, полная томления и радости, из яслей и поставила себе на колени. Какой Он был миленький! Я сказала Ему: «Поцелуй меня, и тогда я забуду, что Ты у меня отнял покой». Тут Он прильнул ко мне, обнял меня Своими ручонками и принялся меня целовать. А мне захотелось у Него кое-что разузнать касательно святого обрезания. Но Он мне ничего не открыл. От оного видения получила я великую благодать и сладость.

Моя пречистая истина Иисус Христос исполнил на мне всё, что обещал, когда я начала писать мою книжицу. Он обещал сообщить мне особую благодать, какую раньше никогда не давал. Он сказал, что я должна весь пост напролет тяжело страдать ради любви к Нему, и крепко принялся за меня в среду, так что мне пришлось замолчать. То была среда, когда прекращают петь «Аллилуйя»[787]. В эту ночь у меня открылось, и с немалой силой, связанное молчание. С тех пор оно начиналось всегда в полдень, длилось до ночи и сопровождалось на удивление сильными болями. Однако боли у меня облегчались младенчеством нашего Господа, которое мне давалось со сладостной радостью, с такой сильной благодатью, что я обычно лежала без сна из-за сладкой тоски, каковую испытывала по Его младенчеству. Связанное молчание у меня не отымалось до самой заутрени. А когда звонили к заутрене, я вставала с великими болями в теле, нередко думая, что мне никто не поверит, что такие бывают. Но в болях мне давалась столь великая радость — служить Богу, вычитывать мои Paternoster, — что я все их превозмогала. Вечернюю молитву я постоянно читала во время заутрени, а после того, как читала заутреню, шла в хор, мучаясь острою болью, и начинала мои Paternoster. Я читала их с неизменной помощью нашего Господа, с такой благодатью, что больше не чувствовала немощи по причине телесных болезней и могла управиться со всеми молитвами, какие обыкновенно вычитываю, вплоть до девятого часа. Впоследствии у меня сие миновало, мне уже не становилось хуже, разве что если я принимала телесную пищу — впрочем, не от неприязни к еде, а вследствие удивительной Божией силы, которая препятствовала мне посредством сильных толчков, приходившихся в самое сердце, когда я должна была приступать к трапезе, и столь громких стонов, что их было слышно повсюду, и зачастую таких слез, что мне казалось, что я однажды ослепну. Пить при этом страдании я не могла тоже. Эту самую боль при еде и питье я чувствовала вплоть до кануна Пасхи, а на Пасху у меня прошло то и другое. Но с того времени, как оставили «Аллилуйя», до Пасхи я не могла по воскресеньям есть более одного раза. В великой радости присутствия Божия мне было явлено, с какой любовью Бог даровал мне, чтобы я всё это встретила в веселье божественной благодати и как самую достойную благодать, какую Бог в то время мне мог сообщить. И тогда я приняла это в той самой любви, в какой Он ради нас принял свирепые удары в сердце Свое, которым нас спас Своей святой крестной смертью.

Как я писала, что сие началось, так это и продолжалось, набирая силу изо дня в день до воскресенья Judica[788][789]. Наш конвент приготовился, все хотели принять нашего Господа. В ночь перед заутреней мне в сердце пришли священные деяния любви нашего Господа, да еще с такой силой, что я подумала, дело дойдет до громких криков. Однако воспоминание улеглось благодаря сладостной Божией благодати. Но затем, когда я читала заутреню, оно возвратилось ко мне из-за чтения и по Божией воле. И едва я прочитала заутреню, пришли громогласные вопли; они продолжались долго, с необычайной силой. После них мне было дано подлинное присутствие Божие в душу и сердце. Его милосердием мне было сказано, что среди людей, кто у Него есть на земле, я одна из Его самых любимых, что по причине подлинной любви к моим страданиям Он не может без меня обойтись и что Он сотворит во мне Своими святыми деяниями любви величайшие дела, какие с кем-либо творил. Мне также было открыто, что в ближайшие[790] четырнадцать дней я должна претерпеть великое страдание. Благостью Божьей было также явлено много другого, из чего я не сумею всего записать. В продолжение всего поста я питала огромную надежду, что Бог приберет меня к Себе. Но мне был ответ, что Он еще многое намерен со мной сотворить и чтобы я дала на то свое согласие, ибо Он, по причине любви ко мне, не хочет без меня обходиться. И тогда сладостной благодатью у меня были столь полно отняты плотские вещи, что я возжелала, чтобы так оставалось всегда. Мой милый Господь сказал: «Если бы ты не была человеком, то была бы ты ангелом». В сей благодати я приняла нашего Господа. Когда стало светать, а затем и целый день я испытывала великую благодать, однако была так больна, что меня пришлось отнести в светелку, которую в эти четырнадцать дней перед Пасхой я обычно не покидала. Начиная с сего дня вплоть до вторника перед Пасхой я не могла говорить, когда же мне читали, то получала особенную благодать. Я не могла изречь ни одного слова и не могла молиться, хотя чувствовала сугубую благодать и стремление пострадать в это время ради Его любви. По ночам перед заутреней мне в сердце вторгались священные страдания нашего Господа. Снова начались громкие крики, они продолжались долго и с такой силой, что все не раз отчаивались из-за меня, а потом, к первому часу, крики возвращались опять. Сие длилось до понедельника перед Пальмовым воскресеньем[791]. А во вторник я захотела себя испытать и прочитала чин страстей, однако крики у меня повторились снова. Все дни до кануна Пасхи я не могла ни молиться, ни помышлять о чем бы то ни было, касающемся священных страстей, и всё это из-за по-настоящему пронзительных болей. Я могла только читать «Paternoster» и «Ave Maria». Впрочем, в День отпущения[792] я приняла Господа нашего и чувствовала весь день изрядную благодать. Потом, после трапезы, явилась обычная речь, о которой я много писала, с великой благодатью и подлинным присутствием Божьим, и она у меня продолжалась целый день даже до ночи. Тут я так разболелась, что подумала, что в пятницу ни за что не смогу помолиться. Наутро же Бог исполнил мое пожелание, ведь Он, несомненно, знает, что в сей день я охотно Его прославляю вместе со всеми христианами. Я читала Псалтирь, мои Paternoster и «Ave Maria». Остальные же мысли я не сумела собрать воедино вплоть до полудня. Я съела хлеба и выпила воды, по обыкновению моего Ордена, причем столько, сколько, как казалось, мне было достаточно. Едва трапеза завершилась, в сердце у меня стали тесниться величайшие скорби и сожаления, и всё это с памятованием о священных страстях[793], так что мне показалось, что по-человечески я, наверное, умерла. А потом ко мне пришла обычная речь с благодатью и с болями, а также слезами, которые продолжались до вечерней молитвы. И я подумала про себя, что речь вкупе со сладостной благодатью даровалась мне ради совершенного выздоровления и мощного восстановления от той хвори, которую я имела весь пост напролет. Ибо благость и милосердие Бога вполне познаются на мне, недостойной, уже по тому, что в этих мучениях я тем не менее смогла перенести время поста благодаря моим человеческим силам. В Великую субботу я сумела прочитать все дневные часы и всё, что я обычно вычитываю как молитву, за исключением моих Paternoster и заутрени, которые я каждый год должна была в эти три дня избегать по просьбам конвента и из-за запрета моего духовника. Когда я явилась к столу, у меня было отъято большое страдание, донимавшее меня постом при трапезе, между людей и во всех делах. Тем не менее я погрузилась в великую скорбь и печаль, поскольку поняла, что мне придется остаться здесь еще на один год. Но и великая радость посетила меня, потому что весь пост напролет у меня было великое страдание по воле Господа моего Иисуса Христа, во славу Его священных страстей. В самый день Пасхи я пошла на заутреню в хор, читала мои Paternoster, а днем приняла Господа нашего. И у меня не было отнято, чтобы я могла говорить и слушать о страстях нашего Господа. Мне также было на Пасху дано благостью Божией, что, когда в хоре воспели «Regina celi»[794][795], то я с изумлением услыхала сладостный голос, звучащий меж голосами сестер, и внимала ему с великой радостью и благодатью.

В пятницу же на пасхальной седмице мне снова было даровано обычное молчание; оно крепло во мне и длилось, как всегда, с ночи среды до воскресного дня. Молчание набрало такую силу, что продолжалось всякую неделю до воскресенья, когда я принимала Господа, начинаясь после вечерни и оставаясь до первого часа. Когда оно наваливалось на меня, то я встречала его с великим желанием, поскольку переносила его ради любви к Богу, а равно ради того чудесного дара, который мне в оном дается. Всю ночь напролет мне приходится подыматься в постели, я не нахожу себе места на ней и не чувствую утомления. И то, о чем я прежде писала[796], источается из меня вместе со сладостным именем Иисуса Христа. Сие продолжалось со мной вплоть до assumpcione[797] нашей Владычицы[798]. Покинув меня на X дней, молчание опять началось и длилось до дня Ангелов[799], пришедшегося на четверг. Я ввергла себя в верность нашего Господа, в Его святые страсти, в Его чудное младенчество. Мне было даровано принять нашего Господа, что я и сделала со многою благодатью. Тогда молчание отошло от меня на целых X дней.

Потом, в день святого Мартина[800], немощь была у меня отнята, чтобы мне вычитывать Paternoster. Я не читала их с Пасхи, кроме тех дней, когда не имела молчания, хотя и была так слаба, что все были уверены, я не сумею следовать в хор или трапезную за конвентом. В субботу, едва начался Адвент, я приняла нашего Господа вместе с сестрами, стяжав при этом великую благодать от присутствия Божия со многой сладостностью и удивительным здравием тела. Присутствием Божьим мне было дано, что я отправилась в хор, восхваляла там Бога и чувствовала выздоровление — до того явственно, что мне показалось, я сумею выполнить всё ради Божией славы. При чтении моих Paternoster мне также дается великая благодать и сладостность, всё больше и больше истинного постижения божественных дел. При всех неведомых мне дарованиях Божьих я не могу сама по себе произнести ни единой молитвы, кроме той, что сообщается внутрь меня огромной, сладостной, понуждающей силой, произносящей из меня словеса и прошения. Сие случается со сладкой, сокровенной радостью от подлинно божественной силы, из которой мне светит пречистая Божия истина в сердце и в душу, в ней же мной воспринимается и постигается всё. И сие происходит со мной во всех моих прошениях. Они сообщаются мне из Божией воли, приносятся мной за всех живых и умерших.

У меня был друг из благородных. Он пришел ко мне с просьбой о совете и помощи. Я же уразумела, что он нуждается в милосердии Божием, ибо знала, что он погряз во грехах. Я помолилась бы за него, да не сумела изречь ни единой просьбы. Включив его в молитву за всех согрешивших смертным грехом, хотела было его осенить крестным знамением, но не сумела поднять даже руки. Но благостью Бога мне было открыто, что Он его не желает оставить, но хочет мне указать на тяжкое состояние, в котором тот человек пребывает. Да и я его не оставила. Когда в следующее воскресенье я приняла нашего Господа, мне было даровано исполненное силы прошение о нем. Его я приняла от Бога с огромной радостью, как то было с душами, о чем я прежде писала. Прошение укрепляется благодатною силой милостивых дарований Иисуса Христа вкупе с истинным познанием великого милосердия Божия, как о том писала я раньше.

Иногда, когда мне хочется помолиться за какую-нибудь душу, я не могу этого сделать, ибо они кажутся мне настолько тяжелыми, что я их едва могу приподнять[801]. А потом они даются мне весело и легко — даются со сладким весельем, в котором я постигаю, что они принимаются от меня. Сие случается со мной в великой радости, я же ввергаюсь в сугубое изумление и ощущение небесного наслаждения. Ну, а впредь я не могу произнести за них ни единого прошения, если только не желаю им (принятым от меня Его милосердием и силой), чтобы они там, в чистой истине, наслаждались вместе с Его избранными друзьями Его божественным светом.

Как писала я раньше о младенчестве нашего Господа Иисуса Христа, оно у меня подле самого сердца, и всё больше и больше, и всяческим образом, как писала я прежде. Мне от младенчества Господа нашего Иисуса Христа непрестанно уделяется сладкая благодатная сила и дается неложный любовный ответ. На все мои вопрошания: как с великой любовью Он спустился с неба на землю и сколь малым вошел во утробу нашей Владычицы, Он дал мне ответ. Он сказал так: «Если бы ты приподняла Меня на иголке, то не смогла бы Меня увидать. А Я, между тем, имел все Мои члены. С великой радостью и любовью Я овладел ее сердцем. Великой, сладостной и избыточествующей благодатью проник в него и во все ее члены. Она носила Меня с ликованием и не знала какой-либо тяготы». Я спросила Его: «Возлюбленное Чадо мое, как она умудрилась стяжать сию великую благодать и вынести ее в человеческом теле?» Он отвечал: «Spiritus sanctus supervenit etc.». Мне захотелось услышать чего-нибудь о Его рождестве. Он в ответ сказал мне: «Я родился в совершенной чистоте без всякой боли. Рождество же Мое случилось столь чудесным образом, как о том сообщает Святое Писание и как того держится Церковь, матерь святого христианства». Он также поведал, что ночами страдал от лютых морозов. Я спросила: «Чадо мое, говорят, что Ты был совсем беден. Правда ли это?» Он отвечал: «Да, так и было. Но сему должно было свершиться на Мне ради спасения человеков». — «Чадо мое, а правда ли, что Иосиф пеленал Тебя в свои портки? Мне это было всегда неприятно». Он сказал: «Сей пеленал Меня в то, что у него оказывалось под рукой, ибо того, что Мне подобало, у него не было».

Еще же меня одолевало долгое время влечение к Его святому обрезанию и томление по нему — и всё из-за великой любви и смирения, каковые Он тогда выказал из любви к нам, и еще потому, что тогда нам было даровано сладчайшее и спасительное имя «Иисус», оно же есть веселие нашей души, крепость нашего сердца и подмога во всей нашей жизни. Ибо говорю сие в истине, она же есть Господь мой Иисус Христос, что без имени «Иисус», без Его священных страданий не может совершиться ничего доброго. Я имею полное доверие и совершенную веру, что тот, кто увлечется милостивой благостью Божией к этому имени, стяжает в нем чистую истину... Мой вопрос заключался в том, как было исполнено святое обрезание. Он сказал: «Иосиф поднял Меня, ибо Матерь Моя не могла сделать этого из-за скорби, каковую испытывала. Она горько рыдала, плакал и Я, ибо ощущал великую боль и потерял много крови. Когда всё закончилось, Матерь Моя с великой любовью взяла Меня на руки, дабы успокоить Меня». Спасение мое Иисус также поведал, что наша Владычица никогда не испытывала от Него чего-либо нечистого, хотя и Он был подвержен слабости и болезни в теле и членах, как прочие дети. Я вопрошала далее: не обращался ли Он к Своей Матери человеческими словесами еще до того, как сумел говорить? Он отвечал: «Отнюдь нет, лишь посредством восприятия сладостной благодати, истекавшей из Меня в нее»[802].

Item сказал Он: «Со сколь великой любовью и сильною верой искали Меня три царя! И они Меня обрели с немалой радостью, принесли Мне достойные дары, как внутренние, так и внешние»[803]. Я вопросила: «Господи Мой Иисусе, вцепился ли Ты кому-нибудь из них в волосы?» Он отвечал: «Да», я же продолжила: «Спасение мое, Иисусе, но куда подевались великие блага, какие Тебе были даны, раз Ты так обеднел?» Он в ответ: «Дольнее благо не имеет отношения к горнему благу — не для того Я сошел с небесе, чтобы пользоваться богатствами здесь на земле. Матерь Моя раздала всё беднякам».

Item я вопрошала, сумела ли наша Владычица лобызаниями и нежностями утолить все свои желания, обращенные на Него. Тогда поведал сладкий мой Иисус: «При всей своей любви она неизменно испытывала немалый ужас и страх по причине великой силы, какую стяжала от Меня и признавала во Мне». Он привел сие как пример, что, сколь бы сильного устремления к Его телу ни испытывала я или какое другое любящее сердце, нам надлежит при этом испытывать ужас и страх.

Item сказал Он: «Меня не познал ни один человек в чистой истине: ни Моего Божества, ни подлинного Моего человечества, за исключением Моей Матери и Иоанна Крестителя». Мне стало интересно узнать о господине моем святом Иоанне[804]. Мое возлюбленное Чадо Иисус изрек: «Моя Матерь и Иоанн были к оному приготовлены от материнского чрева, а возлюбленный Мой Иоанн испил сие и всосал вместе с благодатью из Моего сердца. Ему, впрочем, было даровано уразумение в святой день Пятидесятницы, когда он воспринял от Духа Святаго[805]. Да и господин Симеон был просвещен Моей божественной благодатью, когда принял Меня на руки свои и уразумел, что Я — тот самый свет, который просветит целый мир, а равно и то, каким образом ему предстоит завершить свои дни, что он и сказал Моей Матери»[806].

Но ничего в том же роде, ни чего-то другого, что вело бы к Его священным страстям, я записать не могу, хотя и могу выспрашивать у Него с таким горячим желанием и получать ответ от Него с такой великой любовью, что все Его священные страсти запечатлеваются у меня в глубине со сладостью и горестной болью, и я нередко плачу над Младенцем, когда Он мне повествует о них не менее достоверно, как о том толкуется в Священном Писании. Его страсти предстают предо мной столь явственно, как ничто остальное. Будь на то воля Божья, я бы написала о них с большей охотой, чем о чем-нибудь остальном, ибо Он мне о них немало рассказывал.

У меня нередко бывало великое желание узнать Божью волю относительно нестроения в христианстве. На сие мне было отвечено не что иное, как то, что его обусловили пороки и грехи человеков[807]. Еще мне было открыто, что если кто-нибудь из божественной любви, исполненной умиления и страха, воздержится от того, чтобы принять Его священное тело, то сие будет во благо; и если кто-либо примет его в неподдельной приязни и совершенном доверии, то и тому Он Себя сообщит в совершенной любви. Ибо лишь Он — подлинный и не знающий заблуждений испытатель Истины[808]. Также мне была охота узнать что-нибудь о том господине, который является причиной этого самого нестроения и который дан мне Богом прежде прочих людей[809]. И мне отвечал Иисус Христос, милое Чадо мое: «Никогда ни здесь, ни там не покину его, ибо сей имеет любовь ко Мне, каковая никому не известна, кроме Меня одного». Он также зачастую мне говорит, если я прошу Его за какого-нибудь человека или о каком-нибудь деле: «Кто тебе мил, тот мил и Мне. О чем ты помышляешь, о том помышляю и Я».

Item меня одолело желание разузнать что-нибудь о друге нашего Господа, дарованном мне Богом; сей обретался в телесном недуге. Тогда Иисус Христос, горячо мной любимый Младенец, изрек: «Сей угоден Мне[810]. Я его исцелил душою и плотью и многое замыслил о нем, что он исполнит во славу Мою, ибо Я избрал его для Себя, чтобы исполнить на нем Мою волю». Я также часто спрашивала о друзьях нашего Господа, которые известны мне. И Младенец ответил: «Сии угодны Мне по причине любви, какую питают ко Мне». Еще я вопрошаю о тех, кого особенным образом ношу в своей памяти и упоминаю в прошениях, и мне подается ответ, благостно и милосердно, иногда строго и резко, так что я ужасаюсь. Впрочем, все Его словеса таковы, что я умею в них разобрать милосердие. Зачастую меня одолевает желание разузнать что-нибудь о нашем конвенте. Тогда Он отвечает: «Если бы они Мне отдались, то и Я бы им охотно отдался».

Item еще же мне захотелось узнать что-нибудь о степенях [совершенства] святых и об их достоинстве. И сказал Иисус Христос, любезный Младенец: «Иоанн Креститель и Мой возлюбленный Иоанн, сии предо Мной в равной степени [совершенства]». Потом я хотела узнать, в самом ли деле святая Мария Магдалина и святой Петр[811] стяжали ту же награду, что девы. Он отвечал: «Да, ибо великая любовь их к этому привела», и поведал мне также о многих святых, в сколь великом достоинстве и совершенстве обретаются оные. Но особо меня интересовал святой Бернард, поскольку он пишет о созерцании Бога душой после сей жизни, по оставлении сей юдоли печалей[812]. Младенец ответил: «Что написал Бернард, то он написал в подлинной любви, будучи восхищен в Меня в столь великом и сладком веселье, что полагал, что всем людям в той же самой истине доступно для разумения то, что с ним приключилось, ибо Я и есть та чистая Истина, которая через него писала и говорила».

Item мне хотелось узнать о чистой сущности Божией и о деяниях Бога вовне во всяких творениях[813], а равно порядке, заведенном на небе. Но нежный младенец Иисус Христос мне благостно отвечал и поведал с сугубою благодатью: «Как может твое сердце принять, чего не может объять ни единое сердце и о чем не умеет поведать ни единый язык?»

Item у меня явилось страстное желание, чтобы Он побеседовал со мной человеческими и плотскими словесами. И тогда мне было в ответ: «Разве не слаще и не очевиднее то, что у тебя на сердце или в душе и что ты уразумеваешь в истине, нежели то, что говорят тебе на ухо?» Иногда я Ему говорила: «Возлюбленное Чадо мое Иисусе, даруешь ли мне завтра что-либо благое?» А Он отвечает: «Дам тебе особую благодать». И сего моя истина Иисус Христос никогда не нарушает; особенно сие со мною случается, если я собираюсь принять нашего Господа.

Со мной в этом году, когда я хотела принять нашего Господа, дважды происходило вот что. Едва я приходила к заутрене в хор и хотела читать мои Paternoster, у меня начиналась речь, о которой я многократно писала, причем с самой обильной благодатью и сладостью. Речь продолжалась долго, и мне должны были принести нашего Господа в светелку, где я обыкновенно молюсь. В ней я просидела до первого часа, не в силах о чем-либо молиться или что-либо делать. Но великая благодать и сладость у меня оставалась, как это со мною неизменно случается благодаря благости Божьей, когда мне сообщается речь.

Но особенно сильная благодать была мне дарована в день святого Августина[814]. Ко мне опять пришла речь, я же приняла нашего Господа. Великий благодатный дар, сообщаемый мне, заключался в том, что с тех самых пор я вовсе не чувствую в таинстве материи хлеба, но ощущаю лишь великую сладость и восхитительный вкус, с которым Он проникает мне в сердце и душу. Обнаженную истину, в которой Он нам сообщил Свою священную кровь и плоть, я восприняла таким образом, словно кровь и плоть присутствует предо мною, как будто я ее вижу телесно и вкушаю ее и пью ее совсем так, как нас наставляет тому святая христианская вера. Так она для меня вожделенней и гораздо желанней, нежели в материи хлеба, поскольку дарует мне могучую силу в истинно христианской вере. Я люблю принимать нашего Господа вместе с моим конвентом, ибо тогда я постоянно испытываю особую благодать[815].

А еще я не могу видеть, как какой-нибудь человек принимает нашего Господа, без того чтобы пожелать принять Его с ним. И когда я вижу какого-нибудь человека в болезни или другой какой-то печали, хочется мне, чтобы он принял нашего Господа, ибо кажется мне, что так ему будет подана помощь во всяких делах. Если я вижу, что какой-нибудь человек пребывает в тяжкой болезни, скорби, бесчестии, то хочу сама сие испытать в совершенной любви и Богу во славу. Мне кажется, что нет ничего настолько тяжелого, чтобы я не могла сего вытерпеть ради того, чтобы Он меня возлюбил. И у меня на глазах никогда не умирал ни один человек, чтобы я не захотела отправиться с ним в вечную радость. Мне было дано, что однажды я видела некоего человека лежащим на смертном одре и смогла помолиться о нем, сколько ни пыталась, только после того, как он исповедался. Одна из наших сестер призывала меня к тому, чтобы я помянула нашего основателя — его годовщину как раз отмечали[816] — и попросила Бога о нем. Я стала молиться со сладостной радостью, в которой мне было открыто, что Бог охотно слышит мои молитвы о нем, и молилась о нем весь год напролет с совершенным усердием, как только могла перед Богом при недостойном моем житии. В день святого Андрея[817] он в огромной радости был взят у меня. А какова бывает та радость, когда у меня берется душа, я не могу выразить словом, потому что радость сия мне сообщает несомненное познание сладкого упоения радостью вечной, а также могучий путь обнаженной, чистой истины. Души у меня принимаются в великие праздники либо в дни тех святых, которые им были особенно дороги. Временами мне также даруется, что за человека, прозябающего во грехах и пороках, к которому охотно бы проявила милосердие и снисходительность, я не могу помолиться, кроме как произнести такие слова: «Господи, помилуй всех грешников». Ну, а что за этим последует, я оставляю чистой истине Иисусу Христу.

После этого, в святой день Рождества, проснулась я в великой, сладостной благодати и встала. Весь этот день, да и во всё время праздников, Бог предстоял предо мной мощными дарами Своей благодати. Особенно в день Нового года явилось мне в сердце возвышенное струящееся имя «Иисус Христос» со сладостной силой и принуждало меня упоминать имя Иисуса Христа в моих Paternoster при каждом прошении. Пришла обычная речь, о которой я много писала, а в день моего господина святого Иоанна и октаву после него[818] я стяжала необычайную благодать и дары милосердия.

Item в purificatio[819] нашей Владычицы[820] сестры решили принять нашего Господа, однако позже, чем в прочее время. Я была этим весьма недовольна, ибо не имела благодати на то, чтобы в столь поздний час принимать нашего Господа. Тогда на помощь мне явился Своей сладостной благодатью наш верный Господь Иисус Христос, что послужило мне к вящей радости и веселью. Весь тот день я получала столь великую благодать, что на протяжении дня и даже до ночи оставалась без пищи. Но едва день миновал, радость моя смешалась со скорбью, ведь ко времени вечерней молитвы мной овладело молчание. Оно связало меня и продолжалось вплоть до заутрени, ибо мой любезный младенец Иисус Христос возвестил мне в тот праздник, что мне надлежит весьма пострадать, и я, да и все, кто окажется подле меня, будем думать, что близка моя смерть. Тогда я спросила, умру я или стану здорова. А Он сказал: «Сие предоставь Моей благостыне». И сие совершилось на мне. Едва оставили «Аллилуйя»[821], меня каждый день, ближе к полудню, стало посещать связанное молчание с сугубой скорбью и продолжаться вплоть до заутрени. В среду по окончании масленицы[822] я начала вновь принимать пищу с великою скорбью, как писала прежде об этом. К тому же всякий день после заутрени я читала мои Paternoster. Начиная с заутрени и до полудня мои силы были словно рассеяны, так что мне нередко казалось, что моя жизнь близится к завершению. Но всё же помощью Божией я смогла исполнять все молитвы и выдерживать пост. После полудня ко мне опять возвращалось скованное молчание с великой скорбью и болью. Оно продолжалось в течение всего постного времени.

Как-то в среду, после Letare[823], я отправилась на заутреню в хор и услышала, как поют антифон к «Benedictus»[824][825]. Страсти Господа моего столь глубоко пронзили мне сердце, что я принялась восклицать — то до шести, а то до семи раз, — и это продолжалось до кануна Пальмового воскресенья[826]. Из-за криков я так охрипла, что у меня совсем пропал голос, и хотя сие мне доставляло страдание, но я воспринимала всё с радостью. (В какой любви Он мне сие сообщил, о том я еще напишу.) Оная хриплость была у меня отнята дня через три. По окончании криков ко мне стала потихоньку возвращаться обычная речь со сладостной силой. В это время я не могла ни молиться, ни читать дневные часы и не умела направлять мое созерцание и мои помыслы на страсти нашего Господа. Однако имя «Иисус Христос» давалось мне с силой, и я его усердно выкрикивала в сладком упоении сердца. Поскольку я не умела предаться ни помыслам о страстях моего Бога, ни созерцаниям оных страстей, то вверглась с именем Иисуса Христа [на устах] в эти самые страсти и повторяла по пяти раз пяти знакам любви: «Иисусе Христе, мой сердечно Любимый, смилуйся надо мною! Иисусе Христе, пречистая истина, научи меня истине! Иисусе Христе, сладостная любовь, наставь меня и в любви! Иисусе Христе, бездонное милосердие, поспеши мне на подмогу!» — и говорила много других слов, похожих на эти. А еще Божией благостыней мне был указан надежнейший путь к вечной жизни: как вовсе без боязни и страха отправиться в смерть, словно в постель. Такую силу я обретала в божественном доверии к милосердию Божию и столь сладостное стремление войти в вечную радость! Уже в понедельник после Пальмового воскресенья я снова могла вычитывать мои часы и молитвы, впрочем, ничего кроме Paternoster и «Ave Maria». Сии я еще могла прочитать в первой половине дня, но после полудня снова лежала в скованном молчании вплоть до заутрени.

В это самое время мне дано было во сне и привиделось, что я вошла в хор и [встала] на то место, где обыкновенно молюсь. Там я увидала красиво разрисованную дощечку, и на ней не было ничего, кроме любящей души, лежащей в болезни. И мне открылось по милосердию Божию, что сие — моя душа. В это время мне опять-таки было дано: вот я явилась в то же самое место и нашла там Чадо мое Иисуса. А Он смеется и говорит: «Ну что, не случилось ли того, о чем Я тебе говорил?» И вдруг Младенец заплакал. Сие уразумела я так, что мне по-человечески еще немало предстоит пострадать. Как-то ночью, некоторое время спустя, предо мной предстал человек, весьма древний годами, совсем сморщенный из-за возраста, безобразный, едва ли достигший размером небольшого дитяти, и поблагодарил меня за то, что я сотворила ему доброго. Тогда-то я уразумела, что это была одна душа, которая была дана мне, наш основатель. Он был взят у меня в день святого Андрея, как я писала о том.

Item тогда же я узрела во сне, что стул мой, в коем я обыкновенно молюсь, просветило насквозь яркое солнце.

Item в это самое время явился мой брат, который есть у меня в мире том, и принес мне целое человеческое тело, запеленатое в белую плащаницу. Когда я приоткрыла его, то оно оказалось телом некоего распятого мужа. И я поняла, что то было священное тело нашего Господа.

Опять-таки в среду, перед Днем отпущения[827], ко мне пришли громкие крики, сильнее, нежели прежде. Ужасные удары стучались мне в сердце, чего раньше со мною никогда не бывало. В самый День отпущения, во время первого сна, мной овладела страшная скорбь и источающее горечь страдание, как изнутри, так и извне, отчего из меня ушла всякая сила и сокровенная радость. Сперва я подумала, что от Псалтири мне полегчает, как и в прошлые годы. Однако от ее чтения мне из-за горестной скорби стало так скверно, что о том нельзя написать, ибо сие не ведомо никому, разве что Господу моему Иисусу Христу и тому, кто сие пережил. В этой скорби я отправилась на службу. Тут ко мне пришли громкие крики с такими сильными болями, что они превышали меру людей. И при каждом крике я думала, что жизнь моя завершилась. Да и все бывшие подле меня полагали, что я умираю — такой силы удары били мне в сердце. И я пролежала весь день в великой болезни.

В канун же Пасхи, когда читали час первый, мне в сердце проникла сугубая радость со сладчайшим именем Иисуса, коим я укрепилась изнутри и снаружи. Целый день напролет я могла предаваться молитве, исповедоваться, принимать пищу, как и в прочее время, чего в другие постные дни не могла, и имела великую радость по причине того, что так усердно в свое время отстрадала страдание. Но меня не покидала изнурительная печаль, горестная скорбь от того, что осталась я здесь. В день светлой Пасхи я пошла с великой радостью на заутреню в хор, читала Paternoster, приняла нашего Господа. Всю эту неделю у меня было отнято всякое страдание, и мне было хорошо внутри и снаружи. Ибо ведомо истине моей Иисусу, что нередко настает время и час, когда мне подается сладкая радость столь сильным утешением божественной благодати, что я даже не могу о том ни написать, ни сказать, потому что сего не дано уразуметь никому, кроме единого Бога и того, кто сие испытал, как о том достаточно написано прежде. Затем, в четверг по Пасхальной седмице, всякий раз со среды и до воскресенья, ко мне вновь стало приходить скованное молчание, каждый день после вечерней трапезы, так что я едва подымалась из-за стола. Сие длилось две недели, со среды до воскресенья, а позже каждый день, исключая разве что дни, когда я собиралась принять нашего Господа. Будучи на мессе, я задумывала наперед: если Он мне пожелает помочь, то я приму Его завтра. А Он меня от сего не удерживал, и мне часто было в ответ: «Если ты жаждешь Меня, то и Я жажду тебя». В Своем милосердии подал мне Господь наш великую охоту к Своему телу и неизменно дает ее, когда я Его принимаю. Мое же стремление заключается в том, чтобы принимать Его с незапятнанной душой, с чистым сердцем и при подлинно христианском житии и чтобы Он мне оное даровал в Своей благостыне. К тому же Он Сам должен быть помощником мне, дабы на мне то несомненно исполнилось. Мое обыкновение в том, что я охотно принимаю нашего Господа всякое воскресенье. Если же сие по какой-то причине приходилось делать в субботу, то воскресенье приносило с собой связанное молчание, которое случалось в прочие дни. На Троицу молчание покинуло меня на три дня. И в октаву assumptionis[828] нашей Владычицы[829] вновь на три дня. И в exaltatione sancte crucis[830][831] опять на три дня. Господу моему Иисусу Христу, несомненно, известно, что у меня против молчания не было ни помыслов, ни желаний, и я не просила в молитвах [избавить меня от него], как бы сильно оно ни донимало меня. Если молчание приходило, то я начинала молиться, чтобы в великом страдании Бог пришел мне на помощь, и должна была говорить: «Господи, твори всё, что захочешь, только не оставляй меня никогда». Раз как-то ночью мне было сказано в связанном молчании с великой сладостью и благодатью: «Никому не ведомо, что принуждает тебя, лишь Тот, Кто любит сердце твое». Сии слова я долго взвешивала так да сяк, а затем у меня явилась обычная речь.

Item: «Я — Супруг души твоей, и Крепость сердца твоего, и верный Помощник во всей твоей жизни, и милосердный Податель тебе всей Моей сладостной благодати», как я о том писала и раньше[832]. Сие продолжалось со мной вплоть до ночи на четверг перед Адвентом. Впоследствии меня это оставило вовсе с великой отрадой и со сладостной благодатью, как обычно бывает со мной всякий Адвент по благости Божией.

Item всё, что я написала, так явно предстало передо мной, словно кто-нибудь хотел сие написать от меня и из меня, и сие с такою же внутренней благодатью, как было в то время, когда мне это давалось, да с таким обилием чувств и слов, что я едва успевала записывать одно за другим[833].

Item после этого, в Адвент, мне была благодать, как и в любой другой Адвент, так что я могла послужить Богу на всяком месте со всяким весельем и всякой радостью. Я получала особенную благодать от всего, что бы ни делала, и великую легкость тела, так что каждую ночь укладывалась в подлинном ликовании Божием, чтобы потом в подлинном ликовании подниматься — в сладостном наслаждении от того, что мне предстояло послужить Богу. Я вычитывала в истинно сладостной благодати мои Paternoster, как и другие службы нашему Господу. Также во все дни Адвента я ходила к одной страждущей, болящей сестре, словно навещая нашего любезного Господа. Это у меня в помыслах и намерениях, когда я хожу к какому-нибудь доброму человеку, получаю от сего немалую благодать в сердце и беседую с ним. Если я вижу его в великом страдании, то во мне подымается великая радость, ибо в этом вижу приготовление к вечному блаженству, а также то, что он приближается к вечной жизни. И тогда я охотно посылаю ему то, что у меня есть, или то, чего хочется мне, чтобы он поел, посылаю в любви с пожеланием ему исцелиться душою и телом.

Item в святой день Рождества перед заутреней, мне в сердце, когда я лежала в постели, вошла весьма великая благодать. И в ней мне было открыто, что настал час, когда родился наш Господь, как мне сообщалось и раньше в это самое время. Едва зазвонили к заутрене, я поднялась в сугубой благодати и сладостной радости и пожелала от всего сердца, чтобы ко мне пришла речь, каковой я могла бы пожелать моему конвенту доброго года. Вычитав заутреню, я отправилась в хор к моему стулу. Мне явилась благодатная сила во всяческой сладости именем Иисуса Христа, и в ней я прочитала мой Paternoster с усердными прошениями. Во благодати я оставалась заутреню и всю мессу Христову. А по окончании мессы приняла нашего Господа с великою благодатью. Мне дали две гостии. Я ужаснулась сему, лишь одну из них смогла проглотить, а другая оставалась у меня под губой, и я ее не могла съесть. Я дала священнику знак. Сей взял ее у меня изо рта и отдал одной из сестер, которая желала принять со мной Бога. Когда же я пошла к моему стулу, ко мне вернулась обычная речь. После речи я опять принялась за мой Paternoster — с того самого места, где вынуждена была его прервать. С тех пор у меня это случалось только однажды, ибо после речи я обыкновенно не могу молиться. Так-то и провела я тот день и всё время праздника, особенно день святого Иоанна[834], с благодатью, превосходящей всякую меру, и сладостной радостью. А ближе к ночи после Нового года я ощутила печаль. Сия умножалась во мне и овладевала мною всё крепче и крепче, и на сердце мне стало как какому-нибудь человеку, который погружается в неведомую ему скорбь. Время от времени сладчайшее имя «Иисус Христос» остается для меня настолько закрытым, что я о нем не могу ни помыслить сердцем, ни произнести его устами. Когда Он пожелает, у меня это проходит с именем Иисуса либо Его неложными обетованиями, которые Он дает мне. Но что никогда не исчезает из моего сердца, так это то, что я могу думать: «Живу ли я — живу для Господа, умираю ли — умираю для Господа», как я писала и прежде[835].

Item в это время одна из наших сестер лежала при смерти. Сия усердно служила Богу в скорби и в бедности, и поскольку уже четвертый день лежала без пищи, то я приступила к ней и сказала, что всё [довольно] заметила: она желает прежде меня отправиться к нашему Богу. Тут она хлопнула в ладоши от радости и разразилась смехом, так что ее можно было услышать во всей комнате. К ней обратилась одна из сестер: «Ты поступаешь как человек, который идет со свадьбы». Я же сказала: «Ты поступаешь как человек, который уходит на свадьбу». А она рассмеялась, и так громко да искренне, что я поняла: Бог явил ей особую благодать. Так оно и было, как объяснила она. Я засмеялась из-за того же, что и она, и так развеселилась, что в ту ночь долго не могла заснуть от искреннего веселья моего сердца и из-за вечной радости там, куда она собралась.

А еще до этого, летом, случилась история, достойная сожаления. Одна жена из деревни Мединген пришла, по наущению лукавого недруга, а также вследствие извращенности ее христианского сердца, в одну из наших церквей, где наша Владычица особенно милостива; место называется Штеттен. Она взяла две неосвященные облатки из ларца и отнесла свою добычу в город, лежащий неподалеку от нашей обители. Сей называется Лауинген[836]. Там она предложила каким-то жидам купить эти облатки или взять их в залог и дать ей взаймы несколько пфеннигов. Это заметила одна жена-христианка, и, хотя еврей не захотел ничего давать за облатки, она пожаловалась на ту жену в суд, и тот постановил ее схватить. Когда жена была приговорена к смерти, у нее из чрева прежде вырезали ребенка: он был крещен, а она сожжена. Посему я была в великой печали из-за бесчестия, нанесенного Богу, да так, что даже не могла смотреть из окна, подле которого молилась, в сторону города, где такое случилось. Всё лето я не могла ни слышать, ни говорить об этом деле. И не могла терпеть, если кто-то жалел сию женщину, ибо думала, что тот, чьего милого друга так обесчестили, не может сочувствовать тому человеку, кто его обесчестил. Сколько бы ни старалась, я не могла за нее заступиться пред Богом.

Вот причины молчания, в котором у меня со властью отнимается речь. Первая: когда я хочу говорить о Боге или слушать, как о Нем говорят, сие столь сладостно касается моего сокровенного в сердце и улавливает и связывает меня так крепко, что я не могу говорить. Другая: когда мне хотелось бы поговорить о Господе нашем, однако я опасаюсь того, что мне на это ответят, заговорив при мне и ко мне о чем-то таком, чего я не смогу вытерпеть. Сие — святые страсти нашего Господа, о которых я долгое время ничего не могу говорить или слышать, ибо мне становится удивительно скверно. Поэтому страх меня принуждает к молчанию. Третья: священные деяния любви, а особенно мучительные, любезные страсти моего от всего сердца любимого Господа. Страсти связуют меня, охватывают сердечными болями и неизреченной любовью, в каковой предпринимались ради нас, так что я о них не могу говорить. Четвертая: если я берусь рассуждать или возражать — а это не нужно и ни к чему, — то что-то изнутри властно заставляет меня замолчать, так что я о том больше не могу говорить. Ибо Господу моему Иисусу Христу, несомненно, известно, что мне мерзко и меня раздражает говорить и слушать всё то, что не от Иисуса Христа.

Item я вошла в то время, когда прекращают петь «Аллилуйя»[837], и ко мне начало являться связанное молчание, всякий раз в полдень с сильными болями, и держаться до утра, когда служат заутреню. Для меня нестерпимо, если одна рука у меня лежит на другой, если я не могу открыть глаз, что мои зубы стиснуты, и когда я не могу сжать ладони в кулак. Руки у меня растопыриваются, а спина искривляется, и я не могу распрямиться, не умею двинуть ногами, не терплю никакого прикосновения к голове, рукам и ступням. И если приходится подавать знаки головой либо руками, мне становится скверно, как бы мал ни был сей знак. Когда все принялись праздновать масленицу, ко мне снова вернулось великое страдание с толчками при трапезе. Оно продолжается до кануна Пасхи вместе с другими страданиями, как и прошлым постом, как написано ранее[838]. А что со мною случилось особого, то было в воскресенье Letare[839], едва ранним утром я приняла нашего Господа. Мне была послана великая скорбь о моем житии и невзгодах. Я была втянута сильной любовью в священные страсти Господа моего Иисуса Христа. В эти-то страсти я заключила себя и всё неведомое мне страдание, лежащее на сердце у меня[840], во многих слезах. В них я восприняла великое страдание, продолжавшееся у меня до Пасхи, и уразумела его — восприняла в подлинном боголюбии и желала претерпеть его добровольно в Божией любви, требуя от милосердия Божия, чтобы Он в нем со мной пребывал. И я оставалась в страдании всё утро за чтением моих Paternoster и в течение мессы.

Item в понедельник утром, ближе к заутрене, я чувствовала себя весьма нездоровой, не смогла прийти в хор и не сумела прочитать мои Paternoster. Мое сердце пронзала ужасная скорбь, и я не сумела произнести ни единой молитвы. В скорби мне в сердце явился Иисус Христос со сладостной силой, на том и прошла у меня сия скорбь и пришла обычная речь. Едва речь улеглась, прекратились и боли. Я с великой радостью могла предаться молитве, однако не читать мои Paternoster, и продолжала быть хворой. А после, во вторник, со мной случилось то же, что в понедельник, разве что я сделалась до того больной после речи, что у меня не было сил для молитвы, как за день до того. Я отчетливо чувствовала, что ко мне вот-вот придет великая скорбь, то есть сильные крики.

Item в среду между обоими звонами, каковыми призывают к заутрене, я вошла в свою светелку и приступила к утренней службе. Ко мне явились громкие крики и продолжались долгое время. Восклицанья «Увы!», «Увы!» стали столь громки, что слышались повсюду в монастыре, на дворе. Своею собственной силой я не сумела бы так громко кричать, если бы меня даже собирались прикончить. Крики повторялись до ночи целых семь раз, а из-за сильных ударов, неистово толкавших меня в самое сердце, меня должны были удерживать изо всех сил три жены: одна под сердцем по левую сторону, другая сзади с той же стороны. Обе утверждают, что должны были надавливать изо всех сил навстречу друг другу. Потом они ощутили под своими ладонями, что внутри [у меня], а не где-то еще, ворочается нечто живое[841]. А третья жена придерживает мне время от времени голову. Порой я сего не могу вытерпеть. Между тем во мне раздаются сильные удары, они взламывают меня изнутри, и тело мое опухает так сильно, как будто у женщины, тяжело идущей с ребенком. Этот отек достигает у меня снизу лица и проникает в ладони. Я утрачиваю над ладонями власть и не могу их согнуть. Криков же бывает временами до сотни, а то до XL и С либо CL, порой до CCL или даже немного больше того, иногда до двух сотен. А после каждого крика в ту же среду приходит долгая речь, о которой я немало писала. Сия является мне в такой сладкой радости со сладостным именем Иисуса Христа, что я не припомню, была ли у меня когда-нибудь боль. А потом я начинаю властвовать над всеми членами и распрямляюсь сама, без посторонней помощи. Тогда могу говорить мощно с великою радостью, а равно и петь. И всё сие даруется мне моим Богом и моим Господом в той Истине, коей Он является Сам, а от себя я не могу изречь ни единого слова, как глаголет Павел: «An experimentum quaeritis eius, qui loquitur in me Cristus?»[842][843] По окончании речи я падаю, и у меня смыкаются очи и уста. Я вынуждена замолчать, как то случалось и прежде, так что не могу даже произнести «Иисусе Христе», хотя и могу лелеять Его в сердце моем. Четырнадцать дней в этом году, как и в прошлом, я замечаю, что до полудня способна называть Его в своем сердце, кроме слов уст, до тысячи раз, безо всяких других помыслов. А вот после полудня ощущаю себя внутри более связанной и не имею имени Иисусова столь крепко, как до того.

Item в четверг после этого, перед самой заутреней, ко мне снова возвратились громкие крики — до полудня целых шесть раз — и столь же часто долгая речь тем же образом, как я писала про среду[844]. До вечерней молитвы приходило по одному крику да по две речи; и потом во время первого сна опять один громкий крик да четыре речи; и затем уже ближе к полуночи однажды громкие крики да двукратная речь. А при криках ко мне явилась столь предивная хрипота, что, не знаю уж как, голос истаивал в сердце и не мог раздаться вовне в полную силу. Сие для меня тяжелей, чем другое страдание. К тому же у меня отымается всякая сокровенная радость. Временами хрипота меня покидает, и я могу громко кричать. В такие мгновения мне кажется, что меня не обессилит никакое страдание, ибо боль с [ее] неистовыми ударами, заключенными при хрипоте в сердце, вырывается наружу громкими воплями. Не иначе бывает с огнем. Если [к примеру] какой-нибудь дом пламенеет внутри, то огонь мечется необузданно; но стоит огню прорваться сквозь крышу и воспламениться в полную силу, то изнутри он притихает и уже не столь необуздан. И когда молодое вино держат закрытым в бочонке, оно неистовствует и ярится. Но если затычку извлечь, чтобы вино выдыхалось, то оно осядет в бочонке. Точно так же бывает со мной в зависимости от того, застревают ли крики в сердце или исторгаются наружу. Ибо, говоря по правде, ни то, ни другое не в моей власти.

Тогда же мне было даровано, что, прежде чем унимались крики, у меня сперва на устах ощущалась некая сладостность. А потом, на следующей неделе было дано, что если крики искали исторгнуться из уст и из сердца, то прежде криков в уста входил сладостный вкус. Сия сладость держалась до тех пор, пока продолжались крики, а потом при речи эта самая сладостность во мне умножалась; hic nota: «De ore prudentis mel etc.»[845], et iterum: «Favus distillans etc.»[846][847].

А что за причина сих криков, и хрипоты, и отъятия всякой внутренней радости, то я сие хорошо разумею и вполне представляю себе, хотя и не умею о том говорить из-за крепкой силы, обильной благодати, огромной любви и сверхсладостной радости, ею же с великою властью мой Господь [меня] охватил, повязал, уловил и втянул, так что уста, воистину — а Истина-то и есть мой Господь Иисус Христос, — не умеют о том рассказать, разве что их раскроет Тот, кто отворил уста у Захарии[848]. И из-за того, что я об этом охотно поговорила бы, но не умею этого сделать, мне становится горько, до того даже, что начинает казаться, что я тяжко больна. В сердце ощущается особая скорбь, и я часто лежу, не в силах уснуть, а потом говорю — сие мне даруется в той самой любви, в какой вечный Отец даровал сие Своему единородному Сыну и в какой Сын сие воспринял и претерпел за всех человеков, а еще, что в этом и этим Бог исполняет все мои самые страстные пожелания, чего я могла бы добиться в сем времени с помощью Его благодати. К этому я прибавляю в Истине — а она и есть мой Иисус Христос, — что мне сие подается Его благостыней, и Он этим путем и таким чудным образом осуществляет на мне и во мне самые великие, крепкие из деяний, какие только творит по Своей любви с человеком в этом времени и во всём этом мире. Hic nota: «Heli heli lamah etc.»[849][850], «Laboravi damans, rauce facte etc.»[851][852]. Experientiam horum in Christo pro modulo suo experta est sicut aliquis hominum nunc viventium et tunc petivit gemens et flens hec verba ex profunda humilitate scribi[853][854]. Да хранит сие во мне по Своему милосердию Господь мой Иисус Христос: к Своей вечной славе и Своей вящей хвале, ибо аз — недостойная восприемница всей Его божественной благодати! И да сохраняет во мне Его святая благая премудрость деяния Его милосердия!

После этого в пятницу, от заутрени до вечерней молитвы, ко мне десять раз приходили громкие крики. Я так занемогла уже после первого, что у меня не было речи, в отличие от того, как со мной прежде случалось по завершении криков. Впрочем, после других криков речь всякий раз приходила. В речи я возвращалась в себя, ибо при всяком крике мне было так скверно, что я, как и все бывшие подле меня, думала, что жизнь моя висит на волоске. По окончании вечерней молитвы [снова] явились громогласные крики: с сугубой скорбью, обильным плачем, великим страданием — пришли от великих и горьких страстей Господа моего. Сии мощно проникали мне в самое сердце и в нем оставались, не исторгаясь вкупе с привычною речью, так что мне сделалось скверно сверх всякой меры. Это продолжалось так долго, что сестры, столпившиеся подле меня, разуверились и отчаялись в моей жизни, как сказали мне позже. В этих-то криках ко мне пришла хриплость — и тем мучительным образом, как написано прежде[855]. В эту ночь, перед самой заутреней, ввел меня мой Господь Иисус Христос в столь полную и неизреченно скорбную оставленность[856], словно всю мою жизнь я вовсе не имела благодати нашего Господа. Я целиком утратила доверие к Его милосердию. Какое я когда-либо стяжала, то было у меня полностью отнято. Истинная же христианская вера, которая неизменно пребывает во мне, потемнела и замутилась. Однако что заставляет страдать больше всего пережитого ранее и что приносит скорбь, большую горестных мук всякой смерти, было то, что я, вопреки всей моей воле, впала в сомнение и принялась взвешивать, было ли то, что во мне действовало, Им Самим и Его делами или же нет. Впрочем, во мне осталось и то, что я хотела сие вынести ради Него добровольно и терпеливо, и мне казалось, что так по правде и следует поступать. В этом хотении я обрела сокровенное и бездонное смирение, из сей глубины воззвала к Господу и возжелала от Его милосердия, которое Он мне столь любезно оказывал прежде, чтобы, если то был Он и Его деяния, Он мне на то указал несомненным знамением. Так как Дух Его дает свидетельство нашему духу в том, что мы суть Божии дети, то вот Господь мой благ, милосерд, не умеет противиться желаниям нищих и полных смирения. По завершении заутрени Он явился как друг (nota[857], сие было в субботу) и оказал мне верность и помощь, ибо такова естественная добродетель Господа моего: кому Он посылает боль и страдание, того Он и радует, и кого огорчает, того веселит. Он даровал мне сладчайшую радость в Своих священных страстях, а вместе с нею величайшую боль и величайшую скорбь, которой не может в этом времени уподобиться никакое страдание. Его страсти в моем восприятии столь явно стояли передо мной, словно случились в этот день у меня на глазах! Из-за Божией мощи, действовавшей во мне, я должна была разразиться — самым жалобным способом, голосом, исполненным скорби, со многими слезами — такими словами: «Увы, Господи мой Иисусе Христе! Увы, Господи мой Иисусе Христе!» Я повторяла сие длительное время и весьма часто, ибо была вынуждена делать не другое, но именно это — из-за сердечной скорби, настолько великой, что мне предстояло вот-вот умереть. И это привело бы к неминуемой смерти, если бы Бог от меня того захотел. Наконец меня покинуло всё со сладостной благодатью. А в ней мне было явлено, и я узнала воистину без какого-либо сомнения, что только Он и был Тем, Кто творил деяния Своего милосердия, как и раньше я добивалась в страдании, чтобы Он мне удостоверил сие. Я так исполнилась божественной благодати и радости, насколько полно пребывала до этого в скорбной оставленности. И в этой-то сладостной благодати мне была сообщена сугубая охота и потребность в теле Господнем. Едва я его приняла, то вернулась привычная речь с великой благодатью, и в речи я обрела великую и сладкую силу. Затем в субботу ко мне явились громкие и частые крики, так что навещавшие меня Бога ради и по своей добродетели не могли их сосчитать. После криков ко мне порой возвращалась речь, а порой нет. Оставаясь в болезни, я возносила прошения к Богу, чтобы если я уже не могу послужить Господу моему по христианскому чину, то пусть Он пошлет мне хотя бы страдание, и настолько тяжелое, чтобы его хватило вместо всей другой службы. Но в то же самое время я жаждала с немалым усердием выйти из сей юдоли страданий к моему Господу, и Господь мой Иисус Христос внял моему пожеланию. По окончании вечерней молитвы Он дал мне в Своих страстях настолько сильную боль, что она крепко-накрепко запечатлелась в сердце моем, и ко мне беспрерывно, всё снова и снова, возвращались громкие крики всю ночь напролет до самой заутрени. Иногда я умолкала [и молчала] столько, сколько длится чтение одного «De profundis»[858][859]. А потом крики приходили опять с хрипотой, как написано выше. За жизнь свою я дала бы немного, поскольку считала, что она скоро закончится. И по этой причине мною овладевало великое желание, полное радости.

Сия невыносимо тяжкая скорбь в горестных болях продолжалась у меня в воскресенье Judica[860] и затем целую неделю до пятницы, да так, что страдание и крики возвращались ко мне то громкими и нечеловечески сильными, то обычными с хрипотцой, днем и ночью, по крайней мере, целых VII раз, а часто и больше того, тем образом, как я прежде указала и описала. Посему упомяну теперь кратко об этом. Да и речь приходила нередко ко мне, иногда же не приходила совсем. А с пятницы до воскресенья Domine ne longe[861][862] улеглись крики и прочее. Я лежала в полном бессилии и внешне в глубоком молчании, так что даже не могла помолиться, однако внутренне, в сугубой радости и сладком веселье, сохраняла в сердце моем имя Иисуса Христа, будучи настолько сильно обременена им и уловлена, что не хотела никого терпеть возле себя и ужасалась, когда ко мне подходили. И это всё из-за крепких деяний Господа моего Иисуса Христа в душе моей. Ибо если я могу стяжать сие имя, то у меня ни в чем не имеется недостатка. Но если оно закрывается от меня, то я бедна, скорбна и лишена всякой радости. Воистину, я разумею сие так: сладостное имя «Иисус Христос» имеет особое место в сердце моем. И Он его Сам приуготовляет во мне Своей благодатью, когда милосердно запечатлевается в сокровенном моего сердца даже до II раз, насколько я понимаю: особенным образом и в обновленной благодати сокровенного прикосновения. Если я ложусь на это самое место или касаюсь рукой, кладу на него что-нибудь либо надавливаю, то чувствую сладкую благодать, которая проходит у меня через все члены и с такой силой вторгается в сердце, что я едва могу перевести дух; и сладостный вкус подымается у меня через горло в уста. Впервые со мной такое случилось как-то на Пасху. Я как раз приняла Его священное тело и отошла от алтаря, хотя до этого мне было весьма больно и скорбно. Другой раз такое случилось со мной в одну пятницу, когда я шла от могил в хор. Уже стоя у входа во храм, я ощущала сладкий запах, которым, как казалось, был наполнен весь хор. Тем самым мне в сердце было впечатлено сладостное имя Иисуса Христа. Оно заполнило его могучей силой и властно заняло в нем свое место. От богатой полноты его изобильной благодати я восприняла дивную, пронизывающую и сладостно истаивающую силу во всех моих членах. В третий раз оно мне было дано после заутрени перед самым принятием тела нашего Господа, снова с весьма сильной сладостью и новым прикосновением сокровенной благодати. В этом имени мне сообщается множество новых даяний, из него я могу многое уразуметь, говорить и писать о том, чего я прежде не знала, как я об этом уже сообщала. А особо мне было даровано обновленное уразумение истины, когда я примечаю, если передо мной глаголют неправду. На это у меня не находится другого ответа, кроме как несколько раз повторить: «Полагаю, это неправда». Временами я примечаю, что люди в сердце своем думают о том или ином деле вовсе не то, о чем говорят словеса из их уст. Тогда мой ответ относится к этому мнению, а не к их словесам. Но если я от кого-нибудь слышу правдивое слово, то ощущаю в сердце сладкую силу истины, словно бы вижу великое, благочестивое дело, сделанное человеком. Четвертый раз сие имя давалось мне после сильного томления, испытанного мной по тому, чтобы Бог совершил любовный прорыв[863] в мое сердце. Тогда-то Он сделал, как написано выше, чтобы сей прорыв я испытала во сне. И у меня было отнято сердце — как случалось и прежде, когда имя «Иисус Христос» было мощно запечатлено в моем сердце новой благодатью и с наисладчайшим восприятием Его присутствия, которое открывалось в этом имени[864] и которое я затем долго чувствовала, будучи не в силах думать о чем-либо другом, что я до того видела или слышала. Ибо и о сновидении я не пишу ничего, кроме того, о чем потом вспоминаю с великой благодатью в течение долгого времени. В оных четырех дарованиях мне сообщены именем Иисуса желания, о которых я писала, а также прошения, которые я произношу при чтении моих Paternoster. Сии четыре запечатления[865] имени Иисуса Христа мне были даны одно за другим в течение всего одного года с лишком.

В Пальмовое воскресенье[866] ко мне трижды приходили крики и речь перед трапезой. Но особая скорбь и печаль посетила меня во время чтения страстей, и это при том, что я даже не знала, что их читали в тот час. В среду крики и речь вернулись опять с болями сильнее, чем прежде, и вновь при чтении страстей. А когда в Великий четверг я принимала нашего Господа, то увидала в сосуде так много гостий — ибо конвент еще не приобщался нашему Господу, — что почувствовала величайшую благодать, в каковой мне пришла долгая речь со сладостной радостью. Потом, вспоминая о том, что увидела, я ощутила новую сладость, и во мне обнаружился новый способ ведения речи — при затворенных устах, посредством сокровенных словес, каковые никто, за исключением меня, не разумел и не замечал. Такие словеса порождали у меня сладкий, бесформенный голос в устах. Nota: «Ego vox clamantis in deserto etc.»[867][868], iterum: «Fac me audire vocem tuam, vox tua dulcis etc.»[869][870]. И позже сие часто случалось со мною в этом году. Тогда уста у меня затворяются с силой, так что я не смогла бы изречь ни единого слова, если даже стала бы умирать. Сия сокровенная речь, о которой я много писала, проходит у меня с тою же радостной легкостью в сердце, с какой и возникла — тем самым образом, как полногласные звуки мастерской игры на струнах начинаются сладостным предзвучием и завершаются сладостным послезвучием. В такие-то мгновения я вкушаю надмирную сладость. Если бы не было иного Царства Небесного, то мне, кажется, хватило бы и такого, и никакое творение не сумело бы разлучить меня с Богом даже на волосок. Когда я после этого заснула, меня разбудило любезное страдание Господа моего внезапным выстрелом (saggita acuta[871]) Его любовного луча, [проникшего] в мое сердце с великой болью. Благодаря Его благодати я уяснила мыслями и чувством, что настал тот самый час, в который страдание возлюбленного Господа моего началось с моления на [Масленичной] горе, когда Он покрылся кровавым потом[872]. Нечто подобное мне было дано год назад тем же образом и в то же самое время. Впрочем, и за четырнадцать дней до этого я ощущала Его в моем сердце с немалою болью в этот же час, ничего не зная о часе, хотя и полагая, что он наступил. Что касается подлинного знания, то оно мне было дано в другой раз — в тот час, о котором я только что написала. Сие произошло тем же образом, как в чувственном знании[873] мне был сообщен в сладостной радости час Его рождения по человечеству на Рождество, как я писала об этом прежде[874]. Этот час я и раньше узнавала нередко еще до того, как мое чувство угадывало и определяло, что он наступил. Восстав ото сна, я сперва ужасаюсь от великой благодати и неизреченной радости, каковую сердце мое в сей час ощущает.

Item после заутрени Страстной пятницы ко мне приходили те же громкие крики и речь три раза до службы. Во время богослужения громкие крики повторялись вместе с горькой жалобой после них. То и дело я произносила в тоскливом страдании и великом плаче: «Увы, Господи мой Иисусе Христе!» Вследствие этого я так полна сердечным горем и щемящей тоской, что при созерцании Его изобилующих болью страстей, какие Он принял в тот день на Себя ради нас, меня ничто не может порадовать. Страсти прямо-таки стоят предо мной, словно я вижу их моими очами. И при мучительном виде, который переполняет меня, я не взираю на Его вечную славу, на красоту и сияние, каковые Он имеет на небесах, и не могу быть ими утешена, если даже сестры, находящиеся при мне, усердно меня утешают. А тут у меня ощущалась боль внутри рук, словно они у меня растянуты, разодраны и пробиты, и я подумала, что они мне уже более ни к чему. Почувствовала странную и удивительную боль в голове, будто она у меня проколота и проломлена. Боль была настолько мучительной, что голова быстро и сильно дрожала, качалась, и сестрам приходилось держать ее изо всех сил, и все-таки они не могли ее удержать, она дергалась у них под руками. Сие дрожание я чувствую и по Пасхе долгое время, если о чем-нибудь усердно молюсь, читаю или всерьез говорю. Еще ощущаю болезненную ломку во всех моих членах, особенно с обоих боков, в спине, в руках и ногах, и мне кажется, что я нахожусь в предсмертной агонии. Всего этого страдания мне вполне хватило бы, чтоб умереть, будь на то воля Господа моего, и я на это сильно надеялась: «cupio dissolvi»[875][876]. Прежде всего остального, что мне могло бы подать преходящую радость, у меня было великое устремление к смерти: «michi vivere Christus est et mori lucrum»[877][878].

Затем, вследствие горестной скорби, навалившейся на меня, я лежала в полном бессилии, и речь, в которой всё мое страдание обычно становится легче, не являлась ко мне. Посему та же боль и скорбь посетила меня другой раз во время богослужения, тем же образом, как и прежде. Сия весьма болезненно тянула и дергала мои члены. Дважды ощущались толчки в сердце, они были настолько сильны, что каждого из них мне хватило бы, чтобы умереть. После следующего толчка возвратилась речь с обычной сладостью, она даровала мне силу и утишила боль. Тем не менее весь день я пролежала в тяжелой болезни, и в этой великой скорби ничего не могла есть, хоть у меня и не было поста. Ибо я воистину уразумела, что не нуждаюсь в еде и что к делу, каковое во мне совершает Господь мой Иисус Христос, не относится ни плотская пища, ни телесные снадобья. Долго ли я оставалась не евши, того я не знала. Чего бы ни съела и что бы мне ни давали, у меня ни к чему нет охоты. И никакое время не доставляет мне столько досадных хлопот, как время еды. Augustinus ad alimentum sicut ad tormentum ivit et Bernardus similiter[879][880].

Опять-таки со вторника масленицы ко мне стала являться при трапезе великая скорбь. Она продолжалась всё постное время даже до кануна Пасхи, если случалось вкушать пищу в полдень. Так со мной бывало и прежде во время прочих постов, о чем я уже написала[881]. Впрочем, у меня не получается как следует рассказать, и сие никому не понятно, кто этого не видал. Но я хочу открыть вот что: еда и питье беспрепятственно проходят чрез глотку, а когда поступают в место меж ребер близ сердца, откуда я прежде всего получаю всякую благодать и откуда мне посылается всякая божественная сладость, то на них направляется встречный удар. Удар сотрясает все члены внутри у меня, так что мне приходится громко вздыхать, а я сама наполняюсь тоской. При этом меня то и дело донимает пронзительный, горестный плач и скорбным образом постигает людская печаль. Сие продолжается всякий день и неизменно при трапезе, а потом еще какое-то время, пока пища из меня не выходит. Лишь утихают громкие вздохи, и я не могу изречь ни единого слова до самой заутрени. Но как бы мне ни становилось скверно при трапезе, я [подчиняюсь] и вхожу в скорбь ради любви к Нему, принимая в себя столько пищи, сколько, как мне кажется, будет достаточно на целый день, однако чувствуя ясно, что пища мне не служит для пропитания. Всё время поста верный Господь не давал мне сил и помощи на сие. И то, что я должна выстрадать из любви к Нему, доставляет мне вящую радость, и я хочу сие выносить до моей кончины, коль скоро Он от меня этого требует. Среди телесных вещей величайшую радость при еде и питье получаю я от воды, она кажется мне настолько сладостной, что меня удивляет, как это все люди не употребляют воду вместо прочего пития. И всё же я не отваживаюсь пить ее вдоволь из страха, что она сделает мое тело слабым, ибо сие против Бога. Сколько бы я ни принимала тела нашего Господа, со мною больше не бывает замешательства. Поскольку я даю свою волю на то, чтобы Его принимать, постольку нахожу внутри у себя готовность к сему, каковая дается мне божественной благостыней, словно бы Бог говорит: «Даруй Мне всю твою волю, и Я смогу приготовить обитель в тебе»[882]. И Его святейшее тело, каковым обреталось оно на земле, частенько является мне настолько ощутимым и зримым[883], что я воочию различаю Его перед собой и помышляю с немалым весельем и радостью, что мне воистину предстоит принять Его плоть и Его кровь. Зачастую я обращаюсь к Младенчику моему: «Милый мой Иисусик, стоит ли мне Тебя принимать?» А Он мне в ответ: «Воистину так, ибо Я не могу обойтись без тебя, и ты не можешь обойтись без Меня. Твоя радость — во Мне, а Моя радость — в тебе». К этому Он добавляет: «Прииди, Я сотворю тебе благо». И я знаю, что Он мне его сотворит, всю ночь напролет не могу хорошенько заснуть и едва могу дождаться, когда настанет день. Иногда же ко мне приходит обычная речь с великою сладостью от Его неложных сладостных обетований. А однажды Он вверг меня в немалое удивление. Я спросила Его об одной хворой сестре, и Он сказал мне в ответ: «Сия умрет». Потом она все-таки встала и ходила туда и сюда, куда только хотела, но вскоре, на третий день, померла.

Item ночью перед самой заутреней ко мне пришла сладкая легкость. Сия сообщила мне сокровенную силу. Я весьма возрадовалась святому Воскресению, как и тому, что провела священное время в великом страдании и сумела в молитвах своих довериться Богу, что на протяжении четырнадцати дней обычно у меня отымается. И все-таки я ощущаю горькую скорбь от того, что осталась на земле. Но мне часто напоминается, что Бог желает со мной еще многое сотворить, прежде чем я умру: «Heu mihi! quia incolatus meus prolongatus etc.»[884][885]. Мне дается сугубая радость при изъятии моей человеческой силы и прибавлении силы божественной. И во мне воздвигается с живительной силой такое слово: «Живу ли я, живу не я, но живет во мне Иисус Христос»[886]. «Etsi is, qui foris est, noster vetus homo corrumpitur etc.»[887][888].

В канун святой Пасхи я читала Псалтирь, каковую до этого, в пятницу, читать не могла, и мне сие удалось, как обычно, безо всякого страдания и смятения. На Пасху я проснулась перед заутреней в великой радости, исполненной благодати, и возымела огромное желание послужить моему Господу так, как прежде не умела. В таком желании я находилась целую пасхальную седмицу и поднималась день за днем в радости уже до заутрени, полагая, что наступил час Его воскресения. Впрочем, я не знала его с тою же точностью, с какой знала час Его рождества и страстей. Один день после Пасхи, два или три, меня обыкновенно трясет от великого холода, смешанного с жаром. В этом смешении я обретаю величайшую теплоту, радость и благодать. Иногда мне является речь, иногда же и нет. На восьмой день я была уловлена связанным молчанием, о котором писала прежде[889]. Молчание приходило ко мне всякий день после полудня и продолжалось до утра, когда восходило солнце. Если у меня было намерение ранним утром принять тело Господа моего, то связанное молчание покидало меня уже накануне. Сие продолжалось со мной каждый день всё дольше и дольше даже до понедельника перед днем святого Алексия, который пришелся на вторник[890].

В день святого Иоанна на солнцеворот[891] мною овладели холод и жар, о чем я писала ранее, вместе с тем у меня начался страшный флюс. Со среды до воскресенья я не могла сделать ни одного глотка. И все эти пять дней меня не покидало ощущение, словно в устах у меня рассасывается сладкий сахар, причем я ощущала веселящую сладостность в сердце. Когда в воскресенье я снова могла пить, сладостность у меня приуменьшилась.

В канун же праздника святого Алексия[892] послал мне Бог в Своей благостыне Своего достойного друга, которым и от которого мне много даровано. В то время я была охвачена связанным молчанием. Оно часто оставляло меня по ночам, а потом сызнова возвращалось. Если меня посещал страх из-за этого, то охватывала и сокровенная радость, и исполненное любовью мужество принять священное тело, когда у меня всё пройдет. А этот самый друг Божий и мой читал днем мессу в алтаре и захотел мне преподать нашего Господа. Но я отказалась, ибо всю ночь пролежала без прославления Божия, как это случается, когда Он удерживает меня в оковах Своего милосердия. Но всё же изнутри я приготовилась благодатью нашего Господа, пока он служил мессу. Такое со мной нередко бывает, коль скоро я хочу принять тело нашего Господа и не осмеливаюсь пожелать того, от чего прежде отказывалась. И вот у меня было великое сокровенное томление по Богу живому, чтобы Бог мне помогал Себя принимать, пока друг находится вблизи от меня, а по-человечески я испытывала опасение, что сего в эти дни не случится. Господь же мой столь благостен и милосерд, что никого не может оставить. Он утишил мое томление, даровав мне больше, нежели я ожидала, и помог мне благодатно принять Свое священное тело из рук моего друга XI раз. Я ощущала во все дни сугубую легкость в сердце и в теле, великую благодать в восхвалении Бога, а равно сладкую радость во всех делах, которые творила тем образом, как мне дается каждый Адвент, о чем я много писала, особенно во время всякой мессы, отслуженной другом.

Item в пятницу, последовавшую за днем святого Иакова[893], я отправилась в хор и принялась за мой Paternoster. Тут ко мне пришла величайшая благодать, так что я даже не знала, чем всё это закончится, ибо вкусила всего предостаточно. Благодать была настолько обильной, что я не могла завершить Paternoster. Мое сердце было охвачено сладостной благодатью и легкостью. И я больше не сумела прочитать ни единой молитвы, хотя носила в себе силой любви имя Иисуса Христа, чувствуя от него дивный, сладостный вкус, каковой подымался во мне. Тогда же в сладостной благодати мне было сообщено дивное желание и особенно вот что: принять из Бога и в Боге чистую истину. Тотчас я ощутила и испытала присутствие Божие и ту самую истину, коей является Сам Господь. Если бы это со мною продолжалось всегда, то я бы посчитала сие Царством Небесным на земле. А еще в неподдельной любви мне дается ощутить многие великие и неведомые желания. И тогда мне посылается ответ: «Я дал Себя тебе и вовеки не отыму Себя у тебя. Только Я — тот истинный Бог, Который должен овладеть твоим сердцем. Всё твое веселье — во Мне, и всё Мое веселье — в твоей душе и твоем сердце. Ты — возлюбленная Моя, а Я — возлюбленный твой. Такова у Меня чистая любовь, от нее же уделено тебе, так что ты сама не разумеешь себя. Страдай Меня[894] из любви ко Мне, ибо Я не сумею обойтись без сего в тебе. Только Я — чистая истина, которая проживает в тебе и действует из тебя. Я охватил тебя Моим милосердием. Возрадуйся, что в тебе живет истинный Бог и что тебя во времени и вечности ни за что не покинет Моя благостыня. Я — твое сладкое веселие на земле, а ты — радость Моя в Царстве Небесном. Я избрал тебя для Себя, чтобы с тобою еще многое сотворить, здесь и там ради Моей вечной славы, к чему Меня принуждает Моя великая любовь. Один Я — твой Бог и Господь, и единственный Возлюбленный, творящий с тобою великое». Сии словеса и еще многие, подобные этим, — они мне даются внутри вместе со сладкою силой и сладостным вкусом, которые во мне подымаются. В них я воспринимаю предивную радость. Внешне у меня связуются все мои члены, затворяются уста и закрываются очи. Сие продолжается от заутрени до первого часа, а потом с радостью покидает меня, и я могу помолиться, хотя и становлюсь совершенно больной, так что едва сие переношу.

Когда настало время, начало светать, явился друг нашего Господа и пожелал преподать мне во время мессы нашего Господа, то мне было дано благостью Божьей: «Я — твой Господь и твой Бог и ныне хощу войти тебе в сердце и в душу всей Моей силой во истине Моего священного таинства. Твоя душа вожделеет Меня, а Я вожделею ее». В этих словах мне сообщается внутренняя готовность желать всего того и думать о том, что приходит ко мне, когда я принимаю нашего Господа, — и всё это с самой обильною благодатью. Сюда-то и направляет меня великая благостыня нашего Господа, коль скоро я внешним образом не владею собой. Когда же я возвращаюсь в себя к первому часу, мне дается столь великое желание войти в дела любви нашего Господа Иисуса Христа, а в желании одновременно и скорбь, что я целый день не читаю моих Paternoster. И тогда в течение дня я предаю себя в святые дела любви нашего Господа во всём том, что я делаю. А в субботу по окончании мессы простился со мною друг нашего Господа. Я почувствовала скорбь и немалую тоску по священному таинству, а также по многим другим дарам благодати, каковые мне уделял в его присутствии Бог.

Потом в воскресенье я приняла Господа нашего от нашего капеллана. И в этот же день, ближе к ночи, ко мне, как обычно, вернулось связанное молчание, как случалось и раньше уже с давних пор, исключая те дни, когда я намереваюсь принять нашего Господа. С этого времени я принимала нашего Господа каждую неделю — по совету друга нашего Господа и с милосердной помощью Божией — в неделю два раза. Сие пристало мне в той же мере, как всякое дело, какое мне подается от Бога, из Бога и с Богом, потому что один Он дарует Себя во всех милостивых деяниях в изобилии и никому в Себе не отказывает, но подает из Своего великого богатства в любви, предлагая Сам Себя в дар, ибо, сообразуясь со Своим сокровенным хотением, Он — и податель, и дар. Признаю за моим Богом и Господом, что Он сообщает Себя великими и могучими дарованиями, что в напастях Он истинный друг, ибо никого не может и не желает оставить. Он — подлинный свет, который освещает нам истину. Он — сладкое веселье, которое увлекает нас к истине, чистая любовь, что научает нас истине, и бездонное благо, что защищает нас в истине.

Item как-то в полдень, когда я прилегла, мне было сказано: «Восстань и восхвали твоего Бога и Господа». Сказанное я восприняла с великим весельем и весь день имела изрядную радость и благодать. Я пошла на то место в хоре, где обычно молюсь, и ощутила особенно сильную тоску по другу, которого мне даровал Бог в Своей благостыне, по причине некоторых его заботивших дел. И мне был ответ от верности Божьей: «Моя горячая любовь увлекает его, Мое божественное стремление понуждает его, Моя божественная благодать укрепляет его, Моя пречистая истина научает его, Мое истинно божественное милосердие защищает его. Он — свет, из которого сияю Я. Он — сила, из которой действую Я. Он — истинная и надежная жизнь, которую защищает слава Моя»[895].

В пятницу, в октаву beati Dominici[896][897], лежала я ночью в связанном молчании и была так больна, что едва ль засыпала, а уснула лишь во время заутрени, и привиделось мне, словно случилось то до заутрени, я затворена в хоре, а весь хор освещен. Мнится мне, что я стою у ларца, в котором покоится тело нашего Господа, желаю закончить дела и выйти из хора, как обычно то делаю. Посмотрела я вспять и увидала, что меня кто-то ждет, и испугалась тому, но сподобилась такой благодати, что не могла испытывать страх. И вот подошла я к сосуду с освященной водой и узрела за стульями многих людей — все были в белом. Мне захотелось обрызгать их из сосуда [и узнать], что-то они станут делать. Они же бросились мне навстречу с великою радостью, а я была очень этому рада и подумала про себя: «Скажу-ка “Иисус Христос”, [дабы увидеть], как они примут имя сие» — и изрекла: «Иисус Христос». Тут пали они все на колена и, исполнившись желания, принялись вслед за мной повторять: «Иисус Христос». Ну, а я сподобилась такой радости и благодати, что воспела сладчайшее имя Иисуса Христа, и они мне последовали. Я предложила: «Давайте попляшем!» Сии же в ответ: «Станем танцевать, есть и пить друг вместе с другом». Мне послышалось, что пришла одна из жен и отворила хор. Им, как и мне, было жаль, что нам помешали, — я осталась бы с ними охотно навсегда... На этом я и проснулась. Всякая хворь отошла от меня, и я ощутила себя перенесенной в радость и благодать, которую долго ощущала в себе. Мне, впрочем, очень хотелось узнать, кем были те люди, и я спросила о них Чадо мое. А Он мне отвечал: «Сим тебе показана радость в Царстве Небесном и любовь, сущая там».

Item in assumpcione beate virginis Marie[898][899] имела я обильную божественную благодать. Когда шла ко столу, мне было сказано, что к нашей обители явился некий бедняк, что он в поругании и всеми покинут. Сие я узнала с великой радостью и возблагодарила Бога за то, что Он направил его к нам, дабы мы послужили Ему посредством сего человека. Я возымела в себе превеликое желание и охоту: смочь и суметь выстрадать ради моего Бога такое же поругание, вместе с горестной болью и скорбным страданием, как и тот человек. Как раз в это время читали Евангелие, как некто попал в руки к разбойникам, а самарянин явил милосердие, Господь же наш сказал учителю: «Поступай так же, и будешь спасен»[900]. И это меня весьма взволновало. Господу моему Иисусу Христу, несомненно, известно, что если я увижу либо узнаю, что кто-то страдает, то я ему изо всех сил поспешаю на помощь. Но получилась ли воистину у меня помощь сия, того мне, к сожалению, не ведомо — сие ведомо милосердию Божьему. В то же самое время я узрела во сне, что вся наша обитель озарена ярким солнцем. Когда я явилась к первому часу, мне сказали, что бедняк умирает, и мне подумалось: он-то и был тем солнцем, которое я узрела сияющим. И я обратилась к моему Чаду с прошением: да взойдет тот человек после сей жизни в вечную жизнь. И мне от Него было в ответ: «Позволь Мне сперва просветить его грубое разумение».

Потом в воскресенье явилась я в хор и начала читать мой Paternoster, ибо помышляла о том, чтобы принять нашего Господа. Но при чтении мне помешала благодать, как я писала о том прежде, в пятницу после дня святого Иакова[901]. Настал уже четвертый день с тех пор, как почил тот бедный человек. Моим первым желанием было, чтобы его душа в тот день была дана мне. Я встала на молитву и собралась хорошенько за него помолиться. Но он явился в великой радости, так что мне больше не надо было за него молиться, разве что восславить обильную Божию благодать, которую Он сотворил с тем человеком. Я спросила Чадо мое: попал ли сей на небеса? Он мне отвечал: «Да, и восславь Меня ради Моего великого дела, каковое Я сотворил с таким простецом». Мне хочется записать слова, что я изрекла, когда во время мессы возносили нашего Господа:[902] «Господи, прославляю Тебя, истинного Бога и истинного человека, и умоляю Тебя, Господа моего Иисуса Христа, простить нам все наши грехи, забрать у нас Своею любовью все естественные недостатки и преподать нам Себя в совершенной благодати, ею же творишь для нас и на нас Свою вечную славу ради вечной хвалы Себе, как здесь, так и там». Всё это я говорю, когда священник держит Его в руках. Когда же он Его затем поднимает, я продолжаю: «Приветствую Тебя, Господь всего мира, Слово Отца в небесах, истинная жертва, живая плоть, нераздельное Божество и подлинное человечество, даруй нам любовь к Себе, несомненное доверие, совершенное благоговение и сильную, крепкую христианскую веру в жизни и в смерти». Когда он держит чашу вверху, я завершаю: «Благодарю Тебя, Господи Иисусе Христе, за то, что Ты преосуществил Свое священное тело, Свою священную кровь, каковые предназначил для нас по любви, и за то, что священник принес Тебя в жертву Отцу Твоему: в вечную славу Тебе, Господи Иисусе Христе, и на утешение нам, в помощь и ради блаженства для нас и всего христианства, как живых, так усопших. Ныне принеси Себя, Господи, в жертву за всякое зло, какое мы сотворили против Тебя, и за всё добро, какое мы когда-либо упустили, и подай нам Себя в надежную помощь, в жизни и в смерти — ради той подлинной силы, каковой можем мы противостать всему злу в человеках с умножением Твоей сердечной любви».

Item in nativitate beate virginis Marie[903][904] я отправилась на заутреню в хор, хотела читать мой Paternoster и уже начала. Тут мне явилась такая большая радость и благодать, что я не могла дальше молиться и, чувствуя себя связанной внешне, не умела больше с собой совладать. Тогда я обратилась вся целиком к сокровенным прошениям, которые обычно имею, когда со мной обстоит дело подобным образом. Их я всегда произношу по пяти раз. После этого слышится милосердный ответ: «Если Я — твой Возлюбленный, то ты — Мне возлюбленная. Если твое хотенье во Мне, то Я всей Моею силой[905] в тебе, и никогда не пожелаю отделиться от твоей души и от твоего сердца, но [войду] с твоей душой в вечную жизнь». Я сказала: «Иисусе, чистая Истина, наставь меня в истине». Он отвечал: «Аз есмь Истина, обитающая в тебе и действующая из тебя, и желаю еще многое с тобой сотворить ради Моей вечной славы»; et ego:[906] «Иисусе Христе, бездонное милосердие, смилуйся надо мной и явись мне на помощь»; et ille:[907] «Я помог тебе, и сия помощь никогда не отымется Мной у тебя». Он сказал еще много чего, но всего я тебе не могу написать[908].

Item в день Ангелов[909] я сидела опять в той же благодати, и мое хотение заключалось в том, чтобы восседать рядом с Ним во всех деяниях любви Его святейших страстей и дабы мне принять на себя страдание моего возлюбленного Господа ради Него — так же, как Он пострадал из любви ради нас. И тогда мне было дано: «Моя крепкая любовь — утеха твоя, Моя сладостная благодать — крепость твоя, Мое божественное хотение — пища твоя, Мое божественное милосердие — помощь твоя, Моя чистая истина — твое научение», а также [другие] многие словеса, каковые я запамятовала и не могу удержать в голове.

Item однажды мне было сообщено великое желание расспросить Иисуса, Чадо мое, про императора Людвига Баварского из-за невзгод и печалей, доставляемых ему королем[910]. И мне было в ответ: «Я никогда впредь не покину его ни здесь, ни там, ибо у него любовь ко Мне, которой не знает никто, кроме Меня и его, передай ему от Меня». Сего я не сделала, но опустила из опасения, что он подумает, что оное исходит-де от меня. Впоследствии мне было открыто с великим весельем и радостью, что он одолеет врагов. И в это самое время мне было сообщено, что он мертв. Но я восприняла сие с немалою радостью, ибо то были недруги его души[911], коих он одолел.

Со мной в то время был друг нашего Господа и мой[912]. Сей очень хотел, чтобы я помолилась об императоре, ибо его заботило то, что соделал Бог с ним за столь короткое время со дня его преставления. А посему мне захотелось разузнать у Чада моего, Иисуса, что сделалось с императором. Он отвечал: «Удостою его вечной жизни». Я же пожелала узнать, чем тот ее заслужил. Он отвечал: «Потому что сей любил Меня, ибо человеческое суждение часто обманчиво». Это я услышала с немалою радостью. И радость оставалась во мне с пятницы до заутрени воскресенья. В радости я отправилась в хор и заметила, что не могу молиться. Я снова сидела в обильной благодати, имея множество вопросов и получая ответы на них, но не знаю, как о том написать. Особенно если я принимала нашего Господа, во мне было великое томление по душе господина [Людвига]. И мне был ответ: «Восхвали Меня из-за великого дела, каковое Я с ним сотворил за столь короткое время после кончины его». Я пожелала от нашего Господа, чтобы Он даровал мне истинное усердие в молитве о душе его до тех пор, пока он не будет принят в вечную жизнь.

Item я бодрствовала в ночи долгое время, и со мною было до заутрени то, что обычно случается после заутрени, когда мне благодатно вещается: «Прииди ко Мне, и Я сотворю с тобой благо, но ты не сможешь читать твои Paternoster».

В день же omnium sanctorum[913][914] я отправилась после заутрени в хор и оставалась там в великой благодати и радости. Мне было сообщено много просьб и ответов, о которых я не знаю, как написать, сообразуясь с чистой истиной, ибо чем больше бывает благодать, тем меньше я могу о ней размышлять. Чего я желала в своих помышлениях — свидетельства о живых и умерших, — на то мне выпадает истинный и ясный ответ, так что я переношусь в великую и дивную благодать. Мне даруются такие слова: «Возрадуйся, что у тебя Господь твой и Бог твой близок к душе твоей, ведь ты — супруга Мне, а Я — возлюбленный твой. Ты — Моя радость, и Я — твоя радость. Ты — утешенье Мое, и Я — утешенье твое. Твоя обитель — во Мне, и Моя обитель — в тебе. Неси страдание Мое ради любви ко Мне, и Я тебя награжу Мною Самим, все твои желания наполню Мной и дам тебе то, чего не видело око, не слышало ухо и что никогда не всходило на сердце человека[915], и дарую тебе святое Мое Божество ради вечного наслаждения Мной», и еще много подобных сим слов. В тот же день мне было даровано великое утешение из-за трех душ. Одна была сестрою нашего конвента, она была от меня принята с великой радостью, и мне за нее не надо было больше молиться, разве что о [том, чтобы она была принята] в вечную жизнь. Другая была женой, принадлежавшей к нашему монастырю[916], о ней я не могла молиться ни перед кончиной, ни во время кончины, ни после кончины ее. Но однажды она была мне дана и была помянута мною. Третьей был господин фон Шлюссельберг[917]. За него я не могла молиться. О нем мне было сообщено, что он получил вечное спасение. «Однако он в нем столь глубоко, что ты его не сумеешь охватить своими истинными прошениями». Когда я снова возвратилась в себя, то была весьма радостна и прочитала «Те Deum laudamus», как с тех пор по обыкновению делала.

Item in die beati Martini[918][919] я вновь восседала в той же благодати со многим желанием об одной душе. И тогда мне было в ответ: «Предоставь Моей справедливости исправить ее прегрешения». Я также хотела что-нибудь разузнать о том милосердном деле, которое Бог сотворил с императором Людвигом. И мне был ответ: «Он носил Меня в сердце своем, и Я окружил его Моим милосердием и никогда не выпущу из него, покуда не приготовлю его к вечной жизни». Меня попросил некий духовный, истинный друг нашего Господа, чтобы я обратилась [к Богу] с вопрошанием об императоре, ибо ему сказал один подлинный друг Божий, что тот был должен жить дольше. И мне был дан на это ответ: «Сие подлинно так, но случилось из-за человеческих прегрешений».

Item мне то и дело посылается голос, который вопиет во мне и часто повторяет одно за другим: «Желаю домой!» — «Куда же?» — «В вечную жизнь». И я не умею ему противостоять из-за обильной благодати, которая тем самым мне сообщается.

Item связанное молчание, о котором я писала прежде, его я принесла с великой хворью из постного времени и имела всякий день за исключением некоторых. Оно длилось во мне вплоть до дня блаженного Андрея[920] и в этот день оставило меня с немалой радостью, так что я могла служить Богу с легкостью и весельем денно и нощно.

Item in die sancti Nicolaui[921][922] у меня была великая благодать, и я отправилась с немалой радостью в хор, хотела принять нашего Господа, читала с огромной охотой мой Paternoster и особенно повторяла имя Иисуса Христа. Его я упоминала раз за разом в сладкой истоме, как для меня привычно в дни Адвента. Однако священник задерживался и не мог прийти к тому времени, в какое приходил в прочие дни. Мне же было даровано величайшее хотение и стремление принять священное таинство — ибо оно, как меня учит святое христианство, есть нераздельное Божество и истинное человечество в святой плоти и крови. [И со мною было не так,] словно священник хочет мне преподать нашего Господа в таинстве, но было, как будто бы Сам Он желает прийти со священником в человеческом облике, каковым ходил по земле, истинный Бог и истинный Человек. Так я сумела бы вкусить Его тело, причем в таком Его несомненном присутствии, как в прочее время принимаю Его в святом таинстве. Священник так медлил, что я из неподдельной скорби расплакалась и стала уже помышлять, что виновата-де в этом сама. И мне было в ответ: «Я подал бы тебе Себя раньше, но желал твоей скорби»[923]. А потом появился священник. С какой изобильной благодатью мне было преподано священное таинство, о том писала я прежде[924]. Так провела я Адвент с благодатью и легкостью, с какой провожу всякий Адвент.

Item в священный день Рождества проснулась я в великой благодати еще до заутрени и поднялась с огромной радостью, как мне часто дается в сей праздник. Весь этот день, да и неделю я провела в великой благодати и радости.

Item затем in die circumcisionis[925][926] явилась я к заутрене в хор и начала мой Paternoster в сладкой истоме по сладостному имени Иисуса Христа. Я была так объята оным сладким томлением и крепкой божественной благодатью, охватившей мне и сердце, и душу, что не могла питать какого-либо другого желания, помимо того, какое мне подается с Иисусом и из Иисуса. Столь крепка благодать и так нежны узы, что я не могу сего выразить словом и только желаю, чтобы сие ощутили все люди. Мне также дается немало ответов касательно дел, которые желательны мне и о которых писала я прежде. Не иначе случилось со мной в день Трех царей, а также в день purificationis[927] нашей Владычицы[928].

Item чуть позже, в то самое время скончалась одна светская дама и была кощунственно погребена в нашем храме, хотя епископ сие запретил. Когда на следующий день я пришла в церковь, собралась помолиться и уже начала, то не сумела вымолвить ни единого слова и была вынуждена удалиться из хора[929]. Сколько бы я ни пыталась, едва начинала молиться, не могла произнести хотя бы словечка и не могла принять в хоре нашего Господа, но едва выходила из хора, то могла и молиться, и читать молитвы, какие мне только хотелось. Так было со мной три недели. Тут в нашу обитель явился с визитацией некто из начальствующих над нами. Те сестры, что знали о сказанном, просили его, чтобы он дал мне заповедь и наказ отправиться в хор, прочитать там молитву и принять нашего Господа. И он дал мне сие указание. Господу моему Иисусу Христу, несомненно, известно, что в тот самый миг, когда он мне сие повелел, я ощутила освобождение от великого бремени, и притом с легким парением сугубой радости. Я поспешно отправилась в хор и сумела, как прежде, читать те молитвы, какие хотела. И Господь мой Иисус Христос, вне всякого сомнения, знает, что к этому начальствующему я возымела с тех пор большую благосклонность, чем прежде, а равно и больший страх перед его повелениями.

Как я писала ранее о благодати, радости, здравии, каковые бывают у меня во всё время Адвента, так сии у меня продолжались вплоть до Нового года. А потом я начала хворать и чувствовала себя по ночам не так легко, как до этого, и уже после дня Трех царей[930] у меня открылось связанное молчание, как я его описывала. Оно изрядно усугублялось скорбью и болями. В понедельник масленицы у меня начались боли при принятии пищи, а также все иные невзгоды, о которых я упоминала в последние посты[931]. В понедельник после Letare[932] ко мне с силой явилась речь, а во вторник — громкие крики. Сии продолжались у меня до кануна Пасхи, но громче, дольше, сильней, чем в другие посты. Однако и в речи, которая приходила ко мне после громких криков, я чувствовала больше сладостности и благодати, нежели в прочие дни постного времени, хотя и ощущала больше неизвестной мне скорби. Перед вечерней молитвой сия охватывала меня и обнимала столь крепко, что я не владела собой и не могла подать ни единого знака, но помышляла: лишь бы дотянуть до заутрени, чтобы принять нашего Господа, а потом умереть. Мною владело страстное желание этого. Позже такое случалось со мною нередко, но я привыкла к сему.

В субботу же после Letare мне было дано столь живое ощущение священных страстей Господа моего Иисуса Христа, словно я их видела своими очами. Об этом мне доводилось писать также во время прежних постов. Когда я приняла нашего Господа, то громкие крики улеглись вплоть до вечерней молитвы. День отпущения[933] я провела так же, как в прошлом году, а утром в Страстную пятницу могла читать Псалтирь, да и всё, что хотела, исключая заутреню. В прежние годы я делать этого не могла. Теперь в страданиях у меня появилось желание, чтобы коль скоро мне предстоит умереть, то умереть от страдания непременно в нынешний день, мучительного и болезненного. Однако страданий у меня не было столько, сколько в прежние времена. Но благодати и сладости было больше, чем прежде. Во время службы мне были даны две души — которые раньше я не могла поминать, — чтобы о них помолиться, и одна [из них] на пути к вечной жизни. С тех пор я не могла о ней помышлять, не восхваляя Бога ради нее. Накануне Пасхи, как и в прочие годы, грусть у меня улеглась, и даже до ночи. А потом на меня навалилась ужасная скорбь, бывшая столь невыносимой, что я не могла улучить благодати ни изнутри, ни извне. В Пасху пришлось мне оставаться без нашего Господа. Сие продолжалось до пятницы, а потом отошло от меня. Господу же моему Иисусу Христу, несомненно, известно: моя великая отрада и утешение заключается в том, что подателем и испытателем всей моей жизни, неведомых мук, благодатных даров является не кто иной, как Господь мой Иисус Христос. Ему-то ведомо, что Его благодать и чудесные дарования так переполняют меня изнутри, что из-за внешних событий я не могу познать ни скорби, ни радости, хотя то, что против любви, против истины и против покоя, меня ввергает в скверное расположение духа.

Item на Троицу, явившись на заутреню в хор, я была связана снова и восседала в столь великой и сладостной благодати, что даже не могу о том написать. Особенно же мне было дано [знать о] людях, которые мне были близки и являлись на помощь, что Бог их никогда не оставит, ни в этом мире, ни в том. Он мне также пообещал, что при моей кончине будет Он Сам вкупе со Своей Матерью и моим господином святым Иоанном. И ведомо Господу моему Иисусу Христу: мне в это время было так хорошо, что я сама себя спрашивала, как это ученики нашего Господа сумели вынести Духа Святаго[934]. Все те три дня я оставалась неизменно в великой благодати. Потом, в среду, вновь пришла скорбь, о которой я писала выше, но с ужасными болями, и продолжалась несколько дней до кануна солнцеворота[935]. Затем скорбь стала сильнее, и я пребывала в тоске от того, что мне пришлось остаться без нашего Господа, ибо по причине скорби я не могла Его принимать. В скорби я и уснула. А проснувшись, испытала сильнейшую, сладостно-благодатную тягу к телу нашего Господа. Я разбудила всех спавших подле меня, чтобы они мне помогли с Господом нашим. И вот мне было дано священное тело нашего Господа. Я же его приняла с немалою благодатью. Но скорбь ни разу не отпускала меня целый год. А конец ей был положен тем, что пришла речь с великой, сладостной благодатью. Сия продолжалась у меня три дня и три ночи.

Item in die assumpcionis beate virginis Marie[936][937] сидела я опять в связанном молчании во всей той благодати, о которой писала прежде, но с большей речью и со многими ответами. В той же благодати сидела я и in die nativitatis beate Marie virginis[938][939].

Item in octava beati Augustini[940][941] я пожелала принять нашего Господа, ночью же была ласково связана нежной и сладостной перевязью Его благодати и не могла собою владеть. В ней-то и приняла я Господа нашего, ибо, как бы крепко ни бываю повязана благодатью, не ощущаю препятствий к принятию священного тела нашего Господа. Вот так и лежала я до полудня, будучи над собою не властна.

In festo exaltatione sancte crucis[942][943] я пролежала вплоть до первого часа в тех же оковах и в той же благодати.

Item in festo omnium sanctorum[944][945] сидела я сызнова в хоре во благодати, как писала о том прежде, и испытывала страстное томление по почившим и ныне живущим и особенно из-за напастей, которые обрушились на христианство вследствие всеобщей смерти людей, и хотела узнать, виновны ли в этом жиды[946]. Тогда мне было отвечено, что оно так и есть, но что Бог сие попустил из-за великих пороков и грехов христианства. И такое дается мне знать во всякое время, если я о том любопытствую. Еще я часто имею вопросы касательно некоторых лиц. На сие мне дается ответ: «Я живу в них, а они живут во Мне». А о других открывается: «Я их ни за что не оставлю, ни здесь, ни там». О прочих же: «Если бы жили они для Меня, Я устроил бы то, что они пожелают». Я была вопрошаема неким духовным лицом — его должность приносила ему немало забот, — есть ли на то Божья воля, чтобы он оставил ее. Мне же было отвечено: «Нет, ибо сей живет для Меня в любви, в смирении, в истине».

Item у меня опять возникло желание узнать о судьбе души императора Людвига. И мне был ответ, что он обретается в великом мучении, «однако он не долго будет лишен вечной жизни по окончании сих страшных мук».

Item у меня было желание узнать о двух душах, и вот каков был ответ: «Как Люциферу никогда не выйти из преисподней, так и им ни за что не оставить ее». Я и раньше не могла молиться о них.

Item в день Всех душ[947] со мною было во сне, что я как бы явилась в некое неизвестное место. Там я обнаружила нескольких знакомых мне человек, ныне умерших. И они горячо просили меня, чтобы я помолилась Богу о них. Потом я явилась в некое прекрасное место, там всё было в зелени: стояли высокие дерева, а с тех деревьев падали прекрасные яблоки. Тут я увидела нескольких мне близко знакомых людей. Они — несомненно знаю и верую — обретаются в вечной жизни. Двое из них приступили ко мне, то были сестры из нашего конвента, и дали мне пару яблок из тех, что имелись у них, одно кислое, а другое сладкое, чтобы я съела их. Я взяла яблоки, откусила и восприняла от них столь великую благодать, что изрекла: «Никто на земле не сумеет съесть оба яблока». Они отвечали: «И ты тоже не сможешь, отдай же их нам». Когда я ела те яблоки, то пробудилась. Благодать была столь сладостна и обильна, что я не могла изречь слова, перевести дух, едва не теряла сознание. Сие продолжалось долго со мной, а потом я читала заутреню, ничего не в силах понять.

Item в ночь на праздник святого Мартина[948] мне было во сне, как будто в нашу обитель явился епископ во главе многолюдной процессии. У меня была великая склонность и тяга к епископу, его слугам, а особенно к одному из них, и я всюду следовала за ними. Епископ воссел средь народа и стал подавать из кубка темное питие. Я сидела рядом с епископом, а служитель, что был мне люб, сидел за мною. Епископ сказал, обращаясь к нему: «Напои и сию». И тот протянул мне в склянке из стекла некое по цвету весьма светлое питие. Отпив от него, я вернула склянку обратно. Служитель сказал: «Заметь себе, епископ мне повелел и заповедал тебе: если пребудешь с ним при смерти, то и он пребудет с тобой при кончине твоей». И вот епископ со своими прислужниками удалился. Я пробудилась, сердце и душа у меня были исполнены самой сладостной благодати, о которой даже не могу написать. И в сладостной благодати, сообщенной мне из того пития и обретенной мной в присутствии епископа и служителей, я начала мою обычную речь... Господу моему, конечно, известно, что той благодати, сообщаемой мне в снеди и питии, я получала больше и больше — и всё в сладостной радости. Особенно если читаю мой Paternoster и когда подхожу к Paternoster господина моего святого Иоанна[949], то узнаю в сладчайшей благодати, кем был подавший мне питие.

Item за три дня до праздника святого Андрея[950] освободилась я от оков, связывавших меня целый год, с такой сладостной благодатью, словно у меня каждый из членов сделался свободным, и притом особенным образом. Из-за сугубой, мощной благодати Адвента (сие, несомненно, известно Господу моему Иисусу Христу) я не могу ни читать, ни писать. Еще же ведомо Господу моему, что многое из милосердной Его благостыни дается мне в [виде] ответов и в столь явной благодати, что я даже не знаю, как о ней написать. Я то и дело сие опускаю по причине сильной болезни, которая утесняет меня, а равно из страха говорить о благодати, которую обретаю между мной и моим Господом Богом, Он же есть свет чистой истины. Ибо Ему, несомненно, известно, что я принимаю Его дарования и благодать, нося их в подлинном страхе по причине моего сугубого недостоинства.

Item имя «Иисус Христос» — сие Истине, несомненно, известно — процветает во мне в течение Адвента с особенно сладостной благодатью. И я не могу ничего, кроме того, что мне сообщается с Иисусом, из Иисуса и в Иисусе[951].

Господи, в Твоей высшей любви и в Твоей величайшей и сладостной милости, каковой она некогда истекла из Твоего вечного Божества с неба на землю, я вручаю Тебе в чистоте наши души, в незапятнанности наши сердца, в подлинной непорочности всю нашу жизнь, в светлой истине все наши желания и все наши помыслы. Да приуготовит, Иисусе Христе, Твое бездонное милосердие и подвигнет Твоя совершенная любовь нас к тому, чтобы нам войти в сладчайшую благодать и в самую истинную любовь, для каковой Ты избрал Твоих возлюбленных друзей в жизни, в смерти и в вечности.

Молю Тебя, Господи мой, даровать нам в Твоей пречистой любви надежное единение в сокровеннейшем благе, оно же есть, Боже, Ты Сам. И умоляю Тебя, Господи мой, крепкой помощью, какую Ты подал нам в Твоей святой человеческой жизни всеми Твоими делами любви, чтобы узнать нам в Твоем присутствии, видимом и незримом, в Твоем сладостном прикосновении, что есть подлинная и сердечная любовь к Тебе, чтобы нам не испытывать ни к чему другому влечения, помимо Твоих священных страстей и Твоих святых таинств, и чтобы Ты подал нам истинное отрешение[952] от всего этого мира, отречение от себя самих, ясное познание наших грехов, дабы [нам] сокрушаться о них и оставить их ради истинной любви, и горькую скорбь обо всём нашем потерянном времени в мыслях, в словах и делах и в любом упущении Твоей сладостной благодати.

Даруй нам, Господи мой, неустанное соблюдение себя самих в Твоей сердечной любви и крепкую победу над всяческим злом. Подай нам, Господи мой, чистую истину, в ней же мы познаем Тебя и возлюбим. Даруй нам также бездонное Твое милосердие, в каковом мы будем просвещены и очищены от всех наших провинностей, дабы мы светло просияли перед светлым зерцалом Твоего божественного лика, как это было тогда, когда наша душа была влита в наше тело и наше тело было принято из купели крещения.

Молю Тебя, Господи мой, Иисусе Христе, ради совершенной Твоей благодати, помочь нам во всём следовать воле Твоей, будем ли мы в радости или печали. Твоя могучая власть да свяжет нас для того, Твоя сладкая любовь да понудит к тому, чтобы нам иметь в себе не жизнь естества, но чтобы Ты, Иисусе Христе, обитал в нас всей Твоей благодатью и чтобы мы жили лишь для Тебя одного в подлинной истине. И умоляю Тебя, да соизволишь в нас мощно совершать те сладостные деяния, какие Ты совершал по внутреннему соизволению в избранных Тобою друзьях, покуда мы не уразумеем того, что есть неподдельная любовь к Тебе, чтобы нам, когда придет последний час нашей жизни, узнать в небесных радостях, каково чистое единение[953] между Тобою и страждущей душой — ее же Ты украсил Твоим Божеством, и в нее явственным образом погрузился во всём божественном благородстве, и ее прижал к Себе с божественной силой, так что в оной душе, хотя она помимо Тебя и есть ничто, светлеется, однако же, образ Святой Твоей Троицы в Ее божественной ясности.

Прошу Тебя, Господи мой, пронзи нас болью Твоего сердца, пусть она запечатлеется в нас и станет истинным знаком Твоей сердечной любви[954], как Ты до сих пор никогда не делал ни с одним праведным сердцем в [Своем] подлинном, исполненном любовью желании.

Даруй, мой Господи, нам сладкое и сокровенное, исходящее из чистого сердца алкание сей живой трапезы Твоего священного тела и любовное дерзновение, в нем же мы сумеем Тебя воспринять в недрах Твоего милосердия. Исполни на нас сладостью и совершенною благодатью милосердное действие, дабы нам воистину ощутить из Твоих святых таинств сокровенную силу вкупе с преуспеянием в добродетелях и умножением в благодати.

И прошу тебя, Господи мой, да насытишь нас вместе с достойнейшим из священников, принимающим ныне Тебя на земле, дабы мы в святом таинстве так подлинно исполнились всей Твоей благодатью, словно из рук его принимаем Тебя живущим в настоящее время и в достоинстве его хотения. Дай нам не быть обойденными благодатью Твоего присутствия из-за нестроения в христианстве. Даруй нам не причинять никакого ущерба и не наносить никакого вреда чистой истине, которой Ты, Боже, являешься Сам и в которой созерцается нераздельная истина. Даруй нам явиться пред Твоим божественным ликом свободными от сей и всякой прочей вины, украшенными совершенством всяческой благодати. Даруй нам укрепиться Твоей живой трапезой, чтобы мы прибавляли в горячей любви, будучи объяты Тобой, бездонным Твоим милосердием, охвачены Твоей чистой истиной вопреки всякому злу. Пускай нас окружает и неизменно умножается в нас вся Твоя благодать и никогда не отнимается вплоть до вечного жития, чтобы ей быть в нас пред Тобою вечной наградой, и вечной радостью, и вечным блаженством в Тебе. Помоги нам, Господи мой, скончаться в чистой любви и чтобы нам еще в этом времени, покуда мы живы, было уделено от любви, принудившей Тебя умереть на святом кресте ради нас, да потом обретаемся подле Тебя в вечной радости. Помоги нам перенести сию скорбь до конца в истинной радости, и чтобы наша душа после сей юдоли печали не знала никакого горя и страха, дабы нам никогда не лишиться Тебя, и чтобы с нами, посредством сокровенной благостыни Твоего бездонного милосердия, ничего другого не могло приключиться подле Тебя, но только вечное веселье в Тебе, вечная радость с Тобой и вечное вознаграждение, которым мы были бы отличены, чтобы наслаждаться священным Твоим Божеством в яснейшем свете, как Ты сообщаешь Себя Твоим наиболее любимым друзьям.

Ныне прошу я Тебя, Господи мой, посредством действенной помощи, какую Ты подал нам в священном Твоем человечестве, в Твоих святых и горьких страстях, сообщить Себя всем нашим прошениям милостиво и милосердно.

Умоляю Тебя, Господи мой, сообщить нам Себя той сладостной благодатью[955], в какой даровал Себя Своим возлюбленным друзьям, и отнять Собой у нас всякое зло. Что же есть зло? Всё, Господи мой, что не есть Ты.

И подай нам, Господи, лобызание Твоего вечного мира — чрез сердце в душу, с самым сладостным чувством, с каким Твоя пресветлая душа когда-либо чувствовала и принимала чистое сердце в подлинном любовном томлении сладостного поцелуя — ради воссоздания Твоей пламенной любви, в помощь Твоего бездонного милосердия, ради упрочения ясной истины, для наставления в неложной христианской вере в жизни и в смерти, к укреплению подлинной и истинной надежды.

Господи мой, Иисусе Христе, Твое просветленное и благоукрашенное человечество да будет моей сокровеннейшей силой, очищением всей моей жизни и прояснением всех моих помыслов к уразумению чистой и подлинной истины. Да станет, Господи мой, скорейшей дорогой к Тебе и путем подлинной истины истинный свет Твоего чистого жития на земле тридцать лет и три года, Твои смиренные труды, кроткий Твой нрав, Твои тяжкие страсти, Твоя любезная кончина и Твои истинные словеса.

Господи мой, подай мне сладостную защиту обильною благодатью, любезную кончину в полноте разумения, вечное наслаждение чистой любовью, где Ты, Господи мой, и никто, кроме Тебя, — единый Господь, где Твоя слава — наша вечная трапеза, где Твоя мощь — наша вечная радость, где Твой ясный взор — наше вечное правило жизни, где имеет конец всякая скорбь, где водворилась всякая радость из ключа живаго источника. Откуда притек сей? Из сердца Отцова вечное Слово, из любви к нам в совершенной чистоте заключенное во чреве Девичьем.

Мария, Божия Матерь, да очистит нас твоя чистота и пречистое твое рождество, а твоя материнская помощь да откроет нам подмогой всех твоих угодников и всех твоих ангелов кладезь всякого милосердия, из которого ни единому человеку никогда не было отказано в том, чтобы черпать — дабы Ты, Господи мой, влился в нас и чрез нас богатыми дарами в полноте благодати. Окропи нас и обмой из святых Твоих ран святой Твоей кровью от всех наших грехов и напои нас, Господи мой, тою водой, о которой Ты, вечная Премудрость и истина, говорил: кто пьет от нее, не возжаждет вовек[956]. Пусть из нее будет скоро напоена чистотой наша душа.

Да исполнится на нас Твое любезное хотение и да преумножится через нас Твоя слава, Господи мой, в Твоей вечной радости. Сие даруй нам, Иисусе, из силы Твоей сокровенной любви, из каковой к нам притекло всё наше блаженство в веках. Из преизобилующей силы Твоих священных страстей да даруется нам Твое бездонное милосердие, в котором Ты нас приготовишь всей Твоей благодатью к Твоей любезнейшей воле, но особо к тому, чтобы украсить нас благодатью ясной, подлинной чистоты и нагой, ясной истины — с крепкой и горячей любовью, подлинным миром как внутри, так снаружи, с подлинным милосердием — и истинным, лучезарным светом неложной христианской веры.

Даруй нам, Господи мой, истинное возрастание во всей Твоей благодати, покуда мы не достигнем того, чтобы Твоя божественная благодать стала нам вечным весельем и вечной наградой. Amen.

Deo gratias![957]

Кристина Штоммельнская ПОСЛАНИЕ ПЕТРУ ДАКИЙСКОМУ - VII -

Своему искренне любимому другу и достойному всякого доверия отцу во Христе, брату Петру Дакийскому в Париже, свидетельствует его дочь великое расположение и посвящает молитвы. Дражайший, не могу отблагодарить Вас в достаточной мере за письма, каковые Вы мне посылали во множестве с тех пор, как уехали. Знайте, среди радостей, приходящих извне, мне не ведомо большей отрады, чем слышать о Вас. Потому-то я не умею внимать читающим Ваши послания, чтобы не плакать. Я их все собрала и храню до Вашего возвращения. Есть у меня и Ваше письмо от среды после воскресенья Gaudete[958][959], в котором Вы жалуетесь, что Вас не оповестили о недавно присланных дарах и о моем самочувствии. Вам следует знать, что посланник тогда слишком быстро ушел. Знайте также, что я писала бы Вам гораздо чаще о том, как себя чувствую, будь у меня в распоряжении письмоносец. Братское послание Вашего Ордена[960] теперь у меня. Я сердечно благодарна Вам за него.

Вы справляетесь о выпавших мне на долю напастях, о каковых охотно хотели бы знать. Знайте же, что перед днем Всех святых[961] у меня целых четырнадцать дней было особое искушение. Мне вдруг показалось, что все молитвы мои я творю во имя [некоего] демона. Сие страдание для меня было чрезмерно большим. Всё, что я говорила, говорил также и демон. Вам ведь известно, сколь обыкновенно сильны у меня искушения. При возношении Даров я не сумела узреть тела Господня. Пред моими очами явился демон и произнес: «Погляди! Видишь, что твой Бог — это я?» И едва я хотела преклонить колена мои, он так сильно ударил меня ими об пол, что я не могла сойти даже с места. В среду пред праздником, пока я была в храме, он явился, вышвырнул две сельди из миски, нагадил в последнюю, закинул ее с нечистотами в затворенную келью и всю перепачкал. А еще сказал, что стащил у одной старой бегинки, которая ревнует ко мне, из затвора внутри реклюзория X кёльнских солидов и бросил их к проповедникам[962] в отхожую яму. Эта самая бегинка потом обнаружила, что так оно и случилось. В ту ночь я оставалась с моим отцом и моими друзьями во храме. Ночью демон переломал мне все члены и стянул у меня с ноги башмачок. Сей башмак он затем швырнул, так что всем было видно, в доме отца моего в голову одному из служителей. Он с таким грохотом проломил внутрь дома одно из окон, что мой брат из-за этого едва не лишился рассудка. Когда я однажды молилась, он поранил меня железкой у носа, и из него закапала кровь. В канун [дня] Всех святых он покинул, с великим шумом и гадя повсюду, наш реклюзорий — в присутствии Хиллы из Ингедорфа и [нескольких] затворниц вслух назвал имя свое: «Берлабам»[963], и пропал. А в день Всех святых я осталась вовсе без утешения Божия, да и потом нечасто его удостаивалась.

С этого времени и даже до самого Рождества я постоянно пребывала в сомнении, чего прежде со мной никогда не случалось. Сие искушение состояло вот в чем: в сердце моем беспрерывно восходили мысли о Боге, что Он устроен-де так, как и любой другой муж[964]. (Об этой напасти не должен знать ни один человек, кроме Вас.) Из этих помыслов затем возникали другие. Так, например, мне пришло в голову, что мой небесный Возлюбленный меня не достоин, хотя оное мне было крайне противно и невыносимо томило меня. Демон хотел, чтобы сердце мое прокляло Бога и поругалось над святым Его именем. Многие лица, а меж ними и иные из Ваших собратьев, слышали позже, как демон вещал из моих уст воушию всех против Бога. Тем самым Жених мой, оказавший мне столь много добра, сделался для меня недостойным и тем как бы, кто исполнен неприязни к другому. Противясь сему, я страдала, да так, что кровь у меня изливалась из уст и из носа. То же случилось со мной при причастии. Сколь велика была моя скорбь из-за этого, Вы можете представить себе. Я на это Вам жалуюсь, ибо Вы преданы мне, и без конца сокрушаюсь, вспоминая о том, как некогда было между мной и моим Женихом. Всякое утешение и наслаждение вдруг стало для меня сплошною печалью.

Другое искушение, бывшее у меня, относится к моему господину священнику[965]. Что б сей ни делал — слушал ли мою исповедь, давал ли мне тело Господне, — ничто, что в прочие времена доставляло мне радость, мне было не впрок. Он и сам начал казаться мне недостойным. Сверх всех этих невзгод было у меня еще одно искушение, о котором я не говорила ни господину священнику, ни кому-то еще, да и не могла рассказать. Молите же Господа за меня по причине сего искушения, ибо я надеюсь на Вас.

Касательно моих внешних страданий сообщаю Вам следующее. Сразу после первого воскресенья Адвента явился демон, так сокрушая двери, ведущие в дом, что все, кто в нем находился, начали думать, что дом вот-вот рухнет. Сей притащил с собой голову мертвеца и принялся ею швыряться туда и сюда, страшно смотря на меня из ее отверстий для глаз. Потом он бросил сей череп Гертруде, сестре священника, в голову, нашему работнику в бок и, закрепив его на шее работника, наконец оставил у нас. Почти весь приход дивился сему. (Священник мне говорил, что демон порой полагал голову наземь, порой поднимал ее над крышею дома, как только хотел.) Затем он многократно бросал ужасными камнями моему отцу в голову и нанес ему пару ран на руке. Сестре же священника Гертруде сильно расшиб лоб. Одна еврейка, как раз пришедшая к нам, демона совсем не боялась и утверждала, что тот не осмелится к ней подступиться. Так вот, сей швырнул ей в голову камень огромных размеров. Что демон изранил многих людей, в том числе стоявших возле меня, причинило мне немалую скорбь. Потом он метнул большой камень меж двумя проповедниками, Генрихом из Бедбурга и Николаем. Приору из Браувайлера зубами нанес на руке XI ран. Еще причинил тяжкую рану брату Иоанну из Муффендорфа, укусил за руку священника — я видела рубец от укуса в три пальца длиной поверх сустава сжатого кулака — и другого монаха V раз, одну бегинку из Браувайлера и, наконец, Адольфа, Вашего сына, школяра господина декана Кёльнского собора.

Потом демон принялся за меня. Швырял камнями мне в голову и четырежды ранил, VI раз бросал меня на колена и один раз поранил, а затем нанес пять ран на спине. Одну рану процарапал на колене черепком от кувшина, угодил четырехфунтовым булыжником мне между плеч, так что меня начало тошнить кровью, и, наконец, стал метать разные камни пяти разновидностей и кости животных. Пять раз на глазах у детей он стягивал мне веревкой пальцы и голени даже до истечения крови. Пальцы же на ногах сдавил словно железной ладонью, да так, что из-под ногтей брызнула кровь. Стиснув руку мою, он ее вывихнул. Но особая пытка, продолжавшаяся в течение всего этого времени, состояла в том, что демон наносил мне зубами бесчисленное множество ран на спине, а потом вновь и вновь впивался в эти самые раны, пока бока и спина не начали кровоточить. Удивительным образом он обкусал мне и ноги, причем оба ряда зубов встречались у меня друг с другом под кожей. Широко отворив пасть, повторял укусы в икры и в щиколотки. Всякий, кто видел, как из них бежит кровь, не сумел удержаться от слез.

На последней неделе он притащил ободранную кошку, засунул мне ее в рот и оставил торчать, а на следующий день запихнул в уста кошачью голову. Сии стали так кровоточить, что стоявшие кругом увидали, как из них капает кровь. Он засовывал в рот мне и куски мяса павших животных. Своими ногами вдавил меня в кресло, и никто не мог его с меня снять. В присутствии братии подпалил на спине верхнее платье и оставил лишь малый лоскут вокруг шеи. Да и нательное платье тоже сжег и порвал. Мою лучшую нижнюю рубашку[966], едва я с себя ее совлекла, он у меня отобрал. И это в присутствии посторонних! Залил мне в уста незримую серу, так что кроме ее вкуса я ничего другого не чувствовала. Всю ночь напролет он являлся в образе пламени и словно метал мне его в рот. Являлся и в прочих обличьях: с чудовищными зубами, делая вид, что собирается меня вот-вот проглотить. Сие нагнало на меня великого страха. Было слышно, как раздаются какие-то звуки, то ли мычание быка, то ли блеяние барана. Нередко он заводил разговоры о возвышенных предметах веры и приводил при этом места из Писания. У меня, однако, нет времени, чтобы Вам про всё написать.

Любезнейший, Вы едва ли сможете представить себе, сколь для меня всё это было мучительным. К тому же в сих испытаниях при мне не было Вас, неизменно мне преданного. Сердце мое истекает слезами, и нет им числа, когда я подумаю, каким добрым, милосердным, полезным помощником были Вы для меня. Еще и еще раз приходится мне жаловаться Вам на отдаленность Возлюбленного моего. Вот горесть, и меня в ней не понимает ни один человек, как разумеете Вы. Впрочем, теперь снова начинает брезжить ясный день[967].

Благодарю Вас за присланное платье[968], оно мне весьма дорого, а равно и за другие дары. Прислав их, Вы дали понять, что исполняете всё, что мне во благо. Благодарю Вас не только за то, что Вы сделали для меня, но также за то, что делаете всем моим близким. Пишу сие Вам как преданному мне человеку. Блага Вам, возлюбленный в Господе! Молитесь об отце моем и о матери! Что на сердце у меня, о том я Вам не могу написать, по причине стыдливости, которую Вы за мной знаете.

[Приписано священником Иоанном.] Плебан просит Вас принять к сведению следующее. Брат Петр, Вам следует знать, что дочь Ваша Кристина благополучно освободилась [от искушений] в канун Рождества. В присутствии и воушию многих — брата Герхарда из Грайфа и брата его, далее, приора из Браувайлера, его присных и прочих — демон выкрикнул, что Бог благ, а сам он-де лгал и что зовут его Трясуном[969]. Сия была освобождена и от других искушений, и благодать Божья вновь почила на ней в былом изобилии.

Агнес Бланнбекин ЖИЗНЬ И ОТКРОВЕНИЯ Избранные главы