Барда решено выселить из города в «Атом». Хотя Романтик защищал Барда на заседании административной комиссии, его не послушали. После заседания комиссии они вместе напились. В Клуб пришли, шатаясь. Бард подавлен. Тут, «на свободе», жизнь для него тоже была не сахар. Но он тут был волен распоряжаться своим временем. Тут он имел много друзей. Некоторые из них — высокообразованные, умные, начитанные. Было с кем и о чем поговорить. А что будет там, в «Атоме»?
— Жизнь моя в общем и целом не удалась, — говорит он. — Почему? В тот раз, когда наш полк спешил на фронт заткнуть брешь, образовавшуюся после капитуляции целой армии, рядом со мною набивал кровавые мозоли на ногах мой приятель — интеллигент. Он был студентом филологического факультета, знал разницу между белым и красным вином, познал женщин. Я был ничто, успел в своей жизни познать грязь, голод, нищету. Мой приятель сочинял утонченные философские стихи о тишине, о молчании, о чистой любви. Я же сочинял хулиганские песни о бабах, которых у меня еще не было, и о пьянках, в которых я еще ни разу не принимал участия. Над стихами приятеля подшучивала вся рота. Он страдал от этого, так как вкладывал в свои стихи «всю душу». Мои же песни распевал весь полк. Приятель страдал от этого еще больше, так как считал это несправедливым. Для него в стихах заключалась вся жизнь, а для меня они были лишь средством для «солдатского зубоскальства». Он говорил, что я ничего не смыслю в подлинной поэзии. И все-таки он аккуратно вписывал мои экспромты в записную книжечку — единственное, что уцелело от него после того, как вражеская бомба угодила прямо в его окоп. Теперь его имя «навечно» высечено на мраморной плите героев войны, а стихи его напечатаны в сборнике молодых поэтов, погибших в войне. Я ничего не имею против. Но все-таки иногда бывает немножко обидно. Вдруг я, а не мой разорванный в клочья приятель, был настоящий поэт? Мы, русские, лишь в конце жизни вдруг осознаем, что могли бы чем-то стать. Вначале же мы сами не верим даже в то, что уже умеем делать, и нас все убеждают в том, что мы не умеем делать то, что мы уже делаем лучше других. Ну да ладно! Хватит жаловаться! Хотите, я спою вам что-нибудь веселенькое?
Закон истории безжалостно жесток.
Не встанут павшие из праха и из тленья.
Не остановишь вечный времени поток.
Иное будут петь другие поколенья.
Вчера носили маску ловкачи.
Вчера таились даже стукачи.
Бунтарь — певец вчера тревожил души.
Вчера к свободе рвался диссидент.
Вчера казалося, приблизился момент,
Когда способны будут люди правду слушать.
Россия не воспрянет больше ото сна.
В трясине пошлости не может быть обломков.
Когда-то грозные поэтов имена
Воскреснут вряд ли в памяти потомков…
Идет расправа, а не честный бой.
Враг позади, а не перед тобой.
Плевки свистят, не пули и снаряды.
И знаешь, не взойдет грядущего заря.
И чувствуешь, усилия все зря.
И уж не ждешь заслуженной награды.
Закон истории цинично прост.
Не свет, а муть — житейское теченье.
Всплывает вверх не гений, а прохвост.
И топчут в грязь былое исключенье.
Теперь в героях ходят ловкачи.
Теперь свободу славят стукачи.
Холуй и шкурник стал теперь примером.
Теперь послушен даже диссидент.
Теперь совсем иной настал момент:
Мир с упоеньем рукоплещет лицемерам.