Живи, Египет!

Родился в 1938 году в провинции аль-Минья, в Верхнем Египте, в семье мелкого землевладельца. Закончил в 1960 году отделение журналистики филологического факультета Каирского университета. Работал в различных каирских газетах. С 1968 по 1971 год был генеральным секретарем профсоюза египетских журналистов. Является членом секретариата Международной организации журналистов и председателем ее каирского отделения.

Начал писать рассказы в 1961 году. Опубликовал в различных египетских и ливанских журналах около двух десятков рассказов.

Рассказ «Живи, Египет!» взят из вышедшего в 1968 году сборника «Короткие рассказы», включающего рассказы двенадцати авторов.

Живи, Египет!

Сказав «бисмилла»[37], дядюшка Майгуб подул в сложенные лодочкой ладони и, ухватившись за ручку, начал упорно и размеренно крутить ее в надежде, что мотор наконец заведется и из выхлопной трубы повалит черный дым. В результате усилий, от которых все лицо дядюшки Майгуба сморщилось, мотор прерывисто затрещал, словно разговаривал сам с собой, решая, смилостивиться ли ему над дядюшкой Майгубом, крутящим ручку, или же остаться безмолвной и недвижной грудой железа, отслужившей свой век.

Дядя Майгуб распрямил свою ссутулившуюся от старости спину и снова стал дуть на руки, теперь уже с досадой, беспрестанно бормоча молитвы и взывая ко всевышнему. Затем он вновь склонился к рукоятке, но не успел сделать и двух оборотов, как металлический кузов машины лихорадочно затрясся, а из выхлопной трубы клубами повалил черный дым, отчего на лице дяди Майгуба заиграла улыбка и торжество наполнило его сердце, истерзанное непосильным трудом. Он сам вынужден был заводить машину с тех пор, как его помощник Махмуд ас-Самадиси ушел от него и устроился механиком в государственную компанию. Дядюшка Майгуб втиснулся на сиденье за рулем, заняв не более пяти квадратных сантиметров пространства. Дверцу он закрыть не смог, потому что часть его тела высовывалась наружу, чтобы осталось побольше места для пассажиров — постоянных его клиентов, которые до сих пор предпочитали ездить в город с ним, а не на автобусах транспортной компании. Как признателен им дядюшка Майгуб, как горячо желает долгих лет жизни и благоденствия этим людям, которые относятся к нему по-дружески и вспоминают его всякий раз, когда едут в город или возвращаются оттуда домой. В глубине души он думает: «Конечно, ведь целых двадцать лет вожу я их из деревни в город и обратно, не хуже агентства Кука, да благословит аллах мою «старушку» — вот уж истинно благодетельница!»

«Старушка» и ее владелец уста Майгуб давно уже стали такой же неотъемлемой принадлежностью шоссе, как и дорожные знаки. Чрево «старушки» всегда набито людьми, которых она подбирает, проезжая мимо деревень, расположенных вдоль шоссе. Извергнув из себя пассажиров утром в центре города, она вечером пускается в обратный путь. Останавливается она повсюду, где какой-нибудь человек, подняв руку, просит его подвезти. Пассажир либо залезает внутрь, либо остается стоять снаружи, на подножке, ухватившись рукой за поручень. Дядюшка Майгуб, весь скорчившись, держит в руках руль и нажимает то на одну педаль, то на другую. Вот уже двадцать лет он каждый божий день сидит за рулем, даже когда болен. Ведь «старушка» — единственная кормилица, а в семье одиннадцать ртов, которые просят есть с утра до поздней ночи.

За двадцать лет фордик образца 1917 года перевез бесчисленное множество почтенных людей: торговцев бакалеей, скотом, табаком, керосином, которые отправлялись в город с набитыми кошельками и возвращались оттуда, везя мешки и тюки с товаром. Но лишь малая толика пиастров перекочевала из их кошельков в карман дядюшки Майгуба. Он берет четыре пиастра с пассажира, будь то взрослый или ребенок. Десять человек помещается в кузове «старушки» и еще десять — снаружи, на двух подножках. Им приходится стоять, держась за поручень, протянутый по верху машины. Ежели бы верх был не брезентовый, можно было бы брать еще по крайности пятерых. И все эти долгие годы дядюшка Майгуб дорожит своими клиентами, старается усадить их поудобнее, поддерживает с ними самые дружеские отношения, скрашивает им скучную дорогу веселыми и добродушными шутками. Едва человек, стоящий на дороге, успевает поднять руку, как правая нога дядюшки Майгуба уже нажимает на тормоз, и машина останавливается, готовая радушно принять нового пассажира. Едва раздастся далекий окрик, «старушка» уже стоит как вкопанная, в ожидании. То же самое бывает, когда дядюшка Майгуб углядит в отдалении зонтик, который быстро скользит, покачиваясь, над полевой тропкой. При этом он улещает сидящих в машине:

— Потерпите, уважаемые… одну минуточку… вон шейх Ибрагим идет, хороший человек, надо его обождать.

И присовокупляет к этому:

— Вы все хорошие люди, да поможет вам аллах и да ниспошлет он вам всяческую благодать.

Дядюшка Майгуб, повторяя одно и то же, дожидается вместо одной минуты пять, а то и все десять, пока не подоспеет пассажир, который махал зонтиком или окликнул его издалека. Пассажиры привыкли к таким остановкам, они любят дядюшку Майгуба за его доброту и ласковое обращение с каждым. Долгие годы изменили все и вся, и люди стали не те, и деревья растут вдоль дороги другие. Лишь над дядюшкой Майгубом и его «старушкой» годы не властны. Старый шофер все также выглядит, у него тот же характер. Двадцать лет ездит он по одной и той же дороге. Желтая куртка и высокая желтая такия на голове, очки, которые он носит с незапамятных времен. Правда, он утверждает, что вынужден был заказать их, когда менял водительские права, что это обошлось ему в сто тридцать пиастров, да еще двадцать пиастров он заплатил инспектору, чтобы тот выдал права и разрешил водить машину в очках. После этого каждый год, продлевая права, он неизменно платит инспектору двадцать пиастров. Но нынче цены так подскочили…

— Ей-богу, уважаемый, не знаешь, как и жить. Всюду такая дороговизна… Поверишь ли, комплект покрышек для «старушки» я покупаю в фирменном магазине за двенадцать фунтов. А раньше платил всего семьдесят пиастров. И всюду так, цены неслыханные. Если отдал детишек в школу, то уж ни на ремонт машины денег не остается, ни на сигареты. А жизнь коротка. Вот и молишь аллаха, чтоб хоть остаток дней прожить, не зная нужды.

— Господь всемогущ, шейх Майгуб, а кроме него, никто тебе не поможет.

Таков ответ, который дядюшка Майгуб слышит от всякого, кому он жалуется на свою судьбу. Жалобы так же неизменны, как и ответ. А «старушка» тем временем ползет по шоссе, прижимаясь к обочине, когда ее обгоняет быстроходный автомобиль или автобус транспортной компании, обдавая пассажиров бензиновой вонью и запорашивая глаза пылью. Но все равно старые клиенты сохраняют верность «старушке» и предпочитают ее мощным автобусам, которые тормозят лишь на остановках и не дожидаются пассажиров. Дядюшка Майгуб с тоской провожает глазами каждый стремительно летящий автомобиль, которому он должен уступать дорогу, и вспоминает те времена, когда «старушка», совсем новехонькая, была здесь единственной машиной. Тогда она безраздельно властвовала на шоссе, возила деревенских старост, богачей, торговцев, маклеров, останавливалась у роскошных особняков, ожидая их владельцев, которые выходили в высоких чалмах и в белоснежных галабеях, возила их в город и обратно. Это было в те времена, когда богатые люди чаще всего ездили верхом, а бедные — только на своих двоих. Бедняков и по сей день ох сколько! Покачивая головой, дядюшка Майгуб бормочет:

— Да, прошла наша молодость, «старушка».

Чей-то голос из глубины машины отвечает:

— Что ты, дядя Майгуб, «старушка» наша год от году молодеет.

— Молодеет? Да разве молодость возвращается си[38] Увейда?

— К другим нет, а к «старушке» возвращается с каждым годом.

— Храни тебя аллах, си Увейда, за добрые слова, но моя «старушка» совсем древняя стала, ей скоро конец. Видишь, она не может обогнать даже пешеходов. Ослы и те оставляют ее позади.

— Да ты о чем говоришь, дядя Майгуб?

— О «старушке», древней своей машине, ясное дело.

— О машине? Господь с тобой. А я говорю о нашей древней родине, о Египте.

Сердце дядюшки Майгуба сжимается от разочарования. Он чувствует, что самые надежные клиенты начинают изменять его старой, верной подруге. Горестное молчание прерывает другой пассажир:

— Не говори так, шейх Увейда, машина дядюшки Майгуба наша благодетельница. Сколько она нам служила, скольких перевезла…

Вкладывая в свои слова всю душу, дядюшка Майгуб восклицает:

— Клянусь всевышним, добыть бы мне только сотню фунтов, и я так отремонтирую «старушку», что она станет не хуже, чем двадцать лет назад.

— Но где ж тебе, дядя Майгуб, тягаться с новыми машинами и автобусами, которые мчатся, как ветер?

— Не забывай, хадж Абдалла, старый конь борозды не портит. Уж свою-то машину я хорошо знаю.

— Но время ее прошло, дядюшка Майгуб. Теперь ведь столько новых машин.

— Вот я и говорю, прошла наша с ней молодость.

— Молодежь нынче не та, что прежде. Иной, смотришь, не успел из пеленок вылезти, а уже мудрит…

— «Старушка» меня никогда не подводила.

— Одни уходят, другие приходят…

— Она для меня все в жизни…

— Но родина всем нам мать…

— Она детей моих кормит, всю семью содержит…

— …всех нас она кормит…

— Не будь ее, как бы я жил?

— …без нее никому не прожить, недаром ее матерью называют…

— Да сохранит ее господь до конца моих дней, а уж там будь, что будет.

— Господь сохранит ее навек, она принадлежит и нам, и нашим детям, и внукам.

— До внуков мне нет дела. Главное, это наши дети, нынешняя моя жизнь, а не завтрашняя.

— Завтра будут жить наши дети…

— Ну а с нами-то что будет?

— Мы свое пожили, дядюшка Майгуб. Человеку дается только одна жизнь.

— Храни тебя господь, «старушка», благодетельница моя.

— Живи вечно, страна наша, мать родная.

Вдруг все пассажиры падают друг на друга, потому что дядя Майгуб резко тормозит. На лице его выражается испуг, и он твердит скороговоркой:

— Дорожная полиция… вылезайте живо, вылезайте ради всего святого, не подводите меня.

В двухстах метрах от полицейского поста дядюшка Майгуб сворачивает на обочину и останавливается под густым деревом. Пассажиры, стоявшие на подножках, соскакивают на землю, а дядя Майгуб обводит глазами сгрудившихся в кузове людей. Оставить можно лишь пятерых, остальным придется идти пешком, иначе у него отберут права за перегрузку машины. Взгляд дядюшки Майгуба полон смущения и печали. Все тут уважаемые и почтенные люди. Всем им он так обязан. Но ведь его могут лишить прав! Лишить хлеба насущного его самого и его детей. Пассажиры с подножек — куда ни шло, они слезают без единого слова. А которые внутри… Дядюшка Майгуб совсем было пришел в замешательство, но потом набрался смелости и сказал:

— Сделайте милость, господа хорошие, пускай пятеро пройдут пешком вперед самую малость, покуда не минуем полицейский пост. Нынче такие строгости. Раньше, бывало, уплачу полицейскому по пять пиастров за каждого лишнего пассажира, и дело с концом, а теперь все кругом так вздорожало, сил никаких нет.

Дядюшка Майгуб снова выезжает на шоссе и, медленно обгоняя своих пассажиров, говорит:

— Я потихоньку поеду, чтоб вам не бежать, не утомляться. А за постом вас обожду.

Прежде чем пассажиры займут свои места, им предстоит пройти пешком более километра. Это дело привычное и для пассажиров, и для шоферов, да и дорожная полиция прекрасно знает, что и как. Главное, чтобы «старушка» миновала пост, имея положенное число пассажиров. Не более пятерых. Постовой величественно взмахивает рукой, и машина проезжает дальше. А на обратном пути дядюшка Майгуб вылезает, чтобы поздороваться с постовым. Тот важно протягивает ему руку, потом сует ее в карман. Такая сцена разыгрывается с водителем каждой проезжающей машины.

Но сегодня, приближаясь к посту, дядя Майгуб замечает под деревом мотоцикл, и колени его начинают дрожать. Многолетний опыт подсказывает ему, что на пост прибыли «представители» из управления дорожной полиции. Обернувшись, он вновь пересчитывает своих пассажиров и бормочет:

— Аллах милостив… у нас все по правилам, ни одного лишнего… Помоги, господи, рабам твоим.

И он искусно останавливает машину, поравнявшись с господином офицером. Затем проворно выпрыгивает из кабины, подобострастно здоровается. Офицер задает обычные вопросы:

— Сколько у тебя пассажиров?

— Всего пятеро, господин офицер.

— Никого сверх нормы?

— Что вы, господин офицер, как можно? Вот они все тут, извольте пересчитать.

— Ну, а вон те, что пешком идут, разве не с тобой ехали?

— Упаси господи, я ведь уже старик, врать не буду.

— Говори без уверток.

— Клянусь великим аллахом, у меня всего пятеро. Да и машина совсем разваливается. Больше пяти и не подымет.

Офицер смеется:

— Если она разваливается: продай ее да купи себе новую.

— На какие деньги? Нынче машина стоит тысячи. Откуда мне взять столько?

— И впрямь дело нелегкое. А на этой ты сколько лет ездишь?

— Двадцать лет, господин офицер. Можно сказать, всю жизнь.

— И на сколько федданов ты заработал?

— Клянусь жизнью своих детей, она сжирает все, что приносит. На одну покрышку и то кучу денег надо. Раньше я покупал их у английских солдат по восемьдесят пять пиастров, а теперь, чтобы резину сменить, в долги влезаю.

— Так брось эту рухлядь и не мучайся.

Слова эти — что нож в сердце дядюшке Майгубу. Брось, не мучайся! С чего люди на тебя взъелись, «старушка»? Брось, не мучайся! Неужто и впрямь время твое прошло?

На этот раз дядя Майгуб постарался отъехать от поста как можно дальше. Он не остановился, чтобы обождать пассажиров на обычном месте, заставил их пройти лишку добрых две сотни метров. Сердце его было переполнено горечью.

— Ну, поехали с богом, дядюшка Майгуб.

— Дошли благополучно?

— Все здесь.

— Ладно. Тогда пускай кто-нибудь крутанет ручку. У меня что-то сил нет.

Пятеро, которые слышали разговор дядюшки Майгуба с офицером, поняли, старик так огорчен, что не в силах даже завести мотор.

«Старушка» снова поползла по шоссе, и вскоре вдали показался город. Пассажиры расположились как прежде. Обладатели толстых кошельков заняли лучшие места. Их защищал от солнца брезентовый верх. А стоявших на подножках обжигало горячее солнце и хлестал ветер, парусом вздувавший их галабеи.

Городской шум вывел дядюшку Майгуба из оцепенения. Машина свернула на центральную улицу, ведущую к базару. По ней двигались толпы людей, машины, автобусы, проносились быстрые, как молния, мотоциклы. Все спешили. Даже пешеходы норовили обогнать «старушку», и чаще всего им это без труда удавалось. Из-за толчеи дядюшке Майгубу пришлось вовсе сбросить скорость. Нога его едва касалась акселератора, руки крепко держали руль. Ему казалось, что он впервые неопытным новичком въезжает в этот город.

Остановив машину, он почувствовал, что вконец обессилел. Словно невидимая рука сдавила его сердце. Глаза будто ослепли за стеклами очков. Он пришел в себя, лишь услышав голос своего старшего сына Сабира, который ждал его, как обычно, на стоянке такси, чтобы отдать выручку.

— Вот возьми сорок пиастров, папа.

— Оставь их при себе, сынок.

Говоря это, он подыскивал глазами место, куда бы поставить «старушку» так, чтобы постоянные пассажиры сразу ее увидели, когда придет время возвращаться домой.

Выйдя из машины, дядюшка Майгуб направился к кафе. За ним шел Сабир, впервые положивший себе в карман выручку — целых сорок пиастров. Никогда еще не было у него таких денег.

Пока дядюшка Майгуб дожидался, когда официант принесет ему два стакана чаю, Сабир ерзал на стуле, как на иголках. Слабым голосом Майгуб спросил:

— Ты что-то хочешь сказать мне, Сабир? Говори же.

— Не знаю, отец, как начать…

— Говори, не бойся… Я уж сегодня всякого наслушался…

— Дело вот какое… Ты же сам видишь, машина совсем в негодность пришла. И обивка вся рваная… И скорости никакой. Развалина, да и только. Пассажиров с каждым днем все меньше. Сейчас все ездят на автобусах.

— Что мне автобусы! Наши пассажиры остаются при нас.

— Нет, папа, не говори. «Старушка» уже не та, что раньше.

— Нет, сынок, «старушка» все та же. Это люди переменились.

— Но, папа, жизнь движется вперед. Смотри, сколько теперь новых машин. Разве может наша с ними тягаться?

— Но что же делать, Сабир? Она дает нам кусок хлеба. Лучше ездить на хромом осле, чем побираться с нищенской сумой.

— Нет, папа, если так будет продолжаться, мы умрем с голоду, и никто нам не поможет.

— Что же делать? Давай займем денег, отремонтируем машину.

— Ее невозможно отремонтировать. Она слишком старая.

— Выходит, пока молода, всем нужна, а теперь на свалку?

— Ну какой от нее толк?

— Ты, однако, так и не сказал мне, что делать?

— Давай бросим «старушку» и устроимся на работу. Махмуд ас-Самадиси, твой помощник, зарабатывает в транспортной компании сорок пиастров в день. Поступим и мы туда.

— А возьмут они меня, старика?

— Там всех берут.

— Да разве такие, как я, им нужны? Выжили нас со «старушкой» новые автобусы.

Разговор прервался. Последние слова потонули в шуме толпы, валившей по улице к базару. Майгуб задумался. Ему не верилось, что наступила все-таки пора расстаться со «старушкой» и проститься с той дорогой, по которой он ездил двадцать лет. Но совсем иными были мысли Сабира. Сердце его усиленно билось, перед ним пролегла длинная дорога, пересекающая весь город и уходящая далеко-далеко, за горизонт. Дорога длиной в целую жизнь.