Живи, Египет!

Родился в 1912 году в Каире, в семье мелкого чиновника. В 1934 году окончил филологический факультет Каирского университета. Много лет работал чиновником в различных министерствах. В 1959 году был назначен директором Государственной организации по развитию кино. В настоящее время занимается исключительно литературной работой.

Начал писательскую деятельность как автор романов из истории Древнего Египта — «Игра судеб» (1939), «Радобис» (1943) «Борьба Фив» (1944). В 1938 году издал также сборник коротких рассказов — «Шепот безумия».

Настоящая известность пришла к Махфузу после появления серии его романов, носящих названия различных кварталов Каира: «Новый Каир», «Хан аль-Халили», «Переулок аль-Мидакк» и трилогии «Междворцовый проезд» — одного из самых значительных произведений современной египетской прозы, законченного Махфузом в 1956 году. Всего Махфузу принадлежит около двадцати романов и шесть сборников рассказов. На русский язык переведены повести Нагиба Махфуза «Вор и собаки» и «Осенние перепела», а также ряд рассказов.

Рассказ «Ребячий рай» взят из сборника «Винная лавка «У черного кота» (1968), рассказ «Фокусник украл тарелку» — из сборника «Под навесом» (1969).

Ребячий рай

— Папа…

— Ну что?

— Мы с моей подружкой Надией всегда вместе.

— Это хорошо, детка.

— И в классе, и на переменках, и в столовой.

— Прекрасно. Она такая милая, воспитанная девочка.

— Но на урок закона божия я иду в один класс, а она в другой.

Он взглянул на жену, которая вышивала скатерть, и увидел, что она улыбается. Тогда он сказал, тоже с улыбкой:

— Это ведь только на время урока закона божия.

— А почему так, папа?

— Потому что у тебя одна вера, а у нее — другая.

— Как это?

— Ты мусульманка, а она христианка.

— Почему, папа?

— Ты еще маленькая, поймешь, когда вырастешь.

— Я уже большая.

— Нет, детка, ты еще маленькая.

— А почему я мусульманка?

Нужно было проявить терпение и осторожность, чтобы не подорвать с первого же шага современные методы воспитания.

— У тебя папа мусульманин, мама мусульманка, поэтому и ты мусульманка тоже.

— А Надия?

— У нее папа христианин и мама христианка. Поэтому и она христианка.

— Это оттого, что ее папа носит очки?

— Нет, очки тут ни при чем. Просто ее дедушка тоже был христианин.

Он решил перечислять предков до бесконечности, пока дочери это не прискучит и она не заговорит о другом. Но она спросила:

— А что лучше, быть мусульманкой или христианкой?

Подумав немного, он ответил:

— И то и другое хорошо.

— Но ведь все равно что-то лучше!

— И та и другая религия хороша.

— Может, и мне стать христианкой, чтобы нам с Надией никогда не разлучаться?

— Нет, доченька, это невозможно. Каждый должен сохранять веру своих родителей.

— Но почему?

Воистину, современное воспитание — нелегкая штука!

— Ты не хочешь дождаться, пока вырастешь? — ответил он вопросом.

— Нет, папа.

— Хорошо. А знаешь ты, что такое мода? Так вот, кто следует одной моде, а кто предпочитает другую. Быть мусульманкой — самая последняя мода. Поэтому ты должна оставаться мусульманкой.

— Значит, Надия старомодная?

Будь ты неладна вместе со своей Надией! Видно, он все же допустил ошибку, несмотря на всяческую осторожность. Теперь придется выпутываться.

— Это дело вкуса, но каждый должен исповедовать веру родителей.

— Можно я ей скажу, что она старомодная, а я следую новой моде?

Он поспешно ее перебил:

— Каждая вера хороша. И мусульмане и христиане веруют в бога.

— Но почему они веруют в разных комнатах?

— Потому что каждый верует по-своему.

— Как по-своему?

— Это ты узнаешь в будущем году или еще через год. Сейчас довольно с тебя знать, что мусульмане веруют в бога и христиане тоже веруют в бога.

— А кто такой бог, папа?

Он несколько растерялся. Долго думал. Потом спросил, пытаясь сохранить спокойствие:

— А что говорила про это учительница в школе?

— Она прочитала суру[9] и мы выучили молитву, но я ничего не поняла. Кто такой бог, папа?

Подумав еще, он с улыбкой сказал уклончиво:

— Это творец всего в мире.

— Всего-всего?

— Да, всего-всего.

— А что значит творец?

— Это значит, что он все сделал.

— Как сделал?

— Своей всемогущей волей.

— А где он живет?

— Повсюду в мире.

— А когда мира не было, где он жил?

— Высоко, наверху…

— На небе?

— Да.

— Мне хочется на него посмотреть.

— Это невозможно.

— Даже по телевизору?

— Даже по телевизору.

— И никто его не видел?

— Никто.

— Так почему же ты знаешь, что он наверху?

— Потому что это так и есть.

— А кто первый узнал, что он наверху?

— Пророки.

— Пророки?

— Да, пророк Мухаммед, например.

— А как он это узнал, папа?

— Благодаря своей особой силе.

— У него было очень сильное зрение?

— Да.

— Почему, папа?

— Потому что аллах сделал его таким.

— Но почему все-таки?

Теряя последние остатки терпения, он ответил:

— Потому что он может сделать все, что захочет.

— А какой он?

— Очень могучий, очень сильный, все может.

— Как ты, да, папа?

Он еле сдержал смех.

— Ему нет равных.

— А зачем он живет наверху?

— Земля для него мала. Но он видит все.

Она задумалась ненадолго, потом сказала:

— Но Надия говорит, что он жил на земле.

— Это потому, что он знает все, что происходит на земле, так, словно живет здесь.

— А она говорит, что люди убили его.

— Но он вечно жив и никогда не умирает.

— А Надия говорит, что его убили.

— Нет, малышка, они думали, будто убили его, но он не умер, он жив.

— А дедушка мой тоже жив?

— Нет, дедушка умер.

— Его люди убили?

— Нет, он сам умер.

— Отчего?

— Заболел, оттого и умер.

— А сестренка моя тоже умрет, потому что болеет?

Он нахмурил брови, заметив негодующий жест жены.

— Нет, она выздоровеет, бог даст.

— А дедушка почему умер?

— Он был больной и старенький.

— А ты тоже болел и тоже старенький, почему же ты не умер?

Мать прикрикнула на нее, и девочка, растерявшись, переводила взгляд с матери на отца.

— Мы умрем, когда на то будет воля бога, когда он захочет этого, — нашелся наконец отец.

— А почему он захочет, чтобы мы умерли?

— На все его воля.

— А смерть — это хорошо?

— Нет, детка.

— Так зачем же бог делает нехорошее?

— Раз богу угодно, люди должны умирать.

— Но ты же сам сказал, что это нехорошо.

— Я ошибся, малышка.

— А почему мама рассердилась, когда я сказала, что ты умрешь?

— Потому что бог еще не хочет этого.

— А когда захочет?

— Он посылает нас в этот мир, а потом забирает отсюда.

— Зачем же?

— Чтобы мы здесь делали добро, пока не уйдем.

— А почему бы нам не остаться?

— Если люди не будут покидать землю, им не хватит места.

— А все хорошее мы оставим здесь?

— Мы уйдем в еще более хорошее место.

— Куда?

— Наверх.

— К богу?

— Да.

— И увидим его?

— Да.

— А это хорошо?

— Конечно.

— Потому и нужно, чтоб мы уходили?

— Но мы еще не сделали все добро, на какое способны.

— А дедушка сделал?

— Да.

— А что он сделал?

— Построил дом и посадил сад.

— А мой двоюродный брат Туту что сделал?

Отец в отчаянии бросил взгляд на мать, взывая о помощи. Потом сказал:

— Он тоже построил маленький домик, прежде чем уйти.

— А Лулу, соседский мальчишка, бьет меня и никакого добра не делает.

— Он сорванец.

— И он не умрет?

— Умрет, когда будет угодно богу.

— Хотя он никакого добра не сделал?

— Все умирают. Но кто делал добро, приходит к богу, а кто делал зло, будет гореть в огне.

Она вздохнула, помолчала немного. А он почувствовал, что совершенно измучен. Его беспокоило, правильно ли он отвечал ей. Все эти вопросы подняли тьму сомнений со дна его души. Но тут девочка снова сказала:

— Я хочу быть всегда с Надией.

Он взглянул на нее в недоумении, и она объяснила:

— Даже на уроке закона божия.

Он громко расхохотался. Рассмеялась и мать. Зевая, он проговорил:

— Не думал я, что можно обсуждать такие вопросы с детьми.

Жена отозвалась:

— Когда дочка вырастет, сможешь высказать ей все свои сомнения.

Он быстро обернулся к жене, стараясь понять, всерьез или в шутку сказала она это, но увидел, что она снова занялась вышиванием.

Фокусник украл тарелку

— Не пора ли и тебе заняться делом, — сказала мне как-то мать. И, сунув руку в карман, добавила: — Вот пиастр, поди купи бобов. Да не играй с мальчишками на дороге и смотри под машину не попади!

Я взял тарелку, обулся и, напевая, вышел за дверь. Перед лавкой, где продавались бобы, толпился народ. Пришлось долго стоять в очереди, но вот наконец я протиснулся к мраморному прилавку и крикнул тоненьким голоском:

— Дяденька, дайте бобов на пиастр!

Он торопливо спросил:

— Каких бобов, вареных? С маслом или с топленым жиром?

Я не знал, что ответить, и он грубо крикнул:

— Ну-ка, отойди от прилавка!

Я смущенно попятился и вернулся домой с пустыми руками. Увидев меня, мать воскликнула:

— Да ты ни с чем явился?! Никак, рассыпал бобы или потерял пиастр, сорванец?

— Ты же не сказала мне, каких бобов купить, с маслом или с топленым жиром?!

— Вот наказание! А чем я тебя кормлю каждое утро?

— Не знаю.

— Ну и бестолочь! Ступай и скажи ему: с маслом.

Я снова побежал в лавку. В этот раз я сказал:

— Дяденька, дайте бобов с маслом на пиастр.

— С каким маслом, — спросил он недовольно, — хлопковым, кукурузным, оливковым?

Я растерялся и опять не знал, что ответить, а он прикрикнул:

— Не мешай, отойди от прилавка!

Обескураженный, я вернулся домой к матери. Она при виде меня в изумлении всплеснула руками:

— Опять пришел не солоно хлебавши, без бобов и без масла!

Я рассердился:

— Ты же не сказала мне с каким маслом, хлопковым, кукурузным или оливковым!

— Если с маслом, стало быть, с хлопковым.

— Да я-то почем знаю?

— Наказание ты мое, а лавочник — дубина, — заключила мать, вновь отослав меня за бобами.

На этот раз я прямо с порога лавки крикнул:

— Дайте бобов с хлопковым маслом, дяденька!

Тяжело дыша, подошел я к мраморному прилавку, до которого едва доставал головой, и торжествующе повторил:

— С хлопковым маслом, дяденька!

Он опустил черпак в котел:

— Плати пиастр.

Я сунул руку в карман, но он был пуст! Я стал лихорадочно искать монету, вывернул карман, но пиастр исчез. Вынув из котла пустой черпак, лавочник сказал со скукой:

— Посеял пиастр, глупый мальчишка.

Я поглядел себе под ноги, обшарил глазами пол и пробормотал:

— Ничего не посеял. Он все время был у меня в кармане.

— Отойди от прилавка и моли аллаха, чтоб он помог тебе найти деньги.

Я вернулся к матери с пустой тарелкой. Она крикнула в сердцах:

— Вот наказание! Ты, видно, настоящий чурбан!

— Но пиастр…

— Что пиастр?

— Его нет в кармане.

— Небось леденцов купил?

— Нет, аллах свидетель!

— Так куда же он делся?

— Не знаю.

— Поклянись на Коране, что ты его не потратил.

— Клянусь!

— А может, у тебя карман дырявый?

— Да нет, что ты, мама.

— Может, все-таки ты отдал его лавочнику, когда приходил в первый или во второй раз?

— Может, и так… я не помню.

— А хоть что-нибудь ты помнишь?

— Что есть хочу, помню.

Тут она всплеснула руками.

— Ну что мне с тобой делать? Ладно, вот тебе еще пиастр, но я его выну из твоей копилки. А если снова вернешься с пустыми руками, получишь подзатыльник.

Я пустился бегом, мечтая о вкусном завтраке. У поворота, неподалеку от лавки, я увидел толпу ребятишек. До меня донеслись их радостные возгласы. Мои ноги сами перешли на шаг, а сердцем я устремился туда, к ним. Взглянуть бы хоть одним глазком! Протиснувшись сквозь толпу, я вдруг увидел перед собой… фокусника. Вот так сюрприз! Позабыв обо всем на свете, я принялся глазеть, как он проделывал всякие чудеса с веревками, яйцами, кроликами и змеями. А когда фокусник пошел по кругу, собирая деньги, я попятился назад и прошептал: «У меня ничего нет». Он вцепился в меня, как лютый зверь. Я еле вырвался и пустился наутек, получив напоследок тычок в спину. Но все равно я был наверху блаженства. Прибежав к лавочнику, я выпалил:

— Бобов с маслом, дяденька!

Он посмотрел на меня, не двигаясь с места. Когда я снова повторил просьбу, он процедил сквозь зубы:

— Тарелку давай!

«Тарелку! Но где же она?! — думал я лихорадочно. — Может, я выронил ее, когда бежал? Или ее украл фокусник?»

— У тебя, малый, совсем котелок не варит.

Я поплелся назад искать тарелку. На том месте, где стоял фокусник, уже никого не было, но из соседнего переулка доносились ребячьи голоса. Я приблизился к толпе детишек, обошел ее со всех сторон. Фокусник, увидев меня, крикнул грозно:

— Плати или катись отсюда!

— Моя тарелка! — с отчаянием в голосе завопил я.

— Какая еще тарелка, сын шайтана?

— Отдайте тарелку!

— Проваливай, не то напущу на тебя змей.

Ясное дело, это он украл тарелку… Но я ушел, испугавшись его свирепости, и от огорчения заплакал. А когда прохожие спрашивали, почему я плачу, я отвечал: «Фокусник украл тарелку». Тоска моя рассеялась, едва я услышал громкий голос: «Эй, подходи, полюбуйся!» Я повернул голову и увидел неподалеку ящик с круглыми окошечками — волшебные картинки! Туда уже десятками сбегались дети. Один за другим они глядели в окошечки, а хозяин пояснял, что изображено на картинках: «Вот доблестный рыцарь и красавица принцесса, прекраснейшая из дев». Слезы мои мгновенно высохли, и я в восторге устремился к ящику, совершенно забыв и про фокусника и про тарелку. Я не мог устоять перед соблазном и, заплатив пиастр, прильнул к окошечку вместе с девчонкой, смотревшей во второе окошечко рядом со мной. Перед моим взором чередой проходили восхитительные картинки. Когда же я вновь спустился с небес на землю, у меня не было уже ни пиастра, ни тарелки, а фокусника и след простыл. Но я не жалел об утраченном, зачарованный картинками рыцарских поединков и рыцарской любви. Я забыл о голоде, забыл даже о неприятностях, которые ожидали меня дома. Отойдя в сторону, я прислонился к стене полуразрушенного дома, где некогда помещалось казначейство, а также резиденция судьи, и целиком отдался грезам. Мне грезились рыцарские подвиги, красавица принцесса и свирепый дракон. В своих мечтах я испускал громкие воинственные кличи, и рука моя ни разу не дрогнула в битве. Я разил врага воображаемым копьем и восклицал:

— Получай, дракон, удар прямо в сердце!

Вдруг подле меня раздался нежный тоненький голосок:

— И подхватил он красавицу принцессу и усадил ее в седло у себя за спиной!

Я повернулся и увидел ту самую девочку, которая вместе со мной смотрела волшебные картинки. На ней было перепачканное платьице и цветные сандалии. Одной рукой она перебирала длинную косу, а в другой у нее была горсть засахаренных горошин, которые она не спеша отправляла в рот. Мы посмотрели друг на друга, и она мне сразу понравилась.

— Давай посидим немного, — сказал я.

Она кивнула. Я взял ее за руку, мы прошли через дверь в полуразрушенной стене и сели на ступеньку лестницы, что никуда уже не вела. Ступеньки взбегали вверх, к площадке, за которой голубело небо и высились купола минаретов. Мы молча сидели рядом, не зная, о чем разговаривать. Меня охватили странные, неведомые чувства. Я склонился к лицу девочки и вдыхал запах ее волос, смешивавшийся с запахом земли и ароматом ее дыхания, сладостным от засахаренного горошка. Я поцеловал ее в губы, и во рту у меня тоже стало сладко. Я обнял ее обеими руками. Она молчала. Я снова поцеловал ее в щеку, в сомкнутые губы. Потом губы ее шевельнулись, обсасывая сладкий горошек. Наконец она решительно встала. Я с волнением схватил ее за руку и попросил:

— Посиди еще немного.

Но она равнодушно ответила:

— Нет, я пойду.

— Куда?

— К повитухе Умм Али.

И указала на дом, где в нижнем этаже была мастерская гладильщика.

— Зачем?

— Маме плохо. Велела мне бежать к Умм Али и сказать, чтоб она шла поскорее.

— Но потом ты вернешься?

Она кивнула и ушла.

Тут и я вспомнил о своей маме. Сердце мое сжалось. Я поднялся с ветхих ступенек и направился домой с громким плачем: это испытанный способ избавиться от наказания. Только я очень боялся, что мать разгадает мою хитрость. Но ее не оказалось дома. Я заглянул на кухню, в спальню, дом был пуст. Куда она ушла? Когда вернется? Мне стало не по себе… И тут меня осенила спасительная мысль. Я взял на кухне тарелку, вынул из своей копилки пиастр и снова отправился к лавочнику. Он спал на скамье перед лавкой, прикрыв лицо рукой. Котел с бобами куда-то исчез, бутыли с маслом выстроились на полке, а мраморный прилавок был чисто вымыт.

Я позвал шепотом:

— Дяденька…

В ответ раздавался только храп. Я легонько тронул лавочника за плечо. Он беспокойно зашевелился и открыл глаза, покрасневшие от сна.

— Дяденька, — позвал я еще раз.

Он наконец проснулся, узнал меня и пробурчал недовольно:

— Ну, чего еще?

— На пиастр бобов…

— Чего?!

— Вот пиастр, а вот и тарелка.

Тут он разорался:

— Ты что, малый, вконец спятил? Убирайся, покуда я не проломил тебе голову!

Но я не двигался с места. Тогда он толкнул меня, да так сильно, что я не устоял на ногах и упал навзничь. Я поднялся, с трудом сдерживая слезы, которые жгли мне глаза. В одной руке я все еще сжимал тарелку, в другой — пиастр. Я взглянул на торговца с ненавистью и повернулся было, чтобы уйти, как вдруг мне вспомнились картинки, изображавшие рыцарские подвиги. Мгновенно я исполнился решимости и изо всех сил запустил в лавочника тарелкой. Тарелка угодила ему прямо в голову. Я же бросился бежать без оглядки. Мне показалось, что я убил его, как рыцарь убил дракона…

Только у старой стены я остановился и, тяжело дыша, огляделся — погони не было. Переводя дух я спрашивал себя, что же мне делать дальше. Возвращаться домой без второй тарелки я не решался, зная, что меня неминуемо высекут. Чтобы отдалить это мгновение, я мог лишь бесцельно бродить по улицам. В кулаке у меня был зажат пиастр, и прежде чем держать ответ, я мог еще получить удовольствие. Я решил не думать о своей провинности. Но где же фокусник, где волшебные картинки? Напрасно я их искал повсюду. Устав от бесплодных поисков, я вернулся к разрушенной лестнице, где у меня было назначено свидание, и сел там в ожидании приятной встречи. Мне хотелось еще раз поцеловать сладкие от засахаренного горошка губы девочки. В душе я признавался себе, что девочка пробудила во мне чудесные чувства, каких я прежде никогда не испытывал. Пока я ждал, предаваясь мечтам, из глубины дома до меня донесся шепот. Осторожно поднявшись по ступенькам на верхнюю площадку, я прилег там и, оставаясь незамеченным, заглянул вниз. За высокой стеной виднелись руины — все, что уцелело от бывшего казначейства и резиденции верховного судьи. Под лестницей сидели мужчина и женщина, они-то и шептались меж собой. Мужчина был похож на бродягу, а женщина с виду напоминала цыганку-пастушку. Каким-то чутьем я догадался, что у них тоже «свидание», вроде того, какое назначено здесь у меня. Об этом свидетельствовала их поза. Только они были гораздо искушеннее в подобных вещах и занимались таким делом, какое мне и не снилось. В удивлении я не мог оторвать от них взгляда. Я был охвачен любопытством и в то же время сконфужен.

Наконец они отстранились друг от друга. После продолжительного молчания мужчина сказал:

— Гони монету!

Женщина отозвалась сердито:

— На тебя не напасешься!

Сплюнув под ноги, он сказал:

— Ты чокнутая.

— А ты ворюга!

Неожиданно он ударил ее наотмашь по лицу. В ответ она швырнула ему в глаза горсть земли. Лицо его исказилось от ненависти, он бросился на нее и схватил за горло. Завязалась яростная схватка. Женщина безуспешно пыталась разжать пальцы, стиснувшие ей шею. Из горла у нее вырывался хрип, глаза вылезли из орбит, по телу пробегала судорога… Я смотрел на все это, онемев от страха. Но, увидев струйку крови, сочившуюся у нее из носа, я громко вскрикнул и скатился вниз по ступенькам, прежде чем мужчина успел поднять голову. В два прыжка я достиг двери и помчался по улице, сам не зная куда. Я бежал до тех пор, пока не задохнулся от быстрого бега. Тогда я остановился и с удивлением обнаружил, что стою под высокой аркой на перекрестке. Я никогда не бывал здесь раньше и не знал, в какой стороне мой дом. По обеим сторонам арки сидели нищие слепцы, мимо них равнодушно сновали прохожие. Со страхом я понял, что заблудился и неисчислимые опасности поджидают меня, прежде чем я найду дорогу домой. Может быть, обратиться к первому встречному и спросить, куда идти. А что, если я нарвусь на кого-нибудь вроде лавочника или бродяги, которого видел среди развалин? А вдруг произойдет чудо, и я увижу мать, идущую мне навстречу?! Как радостно кинулся бы я к ней! Сумею ли я один выбраться отсюда и не буду ли плутать в поисках своей путеводной звезды?

Пока я размышлял о том, что меня ждет, день начал угасать, и ночь, покинув свое укрытие, опустилась на землю. Я понял, что должен действовать быстро и решительно.