Живые души, или похождения Лебедько

Глава 11

Большую часть июня, как то было обещано Муромцевым и Джафаровым, Лебедько проходил тщательнейший инструктаж у нескольких замечательных людей. Впрочем, автор не видит особого смысла в том, чтобы в сей повести погружаться в описание каких-то практических и методических навыков, пусть даже и крайне интересных и оригинальных. В своё время автор планирует озаботиться написанием специальных текстов на сию мудрёную тему, предназначенных тем, кто вослед за Владиславом Евгеньевичем решит заняться самой что ни есть практической деятельностью по решению благой задачи, кою мы, выражаясь жаргонно, назовём «расшатывание Системы». Следует, наверное, лишь заметить, что к концу обучения наш герой уже не испытывал сколько-нибудь серьёзных колебаний в том, чтобы примкнуть к движению, порождённому ещё тридцать лет назад в недрах Югорского переулка.

Помнишь ли ты, читатель, как в предисловии автор, с замиранием сердца повторял и повторял один и тот же заветный вопрос: «Русь! Чего же ты хочешь от меня? Дай ответ!»? И что же ты думаешь, подведя своего героя к служению цели, которая на данный момент кажется актуальнейшей не только что для России, но и для всего мира, автор получил ответ? Отнюдь! Временами, описывая то один, то другой эпизод из похождений Лебедько, автору казалось, что вот-вот и услышит он таинственный ответ земли русской, познает ту могучую силу, что поправила его на написание этой повести. Множество раз заветный смысл, казалось, готов был раскрыться, подобно бутону диковинного и прекраснейшего цветка... Увы, изначальный вопрос так и остаётся без ответа по сей день, побуждая писать продолжение повести там, где её, казалось, можно было бы уже завершить. Герой наш уже, не какой-нибудь шалтай-болтай, он, постепенно обретая сознание своей сопричастности миру, и творящейся в нём несправедливости, стоит крепко на рискованном, сложном, тернистом, но благородном пути, который, к тому же, как говаривал один старый и очень мудрый индеец, стал для него «путём с сердцем».

Ясно, как день, что лишь очень и очень немногие согласятся с автором в определении сего пути как благородного. Многие будут даже упорствовать в том, что это, напротив, весьма скользкая дорожка, ведущая чёрт знает куда. Иные будут стоять на мнении, что наш Лебедько и вовсе стал кощунником и совершенно конченным мерзавцем, особливо затесавшись под конец в положительно сомнительную компанию. Не будем вступать в спор с ревнителями всякого рода стабильности, традиционализма и консерватизма, и просто с людьми, исповедующими так называемый здравый смысл, ценящих сомнительную логику превыше интуиции, чувства и иррационального импульса. Автор решительно уверен в том, что созидание, равно как и разрушение, суть части одного и того же процесса, зовущегося жизнетворчеством, а посему важно не то, стал ли наш герой «созидателем» или «разрушителем», сколько то, что он обнаружил в этом именно своё призвание. А авантюрность сего призвания — гарантия того, что мало-помалу такой мощнейший фактор, как риск, отшелушит все и всяческие желания Другого (о чём мы не раз толковали), и приведёт его к обнажённой драме его собственного Желания. Это ли не высший удел человеческий? Здесь читатель может, конечно, пуститься в непримиримый и яростный спор, однако, автор решительно не намерен с кем-либо на сей счёт спорить, а потому предоставляет читателю свободу спорить с самим собой или же с другими читателями.

Наша история, покамест, продолжается, и автор считает своим долгом поведать ещё о нескольких примечательных встречах, уготованных Владиславу Евгеньевичу главными фигурами «Югорского кружка». Встречах с людьми, в которых обыватель ни за что бы не раскусил вольнодумцев и носителей того самого децентрированного мировоззрения, о котором толковал Джафаров, благо люди эти славились как раз таки своею твердолобой консервативной позицией. Впрочем, для проницательного читателя понятно, что консервативная позиция являлась лишь маской, которой до поры до времени этим людям необходимо было тщательно прикрываться. Как бы там ни было, но, даже для самого Лебедька, шокирующе прозвучало предложение Муромцева поехать в Пресненский район столицы, где между станциями метро «Краснопресненская» и «Баррикадная», располагается один из православных храмов, настоятель которого, отец Иннокентий Райкин, фигура в православном мире чрезвычайно влиятельная и одиозная, чуть ли не ежедневно мелькающая на телевизионных экранах и источающая от имени Церкви инициативы, буквально гротесковые по своей нелепости. Именно с отцом Райкиным и предстояло встретиться Владиславу Евгеньевичу.

Дело было поздним вечером, посетителей в храме почти не было. Батюшка встретил нашего героя возле иконы Николая Угодника, как и было заранее договорено. Отец Иннокентий приходился путешественнику почти ровесником. Не церемонясь, он предложил гостю пройти на алтарь, где их беседа, по его словам, могла бы течь спокойно и непринуждённо, к тому же, что называется, без лишних глаз и ушей. Владислав Евгеньевич, хоть и считал себя противником церковных догм, но, услышав подобное предложение, буквально остолбенел: «Как же это! Вы же сами в одной из своих недавних речей изволили высказаться в таком роде, что, дескать, мирянин, вступивший на амвон, ведущий в свою очередь к священнейшему месту в храме — алтарю, совершает, тем самым, более тяжкое преступление, нежели убийство». Райкин, ничуть не смутившись, отвечал: «Говорил, да и ещё буду говорить, но говорил я сие для толпы, к тому же руководствуясь весьма неоднозначными мотивами. Но вы-то, не толпа, а конкретный человек, которого, к тому же, мне вполне определённым образом рекомендовали. Почему бы нам с вами и не нарушить некоторые условности, когда это никто не видит? Ведь условности для того и создаются, чтобы их время от времени нарушать. А? Нет?», - батюшка, казалось, был крайне доволен собственным удалым свободомыслием. Лебедько изумился пуще прежнего: «Может быть, вы, святой отец, ещё и атеист?» Физиономия Райкина приняла серьёзный оттенок: «А вы что, можете на полном серьёзе назвать кого-нибудь верующим или атеистом? Вы сами как себя определяете?»

Наш герой помедлил, соображая, затем изрёк: «Положительно, не могу назвать себя ни верующим, ни атеистом. Я, пожалуй, вольнодумец. Догматы христианской веры, в большинстве своём, мне попросту противны, однако же, и многие материалистические утверждения — тоже. Мир для меня является абсолютной Тайной, о которой рассудок человеческий, на мой взгляд, решительно не смеет выносить хоть сколько-нибудь однозначных вердиктов», - «То-то же», - улыбнулся поп: «Так пойдёмте же на сей предмет и посудачим». Владислав Евгеньевич, однако, заподозрил в предложении священника некий подвох, вообразив, что, чуть только он взойдёт на амвон, так тут его немедля и повяжут, аки девушек из печально прославившейся группы Pussy Riot, и на алтарь идти решительно отказался. «Что же», - усмехнулся поп: «Давайте, будем считать, будто бы я своим предложением проверял вас на склонность к кощунству. Раз уж вы сие испытание прошли, то поговорим во дворике, на скамейке».

Райкин двинулся к выходу из храма, а Лебедько, уже без колебаний последовал вослед за ним. Спутники присели на уютную скамейку неподалёку от церкви, приготовляясь к беседе. Владислав Евгеньевич, признаться, был сбит с панталыку таким приёмом. В голове его вертелась мысль, что он, дескать, был на волоске от тюремного заключения. Церковные правила были для нашего героя темны, как ночной лес. И если бы не недавний скандал, разразившийся вокруг упоминавшейся уже выше панк-группы Pussy Riot, статьи о котором заполонили буквально весь Интернет, он так бы до сих пор и не знал значения таких мудрёных слов, как «амвон» или «алтарь». Естественно, он считал, что психологу невозможно в своей работе обойтись без всестороннего изучения таких предметов, как философия, культурология и религиоведение, а потому, в своё время внимательно прочитал и Ветхий и Новый Заветы. Однако, в церковных ритуалах был он совершенный профан.

Здесь уместно вспомнить два случая столкновения нашего героя со служителями культа. Первый произошёл в 1996 году. Обстоятельства жизни Лебедька сложились так, что в ту пору он испытал серьёзный душевный кризис. Это было связано с первыми разочарованиями в психологии, в которой наш герой ещё тогда стал прозревать реакционные тенденции, а также, с некоторыми событиями в личной жизни. Дошло до того, что несколько недель он не мог не то что работать, но даже есть и спать — столь сильно было столкновение противоречивых чувств, вызвавших сильнейшую душевную боль. Кто-то из знакомых посоветовал сходить в церковь и исповедоваться, мол, после этого наверняка станет легче. Не видя на тот момент других средств, Владислав Евгеньевич решил последовать совету, хотя и был не крещён. Придя поутру в ближайший храм, он встал в конец длинной очереди кающихся. Спустя несколько времени подошёл его черёд. Батюшка, на вид его ровесник, гневно сверкал очами. Исполненный душевной боли, Лебедько направил её в уши божьего наместника: «Вразумите, батюшка, потерял духовные ориентиры и опоры. Запутался, душа болит, и не имею никаких сил, дабы понять, что делать». На сей поток душевных излияний, молодой поп отвечал скороговоркою: «Что ты мне лапшу на уши вешаешь? Ты с правилами исповеди знаком? Тут надо не сопли размазывать, а отвечать по порядку — прелюбодействуешь или нет!» Ошарашенный подобным ответом, наш герой только-то и пролепетал: «О, это я, видимо, не по адресу», и, махнув рукой, пошёл прочь из храма. Случай этот, однако же, развлёк его, и даже помог, благодаря своей комичности, изыскать ресурс, дабы справиться с душевной болью.

Другой случай произошёл уже в 2002 году. В ту пору у нашего героя вот уже несколько лет был старший наставник, которого Лебедько почитал как Учителя жизни. В какой-то момент, однако, между ними произошёл ожесточённый спор, и, как следствие его — разрыв отношений. Владислав Евгеньевич болезненно переживал потерю Учителя, продолжая внутренне спорить с ним, и что-то доказывать. Подобные внутренние диалоги истощили Лебедька настолько, что он погрузился в депрессию. И вновь добрые люди рекомендовали сходить на исповедь. Наш герой отнекивался, вспоминая прошлый казус, и, в конце концов, рассказал о нём. На сей рассказ советчик отреагировал весьма бурно, и начал вновь увещевать нашего героя, что, мол, поп попу рознь, и, дескать, есть в N-ском храме некий пожилой и опытный священник, который уж, наверняка, поймёт страдания Владислава Евгеньевича должным образом. Отправился Лебедько в этот храм, разыскал там требуемого священника, который, действительно, оказался седобородым стариком, внушавшим некое доверие, отрекомендовался, что он, мол, от такого-то и такого. Священник охотно согласился выслушать его. Исповедь началась: «Святой отец, грех мой в том, что человека поставил я превыше бога». Поп понимающе закивал, чем вызвал дополнительное расположение, а затем спросил: «Женщину?» Владислав Евгеньевич, в порыве исповеди не обнаружив в этом вопросе подвоха, продолжал: «Нет, не женщину, мужчину...», - имея в виду, конечно же, Учителя. Поп же, услыхав сие, отпрянул назад, спешно перекрестился несколько раз и пробормотал: «Жениться вам надо!», после чего помахал кадилом и отправил горемыку восвояси. Лишь при выходе из храма до Лебедька дошёл комизм произошедшего диалога. С тех пор он дал себе зарок больше шагу не ступать в церковь.

Приведя сии примеры, автор положительно не имел в виду делать какие-то выводы, распространяющиеся на всё духовенство. Безусловно, среди священнослужителей встречаются люди глубокого ума и чувства, исполненные мудрости и понимания жизни. И то, что Владислав Евгеньевич попал к двум, мягко говоря, недалёким попам, ещё ни о чём не говорит. Но для него самого столкнуться именно с этой стороной Церкви оказалось весьма пользительно. Встреться он с действительно умудрённым старцем, в том возрасте, когда он был достаточно легковерен и неустойчив в духовных исканиях, он мог бы и попасть под прелесть христианского мировоззрения и, тем самым, лишиться возможности критически мыслить. Увы, со многими достойными людьми именно так и происходит, и они лишаются возможности увидеть в христианстве, помимо сомнительного душевного упокоения, реакционную социально-политическую структуру, скрепляющую Систему своим достаточно прочным клеем.

Однако, пора бы нам воротиться к собеседникам, оставленным нами на скамейке возле храма. Райкин, по случаю, припас бутылочку отменного «Кагора», так что вскоре беседа шла уже на всех парах. Священник говорил вдохновенно: «Посудите сами, в наше время практически невозможно найти ни истинно верующего человека, ни столь же истинного атеиста. Ведь в сознании обывателя бог, это нечто такое, о чём, как он считает, можно помыслить в обыкновенных человеческих категориях. И мы, естественно, его в этом поддерживаем, ибо так намного проще сделать из него послушный и легко управляемый винтик Системы. А ведь как обстоит дело по существу? По структуре и религия, и атеизм устроены одинаково. Традиционализм, как основа всех религий, зиждется на постулате о том, что «истина едина и единственна». С другой стороны, современность, с присущей ей постмодернистской доктриной, провозглашает, что единой истины нет, и вообще, истиной может быть всё, что угодно. И то, и другое — точки зрения, но очень важно понять, что для каждого человека выбор точки зрения крайне важен, ведь жизнь-то придётся строить согласно именно ей, а вот выбор-то точки зрения традиционалистской ли, или постмодернистской, при всей его кажущейся свободе, обусловлен, хотим мы того или нет, насилием. Насилием того или иного дискурса - для кого-то материалистического, для кого-то — христианского. Для каждого конкретного человека побеждает тот дискурс, к которому он, по ряду разных и сложных причин, попросту предрасположен. Однако, существуют люди, которые в состоянии изменять внутреннюю предрасположенность уже сознательно, то есть волевым путём выбирать точку зрения — традиционалистскую или постмодернистскую. И вот этот-то выбор, действительно, страшен, потому что ответственен. Ежели кто-то сподобится к нему подойти, то в этот момент он отчётливо столкнётся с тем, что человеческому разумению принципиально не дано знать — прав ли постмодернизм или права ли традиция. Вот здесь и возникает необходимость веры, будь то вера атеистическая или христианская, например. Веры, как свободного и ответственного волеизъявления. Согласитесь, что так веруют очень и очень немногие.

«Да, уж!», - Владислав Евгеньевич проникся мыслью Райкина - крыть, как говорится, было нечем. И тут он решился задать вопрос, который давно уже назрел в нём: «Вы тоже считаете, что человеческому разумению принципиально невозможно знать, как оно на самом деле?» Поп усмехнулся и разлил ещё по рюмке «Кагора»: «Безусловно! Вот, скажем, мы можем нередко услышать расхожий вопрос «верите ли вы в бога?». Помилуйте, но ведь почти никто не задумывается о том, что этот вопрос абсолютно некорректен. Ведь, ежели существует слово «бог», то что-то оно да обозначает! Какие-то же образы и ощущения оно у человека порождает, хотя бы и образ, так называемого, пустого места. Кстати, заметьте, что пустое место — это сложнейший образ. Короче, и у так называемого верующего, и у так называемого атеиста, слово «бог» неизбежно вызывает некие ассоциации. А, ассоциации, это то, что, несомненно, существует. Неважно, где - на небеси, под землёй или в воображении, но существует. Поэтому вопрос «есть ли бог?» совершенно бессмыслен. Безусловно, есть. Вопрос же по существу может звучать таким образом: «Что такое или кто такой бог?» И вот тут-то — самая большая ловушка, которую когда-то властьпридержащие использовали очень и очень ловко. Ведь обыватель практически не отдаёт себе отчёта в том, что почти вся его жизнь проходит в регистре Воображаемого или Символического. А это значит, что любой бог, которого мы можем помыслить или представить, ничто иное, как наше же собственное творение, или творение других людей, которые нам его подсовывают, как набор картинок, ощущений, мыслей...».

«Многие спекулируют на том, что, дескать, наука не может объяснить сам акт Творения. И даже физическая теория Большого Взрыва не до конца удовлетворительна, так как сей взрыв мог произойти спонтанно, а мог - и по некой высшей воле. Верующие, например, решительно не принимают идею спонтанности», - рассуждал Лебедько. Райкин подхватил его мысль с полуслова: «Во-первых, какие они верующие? Это просто люди, которым в их картине мире обязательно необходима причина, а ещё более того — Отцовская фигура, на которую можно было бы спихнуть ответственность за какие-то правила и надежды на личное благополучие. Типичная инфантильная позиция. А, во-вторых, в рассуждениях о Творении обычно забывают о категориях трансцендентности[24] и имманентности[25]. Ежели существует некий трансцендентный источник, то что-либо говорить о нём совершенно бесполезно, именно по причине его трансцендентности, даже само предположение «если существует». Мы принципиально не можем трансцендентному придать какой-то образ, либо хоть как-то помыслить о нём, ибо трансцендентное - вне Символического и Воображаемого регистров нашего сознания. Ну, а ежели мы пытаемся придать ему какой-то образ или помыслить — то сей источник, как ни крути, уже становится творением человека, то есть набором картинок, звуков и ощущений».

«Что же такое настоящий верующий или атеист?». Священник несколько времени сидел молча, затем медленно и задумчиво произнёс: «Вопрос веры может быть решён тем самым актом чистой воли, о котором я уже говорил. Сей акт приводит к вере в наличие или отсутствие источника творения, но — при абсолютно вменяемом понимании негарантированности того, что этот выбор будет верным. И, ещё раз повторяю, что этот выбор страшен, так как сделавший его вынужден полностью подчинить свою судьбу и систему ценностей этому выбору. Это удел единиц. Подавляющее же большинство — не верующие и не атеисты, а просто суеверные люди с совершенной кашей в головах, не дошедшие до предельного понимания негарантированности волевого выбора».

«Вы-то сами такой выбор сделали?», - вопрошал Владислав Евгеньевич. «Естественно, нет, также, как и вы, также, как и большинство людей в нашем мире. К тому же, я, отнюдь, не фанатик, каковым всячески пытаюсь себя выставить публично. Ведь, давайте рассудим, что значит сделать подобный выбор. Выбор в сторону современности, ну, или постмодернизма, влечёт за собой признание того, что единственной неоспоримой ценностью является человеческая жизнь. И своя, и любая другая конкретная. Выбор же в пользу традиционализма, а, стало быть, религии, влечёт за собой, напротив, признание того, что человеческая жизнь никакой ценности не имеет. А ценностью является лишь обожение, или спасение, или же, ежели хотите, просветление, как в экзотических случаях. И этот выбор полностью оправдывает и инквизицию, и религиозные войны, и разного рода священный джихад, не ставя жизнь человеческую ни в грош. Причём, и свою также. Способны вы на такое? Я — нет. Хотя и утверждаю на телевидении, будто предметы культа намного ценнее человеческой жизни. Но это, как вы, надеюсь, понимаете, просто поза для публики. Не могу я принять и выбор в пользу современности, ибо тогда я вынужден буду бесконечно ценить и свою жизнь, и жизнь любого другого человека. На сиё у меня сил пока не хватает. Теперь вы понимаете, сколь неимоверно сложен вопрос о вере и атеизме? Обе позиции — это подвиг, до которого подавляющее большинство человечества попросту не доросло. Но вот для того, чтобы понять эту сложность дорастают уже многие, и мы с вами, с разных, конечно, сторон, способствуем тому, чтобы количество и качество осознающих людей росло».

Воцарилась тишина. Было уже около полуночи, и Лебедько подумал, было, что пора уже раскланиваться. Вставши со скамейки, он поблагодарил священника за крайне любопытную беседу и направился к выходу из церковного дворика. Райкин догнал его у ворот и остановил для рукопожатия: «До следующих встреч! Не забывайте, что мы с вами по одну сторону баррикад!» И тут наш герой не удержался и задал ешё один вопрос: «Послушайте, вы человек прогрессивнейшего мышления, зачем же вы говорите и делаете какую-то совершенную ахинею?» Райкин ещё раз улыбнулся: «Совершенно верно! Именно — ахинею, я бы сказал даже — вопиющую ахинею. Что может быть более действенным, для того, чтобы отворотить людей от Церкви, и принудить их думать самостоятельно? А?».