Живые души, или похождения Лебедько

Глава 12

Следующим утром позвонил Муромцев: «Мне помнится, дорогой Владислав Евгеньевич, вы изъявляли намеренье встретиться с моей внучкой? Так вот, давеча она прилетела из Италии и сегодня вечером может предоставить в ваше распоряжение пару часов». Лебедько, завершив разговор, испытал странное чувство, в котором угадывалось очень много тихой и светлой печали. Вот уже недели две-три, как он понял роль и значение этой прекрасной девушки в его жизни. Да, судьба, действительно, влекла его на встречу к её пленительному и завораживающему образу, но, отнюдь, не как к предмету сексуального вожделения. Безусловно, Аня была чертовски красива и обаятельна и, вероятно, редкий мужчина смог бы устоять перед её чарами и, не поддаться искусительным мечтам о плотском наслаждении. Но, в какой-то момент, наш герой вдруг понял, что для него Аня Муромцева, которую он и видел-то всего несколько минут, была проекцией его собственной души, или же, если изъясняться литературным слогом, она явила собою для Владислава Евгеньевича то, чем была Беатриче для героя Данте, спускающегося в ад своей души, чтобы затем подняться к вершинам рая.

Лебедько ждал этой встречи с глубоким волнением. Но к этому волнению неприменима пушкинская метафора: «как ждёт любовник молодой минуты верного свиданья». Тут было что-то иное. Двери кабинета Муромцева открылись нашему герою сегодня вечером подобно вратам, ведущим в самое сердце непостижимой Тайны. Впрочем, возможно, драгоценнейший читатель, ты поймёшь из дальнейшего, что выражение, которое употребил автор - «в сердце непостижимой Тайны» - отнюдь, не аллегория.

Дело обстояло, собственно, вот как: Муромцев сидел возле стола, на котором был расположен компьютер, и что-то писал. Кивнув гостю, он предложил ему расположиться в кресле и немного подождать. Трудно сказать, сколько длилось ожидание, три ли минуты, а то и все тридцать. Владислава Евгеньевича бросило в жар. В какой-то момент, то ли от волнения и жара, то ли ещё чёрт знает от чего, кабинет писателя вдруг показался нашему герою наполненным волшебной атмосферой. Появилось ощущение, что за окном не 21 век, а какая-то седая древность, а он, Лебедько, восседает в сказочных покоях некоего восточного волшебника. Вот-вот волшебник потрёт таинственный сосуд, из которого затем выскочит, сопровождаемый клубами разноцветного дыма, джин, готовый исполнить самые заветные мечты.

Вдруг в кабинете, действительно, послышался шорох. Ореховая дверь отворилась как бы сама собою, и в комнате явилась живая фигурка. Если бы в тёмной комнате вдруг вспыхнула прозрачная картина, освещённая сильно сзади лампами, она одна бы так не поразила внезапностью своего появления, как фигурка эта, представшая как бы затем, чтобы осветить комнату. С нею вместе, казалось, влетел солнечный луч, и тут же как будто рассмеялся нахмурившийся кабинет писателя. Владислав Евгеньевич в первую минуту не мог дать себе отчёта, что такое именно перед ним стояло, хотя, конечно, это была внучка Юрия Васильевича. Такого чистого, благородного очертания лица нельзя было отыскать нигде, кроме разве только на одних полотнах старых мастеров. Прямая и лёгкая, как стрелка, она как бы возвышалась над всеми своим ростом. Но это было обольщение. Она была вовсе не высокого роста. Происходило это от необыкновенно согласного соотношения между собою всех частей тела. Платье сидело на ней так, что казалось, искуснейшие швеи совещались между собой, как бы получше убрать её.

«Здравствуйте, Аня...», - только и смог вымолвить наш герой. Озорное чувство выразилось на лице девушки: «Здравствуйте-здравствуйте, профессор психологии! Вы, как я вижу, умеете держать слово. Ну что же, я готова говорить с вами». Тотчас она подбежала к Муромцеву и, положив руки ему на плечи, наклонилась и поцеловала старика в висок: «Дедушка, мы ведь можем побеседовать в твоём кабинете?» Юрий Васильевич выключил компьютер, поднялся и крепко обнял внучку: «Безусловно, Анюта», - направившись к выходу, Муромцев по пути подмигнул Лебедьку. Тот, в свою очередь, казалось, потерял дар речи. Собственно, он и не предполагал о чём-либо говорить с девушкой, кроме того, как выразить ей сердечную благодарность. Правда, она вряд ли поймёт, за что именно.

Покуда Владислав Евгеньевич лихорадочно соображал, с каких слов ему следует начать разговор, дело решилось само собой. То златокудрое чудо, что сидело сейчас напротив нашего героя, было, отнюдь, не обыкновенной смазливой девицей, а подлинной ведуньей, благо, с малолетства воспитывалась она в окружении совершенно необычном. Душа нашего героя была видна ей насквозь, и он сам вскоре имел все возможности в этом убедиться. Взявши тон доброй феи, девушка произнесла: «Полагаю, нам нет нужды пускаться в долгие объяснения. Вы пришли сюда, и этим доказали, что достойны погрузиться в тайные глубины своей души. Видите ли, ещё с детства во мне проснулась возможность быть проводницею в таких путешествиях. Через меня с вами будет беседовать Великая Богиня, имя которой я всё-таки вам пока не открою. Быть может, когда-нибудь догадаетесь сами. Только прошу вас, не воспринимайте это буквально. Это будет просто такая игра, в которую мы с вами окунёмся так, как если бы всё происходило на полном серьёзе. А то вы ещё, поди, решите, что я, положительно, спятила. Знаете эти строки из Бродского, из его «Письма к римскому другу»:

«Помнишь, Постум, у наместника сестрица,

Худощавая, но с полными ногами.

Ты с ней спал ещё. Недавно стала жрица.

Жрица, Постум, и общается с богами...»?»

Разрядив шуткой атмосферу, Аня посерьёзнела: «Ну, что же, вы готовы погрузиться в мир воображения и символов?» Лебедько кивнул, выражая тем самым готовность погрузиться в этот момент не только, что в мир воображения и символов, но и к самому чёрту в пекло. Он, правда, не знал ещё, что предстоит ему пережить. Умилившись решимости нашего героя, девушка продолжала: «Тогда закройте глаза и сосредоточьтесь на тех образах, которые будут всплывать перед внутренними взорами. Что вы видите?»

«Я иду по дороге. Слева располагается поле, справа — лес. Слева вдоль дороги воткнуты шесты, на которых висят… маски... или это даже не маски, а как будто даже скальпы вместе с лицами. Настоящие или очень искусно изготовленные». Услышав сие описание, Аня прокомментировала: «Каждая из этих масок — это то, что когда-то срослось с телом, поэтому отдирать их, действительно, приходится как скальп. Очень больно. Для многих — почти смертельно. Я встречала людей, которые после снятия с них одной или нескольких масок, на годы уходили в депрессию или же пытались найти пристанище в какой-нибудь секте, да, хотя бы в том же православии».

Путешественник погружался всё глубже в мир образов. Происходящее походило на сон наяву, настолько сильные ощущения оно вызывало: «Это всё мои маски, многие из них — приклеенные, многие — уже отклеенные. Я вижу пока те, с которыми удалось хоть сколько-нибудь, да разотождествиться. А дальше — пустые столбы. Их очень-очень много... Постойте! Это даже не столбы, а кресты. Распятья… Я интуитивно чувствую, что на каждом из этих распятий мне придётся повисеть. Не знаю, сколько времени. Для телесной оболочки это, пожалуй, не смертельно, хотя смотря как, ежели слишком упрямиться, то можно, пожалуй, и с телом расстаться. Важно то, что это распятия моих персон-масок. Когда все маски будут сняты и все столбы окажутся заполненными — останется сама суть», - «Вас это пугает?», - «Меня и манит, и пугает. Сейчас я уже чувствую себя висящим на кресте. Боль... Душевная боль. Я от чего-то отслаиваюсь. Но отслоиться я могу, только прожив это. Я вишу на кресте и чувствую, что это — одна из моих персон. И висит-то она на определённых убеждениях».

«Что это за убеждения?», - поинтересовалась девушка. Владислав Евгеньевич молчал, лишь на лбу у него выступил пот. Наконец, он сделал глубокий вдох: «Тут вот что сталкивается: ежели мы подходим с позиции деконструктивистской философской мысли или психоанализа, то видно, что «бог» - это слово, на самом же деле, никто из людей не представляет, что такое настоящий бог. Да, то, что бог — это создание человека — всё это правильно. Но с другой стороны, есть и противоположность, которая тоже верна... Что бог — это существующее, это нечто в высшей степени реальное, а не только символическое и воображаемое. Объяснить этого я сейчас никак не могу, но решительно знаю, что это так... Вернее, всё вообще не так, как оно кажется уму. Вернее, это тот бог, который не ведом ни верующим, ни философам. Я чувствую сейчас это всё всем своим нутром, более того, я знаю, что нормальному человеку не нужно даже пытаться пробиваться к такому пониманию».

Аня Муромцева слушала очень внимательно и, казалось, полностью понимала речи нашего героя, столь похожие сейчас на бред. Наконец, она спросила: «Что же это за система ценностей, которую сейчас страшно отслоить, когда вы висите на этом кресте?» Лебедько шумно выдохнул: «Психоаналитическая и философская система ценностей», - «А ежели она отслоится, ежели вы оставите её там — на кресте — что будет?», - «Будет меньше буквализма и больше свободы в том, чтобы этой же системой координат оперировать, но не привязываться к ней. Персоны — это инструменты. Они должны быть, как набор масок, которые хранятся в сундуке и надеваются лишь по случаю. Маска должна быть на резинке, а не на клею. А она, как правило, на клею».

Руки Лебедька дрожали, девушка положила на них свои тёплые ладони и спросила: «Что страшного, если отслоится именно эта ваша персона?», - «Это потеря образа себя, которым я жил последние годы, который намаливал, с которым сросся, который воспринимал серьёзно, в который верил, в конце концов. Я теперь понимаю, что такое вера. Вера в психоанализ — это тоже вера. Такая же, как православная или мусульманская, за неё тоже можно пойти на костёр... И в то же время, это — маска. Вот ведь парадокс. С одной стороны, вера — это нечто святое и незыблемое, а с другой стороны — просто инструмент. И всё это в один и тот же момент... Мне кажется, что я погрузился столь глубоко, что вижу сейчас весь комизм человеческих противоречий. Вера — православная, атеистическая, психоаналитическая, марксистская, капиталистическая, это, с одной стороны, игра, но игра не на жизнь, а на смерть. Интеллектуально это многие понимают, я же сейчас не только понимаю, но и переживаю это. Допускаю, что очень поверхностно. Вера даёт силу и ресурс на определённый образ жизни, вот что это такое. Любая вера, за которую ты готов пойти на костёр. А у каждого человека есть что-то, за что он готов. У каждого! Даже у самого последнего труса и идиота, потому что в этом опора его жизни, опора его личности, его образа себя, ощущений себя. Но парадокс в том, что признав это до мозга костей, мы можем отслаивать всё это, как маски. А в том, что высвобождается уже за маской — огромная энергия. Здесь игра идёт по-крупному. Вот я ввязался в такое предприятие, где идёт игра с культурной доминантой, которая содержит обалденное количество энергии. Тут открывается доступ к термоядерным архетипическим реакторам».

Внучка писателя, сидевшая до той поры недвижно, вдруг заговорила сама, подхватив тот мотив, который затронул Владислав Евгеньевич: «В скором времени очень многим людям эта энергия понадобится. Людям, которые пройдут испытание своими персонами и смогут оставить их, образно говоря, на крестах. Тогда эта энергия понадобится им в том мире, с которым они столкнуться. В мире, где нет ни добра, ни зла, но есть энергия. Доступ к силе. В разное время, люди пытались по-разному подойти к этому. Алхимики — по-своему, люди, добравшиеся до вершин социальной лестницы — тоже по-своему. Сам путь к этой силе требует чрезвычайной дисциплины: дисциплины тела, дисциплины ума, дисциплины чувств. Именно поэтому нельзя снимать персону раньше времени, это страшно и даже смертельно. Без строгой дисциплины совладать с энергией, которая стоит за всеми персонами, невозможно, поэтому она и воспринимается людьми в виде чудовища или даже как проявление дьявола. Но дьявол — это тоже творение человеческого ума».

Лебедько вздрогнул, у него было ощущение, будто бы он находится на огромной глубине, сдавленный толщей океанских вод. Чтобы произнести из этого состояния слово, необходимо было колоссальное усилие. И всё же он вымолвил едва слышно: «Кажется, я это начинаю постигать», - «Да», - подхватила девушка: «Вам нужно быть предельно серьёзным к тому, что вы затеяли, и, в то же время, уметь шутить с этим. Это парадокс, но ставка в предприятии, на которое вы решились — огромна. Понимаете, политики, крупнейшие авантюристы, те, кто управляют массами — они же не за деньги это делают, и даже не за власть. Деньги и власть — это игрушки для деятелей средней руки. Настоящая же борьба идёт за энергию. Кто-то осознаёт, кто-то даже и не осознаёт этой ставки, но, всё равно, люди, которые высоко пробились — это Игроки. Толпа может считать их двуличными и подлыми, но они играют на пределе, и вам сейчас необходимо проникнуться к ним уважением, как к равным Игрокам, или, скорее, как к более сильным, у которых есть, чему поучиться. Тогда и они будут уважать вас как Игрока. Тех, кого не уважают, быстро списывают в расход. Оставьте за бортом всё своё эмоциональное отношение к тем, кто играет массами: к президентам, патриархам, ротшильдам и рокфеллерам... это социальные алхимики. Но это вовсе не означает, что нужно идти у них на поводу. С ними стоит побороться, а точнее — поиграть за самую предельную ставку — силу. И — волю. Колоссальную волю. Помните, был такой фильм «Горец»? Так вот, то, о чём мы сейчас толкуем, описывается примерно метафорой этого фильма. И вот ещё, авантюра в своей кульминации — кульминации драматической, исполненной смертельного риска, это блеф — только блеф уже настоящий, где игра идёт не на жизнь, а на смерть. Вернее, наоборот, не на смерть, а на Жизнь. Здесь завязано очень много сил. Ежели говорить метафорически, то сил и нижнего ада, и верхнего рая. Когда всё это развернётся в полное понимание, этого будет достаточно. Мир непостижим, но на мгновение - полное понимание его доступно — и этого мгновения достаточно для человеческой жизни. За эту-то ставку и идёт борьба — за это мгновение. Хотя большинство Игроков не понимают даже этого».

Наш герой сидел, не в силах вымолвить и слова. Миры и галактики взрывались внутри него в бушующем вихре экстаза. Бездна, в которой разворачивалось человеческое бытиё, раскрывалась, казалось, до самого своего непостижимого дна. И всё-таки, несмотря на ужасающие масштабы этой бездны, любая крохотная человеческая жизнь, какой бы ничтожною песчинкою она не представлялась, всё же была до краёв налита смыслом. Смыслом и величием. Лебедько засмеялся, и вместе с ним хохотали громовыми раскатами галактики, проносящиеся мимо. Аня Муромцева поднялась и, подойдя к визионеру, наклонилась и поцеловала его в лоб, тихо прошептав: «Прощайте». И сей же момент выскользнула из кабинета. Впрочем, Владислав Евгеньевич этого не заметил. Да, и куда было ей исчезнуть, ведь она навеки обрела свой дом в сердце нашего героя.

Трудно сказать, сколько времени прошло прежде, чем Лебедько очнулся. Он обнаружил себя лежащим на диване, укрытый пледом, под головою лежала подушка. В кабинете было темно, где-то за окном горел ночной фонарь. Впрочем, в этот момент не было решительно никакого желания куда-то идти, с кем-то разговаривать. Наш герой уснул и спал крепко и глубоко, как младенец, безо всяких сновидений.