Живые души, или похождения Лебедько

Предисловие автора

Читатель ныне пошел придирчивый. Не иначе, как сенсацию ему подавай, в противном случае перелистнет со скукою страниц двадцать, а чаще-то и двух абзацев ему достаточно, пробежит он их своим мутноватым взором, зевнет, да и положит только что купленный томик на полку, где поминай его как звали. Или, буде дело возле компьютера, пойдет плясать мышкой по заманчивым заголовкам, да так, честно говоря, ничего путного-то и не найдет. Случилось как-то автору (хотя само слово «автор» в наше время более чем сомнительно) также бессмысленно щелкать мышкою в необъятном виртуальном пространстве вроде как в поисках чего-нибудь «эдакого», в смутном желании наудачу налететь вдруг с размаху на то, что заставит жадно впиться в текст и потеряться в нем, нырнуть, можно сказать, в жаркий полдень в поток прохладной речушки, где плаваешь, плаваешь, да так и не наплаваешься. Не находя сего потока, лениво кликая по пестрым заголовкам, как бы невзначай оказался автор на страничке некого эротического сайта знакомств. Ну а чего вы хотите? Куда ведут развилки лабиринта всемирной паутины мужчину с первой сединой в бороде? Но и здесь не оказалось того живительного потока для страждущей души. Сидит автор и эдак, сибаритствуя, тычет в фотографии юных особ, прекрасно понимая при этом, что никому-то он не напишет – вот разбери душу русского человека – любопытства ради или чтобы убить время как-нибудь, а может все-таки тайно надеясь отыскать среди сотен анкет вдруг ту самую, что ночами снилась – нет, не понять, зачем! И вот, представьте себе, смотрит с некоей фотографии на автора девица лет эдак двадцати двух в обтягивающем коротком платье, и взор у нее томный, и мнится, что обращен он именно к тебе, что ждет и не дождется тебя, родимого. А под фотографией подпись такого, примерно, содержания, что, мол, меня в этой жизни удивить ты уже ничем не сможешь, но все ж пиши – вдруг что и сладится. Только и оставалось после этого, что закрыть все закладки с горькою усмешкою, а затем и вовсе спохватившись, перекреститься поспешно, дескать, вот опять попутал лукавый. Пример этот, можно сказать, ничем не выдающийся, а потому и характерный. Тут, пожалуй, и встает вопрос – а нужно ли автору лезть из кожи вон, дабы хоть как-то удивить пресыщенного читателя, это ведь, решительно то же самое, как если бы той смазливой девице сообщеньице отправить, мол, королева ты из королев, давай, мол, встретимся, и буду я тебя удивлять. И есть даже шанс какой-то мизерный, что ответит прелестница, со скуки даже встретиться согласится и даже… впрочем, уймем здесь разгулявшееся, было, воображение, ведь и без того ясно, что ничем-то ты ее не удивишь, и само это «даже» не оставит ни в ее, ни в твоей жизни следа, сколько-нибудь памятного.

Однако, взявшись написать предисловие, заехали мы уже в какую-то философию, тогда как по жанру своему предисловие должно быть конкретным, вот, дескать, читатель, собираюсь я поведать тебе то-то и то-то, дабы тебя, бестолкового, вразумить, да может еще и на какое благое дело поправить. Но не тут-то было – пошел автор выплясывать кругами - от широты ли души, а может быть, и вообще, черт знает от чего. И тут бы начать извиняться перед читателем за чрезмерную кудрявость и многобуквенность, но…

Желает нынешний читатель сенсаций. Так отчего бы не удовлетворить? Благо, что и обстоятельства сошлись так, что «их есть у меня». Итак, прочь тягомотину. К делу! Вышло так, что автор года два уж как пребывает в очаровании творениями Николая Васильевича Гоголя. Конечно, будучи в школьные годы прилежным учеником по литературе (справедливости ради заметим, что по одному только этому предмету, в остальных же он проявлял отъявленное разгильдяйство), четыре увесистых тома Гоголя, находившиеся в домашней библиотеке, автор перечел вдоль и поперек. В шестом классе, покрываясь холодным потом и чуть не роняя фонарик под одеялом, впитывал он «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Вия», в седьмом хохотал над Хлестаковым и Подколесиным, в восьмом и девятом погружался в глубокие раздумья, читая и перечитывая «Шинель», «Невский проспект», «Нос» и, конечно же, «Мертвые души». Затем еще, насытивши душу в возрасте двадцати двух или двадцати трех лет, Николай Васильевич был отложен на полку, где и пролежал невостребованным лет двадцать с лишком. А года два назад душа вновь затрепетала после просмотра экранизации «Игроков». Фильм был просмотрен несколько раз, в разных компаниях, с бурными обсуждениями, затем дело пошло еще живее, и на экране видеоплеера замелькали Чичиков, Манилов, Собакевич, Ноздрев… И вопрос, заданный Николаем Васильевичем: «Русь, что же ты хочешь от меня? Дай ответ! Не дает ответа…» комком подкатывает к горлу, и ты чувствуешь, что вослед за Гоголем сам взрываешься этим сводящим с ума вопросом… И вот уже с полки достается порядком запыленный томик и перечитывается жадно, запоем, один, другой раз, третий… И Русь, подобно птице-тройке несется и несется в воображении невесть куда… Русь, что ты хочешь от меня? – не дает ответа…

Отыскивается на просторах Интернета малоизвестный последний труд Николая Васильевича «Выбранные места из переписки с друзьями», оставляя автора уже в совершенно сбитом с толку состоянии. Не может уже он остановиться и все повторяет и повторяет злосчастный вопрос: Русь, что ты хочешь от меня? И нет покою, и манит уже дорога, и скорый поезд «Москва-Ницца» мчит уже автора к местам последних гоголевских путешествий.

Да, дорогой читатель, дошедший до сих строк, есть у меня для тебя сенсация, да еще какая! Был ли злосчастный вопрос, болью застрявший в горле, чудесным Вергилием, приведшим к заветному тайнику, или же Его Величество Случай услужил, сие нам уже неведомо, но автор этих строк в итальянском городке Монторио сошелся вдруг коротко с Василием Андреевичем Т. Об этой встрече следовало бы распространиться чуть подробнее. Ведь автор проветривался по Европе не куражу одного ради, а в поисках хотя бы какого-то следа Николая Васильевича Гоголя, который долгое время проживал в Италии в ту пору, когда случилось с ним некое событие, которое, как он сам писал «произвело значительный переворот в деле творчества» его. Испытывая тяжелые приступы нервического расстройства и болезненной тоски и не надеясь на выздоровление, он даже написал духовное завещание. По словам С.Т. Аксакова, Гоголю были видения, о которых он рассказывал окружавшим его в ту пору друзьям, видения - где ему открылся новый путь. Затем последовало чудное исцеление, и Гоголь уверовал, что жизнь его нужна и не будет бесполезна. Почти все последующее время жизни Николай Васильевич посвятил «Выбранным местам из переписки с друзьями», книге чрезвычайно противоречивой, можно сказать даже скандальёзной; тут мы можем вспомнить знаменитую гневную рецензию Белинского, столь, кстати, яростную, что сама рецензия эта была категорически запрещена цензурою, ибо изобиловала самыми недружелюбными эпитетами в сторону русской православной церкви. Может быть, читателю будет назидательно знать, что именно за распространение этой рецензии был приговорен на казнь Федор Михайлович Достоевский. Впрочем, с Достоевским тогда все с большими или меньшими потерями обошлось, рецензию же Белинского со времен революции 1917 года можно было совершенно свободно найти в любой библиотеке, да и дело у нас сейчас не в том, о чем там ярился Белинский, а вот «Выбранные места из переписки с друзьями» как раз в советское-то время прочесть мог далеко не каждый, что лишний раз доказывает тезис классика, о том что цензура (впрочем, классик писал не о цензуре, но тут уж подставляй что хошь — не промахнешься) — продажная девка классовой борьбы. В благословенные своим свободомыслием последнее десятилетие двадцатого и первое двадцать первого веков мы имели возможность читать без каких-либо преград равно как и Белинского, так и «Выбранные места», нынче же дело оборачивается вновь супротив Белинского, однако, мы опять позволили себе размахнуться, что называется, пером и так уже несколько ширше рамок, приличествующих предисловию. Отправившись по маршруту «Италия, Франция, Швейцария и Германия» по гоголевским местам, автор ( как вы изволили видеть, застрявший с размаху сразу в Италии) имел смутную надежду наткнуться-таки хоть на какие-то следы тех самых знаменитых гоголевских видений, в которых были явлены великому писателю «новое небо и новая земля». Прочитавши «Выбранные места...» и многочисленные комментарии к ним, автор, к своему прискорбию, так и не обнаружил в них ответа на ставший для него самого роковым вопрос: «Русь, что ты хочешь от меня?», а посему возлагал последние свои надежды хоть на какие-то, возможно оставшиеся свидетельства о содержании этих видений в старо-эмигрантской среде. Не то чтобы могли остаться какие-то документы — довольно было бы и устных рассказов — важно было зацепиться не столько даже за письменную речь, сколько за образ, благо чему-чему, а уж умению обращаться с образами специально и извлекать из них живительные переживания и ответы на долго мучившие вопросы, автору довелось в свое время старательно обучиться. И вот, сошедши с поезда в Милане, намеревался автор оттуда отправиться в Рим, благо знал, что именно в Риме летом 1841 года, по свидетельству П.В. Аненкова, жившего в ту пору там же, в Гоголе совершился весьма заметный перелом, и, возможно, там и следовало искать. Да вот поди ж ты, пойми, кого именно собирался найти в Риме! Ведь не ждет же у трапа самолета, прилетающего из Милана в Рим, некто с плакатиком, да еще на русском языке: «Досточтимый сударь! Ежели Вы желаете знать решительно все о пребывании здесь Н.В. Гоголя в 1841 году, то встречаю я именно Вас». На какой такой авось надеялся автор, по правде говоря, к тому же и по-итальянски-то не умевший связать двух-трех фраз? Конечно, автор не совсем уже конченный дурак, и перед выездом позаботился списаться с двумя-тремя русскоговорящими гидами, но все равно вся эта затея задним числом видится смешною и нелепою, так что даже не тянет и на сравнение с расхожей метафорой о поиске иголки в стоге сена. Но, черт возьми, намерение и страсть хоть что-то да найти были столь сильны, что будто некий даймон [1] взял автора что называется «под микитки», да и посадил в автобус, следующий в славный город Верона.

Для себя столь неожиданное отклонение от маршрута было рационализировано тем, что, дескать, находиться в трех часах от мест, где разыгрывались будоражащие душу шекспировские страсти, и не взглянуть на эти места, было бы непростительной глупостью. Итак, не утомляя читателя подробностями и уклонившись от соблазна живописать красоты Вероны, будем предельно кратки: был сезон, и недорогих номеров в гостиницах Вероны автор не обнаружил, а потому отправился по совету русскоязычного экскурсовода, в маленький городок Монторио близ Вероны, где разместившись в скромном отеле, вышел, дабы отужинать. И вот, можете себе представить - уютный ресторанчик, увитый плющом и виноградом с таким, надо сказать, неброским названием «La Piacco», где автор, утомленный прогулкой, лениво потягивая четвертый уже бокал Taurazi, пытается изъясниться с официантом на чудовищной смеси русских и исковерканных итальянских фраз... Дальнейшее происходит уже совершенно чудесным образом, можно сказать, как в кино. Узревши соотечественника в ресторанчике отнюдь не туристическом, к автору немедля подсаживается лысоватый мужчина лет пятидесяти пяти, чрезвычайно подвижный и речистый, представляется Андреем, (на самом деле зовут его Адриано, итальянской крови в нем, наверное, гораздо больше, чем русской, но все же он правнук бежавшего после революции полковника деникинской армии) и начинает живо, с довольно сильным итальянским акцентом, интересоваться: «Ну как там Россия-матушка?», и, буквально не дожидаясь ответа, пускается в самые обильные рассуждения, выказывая в них весьма основательную осведомленность. Впрочем, чего вы хотите в век информационных технологий? Ничуть не удивительно было бы даже услышать от какого-нибудь жителя острова Пасхи, например, гораздо более подробный и правдивый рассказ о сколько-нибудь громком скандале в России, чем, скажем, от среднего москвича.

Вернемся к Андрею, который в немного времени совершенно успел очаровать автора, а несколько замечаний, им сделанных, показали в новом приятеле не только любознательность, но и основательность. В ответ на его речистость, автор тот же час выразил на лице своем, несмотря на некоторое опьянение, мыслящую физиономию, чем, в свою очередь, расположил к себе. Вышли из ресторанчика уже решительно друзьями, причем Андрей предотвратил все попытки автора воротиться в гостиницу и привел к себе домой. Некогда здесь живописать все подробности обстановки небольшой виллы, где обитал новый приятель вместе с женой и тремя отпрысками, хотя невозможно было не заметить в Андрее, судя по этой самой обстановке, большого оригинала, путешественника и собирателя всякой всячины. В восьми комнатах двухэтажной виллы соседствовали плетеные кресла, диван с обивкой из натуральной кожи, столики из стекла и металла, огромный старинный шкаф красного дерева, надувшийся на полкомнаты, подле которого висело несколько устрашающих масок, добытых Андреем во время путешествий по Африке. Возле массивного дубового стола красовалась затейливая винтовая этажерка самой последней моды с внушительным набором дисков — в основном русская рок музыка 80-х. Можно долго еще перечислять всякую всячину, начиная библиотекой советских книг и завершая коллекцией кораллов, собранных в разных уголках мира, - дело не в этом. Приятели сошлись в разговоре, продолжавшемся почти до утра. И вот, наконец, автор открыл Андрею свою страсть, приведшую его в Италию. Услышавши это, Андрей с поистине итальянским темпераментом забегал по комнате, похлопывая себя, что называется «по всем местам», произнося буквально следующее: Madonna santissima me perche, ecco la fortuna… ах, простите, нынче же утром мы с вами отправимся к Василию Андреевичу Т.! Ни минуты не сомневаюсь, что он есть тот, кого вы ищете!»

Все произошедшее следующим днем, пожалуй, столь волшебно, что читатель вправе не поверить автору на слово. Что ж! Автор не ставит своей целью что-то доказывать читателю, а тем более подтверждать это документально. Ему самому довольно того, что это случилось... Василий Андреевич Т. оказался прямым потомком Федора Петровича Дворковского, у которого-то как раз в Риме и случалось бывать и Аненкову, и Гоголю. Подарок же, который достался автору от Василия Андреевича Т., воистину не имеет цены. Дело в том, что Дворковский, будучи одним из немногих читателей нескольких глав второго тома «Мертвых душ», произведения, которое единогласно считается навсегда и окончательно потерянным (как известно, Гоголь сжег рукопись в 1845 году), и обладая феноменальной памятью, сумел восстановить прочитанное после того, как известие об опрометчивом поступке Гоголя достигло его ушей. Он писал Гоголю об этом в Париж в июне 1845 года, на что Гоголь буквально взорвался целой вереницей писем, в которых он просил, увещевал Дворковского, требовал уничтожить переписанное по памяти. Дворковский не соглашался. Гоголь умолял уже слезно, и наконец компромисс был достигнут — Николай Васильевич взял с Дворковского клятву, что опубликованы эти записи его потомками могут быть не ранее, чем через двести лет после смерти Гоголя и не под его именем. То есть, только в 2052 году...[2]

«Я не могу нарушить клятву, данную моим предком, но будучи истинно русским человеком, я прекрасно понимаю как само настроение, сам духовный порыв рукописи может отозваться в России именно сейчас, будь он верно подан. Я полагаю, что Вы сможете донести до читателя не букву, но именно тот посыл, которым исполнен второй том «Мертвых душ» (а надобно сказать, что автор подарил Василию Андреевичу свой роман «Великая Ересь[3]», и старик в течение двух дней внимательно читал его, после чего и состоялся вышеприведенный разговор). Я могу дать Вам рукопись с тем, чтобы Вы в течение получаса, увы, не долее, смогли ознакомиться с нею в моем присутствии и, безусловно, без какой-либо аппаратуры. Тем самым, клятва не будет нарушена».

Автор не помнит еще такого жадного погружения в какой-либо текст, каковое он испытал в доме Василия Андреевича Т. Сто пятьдесят страниц, написанные к тому же трудно понятным почерком, впечатывались в мозг вереницею образов. Образов той России, каковою она могла бы быть. Естественно, в своей повести мы не будем разворачивать сюжеты второго тома «Мертвых душ». Но тот духовный посыл, которым горел Николай Васильевич Гоголь, насколько это возможно, будет смиренно передан ниже, как и завещал Василий Андреевич. «Русь! Чего же ты хочешь от меня? Дай ответ!»

Даст ли ответ?..