Жизнь Дмитрия Медведева

ГЛАВА ВТОРАЯ

В двадцатом году Брянск был буквально осажден бандами. Лавочники открывали свои заведения на считанные часы и уже к обеду гремели шторами, хлопали ставнями, торопливо, с оглядкой, лязгали амбарными замками и уходили в задние комнаты — отсиживаться без света до утра. На улицах было пустынно, и по ночам то и дело раздавалось отчаянное «карау-ул!» Иногда хлопали и пистолетные выстрелы. А через четверть часа начинали уныло и долго перекликаться милицейские свистки — милиции было мало, и вооружена она была кое-как. Самооборону же по-настоящему организовать было не просто — наиболее сознательные и активные рабочие вступали в коммунистические отряды и уходили на польский фронт.

Контрреволюционные элементы, пользуясь трудностями с продовольственным снабжением, раздували недовольство среди несознательной части рабочих и даже организовали на бежицком заводе забастовку.

19 июня в Николаев из Бежицы отправился маршрутный поезд с представителями рабочих брянских, бежицких и радицких заводов для организованной закупки продовольствия. А 3 июля в Брянскую ЧК поступило заявление одного из рабочих о безобразиях и злоупотреблениях, которые творил комендант поезда во время поездки. Комендант, взяв с собой в купе классного вагона гармониста, женщин и спирт, всю дорогу пьянствовал. Около него все время вертелся разбитной парень в матросском бушлате, подзадоривал его и непрерывно поил. В Николаеве оказалось, что из 173 пассажиров только 34 имеют официальные документы на право закупки продовольствия. «Матрос» с группой пассажиров, которых, как выяснилось, никто из рабочих не знал, взял паровоз и вагон и с пьяным комендантом уехал куда-то на двое суток. После этого они пригнали вагон, набитый продуктами. Позже выяснилось, что «матрос» со своей бандой в окрестных селах выменивал продукты на оружие. При возвращении, на последнем перегоне перед Бежицей, ночью этот самый вагон был отцеплен и тайно выгружен. При этом бесследно исчезли «матрос» и его свита.

Через несколько дней бежицкие анархисты организовали митинг рабочих, после которого раздавали сало и сыр. А еще через день шестнадцатилетняя Оля, дочь хозяйки, у которой Дмитрий снимал комнату, прибежала домой в слезах. Она была на молодежном литературном вечере. Вдруг в зал вошла группа вооруженных людей. Кудластый человек с бледным, как мел, лицом, закутанный в красный плащ, подошел прямо к ней и, сверля ее сумасшедшими глазами, произнес громко:

— Поклон братьям Медведевым!

И протянул из-под плаща руку. Оля завизжала и в ужасе бросилась прочь — это была рука трупа. Человек в плаще обошел присутствующих, двум или трем сунул отрубленную мертвую руку и вместе со своей охраной стремительно вышел. Оля успела заметить под красным плащом матросский бушлат.

Дмитрий стал замечать, что за ним следят: то сзади упорные шаги да тень метнется в подворотню, то бродяжка какой-то полдня шатается под окном. А однажды, когда он возвращался под вечер из Бежицы верхом — опрашивал там участников продовольственной экспедиции, — на полдороге, у Соловьиного перевоза, засвистели пули. Из кустов на дорогу выскочили трое с обрезами. Дмитрий пришпорил лошадку. И та бы вывезла — добрая была кобыла Машка, да пуля достала. Он выпростал ногу из-под убитой лошади и стал отходить, отстреливаясь. Спасли густой кустарник и темнота, и еще то, что с детства тут все тропинки знал…

Д.Н.Медведев. Начало 20-х годов.

…— Выгнали нас, батюшка! Ночью явились, содом учинили и выгнали. Куда убогим податься? — причитала старушка, стоя перед Дмитрием в комнате губчека. — Кто ж защитит, если не законная власть? Мать-игуменья и послала: иди, говорит, в чеку, зови на супостатов.

Дмитрий с детства помнил рассказы про этот старый женский скит, стоявший в лесной чаще под Дубровкой. Туда собирались убогие, одинокие старухи. Жили подаянием да тем, что плели на продажу лапти и рогожные кули. Богатые монастыри их знать не хотели. Молились старухи истово, отстаивая многочасовые службы в своей деревянной молельне. Иногда тут же на молитве валились замертво. И хоронили друг друга в ветхой ограде. Этот странный, призрачный мирок пугал воображение мальчишек, и они, бродя по лесу, далеко обходили почерневшие столетние срубы с крошечными оконцами. Может быть, поэтому Дмитрий не знал туда дороги. Но он сразу подумал: наверное, банда «матроса» там.

— Проведете нас в скит, бабушка?

— И проведу! — неожиданно лихо ответила старуха.

— А стрелять станут?

— И-и, что мне, батюшка, и так чужой век заживаю.

Удалось собрать человек пятнадцать. Старуха ловко забралась в повозку и без всякой опаски устроилась на винтовке, которую возница положил за облучком на сено. Всю дорогу она по-сорочьи вертела головой, с любопытством разглядывая конных чекистов. А когда по указанной ею дороге заехали в дремучую чащу, вылезла из повозки и решительно объявила:

— Я пережу! А коней тут оставьте, а то наведут.

Она быстро шагала по еле заметной тропинке. Чекисты держались позади, с тревогой посматривали по сторонам. Дмитрий гнал от себя тоскливые мысли о том, что он свалял дурака и старуха ведет их прямо в капкан.

Солнце стояло высоко, и в лесу парило. Старуха вдруг остановилась.

— Пришли! — Прислушалась. — Разморило. Дрыхнут, супостаты! — И поманила пальцем Медведева. — Ну, батюшка, я их, иродов, заговорю, а вы тишком, тишком. И хватайте.

Через несколько шагов лес впереди проредился. И открылся скит — четыре древние обомшелые избы, обнесенные деревянной изгородью, местами обрушившейся. Окна заколочены досками. Из одной трубы валит дым. По двору среди изб бродит часовой в грязной панаме, в грязной холщовой рубахе навыпуск, с болтающейся на животе кобурой. Часовой изнывает от жары, жмется к стенам, но тени нет. Он поминутно сплевывает и с визгом зевает.

Равнодушно поглядев на старуху, часовой прогундосил:

— Проваливай, ворона. Сказано вам сюда не соваться.

— Куда ж я отсюда пойду? — жалобно запричитала старуха. — Где же мне косточки грешные мои сложить…

— Ну, атаман тебя живо успокоит… — начал было часовой и осекся, выпучив глаза.

Со всех сторон через ограду перелезали вооруженные люди. Сонная одурь слетела с него мигом. Он выхватил пистолет, в упор выстрелил в старуху, перемахнул через ограду и исчез в лесу.

В избах оказалось человек пять мертвецки пьяных бандитов да груды продуктов из маршрутного николаевского поезда.

Убитая старуха лежала посреди двора. Ее похоронили на нищенском скитском погосте. Кто-то из чекистов срубил ей березовый крест на могилу.

Вывели связанных бандитов, которые только сейчас начинали понимать, что произошло. И в это время поднялась отчаянная стрельба в той стороне, где оставались лошади. Когда чекисты добежали до своих, схватка уже кончилась. Оказалось, что возвращавшаяся банда была обстреляна двумя ребятами, охранявшими лошадей, ответила беспорядочной стрельбой и отступила в лес.

То, что банда вместе с главарем ушла, было неудачей. И в неудаче были виноваты сами чекисты, Дмитрий это прекрасно понимал. Вся операция была проведена по-мальчишески, без должной подготовки и разведки.

Рассказывая потом об этой истории, Медведев как-то обронил: «Ругал я себя, ох, как ругал!» Вероятно, он в тот раз немало горьких слов сказал самому себе, вероятно, он сурово осудил себя за тщеславное желание отличиться, по-кавалерийски, с наскоку решить задачу, над которой до него безуспешно бились другие… Да, он умел вести с самим собой откровенный и беспощадный разговор. Всю жизнь умел.

Отправив захваченные документы и пленных в Брянск, Дмитрий с десятком товарищей пошел по следам банды. Настигли они бандитов в Полесье, среди болот, километрах в ста от линии фронта, который проходил по Березине. Теперь уж все было сделано по-настоящему. Разведку вели несколько дней. Установили, что бандиты обосновались в заброшенном хуторе на небольшом островке. Удобных подходов нет — открытые топкие болота, единственная гаченная дорога, которая может превратиться в западню. Бандитов, по всем данным, около полусотни. Вооружены хорошо. Туго с продовольствием — грабят окрестные села.

Было ясно, что бандиты выбрали этот район не случайно. То и дело маленькие вооруженные группы отправлялись с островка на какие-то таинственные операции, очевидно, не продовольственного характера. «Матроса» среди них не было. Возможно, он находился на хуторе. Два раза туда привозили под сильной охраной явно посторонних и, по-видимому, важных посетителей.

Отряд Дмитрия обосновался в лесу. Чекисты соорудили несколько шалашей, куда возвращались на отдых из разведки только в темноте. Дмитрий вместе с товарищами сутками дежурил у дороги, в солнце и дождь, в удушливом комарином аду. По ночам он бродил по болоту с шестом в поисках прохода к острову. Однажды провалился в «окно» и еле выбрался. Нужно было на что-то решаться: либо объявиться, перекрыть единственную дорогу и ждать, когда голод выгонит бандитов, либо придумать какую-нибудь хитрость…

Как-то вечером с островка выехали сразу две группы, всего человек двадцать, в направились в сторону фронта.

Едва рассвело. Густой туман еще низко висел над болотом. И вдруг в лесу, там, куда уходила дорога с острова, раздался винтовочный выстрел, другой, третий. Кто-то выбежал на опушку и истошно завопил:

— Эге-ге-гей! На помощь!

С островка ответили:

— Эг-ге-гей! Чего там?

Но больше с опушки уже не кричали. Там началось сражение. Били винтовки. Рвались гранаты. Гать затарахтела под ногами бегущих на помощь бандитов. Их хватали по одному и вязали. Теперь уже перестрелка пошла по правде. Двух бандитов убили, остальных ваяли. Всего их оказалось девять человек. Теперь уже настоящий бандит истошно вопил с опушки:

— Атама-ан, выруча-ай!

И атаман бросился выручать.

Через полчаса все кончилось. Человек в матросском бушлате лежал, уткнувшись лицом в землю. Он оказался еще совсем мальчишкой, может быть, сверстником Дмитрия. На убитом нашли письмо от какого-то Юзефа, в котором спрашивалось, как с операцией на Брянском вокзале.

Одну из уехавших групп чекисты уже без всякого шума приняли прямо на хуторе. Бандиты, оказывается, собирали сведения о частях 16-й армии, державшей фронт по Березине. Они сообщили, что вторая группа должна была привезти связного от поляков. Но группу прождали весь день — она так и не появилась.

Медведев послал человека в штаб армии с донесением, а сам с отрядом и обозом пленных поспешил в Брянск. Письмо от Юзефа вызывало тревогу.

На польском фронте шли упорные и тяжелые бои. Захватив значительную часть Белоруссии и Украины, белополяки стали спешно укреплять свои позиции и перешли к обороне. Но, совершив большой и тяжелый переход, в Умани сосредоточилась Первая конная армия. Почти с ходу она перешла в наступление и прорвала фронт. Белополяки стали откатываться на юге, а затем и на севере. Все это произошло за те две с половиной недели, когда Дмитрий Медведев с отрядом преследовал банду. В начале июля он возвратился в Брянск. А 12 июля, пытаясь спасти от разгрома армию белополяков, министр иностранных дел Великобритании Керзон предъявил нам ультиматум: прекратить наступление, в противном случае Антанта начнет широкие военные действия против Советской России.

Вероятно, в планах Антанты свое место занимали и действия различных банд в тылу наших войск. Чем все это кончилось, общеизвестно. Но вот конец банды «матроса» и исход операции на Брянском вокзале стал мне известен только недавно от непосредственного свидетеля этих событий.

Долго не удавалось выяснить, кто в Брянске был связан с бандой «матроса» и какая планировалась на вокзале операция. Дмитрий бывал дома урывками — носился по проселкам, продирался сквозь лесные чащи в погоне за бандами всевозможных мастей: белыми, зелеными, черными. Стрелял, в него стреляли, хоронил убитых товарищей.

Как-то глубокой осенью, когда выпал и плотно улегся снег и ударили первые морозы, утром в домике на Комаревской горе раздался веселый голос:

— Самовар! Самовар или жизнь! Замерзаю!

И в комнату ввалился Дмитрий Медведев, пропахший морозом и дымом, с тощим вещевым мешком. Оля засуетилась. А Дмитрий, отряхнув снег, зашагал по комнатам, растирая ладонями давно не бритые, запавшие щеки и декламируя:

Оля внесла чай. Он выпил не присаживаясь.

— Да ты отдохни с дороги-то!

— Оленька, я же тебя давно и безнадежно люблю! — воскликнул Дмитрий, весело блестя глазами. — Никакого отдыха! Собирайся, покатаю тебя в санях. Объяснюсь. И ты мне холодно откажешь! Или ответишь взаимностью?

— Ах, ах, какой пассаж! — в тон ему ответила Оля и побежала собираться. (Она уже несколько раз помогала Дмитрию в его делах и понимала его с полуслова.)

На мой вопрос, не было ли в этой шутке доли правды, Ольга Николаевна покачала головой и с легким вздохом сказала:

— А, милый, сорок лет ведь прошло… Нет, нет, влюблена я не была. Но… разве мог он не нравиться мне, девчонке, — стройный, красивый, с гордо посаженной головой, с открытой манерой разговора, с его добротой и смелостью и железной сдержанностью в минуты опасности или гнева… Он всегда говорил со мной полушутя, как с маленькой.

Они подъехали к зданию вокзала в санях, в которых пулемет был прикрыт сеном. Влюбленные не привлекли ничьего внимания. Дмитрий отвел Олю в зал ожидания, усадил в уголке и пристроил рядышком увесистый сверток. И ушел. Через некоторое время возле Оли на полу расположились человек пять мешочников. Они грызли сухари и тихо переговаривались. Оля с опаской поглядывала на их рваные полушубки и грязные шинели, вероятно, кишевшие насекомыми. Два или три раза через зал прошел человек в добротном городском пальто и меховой шапке, острые глаза его быстро и внимательно обегали всех, скользнули по Оле, по мешочникам, по бабам с детишками, сидящим на своих узлах и мешках. Снова появился Дмитрий, подошел к Оле, почему-то страшно рассердился на мешочников и громко потребовал, чтобы они отодвинулись. Те молча и безропотно отползли. Дмитрий сел рядом с Олей, заботливо поправил на ней платок и еле слышно сказал:

— Если будет стрельба, оставайся на месте. Я сани отгоню тут недалеко. Скоро вернусь.

Оля снова осталась одна. Было жутко и весело. Вдали затяжно прогудел паровоз. В зале все закопошились. К перрону тяжело подошел состав. Мешочники поднялись и, толкаясь, двинулись к выходу на платформу. На мгновение они скрылись в облаке пара, ворвавшемся в открытые двери. И тут раздался дикий женский визг. Когда пар рассеялся, Оля увидела, что мешочники борются с человеком в городском пальто. Тот сопротивлялся молча и с неожиданной силой. Сквозь толпу проталкивались еще какие-то люди. Потом человека в пальто увели, а «мешочники» с пистолетами в руках стояли у всех дверей и проверяли каждого, кто проходил.

Дмитрий вернулся за Олей. На улице она увидела небольшой обоз саней, в которых лежали связанные люди. Дмитрий подогнал свои сани последними, посадил Олю. Тронулись.

От станции до Брянска нужно было проехать километра три по чистому полю. Вскоре их стали догонять какие-то всадники. Вот и пули засвистали над головой. Как ни нахлестывали чекисты, обозные лошадки не прибавляли шагу, расстояние между ними и преследователями все сокращалось.

— Отбить хотят! Оля, управишься? — проговорил Дмитрий, передавая ей вожжи, и повалился назад в сани.

Почти тотчас сзади застучал пулемет. Через несколько минут под копытами лошадей загремели доски Черного моста, И скоро уже сани понеслись по широкой Московской улице прямо к зданию губчека.

Только потом Дмитрий рассказал Оле: письмо Юзефа с помощью чекистов, хоть и с опозданием, дошло по назначению. Оказалось, что через «матроса» белополяки поддерживали связь с деникинцами, осевшими в этих местах после отступления белых. Бывшие офицеры обзавелись фальшивыми документами, пристроились на службу. Руководил ими некий Александров, в прошлом штабс-капитан. От Юзефа заговорщики получили задание взорвать железнодорожный мост через Десну. В тот день они и съехались к намеченному часу на железнодорожную станцию Брянск-Пассажирский. Встречать их прибыл из Орла сам штабс-капитан.

В свертке, рядом с. которым Оля так беспечно сидела на вокзале, были гранаты. К счастью, все обошлось сравнительно благополучно.

Военные действия на польском фронте прекратились. Но Пилсудский продолжал интриговать, плести заговоры и потрясать оружием, устраивая провокацию за провокацией.

Однажды из Москвы сообщили: через Брянск проследует в варшавском поезде польский дипломат, который, по всей вероятности, попытается провезти с собой через границу агента с фальшивыми документами. Есть подозрение, что проводники подкуплены. Нужно сесть в поезд и в дороге снять агента.

Дмитрий Медведев решил сразу познакомиться с дипломатом. Он спокойно вошел в чужое купе и стал деловито размещать многочисленные дорожные свертки. Двое мужчин, сидевших друг против друга, с удивлением наблюдали за его действиями. Они обменялись несколькими словами по-польски, и один из них, постарше, с бородкой, встал и с сильным акцентом сказал:

— Пшепрошам, пан обманулся, тутай дипломатичне купе.

В тот же миг в купе буквально влетел проводник.

— Чего лезешь? Чего надо? А ну, вылазь!

Медведев с достоинством протянул свой билет.

— Попрошу не тыкать и не кричать. Место мое.

Проводник с недоумением уставился на билет.

— Как же так? Купе оплачено. Господин дипломат и ихний камердинер… — И вдруг сообразил: — Так у тебя ж вагон другой, тюря! Соседний.

Медведев укоризненно покачал головой и стал собирать свертки.

— Прошу извинить! И на старуху бывает проруха.

Дипломаты согласно закивали головами.

В тамбуре соседнего вагона у открытого окна курил коренастый крепыш в пиджаке и картузе. Дмитрий остановился прикурить. Глядя в окно, проговорил:

— Двое. Камердинер. В телеграмме про камердинера ни слова.

— Может, забыли?

— Проверим.

Дмитрий пошел в купе, крепыш остался в тамбуре. Через два часа они поменялись местами. Стемнело. По коридору прошел проводник, засветил в фонарях свечи.

Часов в девять вечера Дмитрий постучал в дипломатическое купе.

— Извините, я, кажется, забыл здесь свои вещи… В щель двери протиснулся оставленный Дмитрием сверток, за ним появилась голова камердинера.

— Цо еще?

Дмитрий увидел, как в глубине купе дипломат, сам стеливший себе постель, замер, из-под руки глядя на дверь. Дмитрий, извиняясь, помахал рукой, но потерял равновесие, покачнулся и, ловя опору, схватился за камердинера.

— А, пся крев!

Бородка таинственного пассажира осталась в руках у Дмитрия. В то же мгновение его сильно ударили по голове. Но крепыш Никита Кузнецов был уже рядом.

У самой границы были ссажены и под конвоем отправлены в Москву и «камердинер», и оба проводника. Спасая себе жизнь, «камердинер» выдал все свои связи…