Жизнь холостяка

Вот, мой дорогой Нодье, произведение, полное деяний, которые совершены при закрытых дверях, в домашнем кругу и поэтому избегли преследования законом, однако не избегли вмешательства десницы божьей, столь часто именуемого случаем и замещающего человеческое правосудие, — так что выводы остаются не менее действительными и поучительными, хотя их и излагает здесь одно насмешливое действующее лицо. По моему разумению, тут содержится великий урок касательно семьи и материнского долга. Быть может, мы слишком поздно замечаем результаты, порожденные умалением отцовской власти. Эта власть, в прежние времена прекращающаяся только со смертью отца, составляла тогда единственное человеческое судилище, которому подведомственны были домашние преступления, — а в важных случаях королевская власть брала на себя выполнение приговоров. Какой бы нежной и доброй ни была мать, она не замещает этих царственных патриархов, как женщина не замещает короля на троне; а если бывают подобные исключения, то они создают чудовищ. Быть может, мне еще не приходилось рисовать картину, которая яснее показывала бы, до какой степени нерасторжимый брак необходим для европейских обществ, каковы несчастные последствия женской слабости и какую опасность влечет за собой личная корысть, когда она не обуздана. Если бы общество, основанное единственно на власти денег, испытало трепет, удостоверившись в бессилии правосудия перед действием той системы, которая обожествляет успех, допуская все средства, ведущие к нему! Если бы оно поспешило обратиться к католичеству, чтобы очистить массы религиозным чувством и воспитанием другого рода, чем воспитание в светском университете! Достаточно прекрасных характеров, достаточно великих и благородных примеров самопожертвования будет во всем блеске представлено в «Сценах военной жизни», чтобы здесь мне было позволено указать, какую испорченность порождают нужды войны в умах некоторых людей, осмеливающихся действовать в частной жизни, как на поле битвы. Вы бросили на наше время прозорливый взгляд, философский смысл которого выдает себя в ряде горьких размышлений, пронизывающих Ваши изящные страницы, и Вы лучше чем кто бы то ни было оценили опустошения, произведенные в духовном состоянии нашей страны четырьмя различными политическими системами. Таким образом, я не мог поручить эту историю покровительству авторитета более высокого. Быть может, Ваше имя защитит мое произведение от нападок, которых ему не избежать: какой больной остается безгласным, когда хирург снимает покровы с его самых кровоточащих ран? К удовольствию посвятить Вам эту сцену присоединяется гордость предать гласности Ваше благоволение к тому, кто именует себя здесь одним из Ваших искренних почитателей, —