Жизнь и смерть Маноэла дос Сантоса Гарринчи

Карнавал

Рождественские праздники прошли незаметно. Наступил новый, 1972 год. Вскоре Гарринча получил приглашение от руководства школы самбы «Мангейра» принять участие в конкурсном отборе песни-гимна для предстоящего карнавала. Приближался февраль — разгар бразильского лета. Рио полыхал жарой. На пляжах возле футбольных площадок и ресторанов гулко стучали барабаны, звучали тамбурины, бренчали гитары, пели трубы. Подготовка к карнавалу захватила Копакабану, Ипанему, Фламенго и другие места, где отдыхали люди. Репетировали каждый вечер. Люди выходили на улицы из душных домов на зов зажигательной музыки.

Гарринча присутствовал на отборе и вместе со всеми проголосовал за «Кариока танцует самбу». Это была поистине народная песня с ритмичной, незамысловатой, легкой в исполнении мелодией. В канун карнавала «Кариока» зазвучала с пластинок, ее постоянно исполняли по радио. Песню запели. Так заранее ковалась победа «Мангейры».

О бразильском карнавале каждый рассказывает по-своему, но любой рассказ всегда ведется в превосходной степени. Двадцать пять тысяч музыкантов и танцоров готовились выступить в те жаркие ночи 1972 года на знаменитой «пасарелле де самба»[13]. Сотни оркестров разучивали новые мелодии.

Карнавал, как считал Гарринча, единственное массовое зрелище, которое может сравниться с футболом. Как и во время матчей, карнавал может собрать сто, сто пятьдесят тысяч зрителей. Как и на футболе, эти сто пятьдесят тысяч будут жить, пока идет карнавал, одной жизнью. В течение четырех дней и ночей они будут петь и самозабвенно танцевать, увлеченные ритмом самбы. И конечно, карнавал — зрелище такое же яркое и захватывающее, как и футбол.

Но если в футболе в рамках чемпионата соревнуются два-три десятка команд, то на карнавале в мастерстве танца, композиции, слаженности тысяч танцоров, красочности художественного оформления колонн, звучания оркестров, тематической аллегории соревнуются двадцать знаменитых и сорок менее знаменитых школ бразильской самбы. Как и в футболе, сильнейшая школа объявляется чемпионом. Футбол — национальный вид спорта во многих странах. Карнавал — национальный праздник на Кубе, в Анголе, Мозамбике, Уругвае, Бразилии…

Впервые журналистский пропуск на бразильский карнавал мне достался весной 1972 года. Небольшой кусочек картона, запаянный в прозрачный пластиковый пакетик, с помощью металлической прищепки подвешивался на карман рубашки. В дни карнавала ему нет цены. Получить пропуск на карнавал — вожделенная мечта многих жителей Рио-де-Жанейро. Узнав, что я завладел таким пропуском, известный бразильский композитор Жозе Сикейра, немолодой уже человек, обрадовался как ребенок.

— О, по твоему пропуску мы пройдем все! — громко воскликнул он, весело вертя между пальцами кусочек бесценного пластика. Все — означало самого Жозе, его жену Алису, сына Роберто, импресарио Аленкара…

Мне вспомнилось, как в детстве мы с отцом и младшим братом втроем проходили по одному билету на «Динамо». И это не считалось зазорным: на всех желающих билетов вечно не хватало. Риск быть пойманным сладко холодил душу…

Жозе Сикейра оказался прав. Возле узких проходов на трибуны, смонтированных вдоль самой широкой улицы Рио-де-Жанейро — проспекта Жетулио Варгаса, толпились сотни людей без пропусков и билетов. Все они терпеливо ждали случая попасть на карнавал. Композитор торжественно предъявил контролеру наш пропуск, гордо заявив, что он сопровождает московского журналиста, который никогда не видел бразильского карнавала. Строгий на вид мулат, проверявший билеты, широко улыбнулся. В ночи на его смуглом лице весело засверкали белки глаз и белые как рис зубы. Широким жестом он разрешил пройти всей нашей «команде»: каждый из нас предусмотрительно нес или штатив, или пустой футляр от фотоаппарата, или подсумок с пленкой. Я же для пущей важности вынул из футляра кинокамеру «Болекс».

«Проход всюду» — магические слова, написанные на пропуске, позволяли любое передвижение внутри широкого коридора, с двух сторон которого возвышались почти до самого звездного неба заполненные до предела зрителями дощатые трибуны. Однако пропуск не давал права занять место на них. Пришлось потеснить других безбилетников, непонятно как проникших на карнавал, и сесть прямо на теплый асфальт.

Шествие еще не началось. Жозе пошел узнать, в чем там дело. И, вернувшись, сказал, что задерживается король карнавала Момо, попавший в автомобильную пробку. Но к полуночи, утешал нас композитор, карнавал обязательно начнется. Мы уютно устроились в «нулевом ряду» и, зная, что карнавал продлится всю ночь, готовы были ждать сколько угодно.

Но вот, постепенно нарастая, послышался отдаленный гул. Мы сразу почувствовали, как вдали от нас рождалось что-то могучее и большое. Гул превратился в ритмичную мелодию, которая тут же разбудила затихшие было трибуны. Над нашими головами заскрипели и задвигались деревянные скамейки. И в такт карнавальной песне затанцевали уставшие от ожидания зрители.

Показалась колесница, оборудованная на джипе, в которой в серебряной короне и в зеленой серебристой мантии с жезлом в руке стоял запоздавший на торжество король карнавала Момо. В окружении изящных принцесс он выглядел персонажем из сказки. Однако толпа фотографов, бросившихся к нему, да рукопожатия знакомых возвращали короля и его свиту в реальный мир.

Затем пасареллу заполнило пенистое бушующее море — белые и голубые цвета одной из самых старинных школ самбы «Портела». Лес пышных страусовых перьев заслонил гигантские бутафорские фигуры древних идолов, покровительствующих карнавалу. Голубые камзолы артистов сводного оркестра, неистово исполнявших карнавальную песню «Портелы», расцветили все пространство между трибунами. На нас, сидящих под рядами зрителей, хлынул поток конфетти, серебристой мишуры, сверкающего искусственного снега. Края пышных платьев танцовщиц касались наших лиц. Мы в прямом смысле слова окунулись в самую гущу карнавала. Снимать кинокамерой в таких условиях было невозможно.

Ряды танцоров в белых и голубых костюмах, сменяя друг друга, словно морские валы, прокатывались мимо неистовавших трибун. Казалось, им не будет конца. По жребию «Портела» открывала карнавал. Знаменитая школа самбы ставила целью ошеломить зрителей и членов жюри яркими красками, оглушительными звуками и массовостью народного танца.

В лучах прожекторов прошли сорок изящных принцесс в кружевных просторных платьях, а за ними появились сорок голубых рыцарей. Белоснежные страусовые перья украшали их серебряные картонные шлемы. Рыцари в такт музыке размахивали деревянными мечами, и казалось, вот-вот снесут голову кому-нибудь из зрителей, расположившихся под трибунами, громко пели гимн «Портелы». Но вот прошли и голубые кабальерос. Оглушая барабанной дробью все и вся, пасареллу заполнил многолюдный оркестр. Он старательно восстанавливал растворившийся в тысячеголосом песнопении толпы ритм карнавальной песни «Портелы». В кабинках жюри кто-то привстал и задвигался в такт мелодии. Прицеливаясь объективами кино- и фотокамер, в такт музыке пританцовывали операторы. Даже они не могли устоять на месте! Мы не заметили, как и сами задвигались, заплясали вместе со всеми. Бело-голубые танцоры протягивали нам потные руки, приглашая влиться в общий круг. Таких танцев я никогда раньше не видел. Организованный ликующий хаос двигался дальше.

И вдруг произошло резкое смешение цветов. Вместо голубых морских тонов пасарелла окрасилась в зеленые цвета. «Портела» уступила место другому древнему роду самбы — школе «Империо серрано». Гигантская бело-зеленая старинная галера, ведомая сотней «весельных», выплыла в пространство между трибунами, осыпая зрителей колосьями метровой величины, огромными, но легкими как пух кофейными зернами, стволами бамбука и сахарного тростника, искусно сделанными из бумаги. «Империо серрано», заливая зелеными и белыми красками всю пасареллу, славила труд и урожай.

Никто не заметил, как наступила глубокая ночь. Одна школа сменяла другую, наполняя современными и древними мелодиями просторную авениду Жетулио Варгаса. Позади трибун танцевала толпа безбилетников. Громкоголосая самба захватила и тех, кто не попал на карнавал.

Брызнули первые лучи утреннего солнца. И, словно ожидавшая их появления, вышла вся в розовом, как первые предрассветные облака над склонами гор, долгожданная «Мангейра».

— Фламинго, фламинго! — закричали зрители, сравнивая танцоров «Мангейры» с нежно-розовыми африканскими птицами.

Бурей аплодисментов приветствовали знаменитую школу самбы. «Мангейра» отказалась от повторения своих карнавальных находок прошлого года, но тем не менее собиралась повторить прошлогодний успех. Ряды ее танцоров напоминали чудесно сотканный живой ковер. Все двигалось, пело и трепетало, сохраняя четкий ритм самбы.

Гигантская роза, дышащая теплом сложенных в бутон дюжины хрупких розовых тел девушек и обрамленная свежим, «с росою» зеленым листком — тонким телом юноши в зеленом трико, украшала этот ковер. «Более розовая роза, чем когда-либо» — так спустя два дня восторженно писал о выходе «Мангейры» популярный иллюстрированный журнал «Маншетти».

Четыре гигантских механических негритенка с лукавыми физиономиями, двигаясь в едином ритме, влекли за собой новые и новые ряды танцовщиц, облаченных в нежно-розовые с зеленым обрамлением платья.

А вот и Элза Суарес — неутомимая пропагандистка бразильской самбы. Гигантский фанерный щит, с изображением открытого рта — символа Элзы — словно телеэкран обрамлял ее миниатюрную, крепко сбитую фигурку. Элза без парика. Короткая стрижка. Голова как у мальчика. Певица вся в движении, в ритме самбы. Поравнявшись с нами, она берет микрофон и начинает исполнять свою знаменитую «Независимую молодежь». Зрители с энтузиазмом подхватывают мелодию.

На краю бутафорного дворика, по-детски свесив ноги, в розово-зеленых гетрах и белых кроссовках — сонный Гарринча. Публика заметила его и, как в былые времена, приветствует футбольного чемпиона. В ответ Гарринча вяло взмахивает рукой.

Дворик проехал, уступив место новой зелено-розовой композиции. Пальмы, крокодилы, длинноногие птицы, огромные лилии. «Мангейра» воспевала красоты родной природы, напоминая о богатствах Амазонского края, которые настало время беречь от хищнического истребления. Газеты отметят позднее эту патриотическую тему, затронутую «Мангейрой». Еще один вклад в копилку победы.

Девушки в розовых венках и зеленых туниках исполнили «Кариоку». Трибуны дружно подхватили новую полюбившуюся песню. И мы еще раз убедились, что карнавал — самый слаженный хаос в мире и самый хаотичный беспорядок организованных танцоров.

На карнавале бурно нарождаются народные таланты. На карнавал приходят умирать разодетые в пышные кружевные платья старухи-мулатки, считая смерть на пасарелле великой честью.

Карнавал для бразильца — это единственный по-настоящему веселый всенародный праздник, самое радостное событие в году. Многие готовятся к нему, как к национальному празднику. На карнавале любой самый бедный мулат может показать свои способности и талант. Проявить фантазию в подготовке костюма, показать мастерство в исполнении всеми любимой самбы, выразить всего себя наиболее полно. К тому же карнавал — это еще прекрасная возможность забыть, пусть на короткое время, о невзгодах и трудностях, которые преследуют рядового бразильца на каждом шагу, поверить в себя, в свои силы, просто почувствовать себя человеком. Недаром наиболее смелые и любимые всеми песни рождены во время карнавала.

Вот припев одной из песен карнавала 1974 года:

Эта песня сопровождала школу «Мангейра» в самый разгар военной диктатуры. Но и тогда, в мрачный период бразильской истории, народ пел, выражая надежду на лучшее будущее.

Зачем приехал на карнавал Гарринча, этот полузабытый идол футбола? Чтобы насладиться ароматом празднества или еще раз напомнить о себе зрителям? Хорошо зная Гарринчу, я не сомневался, что он участвовал в карнавале, как и другие бразильцы, по велению сердца, не желая оставаться в стороне от народного гулянья.

Мне довелось видеть пять бразильских карнавалов. И каждый из них оставлял все новые и новые впечатления.

Карнавал 1984 года впервые проходил на новой, специально построенной пасарелле. Бетонные трибуны, воздвигнутые на века по проекту выдающегося бразильского архитектора Оскара Нимейера, теперь могли вместить сто пятьдесят тысяч зрителей.

Карнавал заслужил это. Пасарелла венчается огромной площадью Апофеоза, на которой воздвигнута многоярусная сцена. Все сооружение может быстро трансформироваться для любых массовых зрелищных мероприятий на открытом воздухе, многолюдных митингов и собраний. Нимейер предугадал грядущие изменения в политической жизни страны — уход со сцены военных. «При гражданских свободах потребуется простор для волеизъявления народа» — так рассуждал архитектор. И ему удалось воплотить в жизнь свой замысел.

Карнавал-84 был более богатым и увлекательным, чем тот, в котором участвовал Гарринча. На новой широкой пасарелле, в лучах еще более мощных прожекторов, он стал ярким спектаклем, в котором приняло участие почти пятьдесят тысяч танцоров. А Гарринчи на нем уже не было.

Многое изменилось на карнавале. Журналистам, кинооператорам и фотографам уже не выдавали картонные пропуска. Нам предложили облачиться, в зависимости от рода работы и информационного органа, который представлял каждый из нас, в зеленые, красные или оранжевые майки. На них красовались пластиковые документы с фотографией, удостоверяющей личность.

Для удобства операторов организаторы карнавала предусмотрительно перекинули через пасареллу мост, соединяющий обе трибуны. На нем было установлено с десяток мощных прожекторов, освещающих, как днем, карнавальное шествие. Снимать с телекиномоста красочное шествие стало намного удобнее. На многоярусной сцене также были отведены места для кино- и телеоператоров. Документальный фильм о карнавале теперь стало возможным снимать как минимум с трех точек. Но как трудно его снимать!

Карнавал можно сравнить с бурным и могучим водопадом. Как уловить главное, что характеризует тот или иной эпизод, танец, каждую колонну, школу самбы? Шеренга танцоров в индейских одеждах с пиками в руках на мгновение поворачивается лицом к кинокамерам. Нажат спусковой крючок. Зарокотала лента в кассете, а в объективе видны только пики: танцоры, все как один, уже повернулись спиной. Что получится на пленке: средневековое воинство или бутафорная группа статистов, снятая со спины? А где же лица, глаза, улыбки танцоров? Кинооператор в растерянности опускает аппарат. Оглушающие звуки оркестра, умноженные мощными динамиками, не дают возможности переброситься даже короткой фразой. Наконец камера выхватывает из толпы группу солистов и следует за ними по пятам. Единственно верный ход! Так снимают многоходовую футбольную атаку. Но снимать футбол, несмотря на стремительность его действия, помогает мяч, вокруг которого разыгрывается основная борьба. На карнавале эту роль исполняют ведущий солист, режиссер, давно охрипший от команд, мокрый от пота дирижер оркестра. На них и ориентируется кинокамера. А по настроению людей на трибунах можно определить степень мастерства артистов той или иной школы. Нужна еще камера, и, возможно, не одна, чтобы снять все, что происходит на трибунах и в зоне, где работает жюри.

На площади Апофеоза, где завершается шествие, я беру короткие интервью у участников карнавала.

— Это мой двадцатый карнавал, — говорит запыхавшийся, весь мокрый режиссер «Мангейры». — Почти три километра беспрерывного ритма. Такое могут выдержать лишь закаленные спортсмены.

— А мы впервые на карнавале, — это откровения школьников, самых юных участников карнавала. — Пришли сюда с отцом. Он руководитель сводного оркестра. Для нас карнавал только начинается…

Девушка с сияющими глазами и усталым лицом:

— О, для меня карнавал - это жизнь! Мы готовили композицию три месяца. Пять раз проводили репетиции на новой пасарелле. Это очень удобная площадка для карнавала…

Я выключаю микрофон. Пора стать обычным зрителем, просто смотреть и впитывать впечатления. Из гущи танцоров выныривает наш кинооператор. Выразительным жестом он показывает, что израсходована вся кинопленка. Устало опускает восьмикилограммовую камеру.

— Есть материал? — кричу я ему в ухо. В ответ высоко поднятый большой палец. Чисто бразильский жест.

Гарринча долгие годы был постоянным участником карнавала. Теперь на карнавал, даже в разгар футбольного сезона, приезжают из-за рубежа Фалькао и Зико.

1975 год. В марте умирает Наир. Гарринча по предложению Элзы берет в дом пятерых младших дочерей. Теперь в их семье 22 человека.

Потребление продуктов в месяц составляло:

60 килограммов фасоли,

90 килограммов риса,

30 килограммов макарон,

150 килограммов хлеба,

1500 штук бананов.