Жизнь и труды св. Дионисия Великого, епископа Александрийского

Глава вторая. Епископское служение св. Дионисия при императорах Филиппе и Декии

В течение шестнадцати лет служения в звании катехета св. Дионисий при своей дружбе с Ираклом имел достаточно времени и случаев подготовиться к епископскому служению. Может быть, уже обращение его из язычества обратило на него внимание членов и клира Александрийской церкви. Впоследствии труды его в огласительном училище, обширные научные познания не только в языческой философии, но и в Священном Писании и канонах Церкви[406] и чистота жизни выделили его из ряда других пресвитеров Александрийской церкви, и когда скончался Иракл, глаза всех как бы невольно обратились на св. Дионисия, и он, по выражению Евсевия, принял епископство над александрийскими церквами.[407]

Сообщая о вступлении св. Дионисия на епископскую кафедру Александрии, Евсевий в своей «Церковной истории» относит это событие к третьему году царствования Филиппа. Филипп вступил на престол в 244 г. незадолго до 14 марта;[408] следовательно, третий год его царствования падает на время от 14 марта 246 г. по 14 марта 247 г. Так как предшественник св. Дионисия Иракл сделался епископом на 10-м году царствования Александра Севера, т. е. в 231 или в начале 232 г.,[409] и был епископом шестнадцать лет, то из сопоставления указанных хронологических дат можно вывести заключение, что св. Дионисий сделался епископом в начале 247 г. Но это свидетельство «Церковной истории» Евсевия расходится с «Хроникой» Евсевия, переведенной на латинский язык Иеронимом, где время вступления св. Дионисия на епископскую кафедру относится к пятому году царствования Филиппа, т. е. к 248 или началу 249 г. Может быть, с целью примирения этих противоречивых свидетельств, автор «Восточной хроники» замечает, что после смерти Иракла Александрийская кафедра в течение целого года оставалась незамещенной.[410] Желая согласовать все эти древние свидетельства, многие ученые относят вступление св. Дионисия на Александрийскую кафедру к 248 г., опуская из виду, что «Церковная история» Евсевия относит к третьему году царствования Филиппа не кончину Иракла, а самое принятие св. Дионисием епископства над александрийскими церквами. А так как по общепризнанному мнению «Церковная история» Евсевия заслуживает решительного предпочтения перед «Хроникой», и незамещение Александрийской кафедры в течение года в мирное время правления Филиппа представляется мало вероятным,[411] то, следуя «Церковной истории» Евсевия, мы предпочитаем относить время вступления Дионисия на Александрийскую кафедру к началу 247 г.

Древние писатели упоминают о некоторых обычаях, соблюдавшихся в Александрийской церкви при избрании и поставлении новых епископов. В одном из своих посланий блаженный Иероним говорит, что «в Александрии от евангелиста Марка до епископов Иракла и Дионисия епископа всегда назначали пресвитеры, избрав его из своей среды и поставив на более высокую степень, подобно тому как войско поставляет императора или диаконы выбирают из своей среды самого старательного и называют его архидиаконом».[412] По свидетельству диакона Либерата, жившего в VI в., «в Александрии существовал еще обычай, чтобы преемник почившего оберегал его тело и правую руку его возлагал на свою голову, и по совершении погребения своими руками брал и надевал на свою шею мантию блаженного Марка и тогда законно восседал на престол».[413] Конечно, из приведенных свидетельств нельзя выводить того заключения, будто при поставлении Александрийского епископа не было епископского возложения рук на вновь избранного епископа; блаженный Иероним и диакон Либерат указывают лишь на то, какие обычаи соблюдались в Александрийской церкви при избрании и поставлении нового епископа помимо всем известных правил, соблюдавшихся во всех Церквах без различия.

Во времена св. Дионисия Александрийский епископ по своему иерархическому положению стоял рядом с епископами других важнейших городов Римской империи — Рима, Антиохии и Карфагена. До возвышения Константинополя Александрии принадлежало второе место среди городов Империи, и Александрийская епископия принадлежала к числу самых важных по своему значению. Само положение Александрии, как политического, торгового и научного центра, естественно увеличивало значение и авторитет Александрийского епископа. Ему принадлежала высшая церковная власть не только над Александрией с ее окрестностями, но и над несколькими провинциями. Кроме Египта, Александрийскому епископу подчинены были еще две западные провинции — Ливия и Пентаполь или Киренаика, тогда еще «плодородная и хорошо обработанная страна с ее церковной и гражданской столицей, великолепной Птолемаидой».[414] Сюда же следует отнести еще и Фиваиду или Верхний Египет, который во времена Никейского собора несомненно находился под властью Александрийского епископа.[415] Шестое правило Никейского собора самым ясным образом говорит, что подчиненное отношение указанных провинций к Александрии было уже древним обычаем, и мы не имеем оснований сомневаться в том, что оно существовало уже во времена св. Дионисия.[416] Он всегда сознавал за собой известные права и обязанности в отношении к епископам этих провинций, вошедших при Константине Великом в состав Египетского диоцеза. Считая своей обязанностью следить за правильностью церковной жизни и чистотой веры не только в Александрии, но и в других городах, имевших своих собственных епископов, св. Дионисий писал к Конону, епископу Гермопольской церкви (в Египте), боролся с последователями Арсинойского епископа Непота и опровергал учение Савеллия в послании к Аммону, епископу Вереникской церкви в Пентаполе;[417] с другой стороны, сами епископы обращались к св. Дионисию за разъяснением недоумений по различным вопросам церковной жизни, и до нашего времени сохранилось обширное послание св. Дионисия к епископу пентапольских Церквей Василиду с ответами св. Дионисия на различные вопросы, предложенные ему Василидом.

Но влияние св. Дионисия простиралось далеко за пределы Египетского диоцеза, составившего впоследствии вместе с Эфиопией Александрийский патриархат. Как епископ второго города Римской империи, св. Дионисий Александрийский вместе с епископами Римским, Антиохийским и Карфагенским принимал самое живое и деятельное участие в решении вопросов церковной жизни, хотя бы вопросы эти возникали и вне пределов подчиненных ему провинций. Он писал послания в Рим, Антиохию, Лаодикию и даже в Армению.[418] Голос его имел такое же значение, как и мнения епископов Римского, Антиохийского и Карфагенского. Что касается мнимой зависимости епископа Александрийского от епископа Римского, то она измышлена римскими богословами с целью доказать, будто уже в то время верховная власть Римского епископа признавалась во всей Церкви. Единственный аргумент, которым могли бы воспользоваться католические историки, это переписка между Дионисием Римским и св. Дионисием Александрийским по поводу обвинения последнего в неправославном учении о Втором Лице Святой Троицы. Но в своем месте мы увидим, что св. Дионисий Александрийский, признавая, подобно Киприану Карфагенскому и Фабию Антиохийскому, необходимость согласия между всеми епископами как в догматическом учении, так и во всех важнейших вопросах церковного управления и дисциплины, не только сознавал себя свободным и независимым от Римского епископа, но и требовал от последнего такого же согласия с другими епископами, хотя и выражал это требование в мягкой форме соответственно своему уступчивому характеру.

В III в. Александрийские епископы не имели еще титула патриархов, но можно думать, что уже со времен Иракла, предшественника св. Дионисия, они преимущественно перед другими епископами усвоили себе наименование папы, хотя оно употреблялось и другими епископами, а первоначально прилагалось даже к пресвитерам.[419] Наименование папы и доныне удержалось в титуле Александрийского патриарха. Среди подчиненных св. Дионисию епископов не было и лиц с титулом митрополита, впервые появившимся в правилах I Вселенского собора. Но мы видели, что св. Дионисий фактически пользовался правами патриарха не только в отношении к епископам округов, например, Арсинойского, но и в отношении к епископам обширных провинций, например, в отношении к Василиду, епископу пентапольских Церквей. Впоследствии, с появлением епископов в менее значительных провинциальных городах и с разделением каждой провинции на несколько епископских округов, прежние провинциальные епископы, обыкновенно жившие в главном городе провинции, возвысились над епископами менее значительных городов и сначала в Греции, а потом и в других местах получили титул митрополитов. Хотя титул этот в Египте употреблялся реже, чем в других местах,[420] однако еще в конце III в. епископ города Ликополя в северных пределах Фиваиды имел некоторые преимущества переддругими епископами Египта,[421] а уже после Никейского собора Александрийский епископ несомненно имел высшую власть над несколькими митрополитами.[422] Весьма возможно, что и св. Дионисий имел в своем подчинении не только епископов, как впоследствии митрополиты, но и лиц, возвышавшихся над несколькими епископами, хотя и не имевших еще особого титула, и, следовательно, если не по имени, то по правам в окрестных провинциях и по значению во Вселенской церкви был патриархом в подлинном смысле этого слова.[423]

Высокое положение св. Дионисия по вступлении на епископскую кафедру Александрийской церкви само по себе открывало для него весьма широкое поприще деятельности. Но и независимо от этого положения, сами обстоятельства, в каких проходил он свое епископское служение, призывали его к самой напряженной борьбе как с внешними, так и с внутренними врагами Церкви. Тяжелые и трудные времена ожидали Александрийскую церковь, когда епископом ее сделался св. Дионисий. Почти все время епископского служения св. Дионисия Великого не прекращались внешние бедствия, поражавшие или христиан, или язычников, или всех жителей Александрии. Ненависть язычников к христианам, «как тайно тлеющий огонь, несколько раз разгоралась ярким пламенем»,[424] то под влиянием императорских декретов, то по наущениям лиц, интересы которых связаны были с язычеством. Страшная моровая язва, распространившаяся из Эфиопии в Египте, а отсюда в огромной части Римской империи, с промежутками длилась пятнадцать лет, начиная с 251 г. Беспорядки и народные волнения, повторявшиеся при каждой смене правительства и превращавшиеся иногда в настоящие гражданские войны, часто делали из Александрии как бы военный лагерь, разделенный на две враждующие стороны. При такихто безотрадных внешних обстоятельствах во все время епископского служения св. Дионисия Церковь не переставали волновать еретики и раскольники. Волнения, вызванные расколом Новациана, спорами о крещении еретиков, заблуждениями хилиастов, ересями Савеллия и Павла Самосатского, необходимость защищать свою репутацию от нападений по поводу удаления из Александрии во время гонений при Декии и Валериане и, что еще важнее, необходимость защищать свое православие, заподозренное перед Римским епископом, делали епископское служение св. Дионисия настоящим подвигом, требовали от него постоянного напряжения всех духовных сил. Постоянное благоразумие, замечательная кротость и снисходительность в отношении к заблуждающимся вместе с пламенной ревностью ко славе святой Церкви были отличительными свойствами пастырской деятельности св. Дионисия в сане епископа и поставили его имя рядом с именем св. Афанасия. Подобно св. Афанасию, и св. Дионисий в глазах потомков был величайшим украшением Александрийской церкви.

Из семнадцати лет епископского служения св. Дионисия, по-видимому, только два первые года прошли сравнительно спокойно. Император Филипп (244-249) во все время своего правления относился к христианам благосклонно, как, начиная с 219 г., относилась к нему и большая часть его предшественников. Говорили даже, что он исповедует христианскую веру, и сам Дионисий, упоминая в послании к Ермаммону об императорах, которых называли явными христианами,[425] делает ясный намек на Александра Севера и Филиппа, хотя и не называет их по именам. До конца правления Филиппа Церковь наслаждалась глубоким миром; но в Александрии и при этом императоре в последний год его царствования произошло народное волнение, направленное против христиан.

В послании к Фабию[426] св. Дионисий сообщает следующие подробности о причинах этого волнения и его жертвах. Один языческий предсказатель и поэт возмутил против христиан легкомысленную и склонную к мятежам александрийскую чернь. По всей вероятности, он принадлежал к числу египетских волхвов, занимавшихся предсказаниями и излагавших свои пророчества в поэтической или стихотворной форме, к которой египтяне всегда чувствовали особенное пристрастие. Интересы этих волхвов были теснейшим образом связаны с языческой религией и потому неудивительно, что они были самыми опасными врагами христиан. Пользуясь своим влиянием на языческое население, стекавшееся слушать предсказания и участвовать в языческих волхвованиях, прорицатели и волхвы легко могли возбудить население против христиан и внушить ему мысль о необходимости встать на защиту своей веры. Так было и в настоящем случае. Возбужденные прорицателем толпы язычников не только считали позволительными всевозможные преступления в отношении к христианам, но в неистовствах и убийстве христиан видели даже подвиг благочестия. Первой жертвой раздраженных язычников был старец по имени Метра. От него потребовали, чтобы он произнес богохульные слова (άθεα ρήματα), может быть, те самые, которые отказывался произнести Поликарп, когда его заставляли хулить Христа.[427]Но старец был непоколебим. Тогда неистовствующая чернь набросилась на него с палками, исколола ему лицо и глаза острыми тростями и, наконец, вывела его за город, где он был побит камнями. После Метры язычники повели в языческое капище одну благочестивую женщину по имени Квинту и принуждали ее поклониться идолам. Она не захотела скрыть своего отвращения к идолам. Тогда язычники повергли ее на землю, связали ей ноги, протащили ее по острым камням мостовой целого города, ударяли о мельничные жернова, поражали бичами и, достигнув того места, где умерщвлен был Метра, побили ее камнями. Кровь первых мучеников опьянила язычников, и они целыми толпами стали врываться в дома христиан. Каждый спешил ограбить известного себе соседа и расхитить его имущество. Более ценные вещи грабители брали себе, а дешевое и сделанное из дерева разбрасывали и сжигали на улицах. Христиане устранялись от столкновения с язычниками и уходили из домов; подобно христианам времен апостольских, о которых упоминает Павел,[428] они с радостью смотрели на расхищение своего имущества. Но некоторые из них предпочитали оставаться в своих домах и сделались жертвами ярости язычников. В одном из христианских домов язычники нашли дивную старицу-деву по имени Аполлония. Ударами по челюстям язычники выбили ей все зубы; потом, устроив за городом костер, угрожали сжечь ее живой, если она не будет произносить вместе с ними богохульства. Аполлония отказалась, и когда язычники, изумленные ее мужеством, дали ей несколько свободы, внезапно бросилась в огонь и сгорела. После Аполлонии скончался мученической смертью Серапион, также взятый язычниками в его собственном доме. Его терзали жестокими пытками, раздробили ему все члены и свергли его стремглав с высокого моста.

Св. Дионисий не упоминает о тех бедствиях, какие пришлось перенести ему самому во время этого гонения, но из рассказа его видно, что положение всех александрийских христиан было весьма опасно. Александрия похожа была на город, находящийся в руках неприятелей. Христианам нельзя было выходить из города ни днем, ни ночью; на всех улицах и переулках города постоянно раздавались крики: кто не хочет произносить нечестивых слов, того немедленно схватывать и сжигать живым. Несмотря на то, что страшная угроза немедленно приводилась в исполнение, христиане охотно жертвовали своим имуществом и своей жизнью. «Я не знаю, — замечает св. Дионисий, — отрекся ли до сих пор от Господа хоть кто-нибудь, исключая только разве одного, который попал в руки язычников».[429]

Тяжесть положения христиан увеличивалась еще вследствие того, что гонение это не было мгновенной и случайной вспышкой язьгческой черни против христиан. Начавшись целым годом ранее гонения Декия, т. е. в конце 248 или в начале 249 г., гонение языческой черни продолжалось несколько месяцев и прекратилось только тогда, когда в Александрии вспыхнуло восстание и междоусобная война в среде самих язычников. Если эта война произошла не вследствие распрей из-за дележа награбленной у христиан добычи,[430] а вследствие гражданских неурядиц, возникших по случаю смерти императора Филиппа, убитого в Вероне в середине 249 г., то продолжительность гонения определится временем не менее полугода. Последнее общепринятое мнение представляется более вероятным уже потому, что, по свидетельству самого св. Дионисия, гонение на христиан, воздвигнутое языческой чернью, продолжалось «довольно долго» (έπιπολύ).[431]

Занятые своими распрями, александрийские язычники на некоторое время оставили христиан в покое. Конечно, пребывание в городе, волнуемом враждебными партиями, не могло быть вполне спокойным, и бедствия, причиняемые язычниками друг другу, необходимо становились, по выражению св. Дионисия,[432] уделом христиан; но по крайней мере прекратились жестокие неистовства черни над христианами, и они немного отдохнули. Впрочем, это относительное спокойствие было предвестником еще более жестокой грозы, скоро разразившейся над всем христианским миром.

Преемником императора Филиппа, благосклонно относившегося к христианам, был Декий, ознаменовавший свое непродолжительное царствование (249-251) одним из самых жестоких гонений на христиан. Причины и подробности этого гонения, простиравшегося на всех христиан Империи, настолько выяснены и общеизвестны,[433] что мы можем ограничиться здесь изложением тех сведений, какие под непосредственным впечатлением от этого гонения сообщает сам св. Дионисий в посланиях к Фабию Антиохийскому, к Домицию и Дидиму и в послании против Германа.[434]

В первом из этих посланий св. Дионисий рассказывает, что уже одно известие о вступлении на престол нового императора распространило между александрийскими христианами великий страх перед надвигающимися бедствиями. Если в других областях перемена правления вызывала тревожные опасения потому, что уже около тридцати лет христиане этих областей наслаждались миром, то в Александрии христиане имели случай составить себе понятие о том, чего можно было ожидать от язычников при враждебном для христиан правительстве. Появившийся вскоре императорский эдикт, по словам св. Дионисия, «почти осуществил тот самый ужас, о котором предсказал Христос, якоже прельстити, аще возможно, и избранный» (Мф. 24, 24). Текст этого эдикта не сохранился до нашего времени, но о содержании эдикта можно судить по тому действию, какое он произвел на александрийских христиан, и по тем мерам, какие предпринимались исполнителями указа в отношении к христианам. Угрозы и требования эдикта оказались страшнее неистовств языческой черни и вызвали падение немалого числа верующих. Среди христиан были люди знатного происхождения, лица, состоявшие на государственной и общественной службе, а также люди, обладавшие значительным состоянием. Видное общественное положение всех этих лиц затрудняло для них уклонение от исполнения требований императорского эдикта; мало того, оно как бы обязывало их предупредить предписания местной власти добровольным изъявлением готовности исполнить требования эдикта. И вот, по словам св. Дионисия, «многие из людей знатнейших от страха сами спешили исполнить повеление императора, других, занимавших общественные должности, вынуждали сделать это сами их занятия, иных приводили близкие к ним лица». Явившихся называли по именам, и «они приступали к нечистым и скверным жертвам. Одни приходили к жертвенникам бледные от ужаса, как будто им предстояло не жертву принести, но самим сделаться жертвами, закалаемыми в честь идолов. Присутствовавшие при этом толпы язычников смеялись над ними, так как ясно было, что они боятся и вкусить смерть, и принести жертвоприношение. Другие смелее приближались к жертвенникам, самой смелостью стараясь показать, что они и ранее не были христианами». Печальный пример знатных и богатых христиан увлек и других верующих. Но не все они обнаружили одинаковую готовность к исполнению императорского эдикта. Многие старались спастись бегством; у иных доставало мужества на перенесение темничного заключения в течение нескольких дней, но затем они отрекались, не дождавшись даже представления на суд; некоторые перенесли довольно много пыток, но не отваживались на перенесение новых, более утонченных мучений. Такое же действие произвел императорский эдикт и в других городах Империи: св. Киприан почти в тех же самых подробностях описывает падение многих христиан в Карфагене тотчас по получении императорского эдикта.[435]

Но в Александрии, как и в Карфагене, было немало и мужественных христиан, сделавшихся дивными свидетелями царства Божия и оставшихся непоколебимыми среди самых ужасных мучений. Первым из них был старец Юлиан. Страдая подагрой, он не мог ни стоять, ни ходить. Его привели к судье вместе с двумя слугами, переносившими его с места на место. Из слуг один тотчас отрекся от Христа, а другой, по имении Кронион.'а по прозванию Евний, вместе с Юлианом твердо исповедал веру во Христа. Их посадили на верблюдов и провезли по всей Александрии, подвергая беспрерывным бичеваниям. За городом мученики были сожжены на сильнейшем огне в присутствии всего народа. Раздражение язычников против христиан было так велико, что один из воинов, по имени Вис, защищавший Крониона и Юлиана от неистовства черни, когда их вели на костер, был схвачен, отведен на место казни и усечен мечом. Другой христианин, по происхождению ливиец, а по имени Макарий, оказался достойным своего имени и получил блаженство, обещанное Господом всем гонимым Его ради: судья не мог склонить его к отречению от Христа самыми настойчивыми увещаниями, и мученик был сожжен живым. Ту же участь потерпели свв. Епимах и Александр. Долгое время они томились в заключении, перенося тысячи различных пыток. Но ни бичевания, ни терзания тела железными когтями не могли поколебать их мужества, и утомленные палачи сожгли их живыми. Не пощажены были и женщины. Одна из пострадавших в это гонение мучениц, св. дева Аммонария потерпела от судьи самые изысканные мучения, так как наперед объявила, что не произнесет требуемых судьей слов. Несмотря на самые жестокие пытки, она оставалась непреклонной, за что и была отведена на место последнего наказания, род которого не обозначен у св. Дионисия. Три другие святые исповедницы, старица Меркурия, многочадная Дионисия, любившая детей своих не более Господа, как замечает о ней св. Дионисий, и другая Аммонария были усечены мечом, не приняв других мучений: пример первой исповедницы убедил проконсула в бесполезности новых мучений и заставил его опасаться постыдного поражения от христианских женщин. К правителю были приведены еще три египтянина, Ирон, Атир й Исидор, и с ними пятнадцатилетний мальчик по имени Диоскор. Сначала правитель обратился к Диоскору, предполагая, что его, как самого юного из приведенных на суд христиан, легче склонить увещаниями или принудить к повиновению пытками. Но Диоскор не уступал ни увещаниям, ни угрозам тирана. Его не могли поколебать даже жестокие пытки, которым подвергнуты были его взрослые спутники, скончавшиеся на его глазах, подобно многим другим мученикам, на костре. Мужество пятнадцатилетнего отрока, выдержавшего такое ужасное зрелище, вызвало всеобщее удивление, и правитель, пораженный спокойными и мудрыми ответами юного Диоскора, отпустил его, сказав, что жалеет его молодость и дает ему время на исправление. «Этот богоугодный Диоскор, — прибавляет к своему рассказу св. Дионисий, — и теперь находится с нами, ожидая более продолжительной борьбы и более высокого подвига».

Из других мучеников св. Дионисий называет еще египтянина Немезиона. Его оклеветали перед судьей в сообщничестве с разбойниками. Очистившись перед сотником от этой клеветы, совершенно несогласной с его жизнью, Немезион был обвинен как христианин. Вследствие этого нового обвинения он в узах был приведен к правителю. Жестокий и несправедливый правитель заставил его перенести двойное количество бичей и других мучений, установленных для разбойников, и осудил его на сожжение вместе с ними. И Немезион удостоился чести скончаться, подобно Господу, посреди разбойников.

По мере того, как усиливалось преследование, возрастало и мужество христиан. В том же послании к Фабию Антиохийскому св. Дионисий рассказывает о замечательном случае, неоднократно повторявшемся во время гонений. При допросе одного христианина присутствовал целый отряд солдат. В этом отряде находились христиане Аммоний, Зенон, Птоломей и Ингенис; вместе с ними стоял еще старец Феофил. Когда допрашиваемый христианин стал уже склоняться к отречению, христиане, присутствовавшие при допросе, не могли скрыть своего неудовольствия: скрежетом зубов, выражением лиц, движениями рук и всего тела они обнаружили перед язычниками свою принадлежность к христианству. Но еще прежде, чем кто-либо из язычников успел выступить вперед, чтобы задержать христиан, они быстро вошли на возвышение, назначенное для подсудимых, и заявили о том, что они христиане. Поступок воинов испугал правителя и сидевших с ним знатных лиц города, так как самым ясным образом показал язычникам, что в своих неистовствах против христиан они не всегда могут рассчитывать на поддержку военной силы. Глазам всех присутствовавших открылось поразительное зрелище: судьи трепетали, а обвиняемые с радостью готовы были перенести все мучения. Они с торжеством вышли из судилища, радуясь тому, что Бог дал им силу одержать своим исповеданием славную победу над язычниками.

Гонение на христиан в Египте не ограничилось одной Александрией. Весьма много христиан истреблено было язычниками и в других городах и местечках. Язычники, хорошо зная, что всякое насилие в отношении к христианам при Декии останется безнаказанным, иногда убивали христиан без всякого судопроизводства. Для примера св. Дионисий рассказывает об одном случае такого рода. Один христианин по имени Исхирион служил по найму управляющим у богатого язычника. Последний приказал Исхириону принести жертву. Когда Исхирион отказался исполнить это требование, то его господин стал поносить его бранными словами. Замечая, что мученик остается твердым и непоколебимым, язычник пришел в крайнее раздражение, схватил большую палку и пронзил ею внутренности Исхириона. В другое время язычник этот поплатился бы за свою жестокость, так как со времен Адриана у господ было отнято право наказывать смертью рабов, а тем более свободных людей,[436] но во время жестокого гонения каждый считал себя вправе поступить с христианами, как ему хотелось.

Мученики, скончавшиеся на костре или усеченные мечом, не были единственными жертвами гонения, воздвигнутого Декием. Многие христиане старались спастись бегством, но в пустынях и горах, служивших для них убежищем, их ожидало другое мученичество. Одни из них погибли от холода, голода и жажды, некоторые съедены были дикими зверями, другие убиты разбойниками. Епископ города Нилополя Херимон, достигший уже глубокой старости, вместе со своей женой удалился на Аравийскую гору, находившуюся на восточной стороне Нила, между Нилом и Аравийским заливом. Ни он, ни жена его не возвратились назад. Несмотря на самые тщательные розыски, христиане не могли найти их ни живыми, ни мертвыми. Многие из христиан, спасавшиеся на той же горе, взяты были в плен разбойниками-сарацинами, и свободу получили только те из них, которые в состоянии были уплатить большой выкуп.[437]

Кроме послания к Фабию Антиохийскому, заключающего в себе изложенный выше подробный рассказ о подвигах и страданиях александрийских мучеников, св. Дионисий оставил нам более краткое, но не менее выразительное описание этих подвигов в своем письме к Домицию и Дидиму. «Мужчины и женщины, — говорит здесь св. Дионисий,[438] ^— юноши и старцы, девицы и старицы, воины и поселяне, люди обоего пола и всякого возраста, одержав победу в борьбе, получили венцы одни посредством бичей и огня, другие — посредством железа». Мучеников было так много, что св. Дионисий находит даже излишним перечислять их по именам. Зато, исполняя просьбу Домиция и Дидима, желавших получить какое-либо известие о положении Александрийского епископа во время гонения, св. Дионисий сообщает здесь драгоценные сведения о себе самом и о трудах некоторых пресвитеров и диаконов Александрийской церкви. Несколько позднее необходимость защищать свое доброе имя от несправедливых нареканий епископа Германа снова побудила св. Дионисия в особом послании против Германа сообщить некоторые подробности о своем личном положении во время гонения Декия. Эти подробности вместе с теми сведениями, которые заключаются в послании к Домицию и Дидиму, существенно восполняют рассказ св. Дионисия о гонении Декия, заключающийся в послании к Фабию, епископу Антиохийскому.

Едва только получен был в Александрии указ, предписывавший гонение христиан, Сабин, без сомнения, бывший тогда правителем Александрии, тотчас же послал фрументария,[439] чтобы задержать св. Дионисия. Ожидая прибытия фрументария, св. Дионисий оставался в своем доме в течение четырех дней, готовый к перенесению мученичества, которое он, конечно, уже предчувствовал и которого желал. Фрументарий искал св. Дионисия всюду, обошел дороги, реки, поля, все места, где, по его мнению, св. Дионисий мог скрываться для избавления от угрожавшей ему опасности. Он не мог представить себе, чтобы св. Дионисий оставался дома, когда открылось уже гонение на христиан. Через четыре дня св. Дионисий вместе с домашними и некоторыми из братьев вышел из дому, но не по собственному желанию, а по внушению Самого Бога, Который повелел ему переменить местопребывание (μεταστηναι) и Сам чудесным образом открыл путь к достижению этой цели (παραδόξως όδοποιήσαντος). Но едва только св. Дионисий и его спутники вышли из города, как попали в руки воинов и городовых полицейских стражей, которые под управлением центуриона и городских начальников занимались разыскиванием виновных, задерживали их, производили предварительный допрос и затем представляли на суд римским властям. Св. Дионисий не говорит о том, был ли он представлен вместе со своими спутниками на суд Сабина, а сообщает только, что задержавшие его воины повели его в Тапозирис. Но трудно представить, чтобы они сделали это самовольно, без распоряжения проконсула. По всей вероятности, задержанный епископ вместе со своими спутниками немедленно был представлен на суд Сабина. Хотя св. Дионисий был взят воинами уже при закате солнца, однако Сабин не только тотчас же осудил епископа и его спутников на изгнание, но, по-видимому, сделал и распоряжение о том, чтобы приговор немедленно был приведен в исполнение. Что ожидало св. Дионисия в изгнании, мы не знаем, но, как видно из дальнейших слов св. Дионисия, он ожидал смертной казни через усечение мечом и горел желанием окончить свою жизнь мученической смертью. Бог судил иначе. Труды св. Дионисия были еще нужны для христианской Церкви, и, как замечает св. Дионисий, Бог оставил ему жизнь до другого удобного времени и чудесным образом освободил его от рук сопровождавших его воинов.

Когда св. Дионисий вышел из дому, с ним не было одного из самых близких к нему людей — Тимофея. Возвратившись домой спустя некоторое время, Тимофей нашел дом пустым и под охраной стражи. Узнав, что епископ и все близкие к нему люди находятся в неволе, Тимофей в страшном волнении бежал из города. За городом с ним встретился знакомый ему поселянин. На вопрос последнего о причине поспешности и волнения Тимофей рассказал ему о том, что случилось. Поселянин этот шел на свадебное пиршество, где гости имели обыкновение проводить целую ночь. Придя к гостям, он рассказал им о судьбе Александрийского епископа. Все присутствующие как бы по данному знаку поднялись со своих мест и бросились в погоню за пленниками. Они настигли их на ночлеге, вероятно, в Тапозирисе[440] или другом местечке, лежавшем, на дороге из Александрии в Тапозирис в Мареотском округе. Окружив дом, где находился отряд воинов с узниками, поселяне громко закричали. Стража, испуганная неожиданным нападением и криками поселян, обратились в бегство. Дионисий сначала подумал, что это были разбойники, бродившие по дорогам с целью грабежа, и не вставая со скамьи, на которой лежал в одной льняной рубашке, предложил им остальную свою одежду, лежавшую возле него. Но они приказали ему встать и идти как можно скорее. Поняв, зачем они пришли, св. Дионисий стал громко умолять их или удалиться и оставить его в покое, или же, если бы они хотели оказать ему услугу, предупредить сопровождавших его воинов и отсечь ему голову. Но поселяне насильно заставили его подняться, а когда он снова упал спиной на землю, схватили его за руки и за ноги, связали и вывели вон. За ним последовали его спутники и свидетели этих событий Гаий, Фавст, Петр и Павел, вероятно, пресвитеры Александрийской церкви. Эти пресвитеры также против воли[441] принуждены были выйти из местечка вместе со святым Дионисием. Сначала Дионисия несли на носилках, а потом посадили на осла и повезли далее.

После того как мареотские поселяне освободили св. Дионисия из рук воинов, он вместе с Петром и Гаием, но уже без остальных спутников, терпел заключение в пустынном и грязном местечке Ливии, находившемся в трех днях пути от Паретониона, приморского города в Мармарикском округе Ливии. Здесь св. Дионисий оставался, по всей вероятности, до самого конца гонения. Подобно св. Киприану, он и в пустыне не забывал о своей пастве и поддерживал сношения с оставшимися в городе пресвитерами и диаконами. Из пресвитеров в городе оставались Максим, бывший впоследствии преемником св. Дионисия на епископской кафедре Александрии, Диоскор, Димитрий и Лукий, а из диаконов, оставшихся в живых после «болезни»,[442] Фавст,[443] Евсевий и Хэремон. Все эти пресвитеры и диаконы старались поддерживать мужество христиан тайными их посещениями. Между ними особенной ревностью отличался Евсевий, бывший впоследствии епископом Лаодикийским в Сирии. С крайней опасностью для своей жизни он служил христианам, находившимся в темницах, и заботился о погребении тел скончавшихся мучеников. По-видимому, правитель Александрии старался выполнить императорский эдикт со всей строгостью, и долгое время в Александрии не прекращались ужасы гонения. Число обвиняемых в христианстве увеличивалось со дня на день, так что правитель, продолжавший жестоко умерщвлять и терзать пытками приводимых к нему христиан, вынужден был подвергать некоторых из них предварительному заключению в темнице, причем никому не позволялось приближаться к ним и предписано было наблюдать, не попадется ли ктолибо из христиан при посещении узников.

Изложенные выше сведения о деятельности пресвитеров и диаконов, оставшихся в Александрии, заключаются в послании св. Дионисия к Домицию и Дидиму, написанном в то время, когда гонение еще не окончилось. Отсюда видно, что св. Дионисий в своем заточении имел возможность получать известия о положении своей паствы в Александрии, и, без сомнения, пользовался всяким удобным случаем для укрепления мужества своей паствы, находившейся в таких трудных обстоятельствах. Впоследствии, защищаясь от обвинений еп. Германа и заявляя, что удаление его из Александрии произошло по воле Промысла, он в доказательство своих слов ссылается на последующие события, замечая с обычной скромностью, что во время этих событий и он, «может быть, был полезен для некоторых».[444] К сожалению, Евсевий не сообщает нам никаких подробностей о деятельности св. Дионисия во время заточения в Ливии, а сам св. Дионисий находил неудобным распространяться об этом предмете.

Кроме вышеупомянутого послания к Домицию и Дидиму, ко времени гонения Декия относится еще послание св. Дионисия «О мученичестве» к Оригену. По свидетельству Евсевия,[445] Ориген перенес весьма много страданий во время гонения Декия, и когда, по-видимому, стало исполняться его желание отдать жизнь за Христа, на долю его выпало такое же утешение, какое некогда оказал сам он Амвросию и пресвитеру Кесарийской церкви Протоктиту, написав им сочинение «О мученичестве».[446] Насколько известно, Ориген только при Декии подвергался истязаниям за веру, от которых и скончался при преемнике Декия Галле,[447] и потому можно думать, что послание св. Дионисия «О мученичестве» было написано из заточения в Ливии.

Если справедливо наше предположение, что сохранившиеся до нашего времени фрагменты с толкованиями на евангельские повествования о молитве Спасителя в Гефсиманском саду взяты из послания «О мученичестве» к Оригену,[448] то судя по содержанию этих фрагментов, св. Дионисий в своем послании раскрывал мысль о том, что истинный христианин, следуя примеру Спасителя, должен мужественно идти навстречу бедствиям и страданиям, не делая попыток уклониться от испытания своей веры. Объясняя слова евангельского текста, св. Дионисий старается доказать, что в словах «аще возможно есть, да мимоидетъ отъ Мене чаша ая, обаче не якожеАзъ хощу, но якоже Ты»,[449]Спаситель молится не об избавлении от предстоявших Ему страданий, а только о победе над этими страданиями. Основание для такого понимания слов Спасителя св. Дионисий находит в значении глагола «проходить мимо». Все, что проходит мимо чего-либо другого, сначала всегда приближается к тому, мимо чего проходит; приблизившись, оно или побеждает, или само побеждается и терпит поражение. При таком понимании этого слова исчезает противоположность между содержанием первой и второй половины молитвы Спасителя: в том и другом случае Спаситель молится о том, чтобы чаша страданий прошла мимо Его, не одержав над Ним победы, но потерпев поражение от Него. В этой просьбе не заключалось ничего невозможного для Бога и несогласного с Его волей, так как Отец Сам желал, а следовательно, и мог пронести мимо Сына чашу страданий так, чтобы страдания не победили Его. Слова в Евангелии от Матфея «аще возможно есть», и в Евангелии от Луки «аще волиши»,[450] указывают только на смирение и покорность Спасителя; в противном случае получалась бы нечестивая мысль, будто есть нечто такое, чего Бог не может сделать и помимо того, чего Он не хочет, или будто Спаситель сначала просил того, чего не хотел Отец. Противоположение в словах Спасителя касается не самого существа молитвы, а лишь той формы, в какой возможно было перенесение страданий. Чаша страданий могла пройти мимо быстро и неожиданно и причинить Ему не так много скорби. Об этом и просил Спаситель в первой половине Своей молитвы по слабости человеческой природы. Во второй половине молитвы, укрепленный и по человечеству Божеством Отца, Он просит в сущности то же, о чем просил и ранее, но теперь Он молится, чтобы прохождение чаши совершилось не так, как хотелось Ему, т. е. не быстро и неожиданно, но согласно с желанием Отца, Который хотел, чтобы Сын перенес борьбу с искушениями медленно и мужественно. И Он, действительно, мужественно перенес все: удары, заушения, бичевания, смерть и даже такие страдания, которые были ужаснее смерти, и не был побежден ими, но одержал над ними блистательную победу.

0 чем же молился Сам Спаситель в саду Гефсиманском, о том же повелевает Он затем молиться и апостолам в словах «бдите и молитеся, да не внидете въ напасть»[451] Так как после грехопадения человека и проклятия его Богом бедствия неизбежны в жизни людей, а особенно в жизни праведников и святых, то Спаситель не мог дать повеления молиться о совершенном избавлении от всяких искушений. Научая нас молиться о том, чтобы не впасть во искушение, повелевая нам произносить слова «не введи нас во искушеше»,[452] Он хочет только, чтобы искушения не одержали над нами победы. Для доказательства справедливости своего толкования св. Дионисий устанавливает различие между понятиями «быть искушаемым» и «впасть или войти во искушение». Впадает и входит во искушение тот, кто побеждается лукавым, а побеждается тот, кто не борется, хотя и помогает ему Бог. Наоборот, кто противится искушению и выдерживает его, тот, хотя так же искушается, как и первый, однако не входит во искушение и не впадает в него. Авраам был искушаем Богом, но не вошел во искушение, и не ввел его во искушение Бог. Иисус возведен был в пустыню не войти во искушение, но искуситися отъ диавола.[453] Диавол, искушая человека, вовлекает его во искушение, причем употребляет и насилие; Бог же, искушая человека, отводит искушения без стеснения человеческой свободы.[454]

Ясно, какой, вывод могли сделать читатели послания «О мученичестве» в отношении к себе лично. И указание на неизбежность страданий в жизни человеческой, и высокий пример Христа, и утешительная мысль о помощи Божией, все в этом послании призывало читателей к мужеству и твердости в перенесении бедствий. Без преувеличения можно сказать, что в изложенных выше фрагментах нет ни одного слова, которое не заключало бы в себе какой-либо назидательной и утешительной мысли для людей, ожидавших тяжких бедствий или уже страдавших под гнетом гонения. Как один из лучших учеников Оригена, св. Дионисий, конечно, знал о любви своего учителя к изучению Священного Писания и о широких познаниях его в этой области. Поэтому неудивительно, что для утешения своего учителя он избрал способ, наиболее соответствовавший его симпатиям и научным стремлениям. Если св. Дионисий избегает личных обращений к Оригену с назиданиями и утешениями, то, может быть, это следует объяснять чувством глубокого уважения его к своему учителю, мыслью о том, что прямые выводы и применения его толкования в отношении лично к Оригену были бы не совсем уместны в устах его ученика и излишни для человека с такими дарованиями, какими обладал Ориген.

Чувство глубокой любви и уважения к своему учителю св. Дионисий засвидетельствовал и после кончины Оригена. Как мы видели, Стефан Гобар в отрывке, сохранившемся в 232 кодексе «Библиотеки» Фотия, упомянув о том, что св. Дионисий писал Оригену, вместе с тем замечает, что после смерти Оригена он писал похвальное послание о своем учителе к Феотекну, епископу Кесарийскому, принадлежавшему также к числу учеников Оригена.[455] Время написания этого послания не может быть определено с точностью. Но это послание, несомненно, написано было святым Дионисием уже по окончании гонения Декия, так как св. Дионисий составил его после смерти Оригена. Таким образом, оно относится к одному из следующих периодов жизни св. Дионисия, и мы упомянули о нем в настоящей главе лишь для того, чтобы соединить в одном отделе обозрение всех творений святого Дионисия, посвященных им своему учителю. А теперь мы должны возвратиться к продолжению нашего рассказа о жизни и деятельности св. Дионисия, начиная с того времени, когда он получил возможность возвратиться из своего заточения в Александрию.