Жизнь ни о чем

5. День седьмой. Пятница, 19 июля

Я — гений!

Ладно, пусть не гений, но посещают меня иногда умные мысли. Здравствуй, умная мысль! Спасибо, что зашла на огонек. Присаживайся, устраивайся поудобнее, помоги разобраться с делами. С чего начнем? Ну конечно, с главного вопроса: почему в моем списке шесть человек?

На первый взгляд ответ прост: потому что неведомые помощники Игоря Степановича, узнав о существовании нашей команды, состоявшей из шести человек, выписали по порядку всех шестерых. И всех шестерых (включая себя самого) я более или менее подробно описал в своих воспоминаниях.

Но теперь-то от меня не требуется вспоминать!

Теперь передо мной стоит совсем другая задача: я должен встретиться с каждым из своих старых друзей и каждого спросить, не знает ли он (она) чего-нибудь такого, что могло бы помешать нашему старому другу Андрею Обручеву жениться на вполне прекрасной внешне и столь же совершенной, полагаю, внутренне девице Ирине Аркадьевне. И если знает — не соблаговолит ли он (она) поделиться с Игорем Степановичем своим знанием. Бескорыстно или за приличное вознаграждение.

И кому из шестерых я могу задать этот вопрос?

Нет, подсказала умная мысль, спроси иначе: кому из шестерых ты при всем желании не можешь задать этого вопроса?

Ну, прежде всего, очевидно, самому себе. То есть могу, конечно, и формально даже обязан начать с себя, поскольку вот он я, всегда под рукою, но — бесполезно спрашивать, потому что, проведя без малого трое суток за воспоминаниями, я вполне убедительно дал понять Игорю Степановичу, что ответа на поставленный вопрос не знаю.

Таким образом, вычеркиваем из списка номер первый: Платонов Сергей.

Под вторым номером у нас числится Обручев Андрей. Вот к кому, будь на то моя воля, я бы прежде других обратился! И в самом деле: кто же еще, как не сам Обручев Андрей, наилучшим образом осведомлен о том, что препятствует ему, Обручеву Андрею, жениться на Ирине Аркадьевне? Но: не дано мне такого права, даже просто встретиться и поговорить с Андреем, не то что вопросы ему прямые задавать. А значит, в нашем списке он лишнее место занимает. Не является он для меня фигурантом — или, напротив, является главным фигурантом, но лишь в том смысле, в каком прежде, в пору моей следовательской деятельности, был для меня фигурантом, к примеру, труп. Понятно, что труп убитого — главная фигура в деле об убийстве, но нет никакой возможности побеседовать с ним по душам, спросить его без лишних проволочек: кто же тебя, бедолага, замочил? Скажи, помоги следствию, тебе же лучше будет:

Ладно, не будем о печальном. Просто вычеркнем Андрея из списка. И перейдем к номеру третьему.

Увы, номер третий мне тоже не поможет. Умер номер третий, о. Александр, в миру — Александр Морозов, в бозе, как говорится, почил. Какой-то несчастный случай, пожар, если не ошибаюсь, подробностей не знаю, на похоронах не был, не позвали, и вообще сообщили случайно, через третье лицо, когда все уже было позади.

С грустью вычеркиваю номер третий.

Таким образом, в списке остаются трое: Борис, Нина и Вера. За какие-нибудь пятнадцать минут я сократил список наполовину!

Гениально: То есть было бы гениально, если бы прежде чем взяться за такое несложное дело, я не потратил впустую целых два дня. Два дня — потому сегодня, увы, не среда, когда я встречался с Игорем Степановичем, и даже не четверг — сегодня пятница, 19 июля. А в контракте моем, между прочим, оговорен крайний срок исполнения — понедельник, 29 июля.

Не знаю, с чем это связано. Игорь Степанович отказался посвящать меня в детали, только сказал, что после 29-го мои разыскания почти утрачивают смысл. Почти. То есть если я найду ответ 30 июля или 1 августа, возможно, они успеют использовать его, а меня, соответственно, возьмут на работу в холдинг. А возможно, и нет. Так что желательно укладываться в отведенный срок.

Я между тем до сих пор не сдвинулся ни на шаг.

Куда время ушло?

Убейте — не могу вспомнить. Эйфория, глупая эйфория — вот что осталось в памяти от этих двух дней. Какие-то мечтательные прогулки по магазинам с ощущением, что на десять тысяч долларов я многое могу себе позволить. Примерял даже смокинг — к счастью, маловат оказался, а то бы непременно купил. Почему-то всегда казалось, что в смокинге я буду, как Пирс Броснан в роли агента 007. И вот примерил, посмотрел на себя в зеркало: Да, неплох, совсем неплох, но — не Пирс Броснан. И точно не агент 007. И никакой смокинг не поможет. Хорошо, что маловат оказался, не купил.

Я снова перечитал список:

1) Борис Кукушкин;

2) Вера Акиндинова;

3) Нина Шитикова.

Нет, все-таки, несмотря на смокинг, я молодец. Имея в запасе время до 29 июля, а фактически — до 28-го, потому что 29-го я должен явиться с отчетом к Игорю Степановичу, я заранее это время распределил и на каждого фигуранта выделил по двое суток. С потерей двух дней на бесплодные мечтания я напрочь выбивался из графика. Теперь же у меня на три человека, даже не считая наполовину прожитого четверга, приходится целых десять дней. По три дня на человека — и плюс целое воскресенье, чтобы отдохнуть и приготовиться к визиту на четырнадцатый этаж…

— Жить можно, — сказал я вслух.

И тут же, движимый великодушием и справедливостью, решил расширить список. В конце концов, хотя Наталья Васильевна и не была членом нашей команды, но по духу она была близка нам и, вполне возможно, знает что-то такое, чего больше не знает никто. Во всяком случае, Андрея она явно выделяла среди всех нас и как свидетель может быть полезнее всех остальных.

Если я сумею найти ее, конечно.

Но я сумею.

Если сам не найду, обращусь за помощью к Игорю Степановичу. В конце концов, он гарантировал мне любую помощь в расследовании. И я его помощью воспользуюсь, если припрет.

Впишем Наталью Васильевну Горчакову под номером четвертым.

Теперь у нас снова по два полных дня на человека плюс два дня в запасе, которые могут понадобиться для поисков Натальи Васильевны.

И все было бы замечательно, если бы не одно «но».

Я совершенно не представляю, каким образом за два дня можно совершить путешествие в Австралию и обратно.

Австралия никогда не была для нас землей обетованной.

В те сравнительно недавние, но уже окончательно ставшие прошлым времена, когда ошалевшие от свободы граждане ринулись обивать пороги посольств и консульств, мы с коллегами за рюмкой коньяка любили обсуждать реальные и фантастические возможности эмиграции. Все сходились на том, что Франция, Германия, Англия и США вряд ли распахнут объятия беженцам из бывшей Советской России. По крайней мере теперь у них нет для этого прежних, политических оснований. Те, кому не по нраву пришлась нынешняя демократия, могут найти приют скорее в Северной Корее или на Кубе. Но там приличному человеку делать нечего.

Реально выехать можно было в Израиль, но для этого нужно родиться евреем или как минимум жениться на еврейке. Все знакомые еврейки были тут же, за коньяком, подвергнуты анализу на предмет пригодности к браку и все забракованы: годные давно вышли замуж, а те, что остались: нет, конечно, если бы пришлось выбирать между ГУЛАГом и женитьбой, тогда другое дело, а так: овчинка выделки не стоит!

Стало быть, нам, бедным гоям, оставались две приличные и притом малонаселенные, а потому гостеприимные страны: Канада и Австралия. Из этих двух с большим отрывом в наших неофициальных рейтингах лидировала Канада. И климат там схож с нашим, российским, и даже березки, если верить старым советским песням, точно такие же, как у нас, и родина хоккея к тому же, и США под боком: кто-то не поленился принести из дома атлас по экономической географии и по карте с масштабом 1: 12 000 000 (в 1 см 120 км) мы линейкой вымеряли расстояния.

— От Торонто по прямой до Нью-Йорка всего четыре с половиной сантиметра! — кричал один. — Это получается: получается 540 км всего! На уикенд можно сгонять в Большое Яблоко, представляете?

Мы представляли.

— А от Монреаля до Бостона и вовсе три с половиной, — поддерживал другой. — Это получается 420 км.

— А сколько это в милях?

— Зачем тебе в милях?

— Что значит — зачем?

— В Канаде считают километрами.

— Ну-у?

— А вместо долларов у них там канадские рубли:

— Да пошел ты!

Рублям, конечно, никто не верил, но то, что расстояния измеряются в километрах, как у нас, согревало, и холодные безлюдные просторы Канады уже не казались такими холодными и безлюдными. Мы были моложе тогда и готовы были служить новой родине на любом поприще. Пусть в адвокаты и даже в полицию нас без знания языка сразу не возьмут, мы ведь и руками работать можем: у каждого за плечами школа студенческих стройотрядов и многочисленных халтур, нас только кликни — живо построим ихний канадский БАМ:

Но — не кликнули. И никто из тогдашних мечтателей никуда не уехал. И теперь вряд ли уже уедет. Какие-то иные начались у нас времена, и уже не так манят голубые заморские дали, скоростные хайвеи, зеленые и красные (канадские) доллары. И выученные впрок языки (английский и французский — в расчете на франкофонную провинцию Квебек) используются изредка в разговоре со случайно занесенными ветром иностранцами или если «повезет» с командировкой по обмену опытом в бывшую французскую колонию Кот-д'Ивуар:

Австралия же не котировалась даже и в те подбитые ветром странствий времена. И далеко, и жарко, и вообще непонятно, что там делать простому советскому человеку: то ли кенгуру пасти, то ли на ядовитых змей и крокодилов охотиться. Именно этим, кстати, и занимается мой школьный друг Боря Кукушкин. Еще при Горбачеве он окончил географический факультет МГУ, уехал сперва куда-то в Южную Африку, оттуда незаметно перебрался в Новую Зеландию, а потом уже прочно обосновался в Австралии. Женился на местной жительнице, хозяйке небольшого зоопарка — и с тех самых пор они на паре огромных джипов разъезжают по всей Австралии и всюду отлавливают змей, ящериц, утконосов, аллигаторов и прочую экзотическую живность. И еще снимают об этом фильмы — не просто балуются видеокамерой, а вполне профессионально снимают, и есть у них собственная программа на телевидении, которая так и называется — «Приключения змеелова». И даже наши эту программу закупили и показывают каждое воскресенье вместо старого доброго «Клуба кинопутешествий». Я сам ее стараюсь не пропускать — не столько ради аллигаторов и змей, которых ужасно боюсь, это у меня врожденное, сколько ради возможности полюбоваться пухлой Борькиной физиономией, послушать его до сих пор грамотную, но какую-то уже не совсем нашу, с явным австралийским акцентом, русскую речь.

Он меня приглашал не раз к себе в гости, в Австралию, обещал показать страну так, как ни одному туристу ее не показывают, но я не ехал: в Борьке, как ни в ком другом, силен дух прежнего мальчишества, и если уж он вытащит меня в тамошнюю пустыню, то непременно заставит барахтаться в грязи с аллигаторами и хватать змей за хвост, как это постоянно проделывает перед камерой сам. Держит ядовитую тварь за хвост, время от времени подпрыгивает, когда она пытается цапнуть его за голую голень, и при этом академическим тоном объясняет, чем обычная коричневая змея отличается от черной мамбы: Я так, точно, не смогу, знаю заранее, но и отказаться тоже не смогу, чтобы не выглядеть в Борькиных глазах трусом. Знаю и — боюсь. Ужасно боюсь. Пусть уж лучше он к нам сюда приезжает, мы тут с ним поразвлечемся, отлавливая местных гадюк — их я боюсь гораздо меньше, знаю, что их укус для взрослого здорового человека не смертелен, так что ради старой дружбы можно и рискнуть.

Можно рискнуть и ради работы в холдинге, думал я. Но фактор времени: Нет, даже если с дорогой туда и обратно я и уложусь в пять-шесть дней, то никак, никак не смогу отказаться от настойчивых Борькиных просьб провести с ним неделю в австралийском буше, а значит, все отпущенное мне время вытечет сквозь огромную черную дыру в Южном полушарии, будет выброшено аллигатору под хвост, и туда же, в черную под хвостом аллигатора дыру, выбросит меня беспощадный Игорь Степанович. Стало быть, остается мне одно из двух: или забыть про Борьку до лучших времен, или перенести номер первый в конец списка. Использовать его как последнее средство, если все остальные поиски ни к чему не приведут.

В конце концов, подумал я, мне самому вовсе не обязательно возвращаться в срок, если я что-нибудь полезное у Борьки узнаю: есть телефонная связь, есть электронная почта, есть:

Есть умные люди, есть не очень умные и есть круглые идиоты — вроде меня.

И еще есть компьютеры, оборудованные средствами связи. Чтобы идиоты вроде меня могли шарить ночами по порнографическим сайтам. Поскольку ни на что более умное они не способны.

Ничего не поделаешь, ребята, придется вам потерпеть. У Боба Куки, он же Борис Кукушкин, есть все: несколько мощных компьютеров с постоянным доступом в Интернет, пара великолепных ноутбуков и сотовый телефон со спутниковой антенной, чтобы он мог выйти в мировую сеть из любой точки австралийского континента, есть даже крохотная видеокамера, прилепленная к монитору, так что он время от времени посылает мне по электронной почте короткие ролики с изображением собственной физиономии. Нет у него только клавиатуры с русскими буквами и русификатора, поэтому, когда я запускаю простенькую программку ICQ, которую компьютерщики фамильярно именуют Аськой, и вызываю Борю на связь, мы переговариваемся с ним по-русски (из жалости к моему убогому английскому), но я при этом пишу русскими буквами, а он использует латинский шрифт.

Вот как примерно это выглядит.

Привет, Путешественник!

[На самом деле это выглядит несколько сложнее. Я пишу свое сообщение в маленьком окошке, потом нажимаю мышкой на кнопку «Send» (отправить), мое окошечко исчезает, и наступает пауза, во время которой я успеваю в очередной раз подумать о том, что компьютеры, несомненно, благословение XXI века — и как же я ненавижу это благословение! Нет, не так. Не совсем верно. Я ненавижу не сами компьютеры — я ненавижу чужие компьютеры, на которых вынужден постоянно работать. Даже у себя в Академии я не чувствую себя у себя как раз потому, что компьютер приходится делить с двумя коллегами оба они моложе меня и оба воображают себя крутыми хакерами, а меня — убогим чайником. Мне плевать. Я согласен, чтобы меня считали предметом кухонной утвари при условии, что мне дадут нормально работать. Но мне не дают. Каждый раз, приходя на службу:

Стоп. Мигает окошечко с именем Бориса. Открываю его и читаю.]

[Снова ожидание ответа. И продолжение мыслей. Каждый раз, приходя на службу, я обнаруживаю что-нибудь новенькое: новый пароль для входа в сеть, новую программу вместо надежной и привычной старой, а то и вовсе новую операционную систему, в которой мне придется разбираться по меньшей мере неделю, прежде чем я смогу просто-напросто набирать текст своей статьи:

Дома — дома у Майи — творится то же самое. Еще до своего ухода бывший хозяин компьютера Горталов установил на него лицензионные WindowsXP иногда мне кажется, что сделал он это назло мне. Я так и вижу выражение его лица, когда он убивает добрые старые 98-е и ставит нарядную и до бесконечности навязчивую новинку, которая каждый раз, когда я пытаюсь просто написать несколько строк, набрасывается на меня со своими подсказками, предложениями и вопросами типа «А знаете ли Вы?» Знаю! Знаю, подлая тварь! Все знаю! Скройся с глаз моих и не мешай работать. Убил бы ее давно, если бы не Майя — для нее все, сделанное бывшим мужем, свято. И не мне вмешиваться и что-то менять. Но когда-нибудь:]

[Мы оба сводим к минимуму пунктуацию. К тому же Борис время от времени вставляет простейшие английские словечки. И я тоже вставляю — когда хочу показать, что еще не совсем забыл школьную и институтскую программу.]

[Типично западный оптимизм. Наш человек обязательно спросил бы сперва «Что плохо?», но Борька уже давно не наш человек. И может быть, даже не совсем человек вовсе. А какой-нибудь новый подвид австралийского аллигатора. Это, кстати, постоянный предмет наших с ним шуток, он на это не обижается.]

Плохо то, что потерял дополнительный заработок. Ты знаешь. Диссертация не радует. Нет перспектив. Нет денег. Есть возможность хорошо заработать и перспектива роста. Но есть проблема.

[Наученный горьким опытом, не спрашиваю, сколько денег ему предлагали. Интуиция подсказывает, что австралийскому змеелову холдинг должен был предложить гораздо больше, чем нищему русскому юристу. И даже больше, чем Горталову. Но, видимо, предложил недостаточно.]

[Не так стыдно, перевожу я про себя. Что ж, он правильно понимает. Мне действительно стало гораздо легче и не так стыдно, когда я узнал, что не был даже первым, поддавшимся на приманку Игоря Степановича. Жаль только, что этим первым оказался не Боря. Было бы приятно осознавать что мы с Борей говорим на одном языке, языке долларов: американских или австралийских — не суть важно. Что мы оба понимаем прямой и недвусмысленный язык денежных знаков. Потому что на языке денег любое предложение означает ровно столько, сколько означает, не больше и не меньше, а всякие абстрактные понятия любовь, дружба, верность — каждый понимает очень уж по-своему. И то, что называл дружбой и верностью семнадцатилетний мальчик Андрей Обручев, хорошо понимали семнадцатилетние Сергей Платонов и Боря Кукушкин. Но вряд ли так легко сойдутся во мнениях нынешние Андрей Ильич, Сергей Владимирович и Борис Борисович.]

[Я кратко, но по возможности точно излагаю суть проблемы. И с каждым написанным словом растет во мне уверенность, что усилия мои пропадут впустую. Не скажет Боря ничего о прошлом Андрея, чего не знал бы я сам. И ничем он мне не поможет. Ничем — кроме сочувствия, конечно:]

[На этот раз я не скуплюсь на знаки препинания.]

На этом наша переписка кончилась. И я с чистой совестью вычеркнул из списка пункт первый. Не обвел кружочком и не поставил галочку, а вычеркнул. На всякий случай. Если те, о ком предупреждал Игорь Степанович, увидят список, пусть думают, что я отказался от мысли связываться с Австралией. Или, связавшись, не узнал от Бориса ровным счетом ничего. К сожалению, они будут недалеки от истины. Хвостик, за который я ухватился, слишком тонок, слишком ненадежен, чтобы привести куда-нибудь. Но другого у меня нет.

Я набрал номер сотового шофера Наташи. Так распорядился Игорь Степанович: в любое время дня и ночи звонить, если мне нужна машина: и не только машина — шофер Наташа передана в полное мое распоряжение. Насколько полное? Этот вопрос я не стал задавать. Если захочу — выясню без посторонней помощи.

— Аллё-о-о: — донесся до меня знакомый, чуть хрипловатый голос.

Никаких посторонних звуков в трубке, никаких голосов. Великое техническое благо XXI века № 2 (после компьютера) — сотовый телефон. И оно же проклятие. Раньше хотя бы в одном можно было быть уверенным: если звонишь по известному тебе номеру и трубку берет знакомый тебе человек, значит, он находится в известном тебе месте. А сейчас звоню и не знаю: может быть, шофер Наташа спокойно расслабляется у себя дома в теплой душистой ванне. А может, лежит под машиной и, не доверяя автосервису, пытается устранить неисправность. Или занимается любовью со своим дружком и только что сделала ему знак, чтобы не шумел. Или: Сто тысяч возможных «или» — и никакой возможности добраться до истины.

— Мне нужна машина, — поздоровавшись, сказал я. — Завтра, — поспешил я уточнить, почувствовав на расстоянии, как моя собеседница замерла, готовая сорваться по первому требованию. — Утром. Не позднее восьми. У моего подъезда. — Поминутная плата — сестра таланта. Старшая сестра. — Едем в деревню, так что желательно что-нибудь проходимое.

— Есть, шеф!

— И оденься соответственно. Мы едем к попадье.

— Ого!

— Вот именно. Все. До завтра.

— До завтра:

Связь прервалась.

Я сидел перед мерцающим монитором компьютера, держал в руке сотовый телефон, и думал, что никакие чудеса XXI века не помогут мне увидеть и услышать мою Майю. Нет в ее деревне компьютера, недоступна там сотовая связь, и единственный способ связаться со мной — это отправиться на деревенскую почту и заказать переговоры. Точно так же, как заказывала их моя мать тридцать лет тому назад, когда еще не было у нас дома телефона. По праздникам ходили мы с ней на переговорный пункт и заказывали Красноярск, откуда она родом и где жили тогда мои дед и бабушка, и Ленинград, где до сих пор живет ее младшая сестра. Заказывали — и томительно долго, иногда по целому часу, ждали, покуда вечно недовольная телефонистка объявит в микрофон: «Ленинград! Шестая кабина!» или: «В Красноярске номер не отвечает. Отменить заказ или повторить позже?» И мать поспешно, с каким-то вечно виноватым выражением лица, бросалась к шестой кабине или подходила к окошечку, чтобы попросить телефонистку набрать Красноярск снова через тридцать минут.

Вызови меня, Майя! Попроси пожилую деревенскую телефонистку набрать твой домашний номер. Я уже отключился от Интернета, линия свободна. Ей даже не придется повторять набор. Я сижу у телефона и жду. Мне больше ничего не остается, как ждать.

А ты, Майя, — ждешь ли ты, дождешься меня? Или уже перестала ждать?