Жизнь охотника за ископаемыми

Глава IV Дальнейшая работа в Канзасском мелу в 1877 году

Зиму 1876/77 года я провел с профессором Копом сначала в Хэддонфильде, потом в новом его доме на Сосновой улице в Филадельфии.

В Хэддонфильде удобный чердак просторной старомодной риги был превращен в мастерскую; там же стояла моя постель, а столовался я вместе с м-ром Гейсмаром, препаратором Копа. По воскресеньям я всегда обедал с профессором, его женой и двенадцатилетней дочкой.

Никогда не забуду этих воскресных обедов. Простая пища бывала очень хорошо приготовлена, а разговор с профессором сам по себе был праздником. Он обладал чудесным даром, уходя из рабочего кабинета, оставлять мысли о профессиональных заботах; в столовую он являлся готовый принять участие во всякой веселой затее. Обычно он сидел, поблескивая глазами, рассказывал историю за историей, а мы до изнеможения смеялись его шуткам.

Я также присутствовал на обедах, которые он давал своим друзьям в ресторане, и на завтраках, на которые миссис Коп приглашала молодых людей, слушавших лекции профессора у него на дому. В этих случаях он рассказывал забавные анекдоты и обычно требовал от меня неправдоподобного рассказа о старом фермере, который однажды во время корчевки поля на склоне холма увидел на вершине кольцо — змею; она, взяв конец хвоста в рот, покатилась вниз по откосу в его сторону. Он отскочил и ударил ее рукояткой заступа, в которую глубоко вонзилось острие на конце хвоста. И часу не прошло, как рукоятка раздулась до толщины человеческой ноги.

Я думаю, что рассказы, так любимые Копом, были для него отдыхом от напряженной работы в кабинете; благодаря своей способности не думать о работе в свободные часы, он мог выполнить в продолжение своей жизни такое количество работы, какое выполняли только немногие люди. Одно лишь перечисление заглавий всех произведений его деятельного мозга составило бы целый том. А большой III том «Позвоночных третичного периода», часто называемый «библией Копа», содержит свыше тысячи страниц текста, кроме множества таблиц, рисунков (издан правительством в 1884 году).

Прежде чем ехать обратно для снаряжения новой экспедиции, я заручился сотрудничеством м-ра Русселя Т. Гилля, работавшего в Академии под руководством Джузеппе Фунда, а перед нашим прибытием в Мангэттен нанял в качестве повара и возницы мистера Брауза.

В последних числах марта мы выехали в легкой рессорной повозке в длинное и чрезвычайно утомительное путешествие — через весь Канзас к нашей главной квартире в Буйволовом заповеднике. На речке Чэпмен, в нескольких километрах от города Дженктен («Соединение»), нас задержало половодье. Ревущий поток в шесть метров глубины заполонял всю узкую долину реки; ни один человек, ни один зверь не мог бы перебраться через него.

Мы жили в местности, изобилующей антилопами, и редкий день не бывало у нас мяса антилопы к обеду… Однажды утром мы увидели самца антилопы, который стоял у самого железнодорожного полотна и смотрел на подходивший поезд. Я попросил возниц погнать лошадей, думая, что из поезда кто-нибудь будет стрелять в животное. Так оно и вышло: когда поезд проходил мимо, окно открылось, и какой-то мужчина выстрелил из револьвера животному в затылок.

В другой раз, проезжая степью, мы наткнулись на детеныша антилопы, тщательно запрятанного в густом кусте высокой травы. Мы ни за что не увидали бы его, если бы шли по земле; но с высокого сиденья повозки его хорошо было видно. Ребята мои выскочили и, осторожно подкравшись к зверьку, протянули уже руки, чтобы схватить его; но тот вскочил так проворно, что руки их поймали воздух, и стрелой пустился прочь. Мальчики бросились за ним вдогонку со всех ног; но с таким же успехом могли они ловить солнечный луч.

Однажды мы стояли лагерем у источника на Хакберри, к югу от г. Буфало, когда к нам подъехало двое мужчин. Они сказали, что они пастухи и потеряли свое снаряжение. Я пригласил их к себе в палатку и после ужина предложил им постели мальчиков, которые отправились спать в повозку.

Рано утром один из мужчин разбудил меня и попросил револьвер. «В лагерь зашла антилопа», — сказал он. Я дал ему свой Смит и Вессон и, выглянув, увидел прекрасного самца, который стоял около повозки и разглядывал палатку. Гость мой, расстреляв все патроны отбросил револьвер, как вещь, ничего не стоящую, и попросил ружье. Я подал ему шарповскую винтовку и перевязь с патронами. Тем временем антилопа отошла на несколько шагов и оглянулась на нас. Мужчина выстрелил несколько раз кряду — и бросил ружье. Между тем из повозки вылезли мои ребята — один с винчестером, другой с маленьким баллардовским ружьем. Гость наш взял сначала одно, потом другое ружье, опять бесполезно расстреляв все патроны. В конце концов антилопа ушла на холм и скрылась из виду. Стрелок наш божился, что она заговоренная, что тут не обошлось без нечистой силы. Мы, однако, думали иначе. Мальчики пошли по следу и через час принесли антилопу, подвязав ее к ружью вместо шеста и взвалив на плечи.

Тридцатого апреля мы тронулись вниз, к Смоуки, в сорока пяти километрах к югу от Буфало; дорогой едва не погибли в сыпучем песке, но справились и спасли упряжных лошадей и повозку.

Мы тогда стояли в устье широкого оврага, обильно заросшего травой. Всю ночь ревела буря. Случалось ли вам, дорогой читатель, пытаться уснуть в палатке, когда ветер крепчает и полотно хлопает, вызывая опасение, что вот-вот лопнут швы, вырвутся колышки или оборвутся веревки? Знаете ли вы, каково лежать при оглушающем громе, при ослепительном блеске молний, когда дождь и град хлещут по тонкой преграде, которая одна только отделяет вас от яростного ветра? Это ощущение не из приятных. Но, кстати сказать, за все годы, которые я прожил в лагере, мне случалось время от времени ожидать, что палатку в клочки разорвет у меня над головой, но ни разу мои опасения не оправдались. Даже в самые сильные бури палатка выстаивала невредимой и я отделывался сравнительно благополучно.

В ту поездку, однако, мы пережили очень неприятное приключение. Холодный дождь продолжался четыре дня, и палатка протекала как раз над моей головой. Кроме того, высушенный навоз настолько намок, что мы не могли развести огонь и принуждены были есть холодную пищу и спать под намокшими одеялами.

Однажды во время спуска по довольно крутому склону переднее колесо соскочило; нас выбросило вместе со всем грузом и пожитками на землю. Человек, продавший нам повозку, ручался за нее на год. Мы сняли шину, поставили на место спицы, разогрели шину на пылающем кизяке и надели ее обратно. После этого мы старались ехать осторожно и избегать косогоров; но обычно случалось, что мы валились на сторону именно тогда, когда всего менее этого ожидали. Хуже всего, впрочем, было то, что, когда мы вернули неисправное колесо продавцу, который продал его с ручательством, он дал нам взамен еще менее надежное.

Болезнь одной из наших лошадей не раз ставила нас в затруднительное положение. Лошадь часто отказывалась итти посреди степи. Однажды, помнится, это случилось в четырех километрах от источника.

Единственная посудина, в которой мы могли приносить в лагерь воду, был полуведерный кувшин; чтобы на всех нас хватило, приходилось одному из нас все время носить в нем воду. В конце концов пришлось купить другую лошадь взамен больной; но нам упорно не везло: нам попалась скотина, которая была, видимо, приучена к почтовой езде. Как только закреплялись последние постромки, она кидалась стрелой вперед. По счастью, ее товарищ по упряжке не мог бегать так скоро, так что они просто описывали круг. Молодцы мои подстерегали удобную минуту, хватались за повозку и вспрыгивали в нее.

Эта лошадь постоянно причиняла нам беспокойство. Однажды мы собирались переправиться через речку Хакберри. Я прошел вперед и ударил киркой по сухой растрескавшейся глине почти обнаженного русла, чтобы посмотреть, выдержит ли она нас. Так как пробить ее мне не удалось, то я решил, что мы проедем безопасно, и крикнул Биллю Браузу, чтобы он трогал. Тогда наш дрянной мустанг помчался с холма во весь дух, закусив удила; он вылетел вместе с повозкой на затвердевшую глину и пробил ее до густой грязи, которая была под коркой.

Ребята мои соскочили и принялись отпрягать лошадей, пока те не совсем еще увязли. Их проворно припрягли к задней оси повозки, чтобы спасти груз окаменелостей, которые мы везли на станцию. Тогда началось выкидывание всяких фокусов, которые хорошо умеют проделывать лошади. Мустанг кинулся вперед, словно намеревался поскорей вытащить груз; но в ту минуту, как он почувствовал, что хомут нажимает ему шею, он откинулся обратно к колесу; его товарищ проделывал то же самое. Так мотались они взад-вперед, пока терпение мое не лопнуло; я не мог вынести, что повозка медленно погружалась все глубже. Я взялся за вожжи, и, вложив всю властность в приказание: «Тащи дружней!» — принудил их рвануть повозку разом и вытащить ее на твердую почву. После, когда мы их выпрягли, они разбежались по степи, разбрасывая не снятые части сбруи.

К югу от реки мы нашли несколько превосходных образцов больших раковин гаплоскафы (Haploscapha); некоторые были до тридцати сантиметров в поперечнике. Створки этих раковин по очертаниям немного напоминают женский чепчик, и название, которое дал им Конрад — Haploscapha grandis — можно перевести «большой чепец» (рис. 15).

Мы нашли также много рыб и ящеров или мозазавров. Наш способ собирания очень отличался от принятого теперь. Охота за ископаемыми в той же мере может совершенствоваться, как и всякий другой вид человеческого труда. Тогда мы в несколько месяцев прошли все меловые обнажения западного Канзаса, которые тянулись вдоль оврагов по обоим склонам Смоуки-гилл с разветвлениями на сотни километров. Теперь обследование той же площади потребовало бы у нас пять лет. Тогда мы откалывали кости киркой и большим ножом, укладывали их в мучные мешки, обернув сухой буйволовой травой, которую рвали собственными руками. В те давние времена Коп и Марш создали странные существа, пытаясь восстановить скелеты по немногим разрозненным костям, которые случайно попадали им в руки. Теперь мы берем большие глыбы мела, так что можем показать кости в их первоначальном расположении; поэтому их легче соединять впоследствии в их естественной взаимной связи.

Когда после очень тщательного исследования мы находили торчащие из обрыва каньона или из промоины кости какого-нибудь «древнего обитателя морей» или берегов исчезнувшего Мелового океана^[26], мы прежде всего очищали некоторое пространство над костями, для чего киркой выбивали породу. Затем, обычно вытянувшись во весь рост на очищенной площадке, с кривым шилом и щеткой в руках, я открывал кости настолько, чтобы иметь возможность определить, как они лежат. Эта кропотливая работа зачастую длилась часами. Когда положение каждой отдельной кости бывало определено, мой сын Георг, который долгие годы был моим главным помощником, помогал мне вырыть канавку вокруг всего найденного экземпляра, обрубая с внешней стороны породу на пять-семь сантиметров; потом мы делали раму из пятисантиметровых досок, покрывали кости вощеной бумагой и заливали гипсом. Так как кости редко лежат плоско, то необходимо иметь наготове бумагу, чтобы прикрывать выступы, которые могут обнажиться в то время, как наливается гипс. В результате получается гипсовая плита ровной толщины на всем протяжении; в ней каждая кость сохраняет свое первоначальное или близкое к нему положение: во всяком случае то, в каком она была в свое время погребена.

Когда гипс затвердеет, наступает трудная работа выбирания породы снизу, из-под образца. Приходится, лежа на левом боку, работать с величайшей осторожностью легкой киркой, чтобы отбить породы именно столько, чтобы рама с гипсом подалась вниз от собственной тяжести. Если же употребить силу, то легко может случиться, что порода с заключенными в ней окаменелостями вырвется из рамы, и драгоценный экземпляр будет разрушен. Потом порода снимается вровень о краями рамы и набивается дно. Затем весь футляр с породой, костями и гипсом тщательно упаковывается в большой ящик с тонкой стружкой.

Иллюстрация (рис. 16) изображает огромную плиту в процессе ее отсекания. Возясь с другой такой же, Георг и я потратили две недели тяжелого труда. По счастью, мел, в котором сохранялись кости, был достаточно твердый, так что плиту можно было поднять, не сломав ее. Вся глыба была около десяти сантиметров толщины и весила, по меньшей мере, триста килограммов. Тем не менее мы с Георгом обработали ее одни, сами запаковали в ящик и погрузили в повозку.

Мой старый друг д-р С. В. Виллистон, который в семидесятых годах служил у профессора Марша коллектором, а теперь сделался одним из известных знатоков палеонтологии и читает курс в университете в Чикаго, описывает этот образец в большом своем труде о северо-американских плезиозаврах, изданном Фильдовским Колумбийским музеем. Он пишет: «Образец Dolichorhynchops osborni (долихоринхопс Осборна,), изображение и описание которого здесь даны (рис. 17), найден м-ром Георгом Штернбергом летом 1900 года и искусно добыт его отцом, старейшим собирателем ископаемых. Образец куплен у м-ра Штернберга весной следующего года Канзасским университетом, где он был монтирован и находится ныне. При получении его музеем скелет был почти весь целиком заключен в большой глыбе мягкого желтого мела; все кости его были отделены одна от другой и более или менее перемешаны. Левая седалищная кость лежала рядом с нижней челюстью; она немного выступала на поверхность, и часть ее утрачена. Кости хвоста и несколько мельчайших косточек задних конечностей оказались передвинутыми на некоторое расстояние и были найдены мистером Штернбергом отдельно. Голова лежала отчасти на левом боку, и некоторые кости правой стороны отпали и утеряны: нижняя челюсть, например, исчезла».

«Чтобы вынуть и собрать кости, м-ру Г. Т. Мартину пришлось проработать около года; в законченном виде эта большая работа может служить образцом искусной работы. Скелет в собранном виде имеет ровно три метра длины. Шея при жизни была, по всей вероятности, толстая и тучная при основании; туловище — широкое; брюшная область между передним и задним поясом конечностей укорочена; короткий хвост расширен при основании. Вид получил название в честь профессора Г. Ф. Осборна из Колумбийского университета».

В своем введении д-р Виллистон говорит о большой научной ценности этого образца плезиозавров, о котором он отзывается так: «Доныне было описано тридцать два вида и пятнадцать родов, найденных в Соединенных штатах; но этот скелет превосходит все найденные до сих пор образцы во всех отношениях».

Я очень рад, что Канзасский университет обладает этим великолепным обитателем древнего Мелового океана.

Мою коллекцию в Королевском музее в Мюнхене д-р Осборн признал наилучше препарированной коллекцией канзасских меловых и тексасских пермских ископаемых во всем мире. Недавнее письмо моего друга, ассистента музея, говорит, что коллекция содержит свыше восьмидесяти пяти различных видов вымерших позвоночных. Среди них имеются восемнадцать видов и семь родов, до той поры неизвестных науке.

Там же хранится скелет акулы мелового периода (Oxyrhina mantelli, по Агассису), самый полный из найденных в какой-либо формации.

Я нашел этот экземпляр во время экспедиций для д-ра Диттеля. Я был совершенно один и стоял лагерем в одном из оврагов, которые изрезывают южный склон долины Смоуки-гилл, к югу от Буйволового заповедника. Мне случалось и раньше находить много плоских дисков или позвонков рыб. Эти рыбы, как сообщил мне д-р Виллистон, принадлежали к виду акул, так как он находил у них и зубы. Поэтому я был в восторге, наткнувшись на целый их ряд, тянувшийся к низкому холмику. Я проворно срыл выветрившийся мел и очистил площадку, причем обнаружил целый позвоночный хребет длиною около шести метров. Череп был представлен большими пластинками хрящеватой кости, в которой сидело около двухсот пятидесяти зубов в верхней и нижней дугах. Самые большие зубы были около трех сантиметров в длину и покрыты блестящей темной эмалью. Они остались так же остры и гладки, как при жизни и лежали в своем естественном положении или в близком к нему. То был первый и единственный, думается мне, случай, когда найден настолько полный скелет этой древней акулы. Спинной хребет и другие значительные кости состояли из хрящеватого вещества, которое, обычно разлагается так быстро, что редко успевает окаменеть. Я предполагаю, что найденный мною экземпляр погиб уже в старости, когда в хряще отложилось более плотное костное вещество. Изучение этого скелета дало д-ру Истмену возможность признать тождество найденного вида со многими видами, которые были установлены лишь по зубам.

Среди важнейших моих находок в канзасском мелу после этой были два почти полных скелета большой морской черепахи протостэги (Protostega gigas Копа). Вид этот ранее был уже описан профессором Копом по множеству разрозненных костей, которые он нашел близ форта Уоллеса в 1871 году.

В 1903 году мне посчастливилось найти действительно полный скелет этой черепахи-протостэги в нормальном состоянии, то-есть со всеми костями в их первоначальном или близком к нему положении. Покойный д-р Хатчер, чья смерть в самом расцвете его деятельности охотника за ископаемыми опечалила весь палеонтологический мир, приобрел у меня этот экземпляр для музея Карнеджи. Он был описан в «Записках музея Карнеджи» д-ром Г. Р. Виландом, знатоком вымерших черепах, в статье под заглавием «Остеология протостэги». Он пишет: «За треть столетия, истекшую после открытия Копом черепахи-протостэги, не удалось дать полной реставрации ни одного экземпляра этой огромной морской черепахи. Не следует ли приветствовать находку почти полных образцов этого вида, которую сделал за последние два года м-р Чарльз Штернберг в Ниобрарском ярусе меловых отложений западного Канзаса. Эта находка позволяет дать приводимое ниже описание устройства ее конечностей, самой важной из неописанных еще частей, а также и мелких частей, вероятно, сохранившихся в полном экземпляре (рис. 18)».

Это редкое ископаемое было упомянуто профессором Осборном как «полный скелет черепахи-протостэги; он лежит на спинной поверхности, передние конечности вытянуты под прямым углом к средней линии тела; расстояние между когтями раскинутых лап — почти два метра».

Второй образец, который я нашел и послал непосредственно директору музея Карнеджи, описан в «Записках музея» так:

«Части скелета были отделены при разрушении породы и сохранились более или менее полно в разрозненном виде; таковы левая плечевая, лучевая, локтевая кости и др. В первоначальном положении найдена передняя правая часть скелета, которая сохранилась в цельной глыбе коренной породы, где и поныне остается нетронутой».

Я узнал от одного из музейных служащих, что образец этот будет собран летом 1908 года и помещен на выставке. До тех пор, пока стоит музей Карнеджи, любители природы будут восхищаться великолепным экземпляром морской черепахи. По очертаниям она очень напоминает средиземноморскую черепаху наших дней. Ее огромные передние лапы были вооружены ужасными когтями. Задние же были вытянуты вдоль тела и служили этому «гребцу мелового периода» кормовыми веслами.

Отчет о работе в канзасском мелу не был бы полон, если бы я не упомянул о морских лилиях винтакрины общественной (Uintacrinus socialis) Гринелля, несколько месторождений которых я нашел. По отзыву м-ра Франка Спрингера, известного американского знатока этого вопроса, в 1901 году известно было только семь местностей, где их находили; он не знал тогда о моих находках. Я мог бы дать ему указания относительно того, как редко попадается этот вид. Я исходил в продолжение пятнадцати лет множество обнажений мела, но могу припомнить только три места, где эти окаменелости можно найти: в урочище Мартина, в четырех километрах к востоку от него и на речке Бьют, близ Элькадера. Первое дало лучшие экземпляры из описанных Спрингером в трактате об винтакринах (Uintacrinus), изданном музеем сравнительной зоологии Гарвардского университета.

В прошлом году мой сын Георг нашел два образца восточней, чем их находили когда-либо прежде. Местонахождение их — к югу от Квинтера, в южной части провинции Гёв.

Найденные Георгом колонии содержали около сорока чашечек каждая. По обыкновению, чашечки сплющены и вдавлены в нижнюю часть известковой глыбы около шести миллиметров толщиной, а по краям утончаются до толщины бумаги. Одна из таких глыб отослана в Германию, в Зенкенберговский музей, а другую приобрел м-р Спрингер.

Чашечка, или, как мы ее называли, «головка», имеет десять ветвей; некоторые из них около семидесяти пяти сантиметров длины^[27].

Эти красивые шаровидные животные не имели стебельков и, очевидно, жили стаями, так как образцов одиночных никогда не было найдено. По мнению м-ра Спрингера, когда смерть настигала одну из таких стай, она погружалась на дно; первые особи погребались в мягком иле и сохранялись в нем; упавшие сверху и не защищенные таким способом разрушались. Известковые таблички чашечек и «рук» лежали смешанными поверх цельных образцов и оказались сдавленными в плотные глыбы, на нижней части которых четко оттиснуты цельные образцы.

Большое количество этих созданий было найдено в мелу Англии, но там находки состоят исключительно из отдельных табличек.