Жизнь охотника за ископаемыми

Глава VI Экспедиция в пустыню Орегона в 1877 году

На станции Монументной я был очень удивлен, увидя, что в поезд садится м-р О. В. Виллистон со всем снаряжением. Виллистон не знал сначала, что я в поезде; когда он вошел в вагон, то очень удивился и подумал, что я слежу за ним. Он попытался узнать место моего назначения, но это ему не удалось. Оба мы ночевали в Денвере вместе. Потом он сел в поезд, который направлялся на юг, а я отправился на север, по направлению к Чийенне и на запад.

Наш поезд мчался вперед, в страну, где заходит солнце, среди величавых и внушительных видов Скалистых гор и Сьерры Невады. В Сакраменто я пересел на Реддингскую линию: там ходили тогда почтовые дилижансы, запряженные восемью лошадьми. С семью другими пассажирами я занял место в почтовом экипаже и отправился дальше на перекладных.

Стоял прелестный августовский вечер. Сияла полная луна. Светло было, почти как днем. Ни один звук не нарушал глубокой ночной тишины; только ухала время от времени сова, призывая подругу из далекой лесной чащи, да журчала вода, которая текла по каменистым склонам, образуя небольшие водопады и разбиваясь о скалы.

Выше и выше поднимались мы через нетронутые человеком леса канадских сосен и елей, ветви которых заслоняли небо на высоте тридцати метров над нашими головами. Разреженный воздух наполнял легкие живительной силой, возбуждая, как вино. Мы знали, что высоко над нами встает гора Шаста, гигантская вершина хребта; но густой лес закрывал кругозор и мы могли видеть лишь часть дороги впереди. Затем неожиданно мы выехали из леса, оставив границу лесов позади, и вершина Шасты открылась во всей красе: безупречный конус поднимался на тысячу двести метров в воздухе, в одежде из вечных снегов, которые сверкали в лунном сиянии. Над ней на бледноголубом небе мерцали звезды, словно драгоценные камни.

Все мы видели это величественное зрелище впервые и были им потрясены. Мы ехали несколько часов, не теряя из виду величественных очертаний горы.

В Эшланде мне пришлось подождать извозчика с телегой и парой пони, который отвез меня в порт Кламаз, в Орегоне. В то время я был большим любителем рыбной ловли; поэтому ранехонько утром, прежде чем совсем рассвело, я был уже на ногах и шел среди высоких каменных дубов, которые украшали городок. Идя по сонным улицам, я наткнулся на следы огромного медведя-гриззли, которые отчетливо отпечатались в пыли дороги. Я пошел по ним мимо тихих домов. Там, где ворота были отперты, медведь, видимо, входил во дворы, обходил дом и снова выходил за ворота. Я надеялся увидеть его, но разочаровался: следы уходили в глухой лес.

В тот же вечер я выехал в форт Кламаз, где получил любезное приглашение поселиться у начальника гарнизона и располагаться, как дома. Приглашением я не замедлил воспользоваться.

Узнав, что в нескольких километрах от города один овцевод убил гриззли, я отправился к его становищу, чтобы взглянуть на зверя. Действительно, там лежала огромная туша, покрытая десятисантиметровым слоем сала; сала хватило бы, чтобы смазывать головы всех мальчиков Орегона. Повидимому, в ожидании наступления поры зимней спячки зверь запасался жиром, пожирая откормленных баранов из стад нашего приятеля-овцевода. Последний построил вокруг овчарни крепкую ограду из кустарников, завел множество собак и таким образом обезопасил свои владения от койотов^[37], но перед огромным зверем он был беспомощен. Пока он сторожил на гребне своей изгороди, его еще не тревожили, но стоило ему поместиться более удобно в своей палатке, как дремоту его нарушало жалобное блеяние овцы, которую медведь тащил в лес.

Дней за десять до моего приезда в Кламаз среди ночи его разбудил шум и смятение в стаде; он выбежал раздетый на холодный ночной воздух и увидел медведя в десяти шагах от себя, за узким и глубоким ручьем. Не подумав о последствиях для себя, если он только ранит зверя, он выстрелил из винчестера и первым же выстрелом пробил медведю череп.

Когда я приехал, шкура была уже снята, но огромная туша, которая весила, наверное, не меньше тонны, лежала на горячем августовском солнце. Владелец овчарни (я забыл, к сожалению, его имя, хотя я ему многим обязан) обещал после завтрака помочь мне в не весьма приятной работе снять с костей разлагающееся мясо. После того как ветер подул в нашу сторону, он спросил меня, люблю ли я форель; я ответил утвердительно, и он мне сказал, что знает поблизости речку, где можно всегда поймать несколько штук. Потом он исчез, и я его больше не видел до следующего дня.

При первой же попытке снять с костей мясо, зловоние стало таким невыносимым, что я почувствовал себя смертельно плохо. Я набил трубку и попытался подкрепиться курением, но даже и тогда запах оставался попрежнему нестерпимым. Я курил, и меня тошнило весь долгий день, пока я не счистил с костей гнилое мясо; кости я завязал в рогожные мешки и повесил на дерево для просушки. Потом пошел к речке и скоблил и тер свое тело песком с мылом; но отвратительный запах преследовал меня так, что я не смог ни ужинать, ни завтракать на следующее утро. Только за обедом удалось мне плотно и вкусно поесть. Даже и теперь еще, через тридцать лет, если мне говорят «медведь», — я чувствую запах того медведя.

В Кламазе я нанял в помощники человека по имени Джордж Лузли. Я купил двух верховых пони и одного вьючного; получил казенную палатку и прочее снаряжение и припасы из интендантства. Хлеб из нашей муки нам испек военный пекарь; приготовив все нужное, мы отправились на Серебряное озеро, хотя никто решительно не мог дать нам никаких указаний. Я получил от профессора Копа карту округа, изданную министерством… На ней было показано, — как мы увидели впоследствии, ошибочно, — что Лососья река (Спрэг-ривер) вытекает из Серебряного озера. Построенная, правительством дорога на восток пересекает реку Вильямсона казенным мостом и обрывается внезапно в индейском селении на западном берегу. Поэтому мы решили ехать по этой дороге насколько возможно дольше, а потом подняться по реке до ее истоков — до озера.

Добравшись до реки Вильямсона мы нашли там хижину индейца из племени Змеи; он встретил нас — раскрашенный в красный цвет и с повязкой на бедрах — и потребовал пошлину. Но ведь мы платили налоги, как добрые граждане, следовательно, мост был построен отчасти на наши деньги. Поэтому мы отказались платить и проехали по мосту, не заплатив, несмотря на угрозы и брань, которыми нас осыпал сторож.

В тот же вечер мы добрались до Лососьей реки и разбили лагерь неподалеку от большого индейского становища. Дома из неотесанных бревен, построенные правительственными подрядчиками, состояли каждый из единственной комнаты под легкой крышей. Индейцы сорвали доски полов и вместо того, чтобы пользоваться имеющимися очагами и каминами, прорезали дыры в крышах и разводили костер посреди комнаты; вечером они укладывались спать вокруг него, как отцы их делали в своих хижинах или палатках.

На следующее утро, позавтракав кофе с хлебом, мы пустились в путь на север, по берегу Лососьей реки. Случайно нам очень повезло: мы встретили белого человека (первого с того дня, как оставили станцию); мы остановились и начали у него расспрашивать о дороге к Серебряному озеру. Множество индейцев племени Змеи толпилось все время вокруг. Человек этот сказал нам, чтобы мы ехали на север до стоянки овечьих пастухов в долине Сикэн; там нам дадут указания о дальнейшем пути. Мы поблагодарили и доверчиво поехали дальше.

Солнце уже садилось, когда мы въехали в великолепный лес канадских сосен и елей и скоро увидели, что тропинка наша раздваивается. Хорошо протоптанная дорожка поворачивала немного к западу; другой, ведущей как раз на север, очевидно, никто не пользовался с прошлого года: она была засыпана сухими листьями. Мы не знали, что делать, так как человек, которого мы утром встретили, не упомянул об этом разветвлении. Пока мы совещались, послышалось позвякивание колокольчиков вьючной лошади; скоро появился мальчик, который вел пару вьючных пони. Мы посторонились, чтобы пропустить его, и я спросил, куда он едет.

— В долину Сикэн, к овечьему ранчо, — ответил он и тотчас скрылся из глаз, затерявшись среди огромных деревьев. Мы покорно последовали за ним, стараясь не отстать.

Совершенно неожиданно мы въехали в естественный парк, где обрывалась тропинка. Пять индейских хижин стояли в кружок на открытой полянке, и пять здоровых молодцов, раскрашенных по обычаю, в повязках на бедрах, выступили вперед с винчестерами в руках; они сообщили нам, что «белый человек заблудился в лесу» и что они охотно покажут дорогу за два доллара.

— Где этот негодяй-мальчишка? — спросил я.

Но они ухмылялись и твердили: «За два доллара покажем дорогу».

Я привык в затруднительных обстоятельствах браться за курево, так как — с сожалением должен признаться — я много лет был любителем успокоительного зелья. Поэтому я вытащил из седельной сумки пачку душистого «лонджека» и принялся набивать трубку, раздумывая о дальнейшем. Тотчас индейцы столпились вокруг меня, уставив ружейные дула в землю, вытащили свои кожаные кисеты и широко открыли их. Все они протягивали их мне и кричали хором: «Мне табаку! Мне табаку!»

Но я не забыл о проклятом плуте-мальчишке. Я велел Джорджу следовать за мной с вьючной лошадью, раскурил не спеша трубку и набрал дыму, сколько мне вошло в легкие; потом выпустил облако дыма прямо в лица попрошаек, ожидавших подачки. Затем я пришпорил коня и помчался прочь. Это было не очень то своевременно, так как длинные тени вполне ясно предупреждали нас, что дневной свет, наш единственный путеводитель, скоро нас оставит. Я не оглядывался, но Джордж оглянулся несколько раз и говорил после, что индейцы в гневе целились в нас и кричали, чтобы мы остановились.

Эта скачка наперегонки с темнотой была очень тревожна; но как раз перед тем, как наступила ночь, мы добрались до тропинки, которую оставили, чтобы последовать за лживым мальчишкой. Во время нашей скачки древесной веткой, нависшей над тропинкой, выдернуло хлеб из дорожного мешка и он потерялся. Однако мы так были довольны, что ускользнули от уплаты выкупа, что весело поужинали пустым кофе и развернули свои одеяла на ночь. При первом проблеске зари, снова напившись кофе, мы сели на лошадей; весь день мы ехали, пока при заходе солнца не услышали приветливого блеяния овец: пастухи гнали стада со склонов окрестных холмов в корали^[38] долины Сикэн. Мы последовали за ними и скоро нашли в густом лесу лагерь; аппетитный запах варившейся баранины защекотал ноздри. Долго еще, сидя за грубо околоченным столом, мы наслаждались, как только могли, гостеприимством лагеря.

В пути мы узнали, что Лососья река берет начало в самом сердце гор, а не в Серебряном озере; мы перебрались через водораздел между ней и озером, прежде чем доехали до долины Сикэн. На следующее утро пастухи-овчары указали нам путь; в тот же вечер мы ехали вдоль прелестных берегов озера. Обширное водное пространство навело меня на воспоминания о моих детских годах близ озера Отсего и Слюдяного Зеркала.

Мы скоро добрались до гостеприимного жилища м-ра Дункана, почтового служащего на Серебряном озере. Он построил себе удобный бревенчатый дом с большим камином на одном конце общей комнаты и старомодным очагом, у которого мы собирались в холодные вечера и болтали до глубокой ночи.

Мы решили дать отдых измученной вьючной лошади и на следующий день собрали свои припасы и погрузили их в повозку м-ра Дункана. Он согласился поехать с нами в качестве проводника, и мы отправились в долгое путешествие к «складу костей» в заросшей шалфеем степи восточного Орегона.

Мы ехали все вперед через нескончаемые, казалось, пространства, покрытые шалфеем, полынью и песком. Пучки шалфея торчали на вершинах конических песчаных холмиков, склоны которых были обметены и выглажены ветрами; последние завывали по всем направлениям в лабиринте холмов, перенося облака песка. Если бы кто-нибудь мог подняться над этими песчаными холмами и взглянуть на местность сверху, то увидел бы зрелище еще более унылое, чем поросшие иссохшей низкой травой равнины западного Канзаса: мрачную однообразную пустыню серо-зеленого цвета, протянувшуюся на север, восток и юг, сколько может охватить глаз и прерванную на западе высокими хребтами Сьерры, склоны которых внизу темнеют густыми лесами, а выше изрезаны ущельями, в которых сверкают вечные снега.

Мы проехали по калифорнийской дороге до Орегона, так как в те дни Орегон был поистине неведомой страной, за исключением долины Вильямет. Эта влажная плодородная долина настолько же отличается от обширной полупустыни к востоку от Каскадного хребта, как долина Санта Клара от заросших кактусами песчаных холмов южной Калифорнии.

К вечеру, после целого дня пути по пескам и шалфею, мы приехали к ранчо на берегу горько-соленого озера в самом сердце пустыни. Там, в хижине, построенной из бревен, добытых на соседних горах, жил местный отшельник по имени Ли-Беттон. Если бы дорога не шла мимо его двери, он видел бы только изредка охотника, преследующего оленя, да, пожалуй, еще скотоводов, которые зимой объезжают рассыпавшиеся по пустыне стада, чтобы осмотреть их. На всех соседних ранчо скот уходил зимою в пустыню в поисках корма и крова. Здесь, крытый от бурь, он кормился травой солонцов, шалфеем и мясистыми листьями, которые опадают целыми охапками со степного кустарника. Этот скот проложил бесчисленные тропинки по всем направлениям через нескончаемые, казалось, пространства, покрытые шалфеем; непривычный к стране человек мог легко потерять дорогу и заблудиться в лабиринте дорожек. Ужас охватывал при мысли затеряться в этом безлюдьи.

М-р Дункан завел своих лошадей в ригу ранчо, которая была хорошо снабжена сеном и овсом, а мы пустили своих верховых на площадку, заросшую солончаковой травой у берега озера. Потом из какого-то тайника м-р Дункан вытащил жестянку с ключом от хижины. Жизненный опыт научил м-ра Беттона осторожности. Он однажды уехал в Калифорнию за лошадьми, оставя дверь незапертой, а какой-то проезжий бродяга злоупотребил его доверчивостью и обокрал хижину, забрав с собой весь запас пищи и одеял. Так что теперь, оставляя дом, он замыкал дверь и прятал ключ; но м-ру Дункану, соседу, он открыл тайну своего хранилища.

Его кухонные принадлежности состояли из походного котелка, сковороды, датской печки и кофейника; все было нами собрано и вычищено, а кладовая для съестных припасов тщательно обыскана. В то время в обычаях страны было считать кров и пищу общей собственностью. В следующем году мне предложили даром пользоваться домом и одеялами, брать муки и сала, сколько мне понадобится, если я пожелаю провести зиму на ранчо в восточном Орегоне. От меня ожидали только, что я сам буду рубить для себя дрова и готовить пищу.

Скоро веселый огонь пылал в очаге, и горящий шалфей наполнял комнату особым неописуемым ароматом, столь характерным для этой пустыни. Мы проехали мимо огромных стай диких гусей, когда ехали вдоль озера; они были так ненапуганы, что просто сторонились с дороги, как домашние гуси, но мы и не подумали тратить на них заряд. Я поставил три ловушки, обыкновенные стальные ловушки для ловли голубей, и насыпал кругом овса. Наутро я нашел в одной казарку^[39], в другой — сороку, а в третьей — домашнюю кошку. Мы выпустили сороку и кошку, а казаркой позавтракали. Обычной нашей пищей было сало, хлеб и кофе да иногда сухие яблоки. Я годами работал в Орегоне, не имея другой пищи, да изредка мясо оленя или горного барана.

На следующий день, доверившись вполне руководству м-ра Дункана, мы двинулись без дороги, крутясь среди холмов, без всяких иных указаний, кроме гор на западе. На закате мы выехали к открытому месту на берегу солоноватого озерка. Я тотчас же назвал его «озером Ископаемых», и под этим именем оно осталось до настоящего дня. Тогда оно занимало несколько гектаров, а теперь совсем высохло.

— Здесь! — крикнул м-р Дункан, указывая кнутом на берег озера. — Здесь и есть склад костей.

Я тотчас же попросил его помочь Джорджу приготовить ужин и поставить палатку, а сам схватил свой мешок для коллекций и побежал на берег. Глинистое дно древнего озера высохло и теперь образовало берег для оставшейся воды. Ложе бывшего озера простиралось на гораздо большее пространство, но оно оказалось отчасти похороненным под огромными наносами подвижных песков. В рассыпчатом песке и в глинистом слое было разбросано множество костей и зубов пресмыкающихся, птиц и млекопитающих, перемешанных и перепутанных. Я действительно попал на склад костей.

Сперва я опустился на песок, хватая кости и зубы и складывая их кучами. Казалось, не было двух костей сочленяющихся, а черепа и позвонки попадались разбитые и раздавленные ногами животных, которые приходили пить из озера. Особенно мне понравилось здесь присутствие среди остатков животных, живших в далекие дни, наконечников, стрел и копий из полированного обсидиана^[40]. Я был в ту минуту слишком возбужден и взволнован; я не заметил, что не нашел ни одной кости, ни одного зуба в их первоначальном положении в глинистом ложе: все они были сдвинуты с мест, разъединены и разбросаны, а инструменты валялись в беспорядке вокруг.

М-р Дункан предполагал наутро уехать обратно в почтовую контору на Серебряном озере. Поэтому я набрал полный сигарный ящик зубов и наконечников и запаковал их, чтобы отослать профессору Копу. А ночью, при свете горящих пучков сухого шалфея, я написал ему письмо, которое он счел уместным напечатать в издаваемом им журнале «Американский натуралист». Он озаглавил его «Плиоценовый человек» и подписал «Е. Д. Коп».

Неделю за неделей я пропускал между пальцами, мелкий береговой песок на озерке, вылавливая кость за костью. Нетронутым в глине я нашел один единственный образец — часть черепа косматого мамонта (Elephas primigenius)^[41].

Д-р Шуфельдт написал ценный мемуар об ископаемых птицах области — «Ископаемая фауна птиц из слоев с остатками лошади в пустыне Орегона», который издала филадельфийская академия наук. Он обработал колекцию, собранную покойным профессором Кондоном из университета штата Орегон, коллекцию, которую Коп собрал через несколько лет после меня, и мою.

В этих трех коллекциях он нашел пять видов гагар и девять видов чаек, из которых два были ранее известны науке: один из них найден профессором Копом, другой — мною. Бакланов имеется два вида; один открыт профессором Копом. Один вид, очень обыкновенный среди ископаемых остатков, ныне вымер. Есть также новый вид лебедя, описанный профессором Копом. Всего там найдено девятнадцать видов гусиных (гусей, уток, лебедей), из которых три — новые, еще неизвестные науке.

Одной из моих находок был фламинго, который в честь профессора Копа назван Phoenicopterus copei (фламинго Копа). Д-р Шуфельдт пишет: «Немалый интерес представляет то обстоятельство, что фламинго жил на озерах в области Серебряного озера в Орегоне в плиоценовую эпоху». Кроме него, в коллекции имеются цапля и пара лысух. Среди семейства куриных есть четыре тетерева, найденные Копом, и совершенно новый род и вид, который нашел я. Орлов два вида. Есть также большая рогатая сова, черный дрозд и ворон.

Среди прочих остатков ископаемых, взятых в той местности, имеется шесть родов рыб, в большинстве новых и пятнадцать видов млекопитающих, в том числе два вида ламы, три — лошади, слон, собака, выдра, бобр, мышь, большой тихоход милодон (Mylodon)^[42] ростом с медведя-гриззли, и другие виды.

В своем мемуаре д-р Шуфельдт пишет: «Мы должны признать, что остается еще недоказанным, жил ли там человек, и что необходимы дальнейшие тщательные изыскания, чтобы решить, откуда и в какое время явились каменные инструменты, сделанные рукой человека, которые найдены вместе с костями животных, давно уже вымерших». А профессор Коп пишет по тому же поводу: «Повсюду в этих отложениях рассеяны обсидиановые орудия человеческой работы. Некоторые из них отделаны хуже, многие покрыты с поверхности не очень толстым слоем окиси, которая совершенно уничтожила блеск поверхности. Иные же образцы блестят, как только что сделанные. Обилие таких орудий наводило на мысль, что их могли бросать в дичь, крылатую и всякую иную; которая в былые времена в изобилии посещала озеро».

Я отправился однажды верхом в пустыню, надеясь найти еще место, где в результате действия ветра открылись залежи ископаемых. Я провел большую часть дня в бесплодных поисках и уже готов был вернуться домой, как мое внимание привлекла вершина сухой канадской сосны, которая торчала из песчаного холма. Остальная часть дерева была совершенно погребена в песке.

Любопытство мое было возбуждено и я взобрался на вершину холма, чтобы рассмотреть сосну. Однако когда я достиг вершины, внимание мое было привлечено видом хорошенькой долинки, которую выдуло ветром; я спустился в нее и увидел, что случайно попал на место бывшей индейской деревушки. Места, близ которых стояли хижины были отмечены кучками побелевших костей ныне живущих видов антилоп, оленей, кроликов и т. д. Ни одна из этих костей не окаменела, подобно костям на озере Ископаемых.

На месте каждой хижины стояла большая ступа, высеченная из вулканической породы, с лежащим в ней пестиком. По всей вероятности, эти ступы употреблялись женщинами для толчения в них зерен и других материалов, идущих на изготовление хлеба. Без сомнения, песчаная буря заставила когда-то жителей поселка бежать, спасая жизнь, и они не имели времени даже захватить с собой эти ценные для них ступы.

Я нашел холодный ключ, который набросал у места выхода горку белого песку, а из откоса песчаного холма вытащил затылочную кость человеческого черепа. Трудно сказать, как велика была деревня, потому что она уходила под песчаный холм.

Я скоро нашел место, где находилась мастерская изготовителей наконечников для стрел и копий; огромное количество осколков обсидиана было разбросано вокруг, покрывая землю; немало нашлось и совершенно цельных наконечников стрел и копий, красиво отделанных и отполированных. Попадались также ножи, сверла и другие инструменты. Но я не нашел ни следа чего-либо сделанного из железа.

Набрав порядочное количество обсидиановых наконечников, которые я впоследствии отослал Копу, я отправился в лагерь. Но я провозился в остатках деревушки слишком долго, и ночь захватила меня прежде, чем я добрался до дома. Мы с моим конем едва не заблудились в пустыне. Я опустил поводья, предоставляя ему искать дорогу; меня очень беспокоило, что я на вижу приветливого огня лагерного костра, тогда как я воображал, что палатка моя совсем недалеко. Я начал кричать и вскоре услышал слабый ответ. Но даже тогда, из-за моей глухоты, я не мог определить местонахождения лагеря, и пришлось мне ждать, пока Джордж не подъехал и не проводил меня туда. Нет сомнения, что наконечники стрел и копий, смешанные с костями у озера Ископаемых, сделаны теми же руками, что и найденные мною в этом индейском селении; эти последние лучше сохранились, менее выветрились, так как, очевидно, до самого последнего времени были прикрыты песком. Я делаю из этого вывод, что оружие, найденное среди костей, не древнее самого селения, а если и древнее, то лишь лет на сто. По всей вероятности, индейцы древнего поселка бросали эти орудия в диких зверей, которые, без сомнения, в большом количестве приходили к озеру на водопой. Потом мощный вихрь, вроде того, что засыпал селение, сорвал песчаный покров с ископаемых костей, а кремни, которые были слишком тяжелы, чтобы их унесло вместе с песком, выпали и смешались с костями. Это кажется мне единственным возможным объяснением. Мне приятно отметить здесь, что профессор Калифорнийского университета Д. Ч. Мерриам после тщательного изучения и обследования согласился со мной. Он недавно побывал в области озера Ископаемых и уверяет меня, что было бы ошибкой предполагать, будто человеческие орудия, которые там найдены, современны с вымершими животными из слоев с остатками лошади.

Когда мы с Джорджем набирали достаточное количество ископаемых, мы отвозили их на ранчо Беттона. Однажды мы запоздали выехать и увидели, что надо поторапливаться, если мы хотим добраться до ранчо засветло. Но тут случилось происшествие, которое нас задержало.

В одном месте нашего пути нам приходилось проезжать мимо нескольких грязевых источников: круглых колодцев, до краев наполненных желтоватой грязью такой густоты, как известковый раствор у штукатуров. В сырую погоду они постоянно вскипали, не переливаясь через край. Но в тот день источники были покрыты твердой коркой сухой грязи, которая глубоко растрескалась по всем направлениям.

Я крикнул Джорджу, который вел вьючную лошадь, чтобы он присмотрел за ней, как бы она не попала в колодец, мимо которого мы как раз проезжали. Но не успел я еще закончить фразы, как несчастная кляча поскользнулась, попала в середину корки, пробила ее и завязла в густой вонючей грязи. Чувствуя, что тонет, она начала биться, что бы вскинуть передние ноги на твердый край колодца. Так она и повисла, причем широкий вьюк — мы увязали вдоль нашу палатку и одеяла — помогал ей держаться на поверхности.

Мы соскочили с коней и бросились спасать наши драгоценные ископаемые, по сравнению с которыми все остальное, включая и злополучную вьючную лошадь, ничего не стоило. Пришлось разрезать веревки, которыми ископаемые и лагерное снаряжение были привязаны к спине животного; а когда все это очутилось в безопасности на твердой земле, мы завязали веревку кругом шеи пони и вытащили его самого. Он сам перепугался, конечно, и выбивался из сил, чтобы помочь нам. Наверно, вам не доводилось видеть лошадь, похожую на нашего пони, когда мы его вытащили. Все его тело было покрыто слоем липкой и вязкой желтой грязи, которую мы никак не могли соскоблить. Пришлось отвести его к реке и там задать ему такую чистку, какой, думается мне, никогда не подвергалась до того дня ни одна лошадь.

Все это отняло у нас немало времени; до ранчо мы добрались только поздно ночью. Мы привыкли, когда приезжали в хижину, пользоваться припасами из кладовой м-ра Беттона, если нам не хотелось возиться с нашим вьюком, раскрывать его и доставать свои припасы. Поэтому мы отвели лошадей в сарай, отсыпали им щедрую порцию овса и вдоволь положили сена, а сами отправились в кладовую, чтобы взять себе чего-нибудь на ужин: мы, разумеется, изрядно проголодались к тому времени.

После ужина я улегся на одеялах отсутствовавшего хозяина и закурил мирно трубку, как вдруг в дверь застучали. Это меня очень удавило, потому что в обычаях страны было входить без предварительного стука. Я крикнул: «войдите!» Вошел низкорослый плотный человек; он сказал, что ночь застигла его в пути, что он и его упряжка нуждаются в отдыхе, пище и крове; он спрашивал, не пустим ли мы его к себе.

— Ну, конечно! — ответил я. — Ранчо принадлежит не мне, но мы только что поставили лошадей в сарай, где сена и овса вдоволь; да и еды здесь хватит на всех. Джордж покажет вам дорогу в сарай и поможет распрячь, а у меня к вашему возвращению поспеет ужин.

Он поблагодарил и ушел. Пока они возились с лошадьми, я приготовил горячий ужин из припасов, взятых в кладовой м-ра Беттона. Трапеза пришлась очень по вкусу нашему полуночному гостю.

Я снова улегся на постели и взялся за трубку; завязался приятный разговор с незнакомцем. Но внезапно у меня мелькнула мысль: «А что, если это — владелец ранчо?» Я мгновенно соскочил с постели и поставил вопрос напрямик:

— Вы знаете Ли Беттона?

— Да мы встречались, — был ответ.

— Вас ведь именно так зовут? — спросил я.

— Да, ответил незнакомец, и я почувствовал себя так неловко, что готов был провалиться.

Но тут настала очередь м-ра Беттона показать, что за человек он был. Когда я начал извиняться за непринужденность, с которой мы расположились в его доме, словно у себя, и пользовались всеми его запасами, он сказал мне, что мы поступили совершенно правильно, и что он чувствовал бы себя оскорбленным, если бы мы действовали иначе.

Он сделался верным нашим другом и помощником. Его бревенчатая хижина оказалась незаменимым пристанищем для нас в холодные октябрьские ночи.