Жонглёр с тиграми

Голубая тряпочка

Мой контракт, оговоренный во время моего краткого визита в Индию в феврале и дополненный затем путем переписки по факсу, предполагал, что я буду пользоваться принадлежащим агентству автомобилем с водителем. Увы, видение «Мерседеса», на котором я буду разъезжать по деловым кварталам Дели, растаяло, как тает все в жаре индийского лета. Начать с того, что в Дели нету делового района — он равномерно разбросан по всему городу. А машина, которую мне наконец выделили примерно через неделю после моей поездки в Агру, оказалась «Премьером» цвета куриных бульонных кубиков. Ей было четыре года, и её перегнали из нашего отделения в Бомбее.

Вряд ли название машины подразумевает ассоциацию с премьер-министром, скорее всего, его надо переводить просто как «первый» — первый автомобиль, который задумал итальянец, внешний вид которого придумал русский, механическую часть — японец, и который собирали индийцы. Если бы мне предоставили право выбора, «премьер» не был бы первой машиной, которую я назвал бы.

«Премьер» — автомобиль малогабаритный, поэтому совершенно естественным было назначить его водителем самого здоровенного индийца. Прежде он был профессиональным боксером, потом солдатом (и он воевал в Кашмире[46]), бригадиром где-то в Ираке и водителем автобуса в Дели. Он хорошо говорил по-английски, хотя имя его звучало на португальский манер — Джордж Д’Соуза. Когда он втискивался на водительское место, «премьер» опасно накренялся направо[47] и катил по улицам, напоминая кренящуюся при лавировке против свежего ветра небольшую яхту.

В первый день Джордж явился с довольно длинными бачками и пышной шапкой черных, как сажа, волос (Джордж сразу признался, что волосы он красит). А на второй день он, подстриженный «ёжиком», напоминал морского пехотинца.

— Да ты подстригся, Джордж, — отметил я очевидное.

— Да, сэр! — ответил он, явно не в восторге от результата. — Парикмахер сказал, что у меня сердитые волосы. Так что он состриг почти всё.

Кроме сердитых волос, у Джорджа был волчий аппетит и хроническая ипохондрия. Он всегда был голоден и всегда плохо себя чувствовал. Всякий раз, когда в нашем расписании появлялось окошко, я наблюдал, как он мучается выбором, куда пойти в первую очередь — в харчевню или в аптеку.

— Я очень большой человек, — повторял Джордж. — Я должен много есть, чтобы мои мускулы не потеряли силу.

Еда, таким образом, выполняла роль спорта. Еда и ещё болтовня. Всякий раз, когда мы с обычным правым креном колесили по Дели, Джордж без остановки говорил о своем прошлом, своей семье, Индии, деньгах (о том, что ему их все время не хватает) и своем слабом здоровье. Кроме того, он часто и многословно объяснял мне, что я заслуживаю лучшей машины, чем какой-то «Премьер» — надо понимать, имея в виду, что это он заслуживает возможности водить лучшую машину, нежели какой-то «Премьер».

— Послушай, Джордж, — остерёг я его как-то, — следует быть признательным небу и за те скромные дары, какие оно ниспослало нам. Ведь нам могли дать и «Марути»!

Когда индийская фирма «Марути удъйог» и японская «Судзуки», объединив усилия, создали жестянку в 800 кубических сантиметров, эта жестянка тотчас стала гвоздем авторынка. Сейчас по дорогам Индии с комариным жужжанием катаются несметные тысячи этих крошечных коробочек, и многие из них кончают свои дни тоже на комариный манер, раздавленные в лепешку более массивными соперниками. Учитывая хрупкость «Марути» и безумную, лихую езду их владельцев — ведь «Марути» были первыми индийскими автомобилями, оказавшимися в силах подарить своим хозяевам восторг резкого рывка с места, — можно заподозрить, что эти люди заключили какую-то фаустианскую сделку, обменяв собственные мозги на юркие, но хлипкие автомобильчики. Как бы доказывая, что они не в своём уме, владельцы «Марути» лепят на корму наклейки с бессмысленными надписями, вроде «KAR FOLKS», «MUSIC CAR», «CAR COOL», «CAR SHOPPE», «CAR-N-STYLE», «HELLO CAR», «CAR TODAY», «CAR AGE»[48] Последние две надписи особенно многозначительны, хотя их явно следует дополнить. Вместо «CAR TODAY» надо бы написать «CAR TODAY, WRECK TOMORROW» — «Сегодня машина, завтра обломки», а между словами последнего девиза вписать букву «N», чтобы получилось «CARNAGE» — «бойня», «истребление», ибо аварии, которые они провоцируют и жертвами которых становятся, ужасны.

Я даже называю водителей «Марути» «марунатиками», от слова «лунатик». А Джордж, уныло провожая взглядом проносящиеся мимо коробчонки, обозвал владельцев «Марути» «паппиз».

— «Puppies»? — переспросил я. — Щенки?..

— Ну да, — ответил Джордж. — Это значит — «Punjabi yuppies», пенджабские яппи[49].

Следует отметить, что Джордж не слишком сердечно относился к своим соотечественникам, в особенности если те были богаты. Его отец был довольно известным адвокатом, но он умер, когда Джордж был совсем молодым парнем, а все наследство досталось сестре Джорджа, жившей в Калькутте (Джордж никогда не говорил, почему так вышло). Если Джордж не жаловался на голод или плохое самочувствие, не ел и не лечился или не болтал, он писал своей тетушке письма с просьбами о финансовой помощи ему и его семье (из шести человек).

— Только она не получает моих писем, а мне самому поехать к ней не по карману, — жаловался он.

— Почему же она не получает их? — спросил я, игнорируя его не слишком тонкий намек относительно оплаты авиабилета до Калькутты.

— Правительство вскрывает письма. Они тут вскрывают всю почту.

Впоследствии я обнаружил, что доля истины в этом обвинении была: некоторые письма действительно оказывались вскрыты, в особенности если было заметно, что в них что-то вложено. Считается, что почтальоны подворовывают… но кто и зачем станет вскрывать и тем более красть письмо с просьбой прислать деньги, было очень трудно представить.

А вот толстые пакеты из плотной бумаги, которые вскоре стали регулярно появляться на моем рабочем столе, приходили невскрытыми. В пакетах лежали глянцевитые буклеты, рекламирующие дорогие импортные автомобили — как выяснилось, это Джордж при каждом удобном случае просил автодилеров присылать мне такую рекламу.

— Джордж, тебе придется научиться любить наш «премьер», — сказал я ему. — Ни агентство, ни я сам не можем сейчас позволить себе новую машину.

— Но это плохо для вашего имиджа, сэр, — огорчился Джордж.

Было бы что портить. Проявить себя я так пока и не смог, а некоторое время назад один журналист опубликовал шутку, которая вообще-то была не для печати — я между делом попытался сострить, сказав ему, что поменял работу в США на работу в Индии, так как «моя карьера развивается в обратном направлении».

Затем Джордж выложил на стол последний козырь:

— К тому же, сэр, ваша машина небезопасна.

— В каком смысле?

— У неё всё время отваливаются детали.

— Какие детали?!

— Важные детали, сэр.

С меня было довольно. Я был уверен, что это очередная попытка уговорить меня поменять машину.

— Раз так, то твоя работа и заключается в том, чтобы поставить эти детали на место, а самое главное — сделать так, чтобы они больше не отваливались.

— Да, сэр, — согласился он с несчастным видом.

Хотя Джордж терпеть не мог «премьер», обычно он водил его достаточно осторожно. Помимо всего прочего, его габариты заставляли Джорджа двигаться без излишней спешки. Но вот однажды утром, по дороге в офис, Джордж вдруг резко вильнул в сторону — насколько я мог судить, безо всякой на то причины.

— Что случилось? — спросил я.

— Там на дороге была тряпка, сэр!

— Тряпка?.. — переспросил я и обернулся, ожидая увидеть нечто по меньшей мере с хороший ковёр величиной. Причем свернутый (иначе зачем объезжать?). Но там укладывался на асфальт голубой лоскуток размером с носовой платок, подброшенный потоком воздуха от нашей машины. — Послушай, Джордж, ведь эта тряпочка никак не могла повредить нашей машине.

— Машине не могла, сэр, — согласился Джордж. — Но она могла убить нас.

Он принялся объяснять, что согласно старому поверью — а Джордж, разумеется, верил всем старинным поверьям, — если кто-то находится при смерти, домочадцам следует обтереть тело умирающего тряпкой и выкинуть её на дорогу в надежде на то, что проехавший по этой тряпке подхватит болезнь, забрав ее у больного.

— Бабушкины сказки, — отмахнулся я.

На следующий день я заболел.

Врач, явившийся ко мне по вызову, выглядел индийской версией Ральфа Лорана[50]. Как бы для дополнения сходства он был с головы до ног облеплен ярлыками «Поло». У большого зеркала в коридоре доктор задержался, полюбовался собой, пригладил смазанные маслом волосы[51] и улыбнулся своему отражению.

— Ну, чем вы больны? — спросил он, придвигая кресло к моей кровати.

— Понятия не имею, — честно ответил я. — Я, собственно, потому вас и вызвал.

— Разумное решение, — одобрил он, блуждая взглядом по комнате и в конце концов остановив его на моей электронной пишущей машинке. — Для начала мне нужна ваша температура, — заявил он. Мне — вероятно, из-за жара, — показалось, что он сказал «клавиатура».

Расстегнув молнию кожаной сумочки, эскулап выудил из нее термометр и через пару минут уведомил меня, что у меня жар. То, что волосы у меня слиплись от пота, а кожа была горячее делийского асфальта, как будто подтверждало этот диагноз.

— Стул регулярный? — осведомился доктор.

— Я с него не слезаю. Я сосчитал все плитки на полу и стенках ванной уже раз тысячу.

Он очень профессионально хохотнул, завершив смешок деликатным кашлем.

— А вы давно в Индии?

Я попытался вспомнить, но и мое личное время, похоже, наглоталось транквилизаторов.

— Месяца два, кажется.

— Ну, так вы приехали не в то время года. Слишком жарко. Вашему организму трудно приспособиться к Индии.

— Если, говоря «организм», вы имеете в виду и мой мозг — то так оно и есть.

Он улыбнулся.

— Мы начнем, так сказать, с нижней части вашего организма. Мне нужен анализ стула… — он добыл из сумки пластиковую баночку. — Пришлю к вам человека за ним…

Я представил себе несколько сюрреалистический образ гонца, летящего сквозь ночь в кабинке авторикши со скатологическим[52] сувениром от недужного иностранца.

Перед уходом доктор подошел к моей пишущей машинке и любовно оглядел ее.

— Вы купили её в Индии? — спросил он.

— Нет. В Гонконге.

— Весьма компактное устройство, — похвалил он. — Очень лёгкое.

Он взвесил машинку на руках, точно ожидая, что я скажу «да возьмите её себе, пожалуйста!».

На другой день врач вернулся в новом облачении — но тоже с фальшивыми фирменными ярлыками, — и, как и накануне, начал с того, что полюбовался своим отражением в зеркале. Затем он уселся и объявил:

— Как я и предполагал, у вас амёбная дизентерия.

— Амёбная дизентерия?..

— Да, обычное дело в это время года. Жара, недостаток внимания гигиене… Но вы просто пейте как можно больше воды для предотвращения обезвоживания организма и принимайте вот эти лекарства, — он протянул мне три пакетика. — Впрочем, вы уже выглядите значительно лучше, — соврал он, чтобы ободрить меня.

— Зато чувствую себя значительно хуже.

— О, это всего лишь острое пищевое отравление. Денька через два вы будете в норме, — попытался утешить меня доктор, лаская взглядом пишущую машинку. Возможно, он надеялся, что я отпишу машинку ему по завещанию.

Пищевое отравление, оно же «делли-белли»[53], оно же «месть за Радж[54]» — это то «добро пожаловать», которое Индия говорит всем впервые приехавшим в неё. Лёжа в постели и чувствуя себя лишь половинкой того меня, к которому я привык, я вспоминал свои трапезы за последние дни, пытаясь угадать, которая из них меня сгубила[55]. Основным возможным виновником мне представлялась свинина в кисло-сладком соусе в китайском ресторанчике. Дабы ускорить своё выздоровление, я принялся измышлять особенно зверские пытки, которым хотел бы подвергнуть владельцев ресторанчика в порядке личной мести.

Жизнь в самом большом индийском ресторане мира иногда может оказаться несколько утомительным удовольствием, и после бессчётных бирани и тандури[56] я возжелал кухни какой-либо другой страны. Поскольку в Дели очень мало иностранных ресторанов, выбор китайской кухни почти что предопределен. Вначале я заказал рыбу. В меню было довольно много рыбных блюд, и все — «фирменные», но какое из них я бы ни называл, официант (не более китайский чем чизбургер) сообщал, что этого блюда сегодня нет. Причем «нет» не обязательно значило, что блюдо действительно отсутствует; когда я спросил официанта, почему, собственно, ни одного фирменного рыбного блюда нет, он гордо сообщил: «Сэр, вся рыба в Индии загрязнена!» — так что я заказал свинину, а мне подложили свинью.

Первым моим посетителем во время болезни стал наш художественный директор — бородатый и лысый бенгалец. Он все время поражал меня скоростью, с которой говорил. Наверно, сотни слов в минуту. Я уверен, что он мог бы рассказать всю «Рамаяну»[57] меньше чем за час. Из-за скорости, на которой он говорил, почти ничего понять было нельзя. Иногда только удавалось уловить отдельные слова — тогда можно было попытаться понять, о чём идет речь. За это свойство я про себя называл его Кыш.

— Амёбная… отец… навсегда…

— Ваш отец так и не излечился от амёбной дизентерии? — попытался угадать я.

— Печень… мозг… неизлечимо…

Я не стал уточнять дальше, решив отчего-то, что оставаться в неведении будет спокойнее.

— Ну, как на работе? — попытался я перевести разговор. Может быть, удастся больше понять?.. Ничего подобного. Он затрещал ещё быстрее.

— С ума… проблемы… срочно… уволился…

Я оставил попытки понять его, смежил веки и занялся изобретением новых кар для повара в китайском ресторанчике.

Пришёл навестить меня и Джордж. На нём был тесный удушливо-черный костюм и почти белые, только немножко пыльные, туфли. Чтобы придать ещё более официальный характер своему визиту, Джордж попытался укротить свои сердитые волосы доброй пригоршней бриолина (говорят, кстати, что он отлично продаётся в Индонезии — якобы там его намазывают на бутерброды). Он принес мне молитвенник — то ли в подарок, то ли в качестве зловещего предзнаменования.

— Я и моя семья молимся за вас, сэр, — проникновенно сказал он.

— Спасибо, конечно, но я вообще-то я пока не собираюсь умирать. У меня обыкновенная дизентерия.

Он озабоченно покачал головой.

— У меня она тоже была однажды, сэр. Когда я был в армии. Стоит вам проглотить амебу, и вот она начинает расти у вас внутри. Растет, растет, растет — больше, и больше, и больше!..

При этом он все шире, и шире, и шире разводил руки — получилось, что амеба у меня внутри размером примерно с овчарку.

— Что, неужто правда?

— Да, сэр. Вам надо пить ласси[58]. Много-много ласси.

— Терпеть не могу ласси.

— Так я скажу жене приготовить его сегодня. А завтра привезу вам… — Он ненадолго замолчал. — Сказать по правде, сэр, мне тоже нездоровится.

— Очень жаль.

— Я всё думаю, сэр, что если я всё-таки задел ту тряпку на дороге? С двоюродным братом моей жены была такая же история. Он весь пожелтел и всё трясся, всё трясся. Так никогда и не выздоровел полностью.

— Ну, с тобой-то всё будет в порядке.

Чего мне не хватало, так это двух больных в этой комнате.

— Может быть, сэр, у меня громовая болезнь, — продолжил Джордж, явно надеясь на то, что ему окажут какую-нибудь медицинскую помощь.

— Громовая болезнь? Что это?

— Мне про неё рассказал тот водитель, которого вы зовете Умм. Это вроде заразной депрессии. Ею можно заразиться от несчастного человека.

— По-моему, он тебя дразнит, — сказал я, изображая душераздирающий зевок. — Впрочем, спасибо, что зашёл навестить. Ты очень меня подбодрил.

— Не за что, сэр, я это сделал с удовольствием, — ответил он, не замечая моей иронии. — Я завтра опять приду. Принесу ласси.

В конце концов я всё-таки выздоровел, даже не пришлось пить ласси. Правда, я несколько изменился внешне. Меня стало меньше, особенно меньше стало лица и волос. Я заметно похудел. Не только моя карьера понемногу пропадала — понемногу пропадал я сам.